Глава пятая, в которой наш герой раскрывает свои способности и с пользой проводит Рождество
Теперь Хлое Кроцник доставалось не только от парней, но и от девчонок – они каким-то образом прознали про дополнительные занятия по икэбане. Похоже, это было чем-то из ряда вон выходящим. К тому же каждая ученица мечтала остаться с Кикё-сэнсэем наедине. Они даже не думали этого скрывать.
"Это же девчонки – что они понимают в настоящем искусстве?" – но менее противно от такой мысли Эдварду не становилось.
Рук девчонки не распускали. Для этого они были слишком подлыми – куда там кэндокам, втроём нападающим на одного. Всё было куда изощрённее, и Эдварду пришлось бы плохо, не научись он давным-давно всегда рассчитывать на себя. Поэтому он продолжал: не выпускать свои ручки и карандаши из поля зрения; смотреть, куда садится; не меняясь в лице, выстригать из отросших волос жевательную резинку не пригодившимися для икэбаны ножницами; лично подходить за контрольными работами; не пропускать ни слова из объяснений учителей – теперь и из объяснений Кикё-сэнсэя.
Однако запомнить все те цветы и ветки, которые Кикё-сэнсэй ворохами выкладывал перед Эдвардом на дополнительных занятиях, было не так-то просто. Ещё сложнее было разобраться в сочетаниях. Но самое кошмарное начиналось, когда Эдвард брал вазу и начинал составлять композицию.
"Хлоя-кун, это же не букет для цветочного магазина. Пожалуйста, не бери столько лишнего", – качал головой Кикё-сэнсэй, и Эдвард скрепя сердце растрёпывал до веточек роскошную охапку.
"Хлоя-кун, это очень, очень плохой выбор", – ужасался Кикё-сэнсэй, и Эдвард в страхе пытался сообразить, какое недопустимое сочетание допустил на этот раз, а дело оказывалось в том, что он взял четыре цветка.
"Хлоя-кун, пожалуйста, не нужно копировать мою икэбану", – молил Кикё-сэнсэй, и Эдвард был готов всё бросить, раз ему настолько не хватает ни воображения, ни чутья.
Но Кикё-сэнсэй снова и снова терпеливо объяснял ему, что нужно слушать своё сердце, советовал, как обрезать стебли и как наклонить ветки, а потом замирал, любуясь результатом – и Эдвард начинал верить, что у него получается. Что он способен понять искусство икэбаны.
Понять? Господи, да он даже представить себе не мог, что это такое на самом деле! Глаза ему открыл случай.
Однажды он, боясь опоздать на занятие, спешил так, что вбежал в класс, едва не своротив дверь и, разумеется, не постучав. Кикё-сэнсэй стоял на одном колене вполоборота ко входу. Его халат и юбка-штаны (так уж Эдвард привык называть эту одежду) были теперь не расписные, а тёмные и из более грубой ткани. За пояс у него был заткнут меч, глаза были закрыты, а перед ним стояла ваза с цветами. Эдвард замер, не догадываясь, что сейчас произойдёт, но предчувствуя что-то невероятное. От Кикё исходило напряжение, которого, казалось, можно было коснуться. Эдвард не разглядел движения, разрядившего это напряжение – взмах меча был слишком быстр. Два бутона упали в вазу. Заострённые стебли остались стоять над ними, как часовые. Кикё бесконечно медленным плавным движением отёр клинок и вернул его в ножны.
Эдвард никогда в жизни не видел ничего прекраснее. Когда – далеко не сразу – Кикё-сэнсэй обернулся к Эдварду, в его глазах была какая-то странная пустота. Впрочем, он тут же улыбнулся:
- Хлоя-кун? Разве у нас есть сегодня занятие?
- П-простите, Кикё-сэнсэй... – Эдвард мучительно покраснел, проклиная свою память. – Я, должно быть, перепутал дни... Я вовсе не собирался... Простите...
- Ну полно, полно, – сэнсэй подошёл к поедавшему его глазами ученику. – Ничего страшного не случилось, Хлоя-кун. И раз уж ты здесь, мы можем заняться икэбаной. У меня есть кое-какой материал, который тебе подойдёт. Его не так много, но... Ну что же ты?
Кикё мягко подтолкнул Эдвард к скамье. Эдвард не двинулся с места. Под вопросительным взглядом Кикё он набрал в грудь побольше воздуха:
- Кикё-сэнсэй... Пожалуйста, научите меня, – взгляд Эдварда заметался между мечом и его владельцем, пока он пытался подобрать слова, – научите меня вашему искусству!
