Глава 1. Allemande. (Часть 1-я)

Прим. переводчика: Аллеманда (франц.allemandе – немецкая) – старинный танец немецкого происхождения. Размер двудольный, темп умеренный, мелодика плавная, исполнение степенное и серьезное. Предполагается , что этот танец отразил характер приветственной музыки , исполнявшейся трубачами при вступлении владетельных особ в город или замок; в дальнейшем подобные встречи сменились торжественным выходом и танцем придворных в замковом зале. 
(Музыкальный словарь)

 

Allemande (Аллеманда)

Август 2004

Айя

Каким-то образом по возвращении в квартиру три лестничных пролета кажутся намного длиннее и круче, чем утром. Я еще сильнее зажмуриваюсь, поднимая ногу и делая следующий шаг, кажется, что ноги весят тонну. Странно, раньше я никогда не чувствовал себя настолько усталым, даже когда у нас случались трехдневные миссии. Такое ощущение, словно каждый атом моего тела кричит, а пыльная земля выглядит слишком заманчиво. Яростно трясу головой, разгоняя сгущающийся перед глазами туман, и продолжаю подъем по ступенькам.

По сравнению с прежним жилищем Вайсс, эта квартира настоящая крысиная нора, но, по крайней мере, совесть моя здесь страдает меньше. Деньги за аренду не омыты кровью. Когда я, наконец, добираюсь до третьего этажа, перед моей дверью стоит миссис Масато и громко в нее колотит, она немедленно оборачивается ко мне и требует арендную плату за месяц. На самом деле, она не злой человек, но похоже в прошлом у нее были проблемы с квартирантами, превратившие ее в суровую хозяйку. Что ж, в то время эта квартира была единственной доступной для меня, а переезжать сейчас мне что-то не хочется.

Женщина внимательно рассматривает меня и пренебрежительно хмурится при виде покрытой грязью рабочей одежды: 

– Надеюсь, вы собираетесь выстирать эту одежду, молодой человек. И ради Бога, поешьте что-нибудь! Прутик выглядит толще, чем вы.

Заставляю себя негромко усмехнуться – уже отработанный жест для «нормальной жизни».

– Да, миссис Масато… Вот плата за месяц, мадам, – кивнув, она берет конверт, ее настроение заметно улучшается. Похлопав меня по плечу, маленькая японка продолжает отчитывать меня и только потом спускается по лестнице, оставляя меня в одиночестве. Я тихонько вздыхаю, что в последнее время случается часто, и извлекаю из кармана ключи. Оказавшись в маленькой квартирке, немедленно сдираю с себя рабочую одежду, грубая хлопковая ткань натерла кожу. Еще раз вздохнув, забираю с собой в крохотную ванную легкую синюю униформу. Фактически, собственная ванная и кухня в стандартной квартире-студии – это роскошь, но опять же, это Нагасаки, а не Токио. В Токио, считай, повезло, если удастся снять комнату размером в четыре татами безо всяких удобств и платить за нее придется в три раза больше, чем моя теперешняя квартплата. У меня комната размером приблизительно в восемь татами, что для меня больше чем достаточно.

Включаю душ и позволяю обжигающе-горячей воде напомнить, что я все еще обречен на существование в этом мире. На то, чтобы вымыться и как можно лучше выстирать одежду, уходит почти час. Вещи можно вывесить на просушку у окна перед завтрашней сменой, и когда я забегу домой перед ночной работой, они уже будут сухими. Иду на кухню, чтобы выпить стакан воды и с сардонической улыбкой посматриваю на холодильник, который входит в меблировку квартиры. Лично мне совсем не нужен занимающий столько пространства неиспользуемый предмет. Для такого грешника, как я, еда не представляется необходимой, и, вдобавок, Кейко, моя наставница в ресторане, взялась пичкать меня едой, как только завидит. Я много раз просил ее перестать, но она мои просьбы игнорирует и делает, что хочет.

Кейко считает, что у меня депрессия, и хотя у меня нет степени по психологии, я это и сам вижу. Бессмыслица выходит – я оставил Вайсс в поисках лучшей жизни, а получилось хуже, чем раньше. Но опять же, бездумная монотонная работа, которой я перегружаю себя, лучше, чем свободное время в Вайсс. Остается меньше времени на раздумья. Можно занять мысли приготовлением пищи или количеством требуемого цемента и кирпичей.

Допиваю стакан воды, споласкиваю его и ставлю в сторону. Смотрю, как утекает вода в слив, и мои мысли разбредаются. Иногда я сожалею, что ушел из Вайсс, но всякий раз, как это случается, образы убитых моим клинком мужчин и женщин встают перед глазами. Знаю, я не должен переживать… Они были Темными тварями, они вредили обществу, охотились на невинных людей, не имевших сил сопротивляться. Вроде… Айи. Невинной, прекрасной… Которая должна была стать красивой молодой женщиной, окончить старшую школу, чего она ждала с таким энтузиазмом, и поступить в выбранный ею колледж. Мы с ней имели обыкновение допоздна засиживаться в моей комнате, когда мама и папа уходили спать, и обсуждать наше будущее. Айя терпеть не могла типичных японок, изредка наведывающихся в школу, чтобы потом устроиться в большую компанию, заниматься скучной работой и искать перспективного мужа.

Она всегда была независимой, мои амбиции и цели по сравнению с ее кажутся незначительными. В старшем классе я так и не смог выбрать будущую специальность, мой учитель посоветовал мне попытаться найти то, что вызывает мой интерес, хотя бизнес – это более практично. Как бы то ни было, решать мне не пришлось.

Айя хотела стать психологом… Поехать в Америку, учиться там, где нет женской дискриминации и специалиста-женщину будут ценить. Я частенько шутил, что в будущем стану братом-пиявкой, клянчащим у нее денег на пропитание своей семьи.

Что ж, никакой семьи у меня не будет, эту надежду я оставил уже давным-давно. Единственное, на что я могу надеться – что Айя когда-нибудь проснется и будет наслаждаться жизнью. Я бы все отдал, даже собственную жизнь, лишь бы она смогла найти счастье, когда очнется. Надеюсь только, что будет не слишком поздно.

Дольше обычного вытирая волосы полотенцем, я гляжусь в зеркало и лениво перебираю отросшие пряди. Смутно припоминаю, что когда однажды Оми пожаловался на свою шевелюру, Йоджи заявил, что чем длиннее волосы, тем легче соблазнять женщин, и что он слишком ленив, чтобы сходить к парикмахеру. Мысленно усмехаюсь, ведь мои длинные волосы уж никак не результат лени, у меня действительно нет времени. Все свободное время я провожу около Айи, или пытаясь хотя бы немного поспать.

Выхожу из ванной и падаю на стоящий возле окна диван-кровать, мое тело, наконец, сдается и глаза сами собой закрываются. Истощение предпочтительней, чем просто «пойти спать», тогда уже мое тело решает за меня то, что не может решить мозг. Наверное, теперь я превратился в то, что люди называют ходячим трупом, но честно говоря, мне плевать. Я все продумал, и если мне как-нибудь повезет умереть, то об Айе будут хорошо заботиться, даже если она так и не очнется.

На этой ужасной мысли об Айе вперемешку с воспоминаниями из моего короткого детства, темнота поглощает мое сознание и утягивает в беспокойную дремоту.

 

Шульдих

Я стою на другой стороне улицы, прямо под уличным фонарем, среди бела дня, даже не беспокоя себя тем, чтобы прятаться в тени, как бывало раньше, когда я следил за ним. Сейчас где-то шесть утра, но я не чувствую должной усталости, а ведь я предпочитаю ночной образ жизни. Кроуфорду вечно приходилось чем-то подслащать пилюлю, чтобы выманить меня на миссию до полудня. И вот, пожалуйста, сырым холодным утром я торчу через дорогу от жалкого подобия жилого дома, просто жду и наблюдаю. Не с целью обогатиться и повысить доход, а лишь из-за одного человека, которого я полюбил, который украл мое сердце, не прилагая к тому никаких усилий.

А будучи Мастермайндом, я не собираюсь портить свою репутацию и позволять что-нибудь у себя украсть не получив ничего взамен. Я намереваюсь заставить его заплатить… в ответ я украду его самого.

Целиком.

Минута в минуту, мой маленький воришка выходит из своей квартиры и поплотнее запахивается в плащ, который, вероятно, остался единственной вещью, сохранившейся со старых добрых времен. Его облик заставляет меня нахмуриться. Наги дал мне его фото перед отъездом, снимок был сделан издалека, и даже тогда он выглядел бледнее и тоньше, чем я запомнил. Но сейчас, видя его со столь близкого расстояния, особенно когда он в знакомом кожаном плаще, я готов расплакаться и наорать на него за то, что этот идиот довел себя до такого состояния.

Будучи гением в заманивании мужчин или женщин в постель – по сравнению со мной котенок-Балинез выглядит жалким подростком-любителем – я отлично могу судить о размере человека с ног до головы, достаточно одного взгляда. Конечно, мой маленький Абби вечно кутается с головы до ног, опасаясь показать солнцу свою деликатную сливочно-белую кожу, которую я неоднократно имел счастье созерцать – хотя и в неподходящей ситуации и в неподходящее время – но я настолько близко знаком с его плащом, что могу произвести кое-какие расчеты. За те три месяца с тех пор, как я видел в последний раз его симпатичную мордашку, еще до того как мы вытащили котят из воды, он потерял, по меньшей мере, половину своего веса, а темные круги под его глазами стали еще глубже. Он что, вообще не спит? Я рычу про себя, сжимая кулаки, так что ногти больно впиваются в ладони – только так я могу сдержаться, чтобы не схватить его и привязать к кровати, пока он не вернется хотя бы в относительно здоровое состояние.

Ууу, привязать его к кровати… Какие очаровательные образы возникают при этой мысли…

Лежать, малыш, я знаю, что тебя снедает нетерпение. Меня тоже.

Особенно тревожит, что он шагает по пустынному холодному тротуару и даже не смотрит на меня. Или он уже знает о слежке, и его это не беспокоит, или то, что он с собой делает, притупило его чувства. Черт, шесть месяцев назад для наблюдения за ним мне приходилось снаряжаться по-полной: бинокль, высокоточный прибор дальнего слежения, все по максимуму, только, чтобы меня не засекли. У этого мужчины чувства и интуиция лучше, чем у настоящего кота… Он больше похож на ягуара. Всегда настороже, всегда начеку, но при этом никогда не теряет изящества и им можно восторгаться, как одним из лучших Божьих творений.

Как ни печально признавать, но сейчас это уже не ягуар. По улице плетется больной кот, постоянно останавливаясь, чтобы перевести дух, и затем продолжает свой путь, больше напоминающий путешествие к реке Стикс. Я следую за ним по пятам, не беспокоя себя одеванием шляпы или поднятием воротника, чтобы спрятать неестественный цвет волос. Эй, мне нравится зеленый цвет, он мне идет. И какое мне дело до ошарашенных взглядов прохожих, за исключением моего возлюбленного котенка, до тыканья пальцами и перешептываний столь громких, что их уже и шепотом-то не назовешь. Честно говоря, если бы они подошли ко мне и заявили, что цвет моих волос бросает вызов природе, что я безнравственный тип, а может даже и вовсе мафиози, то я бы продемонстрировал средний палец или разразился очень длинной и запутанной речью о том, как они неправы, а затем пошалил бы с их мозгами, пока их не замкнуло бы окончательно. Лично мне второй метод нравится куда больше, поскольку он куда забавней, хотя и отнимает много времени. Что ж, большинство забавных вещей в жизни заставляют человека позабыть о времени.

Так меня и не заметив, он входит в ресторан, где работает, переодевается и начинает протирать пол. Рассматриваю причудливый маленький японский ресторанчик, расположенный в сердце городка. В нем достаточно места, чтобы удобно разместились, по меньшей мере, тридцать человек, есть суши-бар и сцена для караоке. Могу вообразить, как морщит нос мой котенок от отвращения к громкому шуму, как стискиваются держащие поднос руки, пока Айя борется с желанием запрыгнуть на сцену и передушить находящихся там людей. Отчего идиоты-Вайссы постоянно жаловались на его холодность, отстраненность и замкнутость – выше моего понимания; нужно просто знать, куда смотреть. Маленькие бессознательные жесты, чье единственное предназначение – контролировать любое внешнее проявление эмоций. В конце концов, он рос нормальным мальчиком… Только жизнь выкинула с моим котенком финт и заставила подавить ту часть, где осталась чистота и невинность. Если это возможно, я хочу найти ее когда-нибудь…

Нет, вычеркиваем эту фразу. Я ее найду. Найду ту его часть, о которой он сам позабыл.

Ту его часть, которую я убил три года назад роковой дождливой ночью.

Той ночью, когда я убил его родителей и влюбился в него.

Без десяти четыре утра я стою, прислонясь к запятнанной ржавчиной стене его дома, и безостановочно курю. Разумеется, никотин вызовет рак и в очень отдаленном будущем убьет меня, но сами попробуйте ждать парня, который бодрствует в неурочное время, не имея под рукой никаких человечков-игрушек для развлечения. По крайней мере, в Токио психопаты повсюду, и ожидание никогда не бывает унылым или скучным. За последние несколько часов я прочесал все мозги по соседству и должен заметить, что это самые скучные люди, каких мне только доводилось встречать.

Мне совершенно пофиг, как приготовить тунца миллионом способов… Ну, давайте же, люди! Заведите любовную интрижку или денежные долги – развлеките меня! Клянусь, я подохну от скуки прежде, чем умру от рака легких.

Всего три дня мне потребовалось, чтобы основательно изучить график Айи. Городишко должно быть ему уже основательно примелькался, не то чтобы он с самого начала его интересовал. Он встает в шесть, иногда в семь – если этого требует его тело, идет в больницу, затем на работу, затем в больницу, затем опять на работу – и так до трех или четыре утра, в зависимости от того, как решит его бригадир. Затем мой вымотанный маленький котенок топает домой, стирает одежду, принимает душ и отрубается, пока очередной кошмар не разбудит его вернее, чем будильник.

Что ж, надеюсь, он получил удовольствие, мучая себя эти три месяца, пока я в Токио помогал Кроуфорду все наладить, а затем увязывал несколько оставшихся концов, и только потом мне позволили уйти. Разыскивая Айю Наги угрохал массу времени, что доказывает, как тщательно тот заметал свои следы. Но опять же, Наги тогда с головой ушел в разборки с федералами и сотрудниками SEC, которые дышали Кроуфорду в затылок, и нашему маленькому гению приходилось снова и снова вытаскивать его. В постели Наги, может быть, и подчиняется, но в остальном может быть чертовски агрессивным. Не удивлюсь, если, в конце концов, Кроуфиш окажется снизу.

