3. В “Конеко” секса нет.

Айя проскользнул в душ первым, пока Оми раскладывал на столе содержимое аптечки, а Кен пихал окровавленную одежду в мусоросжигатель. Он подставил лицо под горячие струи воды и вздрогнул: стоило закрыть глаза, как проклятое лицо снова всплывало в памяти, словно было выжжено на веках. Синие глаза дразнили, усмехались, издевались над ним…

Он хорошо помнил рыжего гайдзина. Воспоминания о том дне жили у него в голове смутными клочьями, затуманенные шоком и сотрясением мозга, но он помнил, как эти губы насмешливо улыбались ему, роняя едкие слова. Помнил, как взметнулись по ветру длинные волосы, когда его враг просто повернулся и ушел, оставляя его за спиной, как никчемную, сломанную вещь. Безвредную. Ненужную.

Теперь он знал его имя: Шульдих.

Шульдих был там, на месте взрыва, он знал, что должно было произойти, он безразлично угрожал ему смертью и не прикончил, похоже, только потому, что поленился. Скорее всего, именно он убил его родителей и искалечил сестру. Наверное, он работал на Такатори.

Может быть, это Такатори работал на него.

Шульдих часто снился ему, и хотя Айя помнил только невнятные, крохотные обрывки этих снов, к своему стыду и смятению он знал, что далеко не всегда эти сны кончались кровавой смертью рыжего. Иногда они кончались… совсем по-другому.

Его враг больше не был тенью из прошлого. Он жил здесь, в Токио, дышал с ним одним воздухом, мешал убивать, нахально уходил от ударов и улыбался, улыбался, сверкал неестественно-синими глазами, отбрасывал за спину оранжевые лохмы. Он жил, от него пахло табаком, порохом и…

Айя гневно застонал, вспоминая сегодняшнее унижение. Враг обнял его. Враг спас от пуль. Это было очередной игрой: он снова оставил его в живых, чтобы посмеяться еще раз. Рыжий негодяй держал его в руках, силком прижимал к себе, погрузив длинные пальцы в волосы, щекоча ухо своим дыханием. Одно из коленей Шульдиха прижималось к ноге Айи, и это почему-то особенно раздражало.

Он выкрутил кран до отказа и стоял под ледяной водой, пока его не начало трясти с головы до ног. Неуместная эрекция немного опала, но совсем уходить не собиралась. Наконец он сдался и снова сделал воду теплее.

Это часто бывает после миссий, сказал он себе. Конечно, нет ничего достойного в том, что кровь и смерть так заводят, но это научно объяснимая биологическая реакция. Ничего больше.

Он опустил руку и коснулся болезненно твердого члена, легонько провел пальцами по всей длине. Закрыл глаза, позволяя теплым струйкам ласкать шею, медленно сжал руку на вздыбленной плоти и начал мысленно проигрывать самую надежную фантазию.

Красивое лицо склоняется над ним, ближе, ближе, бездонные глаза, широкая улыбка, мягкие длинные волосы. Поцелуй, глубокий, влажный, бесконечный. Сильные ловкие пальцы ласкают его, умело и уверенно, сильнее, быстрее. Теплые губы скользят по шее, по груди, смыкаются на соске, острый язычок высовывается наружу, щекочет, поглаживает, начинает вылизывать мокрую дорожку вниз, по его животу, ныряет в пупок, опускается еще ниже… Облизывает его член, сначала головку, потом, по спирали, весь целиком. Зубы присоединяются к игре, легонько прихватывая тонкую кожицу, и каждый укус сопровождается поцелуем. Наконец горячий жадный рот обхватывает его пенис… Айя не очень точно представлял себе, каково это, но догадывался, что наверняка замечательно…

“Я хочу тебя” – шепчет его любовник. Айя успел подумать, что для этого надо сначала вынуть член изо рта, но отмел эту мысль, как непродуктивную для фантазии. Он дотронулся намыленным пальцем до узкого отверстия, просунул внутрь самый кончик и содрогнулся всем телом. Оргазм подкатывал к нему теплыми волнами, он уже не смог бы остановиться. Правая рука скользила по вздрагивающему члену быстро и размеренно, он запрокинул голову, готовясь отдаться сладкому забвению, как вдруг склоненное над ним лицо дрогнуло и начало меняться.

Мягкая, чуть рассеянная улыбка превратилась в ядовитую усмешку, теплые зеленые глаза налились враждебной густой синевой, золотые волосы стали ярко-рыжими. Айя закусил губу, борясь с наваждением, отчаянно прошептал: “Йоджи!”, но видение никуда не делось. Это проклятый Шульдих сжимал его в объятьях, это его губы заглушали поцелуями страстные стоны, это в его глаза смотрел Айя, утопая в остром, постыдном наслаждении, смотрел и не мог оторваться.

Он смыл со стены белесые потеки семени и бессильно опустился на колени, готовый расплакаться от стыда и злости. Кен постучал в дверь и саркастически осведомился, не планирует ли Абиссинец переквалифицироваться в русалку. Айя невнятно рявкнул в ответ, вымыл лицо и потянулся за полотенцем.

Когда он оделся и открыл дверь, Кен терпеливо стоял на пороге в одних трусах, покрытый струйками полузасохшей крови. Хидака постоянно разгуливал по верхним этажам в нижнем белье. Если верить Оми, то в первые недели их совместной работы Сибиряк дефилировал от своей комнаты до ванной вообще во всей красе, и только по личной просьбе чибика начал слегка одеваться. Может, этому Кен научился в футбольных раздевалках, но он совершенно не стеснялся мужчин, зато женщин стеснялся прямо-таки болезненно.

– Ты как? – коротко спросил Айя.

– Нормально. По-моему, все это только царапины. Жутко чешется. Сейчас помоюсь, и Оми меня обработает. Спокойной ночи, Айя.

Абиссинец направился было в свою спальню, но ноги сами понесли к другой двери. Йоджи еще не спал, лежал в кровати, целомудренно прикрытый одеялом. Туго перебинтованная нога покоилась на подушке, переброшенной на другой край постели. При виде Айи он заметно обрадовался и жестом пригласил войти.

Почти вся комната Йоджи была занята гигантской кроватью и внушительным шкафом, поэтому стульев он не держал. Айя присел на краешек кровати, переводя глаза с чудовищно распухшей щиколотки на знакомо улыбающееся лицо.

Выглядел Балинез паршиво. Бледный до желтизны, под глазами залегли глубокие темные круги, волосы больше не спадали ему на плечи золотыми волнами, а висели свалявшимися патлами неопределенного цвета.

– Болит? – кивнул Айя на ногу и пожалел, что спросил. Банальный вывих никак не мог болеть сильнее, чем пулевое ранение, а их Йоджи переносил с легкостью, без ощутимых потерь для красоты.

– Да нет, не очень, – удивленно сказал Йоджи. – Пиво будешь?

Айя поморщился, и Балинез поставил банку обратно на тумбочку.

– Странная миссия, нэ? Кто были эти четверо? Твои знакомые?

Айя промолчал. Это была его личная вендетта, в которой не нужны ни помощь, ни вмешательство посторонних.

– Не отвечай, если не хочешь, я тебе доверяю. Если считаешь, что этот секрет можно хранить, не подставляя при этом нас – твое право, Ран. Тебя ведь так зовут на самом деле?

– Меня зовут Айя.

Он поднялся с кровати, собираясь уйти, но рука Йоджи стремительно, быстрее, чем глаза успели заметить движение, метнулась к его запястью. Теплые пальцы легли на кожу, не удерживая – только касаясь.

– Останься.

Айя замер, часто моргая.

– Пожалуйста. Останься сегодня со мной. Я больше не могу спать один. Кровать широкая, я тебя не потревожу.

Это был уже не первый раз, припомнил Айя. Две недели назад около трех утра он отправился в ванную и столкнулся на лестнице с отвратительно пьяным, перемазанным губной помадой двух цветов Балинезом. Тот держался за стену и покачивался, как будто раздумывал, не блевануть ли на ступеньки. Когда Айя попытался брезгливо протиснуться мимо, тот поймал его за плечо и так же жалобно попросил разделить с ним постель.

От него несло табаком, перегаром и едкими духами. На левой щеке краснел отпечаток маленькой ладони, майка была надета задом наперед, сползшие очки не закрывали опухшие полуслепые глаза. Айя даже не был уверен, что Йоджи понимает, с кем разговаривает. Он отпихнул его от себя так, что тот ударился спиной о стену и едва не скатился вниз по лестнице, а потом схватил за шиворот и отволок в его спальню. Толкнул на кровать и вышел. Наутро Йоджи, казалось, ничего не помнил об этом инциденте. Теперь он просил снова.

– Мне снится новый сон, – губы блондина болезненно скривились, он прокашлялся и продолжил. – В этот раз она совсем рядом, и я могу ее спасти. Я вижу, куда попадет пуля, могу закрыть ее собой, и она будет жива. Может быть, я даже не умру. Нет, во сне я знаю, что умру. Но она будет жива.

– Кто?

– Маки... Аска... Не знаю. Дело не в этом. Понимаешь, в реальности я легко могу прыгнуть на пулю, если нужно. Ты знаешь.

Айя кивнул. Он знал.

– А во сне я никогда этого не делаю. Мне страшно. И она умирает. А потом... она приходит за мной.

Глаза Кудо, такие темные в сумерках, расширились, как будто он снова видел перед собой разгневанный призрак любимой женщины. Пальцы на запястье Айи конвульсивно сжались.

– Йоджи, – сказал Айя. – Ты не виноват.

Эти слова ничего не значили, уж он-то знал прекрасно, но Оми и Кен непременно сказали бы что-нибудь подобное.

– Господи, – почти всхлипнул Йоджи. – Конечно, я виноват. Я каждый раз так ликую, что выжил... Конечно, я виноват. Неважно. Я могу работать, я не собираюсь сходить с ума и все такое. Я просто не хочу спать один. Останься.

Айя облизнул губы и перевел дыхание. Его ладони вспотели, сердце билось где-то в горле. Естественно, он хотел остаться. Он мечтал снова оказаться в этой постели с тех самых пор, как проснулся в ней впервые, выскользнув из липкого, страшного сна и из объятий своего рыжего мучителя, и вместо этого оказался в руках незнакомого красивого парня, который легко смеялся, много болтал и прикасался к нему тепло и по-дружески. Лез в душу, как будто ему действительно было интересно, а фигурально получив по носу, без обид отскакивал. Тогда от него тоже пахло недавним сексом, но он был трезвый и веселый. Конечно, это было до Маки.

Он мог бы остаться. Они лежали бы рядом под одеялом, возможно, соприкасаясь плечами, и Йоджи бы спал, мирно и тихо, а он кусал бы губы и изнывал от желания и одиночества. Это было бы даже неплохо.

Но Йоджи держал сейчас его за руку и смотрел на него огромными, умоляющими глазами только потому, что с порванными связками он не мог смотаться в ближайший клуб и притащить домой какую-нибудь тощую вертлявую брюнеточку, которая подарила бы ему тепло, покой и забвение в обмен на пару комплиментов и добротный, умелый секс. Айя мысленно усмехнулся, прикидывая, согласился бы Йоджи расплатиться с ним тем же способом. Нет, он, конечно, был бы потрясен, почувствовал себя униженным и преданным, но наверняка не отказал бы. В своем теперешнем состоянии он дал бы Айе все, чего бы тот потребовал.

Балинезу просто повезло, что Фудзимия больше не был человеком. Карающему мечу секс не нужен.

– Ты как ребенок, Кудо, – произнес Абиссинец. – Если боишься спать один, купи себе ночник и плюшевого медвежонка.

Рука Йоджи упала на простыни. Не глядя ему в лицо, Айя развернулся и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Кен все еще плескался в ванной. Айя вспомнил, что использовал последнее чистое полотенце, и спустился в прачечную за стопкой свежевыстиранных. Он уже собирался постучать в дверь ванной и крикнуть Кену, чтобы тот высунулся и забрал полотенца, но вовремя отдернул руку. Из-за шума воды до него донесся приглушенный стон и сдавленный голос Хидаки:

– Йоджиии…

Айя положил полотенца на пол под дверью и удалился, ступая абсолютно неслышно.

5. Первое свидание.

Айя составлял новую композицию – “Озарение”. Он никогда и никому не рассказывал, что каждая его икебана носит особое имя, и от души надеялся, что никто не узнает, как он на самом деле любит цветы и тонкое, полное нюансов искусство аранжировки. Композиция складывалась сама собой – густую щедрую зелень пронизывали оранжевые сполохи тигровых лилий, подсвеченные лютиками, а синие незабудки предоставляли хорошо сбалансированный контраст и придавали этой вспышке чудесного в повседневном оттенок предопределенности.

Айя вздрогнул, еще раз посмотрел на икебану, выдернул цветы из вазы, яростно ломая стебли, запихал их в мусорное ведро и тщательно примял ногой. Вспомнил, что находится на людях, раздраженно оглянулся. Кен и Йоджи моментально отвернулись и сделали вид, что ничего не заметили, а Оми так и продолжал пялиться на него круглыми голубыми глазами, словно безмолвно умоляя как можно скорее записаться на прием к критикеровскому психоаналитику.

– Хн, – сказал Айя, отставляя бежевую вазу и придвигая к себе лиловую. – Орхидеи сейчас популярны.

– Орхидеи сейчас еще и дороги, – сказал Кен, как бы ненароком занимая позицию между Айей и стеллажом с орхидеями.

Колокольчик над дверью противно задребезжал, разбивая начавшее было сгущаться напряжение, и в магазин ворвались четыре безудержно хохочущие, писклявые, гиперактивные школьницы в вызывающе коротеньких юбках, с жвачками в перемазанных блеском для губ ртах, с нелепыми сверкающими заколками в волосах. А сестра еще удивлялась, почему после двенадцати лет общения с ней и ее подругами он решил обратить внимание на парней.

Они столпились перед прилавком и дружно защебетали, явно не слушая друг друга, отираясь так близко возле его друзей, как Айя никогда себе не позволял. Если, конечно, не был ранен и нуждался в помощи. Хищные глаза девочек, нацеленные на Оми и Кена, явно говорили, что “дружба” будет принесена в жертву первой же возможности вонзить когти в добычу.

– Если ничего не собираетесь покупать… – начал он, и тут его перебили.

Колокольчик тренькнул еще раз, и в приоткрывшуюся дверь лениво и грациозно проскользнул высокий парень с длинными оранжевыми волосами.

В магазине повисла гробовая тишина. Даже школьницы заткнулись, молча вылупившись на гайдзина. Даже Йоджи не отпускал в их направлении псевдогалантных комментариев, даже Кен не пытался разъяснить им значения товара на языке цветов, даже Оми…

Впрочем, Оми выглядел как обычно, не был бледен и не искал глазами ближайший тяжелый или острый предмет. Он просто разглядывал посетителя, онемев от изумления.

– Всем привет, – протянул Шульдих и помахал ручкой. – Осторожно, глазики вывалятся, – добавил он отдельно для Цукиено.

– Ой, – сказал Оми. – Извините. Вы просто такой же аляпистый, как Айины икебаны.

Школьницы захихикали, прикрывая рты ладошками, Кен смешливо фыркнул. Весь мир заволокло красной пеленой, но Айя продолжал невозмутимо стоять на прежнем месте, сохраняя спокойное выражение лица, и медленно считал про себя до ста. У Оми никогда не было вкуса.

Йоджи, единственный из них, кто был всегда вооружен, молча постучал пальцем по часам. Шульдих ухмыльнулся.

– Шшш, спокойно. Я не один. Мои друзья рядом, и давайте не будем заставлять их нервничать, потому что у них есть кое-что покруче, чем леска для спиннинга. Я просто хочу поговорить с Раном.

– Ну и замечательно, а мы при чем? – спросил Оми, ненавязчиво заслоняя собой школьниц от Шульдиха. Он не видел рыжего на миссии, но уже догадался, что дело нечисто.

– Что тебе надо? – глухо пробормотал Айя.

– Ну, это деликатный, личный вопрос, – с готовностью ответил Шульдих. – Пойдем, посидим в кафешке через дорогу. Вон, отсюда через окно все видно, тебя не потеряют. Меня тоже не потеряют.

Айя стянул с себя фартук и на негнущихся ногах пошагал к двери. Ярость кипела в горле, как желчь. Рыжий был совсем рядом, только руку протянуть: хрупкий кадык на открытой шее, тонкая переносица между ослепительно синих глаз, один удар, всего один...

– Ран, держи себя в руках, – прошептал ненавистный голос в самое ухо. – Мне льстят твои страстные порывы, но не на людях же.

Абиссинец опустил голову, до боли стиснув зубы, не оглядываясь, вышел из магазина, пересек улицу, сел за столик в кафе. Простые действия. Считай в уме. Дыши.

Гайдзин плюхнулся за столик напротив него, и Айе пришлось отвернуться и посмотреть в окно. Школьницы толклись на углу под часами, на двери магазина висела табличка “Закрыто на учет”. Вайсс маячили на тротуаре перед витриной, для вида передвигая кадки с пальмами с места на место. За пазухой у Кена отчетливо угадывался багнак.

– Сразу к делу, – сказал Шульдих. – Ты хочешь убить меня. Откажись от этой затеи.

Айя усмехнулся, глядя на свои сложенные на коленях руки.

– Дай честное слово... самурая, или чего там у вас... что ты мне все прощаешь и не будешь желать моей смерти – тогда расстанемся мирно.

– И ты мне поверишь? – язвительно спросил Ран.

– Я умею распознавать ложь.

– Давай, переходи к угрозам. Что ты мне сделаешь, если я не соглашусь забыть, что ты уничтожил мою семью?

Шульдих кашлянул, указал взглядом на приближающуюся официантку. Девушка выставила на столик две чашки кофе, мороженое и кусок шоколадно-мятного торта.

От знакомого запаха Айю слегка замутило. Он поднял глаза, заставил себя посмотреть гайдзину в лицо, тут же пожалел об этом, но опускать взгляд было бы проявлением слабости. Рыжий широко улыбнулся.

Он был слишком близко. Почему в этом кафе такие узенькие столики?

– Мы вроде бы не заказывали... – промямлил Айя. – Я не ем сладкое.

– Я знаю. Хотел сделать тонкий намек. Мол, у тебя сестра больная, совсем одна в палате, а ты тут выпендриваешься, когда с тобой по-хорошему...

– Если ты хоть пальцем тронешь... – начал он, чувствуя, как голос предательски срывается, как аромат любимого лакомства сестры щекочет в носу почти до слез. Он знал, что рано или поздно кто-нибудь поймет, что у него есть слабое место, но реальность оказалась ужаснее любого параноидального бреда.

– Ран, перестань дергаться. Убить меня ты все равно не сможешь. А если ты не убедишь меня, что и пытаться не станешь, то выйдешь отсюда либо ногами вперед, либо полным психом. По второму разу мне придется чистить твою память глубже, может получиться что угодно...

Детали, наконец, сложились в цельную картинку. Как все просто.

– Телепатия, – понимающе кивнул Айя. – Нас предупреждали, что паранормы охотно продаются мрази вроде Такатори. Значит, мои провалы в памяти, мои сны...

– Ага.

– Ты читаешь мои мысли? Прямо сейчас?

– Могу не читать. Откажись от мести, и я просто уйду. И никто не пострадает, ни твоя сестра, ни эти...

Шульдих мотнул рыжей гривой в сторону Вайсс, издевательски помахал им сквозь стекло. Те переговаривались, не сводя глаз с окон кафе. Кен, похоже, хотел пойти за ним, а Йоджи и Оми его отговаривали.

– Давай так, – рыжий оскалился и наклонился ближе к Айе, и тому пришлось сделать усилие, чтобы не отшатнуться. – Предлагаю тебе сделку. Ты великодушно даришь мне жизнь, а я в благодарность дам тебе то, чего ты так хочешь.

Айя почувствовал, что краснеет, постыдно, неудержимо заливается ярко-бордовым цветом, от корней волос до подбородка. Его собеседник восторженно ахнул:

– Вот это да. Я даже и не знал.

– Это ты! – свирепо прошипел Ран, с трудом удерживаясь, чтобы не разбить тарелку и не распороть осколком горло сволочного гайдзина. – Ты сделал это со мной! Ты заставил меня чувствовать ЭТО...

– Возможно, – Шульдих равнодушно пожал плечами. – Я лазил довольно глубоко и не думал о последствиях. Теперь, когда ты знаешь, это пройдет. Внушение никогда не держится, если объект хотя бы подозревает...

– Я не хочу тебя! Я тебя ненавижу и убью, чего бы мне это не стоило. Не хочу...

– Такатори.