- Ах, Хлоя-кун, – покачал головой Кикё, – ты ведь имеешь с виду вовсе не цветы, не так ли?
Эдвард отчаянно закивал. Кикё вздохнул:
- Мне следовало догадаться, что ты захочешь владеть мечом. Хлоя-кун, поверь, это трудное и опасное занятие. Мне не кажется, что тебе это подходит.
Эдвард сцепил руки и уставился в пол.
- Вы думаете, что я девчонка.
Кикё-сэнсэй помолчал.
- Видишь ли, Хлоя-кун... У тебя, безусловно, очень хорошие способности, – он погладил Эдварда по плечу. Эдвард вздрогнул, но тут же снова обречённо съёжился. Сейчас ему скажут, что ему ничего нельзя. Как всегда. – Однако хватит ли у тебя решимости?
Кикё шагнул обратно к вазе. Одно движение меча превратило совершенную композицию в хаос раскромсанных лепестков. Эдвард ахнул.
- Меч может отнимать и даровать жизнь, Хлоя-кун. Об этом необходимо помнить каждую секунду, независимо от того, касается твоя рука рукояти или нет. Это очень большая ответственность. Пожалуй, слишком большая... – последние слова Кикё-сэнсэй произнёс очень тихо.
Эдвард с трудом отвёл от него глаза.
- Я хочу... Хочу стать... – он закусил губу. – Как вы.
Это была не совсем правда, но Эдвард не знал, как сказать лучше.
- Хлоя-кун, – произнёс на ухо Эдварду бархатный голос, в то время как на плечо ему опять легла ладонь Кикё. – Знаешь, я обычно этого не делаю, но... – Эдвард замер, – ...возможно, я мог бы взять тебя в ученики.
- Кикё-сэнсэй! – Эдвард повернулся, ударившись о стол, и заглянул учителю в глаза. – В самом деле? Вы серьёзно?..
- Совершенно серьёзно, – улыбнулся Кикё-сэнсэй.
Эдвард с трудом подавил желание броситься ему на шею. Вместо этого он упал на колени и застыл в поклоне ("Хлоя-кун!" – укоризненно протянул Кикё).
Пусть сейчас нашему герою с трудом в это верилось, но с этого момента его жизнь начала набирать обороты головокружительными темпами.
* * *
В коридоре было совершенно пусто, Эдвард оценил это за доли секунды. Двери в классы были закрыты. Хондзё мог делать, что хочет.
- Эй, – бросил Хондзё, поравнявшись.
Эдвард не хотел драться прямо сейчас, и совсем уж не хотел драться новым учебником истории. Поэтому учебник он опустил на пол, оправил юбку и только потом ответил:
- Чего тебе?
Хондзё сделал широкий шаг и оказался лицом к лицу с Эдвардом. От неожиданности Эдвард отступил, но тут же решительно сжал кулаки. Первым он не начнёт, но пусть только Хондзё к нему пальцем прикоснётся.
Эдвард слишком поздно понял, что отступление было ошибкой – Хондзё загнал его в угол совсем не метафорически. Он навис над Эдвардом, упираясь в стену ладонями по обе стороны от лица жертвы.
- Слушай, ты, – начал Эдвард, – если ты думаешь...
- Если ты думаешь, что я буду тебя бить... – оборвал его Хондзё, – ты ошибаешься. Я тебя пальцем не трону. И никто не тронет, ясно? Если хоть один мерзавец посмеет к тебе приставать, я с ним разберусь.
Он оттолкнулся от стены, развернулся и прошествовал дальше.
- В покровителях не нуждаюсь! – крикнул Эдвард ему вслед.
* * *
Мир был прекрасен. Настолько прекрасен, что Эдварду хотелось танцевать.
Кикё-сэнсэй взял его в ученики! Кикё-сэнсэй – самый лучший, самый добрый, самый благородный человек на свете!
Танцевать, конечно, Эдвард не танцевал – просто бежал вприпрыжку по улице, придерживая болтающуюся на плече сумку, в которой лежало не что-нибудь, а новенький комплект одежды для занятий в додзё: белая куртка и тёмные хакама ("юбка-штаны", подумал Эдвард и улыбнулся). На том же плече висел (и бил Эдварда по ногам) его собственный, пусть и деревянный, меч!
