Когда мы добрались до места назначения, день уже клонился к вечеру. Нас, горстку новобранцев, доставил на берег грузовой катер. Путь мы проделали молча, не о чем было говорить, да и рев мотора заглушал практически все звуки. К тому же, было слишком жарко, чтобы поддерживать беседу. Пот катил с меня градом, я стирал его со лба, и через секунду он появлялся вновь. Именно жару я потом возненавидел сильнее всего.

Катер причалил к самодельной пристани, и нас быстро спровадили на берег, бесцеремонно свалив наши вещевые мешки в одну кучу прямо на земле. По неизвестной причине с нами обращались так, как будто больше не считали за людей. Мне ничего не оставалось, кроме как подобрать свой мешок и пойти за остальными. Пахло чем-то странным, химикатами и гарью. Как позже выяснилось, запах приносило из постоянно горящих джунглей, он смешивался с запахом напалма и пропитывал абсолютно все. У противоположного конца пирса топтались несколько солдат. Я сразу обратил внимание на одного – худого, рыжего и лохматого. Он стоял, прислонившись к деревянному столбу, и хищно улыбался всем проходящим новичкам.

Судя по всему, он служил здесь уже давно. Волосы отросли и свисали спутанной гривой почти до пояса; чтобы убрать их с лица, солдат повязал ярко-желтую бандану. Взгляд у него был внимательный и расчетливый, кожа сухая и загорелая. Что-то в нем одновременно привлекало и отпугивало. Казалось, этот человек давно перестал бояться смерти, а значит, и жизни, что еще страшнее.

Я брел по пирсу, закатав рукава и пытаясь хоть немного привыкнуть к жаре. Рыжий солдат окинул меня оценивающим взглядом, и его ухмылка превратилась в волчий оскал. Он оттолкнулся от столба и шагнул мне навстречу, высокомерно задрав нос.

- Ты - Хидака, - уверенно сказал он.

Я остановился, еще раз внимательно оглядел его и поправил вещмешок на плече.

- Да.

Он протянул мне руку.

- Макс Вульф, пилот 326-й транспортно-десантной вертолётной роты, но все зовут меня Шульдих. Я доставлю тебя на базу.

Я на секунду задумался, откуда такое странное прозвище.

- А разве это еще не база?

Он хрипло захохотал и развел руками:

- Эта дыра? Ни черта подобного! Это транспортная станция, можно сказать, перевалочный пункт. Тут, конечно, размещено несколько подразделений, но большинство этих бедолаг здесь только проездом. Их пошлют еще дальше, заре на встречу. – Он опять улыбнулся своей хищной улыбкой и подмигнул. – Или не совсем заре, как ты понимаешь.

Мне нечего было ответить, поэтому я просто кивнул и последовал за ним. Но через пару секунд кое-что вспомнил:

- Как ты узнал, кто я? В смысле, как ты догадался, что я именно тот, кто тебе нужен?

Он посмотрел на меня через плечо и усмехнулся:

- Для обычного призывника у тебя слишком длинные волосы. А пилоты после призыва проходят дополнительную подготовку, времени как раз достаточно, чтобы волосы отросли. К тому же я знал, что ищу какого-то восточника по фамилии Хидака.

- Азиата, - поправил я.

- Что?

- Азиата, а не восточника. Восточниками иногда называют востоковедов. А я не из их числа.

Он перестал улыбаться и нахмурился.

- Слушай, парень, я не хотел тебя обидеть. Но мы во Вьетнаме. Радуйся, что тебя не называют паршивым япошкой или косоглазым. Мы ведь здесь воюем с этими, как ты говоришь, азиатами, так что не удивляйся, если тебя ненароком дерьмом обольют.

- Не буду. Меня так часто в жизни обливали дерьмом, что я уже давно перестал удивляться. Но мне казалось, что мы здесь воюем как раз на стороне азиатов.

Шульдих как-то странно на меня посмотрел и покачал головой.

- Можешь думать, что угодно. Сейчас не об этом. Как я уже говорил, я отвезу тебя на базу в Панг Нуане, это чуть больше ста километров отсюда. Наш транспорт - по ту сторону ангара. – Он небрежно махнул рукой, я повернулся в указанном направлении и увидел большой металлический ящик. Тоже мне ангар!

- Так ты из 326-й? Меня тоже туда направили. А ты на чем летаешь? На UH-1B или на UH-1D?

Шульдих усмехнулся, отбрасывая за плечо рыжую прядку:

- На всём. Даже на упаковках, в которых их выпускают.

Мне оставалось только улыбнуться. Хотя на самом деле я был напуган до полусмерти. Наверное, это было заметно, так как Шульдих остановился и похлопал меня по плечу:

- Не волнуйся, Хидака, полеты с 326-й ротой – лучшее, что тебе выпало в жизни. Что может быть прекраснее, чем управлять мощной дорогой машиной? И что может быть приятнее, чем пристрелить пару-тройку косоглазых?

На это надо было ответить как-нибудь достойно и остроумно, но я ничего не придумал, так что просто улыбнулся и кивнул.

Я тогда и не подозревал, какую важную роль в моей жизни сыграют полеты, Шульдих и стрельба по «косоглазым».

Через несколько секунд мы оказались перед вертолетом, длинным транспортным Bell UH-1D.

- Вот она, моя крошка. Залезай, Хидака, прокачу с ветерком. Будем на базе до заката.

- Если повезет, - раздался хриплый голос позади нас. Мы с Шульдихом резко обернулись.

Позади нас стоял парень с коротко стрижеными белыми волосами. Переделанная в безрукавку военная куртка оставляла открытыми на удивление бледные руки. Он улыбнулся, и в желтых глазах вспыхнули странные, жутковатые огоньки. Он производил впечатление человека, повидавшего такое, что я даже представить не мог.

- Твою мать, Джей! – рявкнул Шульдих. – Прекрати меня пугать. Я же велел ждать в вертолете.

Джей пожал плечами и улыбнулся.

- Я хотел посмотреть, что нового завезли из боеприпасов. Надеюсь, и нам перепадет немного. Там есть гранаты новой модели. Красавицы. Сами в руку ложатся, нежные, как шелковые.

Пытаясь скрыть свое замешательство, я отвернулся, чтобы закинуть рюкзак в вертолет.

- Странный ты все-таки, - пробормотал Шульдих. С этим нельзя было не согласиться.

Кто-то похлопал меня по плечу, и я снова обернулся.

- Это мой стрелок, Джей Фарфарелло. Не так плох, как кажется, хотя и редкостная вонючка.

Они засмеялись какой-то своей шутке, а Фарфарелло демонстративно себя обнюхал.

- Все мы здесь не майские розы, в джунглях чистоту не разведешь. Хидака, у тебя запасные носки есть?

Такого вопроса я не ожидал:

- Что?

- Я спросил, есть ли у тебя запасные носки.

Я растерянно кивнул.

- Хорошо. Главная заповедь – чтобы ноги были сухими. В джунглях много чего растет. Ты понимаешь, о чем я?

Я понимал, и думать мне об этом не хотелось. Но в дальнейшем я всегда следил, чтобы ноги были сухими. Один из тех уроков, которые запомнились на всю жизнь.

До базы мы добрались без происшествий, а мне представилась возможность полюбоваться джунглями. Позже я не мог смотреть на эти заросли без ненависти и бессильно злобы, но тогда они показались мне необыкновенно красивыми: роскошный зеленый ковер, по которому, как голубая змейка, петляла река. Заходящее солнце раскрасило эту картину совершенно фантастическими красками. Я честно пытался слушать импровизированную экскурсию, которую организовали Шильдих с Фарфарелло, но мысли мои то и дело уносились в заоблачную даль.

Немного спустя, Шульдих предложил мне сесть за штурвал, и я с радостью согласился. Водить вертолеты я умел и любил. Это придавало уверенности в том, что я чего-то стою, чего мне давно не доводилось испытывать. С тех пор, как я ушел из дома. Поэтому я и оказался во Вьетнаме – некуда было больше идти.

Панг Нуан был построен недавно и служил базой не только для 326-й роты, но и для 194-й, а также для нескольких пехотных подразделений. Изредка на базе останавливался отряд Зеленых Беретов, но большую часть времени никого, кроме нас, там не было. 326-я рота была создана специально для размещения в Панг Нуане, так что ее спешно укомплектовывали новичками, вроде меня. Если верить начальству, с моим прибытием набор в роту заканчивался, и база Панг Нуан официально вступала в действие. В других обстоятельствах я почувствовал бы себя крупной шишкой.

Километрах в двадцати от базы располагался городок под названием Санг Чо-на. В этом городке мне предстояло пережить и самые сладкие, и самые горькие мгновения своей жизни. Но когда мы пролетали над пыльными улицами, поглядывая сверху вниз на толпы медленно бредущих фермеров, на белеющие в сумерках широкие шляпы вьетнамских женщин и на стада буйволов, я даже представить не мог, как много будет значить для меня этот город.