Волшебное слово моментально выдернуло Айю из накатывающей истерики. Он тряхнул головой, чтобы успокоиться, и вопросительно вскинул бровь.

– Откажись от мести, Фудзимия Ран, и я лично сдам тебе Такатори. Живого. Беззащитного. Связанного по рукам и ногам, если это не скучно, – Шульдих сделал паузу, хрюкнул и добавил: – В костюме Сэйлор Юпитер, если хочешь.

Про то, что ему нравились парни, во всем мире знали только сестра и Юуши. Про его любовь к Сэйлорам не знал никто. Даже когда Айя усаживалась смотреть новый эпизод, Ран притворялся, что сидит на диване просто за компанию, читает “Шонен Джамп” и поглядывает в телевизор со снисходительным презрением.

– И еще я буду хранить этот страшный секрет, – с готовностью добавил телепат.

Сделка казалась все более выгодной.

– И еще, – рыжий поковырялся ложечкой в мороженом, вздохнул. – Может, тебе будет проще, если я признаюсь, что в той операции участвовал только как наблюдатель. Еще ставил телепатическую завесу от очевидцев. Бомбу устанавливал не я. На взрыватель нажимал не я. Так что технически...

– Да, это проще, – согласился Айя. – Скажи мне, кто это был, и я поклянусь, что не стану мстить тебе за соучастие.

Шульдих сокрушенно покачал головой:

– Не могу. Ну что, согласен? Мне некогда больше тянуть. Если ты не согласен, я должен...

«Такатори», подумал Айя. «Остальное неважно».

– Ты действительно можешь организовать ликвидацию политика такого уровня? Это не так-то просто...

– Да ну, легче легкого, – Шульдих откинулся на спинку стула, довольно ухмыляясь. – Мы ж его телохранители.

Часть вторая. Связь.

1. Наваждение.

Середина лета, полдень – самый разгар жары, ленивой истомы, каникул. Редкие облачка беспомощно тают в густо-синем небе, цветы истекают пыльцой и душным ароматом, стрекозы неподвижно зависают над самой водой, немного пугающие в своем металлическом великолепии. Озеро тихое, глубокое, почти ледяное, даже сейчас. Если свесить ноги с мостков, почувствуешь, как от блистающей поверхности тянет мокрым холодом, от которого по обожженной загаром коже бегут мурашки. А если присмотреться, то за яркими бликами можно разглядеть тени, медленно скользящие в темной глубине. Это всего лишь рыбы, очень-очень большие рыбины...

Они сидели рядышком на жестких, нагретых солнцем досках, ковыряли их ногтями и бросали отодранные щепочки в воду. Родители ушли в дом, а они решили остаться на озере до обеда. Вдвоем всегда было интересней.

– Ааа, мне голову напекло, – захныкала Айя и завалилась на бок, уткнувшись горячей макушкой в его коленки. Он заслонил ее голову от солнца ладонями и предложил сходить на берег за шляпой, но она вцепилась пальцами в его голые ноги и сказала, что ей и так хорошо и удобно.

– Ну конечно, вот опять перегреешься, тебя вырвет за обедом, и мне родители такое устроят... – пробурчал он, но никуда не пошел. Лень разливалась по всему телу, пригвождая его к мосткам куда прочнее, чем легонькое тельце сестры. Он чувствовал, как движутся ее ребра на вдохе и выдохе, теплое дыхание щекочет кожу на внутренней стороне его бедра. Ее мокрые после купания волосы были затянуты в пучок на затылке, но несколько кудряшек вырвались на свободу, прилипли к тонкой шее, одна обвилась вокруг прозрачно-розового уха. Айя медленно болтала ногами над черной водой, и тени лениво скользили по ее круглым коленкам, как будто поглаживали.

– Этот купальник слишком открытый, – сказал он, осторожно проводя рукой по ее узкой спине. – Тебе нельзя его носить.

– Я знаю, – ответила она. – Я знаю, что ты чувствуешь, когда смотришь на меня.

Ее спина и плечи были покрыты уродливыми пятнами пролежней, и он принялся массировать ее холодную кожу, как будто мог стереть эти обличающие следы парой прикосновений.

– Прости, прости, я виноват, прости, – бормотал он. Сестра еще дышала, хотя он отчетливо слышал в ее легких влажные хрипы, знак начинающейся пневмонии, но она еще дышала, и это было главное, все еще можно было поправить.

– Это все из-за тебя. Ты не приходил целый месяц, бросил меня в этой дрянной лечебнице, совсем одну. Они меня почти убили.

– Я работал, искал деньги...

– Надо было продать машину.

«Это все, что осталось от папы!» – хотел закричать он, но это было неправдой. «Порш» был не столько памятью об отце, сколько последним осколком нормальной, счастливой, богатой жизни, и наверняка ничего не случится, если Айя полежит в общей палате всего месяц, пока ему не заплатят, ведь ничего же с ней не случится?

– Ран, я знаю правду.

– Нет.

– Ты меня ненавидишь.

– Неправда.

– Ты так виноват передо мной, что больше не можешь меня любить. Ты хочешь, чтобы я умерла. Тогда ты тоже сможешь...

– Нет! – он с силой оттолкнул ее от себя, и она тяжело упала на мостки, беспомощно раскинув руки. Катетер выскочил из незаживающей раны на ее груди, кровь брызнула на грязные доски.

– Я тоже хочу умереть, – простонала она. Ее огромные слепые глаза шарили по сторонам, искали его. Он хотел попросить ее опустить веки, чтобы глазные яблоки не сохли, но вспомнил, что она его не услышит. – Убей меня, Айя, ты же умеешь.

Он проснулся, понял, что проснулся, но смог только дрожать и глотать воздух разинутым ртом, боясь даже моргнуть, чтобы кошмар не засосал его снова. Но и это быстро прошло. Похоже, он опять заснул в палате, уткнувшись лбом в матрас, крепко сжимая маленькую, неприятно холодную и влажную ладошку сестры. Она все еще дышала, значит, все было в порядке. Он методично проверил показатели на мониторах. Температура показалась ему слишком низкой, а ЭКГ – какой-то неровной, и он решил поговорить об этом с дежурным врачом.

– Да, – сказал он, откашлявшись. – Устал я что-то. Ты, наверное, хотела поговорить, а я уснул.

После встреч с сестрой у него всегда немножко саднило горло. Когда он приходил к ней, то говорил около часа, почти не умолкая, и так выкладывался, что остальные двадцать три часа в основном молчал. На самом деле из них двоих настоящей болтушкой была Айя, она могла трещать сутки напролет, так что ему редко когда удавалось вставить словечко, но теперь она молчала, значит, говорить должен был он.

– Ты не волнуйся, я знаю, что ты не хочешь умереть. Ты для этого слишком вредная. Слушай, имей совесть, не снись мне так больше, ага? Та-ак, какие у нас новости...

Он достал из тумбочки расческу и принялся переплетать косички Айи. Волосы у нее давно уже ломкие и тусклые, но в аккуратно заплетенных косах пока выглядели вполне прилично. Сестренка любила бесконечно крутиться перед зеркалом, пробовать новые прически, красить ногти лаком безумных оттенков, от нежно-голубого до ядовито-зеленого, пробовать разные сорта и ароматы блеска для губ, долго и старательно раскрашивать глаза мазилками четырех разных цветов, примерять разные сережки, колечки, бусы, цепочки. Наверное, ей было тяжело переживать разлуку со всей этой дребеденью – макияж больным не полагался, а единственным украшением, которое ей разрешили оставить, были ленты в косах. Он покупал ей самые красивые ленточки, какие только попадались ему на глаза: переливчатые, с вышивкой, с маленькими тряпочными цветочками на концах. Сегодня он принес пару красных бархатных лент – любимый солнечно-оранжевый цвет больше не подбадривал его.

– Я наконец вылечил нашу пальму от антракноза. Если мы ее когда-нибудь продадим, сразу поставлю в магазин пожарную сигнализацию, потому что чует мое сердце, рано или поздно этот алкоголик Кудо заснет с сигаретой в зубах, а переезжать мне совсем не хочется. На прошлой неделе я забыл поставить таймер и не записал для тебя этот дурацкий девчоночий сериал, не помню, как называется, но там сейчас идет такая нудная, затянутая сюжетная линия, что ты ничего не пропустишь. Я встретил парня, который...

Он замолчал. На некоторые темы он предпочитал с ней не разговаривать.

– В общем, познакомился с одним парнем. Посмотрим, что из этого выйдет.

Сестра молчала, но ему казалось, что там, внутри, она дрожит от любопыства, силится заговорщически улыбнуться, умирает от желания залезть к нему на коленки, чтобы заглянуть в глаза и потребовать рассказать все-все, с самого начала, в подробностях, с цитатами. У них был уговор – никаких секретов, и хотя он за эти два года нарушал его сотни раз, именно сейчас он чувствовал себя особенно виноватым.

– Помнишь, мы с тобой читали мангу про демона? Он тебе так нравился, что я даже заволновался. Подумал, что тебя тянет на хулиганов. А ты тогда сказала, что конечно, погуляла бы с демоном, но замуж, как эта дура-принцесса, за него ни в коем случае не пошла бы. Я даже не знал, стоит ли мне успокоиться или начать психовать по-настоящему.

Он встал, подошел к окну. Осторожно выглянул через щель в жалюзи. Знакомые синие глаза тут же взметнулись вверх, поймали его взгляд, как цепкие щупальца, потянули к себе. Шульдих сидел на бетонном парапете около парковки, болтал ногами и грыз мороженое. Айя усмехнулся. Сюрприза на этот раз не получилось – он уже научился чувствовать присутствие рыжего. Это начиналось как щекотка в основании черепа, потом ползло вниз по позвоночнику, а когда телепат лез в его мысли, Абиссинцу казалось, что кто-то прикасается прохладными пальцами к его вискам и легонько, нежно поглаживает. Сейчас такого не чувствовалось. Может быть, телепат не мог до него дотянуться с расстояния в шесть этажей.

– Ну, замужество мне в любом случае не грозит, – задумчиво пробормотал Айя. – Пойду, пожалуй. Мы еще вернемся к этому разговору, хорошо?

Он вышел из больницы и выжидательно остановился на ступеньках. Шульдих торопливо запихал в рот остаток вафельного стаканчика, слизнул с пальцев белые потеки и ловко спрыгнул с парапета. Огненные волосы взметнулись в воздухе, упали на лицо. Телепат тряхнул головой, отбрасывая их назад, сдунул с носа последнюю непослушную прядку. Айя сглотнул, усилием воли удерживая мысли в узде.

– Чего надо?

– И вам доброго утречка, Фудзимия-сан. Новая информация. Пойдем, не на улице же.

– И где на этот раз? – спросил Айя так ядовито, как только мог. Шульдих уже делился «информацией» в нескольких кафе, в Макдональдсе, в дорогущем европейском ресторане при свечах («До смерти захотелось немецкой кухни, пойдем, тебе понравится...»), в парке, где он пытался склонить Айю к совместному кормлению уток, в машине Абиссинца, в собственной машине (под тихую, приятную музыку, струившуюся из динамиков), а в последний раз Шульдих пригласил его в кино, мотивируя тем, что информация слишком уж секретная и необходима жесточайшая конспирация. В кино Айя, конечно, не пошел; телепат надулся, как мышь на крупу, и исчез на несколько дней.

– Здесь недалеко приятный маленький бар, присядем, выпьем пива...

Айя равнодушно приподнял брови. Немец сунул руки в карманы, лениво прошел совсем рядом с ним, почти задев локтем, обернулся через плечо, глядя сквозь рыжую челку:

– Ну, ты идешь?

Они шли по пустынной улице, рядышком, плечо к плечу, попадая друг другу в шаг. Со стороны, наверное, они выглядели, как два друга. Может быть, студенты. Может быть, музыканты или какая-то иная богема – вон какие у обоих волосы... А может быть, и не друзья – друзья болтали бы о пустяках, а они молчат, нервные, как на свидании...

Ран подумал, что мог бы запросто протянуть пальцы и дотронуться до запястья рыжего. Мог бы даже взять его за руку.

Губы Шульдиха дрогнули, как будто он силился спрятать улыбку.

– Если информация опять будет об изменениях в его распорядке дня... – угрожающе произнес Айя. – Мое терпение, знаешь ли, не безгранично.

– А что? Это важные сведения, и нигде больше ты их не получишь. Ты благодарить меня должен.

– Мне не интересно, во сколько Такатори просыпается и сколько раз в день ходит в туалет. Разработку операции ты обещал взять на себя, а детали мне не нужны. Просто скажи мне, где и когда я смогу его убить.

– Мы разрабатываем, успокойся. Я думал, ты хочешь быть в курсе.

– Не ври. Ты читаешь мои мысли и знаешь, чего я хочу.

– Ага, знаю, просто решил, что тебя надо сначала в ресторан пару раз сводить, – хихикнул рыжий, и далеко не безграничное терпение Абиссинца наконец лопнуло, как перетянутая струна. Он сгреб Шульдиха в охапку; голова сразу закружилась от знакомого запаха табака, пороха и одеколона, но Айя только крепче притиснул к себе обмякшее от неожиданности тонкое тело, затолкал добычу в ближайшую аллею и притиснул к стене рядом с мусорным баком.

– Хватит, – прорычал Ран, наклоняясь так близко, что растрепанные рыжие волосы защекотали ему лоб. – Ты таскаешься за мной вторую неделю. Вся эта информация – чушь. Что тебе на самом деле от меня нужно?

Шульдих внезапно перестал издевательски ухмыляться, похоже, в первый раз с момента их знакомства. Его серьезное лицо оказалось неожиданно правильным для гайдзина, а глаза без вечного прищура – огромными и грустными.

– Только между нами. Я сделал ужасную глупость, – быстро произнес он. – Когда я был в твоих снах, то слишком глубоко нырнул, и часть меня осталась там.

– Там? – непонимающе переспросил Айя.

Шульдих протянул руку и нажал кончиком пальца между сердито насупленных бровей собеседника:

– Тут.

Айя отшатнулся, в ужасе воображая невидимого рыжего демона, живущего в его черепной коробке, следящего за каждым его шагом, может быть, вкладывающим чужие мысли в его разум...

– Нет, нет. Ничего такого. Просто... связь, – устало пробормотал Шульдих. – Мне плохо, когда я тебя долго не вижу, вот и все. Это постепенно пройдет. Уже проходит. Дай мне еще немного времени, просто дай мне побыть рядом...

Это так странно и неприятно напомнило Айе недавний разговор с Йоджи, что в его запутанных мыслях словно замкнулись два оголенных провода. Он схватил Шульдиха за плечи, закрыл глаза и вцепился губами в рот немца, оборвав его тираду на полуслове.

Чужие губы удивленно раздвинулись под его яростным натиском, и он прижался еще плотнее и, замирая от предвкушения, коснулся их языком. Шульдих громко застонал ему в рот и принялся целовать в ответ: быстро, жарко, невероятно умело и уверенно. С непривычки целоваться взасос было довольно странно, но было в этом влажном скольжении что-то одуряюще гипнотическое; их дыхание смешивалось, и Айе казалось, что он весь окутан запахом Шульдиха, что они соприкасаются так интимно и тесно, как это только возможно. Рыжий схватил его за затылок, и Абиссинец почти задохнулся в потоке ощущений – гибкий, горячий язык, ласкающий его губы, длинные пальцы в его волосах, невыносимая, пульсирующая тяжесть в паху...

«Прямо здесь,» подумал он. «Прямо сейчас. Тут не очень грязно, у него наверняка есть презервативы...»

Его тут же с силой оттолкнули, так, что он споткнулся от неожиданности и еле удержал равновесие; прохладный воздух защипал мокрые, истерзанные губы. Шульдих прислонился к стене, согнувшись и шумно дыша. На его щеках пятнами проступал яркий румянец, но проклятая ухмылочка уже вернулась на место, словно и не исчезала.

– Не льсти себе, мальчик, – промурлыкал он. – Мне есть с кем спать, и сегодня, и завтра. Конечно, твои воздыхания меня забавляют, но уж извини, я не бюро добрых услуг. Если буду давать всем желающим, мне работать будет некогда.

– Да ну? – Айя скептически покачал головой, игнорируя шевелящуюся в груди непонятную пустоту. – А мне-то показалось, что ты завелся, как школьник, с одного поцелуя.

– Это от неожиданности. К тому же меня накрыло твоими эмоциями. У телепатов...

– От неожиданности? Ты же читаешь мои мысли, ты знал, чего я хочу!

– Ты сам не знаешь, чего ты хочешь, – фыркнул Шульдих. – Я вообще стараюсь держаться от твоих мыслей подальше, у меня от них голова болит. Ладно. Мне пора.

– Погоди, – Айя схватил его за рукав, и щеки рыжего снова жарко вспыхнули, на этот раз, похоже, от злости. – Я думаю, ты достаточно потешился моими... воздыханиями. Это все началось из-за твоих телепатических штучек; ты обещал, что это пройдет само, ты соврал. Теперь убери эту мерзость из моей головы.

– Это не в голове, Ран, – хихикнул Шульдих.

– Убери.

Телепат лениво пожал плечами:

– Да пожалуйста, мне не жалко. Гарантий никаких, но я постараюсь. Под корень. С мясом. Ты сожми зубы покрепче, а то язычок прикусишь.

Он прикрыл глаза, сосредоточенно нахмурился, и легкие невидимые пальцы на висках Айи превратились в лед, в раскаленные железные прутья, в лезвия кинжалов, и с хрустом провалились внутрь его черепа.

Когда он снова открыл глаза, то с удивлением понял, что удержался на ногах. Лоб саднило; он смутно помнил, что пару раз приложился им об стену, и это действительно смягчило боль. Во рту было полно крови из прокушенной губы, но язык остался цел. Айя сплюнул красным себе под ноги и посмотрел на Шульдиха.

– Легче? – издевательски спросил телепат. Он стоял у выхода из аллеи и курил. До этого Ран еще ни разу не видел его с сигаретой.

Он ожидал, что гайдзин изменится. Станет простым, тусклым, обычным, как все. Но похоже, то, каким он видел Шульдиха, не было частью иллюзии. Наверное, таким его видели все.

Неудивительно, что ему есть с кем спать. И сегодня, и завтра.

– Легче, – согласился Айя. – Больше я не хочу тебя видеть до самого дня операции.

Он брезгливо протиснулся мимо рыжего и направился домой, не торопясь и не оборачиваясь.

* * *

Такатори отправился играть в гольф со своим младшим братом и объявил, что для этого телохранители ему не понадобятся. Кроуфорд наслаждался свободным днем на всю катушку: валялся на диване, читал биржевые сводки и записывал в блокнот вызванные ими видения. Колебания курса предвиделись небольшие, но кое-что выиграть было можно. Раньше нужно было звонить брокеру, платить комиссионные, мириться с неизбежной утечкой информации и понижением прибыли, но теперь, с развитием онлайновой торговли акциями, только и требовалось, что отдать блокнот Наги. Доходы они делили пополам и складывали на личные счета. Разумеется, не те, куда шли деньги от Такатори и Эсцет и откуда Розенкройц ежемесячно хапал семьдесят пять процентов поступлений.

Кроуфорд начал планировать крах Розенкройц, когда ему еще не исполнилось тринадцати лет. Забылись детские обиды, остался в прошлом ежедневный страх, унижения, испытания… Он выгрыз для себя уютную нишу в иерархии организации, и теперь освобождение уже не было условием выживания. Тем не менее, он не планировал оставаться в рабстве до конца своих дней. Даже если бы ему не приходилось пресмыкаться перед начальством, склонным к немотивированному гневу и варварской жестокости, он все равно сражался бы за свободу, потому что ему принципиально не нравилось отдавать этим сволочам львиную долю своей зарплаты.

До обеда можно было вообще не вставать с дивана. Никаких дел не предвиделось, подчиненные не нуждались в заботе. Наги был у себя, ломал защиту очередного банка под саундтрек к «Призраку в доспехах», Фарфарелло тренировался, а именно – прыгал по своей комнате, размахивая ножами, Шульдих шлялся неизвестно где. Все в порядке вещей. Кроуфорд счастливо вздохнул, перевернул страницу и тут же, в полном соотвествии с законом Мерфи, увидел, что вот-вот вернется телепат и испортит ему настроение.

Громко хлопнула входная дверь. Что-то гулко ударило об стену в прихожей, потом еще раз. Ботинки, догадался Кроуфорд. По настоянию Наги они разувались у порога. Шульдих промаршировал в гостиную, на ходу стянул приджак и швырнул его на пол. Оракул страдальчески поморщился.

– Фарфарелло в порядке? – отрывисто спросил немец.

– Сам не слышишь? – удивился Кроуфорд. Шульдих мог читать Фарфарелло с расстояния в несколько километров.