Я бы заплатил, только бы увидеть видеозапись этого момента… А вот интересно, не захочет ли Фарф подработать на стороне. Все, что от него требуется – это установить купленную мной камеру и переслать мне пленочку…

Ход моих размышлений на тему, где лучше установить камеру в спальне Брэда, обрывается, когда на лестнице слышатся тяжелые, усталые шаги. Быстро привожу в порядок одежду, затем мысленно даю себе подзатыльник за то, что беспокоюсь о внешнем виде. Могу поспорить, что в данный момент ему будет все равно, даже если я предстану перед ним голышом, чтобы это понять, не нужно заглядывать в его голову. Кого волнует, как одет твой враг, который всего три месяца назад с помощью сверхспособностей пытался зверски убить тебя? Нацепив на лицо привычную на-все-наплевательскую улыбочку, я вновь лениво приваливаюсь к стене.

У него уходит еще минут пять, чтобы, наконец, добраться до третьего этажа, что заставляет меня нахмуриться. Когда я сказал, что хорошо изучил график Айи, то имел виду, что знаю до минуты и секунды, сколько занимают определенные действия, и более трех минут ему на подъем по ступенькам никогда не требовалось. Должно быть, с ним что-то не в порядке. Неужто поранился на работе? Я не присматривал за ним сегодня, потому как был занят – закупал в супермаркете соседнего городка все необходимое, что объясняет огромное количество стоящих рядом со мной пластиковых пакетов.

Добравшись до третьего этажа, он поднимает на меня глаза, наконец-то ощутив мое присутствие – впервые за те несколько дней, что я за ним слежу. Тонкое лицо окрашено болезненным, но все равно невероятно соблазнительным румянцем, он щурит затуманенные глаза, чтобы лучше приглядеться. В конец концов, до него доходит, кто перед ними, и его рука устремляется к правому боку, где раньше была катана, затем он проклинает отсутствие оружия.

– … Чего тебе нужно, Шварц? – цедит он сквозь зубы, бросая на меня такой взгляд, которого даже Кроуфорд побаивался.

Я горько улыбаюсь – кто бы мог подумать, что недоверие и ненависть в его глазах могут причинить такую боль, а интонация, с которой он выговаривает имя моей семьи, обжигать.

– А как ты думаешь, котенок? Увидеть тебя, разумеется.

– Ты ищешь мести?

Пожимаю плечами и самым обезоруживающим образом развожу руками.

– Можешь обыскать меня, если хочешь, Айя. Со мной нет никакого оружия, – делаю паузу и, подражая голосам инопланетян в новом научно-фантастическом фильме, бубню: – Я пришел с миром.

Красивый рыжик только сильнее суживает глаза, опасный блеск в них усиливается десятикратно, взгляд твердеет: 

– Тебе не нужно оружие, чтобы убивать, Шварц.

Ох. Кто же знал, что владение паранормальными возможностями принесет столько боли? Я вздыхаю и бросаю на него взгляд «ты что, идиот?».

– Если бы я хотел убить тебя с помощью своей силы, ты был бы уже мертв, верно?

Удивительно, но Айя улыбается, изгиб его губ кажется мне самым прекрасным зрелищем, которое я видел, даже если он источает мрачный сарказм и насмешку.

– Ты больше кот, чем любой из нас, Шварц. Ты наслаждаешься, играя со своей жертвой, прежде чем жестоко оборвать ее жизнь.

На этот раз, я застываю, признавая болезненную правду. Он бросает на меня яростный взгляд, а потом эмоциональный накал спадает, и он достает ключи от квартиры. Возможно, понимая, что ему не избегнуть моего гнева, если я того пожелаю, он спокойно открывает дверь и заходит внутрь даже не оборачиваясь. Я успеваю вставить ногу между дверью и стеной, не давая полностью закрыть дверь, и он тихо вздыхает, оставляя ее открытой, позволяя мне войти. Стоя в дверном проеме, я наблюдаю, как он включает единственную лампочку в центре комнаты, ее тусклого света едва хватает, чтобы ходить по комнате, не натыкаясь на предметы.

Он пошатывается, я кидаюсь вперед, подхватываю его и слегка морщусь, не ощущая в его теле мускулов и жира. Он слабо сопротивляется, сверкает глазами и пинает меня – что по идее должно причинить боль, но чего нет, того нет. Вздохнув, подхватываю его и забрасываю на плечо, он хватает ртом воздух и замирает, вероятно, чрезвычайно сконфуженный своим положением. Не особо церемонясь, роняю его на диван и удерживаю там, пока другой рукой раскладываю кровать. Когда я избавляю его от пыльной и промасленной униформы, он рычит, но лишь бросает на меня угрожающие взгляды. Твою мать, это что, моторное масло? Позже надо будет сжечь это. Пыль и грязь я еще могу снести, но к моторному маслу мой котенок даже близко не должен подходить.

– Что ты делаешь? – вполне резонно интересуется он, что-то не нравится мне слабость в его голосе, хотя его взглядом по-прежнему можно делать мороженое.

Не прекращая расстегивать множество раздражающих противных пуговиц на его рубашке, я отвечаю:

– Раздеваю тебя.

– Шварц, просто убей меня. Не нужно унижать.

Вздыхаю и приподнимаю его, чтобы стащить эту отвратительную рубашку, затем осторожно кладу его обратно. Отмечаю замешательство в его лихорадочном взгляде и перехожу к расстегиванию ремня.

– Веришь или нет, это последнее, что я бы с тобой сделал.

Он фыркает, мысленно обзывая меня лжецом. Закатив глаза, я избавляю его от ужасных штанов и отношу их в ванну. По возвращении в комнату застаю его пытающимся встать, хмурюсь и рычу. Он нерешительно смотрит на меня, его замешательство возрастает при виде моего злобного взгляда.

– Лежи, глупый ублюдок. У тебя гребаная лихорадка и кто знает, насколько высокая температура. Веди себя прилично, или я вызову сюда Наги, чтобы удерживал тебя своей силой. Ты же не хочешь, чтобы под твоей крышей поселились двое Шварц, верно?

Айя вызывающе смотрит на меня, но такой поединок взглядов ему не выиграть, особенно, когда я здоров, а он нет. Наконец, сдавшись, он плюхается обратно на кровать, закрыв глаза и признав поражение. Зная, что мальчишка не попытается снова выкинуть этот трюк, я обыскиваю квартиру, пока не нахожу запасную одежду, чтобы согреть его, и ненужную тряпку. Намочив тряпку в теплой воде и изображая преданную сиделку, начинаю осторожно смывать грязь с его тела, лишь слегка прикасаясь, безо всякого сексуального подтекста. Господь свидетель, как же это тяжело, особенно когда объект моей любимой фантазии для мастурбаций лежит передо мной обнаженный. Но секс – это последнее, о чем я сейчас думаю – выбить дурь из прекрасного котенка за то, что о себе совершенно не заботился – куда более насущная задача, чем затрахать его до беспамятства. Этим мы займемся позже.

Отмыв его от пыли и сажи, возвращаюсь в ванную и откладываю тряпку в сторонку, сделав для себя пометку, отстирать ее позже, а то котенок рассердится. Вернувшись, с огромным изумлением обнаруживаю, что Айя уже заснул, свернувшись в комок на постели. Мне-то казалось, что надеяться на его доверие напрасно, и посмеиваюсь над ним – так ослабить свою осторожность, что заснуть перед бывшим врагом. Но опять же, возможно с его точки зрения, если я пришел, чтобы убить его, а он не в состоянии оказать сопротивления, не имеет значения, спит он или нет. Эта мысль останавливает мою веселость быстрее, чем вы сможете сказать «суши».

Не знаю, откуда взялось это «суши». Плевать.

Тихонько приподнимаю его и одеваю так осторожно, как только могу, он протестующее скулит, а потом вновь затихает. К счастью, а может и к сожалению, он не просыпается даже когда я укутываю его в одеяло. Теперь, покончив с первоочередной задачей, принимаюсь за перетаскивание продуктов, оставленных в холле за дверью. Так и знал – парень докатился до того, что во всей его квартире нет ничего даже отдаленно съедобного, не говоря уж про кастрюли. Сначала раскладываю свежие продукты, затем банки и кухонную утварь и под конец – столовое серебро и китайский фарфор. Не удивительно, что когда я заканчиваю, солнце уже высоко. Окидываю взглядом маленькую квартирку, закатываю глаза на отсутствие телефона и приступаю к поиску информации. В конце концов, обнаруживаю телефонные номера ресторана и мастера строительной площадки, мой котенок из тех, кто никогда не выбрасывает то, что ему дают, звоню в ресторан и сообщаю, что он болен, и звоню на стройку, чтобы заявить о его уходе.

Да, с моей стороны это самонадеянно, но я не допущу, чтобы он продолжал работать на стройке, даже если у нас дойдет до драки. С настоящего момента он будет спать и есть по графику, чтобы вернуть себе сходство с нормальным человеческим существом, или мое имя не Шульдих.

 

Айя

Возможно, в первый раз за эти годы я просыпаюсь с настоящим чувством комфорта и уюта, несмотря на то, что нос у меня заложен и голова тяжелая. Первое, что я замечаю, это восхитительный аромат, а потом я чувствую, что страх, паника и чувство вины, обычно сопровождающие мое пробуждение, сейчас отсутствуют. Поворачиваю голову и с удивлением вижу огромный – по моим меркам – ассортимент блюд на столике-кодацу, стоящем в нескольких дюймах от меня.

Я сажусь, разглядывая квадратный столик в центре моей квартиры. С кухни доносится шкворчание и открывается вид на множество кастрюль и висящих на крючках сковородок, которые я вижу первый раз в жизни, продукты и блюда, рецепта которых я не знаю. А даже если бы и знал, результат не был бы столь прост, но элегантен. Обвожу взглядом свою маленькую комнату, слишком шокированный, чтобы даже как следует злиться на того единственного человека, который мог набраться наглости все поменять в моей квартире, не поставив меня в известность.

Кроме стоящего в центре комнаты столика-кодацу, также появились четыре одинаковых мата для сидения и постельные принадлежности, свернутые в рулон и аккуратно убранные в уголок. Стопка ДВД и видеоигр возвышается на моем длинном и доселе неиспользуемом бюро, рядышком пристроились большой телевизор и игровая приставка. По другую сторону расположились книги, которые, судя по заголовкам на обложках, кажутся интересными и интригующими, и которые стоит оставить, даже если я вышвырну прочь все остальное, включая притащившего их гребаного немца. Черт, даже светильник теперь флуоресцентный, из тех, которые обеспечивают лучшее освещение по ночам. Медленно встаю с постели и хмурюсь при виде нового одеяла, укрывавшего меня ночью, слишком теплого с моей точки зрения, и медленно топаю на кухню.

Отчетливо слышно как под душем кто-то фальшиво напевает немецкую песенку, а вот и горшочек медленно булькающего мисо-супа по соседству с кипящей овсянкой – лучшей пищей для больных. Открываю холодильник, и мои глаза распахиваются при виде забитых под завязку полок, там лежат продукты всех пяти пищевых групп, даже шоколадный соус и упаковка с пивом. В морозилке обнаруживаются замороженные продукты и два вида мороженого, которое я любил, когда ходил в школу. Пока я раздумываю, чем облить немца, когда он выйдет – кашей или мисо-супом, гнусавый голос произносит: 

– Ты зачем выбрался из постельки, котенок? Знаешь, котятам нельзя на кухню.

Как можно осторожнее прикрыв дверцу холодильника, я оборачиваюсь и бросаю на Шварца свой, как я надеюсь, полный ненависти яростный взгляд: 

– Какого хрена ты делаешь?

– Я думал, это очевидно, – лыбится он, помахивая обернутым вокруг шеи полотенцем, – Я готовлю еду, а поскольку процесс это длительный, решил быстренько принять душ.

Бросаю еще более злобный взгляд; я не это хотел узнать. Забавно выгибая левую бровь, он прислоняется к маленькому бару, разглядывая меня со своей раздражающей ухмылкой:

– О, разве ты не знаешь, котенок? Я теперь твой новый сосед по квартире.

При этих словах у меня глаза лезут на лоб – можно подумать, что я должен это знать и сам виноват, что забыл. Вернув себе дар речи, ухитряюсь достаточно интеллигентно поинтересоваться: 

– …Чего?!

Шульдих заливается смехом и, огибая бар, подходит ко мне и кладет ладонь мне на лоб. Я вздрагиваю и смущенно моргаю, в его топазовых глазах быстро мелькает вспышка боли. Как ни в чем ни бывало, он начинает выпихивать меня с кухни:

– Возвращайся в постель. И не забудь надеть ту куртку, которую я положил рядом с тобой, понял? Неужто никто не научил тебя, как о себе заботиться? Мрак!

Позволяю ему полу-вывести, полу-вытолкать меня, а потом сижу на кровати и стараюсь своим затуманенным сознанием понять, что именно этот человек пытается сделать. Он мог убить меня вчера в любое время, а вместо этого сейчас готовит мне обед.

Стоп, обед?

Бросаю быстрый взгляд на будильник и резко втягиваю в себя воздух при виде цифр 1:30 дня. Поднимаюсь, чтобы переодеться, и тут же Шульдих вновь оказывается рядом и выхватывает одежду у меня из рук: 

– Ох, нет, нет, нет. Пока я не разрешу, будешь только лежать в кровати, – отчитывает он меня, как будто с ребенком разговаривает.

Поворачиваюсь и бросаю на него негодующий взгляд, с отвращением отмечая, что хотя я выше большинства японцев, но он возвышается надо мной на добрых три дюйма, будто я гном какой-то. Вынудив меня второй раз за день лечь в постель, он качает головой и удаляется на кухню, чтобы присмотреть за супом и овсянкой:

– О, и знаешь ли, совсем не нужно каждый день менять цветы у Айи-чан. Они простоят еще дня три. 

Я рычу и бросаю на него свирепый взгляд, наверняка ведь он узнал мой распорядок дня, покопавшись в мозгах. Ненавижу такие штучки. 

– Не твое дело, – шиплю я.

Шульдих слегка хмурится, некоторое время разглядывает меня, а затем водружает на стол две миски овсянки и тарелку мисо-супа и вздыхает: 

– Ты должен признать – я проницателен, очарователен, не говоря уж о том, что невероятно красив. Так что, вполне естественно, медсестры в больнице добровольно поделились информацией, мне даже рта раскрывать не пришлось. В делах столь тривиальных мне не нужен мой талант. И, да, котенок, теперь ты можешь усадить сюда свою симпатичную маленькую попку и приступить к обеду.

При упоминании о пище, я отвожу глаза, возвращается чувство вины за потраченные продукты. Остаюсь в постели, не имея ни малейшего желания есть. Ненавистный немец минут пять наблюдает за мной, а потом драматически вздыхает. – Что ж, видимо, придется мне просто выбросить эту порцию, потому как я ее не осилю, – он встает и начинает собирать нетронутые тарелки. Бросаю на него недобрый взгляд, неужто он решится на столь гнусный акт истребления пищевых продуктов. Но когда он выходит на кухню собираясь вылить суп, я кричу: 

– Ну хорошо! Перестань!