- Это Санг Чо-на. Можно сюда ходить в увольнение. Я здесь уже больше месяца торчу, так что все ходы и выходы знаю. Как пойдешь в увольнение, могу показать, где здесь что, - прокричал Шульдих, пытаясь перекрыть гул винта.

- Звучит заманчиво, - отозвался я и еще дальше высунулся из люка, чтобы получше разглядеть окресности.

Наконец мы подлетели к базе. Она оказалась больше, чем я предполагал. Шульдих наклонился ко мне:

- Мы облетим вокруг базы, чтобы ты мог осмотреться.

Я кивнул.

Шульдих указал на ряды длинных деревянных строений с жестяными крышами.

- Это бараки, где живут рядовые. Наша рота – в самом крайнем. Вон те металлические махины – ангары для вертолетов. Рядом аэродром, вышка, контрольно-диспетчерский пункт. В самом центре, да, с бетонными стенами, - лазарет, квартиры офицеров и столовая. Вдалеке слева – учебный плац, оружейный склад и архив. Вполне прилично, я видал и похуже. Скажи спасибо, что попал на американскую базу, а не на вьетнамскую. В общем, добро пожаловать в Панг Нуан, Хидака. Надеюсь, тебе понравится, - усмехнулся он.

Я слабо улыбнулся в ответ и почувствовал, что бледнею: теперь это мой дом.

Вертолет приземлился, вызвав небольшой ураган и взъерошив траву. Я спрыгнул с открытого борта, закинул вещмешок на плечо и направился к ангарам. Я подумал, не нужно ли подождать Шульдиха с Джеем, но тут же заметил высокого худощавого мужчину в армейской кепке, стоявшего поодаль и махавшего мне рукой. Оглянувшись в последний раз, я поспешил к нему. Он обнял меня за плечи и повел куда-то в сторону, придерживая кепку свободной рукой.

- Вот бы еще Шульдих ЗАГЛУШИЛ ЭТУ ХРЕНОВИНУ! – проорал он через плечо. – Специально не глушит, знает, как меня это бесит. – Он ободряюще мне улыбнулся, увлекая все дальше и дальше от ангаров.

Когда мы отошли на достаточное с его точки зрения расстояние, он остановился, повернулся ко мне и протянул руку:

- Лейтенант Ёдзи Кудо, - сказал он, ослепительно улыбаясь.

Слабо соображая, что происходит, я протянул было руку, но вовремя понял свою ошибку и поспешно взял под козырек.

- Да, сэр. Простите, сэр, я не сразу понял...

Он устало вздохнул и стукнул меня по руке, вынуждая опустить.

- Забей, парень. Когда я подаю руку, не стоит отказываться. Давай еще раз.

Мне оставалось только подчиниться и протянуть руку для рукопожатия. Очень уверенного, крепкого рукопожатия. Таким я и запомнил Ёдзи Кудо. Он был, в сущности, совсем молодым парнем, не старше двадцати пяти лет, но нам, желторотикам, едва перевалившим за 21, он казался уже почти ветераном. У него были волосы до плеч, но он всегда убирал их под кепку, которую снимал, только когда было «слишком жарко даже для секса» (весьма серьезное заявления из уст лейтенанта). Темно-зеленые глаза искрились почти детским озорством и скрывали немало тайн. Некоторые из этих секретов я позже узнал, о некоторых могу только догадываться.

Улыбался он всегда легко и очень искренне.

- Ты, надо полагать, новый пилот из 326-й. Кен Хидака, так?

- Так. То есть – да, сэр.

- Вот и отлично. Добро пожаловать в ад, солдат. Я заместитель командира по личному составу. Пока ты здесь, ты подчиняешься моим приказам. Надеюсь, тебя это устраивает.

- Вполне, если вы не пошлете меня на верную смерть, сэр, - не задумываясь ляпнул я.

Он побледнел и перестал улыбатсья.

- Ну, в этом-то вся и загвоздка, - сказал он, опуская глаза и поправляя кепку.

Я сам ошалел от того, что сказал, и не мог придумать, как загладить свой промах. Конечно, солдаты уже не раз погибали под его командыванием, по сути, он нес ответственность за жизнь каждого рядового 326-ой роты. Напоминать об этом было жестоко и бессмысленно.

- Я... Простите, сэр. Я не имел в виду... – залепетал я, отводя взгляд.

Лейтенант только пожал плечами и снова улыбнулся.

- Ничего страшного, Хидака, - он ободряюще похлопал меня по плечу. – Пойдем, провожу тебя до барака. Успеешь распаковать свое барахло до построения.

- Что за построение, сэр?

- Ну как же! Первый официальный сбор базы. Построение на учебном плацу. Капитан толкнет нам какую-нибудь пафосную речь, а потом, – он огляделся и закончил заговорщеским шопотом, - мы будем играть в футбол. Прикинь, сколько счастья привалило. Предвкушаешь?

- О да, сэр.

Мы рассмеялись. Что-то подсказывало мне, что мы с заместителем командира по личному составу поладим.

Мы подошли к баракам, и лейтенант сново похлопал меня по плечу:

- Ну вот, Хидака, твой дом родной. Свою койку найдешь без проблем – она одна свободная осталась. Койки двухэтажные, для тебя и твоего стрелка, так что можешь устроить с ним разборку, кто будет сверху.

От этой фразы я чуть не расхохотался и едва сдержался, замаскировав смех кашлем. Лейтенант пристально посмотрел на меня и снова хлопнул по плечу.

- Похоже, у тебя есть не только чувство юмора, но и пошлые мысли. Думаю, мы поладим, Кен Хидака. До встречи на построении.

- Спасибо, лейтенант Кудо.

Он махнул рукой и направился к офицерскому корпусу. Я проводил его взглядом до поворота, потом открыл дверь и шагнул внутрь.

Воздух в бараке был тяжелый, пропитанный запахом немытых, потных тел. Я двинулся между рядами армейских коек, чувствуя на себе взгляды всех обитателей барака. Они разглядывали меня со спокойным любопытством, оценивали, стоит ли пускать меня в свой круг. Я чуть опустил голову и старался смотреть прямо перед собой.

- А, Хидака, вот и ты! Я думал, ты раньше нас доберешься, но мы тебя обскакали, - раздался уже знакомый голос Макса Вульфа. Я вскинул голову и без труда нашел хозяина голоса – рыжая шевелюра привлекала внимание не хуже маяка. – Твоя койка здесь, приятель. – Я ускорил шаг.

Джей Фарфарелло (очевидно, лучший друг и подпевала Шульдиха) запрыгнул на одну из коек и принялся кого-то расталкивать.

- Эй, Ранди, что же ты не встанешь, не поздороваешься со своим пилотом?

- Хм.

- Ну давай, Ранди, сколько можно читать! Видишь, прибыла твоя очередная жертва. – В голосе Джея появились какие-то истеричные нотки.

В ту же секунду Шульдих схватил его за шкирку и стащил на пол.

- Заткнись, придурок. Где твое чувство такта, черт подери? А ну вали отсюда, псих желтоглазый.

Фарфарелло в ответ захихикал, облизнулся и залез на свою кровать. Тем временем Шульдих занял его место у койки, которая, видимо, должна была стать моей, и принялся колотить кулаком по дну верхней полки.

- Фудзимия, разве ты не хочешь поприветствовать нового бойца нашей доблестной роты? Ну, давай уже, хамло, слезай и поздоровайся.

- Отвали, Макс, - отозвались с верхней полки.

- Да ладно, все в порядке, - прервал их я. Бросив мешок в угол койки, я огляделся, провел рукой по железному столбику и устало вздохнул.

Парень, лежавший на верхней полке, сел так резко, что книга, которую он читал, захлопнулась. Он чуть подался вперед и заглянул мне в глаза. От этого взгляда у меня все мысли из головы вылетели. Я еще никогда не видел человека с такой необычной и яркой внешностью: ярко-алые волосы и невероятно темные синие глаза контрастировали с очень бледной кожей. Куртку он снял и теперь сидел в облегающей майке; на груди поблескивал жетон с личным номером. Под пронзительным взглядом синих глаз я чувствовал себя беззащитным, как будто это человек знал все мои тайны, и в то же время у меня не было сил отвернуться. Наконец он неторопливо протянул мне руку.

- Ран Фудзимия, твой стрелок. - Голос у него был низкий и спокойный. Мне почему-то впомнился океан в безветренную погоду.

Я пожал протянутую руку и удивился, насколько холодные у него пальцы.