– Я закрылся. Мне нехорошо, – телепат потер лоб, жмуря красные, опухшие глаза. – Мне что-то совсем нехорошо, Брэд. Я отдохну пару дней, а?

– Если нужно, – кивнул Кроуфорд. С пси-талантом шутить было вредно: если мозги требовали передышки, отказывать им не стоило. – Только дома, пожалуйста.

– Ага, ага, ладно. Так Фарфарелло как?

– Нормально, по-моему. Слушай, я с тобой хотел поговорить насчет Фудзимии. Ты не слишком часто с ним встречаешься? Все-таки риск, вы оба заметные; я понимаю, что ты контролируешь свидетелей, но...

– Все, Брэд, все. Больше не буду. Все кончилось, – Шульдих вяло махнул рукой и нетвердой походкой поплелся в комнату ирландца.

Кроуфорд осторожно выглянул из-за газеты – с дивана просматривался весь коридор. Дверь распахнулась, когда Шульдих был в нескольких шагах до цели. Голый до пояса Берсерк появился на пороге, обеспокоенно заглянул в потупленные глаза телепата, все еще сжимающей стилет рукой подтолкнул к себе рыжую голову. Немец прижался лбом к поблескивающему от пота плечу, а Фарфарелло осторожно обнял его и скрестил руки на узкой спине. Лезвия стилетов тихонько звякнули, соприкоснувшись. Они стояли так не меньше пяти минут, неподвижно и молча, а потом ирландец втянул Шульдиха в свою комнату и захлопнул дверь.

Кроуфорд пожал плечами и снова углубился в чтение, но вместо захватывающей картины биения финансового пульса планеты перед глазами мелькали только нудные колонки цифр.

– Рыжая сволочь, – сказал он в пустоту, даже не понимая, чем Шульдих достал его на этот раз.

3. Откровение.

Айя проснулся раньше обычного, разбуженный странными, совершенно неуместными звуками. До открытия магазина оставалось около часа, но кто-то уже был на ногах, гремел внизу на кухне, пускал воду из крана, и вроде бы даже весело мурлыкал какой-то дурной танцевальный мотивчик.

Момое-сан наотрез отказывалась заходить в их жилые помещения, даже когда Оми приглашал ее на кухню на чашечку чая. Айя не знал точно, почему. Возможно, пару лет назад бедная старушка наткнулась где-то в коридоре на обнаженного Кена. А может быть, она просто знала, что мусорное ведро у них частенько забито окровавленными бинтами, а на микроволновке валяются фотографии людей, которые скоро появятся в криминальной хронике, аккуратно обведенные мелком по контуру. В любом случае, это была не она.

Это никак не мог быть Йоджи, который всегда торговался до последнего, пытаясь отвертеться от утренней смены и проваляться в кровати часиков до двух. Это не мог быть Оми, хронически недосыпающий, разрывающийся между школой, магазином и работой. Оми вставал точно за десять минут до прибытия автобуса и накачивался холодным консервированным кофе уже в школьном вестибюле, чтобы потом целый день выглядеть свежим, бодрым и душераздирающе хорошеньким.

Это вполне мог быть Кен. Иногда он подскакивал ни свет ни заря, и успевал еще побегать перед открытием магазина. Но на кухне ему делать совершенно нечего...

Айя смутно припомнил, что Хидака вроде бы хотел научиться готовить, рывком выскочил из кровати и торопливо оделся, отгоняя нехорошие видения разных мастей, от «Пожар» до «Пищевое отравление». На лестнице от столкнулся с растрепанным, взволнованным Бомбейцем, и они вместе ринулись вниз, перепрыгивая через две ступеньки.

На кухне обнаружился совершенно незнакомый полуголый парень в усыпанных блестками узких штанах, босиком, только что из душа. Он нахально копался в их холодильнике, а на плите тем временем грелась любимая сковородка Фудзимии, с толстым дном и удобной деревянной ручкой.

Айя и Оми застыли на пороге, но подоспевший Кен с разбегу врезался в них сзади, и все трое вылетели в кухню, как пробка из бутылки.

– Здравствуйте, – пролепетал Бомбеец, ошарашенно пялясь на сверкающую задницу незнакомца.

– Доброе утро, – ответил тот, выныривая из холодильника с добычей в виде яиц и бекона. – Ой, сколько вас. Завтракать все будут?

– Ага! – с энтузиазмом кивнул Кен, усаживаясь за стол. – Мне три яйца, пожалуйста. Тебя как вообще зовут?

– Мики, – сказал парень, обмениваясь поклонами со всеми по очереди. – Я вот только кофе не могу найти.

– Я сделаю, – Айя протиснулся к кофеварке, сменил фильтр и зарядил новую порцию молотых зерен. – Вы, собственно...

На пороге возник Йоджи, предсказуемо заспанный, одетый по-домашнему. Зевая, помахал рукой всем присутствующим одновременно, доковылял до раковины и принялся глушить стаканами водопроводную воду, как обычно делал с похмелья.

– Привет, – сказал Мики и потерся щекой о его плечо. Балинез оторвался от стакана и звонко чмокнул парня в макушку. Оми сдавленно ахнул.

– И бекона тоже три ломтика, – уточнил Кен. – Айя, и мне две ложечки сахара в кофе. Хорошо-то как, и почему мы так редко завтракаем вместе?

Никто не ответил. Тишина кухни нарушалась только шкворчанием яиц на сковородке, шипением бекона на гриле и бульканьем кофеварки. Утолив жажду, Кудо, как обычно, поставил стакан в раковину, не утруждая себя мытьем посуды, и схватил Мики в охапку. Кен и Айя тактично отвернулись, стараясь не прислушиваться к хихиканию и чмокающим звукам. Оми смотрел во все глаза, завороженно разинув рот.

Через несколько минут завтрак был сервирован. Гость вежливо отказался от предложенной табуретки, быстро поел стоя, оделся, взял предложенные Йоджи деньги на такси и поцеловал блондина в нос:

– Ну все, я побежал, было классно, может, еще увидимся, я в том клубе часто бываю. Всем пока, приятно было познакомиться!

– Что это было? – зловещим шепотом спросил Абиссинец, когда за Мики захлопнулась входная дверь.

– Да так, – гордо сказал Йоджи. – Познакомился вчера. Я, кстати, бисексуал, если вы не знали.

Айя не знал. Если бы знал – никогда не позволил бы себе так увлечься. Заведомо недостижимые мечты безопасны, они утешают и согревают в трудные минуты, но не дают слишком уж зарываться и совершать безрассудные поступки, которых нельзя себе позволять. А этого позволять никак нельзя, несмотря на то, как отчаянно встрепенулась надежда у него в душе, несмотря на то, что он уже не мог вспомнить, почему так твердо решил в самом начале, что ничего не будет.

Нет, как раз именно поэтому.

– Ребята, – решительно сказал Оми. – Я тоже хочу поделиться с вами одним секретом. Не знаю, как вы к этому отнесетесь. Йоджи-кун, все-таки... Но я хочу, чтобы между нами не было никаких тайн.

Он перевел дух, залился румянцем и выпалил:

– Мне нравятся парни!

Айя вздрогнул, Йоджи улыбнулся, а Кен потрепал Оми по плечу и сказал:

– Да ладно, чибик, тоже мне, большое дело. Нам тут всем нравятся парни. Правда, Айя?

Абиссинец встал, оставил недоеденный завтрак на столе и молча вышел из кухни. Нежданно выпавшие свободные минуты можно было провести с пользой, например, опрыскать цветы или рассортировать материалы для икебаны.

В парничке было душно, тихо и спокойно. Густо пахнущий землей, пыльцой и зеленью воздух был совершенно неподвижен. Благословенное одиночество окутывало мягким коконом, и он позволил себе расслабиться, вздохнуть посвободнее. Выбрал лейку нужной емкости и потянулся к верхней полке с химикатами, и тут чьи-то пальцы легли на его голый под задравшимся свитером живот.

– Айя, – влажно выдохнул Йоджи ему в ухо.

Ран стиснул зубы, развернулся и врезал Кудо пустой лейкой по морде, но тот отбил удар в последний момент и ловко перехватил его запястье. Он стоял так близко, слишком близко, и под тонкими трикотажными штанами наверняка не было никакого белья, и майка обтягивала его торс слишком плотно, задиралась кверху, открывая пупок с этим пошлым колечком, которое можно было бы теребить языком, соскальзывая...

Он толкнул Йоджи прочь, но тот опять увернулся, пустив руку Айи вскользь, и прижался еще плотнее.

– Айя. Скажи, чего ты хочешь.

– Много чего, – прошипел Фудзимия, борясь с головокружением. – Мира во всем мире. Уметь летать, как птица. Чтоб ты не вел себя, как последняя шалава – но это уже из области фантастики.

– Айяааа, – Йоджи уже дышал ему в шею, осторожно отводя назад длинные пряди волос. – Я не собираюсь тебя соблазнять. Ты мой друг, мы оба мужики, мы все прекрасно понимаем, нам не нужно плясать друг перед другом ритуальные танцы. Просто скажи, чего ты хочешь. Что угодно.

Прикосновение губ к коже, влажное, нежное, язык, скользящий вдоль яремной вены, поцелуй у мочки уха. Айя стиснул зубы, чувствуя, что проигрывает эту схватку, и ухватился за последнюю спасительную мысль.

В конце концов, это не его идея. Не он это предложил. Не он зажал товарища по команде в угол и лижет ему шею. Это все Кудо, и если это не будет ЕГО ошибкой или слабостью, то можно просто...

– Отпусти меня сейчас же, – произнес Абиссинец, не двигаясь с места. – Или на счет три я сломаю тебе руку.

– Перестань, Айя, – прошептал Йоджи, уже скользя ладонью по внутреннему шву его джинсов. – Ты же хочешь.

– Раз.

– Или ты не хочешь хотеть? В этом дело?

– Два.

– Я не понимаю тебя, честное слово. Это же ничего не значит, просто – всем нужно время от времени чувствовать человеческое тепло. Даже таким, как ты. Мы можем дать это друг другу, а остальное...

– Три.

Он рванул руку на себя, отчаянно надеясь встретить сопротивление, почувствовать чужую силу, почувствовать, что у него нет выбора, но Йоджи только потянулся за ним вслед, все так же бормоча эту жалкую бессмыслицу, пытаясь убедить, уговорить…

Идиот.

Айя бросил лейку, поймал запястье Йоджи обеими руками и швырнул блондина на пол одним точно рассчитанным движением. Тот скорчился, пережидая боль, покрутил пальцами.

– Хе. Не сломал, – удивленно констатировал он.

– Конечно, нет. Вечером миссия, да и смену я за тебя отрабатывать не намерен.

Йоджи поднялся, разминая выкрученную руку, и ухмыльнулся углом рта:

– Кажется, я понял, чего ты хочешь. Ты знаешь, я мог бы.

– Уйди, Кудо. Пожалуйста.

– Я мог бы, – произнес Балинес почти мечтательно, снова придвигаясь слишком близко. – Связать тебя моей леской, а это больно, Айя, и невозможно пошевелиться. Ни о чем не спрашивать, заткнуть тебе рот, делать, что хочу. О, я мог бы…

Айя машинально слизнул капельки пота, выступившие над верхней губой, и попытался выровнять сбившееся дыхание.

– Но, честно говоря, – закончил Йоджи. – Лень возиться. Пусть кто-нибудь другой нянчится с твоими комплексами, Фудзимия-сан.

Он уже давно ушел, а Айя все не мог сдвинуться с места, отчаянно пытаясь задушить захлестывающую его ярость, уговаривая себя держать злость внутри, сберечь ее для сегодняшней миссии, для скорой встречи с Такатори. Наконец он взял себя в руки, поднял лейку, закатившуюся под рабочий стол, и принялся разводить пестицидный состав теплой водой.

Через некоторое время к нему молча присоединился Оми, мужественно выходивший в первую смену каждый школьный выходной, и помог ему выбрать и подготовить цветы для витрины. Вдвоем они успели пересадить партию саженцев до открытия магазина и начали свою смену в ровном, рабочем настроении.

В воскресное утро покупателей было немного, все отсыпались, или нежились в постели, или проводили день с семьей. Айя поймал себя на том, что бездумно пялится в окно, хотя и в пустом магазине вполне было чем заняться. Погода была отличная, в самый раз для пикника. В такой день их мама обычно делала бенто, упаковывала в корзинку с двумя термосами – чай в одном, мятное мороженое в другом, и все вместе они отправлялись в центральный парк, раскладывали на траве мягкое клетчатое одеяло...

– Айя, – сказал Оми. – Хочешь, после смены сходим куда-нибудь?

– Хн?

– Я хочу с тобой поговорить, про… Ну, что я сказал…А Йоджи – такой пошляк, не хочу у него спрашивать, а Кен не намного меня старше...

– А я, вообще-то, не намного старше Кена…

– Но у меня столько вопросов, про секс и – ты же наверняка уже, да? Посидели бы в кафе, или хочешь, я приготовлю нам чего-нибудь с собой, и пойдем в парк, вон какая погода хорошая. Мне так нужно с кем-нибудь поговорить, Айя, и я бы хотел, что бы это был ты.

Ран посмотрел в его честные, прозрачно-васильковые глаза, тяжело вздохнул и кивнул, сдаваясь. Оми обрадованно пискнул и повис у него на шее:

– Ура! Спасибо!!!

Тело у Цукиено, в отличие от мордашки, было совсем не мальчишеское, и вот так впритык Айя это хорошо чувствовал. Сильные руки, крепкие рельефные мышцы, и еще что-то достаточно рельефное где-то под фартуком... Айя осторожно обнял Оми за талию, понимая, что совершает ошибку, но оттолкнуть малыша было бы слишком жестоко, хотя он понимал, что в конце концов придется.

– Ой, как трогательно, я не могу, – фыркнул Шульдих, врываясь в магазин. – Так, важная информация.

– Опять? – раздраженно спосил Абиссинец, разжимая объятия. При виде телепата у него внутри, как обычно, что-то взволнованно сжалось, и он знал, что от противника это наверняка не укрылось, но он уже привык чувствовать себя голым перед этим человеком.

Они не виделись целый месяц. Он почти забыл, как вызывающе красив был рыжий. Хотя телепатическое «лечение» почти ничего не изменило, теперь он все-таки снился Айе значительно реже, и не то чтобы он соскучился...

– Айя, этот тип тебя все еще преследует? – нахмурился Оми. – Мы можем обратиться наверх, там этот вопрос быстро решат.

– Не надо, Оми, – быстро сказал Айя. – У нас деловое соглашение, он мне нужен.

– Это совершенно очевидно неправда, – размеренно произнес Бомбеец. – Я же вижу, как он на тебя смотрит. Он по тебе с ума сходит.

– Цыц, козявка, – бросил рыжий сквозь зубы. – И если ты думаешь, что можешь грозить мне этими Критикеровскими клоунами, а ты так и думаешь, то ты глубоко заблуждаешься.

– Я и сам бы с тобой разобрался, – произнес Бомбеец. – Да у нас мусорный бак маловат. Твой труп целиком не поместится. К тому же, если Айе нравится тебя динамить, то не буду лишать его такого развлечения.

Шульдих холодно улыбнулся, медленно развернулся всем корпусом и посмотрел Оми в глаза.

– Лучше подумай о своих проблемах, деточка, – прогнусавил он. – Вот таааак.

Зрачки Оми неестественно расширились, как от невыносимой боли. Он вздрогнул, цепенея, и медленно сполз на пол, цепляясь за прилавок.

– Нет, – прошептал он, сворачиваясь в клубочек на полу. – Нееееет...

Айя ринулся к Шульдиху, рванул его за грудки, отчаянно заорал прямо в лицо:

– Что ты с ним сделал, скотина? Помоги ему, сейчас же, немедленно!

– Ничего, – невозмутимо ответил немец, позволяя Айе трясти себя, как тряпичную куклу. – Снял амнезию. Да ерунда, она у него неорганическая, типичный пост-травматизм. Я Фарфарелло снимаю амнезию по нескольку раз в год, когда он совсем достанет, так он повоет-повоет, а утром опять – Джей? Кто такой, почему не знаю? И этот так же: когда-то забыл все, что ему не нравилось, и скоро обратно все подавит.

– Нет, – глухо сказал Оми. Он уже отдышался, приподнялся с пола и теперь сидел у стены, обхватив себя руками, тихо раскачиваясь из стороны в сторону. – Мне уже не шесть лет. Я профессионал. Нет, нет, мамочка...

Он всхлипнул, вжался лицом себе в коленки. Айя выпустил Шульдиха, присел рядом с Оми и успокаивающе погладил его по плечу.

– Прелесть, – фыркнул телепат. – Сейчас я оставлю тебя нянчиться с этой суррогатной сестренкой, но сначала то, зачем я, собственно, сюда пришел, хотя мне совсем не рады, как я погляжу. Откажитесь от сегодняшней миссии.

– Вот еще, – хмыкнул Айя.

– Там будет засада.

– Откуда ты знаешь?

– Засада – это мы, – пояснил Шульдих. – Еще постреляем вас сгоряча, а у нас уговор насчет Такатори, ты не забыл?

– Такатори? – Оми поднял голову, вытер слезы. Глаза его лихорадочно блестели, и вовсе не от скопившейся в них влаги. – Такатори Рейдзи?

Шульдих склонил голову, словно прислушиваясь, и расплылся в счастливой улыбке.

– Ага. Надо же, мир тесен. Ладно, я пойду, в общем, я рассчитываю, что вечером мы с вами не столкнемся.

Легкие шаги, трель колокольчика, стук двери – и он опять ушел, растворился в жарком воздухе летнего Токио, и Абиссинец даже не обернулся, чтобы проводить его взглядом. Он и так легко мог себе представить тонкий, длинный силуэт в слишком ярком зеленом пиджаке, режущие глаза солнечные блики на растрепанных волосах, нарочито расхлябанную походку… Приказал себе не думать о рыжем и коротко спросил Оми:

– Что у тебя с Такатори?

– А у тебя, Айя-кун?

– Он мой враг, – честно ответил Айя, готовый ко всему. – Ты...

– Он мой отец, – просто ответил Оми, и Абиссинец остолбенел, задыхаясь от гнева и горечи непредвиденного предательства. – Я его младший сын. Он думает, что я умер. Он... он хотел, чтобы я умер.

Оми закрыл глаза, мучительно сглотнул, покачал головой.

– Айя, он твой враг. Поэтому, может быть, ты не ужаснешься и поймешь. Он... Когда я был маленький, меня похитили. А он отказался платить выкуп, когда они позвонили ему; сказал, чтобы они делали что хотят. Чтобы убили меня или продали в рабство или на органы. Что я ему не нужен.

– Оми, – выдохнул Айя, не в силах поверить. Его отец, он знал точно, убил бы похитителей его сына или дочери голыми руками, они с мамой продали бы дом и все до последней простынки, лишь бы спасти его или сестру...

– Персия спас меня... Ох, нет, Персия... – Оми прикусил губу, тихо застонал, и Айя обнял его за плечи, прижал к себе, не зная, чем еще помочь. – Персия сказал мне, но я забыл. Я был совсем маленький, я просто не мог... Он сказал мне, что моя мама умоляла отца, но он не слушал. Персия сказал, что она повесилась. Мама, моя мамочка...

– Шшш, – Ран склонил голову Оми к себе на плечо, принялся тихонько раскачивать их обоих, как делал с сестрой, когда она ревела по-настоящему безутешно.

– Айя-кун, – сказал наконец Цукиено, немного успокаиваясь. – Такатори – что ты... Ты хочешь убить его?

– Да, – признался Айя, готовясь объяснять и оправдываться, но Оми задал только один вопрос, и совсем не тот, которого он ждал:

– Можно, я с тобой?

5. Теория.

Кроуфорд откинулся на спинку дивана, жмурясь, яростно массируя виски. Голова раскалывалась от вызванной видениями мигрени, но он продолжал цепляться за отрывочные образы, пытаясь выстроить их в связную цепочку, найти начало и конец, понять, где ошибка.

Подушки сдвинулись под новым весом. Наги тихонько завозился рядом, устраиваясь поудобнее.

– Что? – спросил Кроуфорд, не открывая глаз.

– Ты не видел, что там будут Вайсс?

– Видел. Не волнуйся, все под контролем.

– Я же вижу, что нет.

Мальчишка заслужил быть в курсе событий, и Брэд с удовольствием объяснил бы, если б сам понимал. Впрочем, иногда разговоры с Наги оказывались полезны – вундеркинд легко ловил логические погрешности его рассуждений, видимо, программирование научило его мыслить дисциплинированно. В конце концов, одна голова хорошо...