Он оборачивается, на его губах играет триумфальная улыбка, и до меня доходит, что я попался. Он знал мои моральные принципы, или как это частенько называл Йоджи, «бзик», еще до того, как начал готовить. Я готов поспорить на те небольшие деньги, которые у меня есть, что он предвидел мои действия и придумал контрдоводы еще до того, как я произнес первое слово после пробуждения.

Я вне себя от злости, ибо, скорее всего, для добывания этой информации он использовал свой дар.

Усаживаюсь на мат напротив него, беру в руку палочки и пробую лосося под соусом терияки, наслаждаясь его изысканным вкусом. Я был сыном банкира, и моя тогдашняя жизнь, какой бы недолгой она не была, протекала в материальном благополучии, что включает еду из лучших ресторанов главных городов Японии. Однако этот обычный традиционный японский завтрак для больного превосходит все, что я когда-либо пробовал.

И это приготовил человек, которого я ненавижу, и который, по идее, ненавидит меня настолько, что решил поиграть со мной, прежде чем прикончить.

Четверо суток, пока лихорадка не ослабла, я не покидал своего дома, и все это время меня кормили три раза в день как в пятизвездочном ресторане и пичкали лекарствами, от которых меня сразу же начинало клонить в сон. За это время моя квартира преобразилась из пустого пространства в удобное жилище, противно сказать, для двоих. Насильно ворвавшись в мою жизнь без моего согласия, за эти несколько дней он решил добавить еще китайского фарфора и столового серебра, и даже позаботился, чтобы они неплохо сочетались друг с другом, а также обзавелся множеством других излишеств, которые по его утверждению принадлежат ему, и поэтому мне нельзя их выкидывать. Теперь у нас есть книжная полка для книг, ДВД и игр, которые он купил, внезапно в квартире обнаружился кабель для телевизора и вполне работающий телефон. Мое обиталище превратилось во вполне приемлемое и уютное жилище.

И это безумно меня раздражает.

 

 

Айя

Осознав, что я избавился от надоедливого гриппа, который не позволял мне вышвырнуть немца прочь, я просыпаюсь гораздо раньше, чем предыдущие четыре дня. Глянув на будильник, понимаю, что сегодня уже не успеваю навестить Айю-чан, но хотя бы успею на работу до того, как немец снова примется баловать меня. Его тактика меня уже вконец достала, и в качестве противодействия, я решаю смыться раньше, чем он проснется. А поскольку работа занимает у меня большую часть дня и ночи, то можно беспокоиться лишь о том, что буду видеть этого типа всего два часа из двадцати четырех.

Но мои надежды рассыпаются в прах, когда я вижу, что столик-кодацу, который сворачивают и убирают каждую ночь, а на его месте расстилают постель телепата, уже вернулся на свою дневную позицию и на нем стоит прикрытый салфеткой отлично приготовленный завтрак. На столике записка, в квартире никого. Всякий раз, когда он дома, то старается шуметь, как только может – если я уже проснулся, а когда я засыпаю, телевизор работает еле слышно. Быстро осмотревшись, убеждаюсь в отсутствии немца и слегка хмурюсь – неужто он снова отправился по магазинам? Вздохнув, усаживаюсь на мат и читаю записку.

«Мой маленький котенок (рядом набросок кота), завтрак на столе. Если я найду его нетронутым, то просто выброшу. Сам знаешь.
Твой чек за работу на стройке лежит на столе. Я позвонил твоему мастеру и уволился от твоего имени. Отсутствие сна для тебя вредно – особенно для твоей красоты. А чтобы порадовать мои глаза, твое личико должно постоянно оставаться красивым. Даиро-сан был настолько любезен, что выдал тебе зарплату за целый месяц, правда же, он лапочка? ^v^ 
Увидимся позже! (сердечко)
Твой Любимый Красавец Шульдих.»

В полном офонарении я сижу на мате, никакое проклятье на известном мне языке не в состоянии описать моей ярости на этого немца в данную минуту. Открываю конверт, и, разумеется, нахожу там минимальную зарплату за месяц работы на стройке. Я считаю совершенно недопустимым, что мастер отдал мои деньги какому-то незнакомцу. Но ведь вполне возможно, что немец воспользовался своей телепатией, чтобы надавить на бедного работягу.

 

Поскольку в доме теперь есть телефон, хотя от него масса беспокойства, я решаю воспользоваться им. Нахожу номер мастера и звоню ему, первый раз за три месяца пользуясь телефоном. Мне отвечает заспанный голос, узнав, кто говорит, он отчаянно тараторит, что больше не может нанять меня, даже если я хочу вернуться, и в радиусе десяти миль от города он не знает никого, кто даст мне ночную работу. Стараюсь говорить спокойным тоном, обещаю ему полную безопасность и, наконец, вытягиваю из него, почему именно меня больше нигде не примут на работу позже восьми вечера. Выясняется, что Шульдих прихватил с собой небольшой пистолет и со своей непременной милой улыбочкой, которую Даиро-сан обозвал «улыбкой Сатаны», посоветовал ему распространить новость среди всех работодателей, чтобы не смели нанимать меня. Тот с радостью повиновался.

Благодарю запуганного человека и вешаю трубку. Не в состоянии сдерживать гнев шарахаю кулаком по кухонной стойке, чтобы болью унять свою ярость. Нет смысла злиться, что сделано, то сделано. Я вздыхаю, чувствуя себя измученным, хотя только что проснулся, и начинаю готовиться к работе. По крайней мере, вряд ли он уволил меня и с дневной работы.

 

Прихожу в ресторан за десять минут до восьми часов – неточно рассчитал время, поскольку давно не завтракал и не знал, сколько времени это занимает. Как только я начинаю переодеваться в униформу, сзади появляется Кейко и, смеясь, ощутимо шлепает меня по спине. 

– А он отлично поработал! Только посмотри на себя, набрал немного веса и стал больше походить на человека!

От сильного шлепка у меня перехватывает дыхание, вздыхая, я до конца застегиваю свою рубашку. Хмуро изучаю низенькую полную женщину и решаю косить под дурачка: 

– Кто?

– Кто же еще? – вместо нее отвечает глубокий баритон позади меня, и я чувствую, как волосы у меня на затылке встают дыбом. Оборачиваюсь и распахиваю глаза при виде немца – в рабочем фартучке.

С дурацкой эмблемой с головой рыбы посередине.

– Нравится? – широко улыбается Шульдих, невероятно довольный моим обалделым видом. Он игриво кружится вокруг своей оси, а я только морщусь от отвращения. – С сегодняшнего дня мы с тобой работаем вместе! Это же потрясающе, котенок, да!? – осведомляется он, используя наиболее раздражающий меня тон, и получает в ответ мой смертельный взгляд.

Свирепо смотрю на него. 

– Какого хрена ты вытворяешь? – Шульдих фальшиво изображает обиду и, надувшись, цепляется за Кейко, которая изо всех сил старается не расхохотаться. – Ну, если я хочу жить с тобой, мне нужно зарабатывать деньги на квартплату, верно? Вот я и устроился на работу, куколка.

Я выгибаю бровь при этом заявлении, но годы практики позволяют мне сохранять на лице нейтральное выражение. Я больше чем уверен, что видя мой гнев, он ужасно радуется, и собираюсь лишить его этого удовольствия. 

– Кюоши-сан должно быть ослеп, – спокойно замечаю я, надеваю свой фартук и готовлюсь к работе.

Он драматично вздыхает и падает на руки моей наставницы, которая смеется уже в голос: 

– Ох! Как низко ты меня ценишь, мой дорогой! Разве ты не знаешь, что я вполне потяну на профессионального шеф-повара пятизвездочного ресторана. Ты поразил меня в самое сердце!

С трудом противлюсь желанию закатить глаза и прохожу мимо заливающегося смехом дуэта, удивляясь сам себе, что злюсь на то, как славно спелись Кейко и Шульдих. Если она хочет иметь в друзьях этого идиота, кто я такой, чтобы спорить.

Кейко появляется из задней комнаты, когда я уже убрал все стулья со столов и начал вставлять салфетки в металлические держатели. 

– Честно говоря, я не понимаю, почему ты так злишься на Шульдиха, – произносит она, а я демонстративно ее игнорирую, наполняя баночки для приправ соответствующими соусами. Привычная к моему молчанию, Кейко продолжает говорить, как будто я ей ответил. – В смысле, он очевидно часть того прошлого, о котором ты никогда не упоминаешь, что все мы уважаем и все такое… Но он приехал к тебе, и насколько я вижу, общение с ним идет тебе на пользу. И он заставляет тебя нормально питаться.

– Не люблю зря расходовать продукты, – медленно откликаюсь я, расставляя на столах подносики с приправами. Кейко ходит за мной по пятам с салфетками, на ее лице ясно написана решимость.

– Ты же вообще ничего не ел! Чем бы это не угрожало, все равно хорошо, что он за тобой присматривает. Ты сам не знаешь, насколько похорошел всего за четыре дня!

– … …

– Слушай, я, конечно, знаю много меньше, чем ты, но вижу, что он очень о тебе заботится. Так почему бы не вести себя с ним вежливо, поскольку я что-то сомневаюсь, что ты легко избавишься от своего нового соседа по квартире? И, кроме того, тебе нужен кто-то, кто не даст тебе съехать с катушек. Ты же совсем ничего не ел… И ведь, в отличие от меня, тебе диета не нужна!

– …..

– Отлично, можешь молчать и дальше, но я на его стороне и Кюоши-сан уговорю. Тогда ты окажешься в одиночестве, и тебе придется уступить!

Я вздыхаю, возвращаюсь к стойке и оборачиваюсь к Кейко: 

– Хорошо. Ты выиграла. Но стоит ему только перейти границы моего терпения – и он будет спать на улице.

Кейко только улыбается – слишком победно на мой вкус: 

– Я ему так и передам.

Глава 3 Сарабанда*

* Прим.переводчика: Сарабанда (исп. zarabanda) — старинный испанский народный танец. Изначально являлся испанским аналогом русского плача: исполнялся на похоронах, поэтому имеет трагическое звучание. В XVII—XVIII вв. распространился в Западной Европе как бальный танец
(Материал из Википедии) 

 

Сентябрь 2004

 

Шульдих

Сказать, что наша жизнь после той первой ночи превратилась в Рай – преуменьшение. В смысле – ну кто знал, что под толстенным слоем индифферентности залегает душа искателя приключений? Верный своему слову (как всегда), на следующий после той чудесной ночи уикэнд я отправился в Осаку и привез оттуда по меньшей мере две дюжины высококачественных порно-кассет, как местного так и импортного происхождения. Мы договорились, что будем их смотреть только если у него будет соответствующее настроение и выбросим те, которые ему не понравятся. В том смысле, что я закупил кассеты с разным рейтингом, от стильных «просто секс один-на-один» до навороченных вещиц вроде БДСМ и групповушки, просто чтобы проверить, что отпугивает и что заводит моего котенка. В результате, к огромному моему удивлению, он не отверг ни одну, а только невероятно от них заводился. После долгих отрицаний с восхитительным румянцем смущения, он в конце концов осознал, что секс – совсем не плохая штука, если, конечно, ты им занимаешься с тем, кого любишь.

А он так яростно отрицает, что любит меня, и в то же время выкрикивает мое имя каждый раз, достигая пика.

Уже совсем скоро я завладею моим маленьким котом… и навсегда оставлю себе. Ничего не могу поделать, при этой мысли я расплываюсь в дурацкой улыбке, а он бросает на меня яростные взгляды, подозревая о ходе моих размышлений.

Ой, подушкой по голове это НЕ ЧЕСТНО, проклятье!

Ну ладно! Поставь на место чертову кастрюлю! Если не готовишь – не трогай посуду!

Думаю, что когда на следующее утро мы позвонили и сказались больными, весь городишко знал, что происходит. Для меня всегда было загадкой, почему маленький провинциальный городок оказался таким открытым для наших отношений, меня даже подбадривали, когда Айя еще ни о чем не подозревал, а я уже дошел до ручки. Не то чтобы я возражал, разумеется. В смысле, Кейко и ее сестры хранят яойные додзинси на видном месте в комнатах, а их мамаша даже помогает их публиковать, когда у нее есть время. Поэтому преподнеся ей три трехслойных дьявольских шоколадных торта (два добавочных в знак благодарности) и тем самым заставив ее поправиться еще на три фунта, я загнал ее в угол и задал вопрос об этом удивительном факте. Она заморгала и, смеясь, отмахнулась:

– О, это легко. Их здесь полно!

Я приподнял бровь: 

– Это что, город геев?

– Нет!! – зашлась она смехом. – Но на пляжах летом всегда болтается множество парочек, обычных и геев, наших и иностранцев. Черт, в прошлый раз миссис Ханесу шла с рынка домой, чтобы успеть на вечернюю мыльную оперу, и наткнулась на парочку трахающихся в кустиках парней! Классика!!!

Мои глаза стали величиной с тарелку, и я с огромным интересом спросил: 

– А потом? Что случилось?

– Она выронила купленный соевый соус и потребовала у одного из них заплатить за него, а затем предложила им воспользоваться ее собственным домом, если она получит кассетку с этой записью и возможность продать ее в интернет!! В результате, они стали лучшими друзьями и эти парни до сих пор посылают ей подарки на Рождество.

Столь лакомый кусочек меня не удивил, но я еще никогда не переживал Летний Ад. Судя по разговорам, когда придет лето, ресторан будет столь загружен, что мне потребуется хирург и костоправ. Когда я спросил об этом Айю, он покачал головой, ибо пока лично он с летним наплывом не сталкивался и не особо горел желанием на него полюбоваться.

После нашей первой ночи он потихоньку, но заметно стал меняться. К лучшему, как мне кажется. В смысле, я рад, что он начал больше со мной разговаривать, беседа из одного-двух предложений разрослась в полноценный диалог, скупые «да» или «нет» превратились в конкретное выражение своего мнения. Когда он впервые сообщил мне, что не любит игры-стрелялки от первого лица, я был поражен до глубины души, решив, что это напоминает ему о прошлом, я был в таком восторге, что немедленно прыгнул на него и принялся целовать – пока он не отпихнул меня. Мне кажется, время от времени я подмечаю след улыбки – как правило, когда я придуриваюсь, или когда он доволен тишиной, хорошей книгой и хорошо приготовленным чаем. У меня это вызывает ликование, не нужно заглядывать в его сердце, чтобы понять, что его исцеление медленно, но началось.

Процесс будет долгим, но я ничего не имею против того, чтобы быть рядом и видеть возвращение того Рана, которого я видел на фотографии. Плохо то, что эти перемены также привлекают множество нежеланных «пчелок», также известных как заинтересованные воздыхатели, и мне приходится постоянно быть начеку.