- Кен Хидака. Очевидно, я твой новый пилот? – Я очень надеялся, что голос прозвучал достаточно уверенно. Меня несколько обескуражил такой холодный прием.

- Да, очевидно. Теперь, если не возражаешь, я хотел бы дочитать книгу. Можешь располагаться на нижней полке, мне больше нравится сверху.

При этих словах мы с Шульдихом переглянулись, он закрыл рот рукой и закашлялся.

- Макс, как по-твоему, сколько он протянет? Это я про новичка, - встрял в разговор Фарфарелло.

- Заткнись, Джей, - угрожающе сверкнул глазами Шульдих.

- Мне просто любопытно. Учитывая близкое соседство с нашим Ранди, я бы дал парню, ну, месяца два. Не больше, - ласково пропел Фарфарелло, переводя взгляд с меня на Фудзимию.

- Фарф, твою мать, я же просил заткнуться, - взорвался Шульдих.

Фарфарелло надулся.

- Да ладно тебе. Я просто хочу узнать мнение Ранди. Как думаешь, Ран, сколько он протянет? Может, сделаем ставки? – Джей принялся кидать в собеседника каким-то мелким мусором, похоже, кусочками древесной коры.

Несколько снарядов достигло цели, но мой стрелок никак не отреагировал, только перевернул страницу.

- Ну же, япошка, хотя бы примерно! Сколько обычно живут твои пилоты? Сколько протянет этот новичок? При твоем-то проклятии.

В ту же секунду Фудзимия спрыгнул на пол, схватил Фарфарелло за грудки, стащил с койки и съездил ему по носу. Я даже не понял, как это произошло: одно стремительное движение, и голова желтоглазого стрелка запрокинулась назад, а из носа потекла кровь. Фудзимия отшвырнул свою жертву и, ни на кого не глядя, вышел из барака.

- Джей, кретин, я же просил заткнуться, - вздохнул Шульдих, пиная напарника ногой.

Фарфарелло в ответ маниакально захихикал, покачиваясь из стороны в сторону и зажимая нос рукой.

От этого зрелища у меня мороз прошел по коже, и я задумался, что же за бои здесь ведутся.

Первый вылет

Бредя к бараку, я с удивлением понял, что не расспросил лейтенанта о его собственной жизни. На первый взгляд он мог показался общительным и даже немного легкомысленным, но я чувствовал, что это только фасад, и на самом деле у Ёдзи Кудо есть тайны, которые он не доверяет никому. Рыбак рыбака, как говорится. Я на секунду задумался, что за отношения у него с Фудзимией, но тут же отмахнулся от этой мысли. Нелепость.

В тот вечер я пришел в барак задолго до отбоя, поэтому в нем не было ни души. Я пропустил ужин, но есть мне совершенно не хотелось. Хотелось поскорее распаковать вещи, забраться под типовое армейское одеяло и провалиться в глубокий сон, надеясь хоть немного восстановить силы. От усталости ноги казались ватными, хотелось присесть, а еще лучше – прилечь. И спать, спать, спать...

Тишину нарушал только звук моих шагов. Пока я брел по коридору между койками, у меня возникло ощущение, что этот обшарпанный темный барак - ловушка, в которую я попал по неосторожности.

Если бы не вещмешок, который я бросил поверх одеяла, я бы никогда не нашел свою койку. Все они казались одинаковыми.

Я развязал рюкзак и начал вытаскивать свои вещи. С сомнением посмотрел на тумбочку в изножье кровати: не заперта ли она? Одной полкой я мог по праву воспользоваться. Я принялся раскладывать вещи в три стопки: что положить в тумбочку, что – под кровать, а что оставить в вещмешке. Непонятно, с чего мне вдруг приспичило так аккуратно раскладывать вещи, вполне можно было оставить их в рюкзаке, они там прекрасно помещались. Может быть, у меня начинался сдвиг на чистоте и порядке? Я где-то читал, что на войне людям не хватает стабильности, и поэтому у многих появляется пунктик – наводить порядок везде и во всем. Я улыбнулся и отбросил эту мысль. Не так уж много я воевал. Потом я задумался, не становлюсь ли ипохондриком. А вдруг то, что я начал об этом задумываться, означает, что я действительно инохондрик? Через пять минут я понял, что так действительно свихнуться недолго, и стал как можно громче напевать "California Dreaming"(1), пока наконец все мысли из головы не улетучились, осталась только песня.

Все еще напевая, я наклонился и засунул свои вещи под кровать. И услышал, как что-то упало и рассыпалось. Выругавшись, я лег на пол и полез под койку, чтобы выяснить, что случилось. Оказалось, я уронил коробку, которая стояла поверх ботинок Фудзимии. Разумеется, коробка раскрылась, листки бумаги и фотографии разлетелись по дощатому полу. Я снова выругался: ну, какой идиот додумался поставить коробку с фотографиями на ботинки!

Я подтащил коробку поближе и принялся сгребать бумаги в кучу. Когда в моих руках оказывался очередной глянцевый отпечаток, я не мог не бросить на него хотя бы беглого взгляда. Я чувствовал себя ужасно неуютно, как будто подглядывал в замочную скважину, даже попытался закрывать глаза и не смотреть на фотографии, но ничего не получалось. На нескольких фотографиях я заметил симпатичную девушку с темными косами и обаятельной улыбкой. Фотографии из дома. Интересно, где у Фудзимии дом, и кем ему приходится эта девушка. Попадались также военные фотографии из тех мест, где он служил раньше. Одна особенно привлекла мое внимание: пятеро парней стояли, прислонившись к UH-1. Я думал, что Фудзимия сфотографировал своих друзей, пока не понял, что один из парней – он сам. Он стоял перед вертолетом, широко улыбаясь, и обнимал за плечи высокого светловолосого парня. Я несколько сукунд разглядывал фотографию, прежде чем догадался, почему сразу не узнал Фудзимию. Из-за выражения глаз. На фотографии у него были живые, веселые, искрящиеся смехом глаза. У человека, который занимал койку у меня над головой, в глазах не было жизни. Они были пустыми и холодными. Наверное, фотография, которую я нашел, была сделана, когда он только приехал во Вьетнам. От этой мысли у меня мурашки побежали по спине, и я запел еще громче.

Я запихал фотографию в коробку и решил больше о ней не думать. Под руку попался сложенный листок бумаги, я поднял его, и из сложенных страниц на пол вывалился еще один листок, толстый и глянцевый. Очередная фотография. Я потянулся за ней с недовольным ворчанием, и заметил на обратной стороне надпись:

«Потому что я люблю тебя больше всех. Юуси»

Чувствуя себя шпионом и в то же время не в силах обуздать свое любопытство, я перевернул фотографию. Слова песни застряли у меня в горле, и в бараке повисла звенящая тишина. Я попытался сделать глубокий вдох, но ничего не получилось. На черно-белой фотографии был изображен молодой мужчина, раскинувшийся на кровати. Голый. Закрыв глаза от удовольствия, он одной рукой легко касался щеки, а другой ласкал себя. Кровь шумела у меня в ушах, щеки горели, я перевернул фотографию, чтобы еще раз прочитать надпись и убедиться, что все правильно понял, а затем снова уставился на распростертого на кровати парня. Я вынужден был признать, что он очень красивый, и задумался, когда и при каких обстоятельствах был сделан снимок. Может, это Ран фотографировал? Или снимок сделали специально для Рана? Я вгляделся в лицо парня и вдруг понял, что уже видел его на фотографии с вертолетом. Именно его Фудзимия обнимал за плечи. Я прочистил горло и попытался осмыслить, что все это значит.

Мои руки, как будто по собственной воле, развернули сложенный листок бумаги, я пробежал глазами несколько строк и покраснел еще сильнее. Мне доводилось читать любовные письма, но здесь дело было в другом. Из того, что я успел просмотреть, стало ясно, что этот парень, Юуси, был не только лучшим другом Рана, но и его любовником. Они не хотели расставаться, поэтому, когда Рана призвали в армию, Юуси поехал вместе с ним. Именно его имел в виду Ёдзи, когда рассказывал про пилота, в смерти которого винил себя Фудзимия. Я подумал, насколько тяжелее ему было от мысли, что Юуси приехал во Вьетнам только ради него. Ситуация была до боли знакомой. Мне стало как-то нехорошо, я вспомнил про Канаду, Юрико Асакаву и Касе.

- Хидака?

Этот возглас прервал ход моих мыслей, и образы, которые возникли у меня перед глазми, развеялись. Я вздрогнул, узнав голос Фудзимии, и рефлекторно поднял голову, собираясь встать. Разумеется, я забыл, что почти полностью залез под койку, и со всей силы ударился головой о перекладину. Даже в ушах зазвенело, и я подумал, что голос Фудзимии мне в этом звоне померещился.