И всё это купил Кикё-сэнсэй, узнав, что Эдвард сирота и не может позволить себе обзавестись экипировкой. Узнав, что для тренировок с мечом необходим не просто спортивный костюм, Эдвард был уже готов отказаться от всей этой затеи, но Кикё-сэнсэй так настаивал, что Эдвард просто не нашёл в себе сил отказаться. Он пообещал себе когда-нибудь отдать этот долг.
Каждая тренировка была как праздник, пусть потом с утра приходилось заново учить двигаться ноющие руки и спину. Вообще почти всему пришлось учиться заново: ходить, стоять, сидеть, дышать. Пришлось усвоить огромное количество незнакомых традиций и церемоний и узнать уйму всего нового.
О, Эдвард чувствовал себя столь же невежественным, сколь и неловким. Вспомнить только, как он явился на первое занятие с абы как завязанным поясом, и Кикё-сэнсэю пришлось наглядно показывать, каким должен быть узел. Или как он несколько раз спутал, какой стороной следует поворачивать боккэн (стыдно, Хлоя, стыдно!)...
Но, несмотря на всё это, Эдвард, по словам Кикё-сэнсэя, делал успехи.
Первой изменилась походка. Нет, Эдварду было ещё ох как далеко до плавности Кикё-сэнсэя, который перетекал с места на место, как вода, но теперь – верил наш герой – это было вопросом времени. Новая походка отличалась и от подпрыгивающей мальчишеской, и от семенящей девчоночьей – это был скользящий шаг мужчины-воина.
Следующей появилась уверенность в своих силах. Она выросла из лёгкого азарта – "посмотрим, кто кого", – пришедшего на смену обречённой отчаянности. После того, как Хондзё сдержал своё слово и посадил на цепь школьных хулиганов, Эдварду нет-нет да и приходила в голову мысль начать драку самому и посмотреть, насколько достойным противником он стал. Возможно, тщеславие перевесило бы даже боязнь стать причиной нового скандала, но то же самое занятие, что вселяло в Эдварда уверенность, не позволяло тщеславию развиться до сколь бы то существенной степени.
Ведь в действительности гордиться обучением у Кикё-сэнсэя Эдвард не мог – попросту в силу своего возраста. Японские дети начинали заниматься боевыми искусствами в совершенно невообразимом возрасте. Эдвард долго не мог привыкнуть к крошечным, едва ему по пояс дошкольникам, чинно кланяющимся наставникам и старшим ученикам; каждый из последних в возрасте Эдварда уже имел чёрный пояс. Эдвард благословлял небеса за то, что он единственный ученик Кикё-сэнсэя и их тренировки проходят отдельно от чьих бы то ни было ещё, избавляя его от необходимости покончить с собой от стыда, если кто-то увидит, какой он неумеха.
За Кикё-сэнсэя Эдвард благословлял небеса отдельно. Кикё-сэнсэй заслуживал обожания, преклонения и рабской покорности, не меньше. Потому что в додзё не было ни одной девчонки.
Зато в додзё был тот самый красноволосый Фудзимия-сэмпай. Эдвард очень удивился однажды, когда узнал, что он там не живёт: когда бы Эдвард ни пришёл, Фудзимия был там – тренировался с Сионом-сэнсэем, владельцем додзё; заваривал чай сэнсэю; чистил меч сэнсэя; тренировал собственных учеников, тех самых четырёх-пятилеток, чьё существование добавляло Эдварду ничтожности в собственных глазах. Фудзимия уже имел какой-то нехарактерный для своего возраста уровень и статус правой руки Сиона.
Ближе всего Эдвард видел Сиона в день, когда Кикё привёл его пред очи владельца додзё и сказал, что он будет его учеником. Надо сказать, на тот момент наш герой не имел даже смутного представления о мастерах боевых искусств Японии и уж вовсе ничего не знал о Легенде Сэндая и Носителе Живого Меча. Вряд ли, впрочем, мишура официальных, полуофициальных и неофициальных титулов что-нибудь прибавила бы к впечатлению, которое этот человек оказал на Эдварда с первого взгляда. Сион казался серьёзным, но не суровым; внушительным, но не опасным; завершённым, но не закосневшим; он не был ни многословным, ни молчаливым. Эдвард не мог поверить ни глазам, ни ушам: перед ним был не больше не меньше идеал мужественности.
