– Ты очень сблизился с Фарфарелло.

– Да. Он мне нравится.

– Тебя забавляет его безумие?

– Он очень умный. Ну, псих, да, но ты бы с ним поговорил, ты бы удивился.

– Ты с ним спишь?

– Кроуфорд, Фарф не чувствует боли. Удовольствия он тоже не чувствует.

– Ты не ответил.

– Ну, сплю.

Было пару раз. Так себе, хотя познавательно.

Лицо Кроуфорда не меняется, а глаз я не вижу, только линзы очков, два сверкающих кружочка.

– Будь осторожен. Если ты вызовешь гнев Берсерка, это может быть опасно.

– При чем здесь это? Я с ним иногда сплю, иногда катаюсь на машине, иногда смотрю телевизор. Почему это должно вызвать его гнев? Он хороший парень.

Брэд громко, так, чтобы я слышал, думает, что я опять корчу из себя идиота.

– Если тебе это неприятно, то мы не будем.

– Да мне все равно, – безразлично отвечает Кроуфорд. – Главное, чтобы боеспособность группы от этого не страдала. Я не вижу никаких неприятных последствий в будущем, но все-таки имей ввиду, что личная жизнь не должна мешать работе.

И ушел к себе в кабинет, даже дверью не хлопнул.

– Не ревнует? – Фарфарелло всегда появляется неожиданно, как испанская инквизиция, и если бы я не чувствовал его присутствие, он бы меня напугал.

– Я и не хочу, чтобы он ревновал, – протестую я каким-то визгливым, противным голосом. Брэдли, в кого ты меня превратил.

– А чего ты хочешь?

– Тебя, – обнимаю его за плечи, поглаживаю бугристые шрамы на руках. Он очень красивый, наш Джей, мне с ним хорошо.

– Онанизм и содомия! – оживляется Фарф. – Отлично!

Мне не обидно, а почему мне должно быть обидно? Я ведь тоже, если разобраться, сплю с ним только затем, чтобы разозлить бога. Только моего бога ничем не прошибить, ему все равно.

Мне не обидно, просто ужасно скучно.

– Хотя нет, – говорю я. – Давай лучше телевизор посмотрим.

– Японское телевидение! Отлично!

Японское телевидение с первого же дня потрясло Фарфарелло до глубины души. Он всерьез уверен, что большинство программ, особенно игровые шоу, гораздо богохульнее, чем невинная содомия, и я не взялся бы утверждать обратное.

Я лежу на диване, Фарф сидит на полу, Наги – с ногами в кресле, читает. Японским телевидением парня не удивишь, но иногда ему хочется побыть в компании. Кроуфорд у себя в кабинете, занимается неизвестно чем. Может, разработкой стратегии, может, онанизмом.

Он никогда не смотрит с нами телевизор.

 

* * *

 

Очередное задание ударно отработано. Мы прогулочным шагом уходим с места происшествия. Фудзимия-младший, впрочем, теперь он же и старший, обесиленно сидит на земле над изломанным телом Фудзимии-самой-младшей, и его мысли медленно скручиваются в очаровательный багровый комок боли и отчаяния. Ярость придет позже, возможно, я еще попробую ее на вкус.

– Почему ты его не убил, Шу?

Наги – стопроцентный натурал, парней он не замечает вообще, причем до такой степени, что это вредит работе. Кроуфорд старательно тренирует его наблюдательность и память на лица, но где бы мы ни оказались, он полностью игнорирует мужчин и намертво впивается взглядом в любые девичьи коленки. Вот и Фудзимию он совсем не разглядел, потому что пялился на задравшуюся юбочку раненой девчонки, подросток, что с него взять, гиперсексуальность и все такое. Поэтому он ничего не заподозрит.

– Потому что так смешнее.

Наги неуверенно улыбается.

 

– Так почему ты не убил его?

– Ну-у…

Плету что-то псевдоумное. Кроуфорд понимающе кивает:

– В общем, не хотел сам принимать решение.

– Можно сказать…

А можно сказать, рука не поднялась.