Вскрикнув, я упал ничком на пол, прижал руку к ушибленному затылку и заскулил.

- Какого черта ты там делаешь? – Его голос пробивался даже сквозь шум в ушах.

Я застонал и принялся сворачивать письмо, при этом старался все время разговаривать, чтобы он не услышал шороха бумаги.

- Да я... Я хотел положить свои вещи под кровать и уронил твою коробку. Что-то просыпалось, и я полез собирать. Черт, как больно! Обязательно было меня так пугать? – возмущался я. Я начал злиться, и от этого не так остро ощущал вину за то, что сунул нос в чужую жизнь

- Ясно. Я могу убрать.

- Не надо, - огрызнулся я, собрал в кучу последние фотографии и вытащил их из под койки, проследив, чтобы среди них оказалось и письмо. Фудзимия присел рядом со мной и стал аккуратно складывать бумаги обратно в коробку. Тем временем я выполз из под кровати и сел на пятки, наблюдая за ним. Он замер на секудну, когда взял в руки письмо.

Заметив, что я на него уставился, он недобро прищурился, я поспешно отвернулся и встал. Перед глазами все плыло, голова кружилась. Я присел на край койки и обхватил голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Я пытался убедить себя, что мысли путаются от удара о перекладину, но прекрасно понимал: добрая половина этой сумятицы вызвана тем, что я узнал о Фудзимии. С ума сойти можно.

Ран запихал коробку обратно под кровать. Звук показался таким громким, что я зажмурился и застонал.

- С тобой все в порядке? – Просто вопрос, никакого сочувствия в голосе.

Я заставил себя открыть глаза и взглянуть на Фудзимию. Он смотрел на меня спокойным, безразличным взглядом. Я кивнул и снова схватился руками за голову.

- Да, все нормально.

- Ты уверен? У тебя лицо горит. Вдруг это сотрясение.

Я покраснел еще сильнее, понимая, в чем настоящая причина моего поведения.

- Ничего страшного. Просто душно. Я, пожалуй, лягу спать.

Он пожал плечами и залез на свою полку.

- Как скажешь. Просто жаль будет, если ты сегодня же умрешь от сотрясения, так и не побывав в бою.

«Ага, и ты не сможешь списать мою смерть на свое проклятие», - подумал я. Вслух я этого не сказал, и слава Богу. Не понимаю, как мне это вообще в голову пришло.

Я еще несколько минут сидел на краю койки, слушая шелест переворачиваемых страниц, доносившийся сверху. Потом лег на спину и закинул руки за голову. После некоторого раздумья я решился заговорить:

- Фудзимия?

Шорох страниц прекратился.

- Что?

- Я хотел тебе сказать, что, пожалуй, понимаю твои чувства. И мне все равно, что я могу здесь погибнуть.

- ...

- Мне, в общем-то, незачем жить, поэтому я здесь и оказался. Я помню, ты сказал, что ничего не хочешь обо мне знать. Я просто решил предупредить, что не слишком дорожу своей жизнью. Так что не переживай, если я умру.

Он некоторое время молчал, потом снова перевернул страницу.

- Я и не собирался.

Я улыбнулся, несмотря на головную боль. Интересно, каким Фудзимия был раньше?

- Вот и хорошо, что мы сразу обо всем договорились.

Я так и уснул в одежде. Никто не укрыл меня ночью одеялом. Да я и не рассчитывал.

* * * * * *

Резкий автомобильный гудок возвращает меня в реальность, и я поспешно отсупаю на тротуар. В ту же секунду машина проносится мимо меня, и я понимаю, что чудом избежал смерти. Вместо этого я получаю оскорбление: меня обливают грязной водой из лужи. Банзай заливается яростным лаем.

Я трясу головой, пытаясь сконцентрироваться. Постепенно туман рассеивается, и перед глазами появляются светофоры, фонарные столбы, дорожные знаки и проезжая часть. Снова трясу головой, отхожу подальше от края тротуара и глажу по голове пса, стараясь успокоить. Он скулит и лижет мне руку. Наверное, надо было принять третью таблетку. Но сейчас уже поздно об этом думать.

- Пойдем, Банзай, - бормочу я и иду дальше, плотнее запахивая куртку. Повожу рукой по лицу, пытаясь стереть хоть часть грязи, которой окатила меня машина.

До магазина совсем недалеко, десять минуть прогулочным шагом. Я работаю в этой бакалейной лавке уже почти два года. Больших денег работа не приносит, но это не страшно, я ведь ежемесячно получаю государственное пособие. К тому же, нам с Банзаем и Котом много не надо. Вот если бы приходилось самому платить за лекарства, пришлось бы действительно туго. Не приведи Господь.

Мы с псом огибаем здание и заходим внутрь с черного хода. Дверь за мной захлопывается. Вешаю куртку на крючок и снимаю с вешалки один из фартуков. Банзай тем временем проходит вперед, сворачивает за ящики, которые стоят здесь уже неизвестно сколько времени, и укадывается на свою подстилку. Я иду следом и заглядываю в темную кладовую. Странно, почему нигде нет света.

- Мери?

Боковым зрением я замечаю в темноте силуэт человека. Внутри меня срабатывает какая-то пружина, я моментально напрягаюсь, дыхание учащается. Человек поворачивается и идет прямо на меня. Умом я понимаю, что никакой опасности нет, но... Все-таки надо было принять еще одну таблетку.

Луч света бьет мне в лицо, и я, чуть не вскрикнув, закрываю глаза рукой и оседаю на пол. Луч следует за мной.

- Кенни? Это ты? – раздается низкий женский голос.

Я резко выдыхаю и прихожу в себя. Поднимаю голову и, часто моргая, пытаюсь разлядеть ее лицо.

- Господи, женщина, не смей меня так пугать! Мне сразу в голову черт знает что лезет! – с облегчением говорю я.

- Это я тебя пугаю? Я вообще подумала, что это вор в магазин забрался. Ты чего так рано?

- Какой, к черту, вор, Мери! Я и пса с собой привел. Ну кто, кроме меня, мог к тебе прийти?

- Ой, пса-то я не заметила. Ладно, хватит уже на полу сидеть. Вставай, поможешь с электрощитком. Опять свет выключился. Наверное, пробки вылетели, - ворчит она, отводя фонарик в сторону.

Я поднимаюсь на ноги, повязываю фартук и иду вперед, пока не натыкаюсь на Мери. Приятно в кромешной тьме почувствовать человеческое тепло.

- Ты смотри, руки не распускай, - ворчит Мери.

Я смеюсь:

- Какие руки, Мер! Ты же мне, как мать.

- Кстати о матери, - подхватывает она, отодвигаясь. Ну вот, началось. – Она звонила сегодня в пять утра. Я сказала ей, что магазин открывается в десять, и что нормальные люди спят до восьми. И чтобы в следующий раз, когда ей захочется поболтать в пять утра, она званила тебе домой. Не понимаю, о чем она думает. Кен, позвонил бы ты ей, право слово. А то мне уже кажется, за эти два года я разговаривала с ней чаще, чем ты.

Я вздыхаю.

- Так оно и есть, Мер. Я не звонил ей с тех пор, как вернулся из Вьетнама.

Я слышу, как она останавливается и вздыхает в темноте.

- Зря ты так, Кен. Я знаю, каково лишиться ребенка из-за этой проклятой войны. Не заставляй свою мать переживать то же самое, при живом-то сыне.

Мне хочется раствоиться в темноте.

- Война здесь не при чем, Мер. Мать лишилась меня гораздо раньше.

Свет фонарика снова бьет мне в глаза, и Мери большой, крепкой рукой отводит мне волосы со лба.

- Ох, Кенни. Ты еще слишком молод, чтобы разочароваться в людях. Не надо так. Позвони матери. И перестань есть таблетки, которыми тебя пичкает доктор Крейг, - вдруг взрывается она и несильно бьет меня по лбу.

Рассмеявшись, я делаю шаг назад, уклоняясь от ее руки:

- Ладно, ладно.

Она убирает фонарик, поворачивается и бредет дальше.

- Ну, да, как будто ты меня послушаешь. Молодые никогда не слушают тех, кто старше и мудрее. Зачем? Они и так все знают лучше всех.

Мери находит электрощиток и включает свет. Я зажмуриваюсь. Жалобные завывания ламп дневного света сливают в один сплошной гул. Поморщившись, я заставляю себя открыть глаза и оглядеть кладовую. Сколько коробок! Новая партия товара, которую надо распаковывать. Я вздыхаю и перевожу взгляд на Мери, которая с видом победителя стоит рядом с распределительным щитком. Она высокая и крепкая. Изящной ее не назовешь, но у нее доброе сердце, и она довольно симпатичная. По крайней мере, думаю, она была симпатичной в молодости. Сейчас ей примерно столько же, сколько моей матери, и в рыжих волосах уже видны седые прядки.