– Я проверял, насколько эластична эта ветвь реальности, – сказал Кроуфорд. – Как правило, каждый мой, в буквальном смысле непредвиденный, поступок так или иначе меняет мои видения. Так я оцениваю, что и в какой мере определяет конечный исход.

Это часто приносило хорошие результаты. Иногда реальность перестраивалась в унисон его действий – итог оставался тот же, что и раньше, но ведущие к нему события становились другими. Это помогало отследить силы, выравнивающие причинно-следственные связи, найти слабые места, выяснить, что противилось изменениям, а что их провоцировало. Иногда это позволяло ему выявить противников и союзников, на которых он обращал недостаточно внимания, и помогало понять, сколько у него было свободы маневра.

– Я послал Шульдиха предупредить Вайсс о засаде и хотел увидеть, что изменится, – продолжил он.

Оракул замолчал, снова проигрывая в голове все случившееся и предвиденное, сравнивая и оценивая. Наги терпеливо ждал несколько минут, и, наконец, не выдержал:

– И что изменилось?

– Ничего, – неохотно признался Кроуфорд. – Абсолютно. Ни малейшей новой детали, все видения остались теми же. Как будто я ничего не делал.

Наги кивнул, обдумывая сказанное, но Кроуфорд уже знал, что ничего дельного он не предложит. Если бы механизм видений поддавался логике, если бы будущим можно было по-настоящему управлять... Пока что удавалось только плыть по течению, проскальзывать меж волн и надеяться, что этот поток несет их туда, куда нужно, что он увидит все подводные камни до того, как будет поздно.

– Ты есмь перст, – замогильным голосом пробубнил Фарфарелло, неслышно появляясь рядом с диваном.

– Я есмь кто? – грозно нахмурился Кроуфорд. Ирландец нетерпеливо вздохнул и принялся замысловато жестикулировать пальцами, как он иногда делал, пытаясь обьяснить неверующим сложные теологические концепции.

– Ты ничего не можешь изменить, потому что это все для тебя. Ты – глаз урагана, огонь идет за тобой. Объект в покое нельзя остановить, Кроуфорд. Рок ведет тебя в пустыню.

Это звучало многообещающе – в свете последних событий в международной политике некоторые пустынные регионы предоставляли массу возможностей предприимчивым людям. Кроуфорд по инерции начал перебирать в уме самые геополитически заманчивые пункты и расположенные в них стратегические объекты, но вовремя остановился и решительно тряхнул головой:

– Фарфарелло, мне не нужны твои туманные предсказания, я со своими разобраться не могу. Ни в какую пустыню я не собираюсь, так что...

– Пустыня – это место выбора, – снисходительно пояснил ирландец. – Принято считать, что местом выбора был сад, но к тому времени уже все было давно решено. Очередной лицемерный трюк. Моление о чаше с самого начала было фарсом.

Смутно знакомая символика всколыхнула в душе Оракула нехорошие подозрения. Он подозрительно покосился на подчиненного и спросил:

– Ты помнишь, что я хоть и пророк, но никоим образом не мессия, да?

– Кроуфорд, ну это же аллегория! – всплеснул руками Фарфарелло. – Как можно не понимать таких элементарных вещей?

Наги тихонько хихикнул, прикрывая лицо ладошкой. Брэд начал медленно закипать и придумывать дисциплинарное взыскание для обнаглевшей группы, и тут его осенило.

– Это погрешность процесса, – сказал он. – Решения, основанные на видениях, можно принимать только интуитивно, потому что большая часть информации сбрасывается в подкорку, и ее нельзя игнорировать. А значит...

– Значит, ты делаешь, как подсказывает инстинкт? – переспросил Наги, оживляясь. – Потому что так ты учитываешь то, чего не знаешь?

– Бога это бесит, – сказал Фарфарелло, благоговейно поглаживая начальника по коленке. – Он темнит воду во облацех, а наш пророк в ней рыбку ловит. На ощупь.

Кроуфорд раздраженно оттолкнул его руку, пытаясь организовать сбивчивые мысли в стройную конструкцию.

– Я так ориентирован на цели, что мое собственное подсознание ограничивает мою свободу воли, – сказал он. – Интуиция предлагает мне только ходы, которые не ставят нужное мне будущее под удар. Ловушка-22. Я не могу ничего изменить, потому что не хочу.

– А я что сказал? Я же это же и сказал! – обиженно заявил Фарфарелло. – Ты совсем меня не слушаешь. Где Шульдих?

– Риторические вопросы задавай Богу, – отрезал Кроуфорд. – Все. Хватит на сегодня. Всем спать.

* * *

В палате царил интимный сумрак – верхний свет после одиннадцати зажигали только в случае врачебной необходимости, и они предпочли обойтись настольной лампой. В этом мягком, рассеянном освещении мучнисто-белое личико сестры казалось живым и румяным, и если бы не грабительские взятки, которые приходилось давать медсестрам за визиты в такое внеурочное время, Айя всегда приходил бы сюда после наступления темноты.

Шульдих стоял в углу комнаты, согнувшись над раковиной, выжидая, когда приступы рвоты перестанут выворачивать его уже опустошенный желудок. Айя придерживал его волосы, неловко собрав их в горсть, чтобы блестящие рыжие пряди не испачкались, а свободной ладонью легонько поглаживал ссутуленные плечи, вздрагивающие под зеленым сукном.

– А, черт, – простонал Шульдих, смахивая выступившие на глазах слезы. – Как ты уговорил меня на это, Фудзимия, понятия не имею.

– Теперь ты, можно сказать, познакомился с моей семьей, – неуклюже пошутил Айя. – Она... Ты увидел что-нибудь?

Шульдих оторвался от раковины, глянул через плечо на широкую больничную кровать и худенькое тельце, неподвижно покоящееся в самом центре.

– Если бы там ничего не было, меня бы так не полоскало. Она еще тут, но сама не проснется: девочка очень хочет умереть, только врачи, злодеи, не дают, да еще ты ее не отпускаешь. Тут нужно несколько телепатов класса альфа, чтобы тянули ее в связке...

Он наклонился, жадно глотая воду из-под крана, прополоскал рот, вытер лицо рукавом. Айя прислонился к стене – занимать единственный стул в палате было неудобно, все-таки Шульдих был гостем – и осторожно спросил:

– Альфа? А ты какого класса?

– Я? Да ты совсем обнаглел, Фудзимия. Не скажу!

Он шагнул к двери, нетерпеливо шаря по карманам в поисках сигарет, пошатнулся, ухватился за шторку на кровати и с грохотом рухнул на пол, с мясом выдирая ткань из креплений.

Айя метнулся к нему на помощь, но тот уже пришел в себя, с отвращением отшвырнул шторку и попытался подняться, опираясь на кровать.

– Сиди, – велел Айя, удерживая его на полу. – Надо подождать, иначе голова опять закружится. Что случилось?

– Это бывает, это ерунда, – пробормотал телепат. – Все твоя сестрица, зараза... Сейчас пройдет.

Он уронил голову на кровать, часто дыша сквозь зубы, прикрыл глаза и смахнул ладонью капельки пота из-под края банданы. Айя устроился на полу рядом с ним, задумчиво рассматривая побледневшее лицо, тонкие веки, легкие тени под глазами, растрепанные прядки огненных волос...

– Шульдих, – спросил он. – Ты нас подставляешь? Вся эта иформация по Такатори – это ловушка?

– Ох, да кому вы нужны, подставлять вас. Я, наоборот, кручусь как угорь на сковороде, чтобы оставить вас в живых, вы же вечно суетесь куда попало... Эти данные я собирался отдать позже, просто к случаю пришлось. А ты чем опять недоволен?

Айя пожал плечами, придвигаясь поближе, осторожно провел ладонью по рукаву зеленого пиджака. Шульдих не двинулся с места, не отстранился, как будто вовсе ничего не почувствовал. Ободренный успехом, Ран поднялся на колени и склонился над усталым запрокинутым лицом телепата.

– Поведение остальных меня беспокоит, – признался он. – Наверно, это лицемерие с моей стороны, но...

– Да нет, я прекрасно понимаю, – ухмыльнулся Шульдих. – Ты первый начал, ты мечтал убить Такатори еще до того, как это стало модно, а теперь все примазываются. Обидно, да?

– Молчи, – мягко сказал Айя, обнял его за шею и поцеловал кривящиеся в усмешке губы.

Шульдих тихонько хмыкнул ему в рот, податливо ответил на поцелуй, без возражений повернулся поудобнее, когда Айя оседлал его, притиснул к кровати и принялся медленно, сдерживая дрожь, расстегивать пуговицу за пуговицей на его легкомысленной голубой рубашке, пробуя на вкус каждый квадратный сантиметр обнажившейся кожи, сдвигаясь все ниже и ниже. Он закрыл глаза, выводя языком таинственные узоры по вздрагивающему животу Шульдиха, жадно слушая его сбивчивое дыхание и равномерное попискивание системы жизнеобеспечения. Присутствие сестры нисколько не мешало. Ему вспоминались их семейные путешествия, паломничества в горные храмы, ночевки в палатках. Иногда он просыпался ночью и сквозь сонное посапывание Айи слышал приглушенные голоса родителей, тихий смех мамы, шуршание их спального мешка, и торопливо засыпал снова, сконфуженный, но счастливый, потому что родители любили друг друга, и ничто не могло разрушить его семью, ничто не могло разлучить их…

– Ох, Ран, – простонал Шульдих, запуская обе руки в его волосы и накручивая хвостики себе на пальцы, – Ран... За что я тебя люблю, так это за практичность. Конечно! Если я вас заманиваю в ловушку, то надо быстренько взять с меня все, что можно. Диагноз для сестры, доступ к телу...

– Я ничего такого не думаю, – невнятно пробормотал Айя, вылизывая пупок телепата и одновременно пытаясь расстегнуть хитрую иностранную пряжку на его ремне. Твердый член Шульдиха упирался в ремень снизу и ужасно мешал и отвлекал, излучая тепло и одуряющий пряный запах даже через одежду.

– Думаешь, просто сам не догадываешься. Ты такой смешной... Всерьез думаешь, что от твоих поступков и решений что-то зависит. Ты тут никто, ты пешка в этой игре.

– Я ладья, – возразил Айя, оставил ремень в покое и решительно положил руку на эрекцию Шульдиха, чувствуя каждую венку сквозь тонкую дорогую ткань.- Я делаю, что хочу и что должен. Кто-то может получать выгоду от моих действий, мне все равно.

Он провел пальцами по мягкой головке, и телепат вздрогнул, ахнул, вытянулся в струнку, судорожно сжимая пальцы, запутанные в его волосах.

– Перестань, – потребовал он, как только Ран нашел правильный, судя по пульсации под его пальцами, ритм. – Я... у меня голова болит после твоей сестры. – Он хихикнул и тут же поежился. – И вообще... От тебя смертью пахнет, Фудзимия.

Айя хотел возразить, что на руках немца наверняка куда больше крови невинных, но не мог оторвать губ от горячей тонкой кожи над остро выступающей бедренной косточкой Шульдиха. К тому же сейчас ему было все равно, кто из них двоих является более темной тварью, потому что он нащупал под бежевыми брюками шокирующе узенькие плавки и был всерьез настроен их увидеть. Телепат фыркнул, видимо, прочитав его мысли.

– Я про твою смерть, Ран. Ты такой же полутруп, как твоя сестричка, на тебе все давно поставили крест, и ты в первую очередь. Мне противно в это окунаться. Убери руки.

Айя остановился, не отстраняясь, выжидая. Член Шульдиха по-прежнему был опьяняюще тверд в его ладони, пульс под его светлой кожей колотился как бешеный; он явно хотел его, но зачем-то бессовестно врал, и хотя эти загадочные гайдзинские капризы были Рану непонятны, он не хотел применять силу.

Шульдих глубоко вдохнул несколько раз, стиснул зубы, оттолкнул его и молча вышел из палаты, застегиваясь на ходу. Айя проводил его взглядом, слизывая с губ теплый соленый привкус его кожи, оперся спиной на кровать и нашел на ощупь руку сестры. Тихонько сжал ее вялые тонкие пальчики и спросил:

– Ну, как он тебе?

* * *

Видение разбудило его, мягко скользнув по поверхности сознания – сгусток тактильных ощущений, жгуче-приятный, светлый. Кроуфорд улыбнулся в подушку, легконько потянулся в предвкушении и принялся терпеливо ждать, не торопя события.

Дверь спальни беззвучно приоткрылась, ковер заглушил легкие шаги. Шорох ткани, знакомое дыхание, чуть слышный звон пружин в матраце, и вот, наконец, Шульдих. Кожа прохладная, только что с улицы, волосы пахнут табаком и ветром. Устраивается под одеялом, придвигается ближе, осторожно обвивает его руками...

– Мм, – пожаловался Брэд, прижимаясь спиной к своему телепату. – Ноги холодные...

Тот улыбнулся – Кроуфорд почувствовал, как движутся губы, прижатые к его коже, – сдвинул руку пониже, просунул пальцы под резинку пижамных штанов.

– Брэд?

– Угу, – с готовностью промычал Кроуфорд, все еще полусонный, и повернулся поудобнее. Шульдих перегнулся через него, принялся вслепую шарить по прикроватному столику, роняя на пол будильник, книжку, таблетки от головной боли, пустую пепельницу, которую Оракул держал специально для него... Брэд спас лампу и стакан с минералкой, сам нашел тюбик со смазкой, сунул в ладонь телепату, избавился от пижамы и снова прижался щекой к подушке, довольно вздыхая.

Он мог бы снова уснуть под убаюкивающие, приятные поглаживания умелых пальцев, слушая его убыстряющееся дыхание и грея его ледяные ноги своим теплом. Шульдих легонько целовал его спину, поглаживал живот, терся горячим членом о бедро, и Кроуфорд хотел повернуться, включить свет, увидеть любимое лицо, но ему было так хорошо и уютно...

Шульдих вынул пальцы и наконец прижался к нему всем телом, тесно-тесно, просунул коленку меж его ног, толкнулся внутрь, неглубоко, дразняще. Кроуфорд подался ему навстречу, вздрагивая от почти болезненного удовольствия, тихо вздохнул, когда головка проскользнула внутрь. Шульдих медленно погрузился на всю глубину, наполняя его до отказа, накрыл его член ладонью и принялся поглаживать, слишком нежно, но куда спешить...

– Брэд, – позвал Шульдих. – Скажи мне, Фудзимия умрет?

– Теоретически, рано или поздно, – ответил Оракул, недовольно дергая бедрами, пытаясь задать более быстрый ритм. – Все там будем.

– Ты видишь его смерть?

– Я не намерен это обсуждать сейчас. Мы трахаемся или о Фудзимии мечтаем?

– Кроуфорд...

Брэд в тысячный раз проклял себя за эту неуместную слабость, остановился и тихо, отчетливо произнес:

– Я добьюсь цели любой ценой. Если понадобится – Фудзимия умрет. Если придется пожертвовать тобой, кем угодно из нас, я это сделаю. Мне нужно, чтобы ты это знал.

Шульдих тяжело вздохнул, кивнул, обвил его член пальцами и начал двигаться, привычно, умело, сладко, прогоняя раздражение и мрачные мысли.

– Я знаю, конечно, я знаю, ты мне сразу сказал, – бормотал он, кусая Брэда за шею, слишком сильно, наверняка оставляя отметины. – Еще тогда, шесть лет назад...

– Шульдих...

– Я знаю, Кроуфорд. Я с тобой.

Конец второй части

2. Сделка

Кроуфорд дал Такатори выговориться, жестом успокоил вскинувшегося было Фарфарелло, поймал за рукав метнувшегося на министра Шульдиха, деликатно откашлялся и произнес:

– Мистер Такатори, вы, разумеется, имеете полное право отказаться от наших услуг, но позволю себе заметить, такое важное решение следует принимать, только располагая полной информацией. Все, о чем я прошу, это пять минут конфиденциального разговора, и мы покинем здание, если вы по-прежнему будете на этом настаивать.

Такатори, при всем его высокомерном самодурстве, был неглуп, и на это был весь расчет. Он выдержал по-царски длинную паузу, небрежно кивнул и удалился, приглашающе оставив дверь приоткрытой.

– Удачи, – сказал Шульдих. Наги стиснул руку Кроуфорда в холодной ладошке, заговорщицки заглянул ему в глаза. Фарфарелло нервно облизнул обнаженное лезвие. Кроуфорд поправил очки и галстук и размеренно, стараясь не спешить, проследовал к кабинету министра.

Он планировал разговор с Такатори уже не первую неделю, но никак не мог разработать идеальный подход. Ошибиться было нельзя – неблагоприятный исход этих переговоров ставил под угрозу не только давно вынашиваемые планы, но и безопасность всей группы. Решив со скандалом уволить шпионов Эсцет, министр дал ему несказанно удачный повод. Кроуфорд и сам подумывал над тем, чтобы изящно спровоцировать конфликт, например, поручив Шульдиху телепатически раздуть паранойю политика, нужная ситуация сложилась сама собой, что наверняка было добрым предзнаменованием.

– Мистер Такатори, – начал он, устраиваясь на неудобном низком стуле перед письменным столом новоиспеченного премьера. – Вы абсолютно правы. Наша позиция телохранителей – всего лишь легенда, хотя обеспечение вашей безопасности, безусловно, входит в круг наших обязанностей. До тех пор, пока ваша политика не расходится с планами Эсцет. Мы оба это знаем. Теперь о том, что пока, возможно, знаю только я. Ваше поведение уже давно беспокоит Эсцет. Им нужна была послушная марионетка, и вы их разочаровали. Ваше имя в черном списке, и приказ о вашем устранении будет отдан самое большее через месяц. В настоящее время они планируют серьезную операцию и не хотят распылять ресурсы. Это плюс. Минус то, что если вы пойдете на открытый бунт, у них не будет выбора, и вас уберут немедленно. Им нужна Япония, именно сейчас как никогда раньше, и они не остановятся ни перед чем.

– Я готов к войне, – холодно произнес министр. – Мне пока непонятна цель этого разговора.

– Я хочу предложить деловое сотрудничество, – сказал Кроуфорд. Он чувствовал себя, как человек, летящий с обрыва в пропасть, и головокружительное ощущение полета опьяняло, полностью заглушая страх. – Война с Эсцет не обойдется малой кровью, организации уже много лет, против нее бунтовали и раньше, всегда безуспешно. Но я могу дать вам решающее преимущество. Видите ли, политика моей группы тоже расходится с планами Эсцет. Вы контролируете армию. Я располагаю всей нужной информацией и пользуюсь их полным доверием.

Теперь была его очередь делать невыносимо длинную паузу, ожидая реакции Такатори. Играть в гляделки с профессиональным политиком было непросто, но Кроуфорд сконцентрировался на непосредственном будущем, и это помогло ждать – он уже видел, что собеседника хватит меньше чем на минуту.

– Чего ты хочешь, Кроуфорд? – спросил министр.

– Как я уже сказал, Эсцет меня не устраивают. Меня вполне устраиваете вы. Все, чего хочу я, в полной мере взаимовыгодно: после совместного решения нашей общей проблемы группа Шварц хотела бы остаться в Японии и работать на вас. Это не является условием нашего участия в операции, но по-моему, мы будем довольны друг другом.

– Вам нужна будет защита от друзей ваших хозяев, – уточнил Такатори.

– Да, – признал Кроуфорд. – Так же, как и вам, мистер Такатори. Вместе мы справимся. Поодиночке – вряд ли.

– Я вижу, ты все распланировал, – покивал Такатори. – Ну, излагай.

Кроуфорд быстро обрисовал план устранения верхушки Эсцет, так, как это пришло к нему в видениях годы назад и с тех пор практически не изменялось, только обрастало деталями и подробностями. Уловив многообещающий огонек в темных глазах политика, он откинулся на спинку стула и заговорил о далеко идущих планах, пересыпая их лестью и цветистыми эпитетами. Радужное будущее Японии и ее нового премьер-министра с Кроуфордом в роли придворного советника и доверенного лица, а позже – представителя интересов клана Такатори на континенте, в Китае, Корее, а там, глядишь, и за океаном...

Такатори кивал, задавал толковые вопросы, расставлял приоритеты, неторопливо крутя в пальцах золотую ручку.

– И какие ты можешь дать гарантии, что все это не является очередной провокацией со стороны Эсцет? – спросил он наконец.

– Мистер Такатори, вы же ничего не теряете, – пожал плечами Кроуфорд. – Если вы не будете плясать под их дудку, это верная смерть в любом случае, а вы и так не намерены этого делать. Мы рискуем гораздо больше, доверяясь вам. Конечно, если вы сообщите Эсцет о моем предложении, вам вряд ли поверят, учитывая, что вы уже в немилости, а моя группа – одна из элитных, с безупречной репутацией. Но тем не менее, это может мне сильно повредить.