– Думаешь, не одобрят?

– Не волнуйся, я тебя прикрою, – ах, мой командир. Есть у него, конечно, вредные качества, но он точно никому не даст нас в обиду.

– Данке, – хлопаю его по плечу. Широкие плечи, мускулистые, приятно по таким хлопать. От долгого сидения за компьютером мышцы у него скованы, наверное, болят. Сейчас покурю и сделаю ему массаж.

Недурно было бы проследить за Фудзимией. Будет жаль, если он не выдержит шока и сломается, после того, как я так щедро подарил ему жизнь. Впрочем, этот наверняка выживет, он крепкий парень, я это почувствовал. Что из него получится? Теперь, без маменьки-папеньки, с сестрой-калекой на шее, – думаю, он ее не бросит, не тот тип, – куда он денется, как будет крутиться? Может, стоит помочь ему, подтолкнуть на правильную дорогу, или наоборот…

Ммм, столько возможностей. Фудзимия, ты не один, мальчик мой, твой фей-крестный идет за тобой по пятам, и как только ты заснешь, ты снова увидишь мое лицо. Спорим, ты уже ждешь – не дождешься.

 

* * *

 

Не уснуть. Ни за что не уснуть. Телепатия – вообще не подарок, но бессонница, пожалуй, худший из побочных эффектов. Сколько там дней нормальный человек может обходиться без сна, прежде чем свихнется? Мой мозг, конечно, ненормальный, но не железный все-таки, интересно, сколько мне осталось, успеют ли меня убить прежде, чем я сойду с ума, и кто из нас дойдет до точки раньше – я, Брэд или Фарф? Наверное, Брэд. Фарф уже привык, а я всегда могу окунуться в чей-нибудь здоровый разум, влить себе дозу нормальности, и на время полегчает. А может, мы окончательно чокнемся все одновременно, и Розенкройц отведет нам одну просторную палату на троих, а Наги будет нас навещать, пока не надорвется со своим телекинезом, интересно, что у него первым не выдержит? Наверное, сердце, а…

Хватит. Пойду, водички попью.

На кухне одиноко сидит Кроуфорд в майке, трусах, очках и тапочках, умилительное зрелище, и хлебает черный кофе из своей огромной чашки.

– Чего не спишь?

– Видения.

– Плохое будущее?

– Да уж ничего хорошего.

– Ерунда, – я нагло отливаю половину его кофе в другую чашку, ерошу Кроуфорду волосы и присаживаюсь рядышком за стол. – Ты обязательно придумаешь, как это предотвратить.

– Уже, – кивает он, поворачивается ко мне, и… его глаза светятся каким-то непонятным темным огнем, и мне становится жутко, по коже пробегают мурашки, волоски на руках встают дыбом, и, ой, посмотрите, что еще встает дыбом!

– Шульдих, – глухо произносит Брэдли и встает из-за стола, прислоняется спиной к холодильнику. Облегающие трусы выразительно подчеркивают его намерения. Ни фига себе… – Давай.

О, я дам, безусловно. Жизнь давно научила меня, что надо давать, пока берут. Или брать, пока дают? Или брать, пока плохо лежит, но в данном случае это не подходит. Но мне непонятно, с чего вдруг…

– Не вздумай, – предупреждает Кроуфорд, и я прекращаю все попытки читать его мысли: какая разница, почему он передумал, главное, что это, наконец, происходит. Он не двигается, ждет, что я начну, а я борюсь с желанием упасть на колени, подползти к нему, расстегнуть зубами две пуговки на ширинке его боксеров…

Нет. Не так.