Мери широко улыбается:

- Кен, какой ты молодец, что пришел пораньше. Может, сразу и начнешь распаковывать? А то еще надо успеть разложить все это по полкам. А я пока пойду, разберусь с кассой. Кен, сынок, ты хорошо себя чувствуешь? – вдруг спрашивает она, подходя ближе. - Ты сегодня какой-то бледный.

Я вспоминаю про машину, которая меня чуть не сбила, про фотографию в бумажнике и про таблетки.

- Да нет, все в порядке. Просто немного не выспался.

Она качает головой:

- Нельзя так перенапрягаться. Если ты себя плохо чувствуешь, позвонил бы и не приходил на работу.

Терпеть не могу, когда она на меня смотрит так, будто все понимает. Сын Мери погиб во Вьетнаме. Я не был с ним знаком, как, впрочем, и с кучей других ребят, погибших на войне. Ей так и не сообщили, что произошло, только прислали короткое уведомление, что парень погиб, исполняя свой долг. Командование часто так поступало, когда пыталось скрыть собствнные ошики, или когда солдаты погибали под огнем «дружественных вьентамских подразделений». Похоже, я в некоторой степени заменил Мери сына, у нее появился человек, о котором можно заботиться. Я ей очень благодарен за помощь и поддержку, но иногда это утомляет.

Мери качает головой и уходит из кладовой. Я отворачиваюсь и берусь за первую коробку, котору нужно распаковать. Овощи. Откуда-то издалека раздается звук сирены, он катится по улицам, сворачивает в переулки и наконец находит меня в подсобке магазина. Звук немного меняется, и я вспоминаю о малыше. Малыш. Я должен помнить.

Тогда все тоже началось с сирен.

* * * * * *

Прошло несколько недель с того момента, как я прибыл на базу Панг Нуан. Несколько недель мы сидели в напряженном ожидании, а заданий все не было и не было. В боевых действиях наступил перерыв, не надо было доставлять отряды десантников на передовую, не надо было забирать раненых с поля боя. Шу объяснил, что это нормально – то пусто, то густо. В сезон дождей мы могли оказаться запертыми на базе на несколько месяцев, дождь нагонял на всех такую тоску и уныние, что бои стихали – никому ничего не хотелось делать.

Вынужденное безделье мне уже порядком поднадоело. Кроме Шульдиха, Фарфарелло и лейтенанта со мной никто не общался, видимо, ожидая, что я и так погибну в первом же бою. Меня это не беспокоило. Я с удовольствием проводил дни в одиночестве, размышляя о том, что я узнал о Фудзимии, и о том, какое влияние это может оказать на меня. Какое влияние может оказать на меня он сам. Что–то в нем такое было, раз я ни о чем другом не мог думать.

Однако в тот день отдых кончился. Мы проснулись под вой сирены. Сигнал тревоги. Все по местам. Не успел я понять, что случилось, как уже в полной боевой готовности несся к вертолетным ангарам. Фудзимия бежал рядом, Шульдих и Фарфарелло – чуть впереди. В главном ангаре нас ждал Кудо, он собрал 326-ю роту вокруг себя и начал раздавать задания.

- У нас срочная спасательная операция. Несколько пехотных подразделений попали под обстрел снайперов Вьетконга(2) в двухстах километрах отсюда. Координаты получите в вертолете. Эти отряды выполняли боевого задание и ползали по джунглям уже месяц. Надо ли говорить, что они не в лучшей форме. Сегодня утром они напоролись на засаду вьетконговцев. Сверху поступило распоряжение: эвакуировать всех, кто еще жив. Действуйте с особой осторожностью. Местность там болотистая, джунгли густые, так что найти прощадку для посадки будет непросто. Стрелки, вам придется выложиться на все сто, вьетконговские снайперы не лыком шиты. Это все. Кто главный пилот, а кто помощник, вы знаете. По машинам, и доставьте ребят на базу.

326-я дружно отсалютовала и гаркнула: «Есть!» Все тут же бросились рассажиться по машинам.

- Хидака, Шу, задержитесь, - крикнул Кудо.

Мы переглянулись и подошли к нему.

- Сэр, - сказали мы одновременно.

Кудо ткнул в меня пальцем:

- Это твой первый вылет. Летать над джунглями под обстрелом не то же самое, что летать на учебной базе в какой-нибудь американской глубинке. Держись за Шульдихом и все время оставайся на связи. Если быстро освоишься, можешь действовать самостоятельно, но для первого раза лучше просто смотреть и учиться. Это все. И не рискуйте понапрасну. Вы оба.

Мы взяли под козырек и направились к своим вертолетам. Фарф и Фудзимия пошли следом.

- Присмотри за ним, Ран, - услышал я голос лейтенанта. – Я хочу, чтобы он вернулся живым.

- Хорошо.

Я оглянулся на Фудзимию, и, к моему удивлению, он тоже взглянул на меня и растерянно улыбнулся. Впрочем, улыбка исчезла так быстро, что я засомневался, не привидилось ли мне, но все равно почему-то стало легче.

Я занял свое место в вертолете, надел шлем и нашел нужную частоту. В наушниках тут же зазвучал голос лейтенанта Кудо – он делал перекличку.

- Трикстер?

- Готов!

- Джонсон?

- Готов!

- Рябчик?

- Готов, сэр.

- Шульдих?

- Мальчики, с вами я – всегда готов!

- Да, мы уже в курсе. – Даже я захихикал. – Хидака?

Я огляделся и понял, что не готов.

- Нет второго пилота, сэр.

- Какого хрена? У нас времени в обрез! – Было слышно, как лейтенант ругается с кем-то на том конце провода. Вдруг кто-то запрыгнул в вертолет и, задыхаясь, плюхнулся в кресло рядом со мной.

- Свонни, - недовольно поприветствовал я.

- Извини, Хидака. Я перепутал. Я твой второй пилот.

- Лейтенант Кудо? Я готов. Свонни только что появился, - сообщил я в микрофон.

- Наконец-то! Значит, все на местах. Примите координаты...

Мы вылетели с базы, я старался держаться справа от Шульдиха. Каждый раз, когда я поглядывал на его вертолет, видел в проеме люка Фарфарелло, который корчил нам рожи. Я подумал о своем стрелке и украдкой бросил взгляд на Рана. Он сидел на корточках за установленным рядом с люком пулеметом, положив одну руку на ствол, а другой опираясь о колено. Удивительно, насколько естественно он смотрелся, как будто самое обычное дело – вот так сидеть за пулеметом и ждать повода пострелять косоглазых. Он пристально разглядывал верхушки проплывавших внизу деревьев и время от времени выпускал по ним короткую очередь. Я заметил, что так же поступали и на других вертолетах: не то стреляли по чему-то подозрительному, не то просто отпугивали потенциального противника.

- Вот мы и на месте. Осторожно, не подлетай к очагам возгорания, - раздался в наушниках голос Шульдиха.

Я посмотрел вперед, на бесконечные джунгли и болота, и мне показалось, что они полностью объяты пламенем. На самом деле, кое-где горели небольшие костры, вспыхнувшие от попадания снарядов, но мне, еще совсем неопытному и неискушенному в таких делах, казалось, что мы спускаемся впрямо в ад. Небо моментально почернело, и стало нечем дышать от дыма и паров горящего напалма.

- Спустись пониже и лети медленно. Ищи место для посадки. Можешь садиться прямо на толпу людей, ничего страшного, разбегутся. Главное, не проколи бензобак о какую-нибудь хрень, торчащую из земли. Бывали такие случаи, сам видел. Если площадка кажется идеальной, не садись – все не то, чем кажется. Помни, что кругом полно вьетконговцев. – Шульдих отключил радио, и я почувствовал себя брошенным.

Свонни выглянул в боковой иллюминатор и стал подыскивать площадку. От рева винтов и непрерывной стрельбы можно было оглохнуть. Через несколько секунд я сообразил, что стреляют из нашего вертолета, и оглянулся на Рана – он залег за пулеметом и стрелял по деревьям, очередь за очередью. От дыма у меня начала кружиться голова.

Внезапно в зарослях слева грянул взрыв, в небо взвились языки пламени и осколки, и наш вертолет закрутило, как игрушечный кораблик в водовороте. Ран издал какой-то неопределенный звук, когда его впечатало в переборку. Оставалось только надеяться, что его не придавит пулеметом. Мы со Свонни пытались выровнять вертолет, который мотало из стороны в сторону. Наконец нам это удалось, мы спустились к самым верхушкам деревьев и продолжили поиски площадки. С меня градом катил пот, ладони стали липкими. Внизу под нами бегали люди, размахивали руками и кричали, но я не мог к ним спуститься. Надо было сначала найти подходящее место для посадки. Ведь должно же оно где-то быть среди всех этих зарослей и грязи!

