Tarnished Rhapsody

– Тебе обязательно надо уходить, Айя-кун? – ныл самый младший член Вайсс, глядя, как рыжеволосый парень укладывает в небольшую сумку последний предмет одежды. Он мялся в дверном проеме, сцепив руки за спиной и покусывая нижнюю губу, огорченный тем, что один из его друзей так решительно настроен покинуть их.

Сложив последние брюки и запихав их вместе со своим любимым плащом, Айя молча застегнул сумку и быстро окинул взглядом свою почти пустую комнату прежде чем повернуться лицом к парнишке. Невинный облик никогда не мог замаскировать умную, расчетливую личность, которая скрывалась под ним. Айя тихо вздохнул и покачал головой.

– Оми, я уже говорил тебе. Я устал. Устал убивать под предлогом правосудия, и, в конечном счете, взваливать на себя все больше грехов. Я просто хочу отдохнуть. Больше никаких убийств, никакого Абиссинца, – он отвернулся прочь, его взор упал на фотографию, сделанную Сакурой, когда никто из них этого не ожидал. Они четверо были больше, чем друзьями, они были в своем роде семьей. – Больше никаких Вайсс, – добавил он.

Оми яростно затряс головой, нерешительно приближаясь к Айе. Близко подходить к их боевому командиру было всегда страшновато, хотя сам парнишка и являлся истинным лидером команды. Рыжик все время держался особняком, ни с кем особо не общался и никого к себе не подпускал. Господь свидетель, Йоджи пытался, как и Кен. Но единственным, кто удостоился получить немного заботы и сострадания от Абиссинца оказался Оми, и в глубине души он знал, что причиной был его юный возраст. Он стал лишь суррогатным братом, который удерживал Айю от окончательного забвения.

Брюнет медленно прикоснулся к руке Айи и крепко сжал ее.

– Но… Мы не хотим, чтобы ты уходил…

Айя усмехнулся, протянул руку, снял единственную имевшуюся в его комнате фотографию и отдал ее Оми:

– Прости мне мою слабость, Оми… Когда я буду готов, я вернусь и заберу это обратно. Обещаю.

– Договорились…

 

* * *

 

Тихий стук в дверь вывел его из задумчивости, золотистые глаза медленно сфокусировались, и он поднялся, приветствуя входящего в комнату юношу своей фирменной ухмылкой.

Наги недоверчиво покачал головой:

– Ты еще в постели? С каждым днем ты становишься все ленивее.

Немец мурлыкнул, плюхнулся на живот и, уложив подбородок на руки и болтая в воздухе длинными ногами, попытался придать лицу милое выражение: 

– Ах, ты больше меня не любишь, Наги-чан?

Вундеркинд закатил глаза, уселся на широченную кровать, на которой возлежал Шульдих, и отвесил зеленоволосому мужчине довольно ощутимый подзатыльник.

– Оууу! Эй, больно же, поганец ты мелкий! – взвыл Шульдих, сверкая глазами на ухмыляющегося Наги.

– Не волнуйся, Шу, ты и так глупый. Пара затрещин не убьет последние оставшиеся у тебя клетки мозга.

– О, как обидно, – Мастермайнд бросил взгляд на своего друга. – Ты уже нашел то, что мне нужно, умник этакий?

Победно улыбаясь, Наги обмахнулся зажатым в руке листком бумаги: 

– А что надо сказать, когда тебе что-то нужно?

– Что обещаю держаться подальше от задницы Брэда? – подсказал Шульдих, подмигивая.

– О, ха. Ха. На, гребаный ублюдок, – Наги с помощью своей силы запустил листок бумаги Шульдиху в лицо, от чего тот перекувыркнулся и прочитал короткую записку уже лежа на спине. Наги ждал, внимательно наблюдая за его лицом. Он никогда не мог понять этой фиксации Шульдиха на одном конкретном рыжем, но опять же, и становиться у него на пути не собирался. По правде говоря, ни у кого в их небольшой семейке выбор партнера у других не вызывал проблем. Просто Наги считал, что Шульдих выбрал самую трудную цель – его всегдашнее жизненное кредо.

К тому моменту, как Шульдих закончил читать, на его лице появилось выражение задумчивой решимости, а в глубине топазовых глаз притаилась боль – он обдумывал свой следующий ход. Улыбнувшись и вернув себе беспечный вид, мужчина сел и любящим жестом взъерошил волосы Наги. – Огромное спасибо, маленький паршивец. Я твой должник.

– Ага, только не дай разбить себе сердце, – искренне посоветовал Наги, Шульдих махнул рукой, изобразил знак «виктори» и покинул комнату.

 

 

Офис поражал воображение. Переднюю стену заменяло огромное стеклянное окно, которое можно было затемнить одним прикосновение к кнопке, предоставив его владельцу уединение. В центре комнаты стоял прекрасный длинный стол красного дерева и два мягких викторианских кресла перед ним – для посетителей. Прямо перед дверью располагался диван и два кресла по бокам. Перед ними красовался стеклянный столик с огромным, ежедневно обновляемым букетом свежих цветов. Кресла и диван были достаточно удобными, чтобы любой посетитель чувствовал себя уютно, но все же не до такой степени, чтобы владелец офиса показался добрячком. Каждый предмет мебели был куплен и размещен в соответствии с тонкостями человеческой психологии и с таким расчетом, чтобы к концу дня бизнес был на мази и приносил владельцу офиса и компании миллионы.

А в данный момент этот владелец был далеко не счастлив. Он только что отменил назначенную на утро встречу и перенес на следующий день обсуждение годового отчета, что его сильно огорчило. Он сидел в большом кожаном кресле, слегка покачиваясь взад-вперед и глядя в окно. Вид из окна тридцать четвертого этажа на центр Токио был совершенно изумителен. Токийская башня казалась совсем близкой, красная имитация Эйфелевой башни сверкала в солнечном свете почти ослепительно и определенно завораживающе. Этот город трепетно относился к своей внешности – хотя его заполонили небоскребы, администрация города позаботилась высадить массу растительности, чтобы оживить его. Застройка всего Токио была организованной, симметричной и… невероятно плотной.

И хотя все это означало успех и процветание, мужчина хмурился и потирал висок. Тяжко вздыхая, он поигрывал небольшим буклетом. Случится то, что решила Судьба, особенно если это неизбежно. Только вот он надеялся, что это произойдет не так скоро… Отодвинется на неопределенный срок. Было бы меньше головой боли. Но, слыша, как секретарша сообщает о прибытии единственного утреннего посетителя, он уже знал, что ничего не сможет сделать и судьба пойдет своим путем.

Дверь распахнулась, и появился Шульдих, большим пальцем он указал на закрывшуюся за ним дверь и ухмыльнулся: 

– Забавная у тебя секретарша. Она подумала, что я – Наги. Ты приводил парня сюда?

– Она новенькая. Линда в декретном отпуске. У нее будут близнецы, – усмехаясь, ответил он, жестом указывая на софу. – Хотя, Сандру придется уволить. Как можно спутать подонка вроде тебя с моим драгоценным Наги?

Шульдих поморщился и, надувшись, уселся на софу, вытянув ноги и раскинув руки вдоль спинки:

– Сегодня все по очереди будут третировать меня, бедняжку?! Я обиделся!

Кроуфорд усмехнулся и попросил Сандру принести две чашки кофе, одну с водкой и другую с корицей. Он присел на кресло справа от Шульдиха, скрестил ноги и опустил руку на подлокотник: 

– Так что привело тебя сюда?

Немец фыркнул, откинул голову на спинку и возвел глаза к потолку: 

– Думаю, ты это знаешь.

Американец усмехнулся и покачал головой: 

– Ты же понимаешь, что это означает, правда? Ты больше не будешь членом Шварц, и без необходимости мы не будем вступать в контакт. Ты потеряешь права на медицинские или финансовые льготы и лишишься всех будущих финансовых прибылей. Все это ты знаешь, верно?

Краткое колебание и вспышка боли – это было все, что хотел знать Кроуфорд об истинных намерениях немца. Он даже немного позавидовал объекту страсти Мастермайнда – ведь Шульдих был готов оставить позади все, что в прямом смысле определяло личность, именуемую Мастермайнд. Но убедиться, что тот все еще глубоко переживает за их маленькую семейку, было, по меньшей мере, приятно. Поскольку Шульдих продолжал молчать, Кроуфорд улыбнулся и покачал головой. Из внутреннего кармана своего костюма он извлек небольшой буклет, который несколько минут назад держал в руках. Подтолкнув его через стеклянный кофейный столик, он с огромным удовольствием созерцал, как Шульдих в замешательстве прищурился.

– Это твоя доля тех денег, которые мы заработали, вкалывая на Эсцет. Поскольку ты нас покидаешь, только справедливо отозвать твои фонды, так как ты больше не будешь получать дальнейшую прибыль от наших компаний. Как ты собираешься распорядиться своими деньгами – дело твое, нам все равно, – ухмыляясь, сказал он, наслаждаясь этой игрой и чувством вины, которое он вызвал в Шульдихе. Немец прекрасно знал, что к нему в мозги лучше не лезть, а даже если попытаться, то не найдешь ничего, кроме крепчайших стен, препятствующих вторжению.

Шульдих взял буклет и обнаружил, что это депозитная банковская книжка с вложенной внутрь карточкой. При ближайшем рассмотрении даже у Шульдиха вырвался удивленный вздох при виде неприлично огромной суммы, которой хватило бы на покупку собственной страны, пожелай он того. Потеряв дар речи, он глянул на ухмыляющегося Кроуфорда. Постепенно ухмылка превратилась в улыбку, зеленоволосый мужчина поднялся, опустив в карман стоивший много миллионов буклет, и направился к выходу, а Оракул улыбался, глядя на своего лучшего друга, если не сказать – брата.

Как по команде, они хлопнули по рукам, крепко обняв друг друга, этот любимый подростками всего мира простой жест выразил всю силу их чувств друг к другу и взаимное пожелание удачи. Секунд тридцать длилось рукопожатие, но как будто прошла целая жизнь. Затем Шульдих вышел за дверь и ни разу не обернулся.

 

 

Прерванная Рапсодия

Le Preleude (Прелюдия)
Август 2004

Прошло три месяца с тех пор, как Эсцет утонули, прихватив с собой группу фанатиков и влиятельных религиозных и политических игроков, которые не верили ни во что, кроме денег и слепой судьбы. Падение гигантской башни явилось результатом действий восьми молодых людей противоположных убеждений, обладавших решительностью с одной стороны и сверхвозможностями – с другой. Столкновение двух групп вызвало такую катастрофу, что возвышающееся над морем здание рухнуло, исчезло из вида и из памяти.

Ходили слухи, что обе группы встретили свой конец вместе с башней, и никто не утруждал себя проверкой. А еще спустя месяц на бирже появился новый игрок, который быстро набирал обороты, его амбиции и сильная воля, наряду с невероятной удачливостью, логическими расчетами и анализом, сделали его сильнейшим финансовым аналитиком в Японии. Этот мужчина быстро заявил о себе, как о серьезном игроке в международном экономическом сообществе, вкладывая деньги по всему миру и зарабатывая миллионы. Менее чем за тридцать дней он возглавил список 4000 Форбс, люди называли его монстром, а общество – Оракулом.

Естественно, такие агентства, как SEC, ФБР и подобные им на всех континентах запустили совместную кампанию по расследованию прошлого этого человека, но стало очевидно, что Оракул не делал ничего нелегального. Этот красивый американец мог разобраться с любым финансовым кодом любой страны, а его помощник гениально прикрывал его. Каждый их шаг был блестящим, каждая сделка безупречна. Этот дуэт было невозможно остановить.

Такая власть, завоеванная за столь короткое время, заставила очень многих занервничать, и отовсюду стали появляться охотники. Однако эти двое где-то наняли одного из самых изумительных телохранителей, родом из какого-то крошечного городка в Ирландии, о котором никто и не слыхивал. Одноглазый мужчина предотвратил многочисленные попытки убийства – более тридцати за два месяца, и хотя явных улик не было, сложилось стойкое впечатление, что подосланные убийцы были ирландцем уничтожены.

Приблизительно в то же время, когда финансовый мир перевернулся с ног на голову, в больницу неподалеку от побережья Нагасаки была переведена пациентка из Токио. Три года назад она получила серьезную черепную травму и впала в глубокую кому. Опухоль в ее мозгу находилась под контролем, но так и не исчезла, и потому она оставалась Спящей Красавицей. Ее поместили в отдельную большую палату, с личной медсестрой, круглосуточно заботящейся о ее нуждах или отсутствии таковых. Цена была, мягко говоря, огромной, особенно, учитывая, что больница сама по себе славилась своей комфортабельностью и высоким классом обслуживания.

Судя по виду, девушке было не более восемнадцати лет, ее длинные полночно-синие волосы каждый день аккуратно заплетал в две косы единственный член ее семьи, оставшийся в этом мире, цветы на ее тумбочке менялись в зависимости от месяца года или настроения покупателя. Стены комнаты спокойного кремово-зеленого цвета были украшены парой картин, нарисованных неизвестным, но весьма талантливым художником, изображавших несчастное детство и потерянную невинность. Роскошные куклы, ее любимицы, толпились на столике около большого окна в ожидании, когда же их госпожа проснется и поиграет с ними.

Медсестры с удовольствием болтали о молодом человеке, который доставил принцессу. Рыжеволосый мужчина неземной красоты ежедневно приносил букет цветов минута в минуту к началу часов посещений. Его кроваво-красные волосы в сочетании с гипнотическими аметистовыми глазами, затуманенными печалью, делали его похожим на потерявшегося ребенка и в каждой женщине пробуждали материнский инстинкт и желание обнять и успокоить. Но сколько бы попыток не предпринималось, в самых разных стилях и самими различными красавицами, молодой человек никогда не выказывал интереса. Это был кусок льда, как утверждали некоторые отвергнутые поклонницы, ходячая статуя, навеки замерзшая во времени.

Каждый день в семь утра он приходил, ухаживал за своей сестрой, расчесывал и переплетал ей волосы, менял цветы и открывал окно, чтобы проветрить палату. Он проводил с ней около получаса и затем уходил на весь день. Медсестры видели рыжего в местном ресторане, где он почти до ночи работал официантом. Потом он возвращался в больницу, около часа читал сестре и в последнюю минуту приемных часов уходил. Ходили слухи, что рыжий еще работает на стройке по ночам, но люди им не верили, считая, что никто не может работать по двадцать часов в день.

Однако, молодой человек с каждой неделей становился все бледнее и бледнее, и вдобавок худел.

Небольшой городок на окраине Нагасаки состоял преимущественно из рыболовных артелей, самым большим зданием в городке была больница. Пара ресторанов, множество магазинов с техникой и рыбные рынки, по большей части работавшие на экспорт, местные обитатели знали друг друга по именам, были в курсе дней рождений и семейных историй. Городок сам по себе был одной большой семьей, и возможно, единственным черным котом оказался рыжик, который три месяца назад переехал сюда вместе с коматозной сестрой.

Городок всколыхнулся от сплетен еще раз, когда прибыл иностранец. Белый мужчина с зелеными волосами и золотистыми глазами. Мужчина говорил на превосходном японском, беззаботно относился к жизни и на его губах вечно играла усмешка, которая, казалось, издевается над всем миром. У мужчины была цель.

И город заполонили слухи.

 

* * *

Прим. переводчика: Рапсодия (от греч. rhapsodía — пение или декламация нараспев эпических поэм; эпическая поэма, песнь рапсода), вокальное или инструментальное произведение, которое как бы воссоздаёт исполнение древнегреческого певца-рапсода, а также певца-сказителя национального эпоса др. стран. Для Рапсодии характерны свобода формы, слагающейся из сменяющих друг друга разнохарактерных, порой остро контрастных эпизодов, использование народно-песенных тем, эпический дух.

(из Большой Советской Энциклопедии)

Глава 1. Allemande. (Часть 1-я)

Прим. переводчика: Аллеманда (франц.allemandе – немецкая) – старинный танец немецкого происхождения. Размер двудольный, темп умеренный, мелодика плавная, исполнение степенное и серьезное. Предполагается , что этот танец отразил характер приветственной музыки , исполнявшейся трубачами при вступлении владетельных особ в город или замок; в дальнейшем подобные встречи сменились торжественным выходом и танцем придворных в замковом зале. 
(Музыкальный словарь)

 

Allemande (Аллеманда)

Август 2004

Айя

Каким-то образом по возвращении в квартиру три лестничных пролета кажутся намного длиннее и круче, чем утром. Я еще сильнее зажмуриваюсь, поднимая ногу и делая следующий шаг, кажется, что ноги весят тонну. Странно, раньше я никогда не чувствовал себя настолько усталым, даже когда у нас случались трехдневные миссии. Такое ощущение, словно каждый атом моего тела кричит, а пыльная земля выглядит слишком заманчиво. Яростно трясу головой, разгоняя сгущающийся перед глазами туман, и продолжаю подъем по ступенькам.

По сравнению с прежним жилищем Вайсс, эта квартира настоящая крысиная нора, но, по крайней мере, совесть моя здесь страдает меньше. Деньги за аренду не омыты кровью. Когда я, наконец, добираюсь до третьего этажа, перед моей дверью стоит миссис Масато и громко в нее колотит, она немедленно оборачивается ко мне и требует арендную плату за месяц. На самом деле, она не злой человек, но похоже в прошлом у нее были проблемы с квартирантами, превратившие ее в суровую хозяйку. Что ж, в то время эта квартира была единственной доступной для меня, а переезжать сейчас мне что-то не хочется.

Женщина внимательно рассматривает меня и пренебрежительно хмурится при виде покрытой грязью рабочей одежды: 

– Надеюсь, вы собираетесь выстирать эту одежду, молодой человек. И ради Бога, поешьте что-нибудь! Прутик выглядит толще, чем вы.

Заставляю себя негромко усмехнуться – уже отработанный жест для «нормальной жизни».

– Да, миссис Масато… Вот плата за месяц, мадам, – кивнув, она берет конверт, ее настроение заметно улучшается. Похлопав меня по плечу, маленькая японка продолжает отчитывать меня и только потом спускается по лестнице, оставляя меня в одиночестве. Я тихонько вздыхаю, что в последнее время случается часто, и извлекаю из кармана ключи. Оказавшись в маленькой квартирке, немедленно сдираю с себя рабочую одежду, грубая хлопковая ткань натерла кожу. Еще раз вздохнув, забираю с собой в крохотную ванную легкую синюю униформу. Фактически, собственная ванная и кухня в стандартной квартире-студии – это роскошь, но опять же, это Нагасаки, а не Токио. В Токио, считай, повезло, если удастся снять комнату размером в четыре татами безо всяких удобств и платить за нее придется в три раза больше, чем моя теперешняя квартплата. У меня комната размером приблизительно в восемь татами, что для меня больше чем достаточно.

Включаю душ и позволяю обжигающе-горячей воде напомнить, что я все еще обречен на существование в этом мире. На то, чтобы вымыться и как можно лучше выстирать одежду, уходит почти час. Вещи можно вывесить на просушку у окна перед завтрашней сменой, и когда я забегу домой перед ночной работой, они уже будут сухими. Иду на кухню, чтобы выпить стакан воды и с сардонической улыбкой посматриваю на холодильник, который входит в меблировку квартиры. Лично мне совсем не нужен занимающий столько пространства неиспользуемый предмет. Для такого грешника, как я, еда не представляется необходимой, и, вдобавок, Кейко, моя наставница в ресторане, взялась пичкать меня едой, как только завидит. Я много раз просил ее перестать, но она мои просьбы игнорирует и делает, что хочет.

Кейко считает, что у меня депрессия, и хотя у меня нет степени по психологии, я это и сам вижу. Бессмыслица выходит – я оставил Вайсс в поисках лучшей жизни, а получилось хуже, чем раньше. Но опять же, бездумная монотонная работа, которой я перегружаю себя, лучше, чем свободное время в Вайсс. Остается меньше времени на раздумья. Можно занять мысли приготовлением пищи или количеством требуемого цемента и кирпичей.

Допиваю стакан воды, споласкиваю его и ставлю в сторону. Смотрю, как утекает вода в слив, и мои мысли разбредаются. Иногда я сожалею, что ушел из Вайсс, но всякий раз, как это случается, образы убитых моим клинком мужчин и женщин встают перед глазами. Знаю, я не должен переживать… Они были Темными тварями, они вредили обществу, охотились на невинных людей, не имевших сил сопротивляться. Вроде… Айи. Невинной, прекрасной… Которая должна была стать красивой молодой женщиной, окончить старшую школу, чего она ждала с таким энтузиазмом, и поступить в выбранный ею колледж. Мы с ней имели обыкновение допоздна засиживаться в моей комнате, когда мама и папа уходили спать, и обсуждать наше будущее. Айя терпеть не могла типичных японок, изредка наведывающихся в школу, чтобы потом устроиться в большую компанию, заниматься скучной работой и искать перспективного мужа.

Она всегда была независимой, мои амбиции и цели по сравнению с ее кажутся незначительными. В старшем классе я так и не смог выбрать будущую специальность, мой учитель посоветовал мне попытаться найти то, что вызывает мой интерес, хотя бизнес – это более практично. Как бы то ни было, решать мне не пришлось.

Айя хотела стать психологом… Поехать в Америку, учиться там, где нет женской дискриминации и специалиста-женщину будут ценить. Я частенько шутил, что в будущем стану братом-пиявкой, клянчащим у нее денег на пропитание своей семьи.

Что ж, никакой семьи у меня не будет, эту надежду я оставил уже давным-давно. Единственное, на что я могу надеться – что Айя когда-нибудь проснется и будет наслаждаться жизнью. Я бы все отдал, даже собственную жизнь, лишь бы она смогла найти счастье, когда очнется. Надеюсь только, что будет не слишком поздно.

Дольше обычного вытирая волосы полотенцем, я гляжусь в зеркало и лениво перебираю отросшие пряди. Смутно припоминаю, что когда однажды Оми пожаловался на свою шевелюру, Йоджи заявил, что чем длиннее волосы, тем легче соблазнять женщин, и что он слишком ленив, чтобы сходить к парикмахеру. Мысленно усмехаюсь, ведь мои длинные волосы уж никак не результат лени, у меня действительно нет времени. Все свободное время я провожу около Айи, или пытаясь хотя бы немного поспать.

Выхожу из ванной и падаю на стоящий возле окна диван-кровать, мое тело, наконец, сдается и глаза сами собой закрываются. Истощение предпочтительней, чем просто «пойти спать», тогда уже мое тело решает за меня то, что не может решить мозг. Наверное, теперь я превратился в то, что люди называют ходячим трупом, но честно говоря, мне плевать. Я все продумал, и если мне как-нибудь повезет умереть, то об Айе будут хорошо заботиться, даже если она так и не очнется.

На этой ужасной мысли об Айе вперемешку с воспоминаниями из моего короткого детства, темнота поглощает мое сознание и утягивает в беспокойную дремоту.

 

Шульдих

Я стою на другой стороне улицы, прямо под уличным фонарем, среди бела дня, даже не беспокоя себя тем, чтобы прятаться в тени, как бывало раньше, когда я следил за ним. Сейчас где-то шесть утра, но я не чувствую должной усталости, а ведь я предпочитаю ночной образ жизни. Кроуфорду вечно приходилось чем-то подслащать пилюлю, чтобы выманить меня на миссию до полудня. И вот, пожалуйста, сырым холодным утром я торчу через дорогу от жалкого подобия жилого дома, просто жду и наблюдаю. Не с целью обогатиться и повысить доход, а лишь из-за одного человека, которого я полюбил, который украл мое сердце, не прилагая к тому никаких усилий.

А будучи Мастермайндом, я не собираюсь портить свою репутацию и позволять что-нибудь у себя украсть не получив ничего взамен. Я намереваюсь заставить его заплатить… в ответ я украду его самого.

Целиком.

Минута в минуту, мой маленький воришка выходит из своей квартиры и поплотнее запахивается в плащ, который, вероятно, остался единственной вещью, сохранившейся со старых добрых времен. Его облик заставляет меня нахмуриться. Наги дал мне его фото перед отъездом, снимок был сделан издалека, и даже тогда он выглядел бледнее и тоньше, чем я запомнил. Но сейчас, видя его со столь близкого расстояния, особенно когда он в знакомом кожаном плаще, я готов расплакаться и наорать на него за то, что этот идиот довел себя до такого состояния.

Будучи гением в заманивании мужчин или женщин в постель – по сравнению со мной котенок-Балинез выглядит жалким подростком-любителем – я отлично могу судить о размере человека с ног до головы, достаточно одного взгляда. Конечно, мой маленький Абби вечно кутается с головы до ног, опасаясь показать солнцу свою деликатную сливочно-белую кожу, которую я неоднократно имел счастье созерцать – хотя и в неподходящей ситуации и в неподходящее время – но я настолько близко знаком с его плащом, что могу произвести кое-какие расчеты. За те три месяца с тех пор, как я видел в последний раз его симпатичную мордашку, еще до того как мы вытащили котят из воды, он потерял, по меньшей мере, половину своего веса, а темные круги под его глазами стали еще глубже. Он что, вообще не спит? Я рычу про себя, сжимая кулаки, так что ногти больно впиваются в ладони – только так я могу сдержаться, чтобы не схватить его и привязать к кровати, пока он не вернется хотя бы в относительно здоровое состояние.

Ууу, привязать его к кровати… Какие очаровательные образы возникают при этой мысли…

Лежать, малыш, я знаю, что тебя снедает нетерпение. Меня тоже.

Особенно тревожит, что он шагает по пустынному холодному тротуару и даже не смотрит на меня. Или он уже знает о слежке, и его это не беспокоит, или то, что он с собой делает, притупило его чувства. Черт, шесть месяцев назад для наблюдения за ним мне приходилось снаряжаться по-полной: бинокль, высокоточный прибор дальнего слежения, все по максимуму, только, чтобы меня не засекли. У этого мужчины чувства и интуиция лучше, чем у настоящего кота… Он больше похож на ягуара. Всегда настороже, всегда начеку, но при этом никогда не теряет изящества и им можно восторгаться, как одним из лучших Божьих творений.

Как ни печально признавать, но сейчас это уже не ягуар. По улице плетется больной кот, постоянно останавливаясь, чтобы перевести дух, и затем продолжает свой путь, больше напоминающий путешествие к реке Стикс. Я следую за ним по пятам, не беспокоя себя одеванием шляпы или поднятием воротника, чтобы спрятать неестественный цвет волос. Эй, мне нравится зеленый цвет, он мне идет. И какое мне дело до ошарашенных взглядов прохожих, за исключением моего возлюбленного котенка, до тыканья пальцами и перешептываний столь громких, что их уже и шепотом-то не назовешь. Честно говоря, если бы они подошли ко мне и заявили, что цвет моих волос бросает вызов природе, что я безнравственный тип, а может даже и вовсе мафиози, то я бы продемонстрировал средний палец или разразился очень длинной и запутанной речью о том, как они неправы, а затем пошалил бы с их мозгами, пока их не замкнуло бы окончательно. Лично мне второй метод нравится куда больше, поскольку он куда забавней, хотя и отнимает много времени. Что ж, большинство забавных вещей в жизни заставляют человека позабыть о времени.

Так меня и не заметив, он входит в ресторан, где работает, переодевается и начинает протирать пол. Рассматриваю причудливый маленький японский ресторанчик, расположенный в сердце городка. В нем достаточно места, чтобы удобно разместились, по меньшей мере, тридцать человек, есть суши-бар и сцена для караоке. Могу вообразить, как морщит нос мой котенок от отвращения к громкому шуму, как стискиваются держащие поднос руки, пока Айя борется с желанием запрыгнуть на сцену и передушить находящихся там людей. Отчего идиоты-Вайссы постоянно жаловались на его холодность, отстраненность и замкнутость – выше моего понимания; нужно просто знать, куда смотреть. Маленькие бессознательные жесты, чье единственное предназначение – контролировать любое внешнее проявление эмоций. В конце концов, он рос нормальным мальчиком… Только жизнь выкинула с моим котенком финт и заставила подавить ту часть, где осталась чистота и невинность. Если это возможно, я хочу найти ее когда-нибудь…

Нет, вычеркиваем эту фразу. Я ее найду. Найду ту его часть, о которой он сам позабыл.

Ту его часть, которую я убил три года назад роковой дождливой ночью.

Той ночью, когда я убил его родителей и влюбился в него.

Без десяти четыре утра я стою, прислонясь к запятнанной ржавчиной стене его дома, и безостановочно курю. Разумеется, никотин вызовет рак и в очень отдаленном будущем убьет меня, но сами попробуйте ждать парня, который бодрствует в неурочное время, не имея под рукой никаких человечков-игрушек для развлечения. По крайней мере, в Токио психопаты повсюду, и ожидание никогда не бывает унылым или скучным. За последние несколько часов я прочесал все мозги по соседству и должен заметить, что это самые скучные люди, каких мне только доводилось встречать.

Мне совершенно пофиг, как приготовить тунца миллионом способов… Ну, давайте же, люди! Заведите любовную интрижку или денежные долги – развлеките меня! Клянусь, я подохну от скуки прежде, чем умру от рака легких.

Всего три дня мне потребовалось, чтобы основательно изучить график Айи. Городишко должно быть ему уже основательно примелькался, не то чтобы он с самого начала его интересовал. Он встает в шесть, иногда в семь – если этого требует его тело, идет в больницу, затем на работу, затем в больницу, затем опять на работу – и так до трех или четыре утра, в зависимости от того, как решит его бригадир. Затем мой вымотанный маленький котенок топает домой, стирает одежду, принимает душ и отрубается, пока очередной кошмар не разбудит его вернее, чем будильник.

Что ж, надеюсь, он получил удовольствие, мучая себя эти три месяца, пока я в Токио помогал Кроуфорду все наладить, а затем увязывал несколько оставшихся концов, и только потом мне позволили уйти. Разыскивая Айю Наги угрохал массу времени, что доказывает, как тщательно тот заметал свои следы. Но опять же, Наги тогда с головой ушел в разборки с федералами и сотрудниками SEC, которые дышали Кроуфорду в затылок, и нашему маленькому гению приходилось снова и снова вытаскивать его. В постели Наги, может быть, и подчиняется, но в остальном может быть чертовски агрессивным. Не удивлюсь, если, в конце концов, Кроуфиш окажется снизу.

Я бы заплатил, только бы увидеть видеозапись этого момента… А вот интересно, не захочет ли Фарф подработать на стороне. Все, что от него требуется – это установить купленную мной камеру и переслать мне пленочку…

Ход моих размышлений на тему, где лучше установить камеру в спальне Брэда, обрывается, когда на лестнице слышатся тяжелые, усталые шаги. Быстро привожу в порядок одежду, затем мысленно даю себе подзатыльник за то, что беспокоюсь о внешнем виде. Могу поспорить, что в данный момент ему будет все равно, даже если я предстану перед ним голышом, чтобы это понять, не нужно заглядывать в его голову. Кого волнует, как одет твой враг, который всего три месяца назад с помощью сверхспособностей пытался зверски убить тебя? Нацепив на лицо привычную на-все-наплевательскую улыбочку, я вновь лениво приваливаюсь к стене.

У него уходит еще минут пять, чтобы, наконец, добраться до третьего этажа, что заставляет меня нахмуриться. Когда я сказал, что хорошо изучил график Айи, то имел виду, что знаю до минуты и секунды, сколько занимают определенные действия, и более трех минут ему на подъем по ступенькам никогда не требовалось. Должно быть, с ним что-то не в порядке. Неужто поранился на работе? Я не присматривал за ним сегодня, потому как был занят – закупал в супермаркете соседнего городка все необходимое, что объясняет огромное количество стоящих рядом со мной пластиковых пакетов.

Добравшись до третьего этажа, он поднимает на меня глаза, наконец-то ощутив мое присутствие – впервые за те несколько дней, что я за ним слежу. Тонкое лицо окрашено болезненным, но все равно невероятно соблазнительным румянцем, он щурит затуманенные глаза, чтобы лучше приглядеться. В конец концов, до него доходит, кто перед ними, и его рука устремляется к правому боку, где раньше была катана, затем он проклинает отсутствие оружия.

– … Чего тебе нужно, Шварц? – цедит он сквозь зубы, бросая на меня такой взгляд, которого даже Кроуфорд побаивался.

Я горько улыбаюсь – кто бы мог подумать, что недоверие и ненависть в его глазах могут причинить такую боль, а интонация, с которой он выговаривает имя моей семьи, обжигать.

– А как ты думаешь, котенок? Увидеть тебя, разумеется.

– Ты ищешь мести?

Пожимаю плечами и самым обезоруживающим образом развожу руками.

– Можешь обыскать меня, если хочешь, Айя. Со мной нет никакого оружия, – делаю паузу и, подражая голосам инопланетян в новом научно-фантастическом фильме, бубню: – Я пришел с миром.

Красивый рыжик только сильнее суживает глаза, опасный блеск в них усиливается десятикратно, взгляд твердеет: 

– Тебе не нужно оружие, чтобы убивать, Шварц.

Ох. Кто же знал, что владение паранормальными возможностями принесет столько боли? Я вздыхаю и бросаю на него взгляд «ты что, идиот?».

– Если бы я хотел убить тебя с помощью своей силы, ты был бы уже мертв, верно?

Удивительно, но Айя улыбается, изгиб его губ кажется мне самым прекрасным зрелищем, которое я видел, даже если он источает мрачный сарказм и насмешку.

– Ты больше кот, чем любой из нас, Шварц. Ты наслаждаешься, играя со своей жертвой, прежде чем жестоко оборвать ее жизнь.

На этот раз, я застываю, признавая болезненную правду. Он бросает на меня яростный взгляд, а потом эмоциональный накал спадает, и он достает ключи от квартиры. Возможно, понимая, что ему не избегнуть моего гнева, если я того пожелаю, он спокойно открывает дверь и заходит внутрь даже не оборачиваясь. Я успеваю вставить ногу между дверью и стеной, не давая полностью закрыть дверь, и он тихо вздыхает, оставляя ее открытой, позволяя мне войти. Стоя в дверном проеме, я наблюдаю, как он включает единственную лампочку в центре комнаты, ее тусклого света едва хватает, чтобы ходить по комнате, не натыкаясь на предметы.

Он пошатывается, я кидаюсь вперед, подхватываю его и слегка морщусь, не ощущая в его теле мускулов и жира. Он слабо сопротивляется, сверкает глазами и пинает меня – что по идее должно причинить боль, но чего нет, того нет. Вздохнув, подхватываю его и забрасываю на плечо, он хватает ртом воздух и замирает, вероятно, чрезвычайно сконфуженный своим положением. Не особо церемонясь, роняю его на диван и удерживаю там, пока другой рукой раскладываю кровать. Когда я избавляю его от пыльной и промасленной униформы, он рычит, но лишь бросает на меня угрожающие взгляды. Твою мать, это что, моторное масло? Позже надо будет сжечь это. Пыль и грязь я еще могу снести, но к моторному маслу мой котенок даже близко не должен подходить.