Встаю и бросаюсь на него. Холодильник испуганно вздрагивает. Прижимаюсь, встаю на цыпочки, впечатываю свой каменный член в его, руки под майку, вцепляюсь ногтями в его спину, зубами – в шею, о, у него останется такой роскошный засос, если он не наденет завтра под костюм водолазку, придется объяснять Наги, что к чему. Наги, помнишь, ты в прошлом месяце скачал пол-гига порнухи? Так вот, у птичек и пчелок, то есть у нас с Брэдом…

Кроуфорд на мгновение застывает в моих руках, как будто плавится от моего жара, и тут же стискивает меня так, что я сразу вспоминаю каждый перелом ребер, который у меня был, его руки оказываются в моих пижамных штанах, он безжалостно мнет меня железными пальцами, и так нежно, почти благоговейно целует мое лицо, что я вот-вот заору от восторга во всю глотку, и тогда ничего объяснять Наги не придется, потому что он сам прибежит и получит наглядную презентацию.

Брэд легко подхватывает меня и швыряет спиной на стол, кофейные чашки и сахарница падают, взрываются на полу, как маленькие осколочные бомбы, я успеваю порадоваться, что Брэд в тапочках, значит, не поранится. Какой я заботливый! Ааа!

– Куда ты, подожди!

Что из наших кухонных припасов можно использовать в качестве подручного средства? Кетчуп, майонез или мармелад? Блин, почему никто из нас не умеет готовить, у нас было бы масло или…

Брэд отстраняется, тяжело дыша, челка беспорядочно падает на лоб, очки с него где-то успели свалиться, и глаза у него абсолютно чумовые.

– Даю тебе минуту на то, чтобы расслабиться, – говорит он, плюет себе на ладонь и секундой позже загоняет в меня сразу два пальца, но я почти не чувствую боль, потому что мой член уже у него во рту, да что там, практически в горле, и он…

– Брэд!

Он успевает отодвинуться, иначе захлебнулся бы. Я тяну его на себя за майку, мне жизненно необходимо его поцеловать, его губы после меня горячие и соленые, пальцы, которые сбились было с ритма, продолжают вонзаться в меня, искать, растягивать, а свободной рукой он гладит меня по голове, перебирает мои волосы. Кто бы знал, черт возьми, Кроуфорд…

– Готов?

Я уже на все готов. Абсолютно. Что захочешь, Брэдли, что захочешь.

Раздвигаю ноги пошире, цепляюсь пальцами за край стола для опоры. Кроуфорд врывается в меня, как грузовой поезд, и я не кричу только потому, что мой рот наглухо запечатан его губами. Впрочем, если я и порвался, то совсем чуть-чуть, не страшно. Он сразу продолжает, и я не могу дышать, но уже через полминуты он вспоминает об элементарных правилах вежливости и останавливается.

– Нормально, – заверяю я. – Сейчас, дай только дух перевести, и может быть, помедленнее…

– Я постараюсь, – он осторожно отводит спутанные прядки с моего лица, целует меня в веки. – У меня… от тебя… крышу сносит, но я постараюсь, Шу.

Это просто праздник. Мы трахаемся на столе часа, наверное, два, спина у меня разламывается, ноги трясутся, между ними все болит, но я не хочу останавливаться, а Брэд, похоже, и не может. Его эрекция только чуть ослабевает после оргазма, и, через несколько минут, он уже готов продолжать. Я хочу сделать для него что-нибудь большее, чем просто лежать на столе, тихо подвывая, но я даже глаз открыть толком не могу, я растворяюсь в нем, слабею с каждым оргазмом, я сдохну, когда все это кончится: либо от несовместимого с жизнью обезвоживания, либо от горя, потому что я не хочу, чтобы это кончалось, я настолько потерял всякий стыд, что спрашиваю, всхлипывая под сильными толчками:

– Мы потом… еще… хоть раз?

– Как только захочешь, – говорит он, и я снова кончаю, хотя я так изможден, что уже почти ничего не чувствую.

Светает. Кроуфорд стаскивает меня со стола, производит влажную уборку кухонным полотенцем и включает вытяжку. Через пару часов Наги и Фарфарелло придут на кухню пить чай, и лучше бы здесь пахло горячими тостами, а не... Решаю поставить будильник на пятнадцать минут раньше, чтобы успеть зарядить хлеб в тостер. Ноги наотрез отказываются слушаться, и мы с Брэдом ковыляем по направлению к ванной в обнимку, слегка пошатываясь.