Кикё-сэнсэй проигрывал Сиону слишком во многом, как позже был вынужден признаться себе Эдвард. Но Кикё был его учителем. Сиону не было дело до чужих учеников. Всё, на что мог рассчитывать Эдвард – получить кивок в ответ на поклон, столкнувшись с сэнсэем по дороге в зал, посмотреть на тренировочный бой, прокравшись на чужое занятие, да подслушать предназначенные другим ученикам наставления.
И всё же каждая тренировка, каждый выученный удар, каждая правильно повторённая ката, каждая похвала Кикё-сэнсэя были шагами к тому, чтобы однажды, пусть не сразу, пусть не скоро, но обязательно сравниться с Сионом. И радостное изумление, с которым Кикё приветствовал успехи ученика, имело под собой веское основание: у Эдварда было катастрофически мало времени на то, чтобы овладеть мечом. Гораздо меньше, чем решимости и упорства.
Жизнь Эдварда разделилась на две части. В одной его называли Хлоей, поправляли его "боку" на "ватаси", зудели по поводу мятой юбки и грязных гольф, запрещали ходить на кэндо. Во второй к нему обращались "Хлоя-кун". Это всё меняло. Хлое-кун можно было использовать любые местоимения, хотя "орэ" Кикё-сэнсэй всем своим видом не одобрял. Хлою-кун обучали настоящему искусству меча, а не каким-то прыжкам со связкой бамбуковых палок. Хлое-кун полагалось носить то же, что и всем остальным мальчикам в додзё.
Да! Ни малейших различий. Никакого особого отношения. Никакой, упаси боже, отдельной раздевалки! Раздевалка в додзё была одна на всех. В первый раз Эдвард входил в неё с замиранием сердца. Переступая через порог, он затаил дыхание, но Кикё-сэнсэй невозмутимо шёл впереди, а Эдвард последовал бы за ним в огонь и воду. И пусть сейчас возникнет неловкость, пусть начнётся обычная суета и решение выдуманных проблем – Эдвард наслаждался каждой секундой настоящего, непредвзятого, справедливого отношения. Кроме них двоих в раздевалке никого не было.
Эдвард нерешительно обвёл взглядом развешанную по стенам одежду и стоящие на лавках сумки. Здесь пахло потом и слегка – хлорным чистящим средством, из открытой двери душевой тянуло сыростью.
- Младшие ученики вешают одежду на крючки, Хлоя-кун, – объяснил Кикё-сэнсэй. Он уже снял хаори и держал его в руках.
Эдвард кивнул и медленно опустил сумку туда, где на скамье было свободное место.
- О, прости, – сокрушённо цокнул языком Кикё, и Эдвард испуганно обернулся. – Я совсем об этом не подумал. Тебя, должно быть, смущает моё присутствие...
Ну да – как если бы он, Эдвард, был тем, за кого его всю жизнь принимали...
- Нет! – Эдвард сам испугался тому, как громко он выкрикнул это слово. Уже тише он повторил: - Нет. Я же не девчонка, – и сдёрнул куртку.
Кикё – это было слышно по голосу – улыбнулся:
- Мой шкафчик в другом конце комнаты, и я вовсе не намерен...
- Это неважно! – отчаянно выкрикнул Эдвард. Футболка, которую он снимал, заглушила его слова. – Простите, сэнсэй!
Он залился краской. Как он посмел позволить себе перебить учителя?
- Ничего, ничего, Хлоя-кун, – Кикё, так и не перестав улыбаться, отошёл к своим вещам и принялся развязывать оби.
Эдвард тронул было свой ремень, потом подумал и набросил тренировочную куртку. Кикё-сэнсэй – справедливый человек и умеет видеть суть вещей, но не демонстрировать же ему Эдвардово уродство во всей полноте, правда? Поэтому, несмотря на все аргументы Кикё-сэнсэя, Эдвард ни разу не воспользовался душем после тренировки.
Теперь Эдвард не замечал течения времени. Ему было некогда смотреть на календарь и думать о том, что он прожил ещё один бессмысленный день – в частности и потому, что дни перестали быть бессмысленными.
О наступлении декабря ему напомнила Тайё ("Ты едешь домой на Рождество?" – "А?"), но Эдвард тут же выбросил это из головы. Декабрь, подумаешь. До возвращения в Англию ещё уйма времени. Главное – не терять его даром, а совершенствоваться, совершенствоваться, совершенствоваться!..