- Есть! Есть! – закричал Свонни, указывая куда-то в сторону. – Вон там есть место. Не фонтан, конечно, но лучше все равно не найти. Давай туда, Хидака.

- Понял.

Пока я направлял капризную машину к просвету, который лишь с большой натяжкой можно было назвать поляной, Фудзимия строчил из пулемета так, как будто в этом был смысл его жизни. Не сбиваясь с ровного, четкого ритма, он выпускал очередь за оредью, очищая территорию, не давая вьетконговцем подойти слишком близко. Ему придется прикрывать нас, пока мы будем грузить раненых. Интересно, почему на этот чертов вертолет не поставили больше пулеметов?

Мы приземлились и стали ждать, что будет дальше. Я встревоженно поглядывал на Свонни, который сидел, затаив дыхание.

Не сводя глаз с зарослей, Фудзимия жестом подозвал нас. Свонни подполз к нему на четвереньках, и я последовал за ним, стаскивая с головы шлем.

- Ну, что скажешь? – громко спросил Свонни.

- Они скоро появятся. И приведут за собой «чарли»(3), - отозвался Фудзимия.

- Может, сигнальную ракету пустить? – продложил Свонни.

- И объявить всем джунглям, где мы, - сказал я. – Не стоит. А то «чарли» придут раньше наших.

Фудзимия кивнул:

- Пилот прав. Подождем. И подготовьтесь в погрузке раненых. Подозреваю, что их будет немало.

Ран на всякий случай выпустил еще пару очередей. Мы со Свонни заняли свои места и замерли в ожидании.

Ждать долго не пришлось. Сначала мы услышали их приближение: крики, стоны, выстрелы из винтовок., - а потом из-за деревьев слева от нас вышли солдаты и, казалось, принесли с собой целую тучу дыма.

Первым до вертолета добежал запыхавшийся парень в рваной, испачканной кровью форме.

- Слава Богу, мы вас нашли! Или это вы нас нашли. У нас много тяжело раненых, и у нас на хвосте «чарли».

- Да залезай же! – рявкнул Ран и затащил его на борт.

Неподалеку грянул еще один взрыв, и через секунду вертолет был окружен морем тянущихся, окровавленных рук, криками и стонами. Я чувствавал себя, как какой-нибудь Иисус Христос посреди храма. Десятки страждущих тянулись ко мне со всех сторон, я протягивал руки им навстречу и помогал забраться внутрь. Мимо меня пронесли бьющегося в судорогах солдата, его друг залез следом, подхватил окровавленное тело на руки и прижал к себе.

- Держись, Холливуд! Мы везем тебя домой. Теперь все хорошо. Прорвемся, дружище! – исступленно кричал он.

- Ага... Прорве...

По телу солдата прошла последняя судорога, в горле у него заклокотало, и изо рта хлынул поток темной, почти черной крови. Его друг, отчаянно всхлипывая, принялся звать его по имени. Кто-то из стоявших снаружи потянул тело к себе:

- Ему уже ничем не поможешь. Брось его, дай место живым!

Солдат закричал и судорожно вцепился в окровавленное тело, не переставая всхлипывать и звать друга. Наконец, с помощью нескольких человек удалось вырвать у него из рук тело погибшего и отбросить обратно в джунгли. Я в ужасе наблюдал за происходящим, автоматически помогая очередному раненому подяться на борт.

Мимо пронесли еще одного солдата, который буквально захлебывался криком. У него не было обеих ног, там, где в тело попала шрапнель, свисали только окровавленные лохмотья кожи. Какой-то рослый негр подхватил раненого, отнес в глубь вертолета и попытался успокоить, но тот не унимался. Он так и кричал, не переставая, всю дорогу до базы. Его крик до сих пор звучит у меня в ушах.

Вертолет был уже набит до отказа, окровавленные и израненные тела больше некуда было складывать. Я направился к своему креслу, как вдруг кто-то всполошился:

- А где наш малыш? Малыш, ты здесь?

Никто не ответил, только безногий продолжал кричать, да всхлипывал человек, у которого только что на руках умер друг.

- Мы без малыша не полетим, - заявил солдат и направился к выходу.

Свонни оглянулся со своего места:

- Мы не можем ждать! Места и так не осталось. Вы сами сказали, что за вами идут «чарли», у нас нет времени!

- Я без малыша не полечу! Можете меня здесь бросить, но я должен за ним вернуться, - отрезал солдат, разозлившись. Потом повернулся и с мольбой посмотрел на меня. – Ну, хотя бы две минуты, браток? Если за это время не вернусь, можете меня бросить. Я должен найти малыша. Ведь он же наш талисман, черт подери!

Остальные согласно закивали. Безногий продолжал кричать, а тот, что всхлипывал, зарыдал в голос.

Я посмотрел на Свонни. Потом на Рана. Тот отвел глаза:

- Твой вертолет, тебе решать.

Чем дольше мы думали, тем больше теряли времени:

- Давай, только быстро. Мы подождем. Ран, прикрой его.

Солдат кивнул, спрыгнул на землю и исчез в дыму.

Время тянулось невыносимо медленно. От запаха крови, пота и страха меня подташнивало. Воздух был полон дыма и еще какой-то гадости, от которой слезились глаза. Я изо всех сил старался не обращать внимния на крики раненого в хвосте вертолета, но получалось с трудом. Видимо, не только у меня.

- Господи, я так больше не могу! Заткните же его, кто-нибудь! Если он не замолчит, я его пристрелю, - закричал страшно худой солдат и попытался пробраться через тела раненых к безногому.

- А ну сядь на место, Адамс! Ты что, рехнулся? Никто никого не пристрелит. Сядь и успокойся, а то выкину на хрен из вертолета!

- Пусть он замолчит! – не унимался Адамс. – Я так больше не могу!

- Заткнитесь, вы все! – не выдержал я. – Я собственных мыслей не слышу. Вместо того, чтобы ругаться, лучше бы следили за лесом. Заткнитесь, ради Бога!

Ран сверкнул на меня глазами, но я не обратил внимания, подался вперед и попытался разглядеть что-нибудь в густом дыму. И вдруг в черном мареве действительно показался силуэт. Я завел мотор, готовясь к взлету. От движения винтов дым отступил, как воды Красного моря перед Моисеем. Солдат, который пару минут назад исчез в джунглях, бегом возвращался обрано, неся кого-то на плече.

Подбежав к вертолету, он сгрузил свою ношу, и пять пар рук потянулись к ней, бережно подхватывая и передавая тело. Я мельком взглянул на вновь прибывшего и отметил, что одна нога у него залита кровью. И, похоже, он ранен в живот. «Все напрасно», - подумал я. Этот проклятый малыш все равно не выживет.

- Малыш, ты меня слышишь? – позвал солдат, который принес его к вертолету.

- Да. Слышу. Джеф, - прозвучал в ответ на удивление бодрый и очень молодой голос.

- Держись, малыш. Ты ведь справишься, да?

- Конечно. Проще. Простого.

- Вот и молодец. Ничего, прорвемся.

Я запустил винты на полную мощность, и мы взлетели. Едва мы поднялись до верхушек деревьев, как на поляну высыпало несколько вьетконговцев в черной форме. Они успели сделать лишь пару выстрелов – Ран расстрелял всех до единого. Я еще никогда не видел, как умирают от пулеметной очереди. И не думал, что кровь может так выглядеть. Как алая лента, развевающаяся на ветру.

Я запел во весь голос «Rocky Raccoon»(4), чтобы заглушить крики из хвоста вертолета, эхом отдававшиеся у меня в сознании, и повернул к дому.

Игра на сигареты

После первого вылета снова потянулись однообразные дни. Каждое утро мы просыпались под сигнал подъема и выходили на плац строиться. После построения мы завтракали, после завтрака тренировались, после тренировки ходили не занятия, дежурили, потом снова шли в столовую – обедать. После обеда можно было заниматься своими делами до начала вечерней тренировки. Потом был ужин, и у нас оставалось еще немного свободного времени до отбоя. За первым вылетом последовали другие. Я больше не терял самообладания. Возможно, помогли таблетки, но я предпочитал думать, что это после разговоров с малышом я осознал: как бы трудно ни было, я могу что-то изменить к лучшему. Я нес ответственность за каждого окровавленного раненого, которого грузили в мой вертолет, и за каждого новичка с испуганными глазами, которого я доставлял на поле боя. Однако с каждым вылетом я чувствовал, что во мне становится все меньше и меньше человеческого, и что очередной погибший вызывает у меня все меньше и меньше сочувствия. Возможно, Фудзимия был прав. Так прошло несколько недель.