Еще один повод для радости появился несколько недель назад, когда Айя попросил у меня помощи. Я читал один английский роман, когда он подсел ко мне и, хотя и пытался скрыть свою нервозность, легкая дрожь его пальцев, перекладывающих яблоки на столе, выдавали его с головой. Я отложил книгу в сторону и улыбнулся. К моему удивлению, он указал на нее: 

– … Научи меня… английскому, пожалуйста.

– А?

Он нахмурился и скрестил руки: 

– Я так и не окончил школу – благодаря вам.

При этом обвинении я поморщился. Давным-давно, на занятиях по психологии я узнал, что говорить о пережитых страданиях – это признак выздоровления, но мне по-прежнему больно, что это я украл у него ту жизнь, которую он заслужил.

Сжав его лицо в ладонях, я вздохнул, не зная, как просить прощения за свой величайший грех. Кивнув, я нежно поцеловал его – я получаю от этого больше удовольствия, чем от секса – и потерся носом. 

– Что ж, как насчет того, чтобы заниматься дома, чтобы ты мог поступить в колледж? Надеюсь, в Японии есть программа заочного обучения?

Айя с сомнением глянул на меня: 

– Ты?

– Эй, ты меня обижаешь. Только потому, что я не люблю пользоваться мозгами, не означает, что их у меня нет, понятно? К твоему сведению, лапуля, Эсцет позаботились, чтобы мы закончили колледж еще до 15 лет, и это помимо специальных тренировок способностей, стратегического планирования боя и прочей чепухи. Я считаю, что прекрасно могу обучить тебя математике, истории и так далее.

Так и начались наши занятия. Айя с легкостью вошел в ритм несмотря на многолетний перерыв – ничего другого я от него и не ожидал. По многим предметам он был просто блестящим студентом, схватывал на лету, будто никак не мог насытиться. Он наслаждался учебой, и мне не приходилось контролировать выполнение им заданий. Математика оказалась его слабым местом, поскольку твердой базы не осталось. А если много лет не пользоваться вдолбленными тебе в голову каким-то лысым учителишкой в школе алгоритмами, то они быстро забываются. Но этот парень схватывал на лету и, могу сказать, прогресс впечатлял. Даже странно, почему его не завербовали Эсцет – из него бы вышел отличный помощник элиты, пусть даже и без сверхвозможностей.

Телефонный звонок прерывает мои разбредшиеся мысли, и при виде яростного взгляда, брошенного в мою сторону за то, что я вернул в его жизнь эту досадную вещицу, я расплываюсь в улыбочке: 

– Моши-моши?

Хм, думается, звук его деликатного голоса, старающегося изо всех сил не выдать раздражения, стоит его взглядов…

– Понятно… Благодарю вас, – он кладет трубку и возобновляет путешествие из кухни к столику, где я восседаю. Как только он ставит на стол чайник, я обхватываю его руками за талию и затаскиваю к себе на колени, чтобы иметь возможность покусывать его шею сзади.

– Кто это был?

– Из книжного магазина… прибыли твои книги Толкиена, – отвечает он, стараясь усесться поудобнее. За месяц мы продвинулись от пугливого шараханья при каждом нежном прикосновении до того, что привыкли к ним и даже пользуемся ими. Разумеется, то, что я не отпускаю его, невзирая на все попытки вырваться, тоже один из факторов. Я намного счастливее, когда Айя располагается у меня на коленях, чем когда он сидит напротив. Каждый день и каждую ночь я вновь и вновь даю ему это понять, и теперь я уверен, что несмотря на всю его упертость, наконец, это до него дошло.

Только придется как-нибудь разобраться с тем новым клерком в книжном магазине… Как он только посмел на днях проверять моего Айю… Вот интересно, что больше подойдет: ножи или пистолеты?

 

Йоджи

Гуляя по переполненной улице, я поражаюсь, как лето выманивает столько людей из самых разных областей в этот крохотный городок, который в межсезонье совершенно пуст. Солнечные очки на глазах и засунутые в карманы руки придают мне вид гуляки в поисках подходящей девчонки для летнего романчика, а обтягивающие светло-голубые джинсы и черная рубашка привлекают множество цыпочек куда бы я ни шел. Что интересно, почему-то только столичные девушки западают на меня, а местные простушки остаются равнодушными к моему шарму, отчего задавать вопросы представляет сложнее обычного.

Минул почти год с тех пор, как наш великий лидер поднял свою симпатичную задницу и бросил нас, от чего, как мне кажется, все пострадали. Мы, все трое, до различной степени, были влюблены в рыжика. Оми в подростковом возрасте видел в нем старшего брата, а достигнув половой зрелости, не отказался бы заняться с ним милым-премилым сексом. Лично я хотел бы трахать его денно и нощно, до тех пор, пока тот не сможет ходить, чтобы он стоял передо мной на коленях и вымаливал мой член. Кен, как существо более подчиненное, хотел бы улечься с ним перед камином с шампанским и томиком стихов и предаться страстному сексу, как в любовных романчиках. Само собой, все мы его хотели, но он никогда не понимал наших намеков. Давным-давно мы пришли к соглашению, что не будем вынуждать или торопить его, пока он не выберет одного из нас.

Но его побег все изменил. Некоторое время мы думали, что это будет как в последний раз, и что мы с легкостью сможем найти его, а затем пошлем кого-нибудь из Критикер, с ужасающим прошлым, который драматично убедит рыжика. Смерть Ботана была неожиданной, но чертовски уместной. Айя был так раздавлен смертью этого агента Критикер, что оставался с нами вплоть до падения Эсцет. Но мы никак не ждали, что он снова сбежит, и на сей раз, так хорошо заметет следы, что у нас уйдет масса времени, чтобы выследить его. Если бы не яойные додзинси с похожим на него персонажем и покупка иностранных книг в небольшом городе, мы бы никогда не вычислили нашего рыжика. На сей раз у нас был приказ удержать его при себе пока Персия лично не отпустит его, не важно какой ценой.

Можно подумать, нам нужны приказы в таком деле.

Июльское солнце печет немилосердно, моя шелковая рубашка уже пропиталась потом и неприятно липнет к телу. Я про себя проклинаю жару и обмахиваюсь папкой с файлами, надеясь таким образом охладиться. Информации у нас почти нет, он очень хорошо научился прятаться за годы работы в системе. Единственные сведения просочились из Осаки, где его иногда видели, и нескольких он-лайн запросов, где какие-то девушки описывали увиденного ими в отдаленном городке рыжего красавца. Но вот существование «соседа по комнате» удивило нас безмерно, ибо он никогда и ни с кем не любил делить свое персональное пространство. Опять же, выходит, на самом деле мы его совсем не знали, учитывая, что мы искали его в дорогих районах и пропускали такие вот городки.

Дойдя до единственного книжного магазина в городе, я замираю на полушаге, поскольку вижу того, чей образ преследует меня с тех пор, как я впервые увидел его стоящим снаружи нашего магазина. Его волосы стали длиннее, они завязаны в свободный хвост, перетянутый резинкой лавандового цвета, которую он слегка подергивает, как будто хочет ее снять, но не осмеливается. У его ног лежат несколько пластиковых пакетов с продуктами из местного супермаркета, и судя по виду, продуктов там хватило бы на двоих.

А я и не знал, что он готовит…

И тут мне кажется, что я прирос к месту. Из книжного магазина выходит проклятый немец из Шварц. Он вручает Абиссинцу бумажный пакет с книгами, целует его в щечку, а затем нагибается и забирает продукты. Айя слегка хмурится и протестует, желая взять на себя часть пакетов, но его протесты легко отметаются и заглушаются еще одним поцелуем. На расстоянии я следую за ними до дома, почти всю дорогу этот ублюдок-мозготрах болтает, а Айя иногда вставляет словечко. На его лице слабая улыбка, которую мы никогда не видели раньше. Должно быть это какой-то трюк. Нет, я помню, как читал что-то такое… Какой-то синдром… когда людей похищают и они влюбляются в похитителя. Иначе с чего бы нашему Айе так ему улыбаться? Он наш! А если кто и сумеет пробиться сквозь его лед, то это должен быть я! Сколько раз я ухаживал за ним, помогал укрыться от фанаток, спасал на миссиях… Как он может так мне отплатить?! Это ко мне должна быть обращена его улыбка! Он должен быть моим!

Группка девочек, в лучшем случае, ученицы средней школы, проходят мимо этой парочки и хихикают. Проказливая улыбка расцветает на лице Шульдиха, и внезапно, к огромному моему отвращению, он наклоняется и глубоко целует Айю. Девчонки визжат и возбужденно подпрыгивают, а мои ногти до крови впиваются в ладонь, чтобы только не придушить немца прямо здесь и сейчас. Нет, пока его нельзя убивать. Сначала надо спасти Айю от злодея, а вот потом можно убить Шульдиха. Содрать с него кожу, дюйм за дюймом, мускул за мускулом, ободрать его до костей. Его крики будут лучшей музыкой для моих ушей.

Шульдих скалится, его улыбочка так меня раздражает, будто иголки втыкаются прямо в нервы, а он разворачивается и с протянутой ладонью направляется к девчонкам, тем самым патетически намекая на «оплату услуг». Те хохочут и щедро выдают ему мелочь, после чего он склоняется в насмешливом поклоне и возвращается к ожидающему его Айе, который ужасно покраснел и весело улыбается.

– *И что ты здесь делаешь, Балинез?* – неожиданно звенит в моей голове гнусавый голос, я прищуриваюсь и застываю на месте, глядя им вслед.

Мысленно шиплю в ответ: 

– *Забираю нашего друга обратно. Что ты с ним сделал?*

– *Ничего такого, чего бы ты не видел. Но я больше не позволю запустить в него ваши грязные когти, так что лучше бы тебе сдаться.*

– *НАШИ грязные когти? Да как ты смеешь, Мастермайнд! Это ты вцепился своими когтями в разум Айи! Держишь его заложником и измываешься над ним? Больной ублюдок!*

Издевка в ответ: *Какое у нас воображение, Балинез. Ты этого хочешь, а не я. Вы с котятами почти уничтожили в Айе желание жить. У меня ушли месяцы, чтобы научить его улыбаться и положить конец его самоубийственным порывам, и я не позволю забрать его обратно в Ад*. – после чего он обрывает связь.

Я рычу, меня трясет так сильно, что солнечные очки падают, и я зло крушу их каблуком. Это ему с рук не сойдет, или мое имя не Кудо Йоджи.

 

Айя

– … итак, разница между ‘can, could, will, would’ зависит от времени, ты используешь их, когда… – говорит Шульдих, указывая на выписанный из США по почте учебник, который как-то особенно хорошо объясняет грамматику и ее применение. Я смотрю на него, слышу, но не вслушиваюсь. Уже где-то с неделю я только это и делаю – просто смотрю на него, на его движения, и позволяю себе просто наслаждаться его обществом.

На…наслаждаться? С каких пор я нахожу его общество блаженством вместо проклятия?

Поначалу я без особых протестов позволил ему остаться, потому что пришел к выводу, что позволить ему мучить себя – лишь еще один способ расплаты за грехи, и когда придет время я смогу умереть счастливым. Его назойливое присутствие и настырность невероятно злили меня, но много раз, когда что-то напоминало мне о прошлом, именно его громкий голос отвлекал меня. Думаю, именно благодаря ему у меня не осталось времени горевать над прошлым, вместо этого приходилось придумывать способы заткнуть его, чтобы он не приставал ко мне с обыденными, скучными вещами. Но…. Я никогда не думал, что действительно смогу жить снова. Когда умерли родители, а Айя-чан погрузилась в кому столь глубокую, что даже врачи не надеялись на ее выздоровление, я поклялся жить только ради мести. Я не знал, что цена за месть будет столь высока. Но несмотря ни на что, у меня снова появились друзья. Нормальная работа, небольшая, но чистая, не омытая кровью зарплата, и что-то вроде семьи.

И все же я не понимаю… Как я могу чувствовать себя больше «дома» с ним, в то время как с Вайсс я задыхался? Именно по этой причине я и ушел. Они не были плохими людьми… каждый из нас тащил на плечах свою ношу, но стоило нам собраться в одной комнате, будь то комната для миссий, или гостиная, я безотчетно чувствовал себя… грязным. Как будто моя одежда насквозь пропиталась кровью и я в ней тону. Вот почему я никогда надолго не оставался в общей комнате и, приняв миссию и выработав стратегию, сразу же уходил. Находиться рядом с кем-нибудь из них в магазине было вполне нормально – там всегда было открытое пространство. Но в закрытом помещении меня вечно одолевало желание убежать. Я доверял им свою жизнь, но обрести душевный покой рядом с ними не мог.

А этот человек… который ответственен за нажатие кнопки и взрыв, который хотел убить меня, а я его, тот, кто похитил Айю-чан, чтобы использовать ее против меня, и которого я когда-то презирал всей душой – он вернул мне давным-давно позабытые мир и покой. Черт, мне сейчас сколько, двадцать четыре? А чувствую я себя восьмидесятилетним. Но его шутки, дурачества и его любовь постоянно напоминают, что мне всего двадцать четыре, и что вести себя я должен соответственно. С ним я обрел невинность, о которой позабыл, и заново открыл для себя красоту. Он без устали напоминает мне, какой вкусной может быть пища, как гипнотизирующее может звучать музыка, какими прекрасными могут выглядеть цветы и сколько счастья могут принести люди.

Пока я был в Вайсс, цветы были лишь деликатным товаром на продажу. Сейчас они для меня – живые существа, полные значения.

К своему изумлению, я обнаружил, что у него есть совесть. Он никогда не сожалел ни о чем сделанном в прошлом, за исключением его – нет, их стиля убивать всех, имеющих отношение к мишени. Я никогда этого не понимал, считая актом жестокости – пока у нас не зашел об этом разговор. Мы смотрели иностранный фильм на ДВД, там убийца-контрактник методично уничтожал свою жертву, его родителей и детей, даже если они жили далеко.

– Какая жестокость, – прокомментировал я окончившийся фильм, вздрагивая всем телом от отвращения и накатившихся воспоминаний.

Некоторое время он изучал меня, потом поднялся и вновь наполнил тарелку чипсами. Усаживаясь обратно, он вздохнул. 

– …Нет, это не жестокость.

– Как это, не жестокость? – выкрикнул я, и не задумываясь, отвесил ему пощечину. Он даже не поморщился от удара, только взял мою покрасневшую от шлепка ладонь, и нежно поцеловал пальцы.

– Маленький мой котенок… Каким же ты можешь быть глупым, – усмехнулся он. – У тебя одностороннее мышление… Подумай. Если кто-то умирает, кто будет больше всего горевать?

Потеряв дар речи, я моргнул: 

– Родители и…

– И их дети, – утвердительно кивнул он, печально улыбаясь, впервые я увидел у него столь сильные, болезненные эмоции. – Он напомнил тебе нас, не так ли? Поэтому я и взял этот фильм. Хотел посмотреть, что в конце сделает с ним режиссер… Думаю, это очередное разочарование. Они никогда не понимали, почему мы делали то, что делали.