В кабинете Инагаки Эдвард оказался внезапно для себя.
- Мы не поощряем отъезды в течение учебного года, – сообщил заместитель директора таким тоном, словно ждал возражений, – и, разумеется, твоя стипендия не покрывает авиаперелёт, поэтому если ты захочешь навестить семью...
- У меня нет семьи, – улыбнулся Эдвард.
Третье напоминание о декабре Эдвард получил от тихой девочки из своего класса по фамилии Асами.
- Кроцник-сан, вы пойдёте с нами в церковь? – спросила она, поминутно оглядываясь на трёх совсем уж сереньких девочек, сгрудившихся у неё за спиной. – Мы подумали, что раз вы иностранка, вы, наверное, хотите идти молиться, а не на свидание. В Японии в Рождество все ходят на свидания, но мы подумали, раз вы не японка...
Эдвард обдумал ответ. Он тщательно взвесил каждое слово, чтобы не оказаться в глазах девчонок ни слишком грубым, ни слишком хвастливым. Он выпрямил спину и улыбнулся уголками рта, как Кикё-сэнсэй:
- У меня тренировка.
К сожалению, это была ложь: Эдвард не знал, ждут ли его тренировки в Рождество. До этого он был уверен, что Кикё-сэнсэй, будучи японцем, никакого отношения к подобному празднику иметь не может. И тут – двойной удар: во-первых, японцы могут ходить в церковь (Хлоя, какая же ты дура! Раз нет ни эллина, ни иудея, японцев тоже не может быть!); во-вторых, что гораздо хуже, японцы могут ходить на свидания, а это значит, что Кикё-сэнсэй, такой прекрасный и такой добрый, наверняка окажется занят.
"Нужно спросить самого Кикё", – решил Эдвард и поплёлся на тренировку.
Разумеется, в этот день он ни о чём не спросил, как не спросил и на следующий, и через день, и ещё через день, и так далее, вплоть до двадцать третьего декабря.
А двадцать третьего декабря, когда в школьном общежитии уже почти никого не было, а Тайё уехала "в этот чёртов замок", как она выражалась, то есть домой, в дверь комнаты Эдварда кто-то постучал. Стук был тихий, но уверенный, и Эдвард решил, что стучит мужчина. Но кто? Не сам же Кикё-сэнсэй.
На пороге стоял Хондзё Юси.
- Привет, Кроцник, – сказал он и почему-то отвёл глаза.
Эдвард решил, что сверлить Хондзё взглядом – эффективное средство.
- Чего надо?
- Так Рождество же, – дёрнул плечом Хондзё. – Кавалеры приглашают дам на свидания. Я лично, если ты хочешь знать, собираюсь пригласить даму в гости. У нас особняк недалеко в Тибе, и мы с Тайё празднуем Рождество вдвоём. Есть семейная часовня, и дворецкий, и у нас даже регулярный парк.
"У Хондзё жар и бред", – решил Эдвард, но вслух сказал только:
- Мне-то что за горе?
- Почему бы тебе не принять приглашение?
- Мне?! – Эдвард задохнулся от ярости. Вот почему Хондзё прекратил свои издевательства! Он копил силы для нового, самого сильного унижения! "Кавалеры приглашают дам", ну надо же. Вот тебе, Хлоя, подавись.
Первый удар кавалер пропустил. Второй заблокировал, но не слишком умело. На третий дал сдачи, но Эдвард не зря был учеником Кикё, а замахивался его противник как раз-таки зря: собственная инерция увлекла его в шкаф. Развернулся он уже далеко не со столь самоуверенным видом, с каким оглашал своё непристойное предложение. Эдвард ухмыльнулся.
- Слушай, Кроцник... – Хондзё примирительно протянул к Эдварду руку. Собственные ошибки его явно ничему не учили.
Бросок вышел на славу: с совершенно не галантным вскриком кавалер растянулся на полу. Наблюдая, как он ловит выбитый из лёгких воздух, Эдвард мрачно задумался о том, что некоторые вещи слепым видны лучше, чем зрячим.
- Ладно, – отдышавшись наконец, Хондзё поднялся и отряхнул белые брюки. – Хочешь сидеть одна – сиди.
И он удалился, гордо подняв голову и шмыгая разбитым носом, а Эдвард принялся собираться на тренировку.