– Что ты делаешь? – вполне резонно интересуется он, что-то не нравится мне слабость в его голосе, хотя его взглядом по-прежнему можно делать мороженое.

Не прекращая расстегивать множество раздражающих противных пуговиц на его рубашке, я отвечаю:

– Раздеваю тебя.

– Шварц, просто убей меня. Не нужно унижать.

Вздыхаю и приподнимаю его, чтобы стащить эту отвратительную рубашку, затем осторожно кладу его обратно. Отмечаю замешательство в его лихорадочном взгляде и перехожу к расстегиванию ремня.

– Веришь или нет, это последнее, что я бы с тобой сделал.

Он фыркает, мысленно обзывая меня лжецом. Закатив глаза, я избавляю его от ужасных штанов и отношу их в ванну. По возвращении в комнату застаю его пытающимся встать, хмурюсь и рычу. Он нерешительно смотрит на меня, его замешательство возрастает при виде моего злобного взгляда.

– Лежи, глупый ублюдок. У тебя гребаная лихорадка и кто знает, насколько высокая температура. Веди себя прилично, или я вызову сюда Наги, чтобы удерживал тебя своей силой. Ты же не хочешь, чтобы под твоей крышей поселились двое Шварц, верно?

Айя вызывающе смотрит на меня, но такой поединок взглядов ему не выиграть, особенно, когда я здоров, а он нет. Наконец, сдавшись, он плюхается обратно на кровать, закрыв глаза и признав поражение. Зная, что мальчишка не попытается снова выкинуть этот трюк, я обыскиваю квартиру, пока не нахожу запасную одежду, чтобы согреть его, и ненужную тряпку. Намочив тряпку в теплой воде и изображая преданную сиделку, начинаю осторожно смывать грязь с его тела, лишь слегка прикасаясь, безо всякого сексуального подтекста. Господь свидетель, как же это тяжело, особенно когда объект моей любимой фантазии для мастурбаций лежит передо мной обнаженный. Но секс – это последнее, о чем я сейчас думаю – выбить дурь из прекрасного котенка за то, что о себе совершенно не заботился – куда более насущная задача, чем затрахать его до беспамятства. Этим мы займемся позже.

Отмыв его от пыли и сажи, возвращаюсь в ванную и откладываю тряпку в сторонку, сделав для себя пометку, отстирать ее позже, а то котенок рассердится. Вернувшись, с огромным изумлением обнаруживаю, что Айя уже заснул, свернувшись в комок на постели. Мне-то казалось, что надеяться на его доверие напрасно, и посмеиваюсь над ним – так ослабить свою осторожность, что заснуть перед бывшим врагом. Но опять же, возможно с его точки зрения, если я пришел, чтобы убить его, а он не в состоянии оказать сопротивления, не имеет значения, спит он или нет. Эта мысль останавливает мою веселость быстрее, чем вы сможете сказать «суши».

Не знаю, откуда взялось это «суши». Плевать.

Тихонько приподнимаю его и одеваю так осторожно, как только могу, он протестующее скулит, а потом вновь затихает. К счастью, а может и к сожалению, он не просыпается даже когда я укутываю его в одеяло. Теперь, покончив с первоочередной задачей, принимаюсь за перетаскивание продуктов, оставленных в холле за дверью. Так и знал – парень докатился до того, что во всей его квартире нет ничего даже отдаленно съедобного, не говоря уж про кастрюли. Сначала раскладываю свежие продукты, затем банки и кухонную утварь и под конец – столовое серебро и китайский фарфор. Не удивительно, что когда я заканчиваю, солнце уже высоко. Окидываю взглядом маленькую квартирку, закатываю глаза на отсутствие телефона и приступаю к поиску информации. В конце концов, обнаруживаю телефонные номера ресторана и мастера строительной площадки, мой котенок из тех, кто никогда не выбрасывает то, что ему дают, звоню в ресторан и сообщаю, что он болен, и звоню на стройку, чтобы заявить о его уходе.

Да, с моей стороны это самонадеянно, но я не допущу, чтобы он продолжал работать на стройке, даже если у нас дойдет до драки. С настоящего момента он будет спать и есть по графику, чтобы вернуть себе сходство с нормальным человеческим существом, или мое имя не Шульдих.

 

Айя

Возможно, в первый раз за эти годы я просыпаюсь с настоящим чувством комфорта и уюта, несмотря на то, что нос у меня заложен и голова тяжелая. Первое, что я замечаю, это восхитительный аромат, а потом я чувствую, что страх, паника и чувство вины, обычно сопровождающие мое пробуждение, сейчас отсутствуют. Поворачиваю голову и с удивлением вижу огромный – по моим меркам – ассортимент блюд на столике-кодацу, стоящем в нескольких дюймах от меня.

Я сажусь, разглядывая квадратный столик в центре моей квартиры. С кухни доносится шкворчание и открывается вид на множество кастрюль и висящих на крючках сковородок, которые я вижу первый раз в жизни, продукты и блюда, рецепта которых я не знаю. А даже если бы и знал, результат не был бы столь прост, но элегантен. Обвожу взглядом свою маленькую комнату, слишком шокированный, чтобы даже как следует злиться на того единственного человека, который мог набраться наглости все поменять в моей квартире, не поставив меня в известность.

Кроме стоящего в центре комнаты столика-кодацу, также появились четыре одинаковых мата для сидения и постельные принадлежности, свернутые в рулон и аккуратно убранные в уголок. Стопка ДВД и видеоигр возвышается на моем длинном и доселе неиспользуемом бюро, рядышком пристроились большой телевизор и игровая приставка. По другую сторону расположились книги, которые, судя по заголовкам на обложках, кажутся интересными и интригующими, и которые стоит оставить, даже если я вышвырну прочь все остальное, включая притащившего их гребаного немца. Черт, даже светильник теперь флуоресцентный, из тех, которые обеспечивают лучшее освещение по ночам. Медленно встаю с постели и хмурюсь при виде нового одеяла, укрывавшего меня ночью, слишком теплого с моей точки зрения, и медленно топаю на кухню.

Отчетливо слышно как под душем кто-то фальшиво напевает немецкую песенку, а вот и горшочек медленно булькающего мисо-супа по соседству с кипящей овсянкой – лучшей пищей для больных. Открываю холодильник, и мои глаза распахиваются при виде забитых под завязку полок, там лежат продукты всех пяти пищевых групп, даже шоколадный соус и упаковка с пивом. В морозилке обнаруживаются замороженные продукты и два вида мороженого, которое я любил, когда ходил в школу. Пока я раздумываю, чем облить немца, когда он выйдет – кашей или мисо-супом, гнусавый голос произносит: 

– Ты зачем выбрался из постельки, котенок? Знаешь, котятам нельзя на кухню.

Как можно осторожнее прикрыв дверцу холодильника, я оборачиваюсь и бросаю на Шварца свой, как я надеюсь, полный ненависти яростный взгляд: 

– Какого хрена ты делаешь?

– Я думал, это очевидно, – лыбится он, помахивая обернутым вокруг шеи полотенцем, – Я готовлю еду, а поскольку процесс это длительный, решил быстренько принять душ.

Бросаю еще более злобный взгляд; я не это хотел узнать. Забавно выгибая левую бровь, он прислоняется к маленькому бару, разглядывая меня со своей раздражающей ухмылкой:

– О, разве ты не знаешь, котенок? Я теперь твой новый сосед по квартире.

При этих словах у меня глаза лезут на лоб – можно подумать, что я должен это знать и сам виноват, что забыл. Вернув себе дар речи, ухитряюсь достаточно интеллигентно поинтересоваться: 

– …Чего?!

Шульдих заливается смехом и, огибая бар, подходит ко мне и кладет ладонь мне на лоб. Я вздрагиваю и смущенно моргаю, в его топазовых глазах быстро мелькает вспышка боли. Как ни в чем ни бывало, он начинает выпихивать меня с кухни:

– Возвращайся в постель. И не забудь надеть ту куртку, которую я положил рядом с тобой, понял? Неужто никто не научил тебя, как о себе заботиться? Мрак!

Позволяю ему полу-вывести, полу-вытолкать меня, а потом сижу на кровати и стараюсь своим затуманенным сознанием понять, что именно этот человек пытается сделать. Он мог убить меня вчера в любое время, а вместо этого сейчас готовит мне обед.

Стоп, обед?

Бросаю быстрый взгляд на будильник и резко втягиваю в себя воздух при виде цифр 1:30 дня. Поднимаюсь, чтобы переодеться, и тут же Шульдих вновь оказывается рядом и выхватывает одежду у меня из рук: 

– Ох, нет, нет, нет. Пока я не разрешу, будешь только лежать в кровати, – отчитывает он меня, как будто с ребенком разговаривает.

Поворачиваюсь и бросаю на него негодующий взгляд, с отвращением отмечая, что хотя я выше большинства японцев, но он возвышается надо мной на добрых три дюйма, будто я гном какой-то. Вынудив меня второй раз за день лечь в постель, он качает головой и удаляется на кухню, чтобы присмотреть за супом и овсянкой:

– О, и знаешь ли, совсем не нужно каждый день менять цветы у Айи-чан. Они простоят еще дня три. 

Я рычу и бросаю на него свирепый взгляд, наверняка ведь он узнал мой распорядок дня, покопавшись в мозгах. Ненавижу такие штучки. 

– Не твое дело, – шиплю я.

Шульдих слегка хмурится, некоторое время разглядывает меня, а затем водружает на стол две миски овсянки и тарелку мисо-супа и вздыхает: 

– Ты должен признать – я проницателен, очарователен, не говоря уж о том, что невероятно красив. Так что, вполне естественно, медсестры в больнице добровольно поделились информацией, мне даже рта раскрывать не пришлось. В делах столь тривиальных мне не нужен мой талант. И, да, котенок, теперь ты можешь усадить сюда свою симпатичную маленькую попку и приступить к обеду.

При упоминании о пище, я отвожу глаза, возвращается чувство вины за потраченные продукты. Остаюсь в постели, не имея ни малейшего желания есть. Ненавистный немец минут пять наблюдает за мной, а потом драматически вздыхает. – Что ж, видимо, придется мне просто выбросить эту порцию, потому как я ее не осилю, – он встает и начинает собирать нетронутые тарелки. Бросаю на него недобрый взгляд, неужто он решится на столь гнусный акт истребления пищевых продуктов. Но когда он выходит на кухню собираясь вылить суп, я кричу: 

– Ну хорошо! Перестань!

Он оборачивается, на его губах играет триумфальная улыбка, и до меня доходит, что я попался. Он знал мои моральные принципы, или как это частенько называл Йоджи, «бзик», еще до того, как начал готовить. Я готов поспорить на те небольшие деньги, которые у меня есть, что он предвидел мои действия и придумал контрдоводы еще до того, как я произнес первое слово после пробуждения.

Я вне себя от злости, ибо, скорее всего, для добывания этой информации он использовал свой дар.

Усаживаюсь на мат напротив него, беру в руку палочки и пробую лосося под соусом терияки, наслаждаясь его изысканным вкусом. Я был сыном банкира, и моя тогдашняя жизнь, какой бы недолгой она не была, протекала в материальном благополучии, что включает еду из лучших ресторанов главных городов Японии. Однако этот обычный традиционный японский завтрак для больного превосходит все, что я когда-либо пробовал.

И это приготовил человек, которого я ненавижу, и который, по идее, ненавидит меня настолько, что решил поиграть со мной, прежде чем прикончить.

Четверо суток, пока лихорадка не ослабла, я не покидал своего дома, и все это время меня кормили три раза в день как в пятизвездочном ресторане и пичкали лекарствами, от которых меня сразу же начинало клонить в сон. За это время моя квартира преобразилась из пустого пространства в удобное жилище, противно сказать, для двоих. Насильно ворвавшись в мою жизнь без моего согласия, за эти несколько дней он решил добавить еще китайского фарфора и столового серебра, и даже позаботился, чтобы они неплохо сочетались друг с другом, а также обзавелся множеством других излишеств, которые по его утверждению принадлежат ему, и поэтому мне нельзя их выкидывать. Теперь у нас есть книжная полка для книг, ДВД и игр, которые он купил, внезапно в квартире обнаружился кабель для телевизора и вполне работающий телефон. Мое обиталище превратилось во вполне приемлемое и уютное жилище.

И это безумно меня раздражает.

 

 

Айя

Осознав, что я избавился от надоедливого гриппа, который не позволял мне вышвырнуть немца прочь, я просыпаюсь гораздо раньше, чем предыдущие четыре дня. Глянув на будильник, понимаю, что сегодня уже не успеваю навестить Айю-чан, но хотя бы успею на работу до того, как немец снова примется баловать меня. Его тактика меня уже вконец достала, и в качестве противодействия, я решаю смыться раньше, чем он проснется. А поскольку работа занимает у меня большую часть дня и ночи, то можно беспокоиться лишь о том, что буду видеть этого типа всего два часа из двадцати четырех.

Но мои надежды рассыпаются в прах, когда я вижу, что столик-кодацу, который сворачивают и убирают каждую ночь, а на его месте расстилают постель телепата, уже вернулся на свою дневную позицию и на нем стоит прикрытый салфеткой отлично приготовленный завтрак. На столике записка, в квартире никого. Всякий раз, когда он дома, то старается шуметь, как только может – если я уже проснулся, а когда я засыпаю, телевизор работает еле слышно. Быстро осмотревшись, убеждаюсь в отсутствии немца и слегка хмурюсь – неужто он снова отправился по магазинам? Вздохнув, усаживаюсь на мат и читаю записку.

«Мой маленький котенок (рядом набросок кота), завтрак на столе. Если я найду его нетронутым, то просто выброшу. Сам знаешь.
Твой чек за работу на стройке лежит на столе. Я позвонил твоему мастеру и уволился от твоего имени. Отсутствие сна для тебя вредно – особенно для твоей красоты. А чтобы порадовать мои глаза, твое личико должно постоянно оставаться красивым. Даиро-сан был настолько любезен, что выдал тебе зарплату за целый месяц, правда же, он лапочка? ^v^ 
Увидимся позже! (сердечко)
Твой Любимый Красавец Шульдих.»

В полном офонарении я сижу на мате, никакое проклятье на известном мне языке не в состоянии описать моей ярости на этого немца в данную минуту. Открываю конверт, и, разумеется, нахожу там минимальную зарплату за месяц работы на стройке. Я считаю совершенно недопустимым, что мастер отдал мои деньги какому-то незнакомцу. Но ведь вполне возможно, что немец воспользовался своей телепатией, чтобы надавить на бедного работягу.

 

Поскольку в доме теперь есть телефон, хотя от него масса беспокойства, я решаю воспользоваться им. Нахожу номер мастера и звоню ему, первый раз за три месяца пользуясь телефоном. Мне отвечает заспанный голос, узнав, кто говорит, он отчаянно тараторит, что больше не может нанять меня, даже если я хочу вернуться, и в радиусе десяти миль от города он не знает никого, кто даст мне ночную работу. Стараюсь говорить спокойным тоном, обещаю ему полную безопасность и, наконец, вытягиваю из него, почему именно меня больше нигде не примут на работу позже восьми вечера. Выясняется, что Шульдих прихватил с собой небольшой пистолет и со своей непременной милой улыбочкой, которую Даиро-сан обозвал «улыбкой Сатаны», посоветовал ему распространить новость среди всех работодателей, чтобы не смели нанимать меня. Тот с радостью повиновался.

Благодарю запуганного человека и вешаю трубку. Не в состоянии сдерживать гнев шарахаю кулаком по кухонной стойке, чтобы болью унять свою ярость. Нет смысла злиться, что сделано, то сделано. Я вздыхаю, чувствуя себя измученным, хотя только что проснулся, и начинаю готовиться к работе. По крайней мере, вряд ли он уволил меня и с дневной работы.

 

Прихожу в ресторан за десять минут до восьми часов – неточно рассчитал время, поскольку давно не завтракал и не знал, сколько времени это занимает. Как только я начинаю переодеваться в униформу, сзади появляется Кейко и, смеясь, ощутимо шлепает меня по спине. 

– А он отлично поработал! Только посмотри на себя, набрал немного веса и стал больше походить на человека!

От сильного шлепка у меня перехватывает дыхание, вздыхая, я до конца застегиваю свою рубашку. Хмуро изучаю низенькую полную женщину и решаю косить под дурачка: 

– Кто?

– Кто же еще? – вместо нее отвечает глубокий баритон позади меня, и я чувствую, как волосы у меня на затылке встают дыбом. Оборачиваюсь и распахиваю глаза при виде немца – в рабочем фартучке.

С дурацкой эмблемой с головой рыбы посередине.

– Нравится? – широко улыбается Шульдих, невероятно довольный моим обалделым видом. Он игриво кружится вокруг своей оси, а я только морщусь от отвращения. – С сегодняшнего дня мы с тобой работаем вместе! Это же потрясающе, котенок, да!? – осведомляется он, используя наиболее раздражающий меня тон, и получает в ответ мой смертельный взгляд.

Свирепо смотрю на него. 

– Какого хрена ты вытворяешь? – Шульдих фальшиво изображает обиду и, надувшись, цепляется за Кейко, которая изо всех сил старается не расхохотаться. – Ну, если я хочу жить с тобой, мне нужно зарабатывать деньги на квартплату, верно? Вот я и устроился на работу, куколка.

Я выгибаю бровь при этом заявлении, но годы практики позволяют мне сохранять на лице нейтральное выражение. Я больше чем уверен, что видя мой гнев, он ужасно радуется, и собираюсь лишить его этого удовольствия. 

– Кюоши-сан должно быть ослеп, – спокойно замечаю я, надеваю свой фартук и готовлюсь к работе.

Он драматично вздыхает и падает на руки моей наставницы, которая смеется уже в голос: 

– Ох! Как низко ты меня ценишь, мой дорогой! Разве ты не знаешь, что я вполне потяну на профессионального шеф-повара пятизвездочного ресторана. Ты поразил меня в самое сердце!

С трудом противлюсь желанию закатить глаза и прохожу мимо заливающегося смехом дуэта, удивляясь сам себе, что злюсь на то, как славно спелись Кейко и Шульдих. Если она хочет иметь в друзьях этого идиота, кто я такой, чтобы спорить.

Кейко появляется из задней комнаты, когда я уже убрал все стулья со столов и начал вставлять салфетки в металлические держатели. 

– Честно говоря, я не понимаю, почему ты так злишься на Шульдиха, – произносит она, а я демонстративно ее игнорирую, наполняя баночки для приправ соответствующими соусами. Привычная к моему молчанию, Кейко продолжает говорить, как будто я ей ответил. – В смысле, он очевидно часть того прошлого, о котором ты никогда не упоминаешь, что все мы уважаем и все такое… Но он приехал к тебе, и насколько я вижу, общение с ним идет тебе на пользу. И он заставляет тебя нормально питаться.

– Не люблю зря расходовать продукты, – медленно откликаюсь я, расставляя на столах подносики с приправами. Кейко ходит за мной по пятам с салфетками, на ее лице ясно написана решимость.

– Ты же вообще ничего не ел! Чем бы это не угрожало, все равно хорошо, что он за тобой присматривает. Ты сам не знаешь, насколько похорошел всего за четыре дня!

– … …

– Слушай, я, конечно, знаю много меньше, чем ты, но вижу, что он очень о тебе заботится. Так почему бы не вести себя с ним вежливо, поскольку я что-то сомневаюсь, что ты легко избавишься от своего нового соседа по квартире? И, кроме того, тебе нужен кто-то, кто не даст тебе съехать с катушек. Ты же совсем ничего не ел… И ведь, в отличие от меня, тебе диета не нужна!

– …..

– Отлично, можешь молчать и дальше, но я на его стороне и Кюоши-сан уговорю. Тогда ты окажешься в одиночестве, и тебе придется уступить!

Я вздыхаю, возвращаюсь к стойке и оборачиваюсь к Кейко: 

– Хорошо. Ты выиграла. Но стоит ему только перейти границы моего терпения – и он будет спать на улице.

Кейко только улыбается – слишком победно на мой вкус: 

– Я ему так и передам.

Глава 2. Courante (Куранте)*

 

* Courante. Куранта — (франц. courate) придворный. танец 16-17 вв. По свидетельству теоретика танца Т. Арбо (16 в.) исполнялся ещё в 1530 как танцевальная. игра. Как бытовой танец исчез… 
(Музыкальная энциклопедия)

 

Август 2004

Айя

Не иначе как чудо, что я и Шульдих мирно прожили вместе шесть месяцев и никто никого не убил и не покалечил. Назвать эти отношения добрососедскими или отсутствием таковых язык не поворачивается. По крайней мере, с моей стороны. Он вполне удовлетворен тем, что спит на полу и является моим личным диетологом, хотя мы оба знаем, что как второй шеф-повар ресторана он зарабатывает достаточно, чтобы спать где угодно. Как он ухитрился стать вторым шефом в этом маленьком семейном ресторанчике – выше моего понимания.

Каждое утро я просыпаюсь от чудесного запаха завтрака – каждый день нового. Всего за неделю он выяснил мои вкусы, причем о некоторых блюдах я и сам не догадывался. Становится почти страшно, когда задумываешься о том, что он знает обо мне больше, чем знаю я сам. За покупками одного он меня не отпускает – только вместе, от чего я всегда яростно отбрыкиваюсь, но меня легко обводят вокруг пальца. В результате его манипуляций я позволил ему заботиться обо всем, касающемся ведения домашнего хозяйства. Я больше не пользуюсь обычным шампунем, только с фруктовым ароматом, который он обожает, а когда я выказал свое недовольство, появился шампунь на травах, который, помнится, я видел по телевизору – там еще женщина издавала странные звуки, намыливая голову. Я так и не понял, почему Шульдих хохочет, когда видит этот ролик.

Сказать по правде, если не обращать внимания на сам факт вмешательства в мою жизнь, на то, что он как ястреб надзирает за тем, как я поглощаю пищу, и постоянно втягивает меня в то, что он именует «развлечениями», жизнь бок о бок с этой угрозой совсем не плоха. Мне по-прежнему не нравится большинство телешоу, но под его влиянием я увлекся некоторыми западными фильмами про полицейских и адвокатов. Количество книг на книжной полке существенно возросло, и я с изумлением обнаружил, как талантлив Шульдих к языкам. Помимо его родного языка и японского, он бегло говорит по-французски, по-английски и немного по-ирландски – подхватил у психа. Будучи в курсе моих увлечений, он приобрел несколько учебников по английскому и начал со мной заниматься. Более того, он даже купил английские версии некоторых видеоигр и дословно перевел их, чтобы мне было легче обучаться.

Шульдих никогда не оставляет меня в стороне, когда занимается тем, что сам он считает забавным. Ну хорошо, большинство людей тоже считают это забавным, но это не означает, что я обязан разделять их мнение. Однако, ему, похоже, все равно, что я по этому поводу думаю, он просто тащит меня за собой и заставляет участвовать. Возьмем, к примеру, видеоигры, которыми он так увлекается. За последние шесть месяцев я научился в них играть, и он вечно заставляет меня подсказывать ему обходные коды из руководства по стратегии. Как будто мне больше делать нечего…

Страшно подумать, что почти целые сутки я провожу бок о бок с человеком, которого когда-то страстно ненавидел. С тех пор, как он устроился на работу в ресторане, мы почти всегда выходим из дома вместе, и я не знаю, что нашло на Кюоши-сан, но он разрешил Шульдиху заканчивать работу вместе со мной, хотя шеф-повар должен уходить с работы последним. До сего дня я подозреваю немца, поскольку почти все в ресторане как-то подозрительно улыбаются, когда мы с ними прощаемся.

Если быть совсем уж честным, то должен признать, что наслаждаюсь его компанией. Я даже не подозревал, насколько был одинок, пока один шумный идиот насильно не возник в моей жизни, заполнив своим присутствием каждую минуту. Каким-то образом он знает меня лучше, чем я сам, и я, в свою очередь, частенько изучаю его. На собственном опыте я знаю, что чувствуешь, когда он с помощью своей силы копается в мозгах или пытается прорваться в чужие мысли. Множество раз во время наших стычек в прошлом я сопротивлялся болезненному ментальному проникновению, приходилось окружать свой мозг плотными щитами, от чего потом тошнит и чувствуешь себя измученным. Более слабых личностей, вроде Оми и Кена, после просто рвало, по их словам, они переживали заново худшие моменты своей жизни, пока немец взламывал их мозг в поисках нужной ему информации. Не сосчитать, сколько раз я видел, как стекленели глаза моих товарищей по команде под жуткий смех Шульдиха, пока один из нас не кидался в атаку, только чтобы стереть эту ухмылку с его лица.

А сейчас я с ним живу. Какая радость!

Не скажу точно, когда или как, но спустя некоторое время я ослабил защиту. Поначалу, я за ним приглядывал, постоянно держа под рукой нож для сасими, чтобы убить его, если он посмеет на ком-то использовать свою силу. Этого не произошло, зато я обнаружил, каким очаровательным он может быть, и что его мрачноватый юмор находит повсюду отклик. Куда бы он ни шел, ему сопутствует смех, а ближе к закрытию все стекаются на кухню или толпятся вокруг, когда он надзирает за тем, как я поглощаю обед. Не то, чтобы я возражал, но как-то странно видеть, что все вокруг его обожают – ведь он начал работать всего шесть месяцев назад. Совсем не долго – по сравнению с другими… со мной, например…

Яростно тряхнув головой, я рычу, зачерпываю еще одну ложку рисового карри и отправляю в рот, как будто ложка должна мне десять миллионов йен, мои зубы громко клацают о металл. Шульдих замолкает посередине напыщенной речи о том, как он сегодня затеял с Киюоши-сан спор о французском стиле в японской кухне и как планирует победить, и бросает на меня внимательный взгляд.

– Что стряслось?

Отрываюсь от созерцания своей тарелки и пристально разглядываю его. Когда же его облик перестал вызывать во мне ярость и отвращение? Мы оба знаем, что я по-прежнему считаю его ответственным за гибель моих родителей и кому Айи-чан. В какой же момент просыпаться от его прикосновений вместо будильника стало настолько привычным, что я перестал нащупывать катану рядом с собой на постели. И нормально питаться тоже стало естественным, а поедая приготовленную им пищу, я больше не готовлюсь к мучительной смерти от яда.

Шульдих моргает, озадаченный выражением, с которым я смотрю на него, затем улыбается, пожимает плечами и возвращается к собственной тарелке. Он давно привык к моему молчанию и продолжает повествование о проведенном им он-лайн исследовании и о своих планах по скрещиванию французской и японской кухни. Заметив, что я не двигаю палочками, он снова поднимает на меня глаза и вздыхает:

– В чем дело, чиби? Ты не ешь. Мне бы хотелось видеть на тебе немного жирка, знаешь ли. Тогда ты будешь помягче, когда я буду обнимать тебя. Ты когда-нибудь видел тощего плюшевого мишку? – дразнит он.

Игнорируя его попытки заставить меня вернуться к еде, отставляю в сторону недоеденную чашку с рисом и пристально гляжу на него, пытаясь разобраться в своих запутанных мыслях. Расставив приоритеты, я спрашиваю: 

– Почему ты ни разу не воспользовался своим даром?

Видимо, удивленный тем, что впервые за все то время, что мы живем вместе, я сам начал разговор, он роняет с вилки кусочек лосося и тот шлепается в соус терияки. Изрыгая поток ругательств, он кидается на кухню, хватает влажную тряпку и торопливо вытирает соус с мата и татами, а потом оттирает пятна со своей любимой футболки с картинкой из Final Fantasy. Выжидательно глядя на него, я терпеливо дожидаюсь, когда он усядется вновь, поменяв предварительно мат на лежащий по соседству. Ухмыляясь в этой своей противной манере, он опирается локтем о стол и опускает на ладонь подбородок: 

– А почему ты спрашиваешь, красавчик?

Я прищуриваюсь, тем самым давая этому идиоту понять, что не собираюсь повторять или объяснять вопрос. Когда до меня доходит, что он не станет отвечать, наш поединок взглядов заканчивается, и я возвращаюсь к ужину. И как только я кладу в рот кусочек лосося, он заявляет:

– Потому что тебе это не нравится.

– …И что?

– И поэтому я этого не делаю.

Я гляжу на него с явным замешательством. Он улыбается и качает головой, поглядывая на меня с выражением «и что мне делать с этим идиотом?», отчего я немедленно ощущаю себя наитупейшим существом в мире. Я прищуриваюсь, а его улыбочка лишь становится шире.

– Глупый котенок. Это потому, что я люблю тебя.

Услышав это, я пялюсь, будто у него выросла вторая голова. Его легкомысленный тон заставляет меня нахмуриться: 

– Играешь со мной, да, Шульдих? Ты пал небывало низко.

Шульдих заливается смехом и пожимает плечами:

– Нет, не играю. Видишь ли, «играть» – это для идиотов, которые видят смысл своей жизни в погоне за симпатичной попкой какого-нибудь мальчика, с криками, цветочками, и выпячиванием груди, и вот с такими людьми я играю. А тебя, мой маленький котенок, я дразню и балую. Это совсем другое.

Припоминаю последний раз, когда он вытащил меня «поразвлечься». Поездом мы добрались до центра Осаки, он усадил меня у окна ресторана быстрого питания и сказал никуда не уходить, оставив перед столом, заваленным куриными нагетсами, картошкой фри и колой. Тем временем он нацепил припасенную заранее маскировку – темный парик и солнечные очки – и вышел на улицу. Я увидел, как он извлек найденный в поезде мобильник и, изображая бурный восторг, начал громко рассказывать по телефону о якобы увиденной им неподалеку за углом популярной рок-группе. Он говорил так громко, что его немедленно обступили девушки и даже некоторые парни. Его неизменный шарм их убедил, и все в радиусе пяти миль рванулись в ту сторону, куда указывал Шульдих, а сам он благоразумно убрался с их пути.

Когда представился шанс, немец пробрался сквозь толпу и нырнул в ресторан. Быстренько избавился от маскировки и присоединился ко мне, заходясь от истерического хохота и запихивая в рот по два кусочка картошки-фри за раз. Никто не обратил на него внимания, ресторан полностью опустел менее чем за пять минут после того, как первая девчонка с воплями умчалась. Где-то через час люди поняли, что их провели, беготня закончилась, и народ снова повалил в ресторан, ругая тех, кто сообщает ложную информацию.

Дурацкая выходка, я только читал о таком, но никогда не видел. Он назвал это «массовым идиотизмом». Я называю это «бессмысленной игрой».

Щелчок по носу выводит меня из раздумий, глаза непроизвольно сходятся к переносице. Он хихикает и вновь усаживается со своей стороны стола. Я угрюмо смотрю на него, но прежде чем я успеваю посоветовать не лгать, он произносит необычно мягким голосом:

– Не думай об этом так много, ладно? А то голова заболит. Просто знай, что я живу здесь потому, что люблю тебя – ты мне ужасно нравишься, и я не собираюсь делать ничего из того, что ты презираешь. Хотя не обещаю, что не выкину чего-нибудь потенциально тебя раздражающего – это уже чересчур для меня. Сам знаешь, мне нужна ежедневная порция веселья, – он делает паузу и тихонько хихикает. – Только не забудь – твоя задница принадлежит мне, а если кто на нее покусится – то мне придется его убить.

Как я понимаю, на спасение мне уже надеяться нечего, так что я просто бросаю на него еще один яростный взгляд и возвращаюсь к еде. Мы еще не раз поцапаемся, но сначала мне надо подумать.

И при чем тут вообще моя задница?

 

Шульдих

После моего признания в любви ничего не подозревающему котенку прошло около четырех месяцев, наша жизнь по-прежнему вполне нормальна. Вообще-то, это весьма печально, я стал ходячим посмешищем на кухне. Не то чтобы я возражал, уж лучше быть источником развлечения, чем нести смерть. Однако это не означает, что им все сходит с рук – я отыгрываюсь, когда наступает моя очередь готовить ланч. Я уверен, Кимико, главная официантка, и Кейко до сих пор видят кошмары и страдают от диареи после моего специального бенто.

Нельзя упрекать Айю, что он не разбирается в искусстве обольщения, даже когда оно направлено на него самого. Я тоже приложил к этому руку, и тут некого винить, кроме себя. Погодите-ка, мне есть кого винить, но братья Такатори уже подохли, так что остается только мысленно проклинать их. Взорвав здание, убив родителей и вогнав его сестру в кому тем самым я подавил зарождающуюся в нем тогда сексуальность. Он рос в весьма строгой, традиционной японской семье, секс в их доме был запретной темой. И в частной католической школе, которую он (боже, упаси нас) посещал, почти все ученики воспитывались в аналогичных семьях. По крайней мере, за время обучения в средней школе у моего маленького котенка не было ни желаний, ни глубоких познаний, касающихся сексуальности. А в старшей школе он пробыл всего два месяца, после чего ему пришлось все бросить и отправиться на поиски мести.

У меня есть его фотоальбомы за три года средней школы, там он выглядел восхитительным ребенком – таких сажают впереди класса, или ставят в первой шеренге на групповых фотографиях. Могу предположить, что Айя – поздний цветочек, только на третьем году обучения он начал вытягиваться. Кто бы мог подумать, что он вырастет в такого высокого красивого парня, воплощенного бога сексуальности, которому я поклоняюсь? Думаю, что когда погибли его родители и смысл его жизни свелся к мести, он задвинул в сторону все обычные подростковые потребности, включая секс, и всю энергию сосредоточил на выслеживании и убийстве Такатори. В некотором смысле, не без моего участия, он перескочил период взросления, и теперь понятия не имеет, чего я к нему прицепился. Мне даже посоветовали вести себя потише в этом смысле, потому как я беспокою посетителей ресторана.

Удивительно, как хорошо этот маленький городок посвящен в наши отношения, или отсутствие таковых. Эй, я не прекращаю работу над ними! Хотя, при нынешнем положении вещей, я, вероятно, успею состариться настолько, что даже виагра мне не поможет, а мой котенок так и не поймет, как сильно я его хочу. Весь городишко прекрасно осведомлен, почему я гоняюсь за его симпатичной маленькой задницей и зачем я влез в его жизнь, и пока половина городка игнорирует наши отношения (или то, что я пытаюсь создать), другая половина деловито пытается свести нас вместе. Обычно я не возражаю, кроме тех случаев, когда они требуют докладывать о прогрессе или насмехаются над моим несчастьем, если я принимаюсь ныть, как тяжело мне дается ухаживание за объектом моей страсти.