Такатори задумался, пристально вглядываясь ему в глаза. Оракул постарался выглядеть честным и невинным, старательно копируя выражение лица Шульдиха, только что стянувшего двести баксов из кошелька начальника.

– Хорошо. Я отменю распоряжения о вашем увольнении. Если Эсцет будет задавать мне вопросы, я скажу, что трения были вызваны персональными разногласиями, и я принял ваши извинения.

Кроуфорд скривился, маскируя ликование. Такатори заглотил наживку, но правдоподобности ради следовало показать недовольство навязанной ему ролью взбалмошной примадонны. Впрочем, если дело дойдет до вопросов, Эсцет наверняка подумают, что «персональные разногласия» у Такатори возникли не с Брэдом, а с Шульдихом – у рыжего был талант доводить начальство до белого каления.

– Наше совместное будущее мы обсудим, когда первая часть плана будет выполнена, – продолжил Такатори.

Кроуфорд страдальчески кивнул, по-прежнему дуясь. Такатори явно собирался его кинуть, но Оракул сам планировал устранить временного союзника, как только тот перестанет быть полезным, так что это было несущественно. В любом случае, чтобы Такатори не тянуло на непредвиденные поступки, он должен был чувствовать себя уверенно и в безопасности. Безоговорочное согласие Кроуфорда на любые условия означало, что позиция премьера надежна и выгодна, а Шварц зависимы от него и совершенно безвредны.

– Я хочу получить доступ к файлам Эсцет, касающимся меня и их планов на Японию.

– Это будет непросто, – сказал Кроуфорд, нисколько не кривя душой.

– Я в вас верю. И еще. Назовем это жестом доброй воли с твоей стороны... Я хочу Шульдиха.

Кроуфорд озадаченно моргнул, надеясь, что ослышался.

– В... в каком смысле?

Такатори спокойно смотрел на него из-под кустистых бровей, ухмыляясь краем губ, и неожиданно Кроуфорд почувствовал себя совсем щенком рядом с этим старым лисом. Этого он не предвидел.

– Я не могу ему приказать... – выдавил он наконец.

– Можешь, – отрезал премьер. – Иначе грош тебе цена как руководителю. А это значит, что сотрудничества у нас не получится.

– Я поговорю с ним, – сказал Кроуфорд, стараясь дышать ровно. Галстук стягивал ему шею, как проволока Балинеза, и он утешал себя только тем, что реагирует правдоподобно и убедительно.

– Поговори. У меня сегодня как раз свободный вечер, присылай его часам к восьми в особняк.

– Это будет долговременным контрактом? Мне нужно будет изменить график ночных дежурств. Не думаю, что Шульдих сможет адекватно исполнять обязанности вашего телохранителя с членом в заднице, так что...

Такатори хищно оскалился и рассмеялся, сочно и раскатисто. Кроуфорд уставился в пол, проклиная себя за дурацкий срыв.

– Я так и думал, что между вами что-то есть. Как он в постели? – заинтересованно спросил премьер.

– Нормально, – глухо ответил Кроуфорд, пожимая плечами. – Я, собственно, не гурман.

* * *

Вернувшись домой, Кроуфорд собрал команду в большой комнате, кратко изложил основные пункты переговоров с Такатори, подвел итог и сделал выразительную паузу. Подчиненные тихо сидели рядком на диване, внимательно глядя ему в рот и ожидая указаний. Даже Фарфарелло на минуту перестал балансировать стилет на кончике пальца и сложил руки на коленях, как примерный ученик. Кроуфорд не был уверен, почему все связанные с Эсцет планы так живо интересовали апатичного ирландца. Возможно, сама идея абстрактной свободы задевала в нем какие-то люциферские струны; скорее всего, он просто чуял, что финальное противостояние выльется в хорошую драку, и ждал ее с кровожадным нетерпением.

Шульдих деловито кивнул и хлопнул себя по коленкам.

– Понял, сделаем. Какие условия, я ночую здесь или там? Если там, то это может быть целый месяц, пока Эсцеты не приедут, одним чемоданом не обойтись...

– Кошмар, – пробормотал Наги. – Такатори так и сказал? Шульдиха?

Кроуфорд кивнул, довольный, что хоть кто-то в команде все еще способен мыслить рационально.

– Но почему Шульдиха? – Наги покосился на телепата, морщась от отвращения. – Можно подумать, у него нет денег на молодых, красивых девушек! Это же Шульдих! У него утром щетина, и ребра торчат, и вообще, гайдзин не первой свежести...

– Мне всего двадцать два, спиногрызище! – возмутился Шульдих и попытался дать Наги щелбан, но, как обычно, мальчик успел поставить щит и спихнуть рыжего с дивана. – Ничего ты не понимаешь в мужской красоте. Я неотразим! Вон, спроси Кроуфорда.

– Кроуфорд, только не обижайся, – дипломатично сказал Наги. – Я понимаю, почему ты... Но почему Такатори?

Кроуфорд пожал плечами:

– Это несущественно. Нужно решить, что мы теперь будем делать.

– Да ладно, Брэд, можно подумать, ты еще не решил, – ухмыльнулся Шульдих. – Давайте не будем играть тут в демократию. Я пошел собирать вещи.

– Собирай, – кивнул Кроуфорд. – Через час тебя не должно здесь быть. В этот час я включаю то время, которое мы потратим на разработку операции по устранению Такатори. У нас есть дня три, я думаю, пока мы будем притворяться, что ищем беглого телепата, а потом наш министр начнет психовать. Осложнения на данном этапе ни к чему.

Шульдих моргнул и бесцеремонно толкнулся в его ментальные щиты, телепатически требуя объяснений. Кроуфорд проигнорировал вторжение и повернулся к остальным, чтобы оценить их реакцию.

– Наконец-то, – Фарфарелло хихикнул и принялся жонглировать стилетом, заставляя сверкающее лезвие выписывать в воздухе сложные петли. – Давно пора. Я даже знаю, какой нож я возьму на эту миссию.

– А как же видение? – непонимающе спросил Наги. – Такатори нам нужен. Или все отменяется?

– Ни в коем случае, – отчеканил Кроуфорд. – Если Такатори не хочет сотрудничать на приемлемых условиях, мы его вычеркиваем, только и всего. Мы найдем другой способ.

Он замолчал, наслаждаясь драгоценными секундами передышки. Безобразная истерика был неминуема, но пока подчиненные собирались с мыслями, он мог спокойно смаковать наступившую в квартире гробовую тишину.

– Ты что, Кроуфорд, совсем одурел? Собственнические инстинкты взыграли на старости лет? – заорал Шульдих, густо краснея от злобы. – Все эти годы мы планировали нагнуть Эсцет, а теперь ты, не кто-нибудь, а ты, выкобениваешься из-за такой ерунды, сейчас, когда цель уже так близко? Месяц, это же всего месяц! Подрочишь это время, ничего с тобой не сделается!

– Заткнись, – бросил Кроуфорд. – Ты прекрасно знаешь, что мне плевать, где и с кем ты спишь, лишь бы предохранялся. Это дело принципа, и если ты... если вы все этого не понимаете, я в вас глубоко разочарован.

– Ты же сам говорил, добьюсь цели любой ценой...

Кроуфорд сунул руки в карманы и обвел подчиненных взглядом. Худенький Наги, бледный от волнения. Медитативно-спокойный Фарфарелло, по-совиному моргающий круглым желтым глазом. Разьяренный Шульдих, который так легко проглотил унижение от Такатори и не способен принять то, что кажется ему поблажкой от начальства. Его команда, собранная по крупицам, тщательно выпестованная. Конечно, они поймут.

– Наша цель – свобода, – медленно произнес он. – Ее нельзя добиться, ползая на брюхе. Мы уже вышли из того возраста, когда надо было прогибаться перед каждым, кто сильнее, чтобы выжить. Хватит. Если мы не сможем завоевать свободу сами, без компромиссов, ни перед кем не пресмыкаясь, то мы и удержать ее не сможем. Будем всю жизнь перебегать от одних хозяев к другим, искать теплое местечко и надежную крышу, лизать зад сильным мира сего, ложиться под нужных людей, все во имя свободы, которая так и останется пустым красивым словом. Нам это не нужно. Мы справимся и так. Мы уничтожим Эсцет. Мы уничтожим Такатори. Мы сомнем каждого, кто хочет нас иметь и использовать. Мы – Шварц. Возражения есть?

Наги коротко мотнул головой, глядя на Кроуфорда огромными сияющими глазами. Фарфарелло счастливо вздохнул, бормоча в потолок что-то про восхитительно непомерную гордыню.

– Кроуфорд, ну ты идиот, – улыбнулся Шульдих. – Нет возражений, о царь демонов.

Он так долго возился, собирая вещи, что Кроуфорд и Наги успели подготовить все необходимые планы здания Независимой Партии, разработать стратегию обхода систем безопасности и проконсультироваться с Фарфарелло по вопросам боевой тактики операции. Когда немец вернулся из своей спальни, Кроуфорд поразился, увидев всего один небольшой чемоданчик в его руке.

– Так, я пошел. Мои шмотки не носить, мой шнапс не выпивать. Машину я оставляю, ключи не беру, – Шульдих отдал Кроуфорду увесистую связку ключей с аляпистыми брелками. – Брэд, я точно не смогу поучаствовать в убиении Такатори? Ну очень хочется!

– Нет. Такатори придется все-таки скормить Вайсс, как мы им обещали, – сказал Кроуфорд. – Самим сложнее, да и непрактично. Они готовы?

– Ага, – кивнул телепат. – Готовы, только «фас» сказать осталось.

– Отлично. Наги вечером перешлет им всю нужную информацию, а ты дай им сигнал и исчезни. Такатори наверняка отправит кого-нибудь искать тебя независимо от нас, так что прячься как следует. Не говори нам, где ты будешь, звони домой из автомата, если что-то срочное и так не достать...

– Ты ведь наверняка уже видишь, где я буду, – сказал Шульдих. – Не жмись, предупреди хоть об основных опасностях.

Кроуфорд задумался, мысленно сортируя видения. Образы были довольно расплывчатыми – будущее Шульдиха, как и будущее Фарфарелло, почти никогда не определялось четко до самой последней минуты. Кровь, немного, ничего страшного, неприятные разговоры, непринужденный секс... Основные опасности были не в этом, и предотвращение их потребовало бы совершенно неоправданных усилий.

– Там есть шампунь в желтой бутылочке, – сказал он наконец. – Он какой-то оттеночный, что ли, или осветляющий... Не пользуйся им, а то такой мерзкий цвет получится, хуже зеленого.

Шульдих благодарно кивнул, подхватил чемоданчик, взьерошил волосы Наги и покинул квартиру, немелодично насвистывая.

– Его теперь так долго не будет, – вздохнул Фарфарелло. – Кроуфорд, дай мне ключи от его машины, я буду кататься, когда заскучаю.

– Всего несколько дней, – возразил Кроуфорд. Ключи в его руке все еще хранили тепло ладони Шульдиха, и это было жалким ребячеством, но отдавать их совсем не хотелось.

– Тоже мне Оракул... Ну и ладно. Наги, маленький, откроешь мне красивую красную машину?

– Ага, чтобы Шульдих мне потом в отместку мигрень сделал? – заныл Наги. Кроуфорд оставил их вяло перепираться в большой комнате и заперся у себя в кабинете, чтобы снова, может быть, в последний раз, окунуться в свое любимое видение.

...Огромная полутемная комната, гулкое эхо мечется меж бетонных стен, крики, стоны, выстрелы. Рукоятка пистолета греет ладонь, его единственное оружие в этом месте, где обрываются все нити, где кончается обозримое будущее. Тени врагов и союзников мелькают вокруг, яростно сцепляются и распадаются вновь, рвут друг друга на части, очищают ему путь. Он медленно продвигается вперед, ступает белыми лаковыми туфлями по лужам крови, выпускает пулю за пулей в морщинистое лицо старухи, промахиваясь снова и снова. Дряхлая ведьма морочит ему голову, уворачивается из-под прицела, движется быстрее, чем видит глаз. Быстрее, чем умеет Шульдих, быстрее пуль, но он достанет ее, ее не хватит надолго.

Толстый кошатник вскидывает ладонь, и пули рикошетят от щита, летят обратно, слишком близко, свистят над ухом, и запах его собственных горелых волос сливается с вонью пороха и распластанных кишок. Телекинетический удар почти опрокидывает Кроуфорда навзничь, но теплая волна налетает из глубины комнаты и сбивает атаку. Наги, прикрывает его, как планировалось. Слева Фарфарелло перерезает очередное горло и одним взмахом кинжалов вспарывает оба рукава на своем новеньком пиджаке, превращает его в привычную жилетку, и сразу прыгает на новую жертву. Его одежда уже заляпана кровью, пропитана ей, как вся эта комната. Костюм Кроуфорда все еще ослепительно белый, идеальная мишень среди этого хаоса, но ему не привыкать оттягивать огонь на себя.

Справа работают Вайсс, три быстрых, молчаливых силуэта. Кроуфорд слышит лязг металла (катана? когти?), видит отблески пламени на светлых волосах. Телохранителей старейшин становится все меньше, но Трое по-прежнему держат оборону, и уже оправляются от шока, уже переходят в наступление. Он слышит жалобный крик Наги – что делает с ним эта старая гадина, что она вытворяет с бесценными мозгами его телекинетика? Фарфарелло падает, силится встать, скребет пальцами по полу, но невидимый вес прижимает его к полу – первыми поддадутся ребра, но Фарфарелло не чувствует боли, он будет драться, если вырвется, если легкие будут целы. Вайсс перегруппируются, бросаются в самоубийственную, безумную атаку, а он загоняет в рукоять пистолета последнюю обойму.

Высокие двери слетают с петель, падают, погребая под собой зазевавшегося телохранителя, и комната за считанные секунды наполняется штурмовиками в полном боевом обмундировании. Первая волна падает, захлебываясь кровью и воплями, и тут же сменяется стеной новых тел. Автоматы выплевывают тысячи пуль в секунду, сминают, как бумагу, непробиваемый щит сильнейшего телекинетика двадцатого века. Нападающие не целятся, рассыпают смерть щедрой дугой, и все телепатические уловки старухи теряют смысл. Против лома нет приема, сказал бы Шульдих. Шульдих... Мысль о нем прорезает видение медно-красной полосой боли, и Кроуфорд душит эти эмоции, откладывает их на потом.

Все кончено, так быстро, что он испытывает глухое, глупое разочарование. Трое перестают двигаться. Он чувствует, как угасает биение их дара, как они исчезают с пси-поля, сливаясь с темнотой. Он стоит над барахтающимся Фарфарелло, одной рукой поддерживает судорожно вцепившегося в него обессиленного Наги, другая поднята вверх, – не стреляйте, свои. Вайсс опускают оружие и ошеломленно переглядываются.

Штурмовик с капитанскими лычками включает рацию.

– Все чисто, Такатори-сан.

Кроуфорд в несбывшемся будущем улыбается и стряхивает пороховую гарь с белоснежного рукава.

* * *

– А, черт. Красивая была мечта, – пробормотал Кроуфорд-в-настоящем и открыл новую бутылку виски.

4. Месть

Операция была распланирована до малейшей детали, так тщательно, что все они непрерывно ожидали подвоха.

Вайсс вошли в здание Независимой Партии через подсобные помещения, никем не замеченные. Единственная камера в заднем дворе работала исправно, вот только кронштейн был слегка погнут. Это урезало угол обзора всего на несколько градусов, но обеспечило узкий слепой коридор до самого крыльца. Дверь, через которую по утрам разгружали продукты для столовой, удалось отпереть простейшей отмычкой. Оми вскрыл щиток сигнализации и долго рассматривал его, недовольно хмурясь.

– Когда они успели так все перепаять? Тут нужно было возиться не один час. Грубовато сделано, конечно, но...

– Шульдих сказал, у них телекинетик, – объяснил Абиссинец. – Пойдем. У нас мало времени.

По данным Шварц, у них было около часа до смены патрулей и выхода новых охранников на обход здания, но он не хотел тратить ни минуты. Айя ждал этого дня целых два года, готовясь и планируя, и сомневался, что часа хватит на все задуманное.

Они поднимались с этажа на этаж, сверяясь с шварцевскими материалами. Расположение каждой камеры, каждого патруля, было четко отмечено на схемах, передвижение охранников – выверено до секунды. Айя не был уверен насчет остальных, но ему вместо спокойствия и уверенности подобная дотошность внушала чувство легкого омерзения. Каждый его шаг был точно рассчитан шварцевскими паранормами, и ему оставалось только покорно следовать их сценарию.

План предусматривал столкновение только с тремя охранниками, в двух шагах от кабинета Такатори. Патруль не ожидал нападения, и вместо того, чтобы стрелять сразу, они попытались задержать незваных визитеров. Йоджи и Оми сняли их быстро и бескровно, чтобы не оставить следов на полу. Сгрузив трупы в кладовку, Вайсс вошли в пустую приемную министра.

Секретарша давно ушла домой, но по сведениям Шварц, сам Такатори должен был находиться на рабочем месте, проворачивать какие-то конфиденциальные делишки. Йоджи вытряхнул из рукава отмычки и приладился к двери.

– Проверить бы, может, открыто... – прошептал он.

– Зачем рисковать, – отозвался Айя. – Сибиряк, действуй.

Кен взял пару шагов разбега и пнул дверь так, что замок выскочил из косяка с мясом. Они влетели в кабинет с оружием наизготовку и застыли на месте.

Такатори был не один. Перед письменным столом сидел мужчина средних лет, тревожно обернувшийся на шум. Его точеное, волевое лицо было хорошо знакомо Айе по телеинтервью, и сейчас, оценивая его силуэт, посадку головы и размах плеч, он окончательно убедился, что недавнее откровение было правдой. Именно этот человек был смутной тенью на экране в их подвальчике, изрыгающей лозунги и отдающей приказы. Они действительно работали на Такатори, с самого начала.

– Вы... – ахнул начальник полиции, поднимаясь со стула. – Что вы...

Рука министра скользнула под стол, и с неожиданным для его грузной фигуры проворством он выскочил из-за стола и сгреб младшего брата в охапку, притиснув дуло пистолета к его шее.

– Что происходит, Шуичи? – холодно осведомился он. – Это твои люди?

Айя шагнул вперед, и Такатори снял пистолет с предохранителя, но это было совершенно не важно. Он уже почти занес катану, когда Оми неожиданно вцепился в его запястье дрожащими, влажными пальцами.

– Это же дядя Шуичи, – пробормотал он. – Я не...

– Абиссинец, это же Персия, – поддакнул Кен. – Мы не можем...

Такатори Шуичи тихо рассмеялся. Такатори Рейдзи ткнул его пистолетом и технично завернул ему руку куда-то за лопатки, но Шуичи только поморщился, не переставая улыбаться.

– Вайсс, – сказал он. – Я вас недооценил. Вы готовы к последней мисии. Такатори Рейдзи безнаказанно совершил множество преступлений и погубил десятки невинных жизней...

– Что ты делаешь, Шуичи? – прошипел Такатори. – Если даже ты выживешь, тебе не пролезть на мое место, силенок не хватит. Мои деньги тебе тоже не достанутся. Какого черта?

– Возмездие, – ответил Шуичи. – Правосудие. Вайсс, лишите эту тварь завтрашнего дня. Ради этого я готов умереть. Делайте то, что должны.

Айя кивнул и быстро переглянулся с остальными. Йоджи и Кен были готовы работать, а вот Оми, тот самый Оми, который так рассудительно объяснял им, что планировал для них Персия...

– Нет, – всхлипнул мальчик, отчаянно мотая головой. – Ребята, это же дядя Шуичи.

– Ничего, Мамору, – сказал Персия. – Мы должны отомстить за Кикуно – за твою маму. Больше ничего не имеет значения.

Такатори выругался, ошеломленно глядя на Оми.

– Это он? Господи, щенок этой чокнутой шлюхи, вот уж действительно, яблоко от яблони...

Персия стремительно рванулся из захвата, на секунду почти уйдя с линии огня. Если бы не Оми, повисший на нем, как куль, Айя успел бы дотянуться вовремя, успел бы обрубить сжимавшую пистолет руку министра у запястья до того, как тот спустил курок. Он не успел, и Персия рухнул на ковер с развороченным в кашу горлом, уже мертвый. Больше не помеха. Дуло пистолета описало в воздухе сверкающую дугу, метнулось к Айе, еще немного – и заглянуло бы ему в глаза, как крохотная черная дыра, но ребята уже сорвались в контратаку. Сверкающие кольца проволоки захлестнули Такатори поверх пиджака, и он упал, отчаянно извиваясь в бесплодной попытке вырваться из пут. Проволока Йоджи была тонкой и острой, как бритва, но Такатори все равно барахтался, наверняка причиняя себе жуткую боль, пока Кен не уперся коленом ему в грудь, приставив багнак к его горлу. Острые когти уперлись в дряблую, увядающую кожу, глубоко, но еще не раня.