– Но… Убивать всех…

– Тогда они не будут страдать, как страдали бы оставшись в живых и вынужденные бороться за выживание.

– …Они заслуживали шанса жить.

Он вздохнул: 

– И что? Унижаться всю жизнь, занимаясь бог знает чем, переполняться ненавистью и, в конце концов, самим стать убийцами?

– Или… – он поднял на меня глаза, – Погрязнуть в ненависти и мести и потерять цель в жизни?

Мои глаза расширились: 

– Но …я…

– Ты – исключение, – печально хмыкнул он. – Я все еще не уверен, было ли мое решение правильным... Я даже не подумал, что ее тоже заденет взрывом. Просто хотел, чтобы ты выжил. Я захотел тебя, как только увидел. Но ты исчез и вынырнул спустя пару лет – с направленным на меня мечом. Я могу лишь надеяться, что ты сможешь меня простить – за то, что разрушил твою жизнь, или за то, что позволил тебе выжить.

Это был единственный раз, когда мы разговаривали о прошлом, а на следующий день вели себя так, как будто ничего не случилось, ДВД вернулся обратно. Я пока не знаю ответа на его вопрос, должен ли я ненавидеть его за свою исковерканную жизнь, или за то, что он оставил меня в живых. Но я точно знаю, что он довольно долго не решался навестить Айю-чан, чувствуя вину. Потребовалось приложить усилия, чтобы, наконец, уговорить его нанести ей визит, и я верю, что если она проснется, то простит его.

Как простил его я.

– Айя? – я моргаю, когда большая ладонь внезапно прикрывает мои глаза, а теплые губы накрывают мои собственные в нежном поцелуе. Он всегда меня целует так, будто я хрупкая китайская кукла, которую можно сломать неосторожным движением, и всячески балует. Думаю, попроси я его построить замок, он только поинтересуется, где его построить и какой он должен быть высоты.

Я качаю головой. 

– …Почитай мне.

Он улыбается и легонько щелкает меня по лбу. 

– Отлыниваешь, мой маленький котенок? Так и отстать не долго! – но все-таки тянется к книжной полке за томиком Толкиена «Властелин Кольца», приобретенным несколько дней назад. Открывает книгу на закладке и подталкивает меня к кровати, загоняя под покрывало. И пусть с тех пор, как мне исполнилось шесть лет, я прекрасно обхожусь без сказки на ночь, но когда я слышу его глубокий, успокаивающий и соблазнительный голос, убаюкивающий меня, то, стыдно сказать, я ощущаю себя любимым.

 

Кен

– До свиданья, Кен-ниичан… – я помахал на прощанье стайке детишек, которых каждый четверг обучаю футболу, и пообещал, что мы увидимся на следующей неделе. И хотя играть с детьми, конечно же, совсем не то, что играть с профессионалами, для меня это не имеет особого значения, ведь все равно я играю. Эти малыши подрастают и перенимают мои навыки, пусть даже только наблюдая за мной, и я чувствую себя гордым отцом. Их невинный смех и шутки не только приносят счастье в мою жизнь, но и разгоняют тьму, которая опускается на меня в последнее время.

Не могу сказать, что во всем виноват Айя. Когда он ушел, мое сердце разбилось, как и у двоих других, но я справился. Да, конечно, он мне нравился, я даже был немного влюблен в него, но я видел, как он страдал, когда жил с нами. Кроме того, сомневаюсь, что вообще смогу полюбить кого-нибудь снова, ведь все, кого я любил, покидали меня. Мы с Айей были скорее товарищами, после его ухода я осознал, какой глупой была сама эта идея. Думаю, избавившись от этой зависимости, я стал сильнее, лучше научился контролировать гнев и ярость. Но… боюсь, что не могу сказать того же про остальных двоих. Временами мне кажется, что Вайсс распадутся в конце концов именно из-за этой одержимости одним человеком.

Ха, надо было прожить годы бок о бок с рыжим тихоней, чтобы понять, что у него нет никаких сверхспособностей, кроме решимости и упрямого стремления спрятать свое хрупкое сердце за щитами, а иначе можно было поверить, что он обладает невероятным даром заставлять всех вокруг влюбляться в себя, сам при этом даже пальцем не шевеля. Но опять же, мы не слишком часто общались и не имели шанса на долгосрочные и серьезные отношения. Так что нельзя винить во всем его.

В некотором смысле, отсутствие Айи задело меня меньше остальных. Оми старается вести себя, как ни в чем ни бывало, но я вижу, как беспокойство притаилось в его глазах. Теперь он организует и планирует миссии почти не задумываясь о последствиях для случайных свидетелей, и кажется тот факт, что проливается ненужная кровь, его не беспокоит. Несколько раз я пытался поговорить с ним насчет размещения бомб и установки таймера, но это не возымело никакого эффекта. А что касается Йоджи… Что ж, если после смерти Аски он съехал с катушек, то сейчас, когда Айя… как он это назвал? «дезертировал», да, верно – стало еще хуже. Я никогда не понимал, с чего Йоджи вбил в голову, что Айя нас бросил, поскольку в этот раз рыжик предупредил заранее о своем уходе еще до того, как стал собирать вещи. Когда Айя в прошлый раз попытался уйти, их это не слишком взволновало, так что не понимаю, чего они так психуют.

Йоджи ни с того ни с сего прекратил шляться по бабам и теперь или проводит время за компьютером с Оми, или бесцельно гоняет на мотоцикле. А еще он стал основательно выпивать, устроив в комнате для миссий мини-бар, где теперь можно найти почти любой крепкий алкогольный напиток. Иногда я чувствую себя отверженным, ибо веду себя как обычно: поливаю цветы, провожу инвентаризацию, шучу и болтаю с покупателями, играю в футбол с детишками, хожу на миссии, ем и сплю. Но с каждым днем атмосфера в Конеко Но Суми Ие становится тяжелее, как будто резиновая лента растягивается все больше и больше, и стоит потянуть чуть сильнее – она порвется. И должен сказать, последняя выданная нам Персией миссия ничуть не помогла. О чем этот старикан вообще думал?! Конечно, Критикер вбухали кучу денег в подготовку Айи, как и в нашу, и других агентов, но я никогда не слышал столько ярости в искаженном, сгенерированном компьютером голосе. Как будто Персия счел это личным оскорблением, что я воспринимаю как красный флажок.

Ворвавшийся Йоджи чуть не сшиб меня с ног и ломанулся в комнату для миссий. – Эй, поосторожнее, Йож! – окликнул я, но ответа не дождался. Странно, я никогда не видел его настолько злым. Последовав за ним в подвал, где проводит теперь большую часть времени Бомбеец, я увидел, как тот привстал в ожидании.

– Ну? – спросил Оми, Йоджи протиснулся мимо него к мини-бару и плесканул себе виски со льдом. Залпом проглотил и налил себе еще, а я как раз спустился вниз. Скрипнув зубами, брюнет подумал, а потом выдал: – …Он предал нас.

– Йоджи, я не думаю, что жить нормальной жизнью можно считать предательством… – начал было я, но яростный взгляд тут же заставил меня заткнуться. Никогда не видел у него столь обжигающе-опасного и бешеного взгляда, как будто я его враг, а не товарищ по команде.

– Он трахается с тем немцем, и это, по-твоему, не предательство? – рявкнул он, прикончил третий стаканчик виски и набулькал четвертый, лед даже не успел раствориться.

Я с беспокойством поглядел на Оми, надеясь, что наш лидер положит конец Йоджиному разгулу и убедит брюнета, что это всего лишь воображение и ревность. Наткнувшись на аналогичный яростный взгляд Бомбейца, но с холодным расчетливым огоньком, я инстинктивно сделал шаг назад. Что же эти двое делают с собой?! Откуда взялась у них эта одержимость?

После долгого, натянутого и тяжелого молчания, Оми неожиданно улыбнулся, хотя в его улыбке не было тепла. – Это не вина Айи-куна, – сказал он, и я облегченно выдохнул. Может быть, я слишком дергаюсь. Оми у нас самый умный. Он всегда умел отставить в сторону свои личные заскоки, старался смотреть непредвзято и…

– Это Шульдих виноват.

…Что?! – Ч…что заставляет тебя так думать, Оми? – недоверчиво спрашиваю я.

– Потому, что он контролирует Айю-чана. Это единственное логическое объяснение.

– Н…но…но Оми, какой ему смысл «контролировать» кого-то теперь. Шварц распущены, большинство из них занимаются вполне законным бизнесом, они, возможно, единственные предприниматели, которые ведут дела честно и законно.

Оми сузил глаза: 

– Они – это зло. Только потому, что мы не можем найти за ними никаких грешков, не означает, что они ничего такого не делают.

Я запнулся. Это вполне логично, и любой человек с мозгами так бы и подумал. Но почему-то я не верю, что Шварц прошли сквозь все препятствия только для того, чтобы продолжать свои злодейства. Разумеется, я должен относиться к ним с подозрением, но не могу найти его в себе. Из проведенного Критикер предварительного расследования напрашивается вывод, что Шульдих оказался очередной жертвой нашего очаровательного рыжика, и что только он сумел до него достучаться. Судя по фотографиям, Айя выглядит намного лучше, чем когда жил с нами, чему я только радуюсь. Похоже, он обзавелся новыми друзьями в ресторане и продолжил свою жизнь с того момента, как покинул нас. Я восхищен, что он нашел в себе смелость вернуться к нормальной жизни, в то время, как у нас, мне кажется, с этим серьезные проблемы.

– Оми, будь благоразумен. Айя выглядит счастливым и Шульдих не сделал ничего плохого. В чем его вина? – почти отчаянно увещеваю я.

От взгляда парнишки у меня мороз бежит по коже, а это кое-что значит, ибо мы все в свое время побывали под смертельным взором рыжика.

– …Кен-кун. Не будь дураком. Все что нам нужно – это убить Шульдиха, и тогда Айя вновь станет нашим.

Йоджи выходит из пьяного ступора, его глаза блестят опасным восторгом: 

– У тебя есть план, Оми?

Ответная улыбочка Оми в точности как у Шварц, он кивает. Я гляжу на них: 

– Вы оба сошли с ума! Нельзя убивать Шульдиха, он ничего плохого не сделал! Мы уничтожаем только Темных Тварей, а он больше не угроза!

– Тогда ты можешь не участвовать.

С шипением я вылетаю из подвала: 

– Отлично! Не буду!

Но я постараюсь предупредить Айю и Шульдиха, и уверен, эти двое об этом догадались. Надеюсь, что Айя и Шульдих смогут предотвратить придуманный Оми и Йоджи план, до чего бы те не додумались. Будем уповать, что все обойдется, Айя знаком с их стилем действий…

 

Айя

Опускаясь, или лучше сказать, падая, в стоящее в задней комнате кресло, я кладу руки на стол и роняю на них голову, измученно вздыхая. Кейко предупреждала меня, что лето – это сущий ад, но я все равно никак не ожидал, что работы будет так много. С открытия и вплоть до этого момента я даже не мог остановиться, чтобы выпить глоток воды. Горло пересохло от разговоров, которые и беседой-то не назовешь, так, бесконечное отбарабанивание блюд из меню.

Передо мной возникает стакан чуть теплой воды, и очень скоро твердые, но нежные руки начинают приятно разминать мне плечи, затем переходят к спине. Издаю еще один вздох, на сей раз – блаженный. Закрываю глаза, намереваясь вздремнуть до того, как примчится Кюоши-сан и начнет гавкать на меня, обзывая ленивым кошаком. Стоило им только услышать, как Шульдих называет меня «котенком», теперь ко мне постоянно обращаются с кошачьими кличками. Это одновременно забавляет и раздражает меня.

– Устал? – спрашивает он и хмыкает, наткнувшись на мой утомленно-злой взгляд. Зачем спрашивать, если ты уже знаешь, идиот?

Он улыбается и подталкивает ко мне стакан с водой: 

– Попей. Кимико немного поработает за тебя, так что можешь чуток передохнуть, но она сказала, что у тебя есть только десять минут.

С ворчанием подношу стакан к пересохшим губам, делая глоток, затем отставляю стакан, даже это движение кажется слишком утомительным. Закрыв глаза, я откидываюсь назад, давая доступ к ноющему участку поясницы. Его смешок меня немного настораживает, но чтобы шлепнуть его по руке потребуется слишком много усилий.

Внезапно он вскрикивает, получив сильный подзатыльник, отвешенный здоровенной темной лапищей, и оборачивается, яростно сверкая глазами на Кюоши-сан. Мне тоже достается подзатыльник от японца, но куда более легковесный, чем Шульдиху. 

– Ленивая задница! Корми своего кота и марш обратно на кухню! Ты что думаешь, у меня восемь рук?

– А деретесь именно так… – бубнит Шульдих, заработав себе еще один шлепок. Ведь знал же, что получит еще, так зачем нарывался? Разумеется, я получаю от этого шоу огромное удовольствие и слегка усмехнувшись, выпрямляюсь и потягиваюсь.

Улыбнувшись, он сует мне приготовленный заранее бутерброд. 

– У тебя есть время только на это… Но я все возмещу вечером, если ты не слишком устанешь.

– Хочу бифштекс…

– Ого-го!! Знаешь, какие они дорогие?! – с притворным гневом и недоверием интересуется он, получив от меня еще один смешок. Теперь я куда чаще улыбаюсь и посмеиваюсь, и наслаждаюсь этим так же, как и он.

– С грибным соусом.

– Хорошо, хорошо, хорошо… – с надутым видом говорит он, наклоняясь за целомудренным поцелуем, и торопливо убегает, когда со стороны кухни доносится рык Кюоши-сан. Видя, как молодой немец, который с легкостью может убить всех в ресторане, включая меня, препирается с пятидесятилетним японцем, едва достающим ему до плеча, я улыбаюсь. Это зрелище веселит всех вокруг, и я думаю, что близок к тому, чтобы расхохотаться.

Доев восхитительный крем на лососевом сэндвиче, я потягиваю воду пока появившаяся в дверях Кимико, уперев руки в бока, не бросает на меня нехороший взгляд. Поднимаюсь и иду к ней, а она обиженно бубнит. – Ты нарочно оставил меня в этом хаосе на лишних пять минут!

– Запиши на счет Шу, – пожимаю плечами я и получаю увесистый шлепок по заднице, что с недавних пор вошло у нее в привычку.

– Нечего злорадствовать, что у тебя есть бойфренд, который тебя обожает и выполняет все твои пожелания, Фудзимия! А теперь – шевелись, пока я не превратила его в импотента!

– Да пожалуйста, Кимико, – отвечаю я с намеком на усмешку в голосе и беру меню для очередного клиента. Три часа дня уже миновали, и хотя маленький ресторан все еще полон, это далеко не так ужасно как в обеденное время, когда у входа стоит длинная очередь. В этой части города имеется только два ресторана – или наш, с нормальным меню, или кофе и круассаны в кафе в соседнем квартале. На пляже есть еще уличные торговцы, но они по большей части торгуют мороженым или сэндвичами. Японцы, как мне кажется, по-прежнему предпочитают рестораны, где можно посидеть, а поскольку мы располагаемся близко к докам, наши сасими – самые лучшие.