Наги и Фарфарелло сидят перед телевизором, Наги смотрит в никуда выпученными глазами, а Фарф успокаивающе гладит его по руке.

– Мы же тихонько, – удивляюсь я.

– Тут ты ошибаешься, – хмуро заверяет Фарфарелло. – Это мы с тобой тихонько, а вы…

– И вы! – Наги отшатывается от Фарфарелло. – Чикан сукебе!

– Наги, – начинает Брэд. – Понимаешь, взрослые люди…

– Я знаю про секс, – высокомерно объявляет Наги. – Но вы же… вы же мне как родители!

– Ну и? Все родители трахаются, если нет проблем с потенцией, – разъясняю я. – Твои настоящие родители тоже…

– Ааа! – Наги пинает журнальный столик и сматывается в свою комнату. Совсем ребенок. Фарфарелло поднимает взгляд к потолку и мелодично смеется. Брэд устало потирает переносицу.

– Завтра, – решает он. – Я с ним поговорю. А сейчас мыться и спать.

В дУше, пока он мылит мне спинку, я вспоминаю:

– Так что там было за страшное видение?

– Да так. Неважно. Не думаю, что оно сбудется.

Оракулу виднее. Но не нужно быть оракулом, чтобы предвидеть, что я, хотя бы на сегодня, уговорю его спать в моей кровати.

 

* * *

 

С Кроуфордом приятно делить постель. Он не ворочается, не перетягивает на себя одеяло, не храпит, даже дышит тихо и ровно. Если его приобнять, он, не просыпаясь, сдвинется поудобнее и забросит на меня руку. Теплый, огромный, мой. Мы уже больше года спим вместе, а я все не устаю разглядывать его лицо – во сне оно становится такое живое, когда с него спадает маска безупречного командира, – не устаю прикасаться к его коже, впитывать его тепло…

Одно плохо, он моментально засыпает, а я маюсь рядом, скучаю и завидую. Чем бы заняться? А, есть идея.

Я давно бросил путешествовать по сновидениям, но вот вернулся к старому хобби. Очень уж соблазнительный разум, столько бурлящих страстей, столько скрытых комплексов, такое воображение…

Фудзимия, где ты?

Легко нахожу его, просачиваюсь в его сон, бреду через слои сумрака, ищу центр. Он уже почувствовал меня, он меня ждет. Темнота, завывание ветра, огромная кровать с развевающимися рваными простынями. На ней Фудзимия в коже, латексе и ремнях… Да, это его рабочая одежда, а я говорил – скрытые комплексы! Сжимает в руках обнаженный клинок, сидит на краю постели, не смотрит в мою сторону.

Честное слово, кровать – это не моя работа. Она тут всегда. Ну, по крайней мере, всегда, когда тут бываю я. Некоторые мотивы и желания захоронены так глубоко, что мне лень с ними возиться, может быть, кровать символизирует что-то совершенно абстрактное. А может быть, все проще.

Приближаюсь, обрывки простыней вздрагивают, изгибаются в мою сторону, шипят, как змеи. Соскальзываю на кровать, щекочу кончиками пальцев его шею, шепчу в ухо:

– Соскучился по мне?

– Ты… – выдыхает Фудзимия. Кулаки крепче сжимаются на рукояти катаны, костяшки белеют. В начале наших отношений я любил эту игру: дергать за слабые струнки, подводить его к краю, останавливать катану в миллиметре от его горла. Многие не просыпаются, если умирают во сне, особенно под моим чутким руководством. Но мне никогда не хотелось убивать Фудзимию, и игра без цели быстро наскучила.

– Я-а… – лижу его в ушко. Он передергивается, но не движется с места.

– Тебя давно не было.

– Пробки на дорогах. О чем поговорим? Сколько народу ты убил за последнюю неделю? Сколько раз был у нашей милой коматозницы? Сколько раз полировал свой длинный меч?

– Я не хочу сейчас разговаривать.