Есть и хорошая сторона – утром Кюоши-сан не особенно занят и позволяет мне работать в суши-баре, где я могу вдоволь налюбоваться попкой Айи, когда он протирает столы или моет пол. Я души не чаю в своем нынешнем боссе, хотя это, конечно, не Брэд, поскольку сейчас все мои шоу сводятся к созерцанию наклоняющегося через стол и протирающего пыль Айи. То, как он бессознательно крутит задом, дает мне достаточно пищи для ночных фантазий. Этим утром, как обычно, я протираю разделочные столы и расставляю подносы на стойке, наслаждаясь своим ежедневным эротик-шоу, и тут Кейко с силой шлепает меня по спине: 

– Эй, Шу!

– Ох, женщина! Что ты имеешь против меня? – вскрикиваю я, едва не распрощавшись со своим завтраком. Сверкая глазами, оборачиваюсь, а она цыкает, размахивая толстым пальцем у меня перед носом.

– Нет-нет, не груби мне, неблагодарный паршивец, ибо я пришла с дарами! – ухмыляется она и бросает взгляд на Айю, который немедленно отводит от нас глаза. Я с любопытством вскидываю бровь, откладываю в сторону полотенце и скрещиваю руки.

– Да? И какой же подарок?

– Та-да! – хихикает она, прикрывая рот ладошкой и пихая мне в руки ДВД. – Нашла в комнате брата. Удивительно, какие сокровища можно обнаружить, имея в доме трех братьев-подростков. Подумала, что тебе понравится, вот и сперла это.

При виде подозрительного названия фильма – явно дешевого любительского порно – я прищуриваюсь. «Приключения Красной Шапочки-наездницы». Фыркаю.

– Гм… леди… я за свою жизнь повидал немало действительно хорошего порно, и хотя я считаю себя би, но сейчас меня интересует пенис и задница. Сомневаюсь, что вагина и груди сработают, знаете ли.

Кейко лишь слегка приподнимает бровь и расплывается в игривой ухмылке. Видимо, если приходишься старшей сестрой трем братикам и двум сестричкам, то у тебя стальные нервы. Она одаривает меня дьявольской усмешкой.

– Ну ладно, давай поспорим: если к концу кассеты у тебя не встанет, то я неделю буду убираться вместо тебя. А если ты кончишь во время просмотра, купишь мне огромный шоколадный торт.

Хм, легкая победа, и у меня будет целая неделя, чтобы волочиться за Айей во время работы.

– Договорились, – заявляю я, и мы с ней хлопаем по рукам, как меня здесь обучили уже на второй неделе работы. Еле успеваю припрятать кассету до того, как убирая метлу и тряпку, подходит Айя, во взгляде которого ясно читается, что мое поведение ему кажется весьма странным.

 

* * *

 

Глядя на мирно почивающего на раздвинутом диване рыжика, удостоверяюсь, что ментальные преграды удержат кошмары, которые раньше не давали ему всю ночь уснуть, и хвалю себя за то, что в последнее время их все меньше. Достаю наушники и втыкаю их в телевизор, чтобы не разбудить спящего котенка, ибо спать я ложусь позже, мне перед сном нужна доза видеоигр или просмотр телевизора. Выуживаю ДВД, поудобнее перекладываю мат для сиденья и разбираю свою постель, чтобы как только порно станет скучным, сразу же заснуть. Да, это очень печально, но когда ты теряешь свое сердце, то заодно ты теряешь и свое либидо.

После ужасного ремикса музыкальной заставки к какому-то девчачьему аниме, я закатываю глаза, слыша голос мужчины-комментатора.

– Давным-давно…- решив, что с тем же успехом, могу прямо сейчас заняться планированием осады Айи, я тянусь к пульту, чтобы выключить видео. Вид фальцетом стонущего и мастурбирующего мужчины останавливает меня, и я поворачиваюсь, чтобы получше взглянуть на экран, камера фокусируется на хорошеньком рыжем парнишке, широко раскинувшем ноги перед камерой, одной рукой сжимающем свой член, а пальцами другой руки растягивающем дырочку. Но то, как мальчик выглядит, реально сносит мне крышу, еще чуть-чуть и у меня кровь носом пойдет… Боже, и у кого возникла дурацкая (хоть я совершенно не возражаю) идея сделать этому парню похожую на айину прическу, и, о, небо! у него фиолетовые контактные линзы?! Что ж, учитывая, что котята в Токио держали магазин, можно не удивляться, обнаружив порно с такой главной моделью.

Рыжеволосый начинает громко стонать и издавать мяукающие звуки, у него сочится смазка, на заднем плане слышится звук открывающейся двери. Вошедшего мужчину не видно, но слышен его низкий голос.

– Так, что тут у нас… ага, возбужденный котенок, прямо тебе маленькая Красная Шапочка?

Черт, похоже, у меня уже пошла кровь из носа и появился стояк.

Рыжий парень оборачивается и ползет к говорящему, на экране появляется длинный возбужденный член таинственного мужчины, и парень начинает облизывать его головку. В рыжую гриву вплетается рука, крепко ее стискивая, и не прекращая своего занятия, парень издает удовлетворенные звуки.

Твою мать… Мне уже кажется, будто это Айя, а член принадлежит мне… Твою же мать, Кейко. Ты видела эту гребаную кассету… Ох, бля! Ты провела меня, женщина!!! И как я мог свалять дурака и забыть, что они с сестричками большие поклонницы жесткого яоя?!

С трудом сглатывая, засовываю руку в слишком тугие брюки, стягиваю их, чтобы освободить свою внушительную эрекцию и начинаю дрочить в том же ритме, что и сосущий член парень. Очень скоро рука мужчины выпускает рыжие волосы и переворачивает парня, одним быстрым рывком мужчина целиком погружается в небольшое тело. Я издаю невнятный хрип, зажимая рот свободной рукой, и дергаюсь вперед, как вдруг громкое мяуканье и мольбы парня становятся оглушительными. Смаргиваю туман похоти, и у меня перехватывает дыхание, когда я вижу, что штекер наушников валяется на татами.

И прежде чем мой оцепеневший мозг успевает придумать выход из ситуации, раздается совершенно проснувшийся и очень шокированный голос:

– Какого черта…?

Это очень быстро возвращает меня в реальность, но пока я барахтаюсь, пульт проникается ко мне ненавистью и выскальзывает из моих пальцев, ухватить его и выключить телевизор мне удается лишь с энной попытки. Запыхавшись, я оборачиваюсь к Айе, который сидит на кровати с широко распахнутыми глазами, а потом медленно переводит взгляд на меня и хмурится. Прослеживаю за его взглядом и – проклятье! – мой член свисает из штанов. Торопливо (и очень болезненно) я запихиваю возбужденный член обратно в штаны.

Воцаряется момент невероятно натянутого молчания, второй раз в жизни мне хочется спрыгнуть с самой высокой башни в городе или закопаться в нору и никогда оттуда не вылезать. Заставляю себя вымученно рассмеяться, но получается лишь слабый хмык, я отчаянно краснею и поднимаю на него глаза, ожидая реакции или, что более вероятно, нападения. Если он сейчас попросит дать ему катану, я с большим удовольствием вручу ее ему и дам себя зарубить. Твою мать, не такое воспоминание о себе я хотел бы ему оставить и…

– Это то, что ты бы хотел сделать со мной?

Моя челюсть падает, я пялюсь на него, а он приподнимает одну бровь, протягивает руку и вынимает из моих пальцев проклятущий пульт дистанционки и включает телевизор. Небольшую комнату тут же заполняют звуки блаженного хрюканья мужчины и похотливые стоны рыжего, камера сфокусирована на насаживающемся на длинный член парне, которого мужчина шлепает по заднице и по члену, грубо обзывая. Отрываюсь от экрана и смотрю на Айю, который слегка покраснел, но умудряется сохранять на лице нейтральное выражение.

– О, гм, хаха, это? – тыча пальцем в экран, слабым голосом переспрашиваю я, отнимаю пульт и снова выключаю телевизор. Готовясь к неизбежному, вздыхаю и прокашливаюсь, но подняв на него взгляд, вижу смущение и любопытство на дне этих темных аметистовых озер, из всех сил пытающихся казаться ледяными. – Ну… да, что-то вроде этого я бы хотел сделать с тобой.

– Что-то вроде этого?

Улыбаюсь: 

– Это, дорогуша, называется «трахаться». Я хотел бы сделать с тобой намного больше, но главное – завоевать твое сердце и заняться с тобой любовью.

– Трахаться? И чем это отличается от того, что ты хочешь?

Со стоном я пододвигаюсь поближе к нему, пытаясь скрыть выпуклость в штанах, и пристраиваю подбородок рядом с его пальцами. 

– Ну ладно, – снова откашливаюсь, стараясь придумать, как все объяснить восхитительной, но неосведомленной любви всей моей жизни. – Ну, видишь ли, трахаться это когда двое, эээ, или более людей ищут друг с другом сексуального удовлетворения. Этим можно заниматься с совершенно чужими людьми, или эээ, иногда, с самим собой. Самым лучшим примером может быть Балинез, у него вечно менялись женщины, с которыми он никогда больше не общался. Они просто получали физическое удовольствие, без каких-либо эмоциональных привязанностей.

Айя внимательно смотрит на меня, осмысливая полученную информацию, и кивает, ужасно напоминая прилежного студента, не хватает только блокнота и ручки. Всю эту ситуацию можно считать забавной, но сейчас я изо всех сил стараюсь объяснить котенку разницу между порно и тем, чего я хочу, и можете мне поверить, это далеко не простая задача.

Очередной раз откашлявшись, скребу затылок, похоже, румянец на моем лице, появившийся, когда он застукал меня за свиданием с ДВД, останется навечно. 

– Я хочу с тобой … заняться любовью. Я уже говорил, что люблю тебя и хотел бы заняться сексом, когда ты ответишь на мои чувства. Не знаю, как другие люди определяют секс между двумя влюбленными, но для меня это значит, что никто другой меня не привлекает. Я хочу не трахаться, а заняться любовью, потому что люблю тебя, – Черт, я несу чепуху.

Между нами вновь воцаряется молчание, мои глаза прикованы к пятнышку на одеяле, которое кажется невероятно интересным, я жду, пока он придет к какому-нибудь выводу или выкинет меня к чертям отсюда. Кажется, проходит уйма времени, прежде чем он произносит: 

– Ты можешь сделать это.

От неожиданности я давлюсь слюной и вскидываю расширившиеся глаза, на его лице выражение безмятежной решимости. 

– Чч….что? – переспрашиваю я голосом, чуть громче мышиного писка.

Айя разворачивается ко мне с решительным видом. 

– Прошло десять месяцев, четыре с тех пор, как ты признался. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь … ответить, но думаю… Это хорошо.

Моргаю и глубоко вдыхаю, стараясь успокоиться и желая получить более твердое подтверждение своей крохотной надежде. 

– Гм… Мы оба знаем, что я дурак, так что… А поточнее нельзя?

Он бросает на меня раздраженный взгляд и перефразирует: 

– Я не знаю, смогу ли когда-нибудь полюбить тебя. Не уверен, что вообще могу испытывать это чувство к кому-нибудь, за исключением Айи. По крайней мере, мне известно, что не иметь секса – это больно. У тебя никого не было десять месяцев и я… – он слегка краснеет, становясь как никогда прекрасным. – Я согласен… Чтобы ты… занялся со мной любовью.

Я поражено выпрямляюсь и вглядываюсь в него, а он опускает голову и еще больше краснеет, рассматривая свои руки. Беру его ладони в свои. 

– Айя, я могу подождать. Не нужно этого делать ради меня.

Раздражение полыхает в его полуприкрытых глазах, и он выдергивает ладони из моей неуверенной хватки. Расстегивая рубашку, рычит: 

– Сейчас или никогда.

Одной рукой останавливаю его и улыбаюсь, он подвигается поближе, другой рукой я обнимаю его за талию. 

– Ну ладно, любимый. Но мы сделаем это моим способом, хорошо? – шепчу я, и когда он согласно кивает, наклоняюсь и втягиваю его нижнюю губу в рот, слегка посасывая нежную плоть. Он уже не скрывает любопытства, а я, посмеиваясь, слегка отодвигаюсь. – Закрой глаза. Если захочешь все остановить – скажи мне, ладно?

Он кивает и закрывает глаза. Я вновь завладеваю его губами, обводя нижнюю губку языком, посасывая и медленно лаская. Через некоторое время он, наконец, улавливает намек, а может, просто случайно приоткрывает губы, давая мне возможность оказаться там, куда я годами мечтал попасть. Нахожу его язык, смакуя неповторимый вкус, сладость и легкий привкус мятной зубной пасты. Изучаю его рот, лаская языком, и с невероятным удовлетворением ощущаю, как он слегка оседает в моих руках. Его язык застенчиво касается моего. Это медлительный и осторожный танец, где я веду, а он поразительно отзывчив и даже проявляет инициативу.

Не прерывая поцелуя, я толкаю его на кровать и медленно расстегиваю его пижаму, наблюдая, нет ли признаков неудовольствия. С верхней частью пижамы никаких проблем не возникает, и я начинаю неторопливо исследовать его торс, по ходу дела выявив на левом боку, чуть ниже ребер, несколько точек, которые требуют более пристального изучения. Когда он с угрозой впивается в мои губы, я ухмыляюсь и опускаю руку ниже. Быстро стягиваю с него штаны и с удивлением обнаруживаю, что белья под ними не наблюдается.

Почувствовав мое удивление, он краснеет, прерывает поцелуй и еле слышно шепчет мне в губы: 

– Слишком много возни.

Посмеиваясь, осыпаю его уже покрасневшие и слегка вспухшие губы целомудренными поцелуями: 

– Вот это мой котенок…

Мурлыча, начинаю нацеловывать его подбородок, его вкус опьяняет меня. Тихонько покусываю мочку и с удовольствием слышу, как обычно молчаливый рыжик негромко стонет. Посвятив еще немного времени этому чувствительному участку, перехожу к исследованию груди, втягивая один затвердевший сосок в рот и обводя языком. Айя хватает ртом воздух, выгибаясь дугой. Я немедленно подхватываю его под спину, поддерживая. Пару раз он вздыхает уже спокойнее, затем расслабляется, и я медленно опускаю его обратно. Некоторое время я покусываю и посасываю его соски, счастливо улыбаясь тому, что оказался первым (и я позабочусь, чтоб единственным), кто исторг у него эти тихие всхлипы и вздохи.

Добравшись до его животика, целую расслабившиеся мускулы, которыми не слишком часто пользовались за последние месяцы, его тело все еще в хорошей форме, но из-за отсутствия постоянных тренировок стало более женственным на вид и на ощупь. Вылизываю и подразниваю его пупок, и он слегка дергает ногой. Подняв глаза, вижу полный досады аметистовый взгляд. Улыбаясь, советую: 

– Закрой глаза, сладкий мой. Чувствуй, а не смотри.

Он тихонько хмыкает и падает на подушку, бормоча что-то о «высокомерном немецком ублюдке…» За что и получает укус. Прежде чем он успевает дать сдачи и прервать все веселье, быстро начинаю вылизывать его полунапряженный член и замираю от его вскрика. Я усмехаюсь и несколько раз прохожусь поцелуями по всей длине, а затем беру головку в рот. Он судорожно хватает ртом воздух и дергается, вбиваясь в мой рот, а затем брыкаясь, садится и выдыхает: 

– Ч… что ты делаешь? Это… грязно!

Успокаивающе улыбаюсь и толкаю его обратно, одной рукой перехватывая его запястья над головой. 

– Не у тебя, любимый, – вновь завладеваю его членом и начинаю медленно сосать, удовлетворенно мыча и посылая вибрацию вокруг его члена. Учитывая, что он даже никогда не мастурбировал прежде, ничего удивительного, что он замирает, и волна горькой сладости заполняет мой рот. Без колебания сглатываю и начисто вылизываю его член, затем целую его в губы, делясь его собственным вкусом. – Видишь, совсем не плохо, – шепчу я ему на ушко, покрывая его лицо легкими поцелуями.

Все еще задыхаясь, он медленно открывает глаза, в которых тает туман страсти, и поворачивается ко мне, слегка хмурясь. Непонимающе моргаю, а он ложится на бок лицом ко мне. Его рука тянется вниз, и я шиплю и напрягаюсь, когда моя эрекция оказывается в его руках. 

– Ты же не… закончил.

Со стоном, медленно толкаюсь в его ладонь. 

– Я… не думаю, что ты готов, лучше мне пойти в ду…

– Сделай это.

Я прищуриваюсь: 

– Айя… ты…

Его решительный взгляд останавливает мои протесты, и я киваю. 

– Сейчас вернусь, – быстро говорю я, торопливо выбираясь из постели и совершая безумный бросок в ванную.

 

Айя

Я наблюдаю, как он мчится в ванную, будто у него задница горит, и утыкаюсь лицом в подушку, задаваясь вопросом – считается ли то, что я собираюсь позволить ему со мной сделать, падением. Тянусь за пультом и включаю телевизор, там рыжего трахают одновременно уже трое мужчин, один имеет его в анус, а он попеременно отсасывает двум другим. Стоны блаженства заглушают производимый Шульдихом шум, а я отчаянно краснею. Громкое «Ага!» раздается одновременно с издаваемым мужчиной хрюканьем, белая жидкость заливает лицо парнишки, и в этот момент из ванной появляется Шульдих. Морщась при виде происходящего по телевизору, он тянет руку и выключает его. 

– Не смотри это, – мрачно заявляет он.

Я выгибаю бровь при этом заявлении. Разве не он дрочил, созерцая это?

Будто прочитав мои мысли, Шульдих залезает обратно в кровать и, улыбаясь, наклоняется ко мне и целует. 

– Ты намного лучше какого-то дешевого порно… Просто кощунство, что этот щенок старается походить на тебя, он – просто жалкая подделка.

Чувствуя, как к лицу приливает кровь, я бросаю на него угрожающий взгляд за такие отвратительные слова. Он смеется и обхватывает ладонями мое лицо, покрывая нежными поцелуями: 

– Ах, это называется сладкими речами и это только для тебя, любовь моя.

– Хватит болтать, – ворчу я и еще разок пинаю его ногой.

Он ухмыляется и глубоко целует меня, добиваясь стонов, пока у меня не кончается воздух в легких. Опускаясь вниз, он еще разок целует мой обмякший член, а потом я слышу как со щелчком открывается крышечка. Аромат ванили заполняет комнату, я знаю этот запах – такой же был у лосьона для рук, который недавно всучила нам Кейко, приговаривая, что это чей-то подарок, а ей он не нравится. Я тихонько вскрикиваю и выгибаю бедра, чувствуя, как скользкий холодный палец входит в мой анус, и дергаюсь от легкого дискомфорта при вторжении. Шульдих прижимает меня обратно и сгибает палец внутри. Внезапно, от этого простого движения я таю и издаю стон удовольствия. Он начинает двигать палец взад-вперед, и вскоре к нему добавляется второй, затем третий, они растягивают меня, делая паузы, давая привыкнуть к ощущению.

Пальцы задевают какую-то точку… что-то… внутри, и я вскрикиваю от переполняющего меня острого наслаждения, заставляющего трепетать и жаждать продолжения. Шульдих тихонько шепчет: «вот оно» и несколько раз поглаживает это местечко. Думаю, он наслаждается издаваемыми мной криками больше, чем самим процессом. И как только мне начинает казаться, что я снова взорвусь только от прикосновения его пальцев, он извлекает их, заставляя меня просить о большем. Он нависает сверху и хватает меня за подбородок, заставляя поднять взор. Я смотрю в его глаза и с немалым удивлением вижу там помимо откровенного желания нерешительность и беспокойство. 

– Ты уверен, Айя? – тихо спрашивает он.

Внимательно смотрю на него, тот же самый вопрос крутится в моей голове, и каждый раз ответ один. 

– …Да, – отвечаю я после нескольких секунд молчания.

Он ослепительно улыбается, крепко меня целует и разводит мои ноги в стороны. Закрываю глаза и выдыхаю, чувствуя, как кончик его члена медленно входит в меня. Боль сильнее, чем я ожидал, так что даже перехватывает дыхание. Он немедленно замирает, давая возможность привыкнуть. Несколько вдохов – и я расслабляюсь, тогда он снова двигается вперед, проникая глубже. Еще одна остановка, я открываю глаза и вижу, что он блаженно жмурится, как будто только что умер и попал в рай. Осознание, что это именно я дарю ему наслаждение, возбуждает, и я медленно шевелюсь под ним, давая понять, что можно продолжать.

Шульдих понимает меня правильно и начинает двигаться, медленно толкаясь внутрь и наружу, вскоре боль перерождается в интенсивное наслаждение, от которого я задыхаюсь. Обнимаю его за шею, вспомнив действия парнишки в порнофильме, и обхватываю ногами его талию. Он тихо рычит: 

– Твою мать…Определенно, придется купить тебе хорошей порнушки… – и убыстряет движения.

Некоторое время я не могу думать или осознавать происходящее – только те невероятные вещи, которые вытворяет его член. Очень скоро Шульдих начинает постоянно задевать ту точку наслаждения, заставляя меня дергаться и издавать громкие возбужденные вскрики. Смутно радуюсь, что живу в столь низкопробной квартире, на этом этаже и снизу никто не поселился, так что некому будет жаловаться на шум. Может быть, только что я совершил еще один грех.

Не могу точно сказать, как долго продолжаются эти божественные ощущения, но в какой-то момент я тихо вскрикиваю, мое тело напрягается и снова происходит взрыв, на сей раз более интенсивно. Шульдих издает сиплый удовлетворенный хрип, и сперма наполняет меня. Тяжело дыша, он чуть не обрушивается на меня сверху, но успевает перекатиться на кровать. Он разворачивает меня, крепко обнимая.

Немного очухавшись, чувствую себя опустошенным. Моргаю, пытаясь побороть сонливость, и поднимаю на него глаза. Пользуясь моментом, он покрывает мое лицо поцелуями, улыбаясь идиотской улыбкой. 

– Мой, – заявляет он, крепче обхватывая меня и прижимая к себе. Поначалу я сопротивляюсь, но, похоже, силы окончательно покинули меня. Я сверкаю глазами, а он улыбается и вновь целует меня в губы. – Неужто ты думаешь, что я кого-нибудь подпущу близко к тебе? Ты мой, котенок.

Рычу: 

– Не смей контролировать меня, Шульдих.

– И думать не смел, любовь моя. Но я уж позабочусь, чтобы никакой другой мужчина и близко к тебе не подошел. Ты сам сказал, что не знаешь, сможешь ли полюбить другого, верно? Таким образом, мне надо только позаботиться, чтобы никто не навязал тебе свою любовь, и ты знал только мою, и может быть, у меня появится шанс!

Я неверяще пялюсь на него: 

– …Ты невозможен.

– А ты невероятен, – ухмыляется он и нежно целует меня в лоб. – А теперь давай спать, любовь моя. Когда придет время принять душ и собираться на работу, я разбужу тебя.

Фыркаю и устраиваюсь в его руках, впитывая тепло его тела, закрываю глаза. Эти объятия слишком уж удобны на мой вкус. Не знаю, что из всего этого выйдет, но почему-то чувствую, как становится легче давящий на мои плечи тяжкий груз, а этот мужчина больше не Шварц, а тот, кому в будущем я смогу доверять.

Глава 3 Сарабанда*

* Прим.переводчика: Сарабанда (исп. zarabanda) — старинный испанский народный танец. Изначально являлся испанским аналогом русского плача: исполнялся на похоронах, поэтому имеет трагическое звучание. В XVII—XVIII вв. распространился в Западной Европе как бальный танец
(Материал из Википедии) 

 

Сентябрь 2004

 

Шульдих

Сказать, что наша жизнь после той первой ночи превратилась в Рай – преуменьшение. В смысле – ну кто знал, что под толстенным слоем индифферентности залегает душа искателя приключений? Верный своему слову (как всегда), на следующий после той чудесной ночи уикэнд я отправился в Осаку и привез оттуда по меньшей мере две дюжины высококачественных порно-кассет, как местного так и импортного происхождения. Мы договорились, что будем их смотреть только если у него будет соответствующее настроение и выбросим те, которые ему не понравятся. В том смысле, что я закупил кассеты с разным рейтингом, от стильных «просто секс один-на-один» до навороченных вещиц вроде БДСМ и групповушки, просто чтобы проверить, что отпугивает и что заводит моего котенка. В результате, к огромному моему удивлению, он не отверг ни одну, а только невероятно от них заводился. После долгих отрицаний с восхитительным румянцем смущения, он в конце концов осознал, что секс – совсем не плохая штука, если, конечно, ты им занимаешься с тем, кого любишь.

А он так яростно отрицает, что любит меня, и в то же время выкрикивает мое имя каждый раз, достигая пика.

Уже совсем скоро я завладею моим маленьким котом… и навсегда оставлю себе. Ничего не могу поделать, при этой мысли я расплываюсь в дурацкой улыбке, а он бросает на меня яростные взгляды, подозревая о ходе моих размышлений.

Ой, подушкой по голове это НЕ ЧЕСТНО, проклятье!

Ну ладно! Поставь на место чертову кастрюлю! Если не готовишь – не трогай посуду!

Думаю, что когда на следующее утро мы позвонили и сказались больными, весь городишко знал, что происходит. Для меня всегда было загадкой, почему маленький провинциальный городок оказался таким открытым для наших отношений, меня даже подбадривали, когда Айя еще ни о чем не подозревал, а я уже дошел до ручки. Не то чтобы я возражал, разумеется. В смысле, Кейко и ее сестры хранят яойные додзинси на видном месте в комнатах, а их мамаша даже помогает их публиковать, когда у нее есть время. Поэтому преподнеся ей три трехслойных дьявольских шоколадных торта (два добавочных в знак благодарности) и тем самым заставив ее поправиться еще на три фунта, я загнал ее в угол и задал вопрос об этом удивительном факте. Она заморгала и, смеясь, отмахнулась:

– О, это легко. Их здесь полно!

Я приподнял бровь: 

– Это что, город геев?

– Нет!! – зашлась она смехом. – Но на пляжах летом всегда болтается множество парочек, обычных и геев, наших и иностранцев. Черт, в прошлый раз миссис Ханесу шла с рынка домой, чтобы успеть на вечернюю мыльную оперу, и наткнулась на парочку трахающихся в кустиках парней! Классика!!!

Мои глаза стали величиной с тарелку, и я с огромным интересом спросил: 

– А потом? Что случилось?

– Она выронила купленный соевый соус и потребовала у одного из них заплатить за него, а затем предложила им воспользоваться ее собственным домом, если она получит кассетку с этой записью и возможность продать ее в интернет!! В результате, они стали лучшими друзьями и эти парни до сих пор посылают ей подарки на Рождество.

Столь лакомый кусочек меня не удивил, но я еще никогда не переживал Летний Ад. Судя по разговорам, когда придет лето, ресторан будет столь загружен, что мне потребуется хирург и костоправ. Когда я спросил об этом Айю, он покачал головой, ибо пока лично он с летним наплывом не сталкивался и не особо горел желанием на него полюбоваться.

После нашей первой ночи он потихоньку, но заметно стал меняться. К лучшему, как мне кажется. В смысле, я рад, что он начал больше со мной разговаривать, беседа из одного-двух предложений разрослась в полноценный диалог, скупые «да» или «нет» превратились в конкретное выражение своего мнения. Когда он впервые сообщил мне, что не любит игры-стрелялки от первого лица, я был поражен до глубины души, решив, что это напоминает ему о прошлом, я был в таком восторге, что немедленно прыгнул на него и принялся целовать – пока он не отпихнул меня. Мне кажется, время от времени я подмечаю след улыбки – как правило, когда я придуриваюсь, или когда он доволен тишиной, хорошей книгой и хорошо приготовленным чаем. У меня это вызывает ликование, не нужно заглядывать в его сердце, чтобы понять, что его исцеление медленно, но началось.

Процесс будет долгим, но я ничего не имею против того, чтобы быть рядом и видеть возвращение того Рана, которого я видел на фотографии. Плохо то, что эти перемены также привлекают множество нежеланных «пчелок», также известных как заинтересованные воздыхатели, и мне приходится постоянно быть начеку.

Еще один повод для радости появился несколько недель назад, когда Айя попросил у меня помощи. Я читал один английский роман, когда он подсел ко мне и, хотя и пытался скрыть свою нервозность, легкая дрожь его пальцев, перекладывающих яблоки на столе, выдавали его с головой. Я отложил книгу в сторону и улыбнулся. К моему удивлению, он указал на нее: 

– … Научи меня… английскому, пожалуйста.

– А?

Он нахмурился и скрестил руки: 

– Я так и не окончил школу – благодаря вам.

При этом обвинении я поморщился. Давным-давно, на занятиях по психологии я узнал, что говорить о пережитых страданиях – это признак выздоровления, но мне по-прежнему больно, что это я украл у него ту жизнь, которую он заслужил.

Сжав его лицо в ладонях, я вздохнул, не зная, как просить прощения за свой величайший грех. Кивнув, я нежно поцеловал его – я получаю от этого больше удовольствия, чем от секса – и потерся носом. 

– Что ж, как насчет того, чтобы заниматься дома, чтобы ты мог поступить в колледж? Надеюсь, в Японии есть программа заочного обучения?

Айя с сомнением глянул на меня: 

– Ты?

– Эй, ты меня обижаешь. Только потому, что я не люблю пользоваться мозгами, не означает, что их у меня нет, понятно? К твоему сведению, лапуля, Эсцет позаботились, чтобы мы закончили колледж еще до 15 лет, и это помимо специальных тренировок способностей, стратегического планирования боя и прочей чепухи. Я считаю, что прекрасно могу обучить тебя математике, истории и так далее.

Так и начались наши занятия. Айя с легкостью вошел в ритм несмотря на многолетний перерыв – ничего другого я от него и не ожидал. По многим предметам он был просто блестящим студентом, схватывал на лету, будто никак не мог насытиться. Он наслаждался учебой, и мне не приходилось контролировать выполнение им заданий. Математика оказалась его слабым местом, поскольку твердой базы не осталось. А если много лет не пользоваться вдолбленными тебе в голову каким-то лысым учителишкой в школе алгоритмами, то они быстро забываются. Но этот парень схватывал на лету и, могу сказать, прогресс впечатлял. Даже странно, почему его не завербовали Эсцет – из него бы вышел отличный помощник элиты, пусть даже и без сверхвозможностей.

Телефонный звонок прерывает мои разбредшиеся мысли, и при виде яростного взгляда, брошенного в мою сторону за то, что я вернул в его жизнь эту досадную вещицу, я расплываюсь в улыбочке: 

– Моши-моши?

Хм, думается, звук его деликатного голоса, старающегося изо всех сил не выдать раздражения, стоит его взглядов…

– Понятно… Благодарю вас, – он кладет трубку и возобновляет путешествие из кухни к столику, где я восседаю. Как только он ставит на стол чайник, я обхватываю его руками за талию и затаскиваю к себе на колени, чтобы иметь возможность покусывать его шею сзади.

– Кто это был?

– Из книжного магазина… прибыли твои книги Толкиена, – отвечает он, стараясь усесться поудобнее. За месяц мы продвинулись от пугливого шараханья при каждом нежном прикосновении до того, что привыкли к ним и даже пользуемся ими. Разумеется, то, что я не отпускаю его, невзирая на все попытки вырваться, тоже один из факторов. Я намного счастливее, когда Айя располагается у меня на коленях, чем когда он сидит напротив. Каждый день и каждую ночь я вновь и вновь даю ему это понять, и теперь я уверен, что несмотря на всю его упертость, наконец, это до него дошло.

Только придется как-нибудь разобраться с тем новым клерком в книжном магазине… Как он только посмел на днях проверять моего Айю… Вот интересно, что больше подойдет: ножи или пистолеты?

 

Йоджи

Гуляя по переполненной улице, я поражаюсь, как лето выманивает столько людей из самых разных областей в этот крохотный городок, который в межсезонье совершенно пуст. Солнечные очки на глазах и засунутые в карманы руки придают мне вид гуляки в поисках подходящей девчонки для летнего романчика, а обтягивающие светло-голубые джинсы и черная рубашка привлекают множество цыпочек куда бы я ни шел. Что интересно, почему-то только столичные девушки западают на меня, а местные простушки остаются равнодушными к моему шарму, отчего задавать вопросы представляет сложнее обычного.

Минул почти год с тех пор, как наш великий лидер поднял свою симпатичную задницу и бросил нас, от чего, как мне кажется, все пострадали. Мы, все трое, до различной степени, были влюблены в рыжика. Оми в подростковом возрасте видел в нем старшего брата, а достигнув половой зрелости, не отказался бы заняться с ним милым-премилым сексом. Лично я хотел бы трахать его денно и нощно, до тех пор, пока тот не сможет ходить, чтобы он стоял передо мной на коленях и вымаливал мой член. Кен, как существо более подчиненное, хотел бы улечься с ним перед камином с шампанским и томиком стихов и предаться страстному сексу, как в любовных романчиках. Само собой, все мы его хотели, но он никогда не понимал наших намеков. Давным-давно мы пришли к соглашению, что не будем вынуждать или торопить его, пока он не выберет одного из нас.

Но его побег все изменил. Некоторое время мы думали, что это будет как в последний раз, и что мы с легкостью сможем найти его, а затем пошлем кого-нибудь из Критикер, с ужасающим прошлым, который драматично убедит рыжика. Смерть Ботана была неожиданной, но чертовски уместной. Айя был так раздавлен смертью этого агента Критикер, что оставался с нами вплоть до падения Эсцет. Но мы никак не ждали, что он снова сбежит, и на сей раз, так хорошо заметет следы, что у нас уйдет масса времени, чтобы выследить его. Если бы не яойные додзинси с похожим на него персонажем и покупка иностранных книг в небольшом городе, мы бы никогда не вычислили нашего рыжика. На сей раз у нас был приказ удержать его при себе пока Персия лично не отпустит его, не важно какой ценой.

Можно подумать, нам нужны приказы в таком деле.

Июльское солнце печет немилосердно, моя шелковая рубашка уже пропиталась потом и неприятно липнет к телу. Я про себя проклинаю жару и обмахиваюсь папкой с файлами, надеясь таким образом охладиться. Информации у нас почти нет, он очень хорошо научился прятаться за годы работы в системе. Единственные сведения просочились из Осаки, где его иногда видели, и нескольких он-лайн запросов, где какие-то девушки описывали увиденного ими в отдаленном городке рыжего красавца. Но вот существование «соседа по комнате» удивило нас безмерно, ибо он никогда и ни с кем не любил делить свое персональное пространство. Опять же, выходит, на самом деле мы его совсем не знали, учитывая, что мы искали его в дорогих районах и пропускали такие вот городки.