Кладу меню на столик перед клиентом и ставлю стакан воды со льдом: 

– Добро пожаловать в Кюошия, меня зовут Фудзимия. Принести вам что-нибудь выпить?

Мужчина, который глазел в окно на заполненную народом улицу, медленно оборачивается и радостно улыбается мне: 

– …Давно не виделись. А ты хорошо выглядишь.

У меня перехватывает дыхание, расширенными глазами я всматриваюсь в него. Кажется, он стал немного выше, чем я помню, но, вероятно, все еще ниже меня. Скорее всего, загар у него появился после игр с ребятишками под палящим солнцем, а мудрость в постаревших глазах – после всех тех миссий, которые они выполнили после моего ухода. Слегка улыбаюсь, оборачиваюсь к Кейко, которая как раз собирается на перерыв, и жестом прошу ее позаботиться о моих столиках. Она отвечает неприличным жестом, но ухмыляется, когда я сверкаю глазами. Заметив молодого мужчину, она хмурится и указывает в сторону кухни, на что я согласно киваю. Вероятно, она уже планирует очередной шантаж. Не важно.

Усаживаюсь напротив Кена. 

– Как и ты. Что привело тебя сюда? – я ощущаю укол в мозгу, Шульдих мысленно шепчет «прости», потом обрывает связь. Минутой позже он возникает рядом со мной и недобро посматривает сверху вниз на Кена.

При виде Шульдиха Кен расплывается в ухмылке: 

– Итак, слухи оказались правдивы. Чтобы быть с ним ты отказался от престижа и богатства и стал поваром.

– Можно подумать, приспешники вашего повелителя не разнюхали все подробности, – рычит Шульдих и усаживается рядом со мной, обнимая за талию. С легким замешательством хмурюсь, но он меня игнорирует и смотрит на Кена как на врага. Легонько пинаю его под столом, предупреждая, чтобы вел себя прилично.

Кен только хмыкает при виде дурацкого поведения немца, а потом вздыхает и качает головой: 

– Хотел бы я, чтобы они видели вас сейчас, может быть, тогда они бы поняли.

Я озадаченно моргаю, Шульдих, скорее всего, тоже поражен. Кен улыбается и ставит локти на стол, опуская подбородок на руки. 

– Я здесь… чтобы предупредить вас. Скорее всего, мне влетит, но по-моему, это нечестно, – он делает небольшую паузу, выражение его лица становится серьезным. – Персия дал нам миссию – вернуть Абиссинца обратно, не важно какой ценой. После того, как Критикер отследили вас, Йоджи совершил вылазку сюда и почему-то вбил себе в башку, что ты нас предал. Оми, похоже, с ним заодно, и они согласились на эту миссию.

– А ты не согласился? – прищуривается Шульдих, что не производит на привычного к смертельным взглядам Кена особого впечатления

– Зачем бы тогда я ехал сюда и предупреждал вас? Можешь заглянуть ко мне в мысли, если хочешь.

Я предостерегающе сжимаю руку Шульдиха, тот еще немного разглядывает Кена, а потом издает огорченный вздох. 

– Если Айя тебе верит… Но стоит мне только узнать, что сегодняшний визит – это какой-то ваш трюк, любой трюк, я лично сотру вайсс с лица земли, и не важно, что скажет мой котенок.

– Договорились, – Кен улыбается… с облегчением? Теперь они меня окончательно запутали. Прежде чем я успеваю разобраться, со стороны суши-бара доносится знаменитый рев Кюоши-сан, и Шульдих быстро прижимает меня к себе, а потом убегает. Я смотрю ему вслед, качая головой и с интересом отмечая тот факт, что в какой-то степени Шульдих относится к Кюоши-сан как к отцу.

– …Ты счастлив? – внезапно спрашивает Кен, снова завладевая моим вниманием.

Оборачиваюсь и медленно киваю, чувствуя, как к щекам приливает кровь. Я никогда особенно не задумывался над этим вопросом, но поскольку Кен спросил, «да» будет единственным возможным ответом. Мой бывший товарищ по команде светло улыбается и похлопывает меня по руке. 

– Я рад. Я знал, что ты не был с нами счастлив… и я думаю, что Йоджи просто ревнует, потому как не ему удалось вызвать у тебя эту чудесную улыбку. Я попытаюсь их урезонить, но… не знаю, много ли от меня будет пользы.

Я киваю. 

– С нами все будет хорошо, я уверен… – замолкаю и слегка улыбаюсь. – Это просто… легко, и еще… невероятно уютно, – я качаю головой, сам немного стесняясь своих мыслей. Мои глаза устремляются к суши-бару, откуда на короткий перерыв выходит Кюоши-сан, оставив на Шульдиха контроль над небольшой командой.

Мысленно прикидываю всевозможные стратегии, которыми могут воспользоваться Оми и Йоджи, с учетом неопределенности деталей, ибо я уверен, что Кен хочет предупредить нас не раскрывая всех карт, и поскольку он сам в этой миссии не участвует, то и планов их не знает. Вздыхаю, откладывая думы на потом, и сосредотачиваюсь на своем друге. 

- …Прости, – тихонько говорю я, слегка склоняя голову. – Я должен был связаться с вами, ребята, как только обживусь, но…

– Все в порядке, – прерывает меня Кен. – Это не имеет особого значения, вероятно, так даже лучше, учитывая их реакцию, когда они узнали, где ты и с кем ты… – он замолкает и трясет головой, чтобы сменить тему. – И вообще, пока ты счастлив и не под его контролем… я вполне доволен.

– Не под его контролем? – я моргаю и хмурюсь. – Так вот что они подумали? Они меня недооценивают.

– Ты уехал не в лучшем состоянии духа.

– …И все равно, я бы никому не позволил контролировать мой мозг.

Кен замолкает, в его глазах появляется озорной огонек: 

– Так вы, ребята… ну, того…?

– Чего того?

– Ох, да ладно тебе… Ну хоть немножко сочных деталей… Как он?

Недоуменно хмурясь, я складываю руки на груди: 

– Ты это о чем? Сам же его видел?

Утомленно закатывая глаза, Кен наклоняется поближе: 

– Как он… в постели? В сексуальном плане?

От такого вопросика мои глаза распахиваются, лицо вспыхивает, и я яростно пинаю Кена в пах, всего на дюйм промахиваясь по особо важным частям. Кен взвизгивает от боли, и со смехом хватается за пах. 

– …Думаю, я это заслужил…

Я фыркаю, поднимаюсь и возвращаюсь к работе. Вот уже несколько месяцев я избегаю таких нелепых вопросов со стороны ресторанной братии. С меня хватит.

Глава 5. Менуэт*.
 

* Прим.переводчика: Менут (фр. menuet, от menu — маленький) — старинный народный французский грациозный танец, названный так вследствие своих мелких па.
(Материал из Википедии) 
 

Шульдих

Скидываю ботинки и выкладываю два здоровенных пакета с продуктами на стойку, Айя сверкает на меня глазами и аккуратно ставит мои ботинки рядом со своими. Серьезно, я не понимаю, зачем выстраивать по линеечке то, что мы одеваем и снимаем по нескольку раз в день, да и вообще к нам никто не заходит. Мда, его родители слишком хорошо его воспитали.

Наведя порядок в комнате, он заходит на кухню и помогает мне раскладывать купленные нами продукты. Извлекая несколько бутылок с чаем, среди которых есть и лимонный, и черный, и с молоком, я издаю драматически-преувеличенный вздох.

– Если честно, любовь моя, учитывая количество потребляемых тобой сладостей, удивительно, как у тебя еще не появились проблемы с уровнем сахара в крови?

Пожимая плечами, он забирает у меня бутылки и ставит их в соответствующее отделение холодильника. Я хихикаю, пристраиваю рядом с его чаем свою бутылочку пива и расплываюсь в улыбке.

– Посмотрел бы я на тебя тогда… Может быть, это случится во время визита этих ублюдков. Будет смешно.

Бросив на меня отсутствующий взгляд, он выпрямляется и вынимает из упаковки очередные подслащенные чайные напитки и лимонады и ставит их в холодильник, пока я держу дверцу открытой.

– Этого не случится.

– Почему?

Он триумфально усмехается, и эта усмешка настолько напоминает мою, что становится неуютно: 

– У меня высокая переносимость сахара.

– Черт.

Мы продолжаем раскладывать продукты, и тут звонит телефон и одновременно раздается звонок в дверь, что удивляет нас обоих. Переглядываемся, его взгляд выигрывает битву за власть, а я вздыхаю и плетусь к двери. И как у этого парня получается управлять людьми, даже не произнося ни единого слова? Но пять же, за это я его и люблю…

Стоп, это что ж получается, я – мазохист? Хм… если уж на то пошло, мне казалось, что я садист, не то чтобы я посмел хоть как-то причинить вред его прекрасному телу…. Нет, в прошлом не считается. Он тогда пытался снести мне голову с плеч. И, кроме того, мы почти не сталкивались, я все больше занимался Балинезом, и мне было не до него, исключая тот факт, что я знал, что Брэд за ним присматривает. Буквально. Много раз я твердил Кроуфорду, что не хочу, чтобы Айя пострадал, и этот ублюдок, как ни странно, уважал мои желания. Айя ни разу не получал значительных ран, так, царапины, да и те чаще всего доставались от Наги, когда парнишка думал, что американец в опасности. Если честно, Наги мог бы швырять его немного полегче… Думаю, он наслаждался, мучая меня таким образом в отместку за мои подначки. И все же интересно, предвидел ли Кроуфорд наши отношения… и как-то позабыл сообщить мне об этом, мать его? Если так, я его придушу.

Слегка улыбаюсь про себя, слыша, как Айя мягко и неуверенно отвечает по телефону. Мы живем вместе уже почти полтора года, а он так и не привык к телефону. Мы приобрели себе по мобильнику в Акихабара в тот день, когда посетили там несколько университетов, сама идея ему страшно не понравилась, но он все равно согласился. Я объяснил, что он может не давать свой номер… ну ладно – я настоял, чтобы он вообще его не давал. Сомневаюсь, что мне понравится, если его телефон зазвонит в ту минуту, как я сосу его член, поскольку, Айя, будучи верен себе, остановит меня и ответит на вызов. А если окажется, что это кто-то из тех, кто желает забраться ему в штаны… боюсь, тогда я разнесу к чертям эту штуку.

Опять же, в Японии телефоны до смешного дешевы, так что если сломать несколько штук, не разоришься. На всякий случай, прикуплю дюжину.

Мы осмотрели пару домов, выбирая квартиру. Брэд предложил переехать к ним, если Айю примут в Токийский университет, но я наложил вето на эту идею быстрее, чем Айя ее успел обдумать. Ни за что на свете я не предоставлю им возможность дразнить нас двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Особенно, когда представляю, как Брэд, или Наги, или даже Фарфи набредают на нас во время объятий или секса и хохочут над увиденным. Я не провидец, но я знаю. И не спрашивайте, почему.

Да, секс с Айей для меня важнее всего остального. Кого нахрен волнует семья или друзья?

Секс с Аей и объятия.

В действительности, он нежный и теплый, особенно когда только что вышел из душа. Я готов визжать от счастья, прижимая его к себе.

Нет, я не визжу.

…Ну, может быть, совсем немножко.

О, да заткнись ты.

Я открываю дверь и изгибаю бровь при виде коричневой картонной коробки с ногами. И шляпой. Какого черта…?

– Фудзимия-сан? – спрашивает коробка.

– Да?

– Вот, – коробка вдвигается мне в руки, за ней, наконец, обнаруживается молодой, лет пятнадцати или шестнадцати, парнишка в форме службы доставки. Избавившись от тяжелой ноши, он издает облегченный вздох и по-детски улыбается. На вид он меньше, чем Наги, вероятно, подрабатывает, чтобы купить подарок для подружки или еще что-нибудь. Просто на всякий случай быстро просматриваю мысли курьера, поскольку не люблю получать посылки, когда над нами висит угроза в виде Вайсс. На одну-две секунды его глаза затуманиваются – я пролистываю его память и нахожу, что угадал правильно. Парнишка как раз торопится на свидание с девочкой в парке через пятнадцать минут. Когда я отпускаю его мозг, он моргает и трясет головой, чтобы прийти в себя, и вручает мне планшет и ручку. – Пожалуйста, подпишите здесь.

Просматриваю бумаги и хмурюсь при виде имени отправителя. Нинтаку Паблишинг Компани? Чего?

– Что это?

– Вы выиграли какой-то там конкурс, как я понял, – отвечает парнишка, нетерпеливо притопывая ногой и мысленно кляня меня на чем свет стоит за то, что краду его драгоценное время, но внешне ничего не показывает. С улыбкой думаю, что вот еще один пример японского домашнего образования. Подписываю бумаги, решив дать парню передышку, и улыбаюсь. – Вот. Больше спасибо.

Он улыбается, быстро кланяется, придерживая шляпу, а потом торопливо несется вниз по ступенькам. Я же закрываю дверь и втаскиваю тяжелую коробку внутрь, слегка потряхивая ее, чтобы понять, что там внутри. Конкурс? Когда это мы участвовали в конкурсе?

– Кто это был? – спрашивает Айя, раскладывая последние лежащие на кухонной стойке продукты по шкафчикам. Пожимаю плечами, водружаю коробку на кодацу, из ящика телевизионной тумбочки извлекаю наружу ножницы. – Не знаю. Нинтаку Паблишинг Компани… какой-то там конкурс.

– Книжный конкурс? – с любопытством интересуется он, заходя в гостиную.

– Ах, да… – и тут до меня доходит, где я слышал это название. Это одно из трех издательств, которые специализируются на переводе и публикации зарубежных романов. Мы приняли участие в конкурсе «Арсен Люпен» пару месяцев назад. – На книги что-то не похоже. В серии сколько, книг тридцать? Коробка должна бы быть тяжелее.

Айя садится рядом со мной и прижимается поближе, нетерпеливо подталкивая меня плечом и понуждая быстрее открыть коробку. Открыв упаковку, я улыбаюсь. А у Айи глаза расширяются от изумления при виде аккуратно уложенных друг на друга бутылок, поверх которых лежит письмо. Он берет бутылку, а я раскрываю письмо. Пробегаю глазами страницу и читаю вслух:

«Благодарим Вас за участие в ежегодном конкурсе иллюстраций. Хотя главный приз вы не выиграли, мы с радостью сообщаем, что Вы получаете Приз номер шесть – полугодовую поставку «Ванильной шипучки Капитана Майкла». В начале каждого месяца мы будем высылать в ваш адрес тридцать бутылок». Бла, бла, бла… «Наш конкурс проводится ежегодно, и мы надеемся увидеть Вас снова в следующем году! Искренне Ваши, Нинтаку Паблишинг Компании.»