Почти все свободное время я проводил в лазарете, сидя на табуретке у кровати Оми, или болтал с лейтенантом Кудо. При этом всячески старался избегать Шульдиха и Фарфарелло. Я быстро обнаружил, что когда Максу и Джею становилось скучно, они моментально находили неприятности на свою голову и втягивали в них всех, кто имел несчастье оказаться поблизости. Больше всего они любили доводить капитана Кроуфорда до белого каления. Я еще ни у кого не видел такой изобретательности, как у Макса Вульфа. Где он умудрился достать ключи от офицерских душевых и порошок для быстрого приготовления желе, так и осталось для меня загадкой. Время от времени я предпринимал попытки завязать разговор со своим стрелком, но каждый раз терпел поражение еще на дальних подступах. Единственным человеком, на которого он согласен был тратить время, оказался наш лейтенант. Каждый раз, входя в офицерскую казарму и заставая их за разговором, я чувствовал себя третьим лишним. Но, несмотря на то, что мне не удавалось наладить с ним контакт, я думал о нем все чаще и чаще. Это меня порядком беспокоило, но я ничего не мог с этим сделать.

Единственное, что меня поддерживало и помогало не сойти с ума, - это разговоры с Оми. За то время, что я провел у его постели, сидя на жестком стуле и болтая о всякой ерунде, я довольно много о нем узнал. Он родился и вырос в Чикаго, у него было два старших брата, которые не попали в армейский призыв, а так же куча сводных братьев, сестер и двоюродных теток, при этом родственники японского и скандинавского происхождения все время ссорились. От его семейных баек я хохотал до слез.

- На семейных обедах всегда встает вопрос: что готовить – лутфиск (1) или суши. Бабушка с дедушкой могут ругаться часами, она – по-шведски, он – по-японски, совершенно не понимая друг друга. Ужасно смешно. Если б ты только видел, Кен, - закончил он, задумчиво глядя куда-то вдаль и вспоминая дом.

Я улыбнулся и кивнул:

- Было бы здорово. Может, и увижу когда-нибудь, как знать.

Он улыбнулся и перевел взгляд на меня:

- Да, было бы здорово. А твоя родня, Кен? Ты никогда о них не рассказываешь. Какие они?

Вопрос застал меня врасплох. Я растерянно моргнул и отвел глаза:

- Моя семья? Хм... Да, в общем-то, нечего рассказывать. Мама, папа, старшая сестра и старший брат. Мы теперь почти не общаемся. Перед моим отъездом мы... ну, короче, поругались. Можно сказать, меня выгнали из дома, - горько рассмеялся я. Сразу вспомнился дом и родители, обрывки споров и оскорбления. Наверное, по моему лицу было видно, о чем я думаю, потому что Оми взял меня за руку и крепко сжал, как в первый вечер, когда мы познакомились:

- Они были против того, чтобы ты поехал во Вьетнам?

Я посмотрел на наши переплетенные пальцы и покачал головой:

- Нет, дело не в этом. Мы не сошлись во взглядах на некоторые вопросы... В результате семья распалась, а я потерял самого дорогого для меня человека. Но я бы не хотел сейчас об этом говорить. Извини. Ты немного потерял. Ничего интересного, скукотища.

Оми резко сел, подался вперед и заглянул мне в глаза:

- Сомневаюсь. Ты мне расскажешь когда-нибудь? Я бы очень хотел услышать твою историю. Правда.

Я взглянул на малыша и на секунду растерялся от того, каким искренними были его голубые глаза. А вдруг Оми Цукиено сможет меня понять? Вдруг он как раз тот человек, которому можно рассказать все? Мне очень хотелось поделиться с ним, да хоть с кем-нибудь, но риск был слишком велик. Интересно, что сейчас делает Юрико Асакава? И какая погода в Канаде?

- Кен?

Я потряс головой:

- Что? Извини, ты что-то сказал?

- Нет, ничего. Просто у тебя был такой отрешенный вид. Где ты был? – спросил Оми, склонив голову набок.

Я слабо улыбнулся:

- Нигде. Просто задумался.

- Хм... Так ты когда-нибудь расскажешь мне о семье?

Я на секунду задумался, а потом медленно кивнул:

- Когда-нибудь... Но не сейчас.

Оми улыбнулся и сжал мою руку.

- Хорошо. Обещаешь?

-Конечно, обещаю.

Я узнал, что Оми взяли в армию из-за роста. Всего 165 сантиметров, невысокий, как ни крути, но это-то и нужно было военным. Вьетконговцы часто хранили боеприпасы в прокопанных в земле норах, а малышам вроде Оми приходилось пробираться в эти лазейки и уничтожать всех и все, что там было. Каждый раз, влезая в нору диаметром сантиметров 50, он мог напороться на гранату, дуло винтовки или штык. Иногда Оми рассказывал о заданиях, на которых он бывал, о том, как они с отрядом прочесывали джунгли, как его однополчане взрывались на вьетконговских минах, и о том, как безумно темно в подземном тоннеле. Когда он вспоминал об этих кроличьих норах, его начинало трясти, и он смотрел в пространство невидящим взглядом.

Я не любил, когда он вспоминал об этом, и старался отвлечь его какой-нибудь шуткой. Он улыбался и заливисто хохотал, подозреваю, только для того, чтобы успокоить меня.

С каждым днем я все больше и больше привязывался к малышу. Одно его присутствие, его болтовня, его благодарность за спасенную жизнь помогали мне не погрязнуть в депрессии, приступы которой особенно остро ощущались по вечерам. Он всегда легко и искренне улыбался, всегда был дружелюбным. Он стал для меня младшим братом или лучшим другом. С тех пор, как я ушел из дома, я еще ни к кому не испытывал такой привязанности. Приятно было думать, что у меня появился близкий человек, и знать, что я кому-то нужен.

* * * * * *

Я так задумался, вспоминая малыша, что не заметил, как распаковал всю партию товара. Пустые коробки свалены в углу, остается только их разрезать и утрамбовать. Видимо, это мое следующее задание. Странно, почему я сегодня так много думаю о Вьетнаме? Обычно я стараюсь не вспоминать, но почему-то сегодня мысли снова и снова возвращаются к тем дням.

Закрываю лицо руками и делаю глубокий вдох. Зря я это. Опять сорвусь. Потеряюсь в темных закоулках памяти. Но мысли снова и снова возвращаются к тем дням. Зачем? Вспоминать, надеяться, мечтать, чтобы он был рядом, - от этого с ума сойти можно. Пожалуй, если бы не лекарства, я бы давно свихнулся. Не так уж много нужно, чтобы... Не так уж много нужно.

Чья-то рука ложится мне на плечо, и я вздрагиваю. Я даже шагов не услышал. Резко поворачиваюсь, сердце стучит, как бешеное.

- Кен, принял бы ты успокоительное. - Девушка улыбается и примирительно поднимает руки.

Я резко выдыхаю.

- Господи, Патриция, никогда больше так не делай.

Патриция совсем молоденькая – 20 лет. Она учится в колледже и подрабатывает здесь, в магазине. Не представляю, как этого скудного заработка хватает ей на жизнь, но она как-то выкручивается. Она высокая и симпатичная, очень худая, и у нее абсолютно прямые волосы. Утюгом она их гладит, что ли? Она работает в магазине почти год, и мне давно надо было бы к ней привыкнуть, но почему-то в ее обществе мне немного неуютно. Может, из-за того, что она положила на меня глаз, и чем больше я стараюсь держать дистанцию, тем назойливей она становится. Не понимаю я таких людей. Хотя... Вспоминается Ран.

Она подходит ко мне вплотную и заглядывает в глаза:

-Неважно выглядишь, Кен. Ты здоров?

Делаю шаг назад:

- Да. Все в порядке. Только не надо не меня наседать.

Она недовольно морщит носик и поворачивается, чтобы взять фартук.

- Ну, извини. Ты, похоже, не в настроении для беседы, так что я пойду работать, а ты сиди здесь один.

С этими словами она уходит, и я с облегчением вздыхаю.

Банзай поднимает голову с подстилки и вопросительно смотрит на меня. Сажусь на корточки рядом с ним, чешу его за ухом, бормочу всякую чушь, а он лижет меня в лицо. Наконец я встаю и направляюсь к груде коробок, которые надо разрезать.

Достаю из заднего кармана складной нож, выдвигаю лезвие, слой за слоем режу оберточную бумагу, превращая коробки в стопку картона. Вдруг нож соскальзывает и разрезает мне ладонь. Охнув от неожиданности, роняю нож и хватаюсь за пострадавшую руку, чтобы осмотреть порез. На ладони уже появляется тонкая ниточка крови. Подношу ладонь к губам и слизываю алые капли. От вкуса крови голова идет кругом. На секунду закрываю глаза, ощущая на языке резкий металлический привкус. Пожалуй, лучше сесть.