Дойдя до единственного книжного магазина в городе, я замираю на полушаге, поскольку вижу того, чей образ преследует меня с тех пор, как я впервые увидел его стоящим снаружи нашего магазина. Его волосы стали длиннее, они завязаны в свободный хвост, перетянутый резинкой лавандового цвета, которую он слегка подергивает, как будто хочет ее снять, но не осмеливается. У его ног лежат несколько пластиковых пакетов с продуктами из местного супермаркета, и судя по виду, продуктов там хватило бы на двоих.

А я и не знал, что он готовит…

И тут мне кажется, что я прирос к месту. Из книжного магазина выходит проклятый немец из Шварц. Он вручает Абиссинцу бумажный пакет с книгами, целует его в щечку, а затем нагибается и забирает продукты. Айя слегка хмурится и протестует, желая взять на себя часть пакетов, но его протесты легко отметаются и заглушаются еще одним поцелуем. На расстоянии я следую за ними до дома, почти всю дорогу этот ублюдок-мозготрах болтает, а Айя иногда вставляет словечко. На его лице слабая улыбка, которую мы никогда не видели раньше. Должно быть это какой-то трюк. Нет, я помню, как читал что-то такое… Какой-то синдром… когда людей похищают и они влюбляются в похитителя. Иначе с чего бы нашему Айе так ему улыбаться? Он наш! А если кто и сумеет пробиться сквозь его лед, то это должен быть я! Сколько раз я ухаживал за ним, помогал укрыться от фанаток, спасал на миссиях… Как он может так мне отплатить?! Это ко мне должна быть обращена его улыбка! Он должен быть моим!

Группка девочек, в лучшем случае, ученицы средней школы, проходят мимо этой парочки и хихикают. Проказливая улыбка расцветает на лице Шульдиха, и внезапно, к огромному моему отвращению, он наклоняется и глубоко целует Айю. Девчонки визжат и возбужденно подпрыгивают, а мои ногти до крови впиваются в ладонь, чтобы только не придушить немца прямо здесь и сейчас. Нет, пока его нельзя убивать. Сначала надо спасти Айю от злодея, а вот потом можно убить Шульдиха. Содрать с него кожу, дюйм за дюймом, мускул за мускулом, ободрать его до костей. Его крики будут лучшей музыкой для моих ушей.

Шульдих скалится, его улыбочка так меня раздражает, будто иголки втыкаются прямо в нервы, а он разворачивается и с протянутой ладонью направляется к девчонкам, тем самым патетически намекая на «оплату услуг». Те хохочут и щедро выдают ему мелочь, после чего он склоняется в насмешливом поклоне и возвращается к ожидающему его Айе, который ужасно покраснел и весело улыбается.

– *И что ты здесь делаешь, Балинез?* – неожиданно звенит в моей голове гнусавый голос, я прищуриваюсь и застываю на месте, глядя им вслед.

Мысленно шиплю в ответ: 

– *Забираю нашего друга обратно. Что ты с ним сделал?*

– *Ничего такого, чего бы ты не видел. Но я больше не позволю запустить в него ваши грязные когти, так что лучше бы тебе сдаться.*

– *НАШИ грязные когти? Да как ты смеешь, Мастермайнд! Это ты вцепился своими когтями в разум Айи! Держишь его заложником и измываешься над ним? Больной ублюдок!*

Издевка в ответ: *Какое у нас воображение, Балинез. Ты этого хочешь, а не я. Вы с котятами почти уничтожили в Айе желание жить. У меня ушли месяцы, чтобы научить его улыбаться и положить конец его самоубийственным порывам, и я не позволю забрать его обратно в Ад*. – после чего он обрывает связь.

Я рычу, меня трясет так сильно, что солнечные очки падают, и я зло крушу их каблуком. Это ему с рук не сойдет, или мое имя не Кудо Йоджи.

 

Айя

– … итак, разница между ‘can, could, will, would’ зависит от времени, ты используешь их, когда… – говорит Шульдих, указывая на выписанный из США по почте учебник, который как-то особенно хорошо объясняет грамматику и ее применение. Я смотрю на него, слышу, но не вслушиваюсь. Уже где-то с неделю я только это и делаю – просто смотрю на него, на его движения, и позволяю себе просто наслаждаться его обществом.

На…наслаждаться? С каких пор я нахожу его общество блаженством вместо проклятия?

Поначалу я без особых протестов позволил ему остаться, потому что пришел к выводу, что позволить ему мучить себя – лишь еще один способ расплаты за грехи, и когда придет время я смогу умереть счастливым. Его назойливое присутствие и настырность невероятно злили меня, но много раз, когда что-то напоминало мне о прошлом, именно его громкий голос отвлекал меня. Думаю, именно благодаря ему у меня не осталось времени горевать над прошлым, вместо этого приходилось придумывать способы заткнуть его, чтобы он не приставал ко мне с обыденными, скучными вещами. Но…. Я никогда не думал, что действительно смогу жить снова. Когда умерли родители, а Айя-чан погрузилась в кому столь глубокую, что даже врачи не надеялись на ее выздоровление, я поклялся жить только ради мести. Я не знал, что цена за месть будет столь высока. Но несмотря ни на что, у меня снова появились друзья. Нормальная работа, небольшая, но чистая, не омытая кровью зарплата, и что-то вроде семьи.

И все же я не понимаю… Как я могу чувствовать себя больше «дома» с ним, в то время как с Вайсс я задыхался? Именно по этой причине я и ушел. Они не были плохими людьми… каждый из нас тащил на плечах свою ношу, но стоило нам собраться в одной комнате, будь то комната для миссий, или гостиная, я безотчетно чувствовал себя… грязным. Как будто моя одежда насквозь пропиталась кровью и я в ней тону. Вот почему я никогда надолго не оставался в общей комнате и, приняв миссию и выработав стратегию, сразу же уходил. Находиться рядом с кем-нибудь из них в магазине было вполне нормально – там всегда было открытое пространство. Но в закрытом помещении меня вечно одолевало желание убежать. Я доверял им свою жизнь, но обрести душевный покой рядом с ними не мог.

А этот человек… который ответственен за нажатие кнопки и взрыв, который хотел убить меня, а я его, тот, кто похитил Айю-чан, чтобы использовать ее против меня, и которого я когда-то презирал всей душой – он вернул мне давным-давно позабытые мир и покой. Черт, мне сейчас сколько, двадцать четыре? А чувствую я себя восьмидесятилетним. Но его шутки, дурачества и его любовь постоянно напоминают, что мне всего двадцать четыре, и что вести себя я должен соответственно. С ним я обрел невинность, о которой позабыл, и заново открыл для себя красоту. Он без устали напоминает мне, какой вкусной может быть пища, как гипнотизирующее может звучать музыка, какими прекрасными могут выглядеть цветы и сколько счастья могут принести люди.

Пока я был в Вайсс, цветы были лишь деликатным товаром на продажу. Сейчас они для меня – живые существа, полные значения.

К своему изумлению, я обнаружил, что у него есть совесть. Он никогда не сожалел ни о чем сделанном в прошлом, за исключением его – нет, их стиля убивать всех, имеющих отношение к мишени. Я никогда этого не понимал, считая актом жестокости – пока у нас не зашел об этом разговор. Мы смотрели иностранный фильм на ДВД, там убийца-контрактник методично уничтожал свою жертву, его родителей и детей, даже если они жили далеко.

– Какая жестокость, – прокомментировал я окончившийся фильм, вздрагивая всем телом от отвращения и накатившихся воспоминаний.

Некоторое время он изучал меня, потом поднялся и вновь наполнил тарелку чипсами. Усаживаясь обратно, он вздохнул. 

– …Нет, это не жестокость.

– Как это, не жестокость? – выкрикнул я, и не задумываясь, отвесил ему пощечину. Он даже не поморщился от удара, только взял мою покрасневшую от шлепка ладонь, и нежно поцеловал пальцы.

– Маленький мой котенок… Каким же ты можешь быть глупым, – усмехнулся он. – У тебя одностороннее мышление… Подумай. Если кто-то умирает, кто будет больше всего горевать?

Потеряв дар речи, я моргнул: 

– Родители и…

– И их дети, – утвердительно кивнул он, печально улыбаясь, впервые я увидел у него столь сильные, болезненные эмоции. – Он напомнил тебе нас, не так ли? Поэтому я и взял этот фильм. Хотел посмотреть, что в конце сделает с ним режиссер… Думаю, это очередное разочарование. Они никогда не понимали, почему мы делали то, что делали.

– Но… Убивать всех…

– Тогда они не будут страдать, как страдали бы оставшись в живых и вынужденные бороться за выживание.

– …Они заслуживали шанса жить.

Он вздохнул: 

– И что? Унижаться всю жизнь, занимаясь бог знает чем, переполняться ненавистью и, в конце концов, самим стать убийцами?

– Или… – он поднял на меня глаза, – Погрязнуть в ненависти и мести и потерять цель в жизни?

Мои глаза расширились: 

– Но …я…

– Ты – исключение, – печально хмыкнул он. – Я все еще не уверен, было ли мое решение правильным... Я даже не подумал, что ее тоже заденет взрывом. Просто хотел, чтобы ты выжил. Я захотел тебя, как только увидел. Но ты исчез и вынырнул спустя пару лет – с направленным на меня мечом. Я могу лишь надеяться, что ты сможешь меня простить – за то, что разрушил твою жизнь, или за то, что позволил тебе выжить.

Это был единственный раз, когда мы разговаривали о прошлом, а на следующий день вели себя так, как будто ничего не случилось, ДВД вернулся обратно. Я пока не знаю ответа на его вопрос, должен ли я ненавидеть его за свою исковерканную жизнь, или за то, что он оставил меня в живых. Но я точно знаю, что он довольно долго не решался навестить Айю-чан, чувствуя вину. Потребовалось приложить усилия, чтобы, наконец, уговорить его нанести ей визит, и я верю, что если она проснется, то простит его.

Как простил его я.

– Айя? – я моргаю, когда большая ладонь внезапно прикрывает мои глаза, а теплые губы накрывают мои собственные в нежном поцелуе. Он всегда меня целует так, будто я хрупкая китайская кукла, которую можно сломать неосторожным движением, и всячески балует. Думаю, попроси я его построить замок, он только поинтересуется, где его построить и какой он должен быть высоты.

Я качаю головой. 

– …Почитай мне.

Он улыбается и легонько щелкает меня по лбу. 

– Отлыниваешь, мой маленький котенок? Так и отстать не долго! – но все-таки тянется к книжной полке за томиком Толкиена «Властелин Кольца», приобретенным несколько дней назад. Открывает книгу на закладке и подталкивает меня к кровати, загоняя под покрывало. И пусть с тех пор, как мне исполнилось шесть лет, я прекрасно обхожусь без сказки на ночь, но когда я слышу его глубокий, успокаивающий и соблазнительный голос, убаюкивающий меня, то, стыдно сказать, я ощущаю себя любимым.

 

Кен

– До свиданья, Кен-ниичан… – я помахал на прощанье стайке детишек, которых каждый четверг обучаю футболу, и пообещал, что мы увидимся на следующей неделе. И хотя играть с детьми, конечно же, совсем не то, что играть с профессионалами, для меня это не имеет особого значения, ведь все равно я играю. Эти малыши подрастают и перенимают мои навыки, пусть даже только наблюдая за мной, и я чувствую себя гордым отцом. Их невинный смех и шутки не только приносят счастье в мою жизнь, но и разгоняют тьму, которая опускается на меня в последнее время.

Не могу сказать, что во всем виноват Айя. Когда он ушел, мое сердце разбилось, как и у двоих других, но я справился. Да, конечно, он мне нравился, я даже был немного влюблен в него, но я видел, как он страдал, когда жил с нами. Кроме того, сомневаюсь, что вообще смогу полюбить кого-нибудь снова, ведь все, кого я любил, покидали меня. Мы с Айей были скорее товарищами, после его ухода я осознал, какой глупой была сама эта идея. Думаю, избавившись от этой зависимости, я стал сильнее, лучше научился контролировать гнев и ярость. Но… боюсь, что не могу сказать того же про остальных двоих. Временами мне кажется, что Вайсс распадутся в конце концов именно из-за этой одержимости одним человеком.

Ха, надо было прожить годы бок о бок с рыжим тихоней, чтобы понять, что у него нет никаких сверхспособностей, кроме решимости и упрямого стремления спрятать свое хрупкое сердце за щитами, а иначе можно было поверить, что он обладает невероятным даром заставлять всех вокруг влюбляться в себя, сам при этом даже пальцем не шевеля. Но опять же, мы не слишком часто общались и не имели шанса на долгосрочные и серьезные отношения. Так что нельзя винить во всем его.

В некотором смысле, отсутствие Айи задело меня меньше остальных. Оми старается вести себя, как ни в чем ни бывало, но я вижу, как беспокойство притаилось в его глазах. Теперь он организует и планирует миссии почти не задумываясь о последствиях для случайных свидетелей, и кажется тот факт, что проливается ненужная кровь, его не беспокоит. Несколько раз я пытался поговорить с ним насчет размещения бомб и установки таймера, но это не возымело никакого эффекта. А что касается Йоджи… Что ж, если после смерти Аски он съехал с катушек, то сейчас, когда Айя… как он это назвал? «дезертировал», да, верно – стало еще хуже. Я никогда не понимал, с чего Йоджи вбил в голову, что Айя нас бросил, поскольку в этот раз рыжик предупредил заранее о своем уходе еще до того, как стал собирать вещи. Когда Айя в прошлый раз попытался уйти, их это не слишком взволновало, так что не понимаю, чего они так психуют.

Йоджи ни с того ни с сего прекратил шляться по бабам и теперь или проводит время за компьютером с Оми, или бесцельно гоняет на мотоцикле. А еще он стал основательно выпивать, устроив в комнате для миссий мини-бар, где теперь можно найти почти любой крепкий алкогольный напиток. Иногда я чувствую себя отверженным, ибо веду себя как обычно: поливаю цветы, провожу инвентаризацию, шучу и болтаю с покупателями, играю в футбол с детишками, хожу на миссии, ем и сплю. Но с каждым днем атмосфера в Конеко Но Суми Ие становится тяжелее, как будто резиновая лента растягивается все больше и больше, и стоит потянуть чуть сильнее – она порвется. И должен сказать, последняя выданная нам Персией миссия ничуть не помогла. О чем этот старикан вообще думал?! Конечно, Критикер вбухали кучу денег в подготовку Айи, как и в нашу, и других агентов, но я никогда не слышал столько ярости в искаженном, сгенерированном компьютером голосе. Как будто Персия счел это личным оскорблением, что я воспринимаю как красный флажок.

Ворвавшийся Йоджи чуть не сшиб меня с ног и ломанулся в комнату для миссий. – Эй, поосторожнее, Йож! – окликнул я, но ответа не дождался. Странно, я никогда не видел его настолько злым. Последовав за ним в подвал, где проводит теперь большую часть времени Бомбеец, я увидел, как тот привстал в ожидании.

– Ну? – спросил Оми, Йоджи протиснулся мимо него к мини-бару и плесканул себе виски со льдом. Залпом проглотил и налил себе еще, а я как раз спустился вниз. Скрипнув зубами, брюнет подумал, а потом выдал: – …Он предал нас.

– Йоджи, я не думаю, что жить нормальной жизнью можно считать предательством… – начал было я, но яростный взгляд тут же заставил меня заткнуться. Никогда не видел у него столь обжигающе-опасного и бешеного взгляда, как будто я его враг, а не товарищ по команде.

– Он трахается с тем немцем, и это, по-твоему, не предательство? – рявкнул он, прикончил третий стаканчик виски и набулькал четвертый, лед даже не успел раствориться.

Я с беспокойством поглядел на Оми, надеясь, что наш лидер положит конец Йоджиному разгулу и убедит брюнета, что это всего лишь воображение и ревность. Наткнувшись на аналогичный яростный взгляд Бомбейца, но с холодным расчетливым огоньком, я инстинктивно сделал шаг назад. Что же эти двое делают с собой?! Откуда взялась у них эта одержимость?

После долгого, натянутого и тяжелого молчания, Оми неожиданно улыбнулся, хотя в его улыбке не было тепла. – Это не вина Айи-куна, – сказал он, и я облегченно выдохнул. Может быть, я слишком дергаюсь. Оми у нас самый умный. Он всегда умел отставить в сторону свои личные заскоки, старался смотреть непредвзято и…

– Это Шульдих виноват.

…Что?! – Ч…что заставляет тебя так думать, Оми? – недоверчиво спрашиваю я.

– Потому, что он контролирует Айю-чана. Это единственное логическое объяснение.

– Н…но…но Оми, какой ему смысл «контролировать» кого-то теперь. Шварц распущены, большинство из них занимаются вполне законным бизнесом, они, возможно, единственные предприниматели, которые ведут дела честно и законно.

Оми сузил глаза: 

– Они – это зло. Только потому, что мы не можем найти за ними никаких грешков, не означает, что они ничего такого не делают.

Я запнулся. Это вполне логично, и любой человек с мозгами так бы и подумал. Но почему-то я не верю, что Шварц прошли сквозь все препятствия только для того, чтобы продолжать свои злодейства. Разумеется, я должен относиться к ним с подозрением, но не могу найти его в себе. Из проведенного Критикер предварительного расследования напрашивается вывод, что Шульдих оказался очередной жертвой нашего очаровательного рыжика, и что только он сумел до него достучаться. Судя по фотографиям, Айя выглядит намного лучше, чем когда жил с нами, чему я только радуюсь. Похоже, он обзавелся новыми друзьями в ресторане и продолжил свою жизнь с того момента, как покинул нас. Я восхищен, что он нашел в себе смелость вернуться к нормальной жизни, в то время, как у нас, мне кажется, с этим серьезные проблемы.

– Оми, будь благоразумен. Айя выглядит счастливым и Шульдих не сделал ничего плохого. В чем его вина? – почти отчаянно увещеваю я.

От взгляда парнишки у меня мороз бежит по коже, а это кое-что значит, ибо мы все в свое время побывали под смертельным взором рыжика.

– …Кен-кун. Не будь дураком. Все что нам нужно – это убить Шульдиха, и тогда Айя вновь станет нашим.

Йоджи выходит из пьяного ступора, его глаза блестят опасным восторгом: 

– У тебя есть план, Оми?

Ответная улыбочка Оми в точности как у Шварц, он кивает. Я гляжу на них: 

– Вы оба сошли с ума! Нельзя убивать Шульдиха, он ничего плохого не сделал! Мы уничтожаем только Темных Тварей, а он больше не угроза!

– Тогда ты можешь не участвовать.

С шипением я вылетаю из подвала: 

– Отлично! Не буду!

Но я постараюсь предупредить Айю и Шульдиха, и уверен, эти двое об этом догадались. Надеюсь, что Айя и Шульдих смогут предотвратить придуманный Оми и Йоджи план, до чего бы те не додумались. Будем уповать, что все обойдется, Айя знаком с их стилем действий…

 

Айя

Опускаясь, или лучше сказать, падая, в стоящее в задней комнате кресло, я кладу руки на стол и роняю на них голову, измученно вздыхая. Кейко предупреждала меня, что лето – это сущий ад, но я все равно никак не ожидал, что работы будет так много. С открытия и вплоть до этого момента я даже не мог остановиться, чтобы выпить глоток воды. Горло пересохло от разговоров, которые и беседой-то не назовешь, так, бесконечное отбарабанивание блюд из меню.

Передо мной возникает стакан чуть теплой воды, и очень скоро твердые, но нежные руки начинают приятно разминать мне плечи, затем переходят к спине. Издаю еще один вздох, на сей раз – блаженный. Закрываю глаза, намереваясь вздремнуть до того, как примчится Кюоши-сан и начнет гавкать на меня, обзывая ленивым кошаком. Стоило им только услышать, как Шульдих называет меня «котенком», теперь ко мне постоянно обращаются с кошачьими кличками. Это одновременно забавляет и раздражает меня.

– Устал? – спрашивает он и хмыкает, наткнувшись на мой утомленно-злой взгляд. Зачем спрашивать, если ты уже знаешь, идиот?

Он улыбается и подталкивает ко мне стакан с водой: 

– Попей. Кимико немного поработает за тебя, так что можешь чуток передохнуть, но она сказала, что у тебя есть только десять минут.

С ворчанием подношу стакан к пересохшим губам, делая глоток, затем отставляю стакан, даже это движение кажется слишком утомительным. Закрыв глаза, я откидываюсь назад, давая доступ к ноющему участку поясницы. Его смешок меня немного настораживает, но чтобы шлепнуть его по руке потребуется слишком много усилий.

Внезапно он вскрикивает, получив сильный подзатыльник, отвешенный здоровенной темной лапищей, и оборачивается, яростно сверкая глазами на Кюоши-сан. Мне тоже достается подзатыльник от японца, но куда более легковесный, чем Шульдиху. 

– Ленивая задница! Корми своего кота и марш обратно на кухню! Ты что думаешь, у меня восемь рук?

– А деретесь именно так… – бубнит Шульдих, заработав себе еще один шлепок. Ведь знал же, что получит еще, так зачем нарывался? Разумеется, я получаю от этого шоу огромное удовольствие и слегка усмехнувшись, выпрямляюсь и потягиваюсь.

Улыбнувшись, он сует мне приготовленный заранее бутерброд. 

– У тебя есть время только на это… Но я все возмещу вечером, если ты не слишком устанешь.

– Хочу бифштекс…

– Ого-го!! Знаешь, какие они дорогие?! – с притворным гневом и недоверием интересуется он, получив от меня еще один смешок. Теперь я куда чаще улыбаюсь и посмеиваюсь, и наслаждаюсь этим так же, как и он.

– С грибным соусом.

– Хорошо, хорошо, хорошо… – с надутым видом говорит он, наклоняясь за целомудренным поцелуем, и торопливо убегает, когда со стороны кухни доносится рык Кюоши-сан. Видя, как молодой немец, который с легкостью может убить всех в ресторане, включая меня, препирается с пятидесятилетним японцем, едва достающим ему до плеча, я улыбаюсь. Это зрелище веселит всех вокруг, и я думаю, что близок к тому, чтобы расхохотаться.

Доев восхитительный крем на лососевом сэндвиче, я потягиваю воду пока появившаяся в дверях Кимико, уперев руки в бока, не бросает на меня нехороший взгляд. Поднимаюсь и иду к ней, а она обиженно бубнит. – Ты нарочно оставил меня в этом хаосе на лишних пять минут!

– Запиши на счет Шу, – пожимаю плечами я и получаю увесистый шлепок по заднице, что с недавних пор вошло у нее в привычку.

– Нечего злорадствовать, что у тебя есть бойфренд, который тебя обожает и выполняет все твои пожелания, Фудзимия! А теперь – шевелись, пока я не превратила его в импотента!

– Да пожалуйста, Кимико, – отвечаю я с намеком на усмешку в голосе и беру меню для очередного клиента. Три часа дня уже миновали, и хотя маленький ресторан все еще полон, это далеко не так ужасно как в обеденное время, когда у входа стоит длинная очередь. В этой части города имеется только два ресторана – или наш, с нормальным меню, или кофе и круассаны в кафе в соседнем квартале. На пляже есть еще уличные торговцы, но они по большей части торгуют мороженым или сэндвичами. Японцы, как мне кажется, по-прежнему предпочитают рестораны, где можно посидеть, а поскольку мы располагаемся близко к докам, наши сасими – самые лучшие.

Кладу меню на столик перед клиентом и ставлю стакан воды со льдом: 

– Добро пожаловать в Кюошия, меня зовут Фудзимия. Принести вам что-нибудь выпить?

Мужчина, который глазел в окно на заполненную народом улицу, медленно оборачивается и радостно улыбается мне: 

– …Давно не виделись. А ты хорошо выглядишь.

У меня перехватывает дыхание, расширенными глазами я всматриваюсь в него. Кажется, он стал немного выше, чем я помню, но, вероятно, все еще ниже меня. Скорее всего, загар у него появился после игр с ребятишками под палящим солнцем, а мудрость в постаревших глазах – после всех тех миссий, которые они выполнили после моего ухода. Слегка улыбаюсь, оборачиваюсь к Кейко, которая как раз собирается на перерыв, и жестом прошу ее позаботиться о моих столиках. Она отвечает неприличным жестом, но ухмыляется, когда я сверкаю глазами. Заметив молодого мужчину, она хмурится и указывает в сторону кухни, на что я согласно киваю. Вероятно, она уже планирует очередной шантаж. Не важно.

Усаживаюсь напротив Кена. 

– Как и ты. Что привело тебя сюда? – я ощущаю укол в мозгу, Шульдих мысленно шепчет «прости», потом обрывает связь. Минутой позже он возникает рядом со мной и недобро посматривает сверху вниз на Кена.

При виде Шульдиха Кен расплывается в ухмылке: 

– Итак, слухи оказались правдивы. Чтобы быть с ним ты отказался от престижа и богатства и стал поваром.

– Можно подумать, приспешники вашего повелителя не разнюхали все подробности, – рычит Шульдих и усаживается рядом со мной, обнимая за талию. С легким замешательством хмурюсь, но он меня игнорирует и смотрит на Кена как на врага. Легонько пинаю его под столом, предупреждая, чтобы вел себя прилично.

Кен только хмыкает при виде дурацкого поведения немца, а потом вздыхает и качает головой: 

– Хотел бы я, чтобы они видели вас сейчас, может быть, тогда они бы поняли.

Я озадаченно моргаю, Шульдих, скорее всего, тоже поражен. Кен улыбается и ставит локти на стол, опуская подбородок на руки. 

– Я здесь… чтобы предупредить вас. Скорее всего, мне влетит, но по-моему, это нечестно, – он делает небольшую паузу, выражение его лица становится серьезным. – Персия дал нам миссию – вернуть Абиссинца обратно, не важно какой ценой. После того, как Критикер отследили вас, Йоджи совершил вылазку сюда и почему-то вбил себе в башку, что ты нас предал. Оми, похоже, с ним заодно, и они согласились на эту миссию.

– А ты не согласился? – прищуривается Шульдих, что не производит на привычного к смертельным взглядам Кена особого впечатления

– Зачем бы тогда я ехал сюда и предупреждал вас? Можешь заглянуть ко мне в мысли, если хочешь.

Я предостерегающе сжимаю руку Шульдиха, тот еще немного разглядывает Кена, а потом издает огорченный вздох. 

– Если Айя тебе верит… Но стоит мне только узнать, что сегодняшний визит – это какой-то ваш трюк, любой трюк, я лично сотру вайсс с лица земли, и не важно, что скажет мой котенок.

– Договорились, – Кен улыбается… с облегчением? Теперь они меня окончательно запутали. Прежде чем я успеваю разобраться, со стороны суши-бара доносится знаменитый рев Кюоши-сан, и Шульдих быстро прижимает меня к себе, а потом убегает. Я смотрю ему вслед, качая головой и с интересом отмечая тот факт, что в какой-то степени Шульдих относится к Кюоши-сан как к отцу.

– …Ты счастлив? – внезапно спрашивает Кен, снова завладевая моим вниманием.

Оборачиваюсь и медленно киваю, чувствуя, как к щекам приливает кровь. Я никогда особенно не задумывался над этим вопросом, но поскольку Кен спросил, «да» будет единственным возможным ответом. Мой бывший товарищ по команде светло улыбается и похлопывает меня по руке. 

– Я рад. Я знал, что ты не был с нами счастлив… и я думаю, что Йоджи просто ревнует, потому как не ему удалось вызвать у тебя эту чудесную улыбку. Я попытаюсь их урезонить, но… не знаю, много ли от меня будет пользы.

Я киваю. 

– С нами все будет хорошо, я уверен… – замолкаю и слегка улыбаюсь. – Это просто… легко, и еще… невероятно уютно, – я качаю головой, сам немного стесняясь своих мыслей. Мои глаза устремляются к суши-бару, откуда на короткий перерыв выходит Кюоши-сан, оставив на Шульдиха контроль над небольшой командой.

Мысленно прикидываю всевозможные стратегии, которыми могут воспользоваться Оми и Йоджи, с учетом неопределенности деталей, ибо я уверен, что Кен хочет предупредить нас не раскрывая всех карт, и поскольку он сам в этой миссии не участвует, то и планов их не знает. Вздыхаю, откладывая думы на потом, и сосредотачиваюсь на своем друге. 

- …Прости, – тихонько говорю я, слегка склоняя голову. – Я должен был связаться с вами, ребята, как только обживусь, но…

– Все в порядке, – прерывает меня Кен. – Это не имеет особого значения, вероятно, так даже лучше, учитывая их реакцию, когда они узнали, где ты и с кем ты… – он замолкает и трясет головой, чтобы сменить тему. – И вообще, пока ты счастлив и не под его контролем… я вполне доволен.

– Не под его контролем? – я моргаю и хмурюсь. – Так вот что они подумали? Они меня недооценивают.

– Ты уехал не в лучшем состоянии духа.

– …И все равно, я бы никому не позволил контролировать мой мозг.

Кен замолкает, в его глазах появляется озорной огонек: 

– Так вы, ребята… ну, того…?

– Чего того?

– Ох, да ладно тебе… Ну хоть немножко сочных деталей… Как он?

Недоуменно хмурясь, я складываю руки на груди: 

– Ты это о чем? Сам же его видел?

Утомленно закатывая глаза, Кен наклоняется поближе: 

– Как он… в постели? В сексуальном плане?

От такого вопросика мои глаза распахиваются, лицо вспыхивает, и я яростно пинаю Кена в пах, всего на дюйм промахиваясь по особо важным частям. Кен взвизгивает от боли, и со смехом хватается за пах. 

– …Думаю, я это заслужил…

Я фыркаю, поднимаюсь и возвращаюсь к работе. Вот уже несколько месяцев я избегаю таких нелепых вопросов со стороны ресторанной братии. С меня хватит.

Глава 4. Бурре*.

 

* Прим.переводчика: Бурре (от фр. bouree, от глагола bourrer — делать неожиданные или резкие прыжки) — старинный французский народный танец. 
(Материал из Википедии) 

 

Айя

Прошло несколько недель с тех пор, как нас посетил Кен. Я рассказал Шульдиху про планы Вайсс, а он только отмахнулся и заявил, что ничего не случится. Его манера вести себя не изменилась, но я заметил, что парные пистолеты вновь заняли свое место в его задних карманах. Он прилагает массу усилий, чтобы скрывать их и не пугать наших друзей и босса, но я-то знаю, что он обеспокоен так же, как я. Задаюсь вопросом: почему Вайсс еще не напали. Обычно, как только мы получаем миссию, требуется не более двух недель, чтобы завершить работу. Истребление Темных Тварей ждать не может – так всегда говорит Персия. Прошло уже три недели, я начал надеяться, что Кену удалось уговорить остальных оставить меня в покое. Оставить нас в покое.

Меня до глубины души потрясло, что Оми и Йоджи так тяжело восприняли мой уход. Раньше мне казалось странным, почему они вечно заявляли, что мы «останемся вместе навсегда», ибо понятие «навсегда» для убийц невозможно. Я списывал это на незрелость Оми и Йоджино постоянное кокетство, но теперь вижу, как сильно ошибался. Мы с Шульдихом решили, что если дойдет до схватки, мы выберемся к окраине городка и попытаемся с ними договориться, не калеча друг друга. Не знаю, получится ли, но мы хотя бы попытаемся. А на случай, если они решатся напасть на нас в доме, мы разработали пути отхода, очень удачно, что в квартире под нами никто не живет.

Распорядок наш не слишком изменился, но я чувствую, что Шульдих снова пользуется своим талантом, охраняя нас от моих бывших товарищей по команде. А я же частенько сжимаю кулаки, отсутствие катаны не приносит успокоения. Мне ненавистна сама мысль, что придется драться с моими товарищами, но прощальные слова Кена непрерывно крутятся у меня в мозгу: «Будь эгоистом». Сначала я не понял, но Шульдих посоветовал мне припомнить мою прежнюю жизнь. Он сказал, что я всегда жил ради других. Сперва для сестры, чтобы заработать денег на поддержание в ней жизни, затем, когда эта задача была выполнена, я стал жить ради моих товарищей по команде, жертвуя любой надеждой на жизнь – так продолжалось, пока мысли о самоубийстве не вынудили меня покинуть их.

Я пытался с ним спорить, но не мог подобрать нужных слов. Получается, что жизнь – это просто выполнение повседневных обязанностей и бесполезно пытаться достичь какой-нибудь цели. Не могу припомнить, когда передо мной стояла конкретная цель на срок дольше трех месяцев вперед. Вроде бы мы с Айей-чан что-то такое обсуждали, когда болтали в моей комнате много лет назад, но она впала в кому и все исчезло, я даже не помню, о чем мы говорили. А позднее моей целью и смыслом жизни стало убить Такатори. Я отчаянно краснею, когда Шульдих изображает меня тогдашнего: маньяк в тяжелом, неудобном, хотя и стильном, плаще, бегающий с катаной и вопящий «Ши-не!» каждые пять секунд. И ведь даже сказать нечего, сам знаю, что это правда. Я просто не думал, что все было настолько плохо…

– О, плохо – это не то слово… Ты был где-то на одной ступеньке с Фарфи, – дразнится Шульдих. – Его вечное «это обидит Бога», «то обидит Бога», и твои вечные «бла-бла-бла, Ши-не…!», у него, по крайней мере, изобретательности побольше было. Последний раз он заявил, что зефир обижает Бога, когда Наги попросил Брэда продемонстрировать ему ш’морес, дело кончилось тем, что он уселся перед телевизором смотреть Покемона и умял коробку зефира. И сообщил, что Покемон тоже обижает Бога. Думаю, он услышал это в новостях…

Позже выяснилось, что кроме Вайсс на уме у Шульдиха было кое-что еще. Я заметил, как он отключается иногда во время наших занятий, а поднимая глаза от заданий, ловил на себе его внимательный взгляд. От расспросов он лишь отмахивался. Когда он будет готов, то все сам расскажет, не нужно давить. Но это действует на нервы – когда на тебя пялятся во время решения задачи на вычисление… что само по себе нелегко, а уж если на тебя при этом еще и таращатся – особенно.

– …Что? – слегка раздраженно спрашиваю я, пытаясь применить функцию и решить данный вопрос, минуя сложную фазу расчета другой функции. Мне совсем не нужно, чтобы на меня странно смотрели, когда я стараюсь справиться с минимум четырьмя совершенно разными и запутанными уравнениями, на решение каждого из которых потребуется не меньше двадцати минут.

Шульдих улыбается и опускает ладонь на учебник, что означает перерыв. 

– А знаешь… Тебе надо поступить в колледж.

Мои глаза распахиваются. 