– Мамору, – прохрипел Такатори. – Мамору, останови их.

– Ты убил мою маму, – всхлипывал Оми, бестолково зажимая ладонями еще кровоточащие раны на трупе Персии. – Ты убил дядю Шуичи. Ты убил меня. Ты мой отец, сволочь! Как ты мог? Как ты...

– Слушай, Мамору, сынок, – поспешно проговорил министр. – Все это ложь. Если бы я заплатил выкуп, похитители все равно убили бы тебя, чтобы не оставлять свидетелей. Я послал Шуичи тебя выручить, а в это время морочил им голову по телефону. А он тебя похитил и использовал для своих целей...

Оми расхохотался так неестественно звонко, что даже у Айи по спине пробежала ледяная дрожь, поднялся на ноги и направил арбалет в лицо политика. Наконечник стрелы повис в сантиметре от левого глаза Такатори, и тот силился сохранять спокойствие и не моргать, но его веко заметно дрожало, и ресницы почти касались острой стали.

– Все это бесполезно, – сказал он. – Я пришел не один. Познакомься с моими друзьями, папа. Айя, иди сюда.

Абиссинец шагнул вперед и склонился над Такатори, чувствуя, как пересыхает во рту и с замиранием колотится сердце. Два года, два бесконечных года...

– Меня зовут Фудзимия Ран, – отчетливо произнес он. – Ты убил и опозорил моих родителей. Я пришел отомстить.

– Фудзимия, Фудзимия, – пробормотал политик. – Банкир, что ли? Мальчик, и ты решил, что лучший способ почтить память твоих родителей – это убить пожилого, беспомощного человека? Я могу обелить ваше имя. Вся пресса у меня в кармане, за месяц я сделаю твоих родителей национальными героями. Подумай, прежде чем совершить непоправимое.

Он обвел Вайсс серьезным, проникновенным взглядом, как будто обращался к электорату с экрана телевизора, а не валялся связанным под ногами наемных убийц, на волосок от смерти.

– Да и все вы, парни, подумайте как следует. Теперь вы остались без крыши. Вам нужен новый покровитель. Я бы вас не обидел. А если я погибну, начнется передел власти, и вас в суматохе просто растопчут. Это ведь наверняка не первая ваша миссия. Представляете, если каждую ликвидацию объявят убийством?

– Не слушайте, ребята, – быстро сказал Оми. – Я этого не допущу.

– А тебя я помню, – внезапно сказал Такатори, кивая Йоджи. – У меня до сих пор есть пленка с камеры слежения, на которой ты со своей девочкой прячешься в кладовке где-то в Райоте. Помнишь? Она в форме горничной, ты ее лижешь. С полчаса, наверное, так зажигательно. Хорошая девочка, грудастенькая, выносливая, она долго у меня жила. Шрам от пули, конечно, остался, но это ее не портило. Я ее потом отдал в хорошие руки. Хочешь знать, кому?

Балинез смотрел на него, не моргая, остановившимися мертвыми глазами. Проволока в его руке натянулась, глубоко впилась в толстую кожу перчаток. Она должна была резать пленника сквозь костюм уже до крови, но Такатори по-прежнему улыбался, и даже губы его не дрожали.

– Врешь, – выдохнул наконец Йоджи. – Ребята, заткните ему пасть. Я не хочу больше этого слушать.

– Действительно, хватит болтовни, – сказал Кен. – Давайте. Кто будет? Айя, решай.

Абиссинец стиснул рукоять катаны, почувствовал, как мозоли вжимаются в мякоть ладоней, оглянулся на остальных Вайсс. Палец Оми заметно дрожал на курке арбалета; лицо Йоджи, пугающе бледное, было застывшим и пустым, как разбитая маска. В глазах Кена плескался черный, ясный огонь.

– Вместе, – сказал Айя. – И медленно.

* * *

Берсерк радостно ухнул, выловил пульт из-под диванной подушки и прибавил громкость.

– Наги, сделай попкорна, – попросил он.

– А самому что, ножки отвалятся? – пробурчал Наги, завороженно глядя на экран.

– Сейчас же самое интересное начнется! – проныл Фарфарелло. Телекинетик недовольно дернул бровью. На кухне хлопнул шкафчик, зашуршали пакеты, пискнула и завелась микроволновка.

– Вы не настраивайтесь особенно, – предупредил Кроуфорд, не отрываясь от ноутбука. Камеру в кабинете Такатори он установил просто для страховки – эта ветвь будущего была до отвращения предсказуемой, и смотреть на ее претворение в жизнь было неинтересно. – Медленно – это так, благие намерения. Их надолго не хватит.

* * *

Когда они вернулись в магазин, Шульдих, которого они пристегнули к кровати наручниками и заперли на ключ в комнате Йоджи, преспокойно сидел за столом на кухне, в обществе двух бутылок с иностранными этикетками. В одной оставалось уже на донышке; со второй он периодически чокался, прихлебывая спиртное из глазированной чайной чашки.

– Ну как? – завелся он, как только они переступили порог. – Есть ощущение вселенской справедливости и общей эйфории? Стали ли крылья белее прежнего?

Оми скользнул по нему мутным взглядом и повернулся к остальным:

– Я буду в подвале. Нужно выяснить, что теперь... Думаю, завтра не стоит открывать магазин.

Йоджи молча двинулся к лестнице на второй этаж, слегка пошатываясь. Кен поймал его за рукав, но блондин мягко разжал его пальцы и отстранился.

– Не сейчас.

– Если ты хочешь поговорить...

– Не о чем. Она умерла. Я знаю... Спокойной ночи, Кен.

Сибиряк проводил его глазами, глядя, как тот тяжело поднимается со ступеньки на ступеньку, цепляясь за перила, а потом вздохнул и направился к холодильнику. Есть хотелось нестерпимо. Оставалось надеяться, что Шульдих не сожрал все припасы в их отсутствие.

Телепат выглядел не то омерзительно пьяным, не то пугающе трезвым. Белки его глаз были красные, пересеченные полопавшимися сосудами, и синева радужек казалась на этом фоне почти нечеловеческой.

Айя достал из шкафчика вторую чашку, открыл непочатую бутылку и плеснул себе основательную дозу. Он выпил налитое в один прием, маленькими глотками, не морщась. Налил еще и сел за стол напротив Шульдиха.

– Я ничего не чувствую, – сказал он. – Мне хорошо. Мне так спокойно, как будто я умер.

– Ну, это не беда, это мы сейчас, – пробормотал немец, взмахнул пустой бутылкой и пророкотал натужным басом: – Айя, выйди вон!

Айя озадаченно моргнул.

– Не смешно, да? – Шульдих вздохнул. – Фарфарелло бы уже писался от хохота. Трудно с тобой, Фудзимия... Я это уже говорил?

Гибким, расслабленным движением он завалился набок, прижался щекой к столешнице и посмотрел на Айю сквозь ресницы.

– Я все думал, что-нибудь случится, – пробормотал он. – Думал, Кроуфорд ошибся. Или надеялся на другого Такатори, на Персию, Брэд часто так выпендривается и ничего нам не говорит. А теперь они оба умерли. Я понятия не имею, что теперь будет. Думаю, наш Оракул в такой же заднице. Будущего нет.

– Нет, – согласился Айя и выпил еще.

– Давай это отметим, – хихикнул Шульдих.

– Давай, – сказал Айя. – Кен, налить?

Хидака сунул в рот последний засохший ролл, захлопнул холодильник и помотал головой. После миссий, как только он утолял голод, ему ужасно хотелось помыться.

Когда он вышел из душа, на кухне никого не было. Одна из чашек была разбита; осколки так и лежали на столе, и острые грани тускло поблескивали в электрическом свете.

В своей спальне он после недолгого колебания прижался ухом к стене и затаил дыхание, но в комнате Абиссинца было совершенно тихо.

6. Конкуренция

Айя никогда раньше не задумывался о том, как это могло бы быть по-настоящему. О сугубо хентайных деталях он фантазировал гораздо чаще, чем стоило бы, однако после кульминационной точки все горячечные мечты развеивались сами собой, он возвращался в реальность и надолго, на несколько часов выбрасывал рыжую заразу из головы.

Но после того, как все в первый раз случилось наяву, настоящий Шульдих, конечно, не растворился в эфире. Вместо этого он со вкусом потянулся, перевернулся на тощий живот, свесился с кровати и принялся шарить в охапке сброшенной на пол одежды.

– Не кури в моей комнате, – машинально пробормотал Айя. Губы у него были странно онемевшие, неповоротливые, и казались гротескно распухшими.

– Да ладно тебе, я открою окно, – ответил Шульдих. – Ты будешь?

Спорить не было ни сил, ни желания. Ран молча кивнул, взял раскуренную сигарету липкими пальцами. Пошлая смазка с банановым ароматом воняла еще сильнее, когда начинала засыхать. Фильтр сигареты был чуть влажным там, где Шульдих касался его губами, и Айя сам удивился, что обратил на это внимание после всего, что они только что вытворяли, после того, как Шульдих облизал его самого чуть ли не с ног до головы...

– Почему все-таки? – спросил он.

– А, теперь уже все равно, – рыжий небрежно взмахнул сигаретой, и Айя настороженно проследил глазами полет сорвавшихся с кончика искорок. Еще не хватало им обоим сгореть в одной постели. – Теперь уже все можно. Раньше слишком многое было поставлено на карту, а теперь...

Он замолчал, и Айя решил больше не расспрашивать. После секса у него саднило горло и кружилась голова, и он курил медленно, стараясь не затягиваться, чтобы не было хуже. Шульдих пускал в потолок маленькие неровные колечки, смешно округляя искусанные губы. Левую руку он заложил за голову, и Айе была видна светлая, почти белая кожа на внутренней стороне его предплечья, ниточки синих вен. Он вынул сигарету изо рта, придвинулся чуть ближе и провел кончиком языка вдоль одной темной дорожки, от локтевого сгиба к рыжим волоскам в подмышечной впадине, и Шульдих тихо хихикнул:

– Перестань. Щекотно.

– Хн, – отозвался Айя и лизнул бледно-розовый сосок, который тут же затвердел под его языком.

– Ох, – сказал Шульдих. – Ох, Фудзимия, ты меня в гроб загонишь, я уже чувствую. Давай сюда свою сигарету.

Он бесцеремонно выкинул оба окурка в открытое окно, обнял Айю за шею и снова принялся целовать, крепко, до боли, самозабвенно и сладко.

С тех пор они почти не разговаривали. Ни к чему, не о чем. Он почти постоянно чувствовал теплое присутствие Шульдиха на поверхности своего разума, но не возражал. То, что телепат понимал его без слов, как раз сейчас было очень кстати.

Вопреки ожиданиям, с ним оказалось удивительно легко. Первую ночь присутствие чужого, горячего, ровно дышащего спящего тела в его постели казалось Айе бесцеремонным вторжением, и он не мог расслабиться ни на секунду, с трудом решался даже просто закрыть глаза. Потом быстро привык, но все равно просыпался каждый раз, как рыжий вздрагивал во сне, начинал что-то бормотать по-гайдзински или прижимал его к себе еще крепче, шумно сопя ему в плечо.

Во сне Шульдих не отлипал от него ни на секунду: крепко обвивал его длинными руками, так, что потом на ребрах оставались красные пятна, устраивал голову ему на плечо, и его волосы щекотали Абиссинцу нос, заставляя неэлегантно, по-кошачьи чихать и морщиться. Шульдих от этого не просыпался, только вздыхал, легонько терся об него – бедром, коленками, щекой, где мог достать, – и спал дальше, а Айя почему-то никак не решался отпихнуть его на свободную половину постели или хотя бы подвинуть его поудобнее.

За две недели его отправили только на три миссии; на работу в магазин он не выходил, и пока никто этого не требовал. Шульдиха вызывали домой примерно через день, но он обычно возвращался через несколько часов, самое позднее утром. Как правило, он приносил с собой пакет из фаст-фуда, и они ели дешевую дрянную еду прямо в постели, руками, слизывая соус друг у друга с пальцев. Лишний раз спускаться на кухню было пустой тратой времени, да и просто не хотелось, хотя остальные Вайсс в целом относились к их связи удивительно равнодушно. Только Оми свирепо сверкал на телепата колючими васильковыми глазами, но тактично молчал. Иногда Айе хотелось поговорить с малышом, обьяснить, оправдаться, но одного взгляда на Шульдиха хватало, чтобы забыть обо всем и снова тащить рыжего за руку вверх по лестнице, толкнуть его на кровать, зарыться лицом в такие мягкие рыжие волосы, на ощупь расстегнуть его брюки и опять, опять...

Секса было слишком много. Они оба выкладывались до последнего, падали на смятую простынь, взмыленные, как загнанные лошади, задыхались, ждали, когда пройдет дрожь в уставших мышцах, массировали растянутые связки и снова тянулись друг к другу руками, губами, всем телом. Остановиться было почти невозможно. Тело уже начинало вяло протестовать: у него ломило поясницу, периодически побаливала голова, но все это моментально забывалось, как только он видел шальные искры в синих глазах Шульдиха, и он опять прижимал рыжего к постели, дрожа от нетерпения, как в их первую ночь. Он быстро потерял счет времени – они спали урывками, когда придется, и дни спутывались в сумбурный, лихорадочный клубок, где ничего не имело значения, кроме следующей минуты, следующего раза. Айя не знал, сколько это могло продолжаться, и не хотел думать о будущем.

В конце августа Вайсс едва не провалили очередную миссию. Задание было нетрудным, но полученная от нового Персии информация никуда не годилась. Коды к сигнализации оказались неправильные, скорее всего, просто просроченные, и в особняке поднялась преждевременная паника. Теперь охранники и телохранители цели рассыпались по всему зданию, и их приходилось вылавливать по одному, потому что Персия велел не оставлять свидетелей.

Айя оторвался от остальных и бросился по коридору, ведущему к лестнице, в надежде отрезать двух последних телохранителей от выхода. Чем ближе от подбегал к углу, тем меньше ему этот угол нравился. Он занес катану для удара, прыгнул – и клинок рассек воздух, на правое запястье обрушился тяжелый удар, один сильный рывок – и катана выскользнула из ослабевших пальцев. Айя отшатнулся к стене, а Брэд Кроуфорд, начальник Шварц, пнул катану в угол, сунул пистолет ему почти в лицо и снял с предохранителя.

– Рассказать тебе, что будет, когда я спущу курок? – спросил он. – Шульдих простит меня, почти сразу. Он ненадолго загрустит, но на работе это не отразится. Он подружится с Кудо и они целый год будут пополам платить за лечение твоей сестры. К Рождеству он вернется в мою постель. Только представь, Абиссинец, одно движение пальца – и проблема решена.

Айя молча ждал, для развлечения пытаясь вообразить дружбу между Шульдихом и Йоджи. Кроуфорд внезапно отшвырнул пистолет и ударил Абиссинца в челюсть так, что его голова мотнулась назад и он на секунду увидел аккуратно побеленный потолок. Шейные позвонки Айи хрустнули, но выдержали, и еще не поймав равновесие, он успел лягнуть Кроуфорда в коленку. Удары посыпались на него с невероятной скоростью, он яростно отбивался, – несмотря на явное превосходство противника, оскорбленная гордость придавала ему небывалые силы. Внезапно Кроуфорд замер и моргнул:

– Ты что, не убил их?

Айя оскалился и пнул его в подбородок, так, что Кроуфорд смачно впечатался затылком в стену и начал оседать, борясь с подступающим обмороком. Абиссинец кинулся за катаной, уже слыша быстрые шаги и чувствуя, что никак не успевает. Пуля чиркнула по его протянутым пальцам, бетонной крошкой брызнуло в лицо от стены: те двое нашли его сами, и теперь стояли в нескольких шагах. Один пистолет был направлен ему в голову, другой – в сердце бултыхающегося у стены Кроуфорда. Прежде чем Айя успел оценить новую расстановку сил, прогрохотал выстрел, не смягченный глушителем, эхо завибрировало меж стен, и один из телохранителей, – тот, что целился в американца, – рухнул на пол. Второй успел выстрелить, но Айя рванулся в сторону со скоростью, которой никогда в себе не подозревал, и пуля только ободрала ему ухо. Шульдих моментально снял второго и бросился осматривать рану.

– Ты мог бы прикончить их телепатией, – пробурчал Айя, отталкивая его руки.

– Так быстрее, меньше риска.

– Меня успели бы убить.

– Не убили же, – Шульдих присел рядом с начальником на корточки и заглянул ему в глаза, проверяя зрачки. – Брэд, ты меня слышишь? Брэд! Сколько пальцев?

– Вот так сразу? – изумился Кроуфорд, неловко пытаясь подняться.

– Сколько пальцев я держу у тебя перед глазами? – проорал Шульдих, теряя терпение. – У тебя сотрясение есть или нет?

– Нет. Уходим, – Кроуфорд встал, пошатнулся, уцепился за плечо рыжего. Айя отвернулся от них и включил рацию.

– Абиссинец! – раздался в наушнике взволнованный голос Оми. – Ты нашел их? Миссия закончена?

– Закончена, – вздохнул Айя. – Возвращайтесь без меня, я скоро буду.

Он решил прогуляться перед сном, подумать. Пророчество Кроуфорда не вызвало в нем ни удивления, ни гнева, он всегда догадывался о чем-то подобном, и поступок Шульдиха сполна подтвердил его подозрения. Айя вяло подумал, что должен бы реагировать более бурно, но ему было абсолютно все равно. Как будто какая-то шальная сбившаяся с ритма шестеренка в механизме его души снова соскользнула на положенное ей место, и вся система опять заработала заведенным порядком, возвращаясь из странно беспокойного состояния, в котором он пребывал в последнее время, к заученному ритму. Важное: работа, сестра, Вайсс. Больше ничего не имеет значения. Так было лучше.

Он даже зашел с ними в лифт, прислонился к противоположной стене. Лицо распухало от пропущенных ударов, завтра наверняка придется одалживать у Йоджи запасные темные очки, чтобы не пугать покупательниц подбитыми глазами. Синяк на щеке можно спрятать под волосами, не впервой. Кроуфорд запрокинул голову, с видимым удовольствием прижался затылком к холодной стене лифта; Шульдих смотрел на Айю, широко раскрыв немигающие глаза, и кусал губы. “Ты читаешь мои мысли?” – подумал Айя. – “Видишь что-нибудь интересное?”

Двери лифта распахнулись и выпустили их прямо в подземный гараж. Под вырванной из гнезда камерой слежения была запаркована машина Шварцев. Фарфарелло развалился на заднем сиденье, заляпанный кровью, довольный, чуть только не мурлыкающий. Наги проигнорировал Айю и отсалютовал чемоданчиком:

– Все взяли, все чисто, как я и обещал. Мы с Шульдихом могли бы вдвоем управиться. Поехали?

– Я задержусь, – произнес телепат. – Я хочу поговорить с Раном.

– Я не хочу с тобой разговаривать, – механически ответил Айя.

– Домой, Шульдих, – скомандовал Кроуфорд, устраиваясь на пассажирском сиденьи.

– Ты не расслышал? Я задержусь.

Они сцепились взглядами. Наги нервно завозился на заднем сиденье.

– Я тебе приказываю, – тихо произнес Кроуфорд.

Шульдих ответил красивой немецкой фразой, от которой Кроуфорд пошел пятнами, перебрался на место водителя и включил мотор.

– Неохота возиться из-за ерунды, – сказал он на прощание. – Дома поговорим.

* * *

Айя проводил глазами шварцевский БМВ и вопросительно повернулся к Шульдиху:

– Давай, говори, только быстро, мне завтра рано вставать.

– Что случилось? – тихо спросил Шульдих. – Я бы посмотрел, но ты закрываешься, если я полезу насильно, будет больно.

– Ты выбрал Кроуфорда, – сказал Айя, уверенный, что этой фразой исчерпывается все.

– Конечно. Кого бы ты выбрал – Кудо или Айю?

– Идиотское сравнение.

– Ран, – Шульдих вздохнул и прислонился к ближайшей колонне. – Кроуфорд – это Кроуфорд. Я с ним с шестнадцати лет. Он... Мы все без него пропадем.

– Ты любишь его, – сказал Айя, стараясь, чтобы это звучало как констатация факта. Не вопрос, не упрек и, боже упаси, не жалоба.

– Я? – Шульдих искренне удивился и задумался. – Может быть. Ну и что?