Возможно, думал Эдвард, это последняя тренировка на очень долгое время: наверняка Кикё-сэнсей сегодня скажет, что завтра занят, и двадцать пятого у него тоже вне всяких сомнений будет свидание, а потом... Господи, целых два дня! Эдвард стиснул зубы.
В это время за дверью раздались смешки и голоса, и Эдвард против воли стал прислушиваться.
- Ох, Ёдзи-кун, – говорил первый голос, женский, – кого же ты пригласишь в этом году? Ведь все девушки школы у твоих ног.
- Вот тебе подсказка, Маки, – ответил мужской голос, – посмотри, куда мы пришли.
- Хондзё Тайё? – изумился третий, снова женский голос. – Тоже мне, завоевание. Кроме того, она малолетка. Помню, когда ты приглашал меня...
- То ты встречалась с каким-то якудза, мы помним, Кимика, но это было очень давно, – оборвала её Маки.
- Дамы, – сказал мужской голос, – сегодня я собираюсь покорить сердце девушки, которая остаётся самым неприступным бастионом на свете. Девушку, чьи глаза подобны пугающим углям, а волосы – куче опавших листьев, и не только по цвету. Девушку, которая способна разбить не только сердце, но и нос.
Снова раздались смешки. Ёдзи постучал. Эдвард открыл дверь. Поверх юбки у него были натянуты джинсы, а к поясу он прижимал боккэн.
Перед ним стояли трое: Кудо-сэмпай, урод с крашеными патлами, нацепивший зачем-то зелёный пиджак поверх розовой рубашки, и две размалёванные девицы из старших классов. Эдвард выбрал ту из них, что показалась ему менее противной, и вежливо ей поклонился.
- Маки-сан, – начал Эдвард раньше, чем пришедшие успели опомниться, – я так счастлив, что встретил вас именно сегодня. Сама судьба свела нас. Я хотел бы пригласить вас на рождественское свидание.
В додзё всё было правильно. Эдвард работал на тренировке так старательно, как, кажется, никогда прежде, и после завершающего поклона всё-таки собрался с духом.
- Кикё-сэнсэй, я хотел вас спросить! – прокричал он, хотя Кикё, как обычно, стоял всего в шаге от него.
- Спрашивай, Хлоя-кун, – улыбнулся учитель.
- Вы... У вас будет свидание в Рождество?
Эдвард почувствовал, как заливается краской от ушей до кончиков пальцев ног. И, когда Кикё-сэнсэй положил ему руку на плечо и ответил, не смог уже вымолвить ни слова.
* * *
Эдвард и не думал, что японский интерьер может быть таким... рождественским. Но рисовая бумага так мягко рассеивала свет, жаровня так уютно потрескивала, а сидеть скрестив ноги было гораздо удобнее, чем в сэйдза.
Кикё-сэнсэй уже в который раз заваривал чай, и когда Эдвард случайно касался его пальцев, принимая чашку, в ладонях надолго поселялось ощущение живого тепла.
А ещё Кикё-сэнсэй слушал. И, хотя поначалу Эдвард не мог придумать, что сказать, кроме как поблагодарить учителя за великодушное приглашение составить ему компанию, вскоре слова лились сами собой. Сперва Эдвард пытался разговаривать степенно и вежливо, в духе момента и окружения, но мелодичный смех Кикё прогнал всякую церемонность. Начав со сбивчивого рассказа о том, что для него значат тренировки ("Да, Хлоя-кун, я счастлив иметь такого старательного и способного ученика"), Эдвард поймал себя на том, что описывает Кикё-сэнсэю несовершенство мира. Несовершенство, как Эдвард сформулировал для себя, заключалось в том, что люди судят о других по дурацким ярлыкам и неспособны воспринять суть вещей.
- ...Ни для кого не имеет значения, как человек думает, только как он выглядит, – Эдвард изо всех сил старался подняться над своей личной обидой и рассуждать с позиций беспристрастной справедливости. Получалось плохо. – Всем кажется, что судьба человека предопределена с рождения. Никто и мысли не допустит, что природа может ошибиться. Даже если тому есть живое подтверждение.
- Ты в самом деле исключение из правил, Хлоя-кун. Ты очень, очень необычный человек, – улыбнулся Кикё-сэнсэй. – В этом твоя уникальность.
"В этом мой крест", – прошептал себе под нос Эдвард. Он не собирался жаловаться и ныть. Просто если хоть один человек в мире и способен его понять, так это Кикё-сэнсэй. - Никому не нужна уникальность. Нужно только соответствовать стереотипам.