Я еще не закончил читать, а Айя уже открыл бутылку и сделал первый глоток, его глаза распахнулись и в них зажглись восторженные искорки, которые он безуспешно пытается скрыть. Я знаю, что он уже давно собирался купить этот сорт шипучки, но его цена в три раза выше, чем у обычных сладких напитков, поскольку он импортный, и потому Айя не отваживался на такие траты, приговаривая, что деньги надо сберечь для колледжа, на что я отвечал, что об этом позаботится Брэд. С мягкой улыбкой я наблюдаю за его ребяческим поведением, а он облизывает губы, чтобы не упустить ни капли. Черт, это может вылиться в опасную эротическую игру…

– Хочешь? – спрашивает он, заметив мой взгляд, но не осознавая, жажду какого рода он видит в моих глазах. Неистово трясу головой. Терпеть не могу эти сладкие напитки. От них вечно голова болит.

– Неа, оставь себе. Я же знаю, как ты это любишь.

Он расцветает в улыбке и продолжает пить субстанцию, только при мысли о которой у меня начинается головная боль. Я не против некоторых японских напитков, но хорошо знаю, насколько приторными могут быть американские и английские напитки. Смертельно сладкими. Хорошо, что Айя не забросил свои упражнения и во многом себя ограничивает, так что диабет ему не грозит. Но… Тьфу. Недовольно морщу нос, поднимаюсь и топаю на кухню, чтобы приготовить обед. Бросаю последний взгляд на восторженного юношу, который уже про меня позабыл. Чувствую, что начинаю дуться, вынимаю овощи, стараясь привлечь его внимание.

– Кто звонил?

– Хм? – переспрашивает он, слова эхом отзываются в стеклянной бутылке, порождая странный приглушенно-раскатистый звук. Со щелчком он выпускает изо рта счастливую бутылку. – О, это звонил Брэд. Сказал, что заедет через неделю, в воскресенье.

– Твою мать, они ведь уже заезжали на прошлой неделе! – ругаюсь я, с преувеличенным нажимом измельчая морковку.

Пожимая плечами, он выпрямляется и включает телевизор, чтобы посмотреть новости с Капитаном Майклом, снова выбрасывая меня из головы.

Черт! Так бы и грохнул эти бутылки, хотя и знаю, как они его радуют.

Вот вам пожалуйста – я соревнуюсь за его внимание с шипучкой.

И ладно бы это был какой-то мужчина, который пришел и похитил его у меня. А то – пират, ну кто мог такое ожидать?

Подмигивающий и ухмыляющийся страхолюдный тип в не пойми какой шляпе и восседающим на плече дурацким попугаем – долбанный пират.

И что за хрень на нем надета? Клянусь, он триумфально ржет надо мной с этикетки.

Ненавижу пиратов.

 

Айя

Медленно открываю глаза, чувствуя страшную усталость и депрессию. Собственно, в этом нет ничего нового, пусть даже последние одну-две недели мне и удавалось это скрывать от Шульдиха. Стараюсь вывернуться из обнимающих меня теплых рук и устало прикрываю глаза, обнаружив, что двигаюсь с трудом. Снова. Смирившись с этим, пытаюсь побороть подступающую панику.

Последняя неделя была сущим адом. Началась она вполне нормально, но я обнаружил, что начинаю злиться на людей безо всякой причины. Может быть, всему виной полнолуние. Может быть, день такой. В это время года я частенько не могу найти себе покоя, полнолуние уже на исходе, близок Лунный Фестиваль. Именно в это время года Айя впала в кому, а я за три минуты потерял всю свою семью. Никогда и никому я не говорил, как на меня действует полная луна. В этот период все валится из рук. В полнолуние я встретился с Вайсс, и шанс добыть голову Такатори я упустил тоже в полнолуние.

Чтобы заманить меня на битву с Эсцет, Шульдих похитил Айю, находясь под его контролем Сакура чуть не убила меня – было полнолуние. Мы упали в море и едва не утонули вместе с Эсцет – было полнолуние. Кен уехал, предупредив о планах Вайсс атаковать нас – и тоже было полнолуние. Так что, нет, полная луна – не мой лучший друг. И мне плевать, что люди восхищаются ее красотой. Мне плевать, сколько создано стихов, музыки, картин и книг, вдохновленных ею. Для меня полная луна – это предзнаменование. Напоминание, что как бы я не был доволен жизнью, Судьба, как всегда, отнимет все счастье и сбросит меня в бездну, полную смерти и отчаяния. Шульдих обратил на это внимание в первое же совместное полнолуние, а вот Вайсс ни разу ничего не заметили, или же им было все равно. Это лишь одна из причин, почему я в конце концов начал отвечать на любовь этого идиота.

За все проведенные в Вайсс годы, независимо от того, была миссия или нет, никто не находил мое поведение странным ту пару дней, когда в небе появляется большая, округлая и ужасающе прекрасная луна. Я рявкал на Йоджи по какому-нибудь тривиальному поводу, он злился, мы даже частенько затевали драку, пока нас не разнимали Кен или Оми. С Кеном мы тоже дрались. Хорошо еще, если это время приходилось на миссию, тогда у меня появлялся шанс выместить свое раздражение и мой клинок прервал множество невинных жизней, попавшихся у меня на пути.

Йоджи однажды обозвал это моим ПМС. Я не стал его поправлять. Но свое первое полнолуние с Шульдихом я запомнил, он тогда только что переехал ко мне, и я еще злился на него и сомневался в его мотивах. В тот день я был невероятно дерганный и срывался на него при каждом удобном случае, даже если он просто интересовался, не хочу ли я еще одну порцию супа-мисо на обед. Знаю, он удивился, и я наполовину ожидал, что на следующий день он съедет. Но он наоборот, выглядел очень задумчивым и старался не нарушать мое личное пространство, при этом оставаясь поблизости, чтобы я не чувствовал одиночества. Не знаю, когда именно он понял, что я ненавижу полнолуние, но на следующий день он преподнес мне небольшой подарок, книгу, которая он был уверен, мне понравится, и приготовил вечером потрясающе вкусный ужин. С тех пор, приблизительно в одно и то же время, когда луна в небе становилась яркой и отвратительно округлой, он забрасывал меня подарками, а ночами вообще изобретал что-нибудь особенное. Когда, наконец, я понял, когда и почему он это делает, то был, по меньшей мере, тронут. Впервые кто-то что-то делал для меня с учетом моего настроения и заботился обо мне, когда я испытывал боль.

Думаю… тогда-то я и влюбился в него.

Так что, депрессия меня не слишком взволновала. Я решил, что просто такое время. Но за последнюю пару дней я начал ощущать физическое онемение. Я пропустил несколько дней работы, что взволновало не только Шульдиха, но и моих коллег. Им я сказал, что всего лишь слег с простудой, и я благодарен Шульдиху, что он не полез в мои мозги и ни о чем не спросил. Да он так и не делает никогда… Я настолько ему доверяю, что…ну… это пугает, можно сказать. Восемнадцать месяцев назад я на дух его не переносил, а теперь я не только живу с ним и занимаюсь сексом, но… доверяю ему свою жизнь. И знаю, что он никогда, никогда не причинит мне зла и не предаст меня.

Он сказал, что до конца времен не покинет меня, и я ему верю.

Должно быть, мне хуже, чем я думал. Становлюсь героем сентиментального романа.

Последние несколько дней я действительно чувствую усталость, вот и все. У меня возникли проблемы с движением, и было несколько тревожных случаев, когда Шульдиха не было дома. Два дня назад он отправился на работу, на чем я же и настоял, поскольку нельзя отсутствовать сразу двоим, он же второй шеф-повар. Без него Кюоши-сан завалят работой, так что Шульдих ушел, хотя и неохотно. Я проспал почти до полудня, и проснулся с головокружением, чувствуя себя более усталым, чем перед сном. Я улыбнулся, заметив ланч на столе и записку, гласившую, что в ресторане полно работы, и он будет дома поздно. И пририсована маленькая плачущая рожица. В каждой своей записке он всегда рисует эти маленькие картинки, которые называет «смайликами», и они действительно вызывают у меня улыбку. Думаю, он знает, какие милые эти рожицы и как они мне нравятся, поэтому и рисует. Он написал, чтобы я не напрягался и пообещал, что не станет ревновать к Капитану Майклу, если у нас с ним будет свидание. Ужасно забавно, как он ревнует ко всякой мелочи, от реальных людей до шипучки. Кажется, половину времени наших совместных прогулок он находит объект для ревности и начинает дуться. Это просто восхитительно!

Я поставил несколько холодных блюд в микроволновку, и пока они готовились, принялся читать. Когда все было готово, я встал, собираясь пойти на кухню, но почему-то споткнулся о собственные ноги и грохнулся. Хотел было подняться, проклиная свою неуклюжесть, и тут обнаружил, что не могу пошевелиться. Мои глаза расширились, я лежал неподвижно, весь дрожа, потом попытался снова. Я отчаянно старался подняться, пытался заставить двигаться любую часть тела, ведь даже в прежние времена, когда Наги держал меня в полную силу, я всегда ухитрялся вырваться. А тут не получилось. Я не мог пошевелить ни единым мускулом, двигались только глаза. Не мог кричать, поскольку не мог открыть рот. Это ужасно – не контролировать собственное тело. Я тяжело дышал, на глазах выступили слезы, но я подавил их и продолжил свои попытки.

Где-то в разгар борьбы с собственным телом, я потерял сознание от усталости. Проснулся уже почти в пять часов вечера, когда солнце уже садилось. Нетвердо держась на ногах, встал и выбросил ланч, чтобы сделать вид, что все съел, и заполз обратно кровать. Я думал над правдоподобной причиной происходящего, но в голову ничего не приходило. Что со мной приключилось, что я не мог шевельнуться? И тут я обнаружил, что первая моя тревожная мысль была не про Айю. Я боялся, что это заразно, и Шульдих может подцепить эту хворь.

Когда он вернулся домой, я столь мастерски изобразил спящего, что он купился. Если бы он понял, что я притворяюсь, то обязательно сказал бы, но видимо, усталость помогла мне разыграть сон. Шульдих на цыпочках направился готовить ужин и через час пришел будить меня. Поинтересовавшись, не чувствует ли он недомогания, я с облегчением услышал, что он в порядке.

Вчера это случилось снова, на этот раз сильнее, я потерял сознание на более долгий срок, чем прежде. Проснувшись, я не мог шевельнуться, и пытался заставить свое онемевшее тело двигаться, пока не измотался вконец. Пойдя за стаканом воды, я упал опять, и еще раз – когда шел к кровати.

Что же со мной происходит?

Неужели это очередная жестокая выходка Судьбы?

Я умираю?

Эта мысль не должна меня пугать, ведь я прожил дни и годы, когда смерть таилась за углом, каждую ночь терпеливо выжидая единственного моего промаха.

Но я напуган. До ужаса напуган.

Я страшусь, что больше его не увижу.

Не смогу почувствовать его; увидеть, как теплеют его глаза, когда я улыбаюсь, и наполняются невыразимой страстью, которую только идиот не увидит; не почувствую, как мозолистые руки ласкают мое тело; не увижу, как он деловито снует по кухне, готовя любимые мной блюда.

Не смогу чувствовать его любовь и возвращать ее сторицей.

Я боюсь. Восемнадцать месяцев – этого слишком мало.

Глубоко, медленно вдыхаю, впитывая запах ванильного геля для душа и его собственный аромат. Слезы подступают к глазам, и я пытаюсь их побороть. Осознание близости смерти не пугает. Я уверен, что об Айе позаботятся. И не только Шульдих, но и Брэд, и остальные. В прошлый их приезд они настояли на том, чтобы посетить вместе с нами Айю, и Брэд выразил легкое недовольство, заявив, что она заслуживает лучшего ухода. Наги пообещал разыскать лучшего нейрохирурга, а Фарфарелло… Он просто смотрел. Поскольку Шульдих утверждал, что все его ножи конфискованы, я не слишком беспокоился, вдобавок он сейчас проходит курс антипсихотических лекарств или что-то в этом роде. Не знаю, но он казался куда более логичным и вменяемым, чем в прошлом, и на Айю он поглядывал с явной симпатией. Вокруг него больше не чувствуется прежняя угрожающая аура, и хоть он не слишком-то общителен, но… вежлив. Уверен, что если я… уйду, он вместе с остальными будет заботиться об Айе.

Я буду скучать по этому большому идиоту. Ужасно скучать.

Делаю глубокий вдох, пытаясь подавить слезы, я клянусь сам себе, что не стану плакать и ничего ему не скажу. Ради него я буду улыбаться и делать вид, что это всего лишь простуда. Он и так достаточно волнуется, а я хочу видеть его улыбку. Видеть, как он выставляет себя на посмешище и изображает недотепу, только чтобы развеселить меня. Ничего большего от него мне не нужно.

И я стану дорожить каждой минутой. Я знаю, что мое время уходит.

 

Шульдих

Я поворачиваюсь, с беспокойством гляжу на моего спящего котенка и тут же получаю замечательный ожог от кипящего на сковородке масла. Тихонько ругаясь, ставлю тяжелый котелок и выхватываю из морозилки кубик льда, чтобы приложить к ожогу. Тяжело вздыхаю.

Cказать, что я беспокоюсь – это, мягко говоря, преуменьшение. Я талдычу, что если он и дальше будет так собой пренебрегать, то вновь исхудает, но слушает ли он? Нееет!! Лишь отмахивается и заявляет протестующе, что сейчас-то он ест. Да, но купленные мной витамины принимать не станет! Типа, они слишком большие, и их тяжело глотать, и ему не нравится их запах, и бла, бла, бла. Брэд мне рассказывал про разработанные в Америке новые порошковые витамины, которые приятны на вкус. Может быть, стоит их купить и подмешивать в его пищу. Видите? Сейчас он болен и спит, отчего я хмурюсь еще сильнее. Клянусь, к тому времени как он поправится, у меня уже образуются морщины между бровями.

Выбросив ледяной кубик в раковину, я возвращаюсь к готовке и раскладываю еду по тарелкам, которые уже расставлены в гостиной. Эти тупые люди настырно заявили, что они прибудут сегодня, хоть я и предупредил, что Айя болен. Толпа народу не пойдет больному котенку на пользу. Засранцы.

Яростно отскребаю еду со сковородки ложкой, желая, чтобы на ее месте поджаривалась задница Брэда. Гребаный ублюдок.

Складываю посуду в раковину, чтобы позже вымыть, и подхожу к Айе, пытаясь разбудить его.

– Айя?

Ответа нет. Вздыхаю, пожимаю плечами и решаю дать ему поспать еще. В последнее время он выглядит ужасно усталым, а лекарства от гриппа вызывают сонливость. Чтобы подчеркнуть этот факт, на упаковке даже нарисована картинка – лицо человека с сонными глазами. Можно подумать, мы читать не умеем.