Айя почувствовал, как телепат прикасается к его разуму, осторожно, но упорно нажимает, вот-вот прорвется за последний барьер. Он не хотел сейчас чувствовать Шульдиха так глубоко в себе, к тому же хранить тайны больше не имело смысла.

“Может, ты и вправду не знаешь, я ведь так старался не думать об этом, даже когда тебя не было рядом. Знай. Мне теперь все равно. Можешь смеяться. Вместе с Кроуфордом, в постели.”

Айя коротко вдохнул и закончил вслух:

– Я думал, ты любишь меня.

Шульдих сглотнул, достал сигарету и прикурил дрожащими пальцами, переваривая информацию.

– А можно? – хрипло спросил он.

Айя тряхнул головой и рассмеялся. В пустом гараже его смех звучал гулко и неестественно – хриплый, каркающий, срывающийся. Но остановиться никак не получалось. Даже когда Шульдих обнял его, он продолжал беспомощно хохотать, уткнувшись лицом в жесткое сукно его пиджака.

* * *

Когда Шульдих добрался до дома, было начало третьего ночи. Никто не спал, все ждали его в гостиной, молча сидя перед выключенным телевизором.

– Почему дети и больные еще не в постели? – осведомился он, пристраивая пальто на вешалку и разуваясь.

– Пусть, им полезно, – отозвался Кроуфорд. На журнальном столике перед ним стоял нетронутый стакан виски, и лед в нем уже давно таял, распускался бесцветными лентами в густой янтарной жидкости. – Заходи, герой дня.

– Прежде всего, я хотел бы извиниться, – проблеял Шульдих, бочком протискиваясь к дивану. Фарфарелло тискал свой самый любимый ножик и хмурился, бледный Наги переводил огромные глаза с начальника на телепата. Мысли мальчишки были так беспокойны, что вызывали головную боль. Вот еще не хватало…

– Мы договаривались, Шульдих, – начал Кроуфорд своим приятным, хорошо поставленным голосом. – Принцип беспрекословного подчинения. Таковы правила.

Наги соскочил с дивана и завопил:

– Кроуфорд, не надо! Ну пожалуйста! Это же такая ерунда, совсем несерьезно!

– Наги, – моментально переключился в менторский режим Кроуфорд. – Когда подчиненные начинают выбирать, какие приказы выполнять, а какие игнорировать…

– Ну он дурак! Там был этот Фудзимия, Шульдих хотел повыступать, и тебе тоже не обязательно было настаивать, он иногда идет в клуб после миссии, и ты не запрещаешь!

– Наги, заткнись, – зашипел Шульдих. – Марш в свою комнату. И Фарфарелло забери.

Кроуфорд наконец встал и сгреб Шульдиха за ворот.

– Командую тут я. Это, собственно, как раз и тема нашей сегодняшней беседы. Наги, напомни мне, которое это у Шульдиха предупреждение.

* * *

Фарфарелло наблюдал их игры отстраненно, как всегда, но в этот раз с чувством легкой досады. Он не любил, когда рыжему выпадало быть игрушкой.

Шульдих был любимым человеком Фарфарелло. Одним только фактом своего существования он причинял Богу больше боли, чем Фарфарелло мог бы за всю свою жизнь. Кроуфорд постоянно бросал вызов тайне Божьего промысла, а малыш был демоном в человеческом обличьи, но Шульдих переплюнул всех. Уже одно его имя, которое он носил, как знамя, было воплощением Гордыни, лучшего из смертных грехов, самого ненавистного Богу. Шульдих убивал, крал, лгал, хоть и реже, чем мог бы, не почитал своих родителей, прелюбодействовал и охотно предавался мужеложству. Его сила была сродни богопротивной магии, его случайные шутки разбивали жизни и калечили судьбы ангцев Божьих. Но самым удивительным и прекрасным было то, что Шульдих совершенно не верил в Бога.

Он не отрицал существования Всевышнего, не приводил хлипких научных доказательств, не обращался за помощью к наивным философским источникам. Ему просто было абсолютно наплевать на Бога, и это было невероятно. Самые душераздирающие библейские строки казались ему скучными и малопонятными, житие Христа занимало в его голове ту же ступеньку, что и история Скарлетт О’Хара. Фарфарелло не понимал этого и поначалу приставал к нему за разъяснениями, но тот не открывал правды, все говорил про Восточную Германию, социализм и опиум для народа. Фарфарелло сам догадался, что Шульдих настолько верит в себя и отчасти в Кроуфорда, что в его душе не остается места для иной веры. Было ясно, что этот безразличный атеизм – лучшее оскорбление для Бога, какое только можно придумать, но самому Фарфарелло никак не удавалось достичь подобной ослепительной вершины.

Но и это было не все. Шульдих был замечательный, с какой стороны ни посмотри. Он никогда не отказывался поговорить и все понимал, даже лучше, чем Фарфарелло понимал свои мысли, и иногда объяснял ему, что именно он, Фарфарелло, подумал. Телепат совершенно ничего не боялся, быстро водил машину, знал толк в пиве, он был смешной и веселый, и очень уютный на ощупь, хотя и твердый. Он был… друг.

Рядом с Шульдихом злой Кроуфорд всегда начинал больше говорить и смеяться. От оракула почти все время исходил тонкий, еле заметный запах страха и усталости, но рядом с рыжим Кроуфорд не помнил, что он вожак стаи, в затылок которому дышит весь мир, полный голодных волков. Рядом с Шульдихом маленький демон становился похож на человеческого детеныша, а сам Фарфарелло иногда на время забывал о Боге.

После подобных выволочек от Кроуфорда Шульдих с виду не совсем не менялся, но внутри потухал, становился пустой тенью, и в доме надолго делалось мрачно и холодно.

Оракул частенько раздражал Фарфарелло, особенно своим стремлением управлять дикими стихиями, которыми были они все. Его дар имел другую природу – Кроуфорд должен был трудиться, чтобы уловить, осознать и понять свои видения, а Шульдих, Наги и сам Фарфарелло, наоборот, ежеминутно сражались за то, чтобы держать свою силу под контролем, не давать ей выплеснуться в неверную минуту и пожрать все вокруг и их самих. Если бы им захотелось, Кроуфорд не смог бы их остановить, и предвидение не помогло бы.

Фарфарелло подумал о том, как бы это было. Глаза Шульдиха чуть-чуть расширились бы, и мозг Кроуфорда превратился бы в кровавое пульсирующее месиво, которое вывалилось бы на ковер, когда Наги расколол бы его череп, как гнилой орех. А Фарфарелло не взял бы нож, нет, он вошел бы рукой в грудную клетку провидца, через подреберье, чтобы не возиться с костями, диафрагма легко разошлась бы под его пальцами, мягкие кусочки легкого защекотали бы кожу, и он коснулся бы еще бьющегося сердца…

“Перестань, перестань, остановись, Фарф, стой, не надо, перестань, перестань!!!”

Фарфарелло удивленно моргнул. Он сидел на груди поверженного навзничь Оракула, который лупил его по голове пистолетом, а Шульдих висел у него на спине, пытался оттащить назад и изо всех сил прорывался в мысли. Его собственная рука, пустая, без ножа, тянулась к солнечному сплетению Кроуфорда, медленно, но неуклонно раздвигая телекинетический барьер, поставленный Наги.

– Ломай, Наги, – выдохнул Оракул. – Только чисто.

– А… а…

– Ломай.

Рука Фарфарелло хрустнула и повисла. Он покачал ей, пытаясь пошевелить пальцами, но ничего не получилось, а освободившийся Кроуфорд наконец размахнулся как следует, и все потухло.

* * *

Наги всхлипывал в углу, обхватив себя руками, и его мысли разливались по комнате, как кипяток.

“Он же ничего не понимает, ничего, ему не больно, ему не больно, он не обидится, он и так-то – а если он обидится…”

– Наги, – устало сказал Шульдих, поднимаясь с пола. – Все нормально, это бывает. Давай наложим ему шину.

“Кроуфорд, я должен был сразу, я тебя почти подвел, если бы он успел… У, рыжий балбес, это все из-за тебя, это все ты, зачем ты его злишь, все так хорошо, когда вы не ссоритесь…”

“Хватит”, – скомандовал Шульдих и выключил сознание мальчика. Эх, если бы с Фарфарелло было так просто...

Кроуфорд потер живот, – твердые пальцы Фарфарелло все-таки успели основательно ткнуться в него, – и подхватил нокаутированного Берсерка на руки. Они растащили младших по кроватям и вернулись в гостиную.

– Мда, – горько сказал Кроуфорд. – Один смазливый мальчишка – и вся группа разваливается к чертовой матери. Ладно. Я тоже виноват. Забудем об этом инциденте. Я иду спать, – он сделал видимое усилие и продолжил: – Приходи, если хочешь.

Шульдих остался один в большой комнате, выпил виски Кроуфорда, задумчиво сгрыз выловленные из стакана хрупкие льдинки и отправился спать в свою комнату.

Конец третьей части

2. Хозяева

Самим Шварц дата прибытия Старейшин в Японию была известна еще три года назад. Прошлой зимой штаб-квартира Эсцет официально сообщила Кроуфорду о предстоящем визите. В середине лета ему назвали месяц и число. На прошлой неделе подтвердили дату и поинтересовались, все ли готово, и, конечно же, в день вылета старейшин не преминули позвонить среди ночи, чтобы порадовать Шварц сообщением о том, что дедки благополучно загрузились в самолет.

Строго говоря, могли бы и не суетиться. Наги чувствовал приближение старейшин всей кожей, корнями волос; видел, как меняется пси-поле, выгибаясь уродливыми кривыми вокруг черных дыр их дара. За декады совместной работы способности стариков сплелись, проросли друг в друга и переродились в нечто совершенно нечеловеческое. Синергией этого было не объяснить – триада старейшин была особым, невиданным раньше чудовищем, и Наги слышал с другой стороны света его нетерпеливый вой, захлебывающийся в предвкушении.

Кроуфорд так и не объяснил группе, что будет, если ритуал удастся. Никого, кроме Наги, это, похоже, и не интересовало. Фарфарелло, как обычно, объявил, что в Библии есть ответы на все вопросы, выучил наизусть Откровение Святого Иоанна и за ужином частенько цитировал избранные пассажи про Зверя. Наги старался не слушать. Он не верил в Бога, магию и в демонов. Ну ладно, в капп немножко верил, но это было совсем другое. В любом случае, высвобождение такого потока пси-энергии в месте силы, да еще в момент полного лунного затмения, должно было, как минимум, разнести музей по кирпичику. Значит, Старейшины явно ожидали, что избыточная энергия куда-то поглотится.

Поговорить обо всем этом было совершенно не с кем. Шульдих почти не появлялся дома, хотя исправно участвовал в каждой миссии и вел себя сравнительно прилично. По словам Фарфарелло, телепат крутил содомистский роман с Абиссинцем. Наги скурпулезно изучил доступную в интернете статистику, сделал разумные допущения и пришел к выводу, что мужчина в Шульдиховском возрасте может заниматься содомией от силы часа четыре в день. Было совершенно непонятно, какого черта рыжий делал в цветочном магазине круглыми сутками.

Фарфарелло держался за свою теорию, старательно точил ножи и прикидывал, на какой стене растянет шкуру семиголового зверя из моря. В отсутствие Шульдиха он скучал и глухо тосковал, разбил за неделю три телевизора, установив новый личный рекорд. Пару раз он пытался симулировать припадок, требуя внимания к своей персоне, а однажды приволок домой что-то жуткое, оставившее кровавые пятна по всему ковру. Кроуфорд не дал Наги толком разглядеть добычу Фарфарелло, вытолкал младшего из комнаты и отправил в магазин за новым паласом, а когда он вернулся, в квартире было уже прибрано, и Фарфарелло спал, накачанный лекарствами.

Но больше всего Наги беспокоил сам Кроуфорд.

– Не волнуйся, – говорил он спокойно и уверенно, чуть улыбаясь уголком губ, солидно поблескивая очками. – Не думай о плохом. Все будет хорошо, я обещаю.

Он врал, бессовестно врал Наги прямо в лицо. Это было ясно безо всякой телепатии. Кроуфорд врал ему, Кроуфорд уже месяц был постоянно на взводе, много пил и почти не спал ночами, и главное – совершенно не знал, что делать дальше. Он слонялся по дому, устраивая скандалы из-за каждой сдвинутой с места мелочи, из-за каждой немытой тарелки, оставленной в раковине. Его видения отказывались меняться, хотя ведущая к предвиденному будущему причинно-следственная ветвь была бесповоротно перерезана, и Кроуфорд методично старался столкнуть свой провидческий дар с мертвой точки. С утра до шести вечера он пытался медитировать и требовал полной тишины, так что Наги опасался даже просто вставлять диски в дисковод – Кроуфорд считал, что они слишком громко, раздражающе гудят. После шести, если вечер был свободен, Оракул вооружался бутылкой виски и начинал растормаживать мозг химическими средствами, и тогда ему лучше было совсем не попадаться под руку.

Кроуфорд составил план устранения старейших, как только познакомился с Такатори. План не менялся несколько лет, только уточнялся и прорабатывался, любовно, тщательно, в мельчайших деталях. И вот теперь, практически в последний момент, Оракул скормил их ферзя какой-то наемной швали, и все развалилось, рухнуло – ничего не поправить, ничего не изменить.

Наги понял это не сразу. Кроуфорд умел убеждать. Он умел ослепить слушателей своей харизмой так, что эйфория не выветривалась по нескольку дней. К тому же раньше он никогда не поступал импульсивно – все его внезапные маневры были продиктованы новыми видениями, и Шварц привыкли безоговорочно выполнять самые дикие приказы и верить, что Кроуфорд знает, что делает, что он потом объяснит.

Только в этот раз Наги боялся даже спрашивать. Он подозревал, что если Кроуфорд ответит ему честно, то он просто не выдержит и сделает с Шульдихом что-нибудь нехорошее. И это будет только начало, потому что если Кроуфорд действительно погубил их общую мечту и их единственную надежду из-за этой рыжей скотины, значит, ему нельзя больше верить ни в чем, и значит, ему не может быть прощения. Было гораздо спокойнее не спрашивать и надеяться на лучшее.

Кроуфорд всегда спал с Шульдихом, наверное, с тех самых пор, как телепата отдали ему в команду, еще когда рыжему было примерно столько же лет, сколько Наги сейчас. Конечно, сам Кроуфорд тоже был тогда намного моложе, но Наги никогда не мог представить себе Оракула двадцатилетним или вообще подростком, просто не получалось. Впрочем, Кроуфорд, скорее всего, нисколько и не изменился – он любил скромно упомянуть, что с девятнадцати лет не прибавил ни килограмма веса, и наверняка уже тогда щеголял в костюмах с галстуками. Очки он тоже носил с раннего детства, после черепной травмы, которая активировала провидческий дар.

Про их с Шульдихом связь Наги узнал в первую же ночь в квартире Шварц, когда они еще жили в нормальном деревянном доме на окраине. Шульдих всю ночь стонал и пыхтел так, что в седзи шуршала бумага, и утром Наги решил не деликатничать и сразу спросил, входит ли это в обязанности всех членов группы, или у них любовь. Кроуфорд все подробно объяснил, нисколько не смущаясь. По его словам, они с Шульдихом спали вместе потому, что так было удобно, потому, что это экономило массу времени, потому, что это было бесплатно и не чревато утечкой информации. Все звучало так рационально, взвешено и продумано, все ради общего блага. Наги и тогда ему тоже поверил, но чего еще можно было ожидать от одиннадцатилетнего пацана.

Он бы и сейчас верил с удовольствием, но с каждым днем это становилось все труднее. По утрам Наги подолгу лежал в постели с открытыми глазами, подсчитывая оставшие до затмения часы и минуты. Все еще могло измениться. У Кроуфорда еще было время. Наги перебирал в голове все случаи, когда он напрасно сомневался в Оракуле, аккуратно сортировал их, разбирая по косточкам, но это тоже почти не помогало. Прошлое таяло, покрывалось липкой пылью, казалось ненастоящим, как будто все это было годы, деситялетия назад.

Вот так и становятся взрослыми, думал он. Вот так все и кончается.

До затмения оставалось чуть больше полусуток. Место силы было практически готово, ингридиенты для ритуала были собраны и обрабатывались. Старейшины торчали в музее почти безвылазно, возились у алтаря, любовно полировали какие-то плиточки с письменами. После официальной аудиенции по прибытию они свели общение с Шварц к минимуму. Даже бабка не вызывала Шульдиха по пять раз на дню «для консультаций», как делала всегда, когда была с ним в одном городе. Рыжий, естественно, был только рад – больше сил оставалось для содомии. А раньше подлизывался и ластился к старухе, как китсунэ в течке, зарабатывал себе поблажки и подарочки. Впрочем, в прошлом году, когда старейшины по приглашению Такатори приезжали в Японию поохотиться, Шульдих все ныл, что он больше не подросток и на дряблые старческие ляжки у него уже так не встает. Но все равно ведь флиртовал, улыбался, бежал к ней в гостиницу по первому зову. Да и попробовал бы отказать. Бабуля – это тебе не Такатори. Если бабуля прикажет, то и Кроуфорд побежит к ней в гостиницу. А через годик-другой она, может быть, и Наги позовет. Если бородатый не успеет раньше. Он давно уже намекал, что Наги пора постажироваться с более опытным телекинетиком.

День до затмения, а потом, если Кроуфорд ничего не придумает, то еще вся жизнь впереди, и вся – вот такая. Не удивительно, что Шульдих с Фарфарелло демонстрируют такие чудеса эскейпизма. Несколько лет без малейшей надежды – и он тоже начнет крошить монашек и трахать все, что шевелится, чтобы хоть немножко развеяться и хоть ненадолго забыть. Интересно, как будет приспосабливаться Кроуфорд...

– Брэд, ну я пойду? – очередной раз спросил Шульдих с дивана. Он валялся так с утра, обмахиваясь сложенным журналом и принимая живописные позы в попытке хоть немного остудиться. Последние дни уходящего лета были невыносимо душными – Фарфарелло сломал кондиционер, и закрытые жалюзи не спасали от жары, только создавали противный спертый полумрак.

– Сиди. Велено быть в боевой готовности, – мрачно отозвался Кроуфорд из-за газетного листа.

– Сегодня тоже наверняка не позвонят. Мы им не нужны, они столько своих ручных собачек привезли...

– Вот поэтому и надо проявлять инициативу. Они должны помнить, что Япония – территория Шварц. После обеда сами поедем в музей, может быть, будут указания. Насколько я знаю, Старейшины недовольны выбранным для ритуала телом, подыскивают альтернативу. Мы знакомы с местной спецификой, эта задача как раз для нас.

Кроуфорд с раннего утра парился в парадном белом костюме, даже жилетку и галстук не снимал, только расстегнул воротничок на пару пуговиц. Давно нестриженые волосы были старательно уложены гелем, но все равно своевольно рассыпались и падали ему на глаза, и он привычно стряхивал их назад, дергая головой. Наги внезапно понял, что Кроуфорд не приспособится. Если отнять у него его неудержимые амбиции, то он, наверное, долго не протянет.

– Кроуфорд, – сказал Шульдих, лениво перетекая в сидячее положение. – Ты что, всерьез думаешь, что все останется по-прежнему? Даже если этот их демон не сожрет нас всех на месте...

– Шульдих, перестань, – устало сказал Кроуфорд. – Это беспредметный разговор. Останется все по-прежнему или нет, быть на хорошем счету никогда не вредно. И хватит столько болтать вслух, когда ты в одном городе с телепаткой вне класса. Думать тоже желательно потише.

Шульдих гомерически расхохотался, злобно сверкая глазами. По настоянию Кроуфорда он тоже был во всем белом, хоть и сократил костюм до брюк и рубашки навыпуск, и на монохромном фоне его его волосы казались еще ярче, как огонь, как лисий мех. Однажды, когда Наги дремал после миссии на заднем сиденье, он приоткрыл глаза и увидел, как рука Кроуфорда скользит по рыжим патлам, зарывается в них. «Демон,» прошептал тогда Кроуфорд, а Шульдих только рассмеялся, почти так же, как сейчас, и заложил такой поворот на скорости, что асфальт взвыл под шинами.

– А ты все не сдаешься, – сказал Шульдих. – Или совесть замучила? Пытаешься хоть что-то поправить? Плюнь, Брэд. Живи, пока можешь. Это все, что у нас осталось.

– Я ни о чем не жалею, – спокойно возразил Кроуфорд. – Я уверен, что не ошибся.

– Конееечно. Ты у нас никогда не ошибаешься, да? Непогрешимый лидер, великий пророк, гордый и несгибаемый...

– Не заводись, Фарфарелло разбудишь, – оборвал его Кроуфорд. – Ты же знаешь, какой он в такую погоду.