Кикё наклонил голову к плечу, ожидая продолжения.
- А когда пытаешься быть собой, становишься посмешищем. Понимаете, я просто хочу быть собой, а они потешаются и ждут, когда я сдамся и превращусь в то, что они считают правильным. Изуродую себя им в угоду! – Эдвард умолк, осознав, что всё-таки сорвался.
Кикё-сэнсэй покачал головой:
- Ну что ты, Хлоя-кун. Тебе вовсе не нужно меняться. Твоя юность... Твой свет... Они прекрасны сами по себе...
Кикё медленно улыбнулся. Теперь он сидел совсем близко. Эдвард попытался что-то сказать, но голос наставника заворожил его. Мысли путались, язык не слушался. Кикё медленно, очень медленно наклонился к Эдварду...
Раздвижные двери с визгом разъехались в стороны. Эдвард подпрыгнул на месте. Кикё с достоинством распрямился и неуловимым движением оказался на существенном расстоянии от ученика.
Вошедших было двое. Один, тот, что был ниже ростом, шагнул вперёд:
- Добрый вечер, Кикё! – тепло улыбнулся он. – О, ты не один? Добрый вечер, молодой человек!
Эдвард вскочил и торопливо поклонился. Кикё вежливо кивнул:
- Добрый вечер.
Второй вошедший тоже поздоровался. У него был глубокий низкий голос. Эдвард продал бы душу за такой тембр.
- Мы с Адзами только что из церкви, но знай мы, что вы скучаете в одиночестве в такой день, то пришли бы раньше, – первый из вошедших сбросил великоватую куртку и опустил её прямо на пол у стены. – А скоро и Сион вернётся. Вся компания будет в сборе, как в старые добрые времена, – он расплылся в улыбке; точнее сказать, он не переставал улыбаться с момента своего появления.
- Вот как, – протянул Кикё. Второй вошедший последовал примеру первого.
- Кикё, ты не представишь нам своего ученика? – осведомился он. На Эдварда ни он, ни его спутник не смотрели.
- Разумеется, – Кикё наконец-то улыбнулся сам, и непонятная неловкость, которая сковывала Эдварда, понемногу начала проходить. – Аямэ, Адзами, это Хлоя Кроцник.
- Адзами, – кивнул тот, что был выше ростом. Эдвард поклонился.
- Аямэ, – улыбнулся невысокий.
Эдвард поклонился и ему, но когда поднял голову, увидел, что гость протягивает ему ладонь. Ладонь была тонкой, узкой и крепкой.
С собой гости принесли сливовое вино. Уточнив сколько лет "молодому человеку", Аямэ наложил запрет на спаивание несовершеннолетних, хотя Эдвард и сам хотел отказаться от напитка следом за Кикё. Отказ Кикё, впрочем, засчитан не был, пить ему пришлось, как пришлось и отвечать на расспросы гостей о тренировках с Сионом, тренировках с "молодым человеком", преподавании икэбаны, вкусе вина в зимний вечер...
Эдварду досталась своя часть вопросов, вполне традиционных – откуда он, как давно он в Японии, как ему здесь нравится. Не на всё можно было ответить кивком, но, к удивлению Эдварда, даже услышав его голос, словоохотливый визитёр не принялся, как все прочие на его месте, извиняться за "молодого человека", а только улыбнулся чуть дольше, чем до этого.
К ним в самом деле вскоре присоединился Сион-сэнсэй, который был рад видеть Аямэ и Адзами, и к счастью, ни слова не сказал против присутствия Эдварда.
После глотка вина Сион активно включился в беседу об икэбане. Впрочем, разговор быстро перешёл на составление букетов, которое нельзя считать искусством (сказал Сион-сэнсэй), впрочем, как раз можно, поскольку оно не связано с религией (сказал Адзами), хотя буддизм не религия (сказал Кикё-сэнсэй, и Сион как-то странно на него посмотрел), но это кому как, а язык цветок существует и в Европе (сказал Адзами), но, пожалуй, молодой человек сейчас уснёт, так что нам пора, я его отвезу. Это сказал Аямэ, и Эдвард с изумлением почувствовал, что в лицо ему дует холодный ветер, а перед глазами мерцают фонари.
- Извини, – улыбнулся Аямэ, – на самом деле у меня нет машины, так что нам придётся ждать Адзами. Зато теперь, когда зануды остались занудствовать, мы можем заглянуть... вот хотя бы в это кафе. Что скажешь?