Да. Я сейчас не лучшем настроении. Я беспокоюсь, я злюсь, и у меня крепнет нехорошее предчувствие.

Будто что-то плохое должно случиться. Или уже происходит.

Качаю головой, отгоняя зловещее предчувствие. Проснувшись этим утром, он выглядел хорошо, хотя и был измучен. На завтрак я подал ему в постель бульон и кашу, он немного поел. Его знобило, а когда я предложил отвезти его в больницу, он ответил, что это всего лишь от холода. Последние дни было прохладно, готовясь к зиме, мы даже передвинули кодацу, так что я закутал его в пару курток как восхитительного маленького котенка, а он бросал на меня в меру злобные взгляды и посмеивался. Я выходил всего на час – покупал припасы для вечернего сборища, и что странно, Айя настойчиво просил меня остаться с ним и почитать. Выклянчил еще одну бутылочку того отвратно-приторного напитка и посасывал его пока я читал ему Гарри Поттера «Узник Азкабана». Мы начали читать эту книгу несколько дней назад, и он не отпускал меня весь день, даже чтобы приготовить поесть, просто лежал, мягко улыбался и умолял читать дальше. Как я мог отказать?

Но он никогда не был эгоистом, несмотря на все мои уговоры. Его поведение меня пугает, и если завтра ему не станет лучше, я отвезу его в больницу, пусть он даже всю дорогу вопит и лягается.

Я читал, пока он не уснул, и чуть не остолбенел, когда засыпая, он прошептал три магических слова. Конечно, я бы должен скакать от радости и в экстазе распевать во все горло, но это не так. Я знаю, что он меня любит, пусть даже он не говорит об этом прямо, и он знает, что я это знаю. Так почему же вдруг сказал? И выглядел при этом таким бледным, удовлетворённым и умиротворенным, как будто настань сегодня конец света, он умрет счастливым. Теперь я еще больше встревожился и очень хочу послать подальше наш обед с друзьями и прямо сейчас отволочь его в больницу.

Может, я параноик.

А может быть, я так счастлив, что опасаюсь, что это не продлится долго.

Может быть, вовсе неплохо, что рядом окажется вся наша шайка.

Наги знает почти все на свете, за исключением того, как, собственно, жить нормальной жизнью, он сможет помочь мне осмотреть Айю и принять решение. Та глупая старая карга, которой, судя по ее виду, лет двести, и которая называет себя доктором в этом городишке, просто отмахнулась и заявила, что у него обычный грипп. У вас бывает грипп целую неделю? Я ей не доверяю, в отличие от Айи. Она больше походит на ведьму из книжки со сказками, чем на врача.

Наклоняюсь над ним и нежно целую в губы.

– Эй… Пора просыпаться… я уже начинаю сам с собой разговаривать, и это мне совсем не нравится, знаешь ли. Мне нужен мой котенок, которого можно обнять… – он продолжает крепко спать, я обижаюсь, встаю, и тут раздается звонок в дверь. Снова вздохнув, я топаю к двери и открываю ее.

– Йо, – Брэд ухмыляется и протискивается мимо меня как будто к себе домой, скидывает ботинки и помахивает пластиковым пакетом. – Импортное Мерло, урожая 1978. Молись на меня.

– Пошел ты, – рычу я и закрываю дверь за Наги и Фарфарелло, которые входят следом и тащат продукты. Наги балансирует накрытым крышкой подносом, а Фарфарелло держит коробку немецких колбасок того сорта, который я особенно люблю.

Приподнимаю бровь и следую за ними на кухню, где они бесцеремонно сваливают все на пол.

– По какому случаю?

– У вас годовщина, бестолочь, – хмыкает Наги. – Год назад ты бросил нас и переехал к Абиссинцу. Не говори мне, что позабыл? Где он?

– Айя, – поморщившись, поправляю я, и большим пальцем показываю на стоящую позади меня кровать у окна. – Он болен и спит. Видимо, я был слишком поглощен заботами, чтобы думать о какой-то дурацкой годовщине, – помолчав, печально ухмыляюсь. – И, кроме того, стоит праздновать истинную годовщину – когда я забрался-таки к нему в штаны.

– Извращенец, – закатывая глаз, комментирует Фарфарелло, за что немедленно получает от меня пинок.

– Тебя не спросили, псих. Я видел, как ты пускал слюнки над Айей-чан, – ирландец просто пожимает плечами, отходит и усаживается за стол в ожидании обеда. Самое забавное, что Фарфарелло действительно положил глаз на сестру Айи, хотя никто не знает, проснется ли она когда-нибудь. Он находит ее красоту захватывающей, особенно то, что она взрослеет, а ее лицо вечно остается безмятежным и невинным. Он заметил как-то, что она выглядит как ангел, что заставило Айю страшно занервничать. Но потом он улыбнулся, чем шокировал не только котенка, но и меня самого, и сказал, что хотел бы сделать этого ангела своим, мол, его любовь запятнает ее и обидит Бога. Айя не знал, что и думать. А я…. долго хохотал, пока Айя не бросил на меня яростный взгляд.

Мне потом пришлось целую неделю к нему подлизываться, так что ирландскому ублюдку повезет, если я не отравлю его еду.

Наги опустился на колени перед «спящей красавицей» и по-детски потыкал его щеку пальцем, а потом нахмурился и склонил голову набок: 

– Странно, он не просыпается…

– Вероятно, это из-за лекарства от гриппа, – пожимаю плечами я и направляюсь на кухню, чтобы принести рис. – Наги, может, потом осмотришь его? Этой докторше я вообще не верю.

Брэд деловито снует по кухне, пока не обнаруживает три бокала для вина и открывалку: 

– Да, Наги. А то Шульдиху додумается для забавы подсыпать нам что-нибудь в еду, ведь с котенком сейчас не слишком поиграешь.

– Ха. Ха, – огрызаюсь я.

Мы рассаживаемся: я – спиной к кровати, на которой спит Айя, Наги – рядышком с Брэдом, а Фарфарелло шустро устраивается напротив нас и поближе к еде. Брэд разливает вино по бокалам и вручает мне, себе и Фарфарелло. Наги алкоголь не любит, а Айя вообще не переносит. Видимо, друзья заметили мою обеспокоенность и депрессию и изо всех сил стараются взбодрить меня, развлекая всеми сексуальными шуточками, какие только можно найти в Интернете и даже больше. Даже Фарфарелло выдал шутку про Бога – у нас ушла почти минута, чтобы понять ее. Только в такие вот моменты я действительно ценю свою семью, пусть даже приемную. Может быть, все дело в тренировке, которую мы все прошли, где мы с Брэдом научились доверять друг другу жизнь и никогда не лезть в голову другого, где Фарфарелло узнал, что быть безумцем – это вполне нормально, а Наги понял, что он нужен и любим… Ну конечно, насчет любви его научил приватно Брэд, но тем не менее.

Разговор заходит о колледже, и Брэд интересуется, что собирается изучать Айя. Говорю, что музыку, чем страшно их удивляю. Мы видели почти все файлы по Вайсс – пленки, зафиксировавшие Балинеза еще во времена работы детективом (глупо, ведь предполагалось, что он не должен был засветиться на камере), играющего в футбол Сибиряка, посещающего школу и участвующего в фестивалях Бомбейца. И, разумеется, записи о школьной жизни Айи и его уроки игры на пианино, вместе с записями Айи-чан. Так что, можно смело заявить, что мы знали о них почти все.

– Эй, – Наги под столом толкает меня ногой, прерывая мой доклад о последней проделанной для Брэда работе. – Извини, у тебя есть что-нибудь попить?

Пожимаю плечами, встаю и направляюсь на кухню, не прекращая говорить, а Брэд по ходу задает вопросы. Замолкаю и рассматриваю несколько оставшихся бутылок ванильной шипучки. Так, следующая поставка будет когда, во вторник? Айя не станет злиться, если я отдам Наги одну бутылочку, верно?... Ну, конечно нет.

– Эй, малыш, – окликаю я и открываю морозилку в поисках кубиков льда. – Ванильная шипучка подойдет?

– Да, конечно! – кивает Наги и просит Фарфарелло положить ему еще риса, поскольку тот ближе всех к блюду. Хватаю стакан, бросаю туда несколько кубиков льда, затем открываю шипучку и водружаю все на обеденный стол.

– Вот, – я вновь усаживаюсь на свое место и возобновляю разговор с Брэдом, тот задает вопросы, и я хмурюсь, пытаясь припомнить события. Та работа не была особенно сложной, только я и Айя, мы отправились на Кюсю, где в течение уикэнда терроризировали несколько бухгалтеров, финансовых директоров и директора филиала, перечитали кучу рапортов общим объемом приблизительно в четыре словаря (типа Оксфордского словаря английского языка – тьфу!), а потом ошалевшие и измученные вернулись домой. Мы оба согласились, что спокойно сможем прожить до конца нашей жизни не видя больше ни одного квартального финансового отчета.

Нас прерывает шипение – едва сделав глоток, Наги выплевывает напиток и мчится на кухню, хватает другой стакан и начинает полоскать рот. Я с усмешкой приподнимаю бровь:

– Слишком сладко, Наги?

– Сладко? – вопит Наги, одно это уже настораживает меня, я хмурюсь и выпрямляюсь. – Твою мать, Шульдих! Эта гребаная штука отравлена!!!

– Что? – выкрикиваю я, вскакивая так стремительно, что если бы не Фарфарелло, которой единственный выглядит индифферентно, стол бы перевернулся. – О чем ты говоришь?

Наги с помощью своей силы вызывает у себя рвоту, чтобы избавиться от последних капель шипучки, а когда я вбегаю на кухню, бросает на меня недобрый взгляд и пихает мне в руки бутылку, рявкая:

– Попробуй сам, идиот.

Хватаю бутылку и осторожно делаю глоток. Помимо все забивающей сладости искусственного ванильного экстракта, соды и гор сахара, намешанных там, отчетливо ощущается вполне конкретный привкус яда, который мы научились определять еще во времена обучения в Эсцет. Мои глаза распахиваются, когда в мозгу инстинктивно вспыхивает его название. Долгие годы тренировок в Эсцет приучили нас разбираться в ядах и противоядиях – на запах, на вкус, на вид. И пусть эти знания были добыты мучительно-болезненным путем, они здесь пришлись как нельзя более кстати.

– МФТП… – с отвращением выговариваю я название. Долбанный неудавшийся лабораторный эксперимент, и Айя ничего не подозревая пил эту отраву?! Кто, черт побери, решил подвергнуть его такой пытке?

– …Вайсс, – бормочет Брэд и прищуривается, в обманчиво спокойной голубизне его глаз кипит гнев. – И как же я этого не предвидел?!

Фарфарелло из любопытства подходит, вынимает из моих рук бутылку и начинает хлебать ядовитый напиток, с большим удовольствием – могу добавить. Он не боится никакого яда, кроме мастерского владения оружием, отравляющие вещества – его вторая специализация, как и у всех нас. Облизывая губы, он усмехается и топает на кухню за добавкой. – По меньшей мере, два или три грамма этой прелести в чистом виде в бутылке. И на вкус неплохо.

Наги бросает на Фарфарелло предупреждающий взгляд, а я так крепко стискиваю кулаки, что кровь сочится с ладоней, перед глазами все заволакивает красным. Вот прямо сейчас бы сел на поезд в Токио, выследил этих гребаных кошаков и разорвал на части. Кусочек за кусочком, мускул за мускулом, косточку за косточкой. Их крики стали бы для меня самой восхитительной музыкой, их кровь – самым опьяняющим напитком, а их плоть – самым изысканным блюдом. Я хочу оторвать их головы, повыдирать их милые волосики, связать их по рукам и ногам и дюйм за дюймом соскабливать плоть ножиком и складывать перед собой кучкой.

– Шу! – кто-то яростно трясет меня, я поднимаю глаза, перед которыми все плывет, и вижу чуть ли не паникующего Брэда. – Успокойся. Твой гнев ничем не поможет Айе.

Наги кивает и мчится в комнату, где лежит его рюкзачок: 

– Я закажу Алдоуп. Не переживай, Шу. Мы скоро разбудим его.

Прикончив последнюю бутылку, Фарфарелло ухмыляется: 

– И нам не нужно нападать на них физически, Мастермайнд. Можно их отравить.

– Кровь за кровь, яд за яд… – шиплю я и отчетливо слышу доносящиеся от соседей вопли боли. Если Алдоуп ему не поможет, клянусь, я лично прикончу каждое живое существо, которое попадется мне на глаза. Я буду убивать до тех пор, пока не останется больше никого, а затем насажу головы этих гребаных ублюдков на палку, они будут так мило смотреться с навечно запечатленным на лицах ужасом, и отправлюсь в Ад на встречу с моей любовью.

 

*********************************

МФТП, формально известный как Метил-Фенил-Тетрагидропиридайн, это препарат, случайно открытый в результате неудавшейся попытки создать искусственный наркотик, МППП, часто продаваемый как новый героин, или синтетический героин. Является мощным нейротоксином, который у некоторых людей вызывает необратимые повреждения мозга, напоминающие очень тяжелые случаи синдрома Паркинсона, и приводит к увеличению мускульного тона, трудности движения и речи, слюноотделению и параличу в крайних проявлениях. При приеме в виде инъекции дозы одного грамма МФТП, поражению подвергаются мозг человека и вызывается эффект, сходный с эффектом героина. Как бы то ни было, оральное применение часто еще более фатально, так как уровень абсорбции, а соответственно и смертельной опасности, выше, чем при инъекции.

При передозировке МФТП человек теряет подвижность. Сохраняя все чувства, он не может пошевелиться, и внешне кажется, будто он спит или в глубокой коме. В медицинской школе Университета Калифорнии в Лос Анджелесе такое состояние называют «замороженность» – когда человек находится полностью в сознании, но заперт внутри неподвижного тела, над которым не имеет контроля.

После открытия МФТП в 1976 году он применяется при химических исследованиях болезни Паркинсона. Был разработан специфический препарат Алдоуп, который в первые несколько секунд после инъекции может мгновенно вывести из комы пациента, «замороженного» МФТП. Однако, в случае передозировки, он не полностью излечивает, остается серьезный риск, что пациент сойдет с ума или умрет. На ранних стадиях приема МФТП препарат Синемет может немедленно стабилизировать последствия, но только если человек еще не впал в кому.

 

**********************************

 

– … Почему еще не сработало?

Шипение, за которым следует дробь клавиатуры. – Не знаю! Может быть, Эсцет натренировали их переносить наркотики, может быть он их не пил, может быть, он отдал их кому-то еще. Я не знаю!

– А вдруг Айя это выпил?

– Айя ненавидит сладкое. Никак невозможно.

– И что теперь?! Ты придумал этот план, так давай его придерживаться, твою мать!

– Я увеличу дозу. Заткнись и организуй подмену, бесполезный полукровка.