– Ты никогда не хочешь. Трудно с тобой, Фудзимия, неконтактный ты человек. Ты не задумывался над тем, что я сейчас – твой ближайший друг? Ты со мной разговариваешь больше, чем с кем бы то ни было.

– Я знаю, – он опускает голову, медленно разжимает пальцы. Рукоятка катаны скользит по его ладоням, меч со звоном падает на пол и исчезает. – У меня больше никого нет, только Айя и ты.

Вот это… по меньшей мере… сюрприз. Я читаю его часто, но такого не ожидал.

– Слушай, ты вообще-то в курсе, кто я?

– Ты похож на того гайджина, который был на месте взрыва. Но я знаю, кто ты на самом деле.

– Дьявол? – хихикаю.

– Я.

– Чего-о?

Сон разума рождает чудовищ, а сон разума Фудзимии рождает какие-то дикие экзистенциалистские каламбурчики.

– Ты – часть меня, – монотонно поясняет он. – Ты тот, кто считает, что имеет право на дружбу и любовь после всего, что произошло. Ты тот, кого не мутит от запаха крови. Ты тот, кто не чувствует боли, когда вонзает катану в живую плоть. Ты тот, кто не видит ничего плохого в том, чтобы платить чужой смертью за Ее жизнь. Это ты останавливаешь мой клинок каждый раз, когда я готов сдаться и покончить со всем, и ты делаешь это не ради Айи, нет, только потому, что ты хочешь жить, и ты готов жить в любом дерьме и по колено в крови. Это ты придумываешь изощренные пытки для Такатори, тебе недостаточно его смерти, ты хочешь видеть, как он будет ломаться по частям, хочешь, чтобы он испытал всю нашу боль, мою, Айи, родителей. Это ты… способен думать о сексе, когда мама и папа гниют в земле, а у Айи с каждым днем все меньше шансов проснуться.

– О сексе? – глупо переспрашиваю я. Нет, не зря Наги обзывает меня маньяком. Я что, ничего другого не мог сказать? Ну не мог, что ли? Он, конечно, проецирует, к тому же я достаточно опытен, чтобы не ждать какой-либо логики от подсознания, но... Мы действительно частенько говорили о Такатори, сладострастно сочиняли, что сделали бы с ним, если бы была такая возможность. Я давно хочу ошкурить живьем этого старого борова. И да, я люблю жить, и Фудзимии умереть не дам, как бы ему этого не хотелось. И насчет сестры он прав: за Наги я бы передушил голыми руками половину Токио… Господи, о чем это я? Кажется, я начинаю терять контроль, я плыву, сон затягивает меня глубже, чем я привык, Фудзимия слишком силен, или это я навещал его слишком часто…

– Да, – он поворачивается, и я вижу его бледное лицо, невероятно красивое, он так похорошел с тех пор, как стал убийцей, словно ненависть и отвращение к себе отточили все его черты, превратили хорошенькую мордочку в маску ледяного совершенства. – Иначе, зачем ты здесь?

Я лучше не буду ничего говорить. Я лучше помолчу. Я в растерянности, признаться.

Фудзимия хватает меня за плечи и опрокидывает на кровать.

– Хватит разговоров. Не дразни меня больше, я устал. Я дам тебе все, что ты хочешь.

– Но подожди, если я – это ты, то какой же это секс?

– Да уж, какой есть, – он разрывает на мне воображаемую одежду, по-хозяйски проводит руками по моему телу. – Выбора у нас немного.

Он склоняется к моему лицу, целует одними губами, шепчет мне прямо в рот:

– Как же я тебя ненавижу, сволочь. Но без тебя я давно был бы мертв. Поэтому я дам тебе это… – его пальцы смыкаются на моем члене, мои брюки куда-то исчезли, ого, да он полностью контролирует сон! Браво, Фудзимия! – И ты будешь сыт и доволен.

– А ты не боишься, что если начать меня кормить, то я вырасту?