– Да плевал я на Фарфарелло! – заорал Шульдих, спрыгивая с дивана. – Вы у меня все знаете где?! Так, все. Я ухожу. Можешь писать официальную жалобу, все равно тебе делать нечего. Пусть лучше на меня мини-Такатори шипит, он хотя бы не притворяется, что все на свете только часть его грандиозного плана. Знаешь, Брэдли, если ты признаешься, что облажался как последний лох, тебе будет немножко легче. Попробуй, может, понравится.

– Стоять, – сказал Кроуфорд, медленно комкая газету, и Наги тихо ахнул. Лицо Кроуфорда было каменно-застывшим, только приопущенные веки судорожно дергались, и уголок рта полз вниз, растягивая знакомые черты в жутковатую гримасу. Он еще никогда не видел, как ударяет мощное видение. Обычно Кроуфорд только моргал пару раз...

– Я не ошибся, – с усилием произнес Кроуфорд, переводя дух. – Ни разу. За девять лет. Я все сделал правильно. Одевайся.

Шульдих застегнул рубашку и потащил с кресла пиджак, заинтересованно заглядывая начальнику в глаза.

– Чего, чего? Рассказывай! Хорошее?

– Да. Черт. Я должен был сам догадаться. Теперь я понимаю, почему все-таки не убил твоего Фудзимию.

Шульдих молчал с полминуты, медленно застегиваясь, часто моргая, как будто надеялся, что ослышался.

– Нет, – пробормотал он наконец. – Нет, Кроуфорд, ну при чем тут он, ну не надо. Пожалуйста, не надо.

– Его сестра подходит идеально. Я, наверное, понял это давным-давно, где-то на подкорке. Половозрелая, молодая, в коме уже третий год. Отлично. Лучше этой кандидатуры не будет во всей Японии. С их средствами, я думаю, они и сами ее найдут, если не к обеду, то к вечеру точно, но я бы предпочел, чтобы это было нашей заслугой. Группе совсем не повредит немного отличиться перед сегодняшним вечером.

– Нет, Кроуфорд, – почти простонал Шульдих, комкая в руках свой мятый белый галстук и слегка пошатываясь, словно он планировал рухнуть перед Оракулом на колени.

– Иди в больницу, прямо сейчас, ты же знаешь, где она...

– Я не смогу, – всхлипнул Шульдих. – Я не смогу, я знаю, я не смогу. Придумай что-нибудь, Брэд, я не могу!

– Это приказ.

Наги с усилием сглотнул и облизнул губы пересохшим языком. Казалось, что он был обезвожен до головокружения, как будто вся вода в его теле выступила холодным потом под липкой рубашкой. Воздух в комнате гудел от пси-импульсов, но он не мог пробиться без приглашения, а телепат был закрыт на Кроуфорда так туго, что даже эмоции не просачивались за пределы канала.

Шульдих коротко кивнул, завязал галстук и направился в прихожую.

– Телефон, – бросил Кроуфорд ему вдогонку. Шульдих подхватил мобильник с журнального столика и замялся на пороге, глядя в сторону спальни Фарфарелло.

– Иди, – велел Кроуфорд. – Не раскисай, иди.

Когда входная дверь захлопнулась, Наги стер рукавом пот со лба, пересек комнату и решительно уселся на подлокотник кресла Кроуфорда.

– Что ты делаешь? – спросил он так спокойно, что даже сам удивился.

Кроуфорд поправил очки и задушевно улыбнулся:

– Наги, все будет хорошо. Я обещаю.

4. Ритуал

Перед выходом Шварц переоделись во все белое, как будто шли умирать.

Айя не волновался – просто потому, что не мог. До начала операции оставались считанные минуты, а ему никак не удавалось собраться. Он чувствовал себя непозволительно слабым, никчемным сопляком, словно не было за плечами двух лет тренировок и боевого опыта – только школа, ресторан, где он так и не закончил испытательный срок, и жалкое второе место на региональном турнире по кендо. В голову лезли какие-то ненужные глупости: Айя на фестивале цветов, ее смех, косички, подпрыгивающие на тонких лопатках, голос Шульдиха, мурлычущий соблазнительную чепуху, его длинные пальцы, такие умелые и ловкие...

Наги подозрительно быстро разработал детальный план битвы и излагал его долго и сбивчиво, часто повторяясь и выдавая много ненужной информации. Увлекаясь, он начинал копировать голос и манеры Кроуфорда, наверное, сам того не замечая.

– Важно дать им закончить первую стадию ритуала. Это вытянет из них столько сил, что у нас будет реальный шанс. Окно между первой и второй инкантациями очень узкое, возможно, они попытаются продолжить даже во время сражения, это тоже даст нам преимущество...

– Обидно даже, – вздохнул Фарфарелло. – Будем убивать ворожащих и проводящих детей чрез огонь, Бог опять возрадуется.

– Бог никогда не радуется убийству, – возразил Кен. Фарфарелло посмотрел на него с уважением и заметно приободрился.

По плану периметр музея должны были охранять десять патрульных, но сейчас их было только шестеро. Поступок Шульдиха поставил под сомнение лояльность всей группы – Шварц были отстранены от участия в ритуале, и четверо охранников заняли их места внутри здания, на магическом кондуите.

Урезанный патруль удалось снять без осложнений, в два приема. Схема была проста: Наги и Фарфарелло непринужденно подходили к патрульным и затевали разговор. Вайсс бесшумно атаковали с тыла. После первой крови стало намного легче – тело послушно вспоминало боевые навыки, успокаивало лихорадку спутанных мыслей. Абиссинец встряхнулся и был готов к битве.

У входа в музей он жестом остановил остальных и обернулся к Йоджи и Кену.

– Подумайте еще раз. Это серьезный риск, и вы не обязаны участвовать.

– Нет! – взвился Наги. – Должно быть трое – то есть пятеро вместе с нами, у меня же все просчитано, с меньшими силами не справимся!

– Вот видишь, – кивнул Кудо. – Лично у меня все равно нет других планов на вечер, так что я в игре. И не делай такое лицо, я не пытаюсь ничего доказать. Это личное.

– А я вас одних не отпущу, – подхватил Кен. – Идем. Наги, показывай дорогу.

* * *

В этом здании, должно быть, никогда не бывало по-музейному тихо. Море наполняло узкие коридоры монотонным ревущим шумом волн, и эхо катилось меж стен, возвращалось обратно, рассеивалось, заблудившись в тупиках и бесконечных поворотах. Чайки сейчас молчали, но за рокотом прибоя слышны были голоса – низкие, гудящие, совсем не похожие на человеческие.

– Начали первую инкантацию, – пробормотал Наги. – Пока все по расписанию.

Где-то неподалеку щелкнул дверной замок, и полутьма черного хода озарилась далеким золотистым отблеском. Голоса стали громче. Нестройный хор выпевал что-то на чужом языке, повторяя каждую станзу по нескольку раз, пока слоги не сливались в жуткий тягучий вой.

Фарфарелло встряхнулся, как мокрый пес, вытягивая шею в направлении звука, и начал тихонько подтягивать в такт:

– Был, и нет его, выйдет из бездны, и пойдет в погибель, и удивятся живущие – был, и нет его, и явится...

Айя обеспокоенно переглянулся с Наги, – Шульдих в свое время достаточно порассказал ему о приступах Берсерка, – но мальчик только раздраженно поморщился:

– Придуривается. Сейчас начнет про рога и проституток. Не обращайте внимания.

Они долго поднимались по узким, пыльным лестницам, стараясь ступать легко, чтобы рассохшиеся ступеньки не скрипели под ногами. Их все равно не могли бы услышать – голоса набирали силу и напор, приближаясь к финальному крещендо. Хор распался на несколько групп – часть голосов тянули одну ноту, срываясь, захлебываясь, подхватывая снова; часть бормотали быстрый речитатив, перехлестываясь как волны, беснующиеся за стенами.

– Тяжело, – всхлипнул вдруг Наги, цепляясь за перила. – Пси-энергия... Как же тяжело, я не думал...

Фарфарелло покачал головой, подхватил мальчика под руку и силком потащил наверх.

– А кому сейчас легко, – пыхтел он. – Легко сейчас только простым, вон, котята наши ничего не чувствуют, драться будут, как звери. Видишь, как все хорошо складывается, а ты боялся…

Лестница упиралась в очередную дверь, запертую на увесистый замок. Йоджи потянулся за отмычками, но замок скрипнул и раскрылся сам по себе, как в дешевом фильме ужасов. Наги обессиленно сполз по стене на пол, отдышался и поднял голову, напряженно вслушиваясь в пение.

– Еще четырнадцать куплетов, – подсказал Фарфарелло. – И припев.

– Минуты три. Так, – нервно сказал Наги, вытирая ладони о пиджак. – Повторим еще раз. Главное – сразу разрушить кондуит. Как только они сойдут с символов, поток энергии прервется, надо только не дать им вернуться. Пирокинетикам навязывать ближний бой, и держитесь к ним как можно ближе, вообще не отлипайте от них, пока не умрут. Близнецов можно только ранить, хотя бы одного, и они уже будут не опасны, добьете потом. Блондинка будет стрелять, но главное – не держаться за нее руками, когда она будет телепортироваться.

– Мы не обниматься туда идем, – заметил Йоджи.

– Не перебивайте! – огрызнулся Наги. – Даже оружие пострадает, поэтому в момент телепорта... О черт, вы же не почувствуете, вы же простые...

– Я сам ей займусь, – сказал Фарфарелло, морщась и почесывая ладони. – У нее, когда она собирается прыгать, глаза такие делаются... хитрые-хитрые... с-сука. Я ей все припомню. Пошли?

– Подождите, – сказал Кен. – Я хочу спросить – Йоджи, когда ты сказал, что это личное, это ты в каком смысле?

– Да так, глупости, – неохотно пробурчал Кудо. – Я подумал, может быть, если мы спасем эту девочку, Аска простит меня и... отпустит...

– Может быть, – кивнул Кен. – Прежде чем мы пойдем туда, ты знаешь, я давно собирался... Йоджи, помнишь, ты сказал однажды, что я слишком хороший, открытый, искренний? Но какой же я хороший, я же совершенно не подарок...

Балинез непонимающе моргал и похоже, ничего такого не помнил, но Хидаку это не останавливало.

– Я убийца, – сказал он. – Я убил любимого мужчину, вот этими вот руками, Йоджи. Я... У меня иногда крышу сносит так, что...

Он запнулся и рассеянно ковырнул стену когтями, кусая губы. Наги нетерпеливо завозился у двери, но Фарфарелло, который наблюдал эту сцену с живым интересом, толкнул его локтем в бок, и тот притих.

– Ты, наверное, даже не догадывался, что я... – продолжал Кен. – И футбол ты не любишь. И тебя всегда будет тянуть на женщин, я знаю. Господи, неважно. Я просто хотел сказать – я просто хотел, чтобы ты знал, на всякий случай, потому что...

– Кен, – перебил его Йоджи, сжимая его плечо рукой в перчатке. – Кен, не надо, не сейчас.

– А потом может быть поз… – забормотал Сибиряк, и запнулся, когда большой палец Кудо прижался к его губам, дрогнул и скользнул по коже, лаская.

– Кен-кен, сейчас никак нельзя, – серьезно сказал Йоджи. – Я знаю точно, что целоваться перед боем – самая хреновая примета. Придется отложить, ничего не поделаешь.

– Верить в приметы – не к добру, – заметил Фарфарелло. – Целуйтесь! Мы не против!

– Хватит разврата, – сказал Наги и решительно толкнул дверь плечом.

* * *

За дверью была сырая тьма, толстые слои липкой паутины и клубки кабелей, свисающие с потолка, как лианы. В углу тихо искрила неисправная проводка, гудели распределительные щитки, а впереди исступленно рокотал хор, и откуда-то снизу било в черное небо вихрящееся мертвенно-зеленое пламя. Небо казалось вывернутым наизнанку, неестественно низким; огромные звезды тускло мигали за языками огня, и созвездия были сорваны с привычных мест, притиснуты слишком близко друг к другу, словно вся вселенная сворачивалась вокруг них в агонизирующий комок.

– Так, мы на балконе в планетарии, – пояснил Наги. – Отсюда обслуживают электрику в звездной карте на потолке. По моему сигналу спрыгиваем вниз, и потом – ну, вы помните.

Кен осторожно перегнулся через перила и смерил на глаз расстояние до пола.

– И потом разбиваемся на хрен, – авторитетно заявил он. Высота действительно была не меньше двадцати метров.

– Не волнуйтесь, – сказал Наги, – Я всех поймаю. Фарфарелло, почему Кроуфорд там стоит? Он должен быть вон на той руне, а сегодня они вообще сказали, что он недостоин...

– И все равно ведь велели ему остаться, – напомнил Фарфарелло. – Я не знаю, на репетициях туда никого не ставили. Может, это место жертвы? Зверь пойдет мордой туда, наверное, они хотят сразу задобрить его вкусненьким.

– Что ты несешь, они думают, что демон будет в теле вон той девочки!

– Ну и что? Она вегетарианка?

Странный огонь, освещающий просторный круглый зал, хлестал вверх из обычного железного таза. Он был установлен в центре сложного рисунка, начерченного мелом прямо на полу. В узлах орнамента, слегка покачиваясь в такт песнопениям, в три круга стояли люди.

По полученному от Наги описанию было нетрудно узнать пирокинетиков и сильнейших бойцов. Близнецы-иллюзионисты оказались совершенно не похожи друг на друга – один был выше почти на голову, только одеты они были одинаково, в рваные джинсы и безрукавки с капюшонами. Кроуфорд в щегольском белом костюме, мрачный и растрепанный, заметно выделялся на общем фоне. Айе показалось, что Оракул не поет вместе с остальными, а только притворяется и шевелит губами.

– Не так уж и много, – бормотал Кен. – Если бы это были люди, мы бы их в пять минут повырезали.

– Если бы это были люди вроде вас, я бы один пошел, – фыркнул Наги.

Айя смотрел вниз, стараясь запомнить расположение противника и наметить последовательность атак, но видел только ее, растрепанную, босоногую, все в той же тоненькой больничной сорочке, уложенную чужими руками на голый каменный алтарь. Ей, наверное, было так холодно...

– А где Шульдих? – спросил он, почти стыдясь, что мог в такую минуту думать еще и о рыжем. Фарфарелло ненадолго задумался и дернул головой куда-то вбок.

– Слышу оттуда. Мысленно. Живой, орет и матерится, о, привет тебе передает. Наги, пора.

– Вперед, – скомандовал телекинетик и ловко сиганул через перила.

Фарфарелло мгновенно ринулся за ним и исчез за краем балкона. Кен и Йоджи медлили; Айя положил руку на рукоять катаны, взял короткий разбег, подскочил, оттолкнулся ногой от перил и ухнул вниз. Полы плаща взвились, хлестнули его по ногам, сердце так сжалось от ощущения полета, что пальцы онемели, и он крепче стиснул их на мече. Пение прервалось на оглушительно высокой ноте, словно у всех внизу одновременно лопнули голосовые связки. Несколько десятков глаз метнулись вверх, поймали его, как прицел. Кроуфорд, не меняясь в лице, выхватил пистолет, и в это мгновение Айя был почти уверен, что Наги ошибся в своем начальнике и пуля достанется ему.

Пол был совсем рядом, неумолимо и стремительно несся навстречу. Айя подобрался, готовясь к удару, но воздух сгустился вокруг, как липкая патока, замедляя полет, и тут прогремели первые выстрелы. Ближайшие к Кроуфорду паранормы рухнули на пол, не успев крикнуть, и Оракул бросился к алтарю, навскидку паля в недавних соратников.

Близнецы метнулись друг к другу и схватились за руки. Айя легко приземлился, даже не отбив пятки, одним ударом снес голову ближайшего противника и развернулся в их сторону, но не успел сделать ни шагу.

Море хлынуло в зал, заполнив его в доли секунды. Вихрящиеся соленые потоки хлестали со всех сторон, сбивали с ног, давили сверху многотонным грузом, рвались ему в рот, в легкие. Двигаться в толще воды было невозможно, пенная муть застила глаза, но тени противников, медленно скользившие в темной глубине, были чудовищны. Он видел белесые полупрозрачные плавники, отливающую металлом чешую, зубы в десяток рядов. У алтаря, там, где лежала Айя, поднимались серые громады гиганстких щупалец, неторопливо разворачивались во всю длину, тянулись к нему, сжимая розетки грязно-розовых присосок.

Кен рухнул сверху, окутанный облаком пузырей, и всадил когти в брюхо ближайшего монстра. Водяной морок лопнул, как шелковая занавесь. Высокий близнец обливался на полу кровью из смертельных ран, а маленький лежал рядом и жалобно кричал, сжимая ладонями невредимый живот.

Чуть поодаль Фарфарелло бежал к пухленькой блондинке, уворачиваясь от ее пуль и кромсая кинжалами всех, кто попадался на пути. Он уже протянул к ней лезвие, но она растаяла в воздухе, превратившись в облачко пыли, и тут же возникла снова у него за спиной, целясь из револьвера в беловолосый затылок. Айя не успел окрикнуть его – проволока сверкнула в воздухе, и девушка забилась, пытаясь вывернуться из удушающей петли. Она мгновенно исчезла снова; обрывки проволоки брызнули по всему залу, но Берсерк, радостно взмахнув окровавленным лезвием, бежал дальше, даже не посмотрев на материализующийся позади него труп с перерезанным горлом.

Айя успел зарубить еще двоих, когда в лицо ему метнулась стена огня. Он бросился прямо в пламя, чувствуя, как трещат ресницы, и ударил наугад, в последний момент разглядев за дрожащим жарким маревом черные, широко раскрытые глаза пирокинетика. Наги что-то кричал сзади, подавая ненужные советы, но Айя настойчиво прорубал себе путь к алтарю, видя только преграждающие дорогу тела врагов.

Перед алтарем, заслоняя собой сестру, мельтешили двое – бородатый старик и грузная пожилая женщина. Кроуфорд стрелял в них, позорно промахиваясь; женщина уворачивалась со змеиным проворством, а старик просто сбивал пули в сторону голой ладонью. Позади них кто-то возился над Айей, дотрагивался старыми морщинистыми руками до ее крохотной груди, прижимал каменную плитку к ее спящему лицу. Пальцы сестры судорожно дергались, скребли ногтями по алтарю. Так корчатся трупы, когда по ним пускают электрический ток. Айя, сестренка...

– Он идет! – завопил ее мучитель, воздевая плитку к потолку. – Он близок, держитесь, осталось недолго, он пожрет предателей!

Кроуфорд ругался по-английски, торопливо перезаряжая пистолет. Фарфарелло кто-то успел свалить, и он беспорядочно барахтался на полу, словно ему подрезали поджилки; судя по агонизирующим воплям Наги, на него тоже не приходилось рассчитывать. Кен и Йоджи все еще были рядом, прикрывали его с флангов, и Абиссинец взмахнул катаной, сигналя лобовую атаку. Только бы удалось достать этих стариков, пробиться к сестре...

– Лежать! – заорал вдруг Кроуфорд, и все Вайсс инстинктивно присели, оглядываясь. Оракул упал на колени и зажал себе уши руками, низко склонив голову.

Массивные двери сорвались с петель и рухнули внутрь зала. В проем хлынули люди в военной форме с автоматами наизготовку.

– Лежать, – выдохнул Айя и пригнулся к полу.

Когда все стихло и он поднял голову, совершенно оглохший от грохота автоматных очередей, прямо перед ним было зареванное лицо Оми.

– Ты не ранен? – спросил мальчик, всхлипнул и бросился ему на шею, не дожидаясь ответа.

Айя осторожно высвободился, вложил катану в ножны и оглянулся. Рядом Кен и Йоджи помогали друг другу подняться, трясли головами, ошалело осматриваясь. Пол был завален изрешеченными трупами. Из паранормов стояли на ногах только Шварц. Фарфарелло, впрочем, стоял на четвереньках, а Наги почти висел на рукаве Кроуфорда, который церемонно раскланивался с незнакомым пожилым мужчиной в инвалидном кресле.

– Это мой дедушка, – сказал Оми. – По папе. Он так обрадовался, что я жив, что сразу согласился помочь. Прости, Айя, я знаю, что ты думаешь, но я должен был что-то сделать, я не мог...

Он ничего сейчас не думал, ему было не до того. Он отстранил Оми и побежал к алтарю, распихивая заполонивших зал штурмовиков, расстегивая на ходу плащ. Завернуть сестру потеплее, проверить пульс, и скорее, скорее в больницу...

Он торопливо закутал ледяные ноги Айи, сжал ее тоненькое запястье, заглянул в лицо – и замер на месте.