– Колледж? С чего ты об этом заговорил?

– Ну, ты умен и очевидно уже усвоил основную часть того, что преподают в старшей школе и даже больше, так что я не вижу проблем со вступительными экзаменами… И кроме того, ты это заслужил. Ты же этого хотел, не правда ли?

Я лишь отмахиваюсь:

– Не помню. А даже если и так, уже слишком поздно. Мне уже сколько, двадцать пять? Куда мне в колледж.

– Это кто сказал?

– Здравый смысл.

Шульдих вздыхает и тянется ко мне с поцелуем. 

– Детка, видишь ли, в странах вроде Америки, люди поступают в колледж в возрасте тридцати, сорока, даже пятидесяти лет! Пока ты хочешь учиться, у тебя есть решимость, и, разумеется, – тут он делает паузу и ухмыляется, – денежки, нет ничего невозможного. Это просто степень! Почему ты не можешь пойти в колледж?

Я хмурюсь, сама идея весьма заманчива, но слишком уж неправдоподобна: 

– И что я стану изучать? Чем платить? Что мне делать со степенью?

– Займешься чем-нибудь законным, имея диплом, ты можешь делать все, что захочешь, – улыбается Шульдих, обхватывая мое лицо ладонями, медленно целует в глаза и неторопливо смещается к губам, чтобы повторить поцелуй. – Слушай, я знаю, что ты этого всегда хотел. Слишком уж ты интересовался всеми этими пособиями «Куда пойти учиться» и справочниками по выбору колледжа, чтобы одурачить меня, – притянув меня к себе, он упирается в меня лбом. – Поверь мне. И никакими кровавыми деньгами мы пользоваться не будем. Знаешь, можно навестить Брэда. Вложим деньги на вполне законной основе. В этом он нам поможет.

Чувствую, как слабый румянец выступает на моих щеках, и вздыхаю: 

– Не знаю, сумею ли поступить…

– Поступишь. А если нет, я стану посмешищем для Шварц.

– Думаешь, еще не стал?

– Эй!

 

Шульдих

Не то, чтобы я считал колледж такой уж замечательной идеей, потому как из первых рук знаю, что значение высшего образование сильно переоценивают. Разумеется, не обладающим особыми талантами людям, которым нужна работа, необходимо пройти эту ступень и изучить все те богомерзкие предметы, которые вылетят из их головы, как только они сдадут экзамены. В смысле, ну кто действительно помнит, как производить уравнение исчисления, если только математика – не твоя основная профессия? Я считаю, что спустя максимум три месяца вся эта математическая чушь забывается. А еще через год в голове остается только то, что один плюс один равно двум.

Но он так… подавлен. Даже больше, чем когда мы только начали сближаться, а затем стали любовниками. Может быть, он и не говорит ничего, но ему больно, и все из-за тех мерзких котят, которые не знают, когда нужно остановиться. Он никогда их не хотел, по крайней мере, в сексуальном плане, так какого черта они от него не отстают? Честно говоря, я удивлен, что хоть Сибиряк обладает здравым смыслом и пониманием того, что любовь означает не владеть кем-то, а позволить тому, кого любишь, быть самим собой. Я не злорадствую, ничего подобного, но, черт побери, я делаю его счастливым. Я знаю это, он знает это, и Сибиряк тоже знает это. А остальные – просто долбанные идиоты.

Он пытается вести себя как обычно, но всю свою жизнь наблюдая за людьми, особенно за одним конкретным рыжиком, я знаю, как выглядит депрессия. Его улыбка, особенно обращенная к клиентам, стала наигранной, совсем не такой как раньше. На это больно смотреть. Я бы предпочел, чтобы он, как прежде, оставался стоическим и безэмоциональным, а не пытался вести себя, как будто все нормально и его ничто не беспокоит, потому что это явно не тот случай. Далеко от этого, можно сказать.

Он никогда не был трепетным созданием. Обычно это я, как щенок, требую к себе внимания и решительно прижимаюсь к нему, а он возражает, и тогда приходится затыкать ему рот поцелуями, пока он не сдастся. Нет, извращенцы, далеко не всегда в сексуальном смысле… Так, шестьдесят, нет, семьдесят процентов времени. Но в последнее время, он просто садится чуточку ближе ко мне, будто пытаясь убедиться, что я его не предам, и при этом так очаровательно дуется, что нельзя удержаться и не расцеловать. Это так мило, что ему нужны постоянные подтверждения моей любви, но меня беспокоит, что он не чувствует себя в безопасности. Он действительно любит этих долбанных сопляков, которые так давили на него, что вынудили сбежать. Он любил их как братьев и хотел жить с ними одной семьей, пусть и своеобразной. Он заботился о них, а все что их заботило – это трахнуть его и заставить убивать. Но он не убийца.

Конечно, никто из них не родился убийцей, но именно он ненавидит убивать. Для них это что-то, что уже нельзя изменить, а Айя серьезно хотел уйти и постоянно пытался как-то искупить вину. Я был этому свидетелем, и мне самому становилось тошно. После миссии он возвращался в свою квартиру, немедленно скидывал с себя окровавленную одежду, как будто она жгла его, и выбрасывал в помойку. Единственная вещь, на которой побывала кровь и которая пережила годы Вайсс – его плащ, сейчас он заперт в самом дальнем и темном уголке шкафа, позабыт. Затем он кидался в душ и под обжигающе-горячей водой оттирал тело, пока кожа не краснела от ожогов и царапин.

Даже вспоминать об этом больно.

Вот почему я всегда покупаю побольше увлажняющих и восстанавливающих лосьонов, хотя он странно на меня поглядывает.

Ну да, как любрикант они тоже прекрасно подходят.

/Мы не про это. Лежать, малыш./

Мне всего лишь хочется отвлечь его от мыслей о Вайсс, вот и все. В смысле, черт, меня не слишком радует мысль о колледже. Это как послать овечку в стаю волков, типа того. Только подумаю, как он сидит и занимается, а все эти женщины и мужчины глазеют на него, мысленно раздевая и трахая… Или профессор вдруг откажется поставить ему «зачет», если он с ним не переспит… с ней… Я должен быть рядом, чтобы весь долбанный колледж знал, что у него есть владелец… или домашний любимец, это уж как ему угодно. Мне все равно. Просто я не хочу, чтобы кто-нибудь пробовал запустить в него свои грязные коготки. Себя-то я сдержу, но вот Слоновая Кость и Черное Дерево захотят с ними перемолвиться парой словечек.

Да, я даю имена своим пистолетам, а что, у вас с этим проблемы? Радуйтесь, что я не дал имя своему члену, как некоторые.

Хотя, идея вытатуировать слова: «Собственность Шульдиха» на его попке звучит не плохо….

/Веди себя прилично. Или сегодня вечером мы ничего не получим./

Кроме того, я видел кое-какие его школьные работы. Не смешите меня, разумеется, нет ничего, что не могут заполучить Эсцет или Шварц. У меня есть и групповой снимок из его детского сада, он был такой лапочка, прямо съесть хочется. Да, он был милашкой. Правда, он не знает про эти снимки… меня он бы убил, а фотки сжег. А потому, они навечно останутся в моей секретной коробочке, которую я время от времени достаю, чтобы поумиляться. А еще у меня есть его домашняя работа и эссе, занявшее первое место на школьном конкурсе. Там он написал о своих мечтах стать музыкантом, что стало для меня сюрпризом. Он писал, что знает, что обязан изучать бизнес, чтобы в будущем возглавить фирму отца, но в душе надеется заниматься музыкой. Его отец утверждал, что это лишь для веселья и для медитации, но самому Айе музыка нравилась куда больше, чем возня с цифрами. Он согласился подчиниться воле отца, но не собирался прекращать уроки музыки, и даже намеревался сам учить одного-двух студентов.

Жюри присудило ему первое место за детальность, живое описание своих чувств и страсть к музыке.

Его отец пришел в ярость, но мама одобрила его желание.

У меня сохранилась и небольшая запись его музыкальных занятий в студии преподавателя фортепиано, он выступал предпоследним, прямо перед учителем. Исполнение было дилетантским, но для своего возраста он был весьма талантлив. Еще не постигнув все значение музыки, он играл ее как все – ноты и динамика, но совсем не плохо. И чертовски замечательно выглядел в смокинге… Брюки так подчеркивали изгибы его задницы…

В таком темпе, я кончу еще до того, как успею прикоснуться к нему.

Черт бы его побрал.

Черт бы побрал мое либидо.

Черт бы побрал мой член.

В первичном докладе о Фудзимие, подколотом к досье, которое дал мне Кроуфорд, значилось: «желает посещать колледж». Учитывая факт, что это раздобыл Брэд с помощью Наги, я в этом не сомневаюсь. Каждый раз, когда мы ходим в книжный магазин, он вечно выискивает справочники и тестовые вопросы, рейтинги колледжей и даже информацию по обмену студентами с иностранными колледжами – все, что есть на полках. Такого материала не слишком много, так что просмотр не отнимает много времени, но кончики его пальцев бессознательно скользят вдоль книг, и легкий, едва различимый вздох слетает с его губ, прежде чем он отворачивается и следует за мной по направлению к кассе. Он что, думает, что я слепой? Я же Мастермайнд, он же Опытный Тренер/Инструктор Рыжеволосых Котят.

Ни один его поступок не минует моего внимания.

Заставить его задуматься о колледже сработало получше иного чуда. Как сейчас, например, когда он прожигает взглядом дырку в бедном соевом соусе, мыслями витая далеко в облаках. Даже не используя свой талант, я могу дословно воспроизвести его внутренние дебаты. Протягиваю руку, отнимаю у него многострадальную бутылочку и возвращаю ее на полку. 

– Милый, будешь и дальше так на нее таращиться, я могу подумать, что ты больше хочешь ее в качестве любовника, чем меня, – подразниваю я, беру другую бутылочку, того сорта, которым мы всегда пользуемся, и кладу ее в тележку.

Он моргает и поднимает на меня взгляд: 

– …А?

– Ну да, «а»? – закатываю глаза и приобнимаю его, подталкивая вперед, чтобы успеть добраться до секции с продуктами до того, как коварные старушки расхватают все самое лучшее. Вот почему с ним так удобно ходить за покупками – его всегда пропускают вперед. Люблю я Японию. Все товары с этикеткой «свежее» поступают на распродажу за полчаса до закрытия супермаркета, причем цена снижается настолько существенно, что можно визжать от радости. Не то чтобы я визжал, заметьте. – Пошли, нам нужна морковь и картошка, если ты еще хочешь получить сегодня специальное домашнее карри по-Шульдиховски.

– О, – он кивает и торопливо следует за мной. Поднимая взгляд, он слегка обиженно ворчит: – … Я не витал в облаках.

– Ну конечно же, нет, – ухмыляюсь я. – Ты просто задумался, как замечательно эта бутылочка соевого соуса будет ощущаться в твоей заднице.

ШЛЕП! Ой, больно же!

Но яркий румянец несомненно стоит того отпечатка, который проступит минут через пять. К счастью, мы уже идем домой, хотя хихиканье и пораженные взоры бабулек не оставляют сомнения, на кого это они пялятся. Опять же, у меня на физиономии наросла пара лишних дюймов кожи, так что я ничего не почувствую.

Ах, да… Надо позвонить Кроуфи. У меня же, эээ…ведь сохранился его номер, верно? Черт!

Я решительно настроен получить с него кое-что… Он будет хохотать, так что лучше мне не брать с собой Слоновую Кость и Черное Дерево. Ни к чему Айе оказываться посреди полномасштабной перестрелки, ведь этот гнусный проныра-американец не упустит случая использовать его против меня. Твою мать.

 

Кроуфорд

–… Нет, Фредерик Хелмс, это вы послушайте! Завтра, к четырем часам дня вы продадите эту чертову вещь, или вы уволены! – раздраженно швыряю трубку. И почему эти кретины думают, что они умнее меня? Умение решать громоздкие числовые задачи никогда, НИКОГДА не совершит чудо на фондовой бирже, идиоты вы этакие. Разумеется, оно пригодится, но я-то пророк. Мой талант куда полезнее и точнее, чем высиживание перед письменным столом в обнимку с калькулятором. Вздыхаю, потираю переносицу и закрываю папку с файлами, меня уже тошнит от нее. Я с четырех утра общаюсь по телефону с Америкой, а сейчас уже почти полдень. Наги прошлой ночью домой не приходил – какой-то долбанный эксперимент, который важнее, чем я. А я, честно говоря, не настолько изголодался по сексу, чтобы запрыгивать на Фарфарелло. Это прерогатива Шульдиха.

А кстати о птичках…

Подпирая кулаком подбородок и зевая, лениво нажимаю клавиши терминала и просматриваю присланный секретаршей график. Конечно, она – отличный сотрудник, особенно, если перестанет надеяться, что сумеет каким-то образом «излечить» мою гомосексуальность, вот тогда я был бы страшно благодарен. Да, я знаю, что у нее фигура как у модели, но в постели мне нравятся стройные, изящные мужчины с телекинетическими способностями. Секс становится куда более интересным.

Ну вот, теперь я думаю как Шульдих. Плохой знак. Но чертов немец исчез год назад, гоняясь за своим котенком, с тех пор от него ни словечка. Понятно, я вроде как «дал ему пинка», но можно же хотя бы позвонить, сказать «приветик». Или воспользоваться теми деньгами, которые я ему оставил, чтобы мы могли выследить его. Но деньги так и остались лежать в банке, обрастая приличными процентами, могу добавить, и не помогая в его поисках. И вдруг, как гром с ясного неба, он звонит в мой офис и назначает встречу, как-то уболтав Аки перенести другие встречи без моего ведома и записать его на два часа дня, сдвинув самых моих важных клиентов вниз, к пяти часам. Кем он себя возомнил?

Вздыхаю и нажимаю кнопку интеркома: «Аки, сделайте две чашки кофе, одну какао и оставьте дверь открытой.»

Уже привыкшая к моим слишком точным, чтобы быть случайными, приказам, она утвердительно отвечает и удаляется приготовить напитки. По этой причине я ее и не уволил. Она знает о моем таланте и никогда не спорит. Понимает, что это вредно для здоровья – в буквальном смысле.

Дверь драматически распахивается, и человек, которого я люблю и ненавижу, входит с таким видом, как будто он всем здесь владеет, и ухмыляясь, придерживает дверь открытой. Неуверенно, нервно стискивая кулаки, заходит Абиссинец. Он заметно морщится, когда Шульдих с грохотом захлопывает тяжелую дверь из красного дерева, и неодобрительно поглядывает на немца. Тот улыбается, быстро целует рыжика, хватает его за руку и тащит к моему столу, затем усаживается без приглашения. 

– Йо!

Я выгибаю бровь и откидываюсь назад в кожаном кресле, за которое уплатил баснословную сумму: 

– И это все, что ты можешь сказать? Спустя год? «Йо»?

– А чего ты хотел, рыданий и признаний в том, как я скучал по твоему члену? – инстинктивно огрызается он и тут же распахивает глаза, осознав, как это прозвучало. Разумеется, мы постоянно перебрасывались шуточками с сексуальным подтекстом, даже без задней мысли, но сейчас он позабыл, кто сидит рядом. Абиссинец немедленно напрягается, и он тут же поворачивается к котенку: – Нет! Это просто шутка! Он слишком влюблен в Наги чтобы…

Я расплываюсь в ухмылке. Это становится интересным.

Рыжик приподнимает бровь, тем самым вопрошая: этот идиот действительно трахался бы со мной, не будь я влюблен в Наги? Шульдих прикусывает язык и с надеждой смотрит на меня, на что я отвечаю улыбкой и жду, как он будет выбираться из выкопанной ими самим могилы. Бросив на меня полный ненависти взгляд, он поворачивается обратно к Абиссинцу, отчаянно пытаясь обратить все в шутку. 

– Клянусь. Я влюбился в тебя в ту же минуту, как только увидел. Поверь! Он для меня слишком уродливый! И здоровенный! И… Да ладно тебе… Айя…!

Абиссинец просто отворачивается, игнорируя немецкого придурка. Зачем нужен телевизор, если можно любоваться на такое зрелище?

Подавлено вздыхая, Шульдих поворачивается ко мне, снова вздыхает и горбится в кресле, как будто ему пять лет и его только что отругал любимый учитель. Скорчив угрюмую рожу, он заявляет: 

– Слушай, Брэд, мы пришли, чтобы э-э-э… нанять тебя, если ты не против.

– О? – я вновь приподнимаю бровь. – Сомневаюсь, что ты можешь себе это позволить. Я занят.

При этом намеке, Абиссинец краснеет, а Шульдих закатывает глаза. 

– Твою мать, ты же знаешь, что я не про это, – рычит он и шипением встречает мою усмешку. – Я хочу основать один из этих… как же они называются… фондов колледжа? Что-то типа того. Но мне нужно срочно.

– Разве на твоем счету не лежит около тридцати миллионов? Этого больше чем достаточно, – слегка хмурюсь я на такую просьбу.

Глаза Абиссинца становятся громадными, особенно для человека его расы. Он не знал?

Шульдих рычит: 

– Это кровавые деньги. Айя не желает их использовать, так что это не вариант.

– А проценты?

– Фрукт с отравленного дерева. Так как, поможешь или нет?

Понятно, жаждет набрать очки в глазах котенка. Окидываю Абиссинца взглядом и ухмыляюсь. Вот интересно, не кажется ли сейчас Абиссинцу, что у меня выросли маленькие рожки на голове. 

– Итак, Абиссинец… Как тебе наш Мастермайнд? Ты удовлетворен?

Тот суживает глаза, ему явно непривычно разговаривать со мной вместо того, чтобы тыкать в меня катаной. Улыбаюсь, игнорируя молчание и очевидное неудовольствие Шульдиха тем, что заговорил с его котенком, не испросив его разрешения. 

– Знаешь, я удивлен, что ты его еще не выгнал пинками.

– Он готовит.

На этот раз мои глаза распахиваются, а потом я сгибаюсь пополам, заходясь истерическим смехом. Шульдих мрачно меня рассматривает, а Абиссинец сохраняет всегдашнюю невозмутимость Конечно, парень и виду не подает, что ему неудобно, но его ответ – просто прелесть. Я прямо вижу, как Мастермайнд втирается в доверие к Абиссинцу посредством кулинарных талантов. Я слышал ужасные истории о готовке Абиссинца в прошлом – тогда Наги еще общался по Интернету с Бомбейцем – что тот умеет готовить только еду для микроволновки и лапшу быстрого приготовления.

– Ты мог бы нанять повара или брать еду на вынос, – предлагаю я, изо всех сил стараясь перестать смеяться.

– Он убирается. И шьет.

Шульдих уже готов начать поскуливать, я это вижу даже сквозь слезы от смеха. Он покраснел и дуется на невозмутимого Абиссинца. Еще немного – и Шульдих замяучит.

Стираю слезы с глаз, у меня уже лицо разболелось от смеха. 

– Так значит, он стал горничной? И как его услуги?

– А вы принимаете товар назад?

– АЙЯ!!!

А он мне нравится. То есть, действительно нравится. Только вот живот разболелся от смеха. Чтобы успокоиться уходит почти пять минут, хотя хихиканье время от времени прорывается. Шульдих выглядит вконец сконфуженным, что-то там бормочет и жалостно уговаривает, какая досада, что у меня под рукой нет видеокамеры. Он дергает Абиссинца за рубашку, пытаясь привлечь внимание и добиться хоть какой-то реакции от этого стоика. Называет рыжика всевозможными ласковыми прозвищами, доходя в своих любовных пассажах до того, что даже я начинаю бледнеть. Я откашливаюсь. Когда главные персонажи начинают вести себя слишком слащаво, шоу уже хорошим не назовешь, это отвратительно.

– И сколько денег ты планируешь вложить на данном этапе?

Шульдих замолкает на половине фразы, смотрит на меня и почесывает голову. И тут я в первый раз заметил, что дурацкая бандана отсутствует. Волосы у него подстрижены короче, чем прежде, но все равно длинные и непокорные. Вместо банданы или обруча, сдерживающих лезущие в глаза пряди, он их увязывает в хвост. У Абиссинца кончик косы достает до задницы, и у меня возникает чувство, что если заплести ее впереди, то он без проблем может надевать платье. Одежда их не представляет из себя ничего необычного – Абиссинец наконец сменил жуткий оранжевый свитер на мягкий джемпер цвета лаванды и белый вязанный шарф, а дорогущий Армани, от которого я и Шульдих были без ума, сменился дешевой джинсовой курткой и застиранной футболкой. Они оба неплохо смотрятся, но совершенно по-иному. Их аура тоже претерпела изменения, цинизма у Шульдиха основательно поубавилось, а Абиссинец больше не маньячный айсберг. Вместе они прекрасно дополняют друг друга.

– Собственно… Денег у нас не слишком много… – признается Шульдих и извлекает из кармана книжечку со счетом. Наклонившись вперед, он кладет ее передо мной. – Приблизительно так, по правде говоря.

Открываю книжечку и чуть не давлюсь кофе, который как раз пью. Аки только что принесла всем напитки, и, передавая Абиссинцу какао, бросала на него голодные взгляды, пока Шульдих не отпугнул ее. Теперь я серьезно задумываюсь, а не стоит ли мне попросить Аки подсыпать яду в напиток немца? 

– Двадцать тысяч йен? Я что, по-твоему, фея-крестная, взмахну волшебной палочкой и деньги посыпятся с неба?!

Шульдих глуповато ухмыляется: 

– Эмм… Ага.

Абиссинец вздыхает. 

– Если это неудобно… – он поднимается, и я бросаю на него взгляд, махая рукой.

– Сядь, Абиссинец.

– Айя.

С удивлением вижу, что Абис… Айя недовольно таращится на меня, услышав свое кодовое имя. Ах, да… бывшее кодовое имя. Киваю: 

– Хорошо, Айя, сядь. Я не сказал, что это невыполнимо, но твоя домашняя зверюшка мыслит нереальными категориями.

Айя вновь садится, а Шульдих недобро сверкает глазами. Они молчат, пока я все обдумываю, быстренько принимаю решение и ухмыляюсь. 

– Ну, – начинаю я. – Вот что я имею предложить… – Хватаю лист бумаги и начинаю набрасывать проект, а парочка наклоняется поближе. – Я ссужу вам… сто тысяч йен – в дополнение к уже имеющимся вашим двадцати тысячам. Мы можем инвестировать их в США, – делаю паузу, записывая сумму в американской валюте и название компании. – Через четыре месяца эта компания выйдет на рынок с отличным лекарством, которое сможет успешно бороться и даже излечивать некоторые формы рака, по крайней мере, так они сами заявляют, их акции взлетят как ракета и подскочат приблизительно раз в шестьдесят, – не пользуясь калькулятором пишу цифру, которую они получат в долларах, и быстро перевожу ее в йены. – Курс йены понизится, так что сумма после конвертирования увеличится. Этого будет более чем достаточно, чтобы оплатить мои услуги, – пишу соответствующую цифру, при виде которой Айя, к моей вящей радости, морщится. – После уплаты налогов в США и Японии и за вычетом моих ста тысяч… У вас останется где-то около десяти миллионов йен.

Шульдих приподнимает бровь: 

– Всего десять миллионов? – Айя глядит на него, как на сумасшедшего. Одно только созерцание Абиссинца, у которого отвисает челюсть при упоминании о таких деньгах, доставляет мне массу радости. Был бы он здесь, когда я начал играть в эти игры. Я занимался не миллионами, а миллиардами, даже триллионами. Для меня десять миллионов было все равно что десять центов. Я насмешливо улыбаюсь.

– С начальной ставкой в двадцать тысяч ты считаешь этого мало?

Шульдих пожимает плечами: 

– Просто подумал.

Ухмыляясь еще шире, заявляю: 

– Здесь есть небольшой подвох.

Он с подозрением глядит на меня: 

– …Что ты там замышляешь, ублюдок?

Помахиваю ручкой: 

– Ая-я-яй… Нельзя грубить тому, кто может заработать тебе миллионы. Так, мелочь…

– Говори уже, Крауфиш.

Услыхав ненавистное прозвище, я рычу. 

– Я потребую, чтобы ты бесплатно работал на меня столько, сколько мне захочется, Шузик, – с усмешкой отмахиваюсь от протеста Айи. – В действительности, ничего сложного. Случается, что у меня возникает необходимость отправиться в другие страны, чтобы… как следует попугать, скажем так, своих нерадивых сотрудников. В результате, у меня остается меньше времени на Наги, поскольку он никогда со мной не ездит. Не могу понять, почему какая-то дурацкая молекула важнее меня, – к концу фразы я уже шиплю. – Так вот, когда мне нужно будет уехать, ты поедешь вместо меня.

– А своего владельца я могу захватить?

Вглядываюсь в Айю, который слегка краснеет при этом наименовании. 

– Разумеется, почему бы и нет. Только не трахайтесь в самолете, не хочу, чтобы вы пугали мою команду.

– Личный самолет? – присвистывает немец.

Пожимаю плечами: 

– Украл у Эсцет.

– Мило.

 

Шульдих

Все прошло не так плохо, как я опасался, ура. Можно не упоминать, что Брэд постоянно и безостановочно надо мной издевался. Вероятно, у парня за год накопилось, плюс проценты, так что на те три часа, которые мы пробыли там, его хватило. Конечно, он вытянул-таки наш драгоценный адрес. Чувствую, свалятся они нам на голову, как только у них появится свободная минутка и план. Не знаю, сколько еще я вытерплю, Брэд практически вывалил моему любимому все постыдные случаи из моей жизни. Такое вот дерьмо случается, когда ты долго прожил вместе с людьми, которых еще не успел убить. Они слишком много знают.

Заметив, что Айя слегка отстал, я притормаживаю. Поворачиваюсь и вижу новехонький книжный магазин, притом, большой. Похоже, Айя еще не приобрел иммунитет ко всем радостям жизни, пусть даже он регулярно пытается убедить себя в этом.

– Так, мне нужно посмотреть, есть ли у них новейшая стратегия для Зельды, – провозглашаю я, получив в ответ смущенную гримасу и средней силы смертельный взгляд. Черт, если так будет продолжаться, нам скоро придется снять номер в лав-мотеле. Не думаю, что идея трахаться в поезде ему придется по душе…

Кое-как затащив его в книжный магазин, улыбаюсь при виде расцветшего, по его же собственному определению, Айю. На него тут же устремляются чужие взгляды, я мрачнею, затем злорадно ухмыляюсь, наклоняюсь и пылко целую его, ненавязчиво приобнимая за талию. – Я буду в секции игр. Когда закончишь, найди меня. Или я найду тебя, – привычный к моим выходкам Айя даже бровью не ведет, просто кивает и направляется в секцию триллеров и мистики, в которой он частенько теряет всякое представление о времени. А я с вызывающей усмешкой обозреваю тех, кто посмел бросить взгляд на мою собственность, и топаю к секции игр.

Хорошо, что Айя согласился пойти в колледж. Не могу видеть, как он…. ну… гниет в этом городишке. В смысле, не то, чтобы городок мне не нравился, но… Люди стараются вырваться оттуда, а он прячется там, свернувшись в клубочек. Да, я знаю, что он хочет уйти от всего, что напоминает ему о прошлом, обо всем прошлом, но не думаю, что такая жизнь идет ему на пользу. Лет через десять он может себя возненавидеть за впустую потраченные годы. Лично я не могу видеть его… закапывающим свой потенциал и не обращающим ни на что внимания. Это не правильно.

Ох, ладно, можете подать на меня в суд, за то, что веду себя как наседка. Подумаешь. Только один из нас должен нести бремя совершенных нами грехов, и я считаю, что это должен быть не он. Именно я затащил его в этот темный, порочный мир, откуда нет возврата, так что мне и нести крест. Все очень просто, и альтернативы я не вижу. С удовольствием выслушаю другие предложения, если они есть. Я вполне доволен. Жизнь дала мне больше, чем я вправе рассчитывать, игнорируя совершенные мной преступления и тот факт, что я о них не сожалею – кроме одного, подарила мне того, которого я так хотел. Сейчас я ощущаю себя цельным, и для меня этого достаточно. Но я не хочу, чтобы он… сожалел о чем-то. Горевал по утерянной надежде. Я не могу этого видеть.

Мне кажется, что в какой-то степени, я использую его как расплату за мои грехи. Видеть, как огонек надежды снова разгорается в аметистовых глубинах, как тонкие пальцы сжимают книжки с решимостью, а не с затаенным желанием обладания, как он энергично поглощает знания, а не просто изучает их от нечего делать… При виде этого я чувствую себя меньшим грешником каждый раз, как вспоминаю о том, что именно я нажал кнопку и взорвал бомбу, убившую его родителей. Это… столкнуло его в пропасть полную мрака. Он не понимает, почему я так тесно прижимаюсь к нему каждую ночь, но позволяет это. Ему нравится. Внешне покорный, он, тем не менее, обладает внутренней силой, которая пересилит любого так называемого доминанта, если таковые найдутся. У него есть свои слабости, но они так хорошо спрятаны, что иногда даже он сам забывает о них. У меня тоже есть слабость, и я ищу утешение в его улыбках. Когда он мне улыбается и позволяет себя обнимать, мне кажется, что пятнающая меня кровь исчезает, и утром я пробуждаюсь от безмятежного, как у ангела, сна.

Звучит банально, сиропно, патетично, но, черт побери, это правда, мать ее.

Может, мне стоит заняться писанием слезливых романчиков. Уж всяко заработаю больше, чем вкалывая шеф-поваром.

Яой в этой стране весьма популярен, я уверен, мои книжки разойдутся просто на ура.

Спустя почти три часа мне удается оттащить Айю от книжных полок, он стал обладателем по меньшей мере дюжины книг, не считая моей игровой стратегии, которые мы водружаем на прилавок. Я закатываю глаза, слушая его тихое бурчание, что я ограничил его покупки всего двенадцатью книгами, а не двенадцатью сотнями, мол, это его деньги и он может делать с ними все, что пожелает, черт побери. Тут я просто напоминаю ему, что если он продолжит в том же духе скупать книги, нам или придется снять более просторную квартиру, или выкинуть все купленные ранее книжки. Это его наконец затыкает, и мы расплачиваемся за покупки.

Леди за кассой улыбается почти мечтательно и, что удивительно, ее улыбка обращена ко мне. Пожимая плечами, я придвигаюсь поближе к нему, обнимаю его за талию и бросаю на нее выразительный взгляд. Она распахивает глаза, вздыхает и выхватывает кредитную карточку чуть поспешнее, чем надо бы, отчего Айя недоуменно переводит взгляд взад вперед. Иногда я чувствую себя недостаточно защищенным… Вот, пожалуйста, очень, очень порочная женщина, которая буквально жаждет сняться со мной в домашнем порно и пожирает меня глазами, а мой любовник продолжает дуться, что ему не дали купить еще шесть книг. О (рыдание!), ну почему я выбрал самого толстокожего любовника в мире. Вздох, вздох и еще раз вздох.

– Не желаете ли принять участие в конкурсе с призом в виде подборки книг про Арсена Люпена? – с предвкушением интересуется леди. Мне совершенно пофиг, дамочка, честно. Не смейте меня трогать, даже отдавая сдачу. Айя поднимает глаза, и я вздыхаю. Не хочется мне что-то давать ей свой адрес… Кто знает, вдруг она примется нас выслеживать? Но под взглядом моего возлюбленного, думаю, у меня нет выбора. – Да, пожалуйста, – сдаваясь, говорю я, и Айя мягко улыбается, слегка приподнимая уголок губ, тем самым показывая, что доволен.

Да ладно… Если в результате она нас все-таки выследит, я свалю все на Айю и потребую возмещения ущерба… А кстати, он еще не расплатился со мной за тот раз – я взял на себя его смену, когда фанатки его вконец допекли летом… Надо будет стребовать должок.

Да и порно-магазин отсюда неподалеку… Мне надо пополнить коллекцию ДВД, ту оргию, которую я углядел вчера в журнале нельзя упускать, такая она восхитительная. Да, я подписываюсь на порно-журналы, особенно те, которые с БДСМ, а у вас с этим проблемы?

У него их нет. Он читает вместе со мной. Краснеет так отчаянно, будто его в любую минуту может хватить удар от прилива крови к мозгу, но читает. А это приводит к восхитительному сексу после. Почтальон, правда, как-то странно на нас смотрит, но мне плевать.

А вот интересно, одобрит ли Айя тот хлыст, который я приглядел…?

Определенно, надо будет затащить его лав-мотель… и побыстрее.

Глава 5. Менуэт*.
 

* Прим.переводчика: Менут (фр. menuet, от menu — маленький) — старинный народный французский грациозный танец, названный так вследствие своих мелких па.
(Материал из Википедии) 
 

Шульдих

Скидываю ботинки и выкладываю два здоровенных пакета с продуктами на стойку, Айя сверкает на меня глазами и аккуратно ставит мои ботинки рядом со своими. Серьезно, я не понимаю, зачем выстраивать по линеечке то, что мы одеваем и снимаем по нескольку раз в день, да и вообще к нам никто не заходит. Мда, его родители слишком хорошо его воспитали.

Наведя порядок в комнате, он заходит на кухню и помогает мне раскладывать купленные нами продукты. Извлекая несколько бутылок с чаем, среди которых есть и лимонный, и черный, и с молоком, я издаю драматически-преувеличенный вздох.

– Если честно, любовь моя, учитывая количество потребляемых тобой сладостей, удивительно, как у тебя еще не появились проблемы с уровнем сахара в крови?

Пожимая плечами, он забирает у меня бутылки и ставит их в соответствующее отделение холодильника. Я хихикаю, пристраиваю рядом с его чаем свою бутылочку пива и расплываюсь в улыбке.

– Посмотрел бы я на тебя тогда… Может быть, это случится во время визита этих ублюдков. Будет смешно.

Бросив на меня отсутствующий взгляд, он выпрямляется и вынимает из упаковки очередные подслащенные чайные напитки и лимонады и ставит их в холодильник, пока я держу дверцу открытой.

– Этого не случится.

– Почему?

Он триумфально усмехается, и эта усмешка настолько напоминает мою, что становится неуютно: 

– У меня высокая переносимость сахара.

– Черт.