– Расти, – предлагает он, его рука начинает размеренное движение, и я послушно расту. – Ты мне нужен. Мне нужны твои сила и ненависть, твои выносливость и беспринципность. К тому же, – он кусает меня за ухо, в реальности было бы больно, и не разжимая зубов, холодно говорит: – Мне просто хочется трахаться.

А вот в этом я не сомневаюсь, я, наоборот, удивлен, что в подсознании двадцатилетнего девственника стоит всего одна кровать, и та полупустая.

– Возьми меня, – командует он, и я не могу отказаться, я проваливаюсь в глубину его разума, до самой черной воронки животных инстинктов, заглатываю его полностью, сжимаю в тисках своего дара, впускаю его в себя. Глаза невероятного фиолетового цвета вспыхивают сотней лучей, вгрызаются в мой разум, выжигают лиловые дорожки на память, мы сцепляемся так, что сейчас мы действительно одно, мы пронизываем друг друга на сотне уровней, и кровать с изодранными простынями, на которой яростно извиваются два тела – только одна из картинок, через которые мы тащим друг друга. Я открываю ему все, что у меня есть, всю страсть и похоть, весь мой опыт, все мои находки, я все это вливаю в него напрямую, так, что он почти не успевает почувствовать, только содрогается в болезненном экстазе, и я вхожу в его тело, разум и душу как к себе домой и зажигаю внутри у него пульсирующее жаркое солнце.

– Не бросай меня, – лихорадочно шепчет он. – Не бросай меня.

Ран, Ран, Ран…

Я знаю его. Он занимает мое воображение уже очень давно. Я читаю его мысли, я смотрю его сны, я мучаю его и спасаю, я презираю и уважаю его, я его просто хочу. Я знаю его, но то, что я узнаю сейчас, когда он падает к моим ногам, жертвует себя своему темному демону, подминает меня своей железной волей и приручает, как зверя – это новое. Это то, чего я не знал раньше. Никогда.

Потом я найду этому имя, сейчас я просто с ним. Я чувствую, что он близок к оргазму, значит, вот-вот он проснется, и я его потеряю, я отчаянно цепляюсь за него, пытаясь продлить этот момент, я мог бы удержать его здесь, я мог бы запереть его разум в этой минуте, но я хочу не этого …

 

– Раааан!!

 

О, как неудобно. Глупо надеяться, что мой крик не разбудил Кроуфорда, но может быть, я смогу убедить его, что спал. Я не отвечаю за то, какая чушь мне снится, верно, Ран?

Кроуфорда нет в спальне, его половина постели совсем холодная. Хм. Привожу кровать и себя в пристойный вид и отправляюсь на поиски неустрашимого лидера.

Он на кухне, закутался в халат и глушит неразбавленный виски безо льда. Обнимаю его, целую в краешек губ.

– Что не спишь? Видения?

Он цепенеет в моих руках, не отстраняется, но и не отвечает. Странно, он никогда не отказывал мне в ласке, даже если был совсем в паршивом настроении. Произвожу еще один пробный поцелуй. Он делает вид, что ничего не чувствует, и продолжает хлебать виски.

– В чем дело? Совсем плохое будущее? Брэдли?

– Не волнуйся, группе не угрожает опасность. Это так, личное.

– Твое личное – это и мое личное. Я помогу тебе предотвратить все плохое, – заверяю я его. Даже когда он такой мрачный и застывший, как шпала, обнимать его чертовски приятно. Знакомый запах, знакомые родинки, Брэдлиии... Он такой родной, домашний, после странной встречи с Раном это так хорошо. – Ты еще не придумал, что нужно делать? Расскажи мне все подробно, может, у меня родится идейка.

– Нет, – говорит Брэд, мрачно глядя прямо перед собой. – Я уже сделал все, что мог, но этого оказалось мало. Будущее не меняется. Все бесполезно.

Пожимаю плечами, начинаю заваривать кофе. Ерунда, это же Брэд, он обязательно что-нибудь придумает, он с любой проблемой справится. Похоже, даже ему иногда нужно поныть и пожалеть себя. Подождем, пока пройдет.

Чем бы пока заняться? Может, еще разок навестить моего Фудзимию?