Эдвард не сказал ничего. Путь назад, туда, где можно было слушать беседу достойных мужей и смотреть на Сиона, теперь был с очевидностью закрыт. Оставалось только вежливо извиниться, попрощаться, уйти...
...И никогда больше не услышать нормального обращения. Эдвард кивнул и шагнул вслед за Аямэ на нетронутый снег тротуара.
Исключение из пятой главы, в котором Рождество празднуют не только христиане
После толчеи и нудного ожидания в аэропорту, после душной и тесной машины, после беспорядочных объятий и бестолковых рассказов Ран и Ая наконец-то остались наедине. Они редко разговаривали вслух, когда были детьми, но теперь Ая постоянно тараторила, а Ран только вздыхал. И покорялся.
- Примерь это, братик, и я сфотографирую тебя – встань сюда – улыбнись, ну что ты, как чучело – вот, то-то – когда это ты ухо проколол? – я в Англии девчонкам покажу, какой у меня брат – ну что такое, ты опять хмуришься, как я буду тобой хвастаться, если ты хмуришься? Хотя нет, знаешь, не улыбайся, я скажу, что ты великий мастер меча, а вам улыбаться не положено. Ты же великий мастер меча?
Ран улыбнулся.
- Я хотела привезти тебе подарок, – Ая торопливо убрала фотоаппарат, села на пол и принялась копаться в своём рюкзачке. – Но ты же сам знаешь, что тебе везти? Я нашла какие-то книжки про оружие, и ты мне в тот же день написал, что тебе не нравится оружие, и что вся эта болтовня про живой меч и убивающий – это просто болтовня – видишь, как я внимательно читаю? – и что оружие – это просто оружие, а как угадать, что тебе ещё понравится? Из того, что есть в Англии, и чего нет здесь. Нам обещали экскурсию в Сильверстоун, и отложили до весны, так что никаких сувениров. В общем... – Ая подошла к брату и протянула что-то в кулаке, – я подумала, не гребень же для косы тебе везти, честное слово. Хотя там, ты знаешь, есть очень красивые, я себе купила с кошкой, совсем не такой, как наши... Держи.
Ран принял подарок не глядя, потом осторожно поднёс руку к лицу и разжал. На ладони лежали серьги-гвоздики с длинными золотистыми висюльками.
- Когда-нибудь у тебя будет девушка, – сказала Ая радостно, – и ты сразу будешь знать, что ей дарить. Ты же идёшь завтра на свидание, правда? Ну вот: придёшь и подаришь.
- Угу, – кивнул Ран.
- Эх ты.
Ая наморщила нос и взъерошила брату волосы.
- А ну-ка сядь.
Ран сел.
- Дай ухо.
Ран вздохнул.
- Вот... Это ужасно романтично, правда? Лучше, чем кольца.
Ран хмыкнул.
"Вряд ли Юси захочет носить вторую", – подумал он.
Второе исключение из пятой главы, которое могло бы быть исключением из первой
- Вознесём же благодарственную молитву за господина Такатори Рэйдзи, – сказал про себя граф Ричард Криптон, повесив трубку.
В саду был уже накрыт стол и, наслаждаясь тончайшим ароматом чая, только что доставленного ему из провинции Дарджилинг, лорд Ричард размышлял о том, как прекрасно иметь в союзниках не комиссара полиции и не главу теневого правительства, а самого настоящего премьер-министра.
Япония – замечательная страна с замечательными людьми. И великолепными учёными. Один из таких великолепных учёных, с удовольствием отметил лорд Ричард, к тому же приходится сыном господину Такатори Рэйдзи. Господин Такатори Масафуми, конечно, не в себе, но все учёные должны быть немного сумасшедшими. Одержимость идеей – что может быть благороднее? Оставалось только выбрать курьера, который доставит в "Корин" (так называлась фармацевтическая компания, принадлежавшая то ли Масафуми, то ли всему клану) новый образец экспериментального препарата, известного в Германии и Швейцарии под бессмысленным, но красивым названием Auslechen. Во времена активного сотрудничества с Соединёнными Штатами препарат экспортировался через Британию под видом нового и пока легального допинга, человеческого интерлейкина. Но теперь интерлейкин запрещён, а Фри слишком хорошо знают в лицо...
Лорд Ричард улыбнулся: в школе Вайнрот есть программа международного обмена.