Мы продолжаем раскладывать продукты, и тут звонит телефон и одновременно раздается звонок в дверь, что удивляет нас обоих. Переглядываемся, его взгляд выигрывает битву за власть, а я вздыхаю и плетусь к двери. И как у этого парня получается управлять людьми, даже не произнося ни единого слова? Но пять же, за это я его и люблю…

Стоп, это что ж получается, я – мазохист? Хм… если уж на то пошло, мне казалось, что я садист, не то чтобы я посмел хоть как-то причинить вред его прекрасному телу…. Нет, в прошлом не считается. Он тогда пытался снести мне голову с плеч. И, кроме того, мы почти не сталкивались, я все больше занимался Балинезом, и мне было не до него, исключая тот факт, что я знал, что Брэд за ним присматривает. Буквально. Много раз я твердил Кроуфорду, что не хочу, чтобы Айя пострадал, и этот ублюдок, как ни странно, уважал мои желания. Айя ни разу не получал значительных ран, так, царапины, да и те чаще всего доставались от Наги, когда парнишка думал, что американец в опасности. Если честно, Наги мог бы швырять его немного полегче… Думаю, он наслаждался, мучая меня таким образом в отместку за мои подначки. И все же интересно, предвидел ли Кроуфорд наши отношения… и как-то позабыл сообщить мне об этом, мать его? Если так, я его придушу.

Слегка улыбаюсь про себя, слыша, как Айя мягко и неуверенно отвечает по телефону. Мы живем вместе уже почти полтора года, а он так и не привык к телефону. Мы приобрели себе по мобильнику в Акихабара в тот день, когда посетили там несколько университетов, сама идея ему страшно не понравилась, но он все равно согласился. Я объяснил, что он может не давать свой номер… ну ладно – я настоял, чтобы он вообще его не давал. Сомневаюсь, что мне понравится, если его телефон зазвонит в ту минуту, как я сосу его член, поскольку, Айя, будучи верен себе, остановит меня и ответит на вызов. А если окажется, что это кто-то из тех, кто желает забраться ему в штаны… боюсь, тогда я разнесу к чертям эту штуку.

Опять же, в Японии телефоны до смешного дешевы, так что если сломать несколько штук, не разоришься. На всякий случай, прикуплю дюжину.

Мы осмотрели пару домов, выбирая квартиру. Брэд предложил переехать к ним, если Айю примут в Токийский университет, но я наложил вето на эту идею быстрее, чем Айя ее успел обдумать. Ни за что на свете я не предоставлю им возможность дразнить нас двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Особенно, когда представляю, как Брэд, или Наги, или даже Фарфи набредают на нас во время объятий или секса и хохочут над увиденным. Я не провидец, но я знаю. И не спрашивайте, почему.

Да, секс с Айей для меня важнее всего остального. Кого нахрен волнует семья или друзья?

Секс с Аей и объятия.

В действительности, он нежный и теплый, особенно когда только что вышел из душа. Я готов визжать от счастья, прижимая его к себе.

Нет, я не визжу.

…Ну, может быть, совсем немножко.

О, да заткнись ты.

Я открываю дверь и изгибаю бровь при виде коричневой картонной коробки с ногами. И шляпой. Какого черта…?

– Фудзимия-сан? – спрашивает коробка.

– Да?

– Вот, – коробка вдвигается мне в руки, за ней, наконец, обнаруживается молодой, лет пятнадцати или шестнадцати, парнишка в форме службы доставки. Избавившись от тяжелой ноши, он издает облегченный вздох и по-детски улыбается. На вид он меньше, чем Наги, вероятно, подрабатывает, чтобы купить подарок для подружки или еще что-нибудь. Просто на всякий случай быстро просматриваю мысли курьера, поскольку не люблю получать посылки, когда над нами висит угроза в виде Вайсс. На одну-две секунды его глаза затуманиваются – я пролистываю его память и нахожу, что угадал правильно. Парнишка как раз торопится на свидание с девочкой в парке через пятнадцать минут. Когда я отпускаю его мозг, он моргает и трясет головой, чтобы прийти в себя, и вручает мне планшет и ручку. – Пожалуйста, подпишите здесь.

Просматриваю бумаги и хмурюсь при виде имени отправителя. Нинтаку Паблишинг Компани? Чего?

– Что это?

– Вы выиграли какой-то там конкурс, как я понял, – отвечает парнишка, нетерпеливо притопывая ногой и мысленно кляня меня на чем свет стоит за то, что краду его драгоценное время, но внешне ничего не показывает. С улыбкой думаю, что вот еще один пример японского домашнего образования. Подписываю бумаги, решив дать парню передышку, и улыбаюсь. – Вот. Больше спасибо.

Он улыбается, быстро кланяется, придерживая шляпу, а потом торопливо несется вниз по ступенькам. Я же закрываю дверь и втаскиваю тяжелую коробку внутрь, слегка потряхивая ее, чтобы понять, что там внутри. Конкурс? Когда это мы участвовали в конкурсе?

– Кто это был? – спрашивает Айя, раскладывая последние лежащие на кухонной стойке продукты по шкафчикам. Пожимаю плечами, водружаю коробку на кодацу, из ящика телевизионной тумбочки извлекаю наружу ножницы. – Не знаю. Нинтаку Паблишинг Компани… какой-то там конкурс.

– Книжный конкурс? – с любопытством интересуется он, заходя в гостиную.

– Ах, да… – и тут до меня доходит, где я слышал это название. Это одно из трех издательств, которые специализируются на переводе и публикации зарубежных романов. Мы приняли участие в конкурсе «Арсен Люпен» пару месяцев назад. – На книги что-то не похоже. В серии сколько, книг тридцать? Коробка должна бы быть тяжелее.

Айя садится рядом со мной и прижимается поближе, нетерпеливо подталкивая меня плечом и понуждая быстрее открыть коробку. Открыв упаковку, я улыбаюсь. А у Айи глаза расширяются от изумления при виде аккуратно уложенных друг на друга бутылок, поверх которых лежит письмо. Он берет бутылку, а я раскрываю письмо. Пробегаю глазами страницу и читаю вслух:

«Благодарим Вас за участие в ежегодном конкурсе иллюстраций. Хотя главный приз вы не выиграли, мы с радостью сообщаем, что Вы получаете Приз номер шесть – полугодовую поставку «Ванильной шипучки Капитана Майкла». В начале каждого месяца мы будем высылать в ваш адрес тридцать бутылок». Бла, бла, бла… «Наш конкурс проводится ежегодно, и мы надеемся увидеть Вас снова в следующем году! Искренне Ваши, Нинтаку Паблишинг Компании.»

Я еще не закончил читать, а Айя уже открыл бутылку и сделал первый глоток, его глаза распахнулись и в них зажглись восторженные искорки, которые он безуспешно пытается скрыть. Я знаю, что он уже давно собирался купить этот сорт шипучки, но его цена в три раза выше, чем у обычных сладких напитков, поскольку он импортный, и потому Айя не отваживался на такие траты, приговаривая, что деньги надо сберечь для колледжа, на что я отвечал, что об этом позаботится Брэд. С мягкой улыбкой я наблюдаю за его ребяческим поведением, а он облизывает губы, чтобы не упустить ни капли. Черт, это может вылиться в опасную эротическую игру…

– Хочешь? – спрашивает он, заметив мой взгляд, но не осознавая, жажду какого рода он видит в моих глазах. Неистово трясу головой. Терпеть не могу эти сладкие напитки. От них вечно голова болит.

– Неа, оставь себе. Я же знаю, как ты это любишь.

Он расцветает в улыбке и продолжает пить субстанцию, только при мысли о которой у меня начинается головная боль. Я не против некоторых японских напитков, но хорошо знаю, насколько приторными могут быть американские и английские напитки. Смертельно сладкими. Хорошо, что Айя не забросил свои упражнения и во многом себя ограничивает, так что диабет ему не грозит. Но… Тьфу. Недовольно морщу нос, поднимаюсь и топаю на кухню, чтобы приготовить обед. Бросаю последний взгляд на восторженного юношу, который уже про меня позабыл. Чувствую, что начинаю дуться, вынимаю овощи, стараясь привлечь его внимание.

– Кто звонил?

– Хм? – переспрашивает он, слова эхом отзываются в стеклянной бутылке, порождая странный приглушенно-раскатистый звук. Со щелчком он выпускает изо рта счастливую бутылку. – О, это звонил Брэд. Сказал, что заедет через неделю, в воскресенье.

– Твою мать, они ведь уже заезжали на прошлой неделе! – ругаюсь я, с преувеличенным нажимом измельчая морковку.

Пожимая плечами, он выпрямляется и включает телевизор, чтобы посмотреть новости с Капитаном Майклом, снова выбрасывая меня из головы.

Черт! Так бы и грохнул эти бутылки, хотя и знаю, как они его радуют.

Вот вам пожалуйста – я соревнуюсь за его внимание с шипучкой.

И ладно бы это был какой-то мужчина, который пришел и похитил его у меня. А то – пират, ну кто мог такое ожидать?

Подмигивающий и ухмыляющийся страхолюдный тип в не пойми какой шляпе и восседающим на плече дурацким попугаем – долбанный пират.

И что за хрень на нем надета? Клянусь, он триумфально ржет надо мной с этикетки.

Ненавижу пиратов.

 

Айя

Медленно открываю глаза, чувствуя страшную усталость и депрессию. Собственно, в этом нет ничего нового, пусть даже последние одну-две недели мне и удавалось это скрывать от Шульдиха. Стараюсь вывернуться из обнимающих меня теплых рук и устало прикрываю глаза, обнаружив, что двигаюсь с трудом. Снова. Смирившись с этим, пытаюсь побороть подступающую панику.

Последняя неделя была сущим адом. Началась она вполне нормально, но я обнаружил, что начинаю злиться на людей безо всякой причины. Может быть, всему виной полнолуние. Может быть, день такой. В это время года я частенько не могу найти себе покоя, полнолуние уже на исходе, близок Лунный Фестиваль. Именно в это время года Айя впала в кому, а я за три минуты потерял всю свою семью. Никогда и никому я не говорил, как на меня действует полная луна. В этот период все валится из рук. В полнолуние я встретился с Вайсс, и шанс добыть голову Такатори я упустил тоже в полнолуние.

Чтобы заманить меня на битву с Эсцет, Шульдих похитил Айю, находясь под его контролем Сакура чуть не убила меня – было полнолуние. Мы упали в море и едва не утонули вместе с Эсцет – было полнолуние. Кен уехал, предупредив о планах Вайсс атаковать нас – и тоже было полнолуние. Так что, нет, полная луна – не мой лучший друг. И мне плевать, что люди восхищаются ее красотой. Мне плевать, сколько создано стихов, музыки, картин и книг, вдохновленных ею. Для меня полная луна – это предзнаменование. Напоминание, что как бы я не был доволен жизнью, Судьба, как всегда, отнимет все счастье и сбросит меня в бездну, полную смерти и отчаяния. Шульдих обратил на это внимание в первое же совместное полнолуние, а вот Вайсс ни разу ничего не заметили, или же им было все равно. Это лишь одна из причин, почему я в конце концов начал отвечать на любовь этого идиота.

За все проведенные в Вайсс годы, независимо от того, была миссия или нет, никто не находил мое поведение странным ту пару дней, когда в небе появляется большая, округлая и ужасающе прекрасная луна. Я рявкал на Йоджи по какому-нибудь тривиальному поводу, он злился, мы даже частенько затевали драку, пока нас не разнимали Кен или Оми. С Кеном мы тоже дрались. Хорошо еще, если это время приходилось на миссию, тогда у меня появлялся шанс выместить свое раздражение и мой клинок прервал множество невинных жизней, попавшихся у меня на пути.

Йоджи однажды обозвал это моим ПМС. Я не стал его поправлять. Но свое первое полнолуние с Шульдихом я запомнил, он тогда только что переехал ко мне, и я еще злился на него и сомневался в его мотивах. В тот день я был невероятно дерганный и срывался на него при каждом удобном случае, даже если он просто интересовался, не хочу ли я еще одну порцию супа-мисо на обед. Знаю, он удивился, и я наполовину ожидал, что на следующий день он съедет. Но он наоборот, выглядел очень задумчивым и старался не нарушать мое личное пространство, при этом оставаясь поблизости, чтобы я не чувствовал одиночества. Не знаю, когда именно он понял, что я ненавижу полнолуние, но на следующий день он преподнес мне небольшой подарок, книгу, которая он был уверен, мне понравится, и приготовил вечером потрясающе вкусный ужин. С тех пор, приблизительно в одно и то же время, когда луна в небе становилась яркой и отвратительно округлой, он забрасывал меня подарками, а ночами вообще изобретал что-нибудь особенное. Когда, наконец, я понял, когда и почему он это делает, то был, по меньшей мере, тронут. Впервые кто-то что-то делал для меня с учетом моего настроения и заботился обо мне, когда я испытывал боль.

Думаю… тогда-то я и влюбился в него.

Так что, депрессия меня не слишком взволновала. Я решил, что просто такое время. Но за последнюю пару дней я начал ощущать физическое онемение. Я пропустил несколько дней работы, что взволновало не только Шульдиха, но и моих коллег. Им я сказал, что всего лишь слег с простудой, и я благодарен Шульдиху, что он не полез в мои мозги и ни о чем не спросил. Да он так и не делает никогда… Я настолько ему доверяю, что…ну… это пугает, можно сказать. Восемнадцать месяцев назад я на дух его не переносил, а теперь я не только живу с ним и занимаюсь сексом, но… доверяю ему свою жизнь. И знаю, что он никогда, никогда не причинит мне зла и не предаст меня.

Он сказал, что до конца времен не покинет меня, и я ему верю.

Должно быть, мне хуже, чем я думал. Становлюсь героем сентиментального романа.

Последние несколько дней я действительно чувствую усталость, вот и все. У меня возникли проблемы с движением, и было несколько тревожных случаев, когда Шульдиха не было дома. Два дня назад он отправился на работу, на чем я же и настоял, поскольку нельзя отсутствовать сразу двоим, он же второй шеф-повар. Без него Кюоши-сан завалят работой, так что Шульдих ушел, хотя и неохотно. Я проспал почти до полудня, и проснулся с головокружением, чувствуя себя более усталым, чем перед сном. Я улыбнулся, заметив ланч на столе и записку, гласившую, что в ресторане полно работы, и он будет дома поздно. И пририсована маленькая плачущая рожица. В каждой своей записке он всегда рисует эти маленькие картинки, которые называет «смайликами», и они действительно вызывают у меня улыбку. Думаю, он знает, какие милые эти рожицы и как они мне нравятся, поэтому и рисует. Он написал, чтобы я не напрягался и пообещал, что не станет ревновать к Капитану Майклу, если у нас с ним будет свидание. Ужасно забавно, как он ревнует ко всякой мелочи, от реальных людей до шипучки. Кажется, половину времени наших совместных прогулок он находит объект для ревности и начинает дуться. Это просто восхитительно!

Я поставил несколько холодных блюд в микроволновку, и пока они готовились, принялся читать. Когда все было готово, я встал, собираясь пойти на кухню, но почему-то споткнулся о собственные ноги и грохнулся. Хотел было подняться, проклиная свою неуклюжесть, и тут обнаружил, что не могу пошевелиться. Мои глаза расширились, я лежал неподвижно, весь дрожа, потом попытался снова. Я отчаянно старался подняться, пытался заставить двигаться любую часть тела, ведь даже в прежние времена, когда Наги держал меня в полную силу, я всегда ухитрялся вырваться. А тут не получилось. Я не мог пошевелить ни единым мускулом, двигались только глаза. Не мог кричать, поскольку не мог открыть рот. Это ужасно – не контролировать собственное тело. Я тяжело дышал, на глазах выступили слезы, но я подавил их и продолжил свои попытки.

Где-то в разгар борьбы с собственным телом, я потерял сознание от усталости. Проснулся уже почти в пять часов вечера, когда солнце уже садилось. Нетвердо держась на ногах, встал и выбросил ланч, чтобы сделать вид, что все съел, и заполз обратно кровать. Я думал над правдоподобной причиной происходящего, но в голову ничего не приходило. Что со мной приключилось, что я не мог шевельнуться? И тут я обнаружил, что первая моя тревожная мысль была не про Айю. Я боялся, что это заразно, и Шульдих может подцепить эту хворь.

Когда он вернулся домой, я столь мастерски изобразил спящего, что он купился. Если бы он понял, что я притворяюсь, то обязательно сказал бы, но видимо, усталость помогла мне разыграть сон. Шульдих на цыпочках направился готовить ужин и через час пришел будить меня. Поинтересовавшись, не чувствует ли он недомогания, я с облегчением услышал, что он в порядке.

Вчера это случилось снова, на этот раз сильнее, я потерял сознание на более долгий срок, чем прежде. Проснувшись, я не мог шевельнуться, и пытался заставить свое онемевшее тело двигаться, пока не измотался вконец. Пойдя за стаканом воды, я упал опять, и еще раз – когда шел к кровати.

Что же со мной происходит?

Неужели это очередная жестокая выходка Судьбы?

Я умираю?

Эта мысль не должна меня пугать, ведь я прожил дни и годы, когда смерть таилась за углом, каждую ночь терпеливо выжидая единственного моего промаха.

Но я напуган. До ужаса напуган.

Я страшусь, что больше его не увижу.

Не смогу почувствовать его; увидеть, как теплеют его глаза, когда я улыбаюсь, и наполняются невыразимой страстью, которую только идиот не увидит; не почувствую, как мозолистые руки ласкают мое тело; не увижу, как он деловито снует по кухне, готовя любимые мной блюда.

Не смогу чувствовать его любовь и возвращать ее сторицей.

Я боюсь. Восемнадцать месяцев – этого слишком мало.

Глубоко, медленно вдыхаю, впитывая запах ванильного геля для душа и его собственный аромат. Слезы подступают к глазам, и я пытаюсь их побороть. Осознание близости смерти не пугает. Я уверен, что об Айе позаботятся. И не только Шульдих, но и Брэд, и остальные. В прошлый их приезд они настояли на том, чтобы посетить вместе с нами Айю, и Брэд выразил легкое недовольство, заявив, что она заслуживает лучшего ухода. Наги пообещал разыскать лучшего нейрохирурга, а Фарфарелло… Он просто смотрел. Поскольку Шульдих утверждал, что все его ножи конфискованы, я не слишком беспокоился, вдобавок он сейчас проходит курс антипсихотических лекарств или что-то в этом роде. Не знаю, но он казался куда более логичным и вменяемым, чем в прошлом, и на Айю он поглядывал с явной симпатией. Вокруг него больше не чувствуется прежняя угрожающая аура, и хоть он не слишком-то общителен, но… вежлив. Уверен, что если я… уйду, он вместе с остальными будет заботиться об Айе.

Я буду скучать по этому большому идиоту. Ужасно скучать.

Делаю глубокий вдох, пытаясь подавить слезы, я клянусь сам себе, что не стану плакать и ничего ему не скажу. Ради него я буду улыбаться и делать вид, что это всего лишь простуда. Он и так достаточно волнуется, а я хочу видеть его улыбку. Видеть, как он выставляет себя на посмешище и изображает недотепу, только чтобы развеселить меня. Ничего большего от него мне не нужно.

И я стану дорожить каждой минутой. Я знаю, что мое время уходит.

 

Шульдих

Я поворачиваюсь, с беспокойством гляжу на моего спящего котенка и тут же получаю замечательный ожог от кипящего на сковородке масла. Тихонько ругаясь, ставлю тяжелый котелок и выхватываю из морозилки кубик льда, чтобы приложить к ожогу. Тяжело вздыхаю.

Cказать, что я беспокоюсь – это, мягко говоря, преуменьшение. Я талдычу, что если он и дальше будет так собой пренебрегать, то вновь исхудает, но слушает ли он? Нееет!! Лишь отмахивается и заявляет протестующе, что сейчас-то он ест. Да, но купленные мной витамины принимать не станет! Типа, они слишком большие, и их тяжело глотать, и ему не нравится их запах, и бла, бла, бла. Брэд мне рассказывал про разработанные в Америке новые порошковые витамины, которые приятны на вкус. Может быть, стоит их купить и подмешивать в его пищу. Видите? Сейчас он болен и спит, отчего я хмурюсь еще сильнее. Клянусь, к тому времени как он поправится, у меня уже образуются морщины между бровями.

Выбросив ледяной кубик в раковину, я возвращаюсь к готовке и раскладываю еду по тарелкам, которые уже расставлены в гостиной. Эти тупые люди настырно заявили, что они прибудут сегодня, хоть я и предупредил, что Айя болен. Толпа народу не пойдет больному котенку на пользу. Засранцы.

Яростно отскребаю еду со сковородки ложкой, желая, чтобы на ее месте поджаривалась задница Брэда. Гребаный ублюдок.

Складываю посуду в раковину, чтобы позже вымыть, и подхожу к Айе, пытаясь разбудить его.

– Айя?

Ответа нет. Вздыхаю, пожимаю плечами и решаю дать ему поспать еще. В последнее время он выглядит ужасно усталым, а лекарства от гриппа вызывают сонливость. Чтобы подчеркнуть этот факт, на упаковке даже нарисована картинка – лицо человека с сонными глазами. Можно подумать, мы читать не умеем.

Да. Я сейчас не лучшем настроении. Я беспокоюсь, я злюсь, и у меня крепнет нехорошее предчувствие.

Будто что-то плохое должно случиться. Или уже происходит.

Качаю головой, отгоняя зловещее предчувствие. Проснувшись этим утром, он выглядел хорошо, хотя и был измучен. На завтрак я подал ему в постель бульон и кашу, он немного поел. Его знобило, а когда я предложил отвезти его в больницу, он ответил, что это всего лишь от холода. Последние дни было прохладно, готовясь к зиме, мы даже передвинули кодацу, так что я закутал его в пару курток как восхитительного маленького котенка, а он бросал на меня в меру злобные взгляды и посмеивался. Я выходил всего на час – покупал припасы для вечернего сборища, и что странно, Айя настойчиво просил меня остаться с ним и почитать. Выклянчил еще одну бутылочку того отвратно-приторного напитка и посасывал его пока я читал ему Гарри Поттера «Узник Азкабана». Мы начали читать эту книгу несколько дней назад, и он не отпускал меня весь день, даже чтобы приготовить поесть, просто лежал, мягко улыбался и умолял читать дальше. Как я мог отказать?

Но он никогда не был эгоистом, несмотря на все мои уговоры. Его поведение меня пугает, и если завтра ему не станет лучше, я отвезу его в больницу, пусть он даже всю дорогу вопит и лягается.

Я читал, пока он не уснул, и чуть не остолбенел, когда засыпая, он прошептал три магических слова. Конечно, я бы должен скакать от радости и в экстазе распевать во все горло, но это не так. Я знаю, что он меня любит, пусть даже он не говорит об этом прямо, и он знает, что я это знаю. Так почему же вдруг сказал? И выглядел при этом таким бледным, удовлетворённым и умиротворенным, как будто настань сегодня конец света, он умрет счастливым. Теперь я еще больше встревожился и очень хочу послать подальше наш обед с друзьями и прямо сейчас отволочь его в больницу.

Может, я параноик.

А может быть, я так счастлив, что опасаюсь, что это не продлится долго.

Может быть, вовсе неплохо, что рядом окажется вся наша шайка.

Наги знает почти все на свете, за исключением того, как, собственно, жить нормальной жизнью, он сможет помочь мне осмотреть Айю и принять решение. Та глупая старая карга, которой, судя по ее виду, лет двести, и которая называет себя доктором в этом городишке, просто отмахнулась и заявила, что у него обычный грипп. У вас бывает грипп целую неделю? Я ей не доверяю, в отличие от Айи. Она больше походит на ведьму из книжки со сказками, чем на врача.

Наклоняюсь над ним и нежно целую в губы.

– Эй… Пора просыпаться… я уже начинаю сам с собой разговаривать, и это мне совсем не нравится, знаешь ли. Мне нужен мой котенок, которого можно обнять… – он продолжает крепко спать, я обижаюсь, встаю, и тут раздается звонок в дверь. Снова вздохнув, я топаю к двери и открываю ее.

– Йо, – Брэд ухмыляется и протискивается мимо меня как будто к себе домой, скидывает ботинки и помахивает пластиковым пакетом. – Импортное Мерло, урожая 1978. Молись на меня.

– Пошел ты, – рычу я и закрываю дверь за Наги и Фарфарелло, которые входят следом и тащат продукты. Наги балансирует накрытым крышкой подносом, а Фарфарелло держит коробку немецких колбасок того сорта, который я особенно люблю.

Приподнимаю бровь и следую за ними на кухню, где они бесцеремонно сваливают все на пол.

– По какому случаю?

– У вас годовщина, бестолочь, – хмыкает Наги. – Год назад ты бросил нас и переехал к Абиссинцу. Не говори мне, что позабыл? Где он?

– Айя, – поморщившись, поправляю я, и большим пальцем показываю на стоящую позади меня кровать у окна. – Он болен и спит. Видимо, я был слишком поглощен заботами, чтобы думать о какой-то дурацкой годовщине, – помолчав, печально ухмыляюсь. – И, кроме того, стоит праздновать истинную годовщину – когда я забрался-таки к нему в штаны.

– Извращенец, – закатывая глаз, комментирует Фарфарелло, за что немедленно получает от меня пинок.

– Тебя не спросили, псих. Я видел, как ты пускал слюнки над Айей-чан, – ирландец просто пожимает плечами, отходит и усаживается за стол в ожидании обеда. Самое забавное, что Фарфарелло действительно положил глаз на сестру Айи, хотя никто не знает, проснется ли она когда-нибудь. Он находит ее красоту захватывающей, особенно то, что она взрослеет, а ее лицо вечно остается безмятежным и невинным. Он заметил как-то, что она выглядит как ангел, что заставило Айю страшно занервничать. Но потом он улыбнулся, чем шокировал не только котенка, но и меня самого, и сказал, что хотел бы сделать этого ангела своим, мол, его любовь запятнает ее и обидит Бога. Айя не знал, что и думать. А я…. долго хохотал, пока Айя не бросил на меня яростный взгляд.

Мне потом пришлось целую неделю к нему подлизываться, так что ирландскому ублюдку повезет, если я не отравлю его еду.

Наги опустился на колени перед «спящей красавицей» и по-детски потыкал его щеку пальцем, а потом нахмурился и склонил голову набок: 

– Странно, он не просыпается…

– Вероятно, это из-за лекарства от гриппа, – пожимаю плечами я и направляюсь на кухню, чтобы принести рис. – Наги, может, потом осмотришь его? Этой докторше я вообще не верю.

Брэд деловито снует по кухне, пока не обнаруживает три бокала для вина и открывалку: 

– Да, Наги. А то Шульдиху додумается для забавы подсыпать нам что-нибудь в еду, ведь с котенком сейчас не слишком поиграешь.

– Ха. Ха, – огрызаюсь я.

Мы рассаживаемся: я – спиной к кровати, на которой спит Айя, Наги – рядышком с Брэдом, а Фарфарелло шустро устраивается напротив нас и поближе к еде. Брэд разливает вино по бокалам и вручает мне, себе и Фарфарелло. Наги алкоголь не любит, а Айя вообще не переносит. Видимо, друзья заметили мою обеспокоенность и депрессию и изо всех сил стараются взбодрить меня, развлекая всеми сексуальными шуточками, какие только можно найти в Интернете и даже больше. Даже Фарфарелло выдал шутку про Бога – у нас ушла почти минута, чтобы понять ее. Только в такие вот моменты я действительно ценю свою семью, пусть даже приемную. Может быть, все дело в тренировке, которую мы все прошли, где мы с Брэдом научились доверять друг другу жизнь и никогда не лезть в голову другого, где Фарфарелло узнал, что быть безумцем – это вполне нормально, а Наги понял, что он нужен и любим… Ну конечно, насчет любви его научил приватно Брэд, но тем не менее.

Разговор заходит о колледже, и Брэд интересуется, что собирается изучать Айя. Говорю, что музыку, чем страшно их удивляю. Мы видели почти все файлы по Вайсс – пленки, зафиксировавшие Балинеза еще во времена работы детективом (глупо, ведь предполагалось, что он не должен был засветиться на камере), играющего в футбол Сибиряка, посещающего школу и участвующего в фестивалях Бомбейца. И, разумеется, записи о школьной жизни Айи и его уроки игры на пианино, вместе с записями Айи-чан. Так что, можно смело заявить, что мы знали о них почти все.

– Эй, – Наги под столом толкает меня ногой, прерывая мой доклад о последней проделанной для Брэда работе. – Извини, у тебя есть что-нибудь попить?

Пожимаю плечами, встаю и направляюсь на кухню, не прекращая говорить, а Брэд по ходу задает вопросы. Замолкаю и рассматриваю несколько оставшихся бутылок ванильной шипучки. Так, следующая поставка будет когда, во вторник? Айя не станет злиться, если я отдам Наги одну бутылочку, верно?... Ну, конечно нет.

– Эй, малыш, – окликаю я и открываю морозилку в поисках кубиков льда. – Ванильная шипучка подойдет?

– Да, конечно! – кивает Наги и просит Фарфарелло положить ему еще риса, поскольку тот ближе всех к блюду. Хватаю стакан, бросаю туда несколько кубиков льда, затем открываю шипучку и водружаю все на обеденный стол.

– Вот, – я вновь усаживаюсь на свое место и возобновляю разговор с Брэдом, тот задает вопросы, и я хмурюсь, пытаясь припомнить события. Та работа не была особенно сложной, только я и Айя, мы отправились на Кюсю, где в течение уикэнда терроризировали несколько бухгалтеров, финансовых директоров и директора филиала, перечитали кучу рапортов общим объемом приблизительно в четыре словаря (типа Оксфордского словаря английского языка – тьфу!), а потом ошалевшие и измученные вернулись домой. Мы оба согласились, что спокойно сможем прожить до конца нашей жизни не видя больше ни одного квартального финансового отчета.

Нас прерывает шипение – едва сделав глоток, Наги выплевывает напиток и мчится на кухню, хватает другой стакан и начинает полоскать рот. Я с усмешкой приподнимаю бровь:

– Слишком сладко, Наги?

– Сладко? – вопит Наги, одно это уже настораживает меня, я хмурюсь и выпрямляюсь. – Твою мать, Шульдих! Эта гребаная штука отравлена!!!

– Что? – выкрикиваю я, вскакивая так стремительно, что если бы не Фарфарелло, которой единственный выглядит индифферентно, стол бы перевернулся. – О чем ты говоришь?

Наги с помощью своей силы вызывает у себя рвоту, чтобы избавиться от последних капель шипучки, а когда я вбегаю на кухню, бросает на меня недобрый взгляд и пихает мне в руки бутылку, рявкая:

– Попробуй сам, идиот.

Хватаю бутылку и осторожно делаю глоток. Помимо все забивающей сладости искусственного ванильного экстракта, соды и гор сахара, намешанных там, отчетливо ощущается вполне конкретный привкус яда, который мы научились определять еще во времена обучения в Эсцет. Мои глаза распахиваются, когда в мозгу инстинктивно вспыхивает его название. Долгие годы тренировок в Эсцет приучили нас разбираться в ядах и противоядиях – на запах, на вкус, на вид. И пусть эти знания были добыты мучительно-болезненным путем, они здесь пришлись как нельзя более кстати.

– МФТП… – с отвращением выговариваю я название. Долбанный неудавшийся лабораторный эксперимент, и Айя ничего не подозревая пил эту отраву?! Кто, черт побери, решил подвергнуть его такой пытке?

– …Вайсс, – бормочет Брэд и прищуривается, в обманчиво спокойной голубизне его глаз кипит гнев. – И как же я этого не предвидел?!

Фарфарелло из любопытства подходит, вынимает из моих рук бутылку и начинает хлебать ядовитый напиток, с большим удовольствием – могу добавить. Он не боится никакого яда, кроме мастерского владения оружием, отравляющие вещества – его вторая специализация, как и у всех нас. Облизывая губы, он усмехается и топает на кухню за добавкой. – По меньшей мере, два или три грамма этой прелести в чистом виде в бутылке. И на вкус неплохо.

Наги бросает на Фарфарелло предупреждающий взгляд, а я так крепко стискиваю кулаки, что кровь сочится с ладоней, перед глазами все заволакивает красным. Вот прямо сейчас бы сел на поезд в Токио, выследил этих гребаных кошаков и разорвал на части. Кусочек за кусочком, мускул за мускулом, косточку за косточкой. Их крики стали бы для меня самой восхитительной музыкой, их кровь – самым опьяняющим напитком, а их плоть – самым изысканным блюдом. Я хочу оторвать их головы, повыдирать их милые волосики, связать их по рукам и ногам и дюйм за дюймом соскабливать плоть ножиком и складывать перед собой кучкой.

– Шу! – кто-то яростно трясет меня, я поднимаю глаза, перед которыми все плывет, и вижу чуть ли не паникующего Брэда. – Успокойся. Твой гнев ничем не поможет Айе.

Наги кивает и мчится в комнату, где лежит его рюкзачок: 

– Я закажу Алдоуп. Не переживай, Шу. Мы скоро разбудим его.

Прикончив последнюю бутылку, Фарфарелло ухмыляется: 

– И нам не нужно нападать на них физически, Мастермайнд. Можно их отравить.

– Кровь за кровь, яд за яд… – шиплю я и отчетливо слышу доносящиеся от соседей вопли боли. Если Алдоуп ему не поможет, клянусь, я лично прикончу каждое живое существо, которое попадется мне на глаза. Я буду убивать до тех пор, пока не останется больше никого, а затем насажу головы этих гребаных ублюдков на палку, они будут так мило смотреться с навечно запечатленным на лицах ужасом, и отправлюсь в Ад на встречу с моей любовью.

 

*********************************

МФТП, формально известный как Метил-Фенил-Тетрагидропиридайн, это препарат, случайно открытый в результате неудавшейся попытки создать искусственный наркотик, МППП, часто продаваемый как новый героин, или синтетический героин. Является мощным нейротоксином, который у некоторых людей вызывает необратимые повреждения мозга, напоминающие очень тяжелые случаи синдрома Паркинсона, и приводит к увеличению мускульного тона, трудности движения и речи, слюноотделению и параличу в крайних проявлениях. При приеме в виде инъекции дозы одного грамма МФТП, поражению подвергаются мозг человека и вызывается эффект, сходный с эффектом героина. Как бы то ни было, оральное применение часто еще более фатально, так как уровень абсорбции, а соответственно и смертельной опасности, выше, чем при инъекции.

При передозировке МФТП человек теряет подвижность. Сохраняя все чувства, он не может пошевелиться, и внешне кажется, будто он спит или в глубокой коме. В медицинской школе Университета Калифорнии в Лос Анджелесе такое состояние называют «замороженность» – когда человек находится полностью в сознании, но заперт внутри неподвижного тела, над которым не имеет контроля.

После открытия МФТП в 1976 году он применяется при химических исследованиях болезни Паркинсона. Был разработан специфический препарат Алдоуп, который в первые несколько секунд после инъекции может мгновенно вывести из комы пациента, «замороженного» МФТП. Однако, в случае передозировки, он не полностью излечивает, остается серьезный риск, что пациент сойдет с ума или умрет. На ранних стадиях приема МФТП препарат Синемет может немедленно стабилизировать последствия, но только если человек еще не впал в кому.

 

**********************************

 

– … Почему еще не сработало?

Шипение, за которым следует дробь клавиатуры. – Не знаю! Может быть, Эсцет натренировали их переносить наркотики, может быть он их не пил, может быть, он отдал их кому-то еще. Я не знаю!

– А вдруг Айя это выпил?

– Айя ненавидит сладкое. Никак невозможно.

– И что теперь?! Ты придумал этот план, так давай его придерживаться, твою мать!

– Я увеличу дозу. Заткнись и организуй подмену, бесполезный полукровка.

Глава 6. Гавот*

 

* Прим. переводчика: Гаво́т (фр. gavotte) — французский танец. Первоначально развился как народный в южных и центральных районах Франции, а также в Бретани. Тактовый размер гавота — Allabreve (2/2), с затактом в 1/2 (2/4); каждые два такта образуют одну группу, заканчивающуюся всегда на сильном времени; движение умеренное; наименьшие длительности нот — восьмые. Гавот встречается очень часто в качестве составной части сюиты в XVIII веке, следуя, как правило, за сарабандой.
(Материал из Википедии) 

 

Наги

С интересом я наблюдаю, как Брэд c видимым спокойствием твердо ведет переговоры с зарубежной фармацевтической компанией, он решительно настроен заполучить препарат Алдоуп в течение следующих шестнадцати часов – или для них настанет конец света. Он разговаривает с несчастным представителем компании на другом конце провода так, будто угрожает тому скорой смертью, и я почти уверен, что он не шутит. Временами я задаюсь вопросом – а помнит ли он, что мы больше не убиваем людей за деньги, а пытаемся прожить остаток жизни, сколько бы его ни было, как нормальные люди, что во времена Эсцет было несбыточной мечтой. Даже Фарфарелло очень старается и вовремя принимает назначенные ему врачом лекарства, доказывая таким образом, что Эсцет ошибались, и мы можем вести нормальный образ жизни.

Опять же, мы очень неплохо умеем прятать концы в воду. У нас было много тренинга в этой области.

Дверь открывается, я оборачиваюсь и вижу, как из душевой кабины в облаке пара появляется Шульдих, прижимающий к себе спящего Айю, и осторожно укладывает юношу на софу. Через связь, установленную для всей нашей небольшой семьи, мы чувствуем, как обливается кровью его сердце, но он ничего не предпринимает, чтобы приглушить боль. Посетив их с Айей маленькое любовное гнездышко, мы без конца дразнили его за то, что он приглушил свои телепатические способности, которыми столь наслаждался в прошлом. Неодобрение Айи заставило немца прекратить чтение мыслей, особенно поблизости от него, и ради любви он пошел на это.

Он так самоуверенно ухмылялся, протяжно выговаривая это слово, в то время как Айя краснел. А теперь… на это даже смотреть тяжело, не говоря уж о просачивающейся сквозь нашу связь боли. Так нам еще хуже.

Меня все еще удивляет, как же так вышло, что бывший смертельный враг теперь стал частью семьи. Шварц никогда не были открыты для прибавления в семействе, да и не многие пытались, тот же Айя раньше постоянно тыкал в нас катаной и вопил «ши-не» во все горло, его аметистовые глаза полыхали такой ненавистью, что не сталкивайся мы всю жизнь с этой эмоцией, могли бы съежиться и запаниковать, но при наших последних встречах он вел себя вполне цивилизованно. Он стал улыбаться, и хотя эту улыбку нелегко разглядеть, его удовлетворение и счастье отчетливо ощущались телепатически. Эти двое были по-настоящему счастливы, даже на губах Брэда при виде них появлялась улыбка, и вот теперь из-за какой-то детской ревности это счастье…

Большая, теплая рука опускается на мое плечо, позади стоит Брэд, очевидно он закончил разговор, и мы вместе смотрим, как Шульдих устраивается, держа рыжика на коленях, и начинает размеренно причесывать длинные темно-красные пряди. Айя безжизненно, как кукла, сидит на руках Шульдиха, а тот поворачивает его, чтобы привести в порядок запутанные волосы. В квартире царит почти священная и хрупкая тишина, как будто небольшое искажение в гармонии разрушит всю симфонию. Только иногда поскрипывает софа и шуршит одежда, что только добавляет напряжения.

Шульдих теряет равновесие, и Айя начинает соскальзывать вниз, я подхватываю его телекинезом, прежде чем он падает на пол. Извергая поток немецких ругательств, Шульдих швыряет щетку через всю комнату, она ударяется о стоящий на кухонной стойке металлический горшок, тот подпрыгивает и падает на выстланный плиткой пол, по дороге сбивая кучу мелких предметов и издавая оглушительный шум, который я мог бы предотвратить, но сжавшая мое плечо рука останавливает меня.

– Ему нужно это, – шепчет Брэд, зная, что мысленная речь для Шульдиха теперь может звучать громче, чем обычная. Я поднимаю глаза на своего любовника, ощутив краткую вспышку ревности при мысли, что Брэд и Шу были друзьями и партнерами по койке задолго до того, как мы официально стали командой. Это глупо, незрело и совершенно неуместно – особенно сейчас, когда никто из нас не знает, как успокоить Шульдиха. Сострадание в Эсцет не поощрялось, и мы никогда толком не умели его проявлять. По крайней мере, у Фарфарелло хватает здравого смысла покинуть квартиру и отправиться навестить некоего ангела, которого он обещал запятнать и стащить с небес, так что хотя бы он не станет провоцировать Шульдиха своими бесконтрольными речами.

Такое чувство, что мы его подвели, просто сидим здесь и ничего не делаем, смотрим на них… Ненавижу это чувство. Страшно ненавижу.

– Спасибо, малыш, – устало произносит гнусавый голос, и я поднимаю глаза и встречаю слабую улыбку. – Передай мне, пожалуйста, щетку.

Я киваю, и щетка немедленно подлетает к Шульдиху, который берет ее, благодарно кивнув. Он поудобнее устраивает Айю на своих коленях, тесно прижимая к себе, затем начинает заплетать шелковистую гриву в аккуратную косу, закрепив ее мягкой резинкой цвета лаванды. Если я сконцентрируюсь сильнее, смогу слышать, как волны тихо набегают на берег, как будто весь мир горюет. Мысленно отвешиваю сам себе оплеуху, напоминая, что Айя еще не умер, и надежда есть.

Не хочу думать о том, как мала эта надежда…

Уложив рыжика, Шульдих тихо сидит и смотрит, как лунный свет ласкает кожу Айи. Иногда я удивляюсь, как Айе удалось сохранить настолько безупречную кожу, его шрамы небольшие и незаметные, и находятся на тех частях тела, за попытку увидеть которые некий немец отрежет голову. Не могу представить себе, как Айя стоит перед зеркалом и наносит на кожу крем. Ужасная мысль, мягко говоря.

Легкое фырканье, придушенный смешок – слишком поздно я заметил, что эту картинку подсмотрели двое «взрослых». Что ж, по крайней мере, Шульдих уже не выглядит таким замученным. Меня почти не удивляет возникшая потребность сделать что угодно, только бы стереть его мрачный взгляд, и неважно, насколько трудна будет эта задача, и какое смущение я испытываю – эта потребность затмевает все.

– Спасибо, – мягко произносит Шульдих. Он встает и слегка потягивается, хрустя суставами, потом медленно бредет на кухню. – Ребята, хотите поесть чего-нибудь?

– Мы…

– Каких-нибудь бутербродов, если у тебя есть продукты, – перебивает меня Брэд и следует за немцем на маленькую кухню. Шульдих опускается на одно колено, собирая рассыпанные им предметы. Я молча наблюдаю, как Брэдли Кроуфорд, человек, который предпочитает умственный труд физическому, безропотно вешает каждую подаваемую ему Шульдихом сковородку и кастрюлю на стойку. А я осторожно сметаю с пола кусочки и обломки разбитого фарфора и выбрасываю их в мусорку, чтобы никто из членов моей семьи не поранился. Как только мы вновь привели кухню в божеский вид, Шульдих кивает и начинает деловито сновать по кухне, а Брэд удаляется. Могу вообразить, как сейчас Айя просыпается, идет на кухню в поисках еды, видит созданный бардак и закатывает перед нами скандал, а Шульдих скулит, как щенок. Однажды так оно и было, мы все чертовки повеселились.

Твою мать, это было всего неделю назад, но кажется, что прошла целая жизнь.

Я чувствую себя старым.

На столике кодацу передо мной возникает поднос с бутербродами, различными овощами и булочками, Шульдих насмешливо глядит на меня, в его глазах мерцает иронический огонек, до чего же приятно видеть эти искорки. – Ваша еда, сэр.

– Ублюдок.

 

Айя

Здесь… темно. Хотел бы я описать более точно, но… Описывать нечего. Здесь нет звуков, нечего трогать, не на что смотреть, нет связи. Той самой связи, которая постоянно напоминает мне, что в мире я не одинок; что где-то всегда есть тот, кого волнуют мои нужды и самочувствие, и кто любит меня вне зависимости от того, заслуживаю я этого или нет. Тот, кто больше прислушивается к моим желаниям и потребностям, чем ожидает от меня чего-то взамен или видит во мне полезный источник ресурсов. Этот кто-то всегда напоминает мне, что я жив, и должен жить дальше.

Ну, по крайней мере, сейчас эта связь отсутствует. Раньше я чувствовал ее, и все еще цепляюсь за это ощущение его присутствия, будто за вьющуюся вокруг тонкую нить. Просто сейчас во мне больше говорит исследовательский интерес к окружению, которое, как я догадываюсь, является ментальным полем, или телекинетической равниной, как он называл ее, ибо чувство его присутствия слабее обычного. Но я знаю, что он здесь, и эта мысль прогоняет страх, который я должен был бы ощущать в такой ситуации.

С каких пор я стал так зависим от него и почему это чувство нравится мне несколько больше, чем надо?

Мне действительно есть до этого дело?

…Да, в общем, не особенно.

Я слышал их недавний разговор о том, что со мной произошло… почему я не могу шевелиться, теряю сознание, даже глаза открыть не могу. Мне трудно поверить в жестокость Оми и Йоджи… Ну да, технически, они собирались убить Шульдиха, но… Вайсс никогда не опускались до тайных убийств. Мы стремились уничтожить Темных Тварей как можно быстрее и безболезненней. Согласен, это были несбыточные идеалы, над которыми постоянно издевались Шварц, но когда мы еще верили в них, было здорово. Вот только… постепенно… что-то изменилось. Годы, после разрушения Эсцет были самыми значительными. Как будто падение башни из слоновой кости утянуло за собой наш покров человечности. Выплывая из депрессии время от времени, я ясно видел, как медленно и неуклонно мы теряем стабильность, и все более становимся бездумными убийцами. Мы превращались в Темных Тварей, только нас прикрывал щит правосудия. Мы были нужны Критикер, самой могущественной организации в Японии.

Не раз я радовался, что ушел и тем самым спас свое душевное здоровье. И даже более того – нашел новую цель и поддержку в жизни.

Я иду по некоему подобию земли и с любопытством озираюсь вокруг. Посреди тьмы, которая, по идее, должна меня пугать, беспорядочно летают сияющие шары… Ну, не то чтобы действительно летают… они висят в воздухе, слегка двигаясь, такие миленькие маленькие летучие лампочки. Из любопытства тыкаю в одну из них пальцем и немедленно получаю в награду болезненную пульсацию памяти, позабытое воспоминание. Одна из многих миссий Вайсс, когда я получил тяжелое пулевое ранение в правое плечо. Разрывающая боль чуть не вырубила меня на месте, но я вслепую, со всей оставшейся в левой руке силой, сделал выпад катаной и с удовлетворением услышал крик, прежде чем упасть на пол, посреди трупов, и дожидаться своих товарищей по команде. У них ушло почти тридцать минут, чтобы найти мое окровавленное тело, мало отличающееся от лежащих вокруг трупов, и вытащить меня оттуда. Я тогда выбыл из строя почти на месяц и страшно злился, что со мной носятся как с ребенком. Вот ведь странно, я получаю массу удовольствия, когда Шульдих нянчится со мной, и в то же время терпеть не мог, когда Вайс обращались со мной, как с инвалидом.

Я прямо-таки слышу насмешливый голос Шульдиха: «Это сила любви.»

Да, глубоко же этот идиот проник в меня.

Сделав шаг прочь от шара, я с интересом озираюсь по сторонам, потом пожимаю плечами и касаюсь другого шара, который светится слегка по-другому. С улыбкой припоминаю, как Шульдих старался воспроизвести найденный в Интернете рецепт шоколадного торта, а в результате мы использовали соус совершенно другим, весьма эротическим, образом. Кто сказал, что пробовать новое плохо? А последовавшая за экспериментом теплая ванна, чтобы выполоскать шоколад из укромных уголков тела, тоже принесла массу удовольствия, хотя и заняла почти весь вечер, на следующий день я был так измучен, что меня прямо-таки задразнили. Но оно того стоило, думаю. И я знаю, что Шульдих со мной более чем согласен.

Просто ради забавы, касаюсь других летучих шаров, и вскоре начинаю понимать, по какому принципу эти воспоминания систематизированы – есть легкая разница в окраске и интенсивности свечения. Болезненные воспоминания по большей части недоброго синего цвета, в то время как счастливые – розового оттенка. Более светлые – это четкие моменты, а тусклые – это воспоминания, о которых я и сам позабыл. Те, которые крупнее – долгосрочная серия событий, а маленькие – обычные повседневные мелочи. Удивительно, оказывается, я помню, что ел несколько лет назад, но этот шарик такой крохотный, что когда я проснусь, ни за что не вспомню. Я бы провел больше времени, исследуя эту захватывающую местность, если бы не чувство паники, выдернувшее меня обратно во тьму, где я находился раньше. При возвращении, я ощущаю, как страх уменьшается и, сосредоточившись, понимаю, что это чувство – не мое, скорее всего, мой сверхзаботливый любовник потерял контакт со мной и на него накатил приступ паники.

Видимо, лекарства мешают нам общаться полноценно, они – будто плотный туман между нами, я не вижу Шульдиха, но чувствую, что он где-то там, на другой стороне. Когда я впервые очнулся в этой тьме, то пытался звать его, но не получил ответа. Не то чтобы он не пытался поговорить со мной, я слишком хорошо его знаю, чтобы думать так, но что-то нас блокировало. Думаю, это лекарства, потому что никогда не слышал о столь могущественном телепате, который мог бы помешать моему любовнику сделать то, что он желает. Но опять же, даже если такой телепат и есть, он бы мне не сказал. В этом смысле у него пунктик – ни за что не сознается, что есть кто-то лучший, чем он, хотя, что же здесь постыдного? Я бы не стал думать о нем хуже.

Я покоюсь в темноте, с которой уже свыкся, закрываю глаза и позволяю легчайшему знакомому аромату окутать меня, погружая в очередной сон без сновидений, в надежде, что в следующий раз я открою глаза и увижу вместо тьмы его.

 

Шульдих

Я нервно наблюдаю, как Наги начинает набирать прозрачный препарат Алдоуп в шприц. Брэд стоит позади меня, то ли на случай, если я перепсихую и грохнусь в обморок, то ли, чтобы удержать меня, если я сорвусь и попытаюсь убить Наги – интересно, с чего бы? Я бы не поступит так с Наги, зная, что от него больше пользы от живого, нежели от мертвого. И тем не менее, случись что с Айей, я смету с лица земли этот городок и по меньшей мере половину Японии. Если мой любимый не будет счастлив, то никто не будет, об этом я уж позабочусь.

– Шульдих? – закончив приготовления, Наги поворачивается ко мне и глядит с неподдельным участием, которое тронуло бы меня, не будь мое сердце уже занято. – Ты уверен, что хочешь это сделать? Я имею в виду, что Айе может быть придется принимать анти-психотические препараты до конца жизни, или даже…

– Даже так – все лучше, чем оставлять его запертым в полной темноте, – шиплю я, бросая на Наги яростный взгляд, хотя и понимаю, что зря. – У него клаустрофобия… Я не хочу, чтобы он там оставался. А теперь, делай что хочешь, но вытаскивай его.

Наги открывает было рот для протеста, но закрывает его, качает головой и вновь оборачивается к лежащему на кровати неподвижному телу. Могу только предположить, что Брэд ему телепатически что-то сказал, ибо я слишком взволнован, чтобы вслушиваться в мысли других.

Игла легко входит в безупречную кожу, я вижу, как прозрачный раствор медленно начинает вливаться в тело моего любимого, и стараюсь контролировать свое дыхание. Никому не станет легче, если у меня сейчас приключится сердечный приступ. Очень скоро игла извлечена, и мы внимательно наблюдаем, опасаясь худшего. Я весь дрожу, и хотя я точно знаю, что рядом стоят два человека, звуки окружающего мира для меня затихают, остаемся только я и лежащий на кровати прекрасный юноша, которого я люблю больше жизни. Кажется, что время замирает, я чувствую, как немеет мое тело, и боюсь, что стоит мне хоть вздохнуть, какие-то неведомые силы заберут у меня Айю, и я никак не смогу этому помешать. Мысленно я кричу, и я не уверен, выкрикиваю ли имя Айи, или же имя Бога, которого Фарфарелло так жаждет обидеть. Я тянусь, стараясь за что-нибудь ухватиться, моя сила устремляется вперед на автопилоте, и тут я что-то, или кого-то чувствую кончиками пальцев, оборачиваюсь всем моим существом вокруг него и с силой тяну его обратно.

Внезапно на меня обрушиваются свет и звук, Айя задыхается и бьется на кровати, его глаза широко открыты, тело содрогается, как будто от боли. Мой мозг тут же затопляют почти непереносимые хаос и боль. Я втаскиваю его себе на колени, пытаясь успокоить как физически, так и ментально, прижимаю его к себе стальной хваткой, в то время как Наги хватает его руку и вводит дозу препарата, могу только догадываться, что это транквилизатор или что-то в этом роде. Вскоре легкое тело обмякает у меня на груди, и боль уходит, оставив после себя горечь. Осторожно укладываю моего котенка на кровать, а потом и сам валюсь рядом, почти истощенный. Сочувствие в глазах телекинетика одновременно и греет меня и раздражает. Поднимаю глаза на Наги и криво усмехаюсь ему, а потом тяжко вздыхаю. Отчетливо ощущаю, что моя промокшая от холодного пота рубашка липнет к телу, и судя по всему, простыни тоже не мешало бы сменить. Черт, в таких ситуациях я чувствую себя слабаком, и буду более чем счастлив никогда больше такое не испытать.

– … Ему станет лучше, как только он начнет принимать лекарства, – сообщает Наги с надеждой, которая как мы оба знаем, никак тут не поможет, но все равно, я благодарен. Мы смотрим на мирно спящего Айю, и оба задумываемся – каждый о своем, хотя я ясно чувствую беспокойство Наги за нас обоих. Подходит Брэд и опускает руку на плечо Вундеркинда. Взгляд темно-голубых глаз впивается в меня, я встречаю его с опаской и наверное впервые позволяю ему читать мою душу, убирая щиты. Пусть мы уже давно партнеры и семья, но все равно есть вещи, которые я предпочел бы оставить при себе – как и он. К счастью, Кроуфорд понимает меня слишком хорошо и уважая мою потребность в приватности, не пытается пробить мою ослабленную защиту. Вдобавок, он знает, что в противном случае я пожелаю отомстить и нанесу удар своей силой, ломая его щиты, а это может быть слишком болезненно. Возможно поэтому он ничего сейчас не предпринимает.

Он лишь прикасается, а затем покидает мой мозг, и я тихо вздыхаю, чувствуя что вторжение, пусть и легкое, наконец закончилось. Вглядываясь в темно-голубые глаза, в которых больше понимания и симпатии, чем раньше, тихо, почти шепотом прошу:

–… Скажи, что с ним все будет в порядке.

– Будет, – без колебаний утверждает он с уверенной усмешкой. Ложь это или нет – я слишком устал и измучен, чтобы проверять. На данный момент, это самое главное, что мне надо слышать. Молчаливо благодарю его.

– Наги, нам надо поехать и забрать кое-какие вещи, – тихо произносит он. Наги вздыхает, кивает и поднимается с колен, слегка пошатнувшись. Я устало усмехаюсь над его неловкостью, за что получаю шутливый щелбан, и парнишка, прихрамывая, выходит вслед за своим любовником, мягко прикрыв за собой дверь. Я благодарен, что они дали мне время и место побыть наедине с любимым, дать моей психике свыкнуться с облегчением, что он вернулся, несмотря на всю ненадежность нашего будущего и ожидающую нас боль.

Я так и сижу, глядя на закрытую дверь, пока в глазах не начинает расплываться. Вздохнув, поднимаюсь, быстро меняю рубашку и бросив полотенце на влажное пятно на кровати, где я лежал, устало забираюсь в постель. Крепко прижав к себе дышащего любовника, снова благодарю Бога за проявленную милость, закрываю глаза и глубоко вдыхаю легкий аромат роз, который может принадлежать только Айе – экзотический, элегантный и бесконечно прекрасный. Даже помыслить об альтернативном варианте – что было бы, не сработай Алдоуп – слишком страшно. Судорожно выдохнув, я вцепляюсь в лежащее рядом теплое тело и прикладываю ухо к его сердцу. Ровное, здоровое биение, наконец, убаюкивает меня, и в первый раз за последние несколько дней я засыпаю.

И пусть это по-детски. Я устал. Я хочу моего котенка. Мне нужно доказательство, что он живой.

А он живой, слава Богу.

И теперь все хорошо.

 

Айя

Чтобы открыть глаза требуется огромное усилие – слишком большое для моего комфорта, но с учетом всех обстоятельств, я не стану жаловаться. Первое, что я вижу – это копна оранжевых волос, упрямо лезущих мне в лицо и закрывающих обзор. Что у этого остолопа за фетиш на длинные волосы? Нет, не надо, я не хочу этого знать.

Дверь тихонько открывается и закрывается, я оборачиваюсь, при движении шея болит и в ней что-то щелкает. Сначала я вижу подплывающий ко мне стакан с водой, а затем, оживленно улыбаясь, появляется маленький телекинетик. Сверхъестественная сила приподнимает лежащего на мне Шульдиха, давая возможность освободить руку и взять воду. Одними губами произношу «спасибо», так как говорить вслух сейчас что-то не слишком хочется. Медленно пью воду и вопросительным жестом указываю на Шульдиха.

– Этот идиот так и лежал, когда мы вернулись, – тихо отвечает Наги, он подходит к кровати, усаживается на пол и с огромным сочувствием глядит на меня. – Он тебя вообще не отпускал. Брэд сказал, лучше оставить его в покое, не драться же с ним, от него при драке столько шума, – я фыркаю и поглядываю на Шульдиха, убирая с его лица волосы. Наги забирает у меня пустой стакан и относит его на кухню. Если подумать, всего год-другой назад я бы рассмеялся или убил на месте того человека, который бы посмел предположить такую абсурдную идею, как сострадательные члены Шварц, а уж в отношении меня – и подавно. А теперь… приятно ощущать, что за тобой присматривают, но не переступают определенных границ – как бывало в Вайсс. Может быть, именно поэтому у меня и возникали проблемы с товарищами по команде… А может, я отношусь к ним предвзято, потому что Шульдих не переставал трепаться о своей жизни в Шварц, вываливая на меня больше глубокого анализа и мнений об окружающих, чем мне надо знать. Спустя шесть месяцев у меня было чувство, что я знаком со Шварц всю жизнь, а прожив бок о бок с Вайсс пять лет, я ничего кроме общедоступной информации о них не узнал. Это почти… патетично, по крайней мере, с моей стороны.

Ну вот серьезно, зачем мне знать, что Фарфарелло любит книжки-раскраски, только заменяет красную пастель кровью и всегда подписывает свое имя, пририсовывая маленькое сердечко… бррр. Шульдих ничего не скрывал, выставляя на обозрение секреты Шварц.

Хуже того, Фарфарелло привязался к Айе-чан, и у меня нет никакой возможности помешать ему пробираться к ней в больницу, менять цветы, притаскивать ей маленькие подарки – мне даже подумать страшно, где он их добывает – и перестилать ей постельное белье, если я не успеваю. Конечно, некий проклятый немец вечно отвлекает меня, когда я намереваюсь посетить сестру, тем самым существенно облегчает психу задачу. Я все еще не простил его за это.

Вернувшись, Наги снова усаживается на пол около кровати и глядит на меня: 

– Как себя чувствуешь?

– Как пьяный. И попавший под машину.

Парнишка хмыкает, затем тихо вздыхает: 

– Привыкай к ощущению. Теперь тебе придется регулярно принимать лекарства.

– Хм, я слышал.

Изумленный Наги быстро приходит в себя и трясет головой:

– Ого, так ты мог слышать нас? – я киваю, и он улыбается. – Что ж, значит, нам повезло.

– Нам?

– Ты не захочешь оказаться поблизости от сильного, но свихнувшегося телепата, тем более стараться контролировать упомянутого телепата, – оставив неозвученным альтернативный вариант, Наги по-детски тычет пальцем в Шульдиха, и когда тот продолжает дрыхнуть, качает головой. Я отчетливо ощущаю его облегчение, что я вернулся обратно в мир живых, и я глубоко благодарен им с Кроуфордом.

Помянешь черта… В квартиру входит Кроуфорд с двумя охапками продуктов, эта невероятная картинка заставляет меня вытаращить глаза и весело усмехнуться. Мужчина небрежно захлопывает дверь ногой и сваливает тяжелые пакеты на кухонную стойку, его костюм от Армани помялся во время трудоемкого процесса под названием «поход по магазинам».

– Когда этот твой идиот проснется, Фудзимия, вы начнете паковать вещички и переберетесь в наши апартаменты, – ворчливо объявляет он. – Как вообще можно жить там, где нет он-лайн доставки?

– Просто, ты избалован, Кроуфорд, – протестую я. – Это вполне нормальная квартира, а шопинг – отличное упражнение.

– Ничуть, а если ты так считаешь, то ты – сумасшедший, – поморщившись от неудачно выбранного слова, Кроуфорд отводит взгляд и начинает раскладывать покупки, тем самым молча извиняясь. Перехватываю неодобрительный взгляд Наги в сторону любовника, и моя усмешка разрастается в полноценную улыбку. Решив разок проявить милосердие и больше не развлекаться за счет бедственного положения Кроуфорда, я меланхоличным тоном произношу: – Все хорошо. Я знаю о последствиях и смирился с ними, – и с удовольствием вижу еще более жесткий взгляд Наги в сторону американца, пока тот с виноватым видом раскладывает бакалею по нижним шкафчикам. Прежде чем я успеваю в полной мере насладиться своим коварством, чувствую движение на своих коленях, и гнусавый голос портит мне все веселье.

– Хватит уже его мучить, любовь моя. Они оба уже огребли по полной, – повернувшись лицом вверх и сонно улыбаясь, Шульдих прикасается к моей щеке. Меня омывает чувство глубокого облегчения и счастья – его эмоции. Должно быть, ему пришлось весьма нелегко, если уж он так опустил щиты, что даже нормальный человек вроде меня может почувствовать его Дар. И я стараюсь поделиться с ним своими ощущениями: как мне жаль, что заставил его поволноваться, как счастлив я любить и быть любимым таким человеком как он. Его улыбка становится шире, и он ласково глядит на меня.

– Ты понятия не имеешь, – произносит он, потом приподнимается и страстно целует меня, не замечая неприятного вкуса, который остался у меня во рту. «Ты мне слишком сильно нужен, чтобы волноваться о таких пустяках» – шепчет он в моем мозгу, его язык поглаживает мой, исторгая у меня стон, а его рука крепко стискивает мои волосы.

«Они смотрят…»

«Ну и пусть»

«… Извращенец…»

После долгожданного душа, включающего массу бесстыдных приставаний со стороны Шульдиха, которому было наплевать, что эта старая квартира не звуконепроницаема, а Кроуфорд и Наги не собираются никуда уходить, я снова оказываюсь в кровати. Облаченный в большую футболку Шульдиха, я ем с рук совершенно счастливого немца, с лица которого не сходит ухмылка, хоть он и пытается сохранить невозмутимость, а вот мое лицо все еще горит, после того, как я увидел подразнивающую усмешку Наги. Меня кормят легкой, но невероятно вкусной едой, а Кроуфорд и Наги жестокой судьбой обречены давиться лапшой быстрого приготовления. Кроуфорд предвидел это событие и закупил ее во время похода по магазинам. А вот интересно – откуда на столе взялась полупустая бутылка соуса табаско? Я морщусь от одного ее вида.

Покончив с лапшой, как будто это изысканное блюдо, Кроуфорд кладет палочки и в упор глядит на нас, даже глазом не моргнув, когда пластиковые контейнеры проплывают к стоящей на кухне мусорке. Улыбаясь с почти жестоким огоньком в глазах, он обращается к Шульдиху, но смотрит прямо на меня.

– А теперь – месть. Те, кто причинил боль одному из Шварц должны заплатить, нам надо поддерживать репутацию.

Я хмурюсь, хотя сама мысль, что меня считают одним из Шварц бесконечно греет: 

– Вы не можете убить их.

Рука, удерживающая передо мной палочки с кусочком маринада в желтом соусе, застывает, а потом бедные палочки ломаются пополам, еда шлепается обратно на поднос, а Шульдих делает глубокий вздох и стучится ко мне в мозг, даже не пытаясь как-то замаскировать свое присутствие или извиниться – он желает понять, почему должен согласиться. Я позволяю ему заглянуть в мои мысли, увидеть мой гнев на совершенное Вайсс предательство, но при этом дать понять, что я по-прежнему считаю их семьей, пусть я и покинул их. Тем временем, я продолжаю есть украденной у него ложкой и намеренно громко жую, зная, что этот шум отвлечет его от сосредоточенного изучения моих мыслей, и довольно улыбаюсь, когда он морщится.

– Это обязательно делать? – шипит Шульдих безо всякой угрозы, отнимая у меня ложку. Его неудовольствие очевидно, но оно значительно слабее, чем прежде. Я пожимаю плечами. Взглядом он умоляет меня позволить пролить хоть немного крови моих бывших товарищей по команде, на что я отвечаю молчаливой угрозой, что последствия ему не понравятся. Вздохнув, Шульдих поднимается, подбирает с матраса обломки палочек и уносит поднос на кухню, демонстративно громко швыряя горшочки и тарелки в раковину, и судя по звуку, разбив по меньшей мере одну китайскую тарелку. Детская выходка, но от этого еще более восхитительная. Уловив, что я нахожу его восхитительным, он мысленно шипит, на что я отвечаю ментальной улыбкой и посылаю ему образ зайки-Шульдиха – это моя последняя шуточка.

Вновь усевшись на постель, мужчина бросает на меня обиженный взгляд, а когда я его игнорирую, он поворачивается к Кроуфорду, в надежде, что всемогущий лидер поможет ему исполнить желаемое. Какая жалость, что Кроуфорд мне абсолютно безразличен и вряд ли сможет меня переубедить.

«Лучше бы ему так и оставаться для тебя безразличным» – доносится ворчливая реплика.

Разумеется, Кроуфорд уже предвидел мой отказ пролить кровь Вайсс, и сейчас уклончиво улыбается, отраженный очками свет придает ему зловещий вид – это превосходный инструмент запугивания, который он постоянно использует. Жаль, что сейчас он пропадает втуне – у нас к этому трюку уже иммунитет. Изящным жестом поправив очки, Кроуфорд скрещивает руки на столе и улыбается еще более хитро, если такое возможно.

– Я никогда не утверждал, что нашей местью будет убить Вайсс.

Недоуменно хмурясь, я сузившимися глазами рассматриваю Кроуфорда, как бы подзадоривая его выступить с каким-нибудь смехотворным предложением, и тем самым получить возможность придушить его. Этот тип потягивает чай, который предусмотрительно заварил Наги для себя и своего возлюбленного, а потом смотрит на меня. Он действительно истинное воплощение дьявола, судя по леденящей кровь улыбочке, адресованной воображаемому противнику.

– Разумеется, кто-то должен "умереть", но не Вайсс, – он делает паузу, внимательно рассматривая меня. – Смерть – это слишком милосердно. Думаю, умереть должен ты, Фудзимия.

– ЧТО?! – вскакивает Шульдих, судя по виду, готовый разорвать Кроуфорда на кусочки. Сила Наги толкает его обратно на матрас, а я мысленно закатываю глаза. Если бы Кроуфорд хотел убить меня, то он сделал бы это, когда я был отравлен, и чудненько свалил бы вину на Вайсс. Зачем преодолевать все трудности, помогая мне – чтобы затем меня же прикончить? Но, разумеется, такая простая логика недоступна моему сверхзаботливому идиоту-любовничку и он разъяренно сверкает глазами на Кроуфорда. Опустив ладонь на его сжавшийся кулак, я привлекаю внимание Шульдиха и успокаиваю его скептическим взглядом и ментальным подзатыльником – этим приемом я, к великому его неудовольствию, быстро овладел.

Убедившись, что лающий пес укрощен, Кроуфорд пожимает плечами.

– Если вы двое останетесь в Японии, то очень скоро Вайсс попытаются снова провернуть свой трюк. А потому, вы переезжаете в наш особняк в Америке. Устроим похороны Фудзимии, разошлем приглашения, затем Шульдих на частном самолете вывезет нашего ангелочка в Америку, а Фудзимия уже будет на борту самолета. Все просто.

Я хмурюсь. На словах-то все просто… Шварц, или, точнее, Кроуфорд, известны своими планами, опасными для их врагов как в физическом так и в психологическом плане, и я никак не могу углядеть в этом плане месть? Но… Что-то тут не так. Не нравится мне это чувство.

Однако, у Шульдиха, кажется, другое мнение. Довольно долгое время он изучает Кроуфорда, я почти ощущаю ведущийся телепатический диалог, а Наги периодически встревает, эта троица быстро переглядывается, а потом разговор резко прекращается и Шульдих кивает.

– Отлично, согласен.

Я суживаю глаза, ненавижу оставаться в стороне. Выяснилось что-то важное для Шульдиха, теперь он улыбается с нетерпеливым ожиданием и облегчением.

Сам факт, что он замолчал, является для меня хорошим поводом насторожиться.

– Кроуфорд…

– Хотя у тебя есть право голоса, ты уже больше не лидер, Фудзимия, – холодно отвечает Кроуфорд, а в его глазах мелькает огонек садистского наслаждения, на который я отвечаю угрюмым взглядом. Он ухмыляется. – Никто не пострадает, свирепый ты котенок. Поверь мне.

Но что-то я сомневаюсь в его словах.

Глава 7. Скерцо*

 

* Прим. переводчика: Ске́рцо (итал. scherzo — буквально «шутка») — часть симфонии, сонаты, квартета или самостоятельная музыкальная пьеса в живом, стремительном темпе, с остро характерными ритмическими и гармоническими оборотами, в трёхдольном размере. В последствии скерцо приобрело минорную окраску.
(Материал из Википедии — свободной энциклопедии)

 

Шульдих

Я стою посередине импровизированной приемной, где разворачивается утрированная и сверх-экстравагантная церемония традиционных японских похорон. По правде говоря, со всеми этими наворотами можно подумать, что умер какой-то могущественный идиот-политик. Холл декорирован белыми драпировками, свисающими с потолочных балок, цветочные панно из хризантем покрывают три стены и приемную, а в конце холла установлен большой гроб с открытой крышкой.

В нем крепко спит мой любимый, его сон похож на смерть. Одетый во все белое, он возлежит на постели из белых роз с обрезанными шипами, на этом фоне его кроваво-красные волосы выделяются еще ярче. Только те, кто не попадают под воздействие моего Дара, а именно, Шварц, которые стоят вокруг и помогают изображать «похороны», могут видеть, что он медленно, размеренно дышит.

И я снова мысленно проклинаю Кроуфорда.

Эта сцена меня страшно нервирует. То, что должно стать наказанием для Вайсс – показать им, что их глупость и больное чувство «справедливости» и «мести» привели к смерти их товарища по команде – организовано настолько близко к реальности, что это заставляет меня дрожать и бледнеть безо всякого притворства. Гроб напоминает, как близок я был к тому, чтобы потерять свою любовь, и страх горит во мне. В небольшом холле слышны плач, рыдания и комментарии шепотом о том, что хорошие люди умирают молодыми, от всего этого я еще больше расстраиваюсь и дергаюсь. Нет, это наказание не только для Вайсс. Это еще и пытка для меня. И почему я на это согласился?

Ах, да, потому что, несмотря на распространенное общественное мнение, я все еще идиот.

– *Ты в порядке, Шу?* – интересуется тихий голос, владелец которого старается не выказывать излишнего беспокойства, и я бросаю взгляд на Наги, он как раз благодарит очередного посетителя, пришедшего на похороны. – *Прекрати наводнять все вокруг депрессивными мыслями. У нас есть работа, и ты нам не помогаешь…*

–*Вот это да! Я тронут, Наги-чан,* – отзываюсь я и мысленно вздыхаю. Чтобы перестать волноваться я собираюсь заглянуть в сон Айи, и в этот момент службу грубо прерывают – кто-то вбегает в холл и расталкивает стоящих перед ним людей. Это обезумевший Балинез, он чуть не заскакивает на выстеленный мягкими татами пол возле гроба. В комнате воцаряется мертвое молчание. Я преграждаю ему дорогу, и внезапно понимаю, что все мои страдания от созерцания лежащего в этом проклятом ящике Айи окупаются взглядом на лицо Йоджи. Зрачки расширены, он небрит, волосы и одежда в беспорядке – мягко говоря. Его можно принять за свихнувшегося бродягу, это описание вполне ему подходит. Глаза его прикованы к спящему рыжику, одно прикосновение к его мыслям – и я почти немедленно отступаю.

Скажем так – он под стать Фарфарелло.

– Ни шагу дальше, – тихо, почти шепотом, предупреждаю врезавшегося в меня с разгона Йоджи. Ощутив прижатое к животу дуло пистолета, он заглядывает мне в лицо, и его покрасневшие, налитые кровью глаза еще больше расширяются. С пугающей силой вцепившись в мой воротник, он вопит хриплым, обезумевшим голосом.

– Как он умер, Мастермайнд?! КАК!?

– Вы убили его, – прохладно отвечаю я, бросая такой же убийственный взгляд.

– Ты лжешь!

– Правда тебя не интересует, Балинез? – холодно усмехаюсь я, мои ноги не касаются пола, но это меня лишь забавляет и чуть-чуть тревожит.

– Ты ЛЖЕШЬ!

Сильный рывок отбрасывает его от меня настолько внезапно, что я чуть не падаю, папка с бумагами с силой врезается в Йоджи, оставляя красный отпечаток, а Наги бросает на него полный абсолютного презрения взгляд, для видимости отталкивая его руками.

– Лично убедись, Балинез. Вы его убили.

Сверкнув глазами на стоящего передо мной парнишку, блондин неуверенно открывает папку и вчитывается в поддельный медицинский рапорт, в котором отражен почти весь врачебный диагноз – кроме самого конца, где значится, что Айя мертв. Я вижу, что от дверей за этой сценой молча наблюдают весьма шокированный Кен и пугающе холодный Бомбей. Оми медленно подходит к Йоджи, вынимает доклад из его ослабевших рук и внимательно изучает в поисках ошибок или следов подлога. К несчастью, доклад более чем подлинный, поскольку лучшая ложь – это наполовину правда, а в этот поддельный доклад мы вложили много правды.

Намеренно спокойно закрывая папку, Оми поднимает на меня смертельный взор, от которого даже мне хочется шарахнуться прочь.

– Это подделка.

– Верь во что хочешь, – холодно заявляет Наги, опережая меня. – Но именно ваша эгоистичность, зацикленность на своих интересах и извращенное чувство справедливости убили вашего ненаглядного Айю.

– Мы делали то, что было лучше для него.

– Дорога в Ад вымощена благими намерениями.

Оми сминает папку в руках, его слова сочатся ядом:

– Нет, это вы убили его. Если бы он не был с вами, Шварц, он был бы жив.

Я усмехаюсь, логика Бомбея поражает. И это вот предполагаемый борец за правосудие для слабых? Если другие не согласны с его справедливостью, то они, разумеется, неправы? А Айя еще хмурится, когда я насмехаюсь над этим правосудием, за которое он так трепетно боролся в прошлом. Если это – правосудие, тогда мы, должно быть, ангелы.

Мы, по крайней мере, правды не боимся.

– Да ну? В смысле – он бы жил как труп, не имея никакой надежды, кроме как случайно погибнуть на миссии? Да уж, замечательную жизнь для него приготовили Вайсс. Если ты, Оми, перестанешь притворяться, что вы были его единственной надеждой, то может быть, хоть раз увидишь правду – с вами он испытывал боль. А сейчас из-за ваших дурацких убеждений он умер. Теперь вы счастливы?

Юный Такатори злобно глядя на меня выпаливает:

– Мы были его единственной семьей! Мы хотели для него как лучше.

– Для него или для себя? – холодно интересуется Кроуфорд, подходя поближе вместе с Фарфарелло, и я с легким удивлением замечаю, что всех посетителей потихоньку отправили по домам. Американец убедил людей, что в их же интересах убраться подальше, потому что растолкавшие народ чудаки – бывшие друзья Айи, предавшие его и все такое. Наш Кроуфорд – замечательный рассказчик.

– Вы настолько слепы и завистливы, что не можете принять тот факт, что Айя нашел свое счастье за пределами вашей маленькой «семьи»?

Оми, кажется, готов сказать что-то еще, но Йоджи опережает его – взревев как дикий зверь, он бросается на Кроуфорда, тот в полном соответствии со своим кодовым именем, делает шаг в сторону, позволяя блондину неуклюже грохнуться на землю. Разъяренный Вайсс одним прыжком вскакивает и мчится вперед, взмахивает своей струной от пианино и накидывает ее на шею Кроуфорда, туго затягивая, но Наги с легкостью разрывает стальную нить.

– *Кое-кто позабыл рассказать нам об этом…* – мысленно напевает Фарфарелло, – *Можно мне убить их?* – спрашивает он ликующе. Ничего не могу поделать, я солидарен с ним в этом желании, что само по себе уже настораживает.

– *Нет, будет куда забавнее наблюдать, как они всю жизнь страдают,* – мысленно хмыкает Кроуфорд, созерцая, как Наги безо всяких усилий вышвыривает Йоджи и Оми прочь и роняет их друг на друга, вполне возможно, со злости сломав им пару костей. Кен, который все это время стоял у входа, неодобрительно хмурится на нас, а потом кидается к своим товарищам по команде, успокаивая их и убеждая отступить.

– *Зря вы так,* – проектирует в мой адрес Хидака, немного слишком громко на мой вкус, но вполне переносимо. – *Они так расстроены…*

– *А мы, значит, нет?* – холодно интересуюсь я, посылая волну боли, ненависти и печали в его сторону, от которой Хидака шипит физически и ментально. Он поспешно обещает постараться удержать котят Вайсс подальше от нас, потом замолкает, пытаясь разорвать ментальную связь. Я позволяю ему уйти, не нагружая дополнительным грузом горя, ведь он старался помочь, и от него было куда меньше вреда, чем от других.

Теперь остались только мы. Я вздыхаю, внезапно наваливается усталость, и я опускаюсь на выстеленный татами пол рядом с гробом, позволяя другим заканчивать работу, пока восстанавливаюсь после ментального срыва. Я редко позволяю себе сильные эмоции. Удовольствие – может быть, негодование – разумеется. Но любовь возникла только после того, как я встретил и узнал Айю, и за последний год она выросла от мелкого ручейка до приливной волны. Я был влюблен в него последние три-четыре года, но та любовь не сравнится с захватывающей страстностью моментов, которые мы провели в нашем маленьком мирке. Я почти задыхался от любви, пристрастился к ней, каждая мысль была болезненно-сладкой.

И к черту всех тех, кто попытается отнять это у меня.

На мое плечо твердо опускается рука, я поднимаю глаза на Кроуфорда и замечаю, что фургон уже ждет на улице, мы готовы ехать. Как-то стыдно подниматься с помощью более зрелого человека, я слегка разминаю ноги, чтобы разогнать кровь и, бросив последний взгляд на моего спящего любимого, с глухим стуком закрываю крышку гроба. Вместе с Кроуфордом мы выходим на задний двор, Наги с помощью своей силы легко транспортирует белое деревянное ложе. Для достоверности мы загружаем гроб в заднюю часть черного фургона и садимся в машину, Кроуфорд – за руль. Мы покидаем город, который я и Айя весь последний год называли домом. Конечно, мы будем скучать, но так будет лучше. Если Вайссы настолько свихнулись, что прибегли к яду, думаю, с них станется использовать окружающих нас людей как средство давления.

Говорят, что легко запятнать белое черным, но вот обелить – трудно. Истинная правда.

 

Айя

Когда я открываю глаза и чувствую себя достаточно проснувшимся, чтобы держать их открытыми, на меня накатывает приступ паники – вокруг совершенно другое окружение, не то, которое я видел в последний раз. Смутно припоминаю, как долгое время то выплывал, то вновь погружался в лихорадочные и хаотичные сны, но не беспокоился, так как ощущал близкое присутствие Шульдиха, а даже если у меня и возникали сомнения, его большая рука вытирала пот и поила меня водой, прежде чем мной вновь овладевал сон. Если бы не знакомое успокаивающее и стабилизирующее присутствие внутри моего мозга, я бы сейчас соскочил с постели и принялся враждебно разглядывать окружающую обстановку. А так, я медленно сажусь, с любопытством обозревая шикарно обставленную спальню и восторгаясь ее элегантностью и тонким вкусом. Эта комната вероятно раза в три больше, чем вся моя небольшая квартирка, мебель выдержана с эксцентричным минимализмом – хром, стекло и серебристые линии. Несколько больших окон и французская стеклянная дверь, ведущая на балкон. Отделка, обивка и даже постельное белье – все кричит о деньгах, и хотя с точки зрения вкуса здесь гораздо лучше, чем у убитых нами темных тварей, одной элегантности достаточно, чтобы кто-то вроде меня начал мысленно нажимать кнопочки на калькуляторе, подсчитывая затраты, от которых голова идет кругом.

От кружащихся перед глазами цифр меня отвлекает чей-то смешок, я поворачиваюсь и вижу направляющегося ко мне Шульдиха, в одной руке у которого поднос с исходящей паром пищей, а в другой – кувшин с холодной водой. Он так неуклюже все это сгружает, что я улыбаюсь. Немец устраивается в стоящем рядом с кроватью кресле, и я с молчаливой благодарностью принимаю из его рук стакан воды. Быстро просканировав мое ментальное здоровье пока я неторопливо пью, он приступает к основным проверкам физического самочувствия и убеждается, что я чувствую себя нормально, и лекарства действуют вполне успешно. И хотя мне не особенно нравится принимать коктейль из лекарств по три раза в день, а мои чувства постоянно затуманены, к чему трудно привыкнуть, я просто счастлив быть живым – впервые с момента смерти родителей. А когда он встает, чтобы убрать поднос, я думаю, что могу смириться с дискомфортом – если это позволит провести с ним хотя бы еще одни миг.

Покончив с кашей и супом, я выхватываю из его рук салфетку, чтобы вытереть уголки губ, и терпеливо жду, когда же он разъяснит текущую ситуацию.

К моему огорчению, он демонстративно медленно доедает свой десерт, и только потом сверхдраматично прокашлявшись, объявляет:

– Итак, мы уже в США.

Я бросаю на него злой взгляд за констатацию очевидного факта, и легонько так кусаю за палец, дабы поторопить. Ухмыльнувшись, он выбирает еще одну клубничку, покрытую взбитыми сливками.

– Мы в горах, в уединенном поместье. Брэд установил в окрестностях несколько камер видеонаблюдения, о которых никто не знает. Наги поработал своей магией с компьютерами, и таким образом, это место безопаснее, чем крепость. Да, еще у нас есть ирландский пес, охраняющий дверь, так что мы в полном порядке, – я усмехаюсь, когда в голове внезапно возникает картинка: громко гавкающий здоровенный бульдог с лицом Фарфарелло.

– Айя-тян находится в комнате с большими окнами и видом на океан – дальше по коридору, на этом же этаже. Когда будешь чувствовать себя получше, можешь повидать ее, – сделав паузу, он горделиво улыбается. – А собранная Брэдом медицинская команда гарантировала, что с вероятностью девяносто процентов она проснется. Они утверждают, что ее пробуждение – лишь вопрос времени.

При мысли, что сестренка проснется, откроет свои большие голубые глаза и улыбнется мне, мои глаза распахиваются. Это затмевает все. На меня тут же наваливаются вопросы от «Что мне ей ответить, когда она спросит про маму с папой?» до «Как мне объяснить события прошедших шести лет?», и все начинает расплываться перед глазами, пока большая теплая ладонь не ложится на мою щеку и стирает влагу с моего лица. Я возвращаюсь в реальность и заглядываю в глаза, которым за последний год привык доверять.

– Ты не одинок, любимый, – шепчет он, склоняясь ко мне, и мы сливаемся в долгом поцелуе. – Она все поймет. Она так сильно любит тебя, что поймет.

А они еще удивляются, за что я так люблю его.

 

 

Чтобы все уладить, потребовался приблизительно год. В первый же день, выйдя из дома, я понял, как невелики и бесполезны мои языковые навыки, которых я поднабрался в нашей небольшой квартире, и сколькому еще мне надо научиться.

В ресторане я не понимал почти ничего в меню – это было увлекательный и страшно одновременно. Шульдиху приходилось мне все объяснять и заказывать для меня. Добрых три месяца в этой стране я себя ощущал неграмотным, собственно, так оно и было, но потихоньку я овладевал языком, и с каждым днем становилось все легче. Шульдих, как ни странно, прекрасный учитель. Возможно потому, что у него огромный опыт по изучению иностранного языка всего за месяц, он знает наилучший способ учить быстро и эффективно. В зависимости от состояния моего здоровья – не столь хорошего, как в прошлом – мы или шли гулять, а по дороге Шульдих заставлял меня практиковаться со встречными в беседе, или же оставались дома и смотрели телевизор, и он требовал переводить происходящее на экране. Было интересно наблюдать за терпеливыми официантами в ресторанах – у меня занимало в четыре раза больше времени, чем у нормальных людей понять написанное в меню и сделать заказ.

Не могу сказать, что окончательно простил Оми и Йоджи за содеянное, просто я стараюсь не задумываться об этом. Но каждый день, когда Шульдих строго по графику приносит мне большой стакан чуть теплой воды и пригоршню таблеток, я не могу сдержать гнев и злость на бывших друзей. Фарфарелло частенько потешается, что я теперь принимаю больше таблеток, чем он, а значит, я еще больший псих. Это раздражает, и я повторяю себе, что видеть, как Шульдих хватает пистолет и палит по Фарфарелло – вполне достаточная компенсация. Сумасшедший ирландец по-прежнему зациклен на Айе-тян, и что самое страшное – я уже привык к этому. После проведенных Наги изысканий, Шульдих заполучил самого лучшего невролога, который еженедельно наносит визиты. Доктор Сандерс считает, что, несмотря на то, что лечение несколько запоздало, Айя-тян выздоровеет. Потребуется по меньшей мере шесть месяцев физиотерапии, прежде чем она сможет ходить без поддержки, и мы с Шульдихом уже обсудили, какую из гостевых комнат переделать в кабинет физиотерапии для нее.

Он слишком балует меня, а я не могу заставить себя возражать. Счастье и удовлетворение, которые я считал для себя невозможными, достались мне бесплатно, я ничего не сделал, чтобы заслужить это. После гибели родителей и несчастья с Айей-тян… я думал только о мести Такатори, моего воображения хватало лишь на разнообразные способы убийства и пыток для Такатори… чтобы заставить его почувствовать на себе мою боль. Знаю, я не единственный, чью жизнь он исковеркал, но после его смерти я… потерялся. Когда моя заветная мечта исполнилась, я не знал, что делать, как чувствовать.

Как будто играешь в ролевую видео-игру… После кончины последнего врага экран становится черным и на нем возникают слова 'The End'. Дальше ничего уже не будет, и ждать больше нечего.

Вот тогда я понял, что «ничего» – это очень страшно.

А затем он ворвался в мою жизнь, не оставив мне иного выбора, кроме как принять его любовь, и этот долбанный ублюдок заставил-таки меня полюбить его в ответ. Мне нравится, как он улыбается, определенным образом приподнимая уголки губ, а глаза, которые обычно с цинизмом глядят на мир, загораются чистым восхищением. Прежде я ненавидел тот факт, что он выше и шире меня в плечах, а сейчас я не могу вообразить ничего лучшего, чем лежать в его руках, засыпать рядом с ним, со своим защитником. Смерть пугает больше, чем небытие – просто потому, что я не хочу его покидать. Не сейчас. Ни потом. И вообще никогда.

Я убью любого, кто посмеет встать между нами. Вайсс, Шварц, да кто угодно... Пусть только посмеют оторвать от меня Шульдиха больше чем на пару часов…

Нет, не так… Кроуфорд, Наги и, как я верю, даже Фарфарелло этого никогда не сделают… Они действительно заботятся о Шульдихе, иначе не приняли бы меня как члена семьи, да? Стоп… не слишком ли я самонадеян? Может быть, они только притворяются, и когда Шульдих найдет кого-нибудь получше, от меня с радостью избавятся… А почему бы и нет? Так много людей куда больше заслуживают Шульдиха, скорее всего, он был не в себе, когда выбрал меня. Но… Я не хочу покидать его, даже когда он найдет кого-то получше. Что же мне делать? Я…

– *Айя,* – я вздрагиваю, когда его голос вторгается в мои мрачные мысли. Подняв глаза, я вижу его стоящим возле французской двери в сад. Чуть раньше я упросил взять меня прямо на кухне, а потом он уложил меня на шезлонг возле фонтана. Ничего не могу с собой поделать, это побочный эффект принимаемых мной лекарств, Шульдих делает все возможное, чтобы контролировать мои периодические приступы депрессии и удовлетворять мою бесконечную страсть. Насчет последнего я как раз не возражаю, – *Ты проснулся?*

– А я спал? – устало спрашиваю я, ерзая под тонким одеялом, которое прикрывает мою наготу. Беру у него стакан с водой и таблетки и привычно глотаю их, откидывая голову назад. Мрачные мысли улетучиваются, я трусь носом об ладонь, нежно играющую с моими волосами.

– Целый час, – тихо отвечает он, вплетая пальцы в длинные пряди и осторожно перебирая их. Опираясь рукой о шезлонг, он полуобнимает меня, и я чувствую, как его Дар сметает прочь последние горькие остатки депрессии. Положив голову ему на бедро, я вздыхаю. – Должно быть, ты уже устал со мной возиться.

Смешок: 

– Да нет, не особенно. Люблю получать чаевые.

– Чаевые?

Мурлыча себе под нос, он выуживает из кармана ленту и шпильки и приступает к заплетанию косы, придавая волосам форму и закрепляя их. Прохладный воздух касается обнаженной кожи, и я вздрагиваю.

– Привилегия видеть тебя, приходящего со своей «проблемой»? Быть единственным человеком, которому ты позволяешь видеть себя уязвимым…? Не упоминая уже о диком крышесносном сексе? Это для меня как заряд.

Я сверкаю глазами, зная, что он придуривается, но не могу найти никаких аргументов против этих смехотворных претензий. Некоторое время мы ждем, пока подействуют лекарства и у меня появится энергия наслаждаться солнышком в нашем личном убежище. Шульдих блокирует тошноту и ментальный туман – частые спутники приема лекарств, но всякий раз, когда действие таблеток кончается, у меня начинает скакать настроение. Иногда я даже вижу то, чего не может быть. Самым ярким «видением» было появление пару месяцев назад в гостиной моих родителей, осыпающих меня упреками за то, что я не защитил Айю-тян. В тот раз Шульдиху пришлось с помощью Дара усыпить меня, потому что я, не переставая, кричал и плакал.

Даже Фарфарелло был шокирован. Можно считать это достижением всей моей жизни.

Внезапно во мне вспыхивает всепоглощающая страсть, она почти душит. Я знаю, что Шульдих тоже это ощущает, обнимающая меня рука напрягается, пальцы отпускают мои волосы и смещаются вниз. Он теперь постоянно торчит у меня в голове, помогая справляться с манией и побочным эффектом таблеток, контролирует прогресс, обсуждая его позже с Наги. Естественно, он чувствует мои потребности в тот же момент, как они появляются.

Я вытягиваюсь, подставляясь его рукам, и тихонько скулю, потому что он не касается самых чувствительных участков, а только рисует круги и дразняще обводит контуры моей груди. Раздраженно гляжу на него. Он вредно ухмыляется, ясно давая понять, что знает, чего я от него хочу, но ничего не сделает, пока я добровольно не соглашусь с его условиями. Ублюдок.

– Что тебе нужно, любимый? – слишком невинно спрашивает он, его пальчик придвигается ближе к моему правому соску, не касаясь его, мое тело вздрагивает от предвкушения и страсти.

Я рычу, эти ощущения недостаточно интенсивны, черт побери: 

– Сам знаешь.

– Да, но я хочу это услышать из твоих губ.

Я пытаюсь его побороть, сам факт, что я больше не могу просто швырнуть его на землю и сделать по-своему, очень раздражает, но приходится уступить превосходящей силе. Иногда в положении более слабого есть свои преимущества, но в такие вот моменты мне просто хочется придушить его. Он усмехается и меняет позу – теперь он прижимает меня всем телом к шезлонгу, а его колено оказывается рядом с моим пахом.

– Ну, давай, доставь мне удовольствие, любимый. Скажи это.

Бросаю на него разъяренный взгляд, в ответ на который он задорно подмигивает. И я сдаюсь, понимая, что вряд ли он уже отступится, со вздохом утыкаюсь взглядом в его грудь. Ощущая, как невыносимо горят щеки, я тихонько шепчу, надеясь, что он сможет это услышать только мысленно.

– …Да трахни же ты меня, наконец.

– Как пожелаешь, любовь моя, – и он тут же атакует чувствительный участок между плечом и шеей. Пальцы, наконец, сжимают мои соски, принося временное облегчение. Другая его рука скользит вниз, отбрасывая прочь одеяло, и не слишком нежно обхватывает мою уже сформировавшуюся эрекцию. Когда он выкручивает мой сосок и сильно тянет ствол, я скулю, чем зарабатываю еще одну усмешку и глубокий поцелуй. Поглощенный поцелуем, я слишком поздно замечаю, как щелкают наручники, и я уже больше не могу пошевелить руками. Гляжу вверх на его ухмыляющееся лицо, но не вырываюсь, а он грациозно встает и прикрепляет свободный конец трехсторонних наручников к спинке шезлонга, растягивая и выгибая меня. Прохаживаясь вокруг с заложенными за спину руками, он рассматривает меня, как ценную скульптуру.

По-кошачьи облизнув губы, Шульдих быстро бормочет "itadakimasu"* («приятного аппетита» японск.) и широко разводит мои ноги, пристраивая их на подлокотниках шезлонга. Усаживается поудобнее, располагает мои бедра для более легкого доступа – как поданное ему блюдо, и носом трется о мою здоровую эрекцию. Мяукнув против воли, я как в трансе смотрю, как он облизывает покрасневшую головку, смакуя и наслаждаясь моей дрожью. Он поднимает на меня глаза, и перед тем как полностью забрать его в рот, улыбается. Я инстинктивно пытаюсь зажать рот ладонью, заглушить вырывающийся крик, но в награду получаю только боль в запястье. Шульдих издает низкий смешок, а потом начинает зубками ласкать и дразнить вену на члене, заставляя меня дергаться и толкаться глубже в радушный рот. Чертов немец… и почему он не может просто трахнуть меня, не заставляя терять контроль.

Большие ладони сжимают мои ягодицы. Скоро он устанавливает ритм, двигая мое тело вверх-вниз, внутрь и наружу своего талантливого рта, приближая меня к оргазму, до которого уже рукой подать. В решительный момент он останавливается и выпускает член изо рта, а я скулю и бросаю на него измученный взгляд. Шульдих поднимается и вытягивает перед собой мое тело, мои ноги по-прежнему бесстыдно широко раздвинуты, я весь перед ним как на ладони. Тихонько шепнув «Я люблю тебя», он входит в меня на всю длину. Смазка сохранилась с прошлого раза, он заполняет меня целиком, и я удовлетворенно вздыхаю. Он сцеловывает капли пота с моего лба, и не двигается, пока я не пинаю его – насколько это возможно в данной позиции. Он тихо смеется, а потом задает приятный ритм, вынуждая меня отбросить все запреты и контроль и отдаться ему полностью – чем он, с моей точки зрения, особенно наслаждается.

Обхватив ногами его за талию, я задыхаюсь и стону в одном ритме с его толчками, чувствуя его каждой своей клеткой. По какой-то безумной причине вот так соединяться, когда он глубоко погружен в меня, делить с ним страсть и тепло – это ощущается правильным. Каждый толчок говорит, как он благодарен, что я все еще здесь, с ним, а каждый издаваемый мной звук – о моей любви к нему, потребности в нем, которые я по-прежнему не умею высказать словами. Иногда он подразнивает меня, проверяя на силу воли – выходит и только кончиком касается входа, и только когда я хнычу от желания, вбивается обратно – к моему удовлетворению. Конечно, позже он за это заплатит.

В конце концов, его движения ускоряются, и я теряюсь в охвативших все тело ощущениях. Жар становится непереносимым, наслаждение – слишком сильным, и скоро ослепляющий свет вспыхивает у меня перед глазами, и я выкрикиваю его имя, боль от врезавшихся в запястья наручников только подталкивает меня через край, в блаженную тьму.

 

Шульдих

Отстегнув металлические браслеты, я улыбаюсь при виде уже проступающих синяков. Я нахожу их весьма эротичными, хотя оставлять следы на столь светлой коже – преступление. Несколько предательских слезинок выкатываются из его закрытых глаз. Стоит только вспомнить о том, как сияли страстью и наслаждением прекрасные аметистовые глаза, как во мне пробуждается инстинкт собственника. Только я могу добиться такой реакции.

Мой. Весь мой.

– Как тебе шоу? – спрашиваю я, большим пальцем растирая следы от наручников, покрывая поцелуями его запястья и посасывая кожу, прислушиваясь к бьющемуся под ней пульсу. Здоровый и живой.

– Неплохо. Но недостаточно жестко, – попивая сок, комментирует Фарфарелло. Он стоит, прислонившись к открытой французской двери, ведущей на кухню. Интересно, почувствовал ли Айя, что за нами наблюдали почти с самого начала? С другой стороны, не стоит удивляться, если он все заметил и не остановился… В последний раз, когда мы пошли прогуляться, он затащил меня в темную аллею и потребовал, чтобы я ему вставил. Какие сладкие воспоминания!

Я смеюсь:

– Заткнись и принеси мне одеяло потолще из гостиной.

Схватив легкое стеганое одеяло, которым раньше был прикрыт Айя, я бросаю его в Фарфарелло, а потом отправляюсь на кухню за влажной тканью. Он топает за мной следом, напоследок бросив одобрительный взгляд на обнаженного рыжика. Пока он только смотрит, я не возражаю. Да и вообще, он больше по части девочек, а в настоящее время его интересует только лежащий наверху ангелочек, он ждет, когда она проснется. Интересно, как отреагирует Айя-чан, когда он на нее набросится?

– Я на тебя не работаю, – без энтузиазма огрызается он, набрасывая одеяло на спинку стула в столовой, и удаляется в другое крыло особняка. Это поместье слишком велико для нас троих, спящая красавица не в счет, но здесь удобно и просторно. И, кстати, совершенно безопасно. Наги превзошел сам себя, когда разрабатывал систему безопасности поместья. Здесь есть защита не только от воров и стихийных бедствий, но и система обнаружения всех живых существ в пределах пятидесяти метров, которая идентифицирует всех подозрительных личностей и записывает их в базу данных. Если какой-то человек, соответствующий ряду параметров, заложенных Наги, появляется более одного раза, раздается сигнал тревоги, и при необходимости мы сможем предпринять 'надлежащие меры'.

Такое случилось лишь один раз, и вора больше никто никогда не видел. Я только надеюсь, что Фарфарелло не закопал его на заднем дворе.

Закончив вытирать Айю, я беру принесенное Фарфарелло одеяло и тщательно укутываю своего красавца. Игнорируя раздающееся сзади хихиканье, поднимаю и несу его в залитую солнцем комнату, чтобы он поспал днем. За последние несколько недель он побледнел, новые лекарства вызывают почти постоянную слабость и усталость.

Надеюсь, на солнышке он станет здоровее, насколько это возможно, и энергичнее.

Укрыв Айю, чтобы он не простудился, я выпрямляюсь и поворачиваюсь к ухмыляющемуся ирландцу, который протягивает мне пачку писем. При виде верхнего конверта я хмурюсь и быстро его распечатываю. Разглядев содержимое, я шиплю и бросаю злой взгляд на смеющегося Фарфарелло.

Пакет с образцами Виагры летит ему в лицо. Жаль, у меня нет силы Наги, чтобы врезать посильнее. Пусть он не чувствует боли, но после этой его шуточки, я получил бы удовлетворение даже от звука.

– Я как-то слышал в новостях, что слишком много секса ведет к снижению потенции, – довольным тоном сообщает он, бросая пакет на стол.

Ухмыляясь, я сортирую почту, откладывая объявления отдельно от счетов и других важных сообщений: 

– Ты же не смотришь новости!

– Это вы так считаете, – пожимает он плечами. – Кстати, пока вы двое трахались как кролики, звонил Кроуфорд.

– Я слышал. А тебе, ублюдок, приспичило воспользоваться именно телефоном на кухонной стойке.

– Оттуда вид лучше.

Мысленно отвешиваю ему хорошую оплеуху, от которой он слегка морщится. Хотя прошло по меньшей мере три года с тех пор как Фарфарелло стал регулярно принимать свои препараты, я все еще не привык к этой более спокойной и нормальной его стороне. Полагаю, одержимость Айей-тян – одна из причин, почему он не покидал нас последние несколько месяцев, чтобы «поразвлечься» на просторах не слишком населенных штатов. Обычно Фарфарелло дожидается визита Кроуфорда и Наги, а затем ускользает, чтобы предаться убийствам. Думаю, скоро он предпримет очередное такое путешествие, его тревожное возбуждение от сидения дома и послушания очень хорошо ощущаются и определенно беспокоят меня. Айе не нужны дополнительные потрясения.

Прислонясь к мраморному кухонному столу, ирландец поигрывает взятыми с подставки ножами и от скуки периодически режет себя. Снова даю ему оплеуху:

– Иди, играй в другое место. Почту заляпаешь.

– Там нет ничего важного, в этой почте.

– Счета – это важно, – неубедительно парирую я, и размахиваю конвертом перед его лицом. – Как и извещение о принятии в колледж.

– Гм, Кроуфорд сказал поздравить Айю, – нахально заявляет он, облизывая особенно глубокий порез и радостно обсасывая кровь. Его мысли устремляются к Айе, ему немного интересно, каков он на вкус – пока не получает от меня ментальный подзатыльник и шипение, напоминающее, кому именно принадлежит котенок. Ухмыльнувшись, он облизывает нож, которым себя резал, и говорит. – Он сказал, что Вайсс распались. Кен погиб, – жестом он изображает кавычки, я усмехаюсь, а он продолжает. – Оми стал следующим Персией, а Йоджи исчез.

Услышав последнюю новость, я выгибаю бровь, задумываясь, как неправильно это звучит. Без сомнения, этот ублюдок спрятался с помощью Критикер. И если Брэд побеспокоился упомянуть об этом, значит Наги еще не сумел обнаружить брюнета. Мы с Кроуфордом решили присматривать за котятами, чтобы они не выкинули очередной финт, хотя и кажется нелепостью обращать внимание на группу фантазеров-убийц – только потому, что уровень преступности в Японии очень низок, а телохранители просто курам на смех, Вайсс вообще смогли чего-нибудь достигнуть. Кроуфорд до сих пор переживает, что не предвидел попытки отравления. Ничто не минует внимания Оракула – так он сам утверждает.

– И когда эти влюбленные пташки приезжают? – интересуюсь я, скучающе продираясь сквозь дебри письма о принятии в колледж. Я горжусь своим котенком, ему даже не потребовались дополнительные курсы английского. Вот что значит моя школа.

Фарфарелло вновь пожимает плечами, приправляя парой капель крови свой апельсиновый сок, при мысли, какая мерзость получится на вкус, я бледнею. – Не сказали. Где-то в следующем месяце. Думаю, он упросил-таки Наги сделать перерыв в исследованиях.

Я хмыкаю. Кроуфорд должен молиться на Айю. Уже довольно давно Наги выступает в роли врача для моего котенка, и хотя Айя находится под наблюдением невролога, который занимается его сестрой – просто на всякий случай, именно наш малыш лечит его весь последний год. А значит, они частенько выбираются в отпуск, проверить состояние Айи, а Кроуфорд совсем не против хорошо проводить время со своим любовником. Как ни смешно, вдали от нас Кроуфорд ведет умеренный образ жизни, поскольку его любовник практически живет в лаборатории шесть дней в неделю. Мне почти его жалко. Почти.