Возвращаюсь к Банзаю и буквально падаю рядом с ним. Кладу голову ему на бок. Пес поскуливает, но быстро успокаивается.

Я смотрю в потолок, и мысли мои уносятся в прошлое, туда, куда гонит их металлический привкус крови.

* * * * * *

Был обычный вечер, такой же, как все вечера на базе. Я тогда еще не знал, что этот вечер круто изменит мою жизнь, и неторопливо шел в зал отдыха, напевая себе под нос «Eve of Destruction».(2) Зал отдыха располагался в длинном бетоном здании, внутри было несколько столов для игры в карты, бильярдный стол и радио. Развлечений немного, но лучше, чем ничего. В задней части была подсобка, где хранились бильярдные шары и прочие «аксессуары», а также проекторная. Если везло, по пятницам нам показывали какие-нибудь глупые фильмы тридцатых-сороковых годов, а если не везло – новости. Вид толпы, размахивающей плакатами и протестующей против нашего существования, едва ли способствовал поднятию боевого духа. Дома почти ничего не менялось: хиппи по-прежнему нас ненавидели, а всем остальным, похоже, было наплевать.

Я понятия не имел, что буду делать в зале отдыха. Просто Оми не оказалось в лазарете, что мне несколько беспокоило, да и лейтенанта Кудо нигде не было. Не знаю, почему, у меня возникло нехорошее подозрение, что они прячутся где-то вместе.

- Хидака! Ты-то нам и нужен!

Я обернулся на голос и увидел на другом конце зала Шульдиха. Он стоял у карточного стола и махал мне рукой. Я посмотрел на него с сомнением и перевел взгляд на компанию, сидевшую за столом. Фарфарелло (кто бы сомневался), Свонни и, как ни странно, Фудзимия. Я направился к ним и остановился чуть поодаль, ожидая, что скажет Шу.

- Ну?

- Бери стул. Будешь с нами в карты играть – заявил Шульдих, ослепительно улыбаясь.

- Во что играете? – спросил я, просто чтобы что-то сказать.

- В покер, конечно. Ну, давай, нам нужен еще один игрок, а Адамсон с Трикстером улетели на задание. Бери стул, - настаивал Шульдих.

- Может, он не хочет. – Фарф говорил так тихо, что становилось не по себе. – Он, наверное, только в Ма-Джонг играет или в китайские шахматы. Правда, япошка?

- Конечно, Джей. А ты только тем и занимаешься, что на дубинках дерешься да овец гоняешь, - отозвался я.

Все усмехнулись, даже Фарф... Даже Фудзимия. Я следил за ним краем глаза: он слегка покачал головой и улыбнулся. Я снова повернулся к Шульдиху:

- А на что играете?

- На сигареты, - ответил он, указывая на кучки сигарет перед игроками.

Я покачал головой.

- Вопрос закрыт. Мне нечего ставить, я не курю.

Только я собрался уходить, как Фудзимия со вздохом поднялся и полез в задний карман брюк. Не глядя на меня, он положил на стол пачку сигарет и указал на свободный стул.

- Садись, Хидака. Будем играть.

Несколько секунд я тупо на него пялился, не понимая причины столь странного поведения. Неужели он действительно хочет, чтобы я сыграл с ними? Неужели он готов рискнуть и узнать меня получше, или даже подружиться со мной? Неужели - не приведи господь! - его защитная броня дала трещину? Ай-ай-ай!

Наслаждаясь собственным сарказмом, я взял стул и сел спиной к двери.

- Спасибо, Фудзимия. Похоже, вам действительно позарез нужен игрок, раз уж ты пригласил мне поучаствовать, и даже сигареты одолжил, - съязвил я.

Некоторое время он смотрел на меня безо всякого выражения, а я пытался определить, что же он на самом деле думает. Потом он отвернулся, взял сигарету из кучки на столе и зажег. Затянулся и выдохнул дым в мою сторону.

- Дело не в этом. При таком раскладе я смогу забрать не только свой выигрыш, но и твой. Раз ты все равно не куришь.

Я вежливо улыбнулся:

- Очень мило.

Шульдих помахал рукой, разгоняя дым от сигареты Фудзимии, и прервал наш разговор:

- Ладно, а теперь заткнитесь и не отвлекайтесь. Мы начинаем...

Договорить он не успел, потому что за моей спиной раздался радостный вопль.

- Кен! Вот ты где! Смотри, меня сегодня выписали!

Я повернулся, не веря своим ушам. Это же голос малыша! И действительно – Оми, широко улыбаясь и слегка прихрамывая, шел к нам. Он был одет в форму, даже кепку не забыл. Рукава были закатаны до локтей, куртка расстегнута, и жетоны на груди ярко вспыхивали, когда на них падал свет. Все, кто был в зале, оглянулись на его окрик. Я слабо улыбнулся.

Он подошел к нашему столу, остановился позади меня и обнял за шею. Я почувствовал, как краснею, понимая, что все сейчас смотрят на нас с Оми. Я похлопал его по плечу и попытался высвободиться из объятий.

- Отлично, малыш. А ты уверен, что тебе уже можно бегать по базе? – спросил я с улыбкой.

Он ухмыльнулся и растрепал мне волосы, что выглядело довольно странно.

- Конечно, уверен. Доктор Мэдисон осмотрел меня сегодня утром и выписал. Я уже разговаривал с капитаном Кроуфордом. Меня наградят медалью «Пурпурное сердце»!(3) И как только придут все бумаги, меня демобилизуют. Я поеду домой, и мне больше не придется лазать по кроличьим норам! – Он почти кричал от радости и крепко сжимал мою руку.

Я улыбнулся и бросил взгляд на сидящих за столом. Все с любопытством смотрели на нас. Точнее сказать, глазели.

Через секунду это заметил и Оми. Он повернулся к остальным и широко улыбнулся.

- Хидака, это кто? – поинтересовался Шульдих, приподняв бровь.

- Э... Извините, я не представил. Это Оми Цукиёно. Он из тех пехотинцев, которых мы эвакуировали на моем первом вылете. Малыш, которого мы подождали. Я навещал его в медчасти.

- Вот как? – удивленно переспросил Фудзимия. Он подался вперед и уставился на Оми.

Некоторое время они так и смотрели друг на друга, а я переводил взгляд с одного на другого.

- Кхм… Это Ран Фудзимия, мой стрелок, - промямлил я.

Оми снова заулыбался и протянул руку:

- Правда? Спасибо, что прикрывал нас, пока вы ждали. В том, что я жив, есть и твоя заслуга. Спасибо! Я, правда, очень рад.

- Ну, еще бы, - немного мрачно улыбнулся Ран, но протянутую руку пожал.

Взгляд малыша остановился на зажженной сигарете, и он потянулся к ней:

- Можно? Всего одну затяжку?

У Рана брови поползли вверх. Остальные рты пооткрывали от удивления. Ран хмыкнул и, пожав плечами, отдал сигарету:

- Валяй.

Оми просиял, взял окурок двумя пальцами и привычным движением поднес к губам. Затянулся, закрыл глаза, задержав воздух в легких, а потом медленно выпустил дым со вздохом истосковавшегося влюбленного. Запрокинул голову и прошептал, с наслаждением потягиваясь:

- Господи, как давно я об этом мечтал!

Тряхнув головой, он протянул сигарету Фудзимии.

Ран посмотрел на малыша, потом на сигарету и покачал головой:

- Оставь себе.

- Можно? Спасибо! С меня причитается. Уже во второй раз, - обрадовался малыш. Он сел на стул рядом со мной, поставил одну ногу на сидение, обхватил колено руками и улыбнулся всем присутствующим. Он снова затянулся, и сигарета так и осталась у него в зубах. Ребята некоторое время с удивлением смотрели на него, а потом рассмеялись.

Я тоже рассмеялся и закончил представлять присутствующих.

- Оми, это Шульдих, это его стрелок Фарфарелло, это Свонни. И все остальные члены 326-й транспортно-десантной роты. Мы собираемся играть в карты. Хочешь с нами?

Оми с интересом посмотрел на лежащую на столе колоду.

- Конечно. А во что вы играете?

- В покер, малыш. А ты что, умеешь играть? – встрял Шульдих.

Оми посмотрел на него, прищурившись:

- Конечно. Хотите, чтобы я сдал?

Все снова засмеялись, но Шу кивнул и подвинул колоду к Оми:

-Валяй, малыш, но у тебя нет сигарет. Мы играем на сигареты.

Оми пожал плечами:

- Значит, буду играть в кредит до первого выигрыша. Надеюсь, вы не против?

Фарф и Шульдих удивленно переглянулись, Свонни схватился за голову.

- Не против. Но учти, что у кредита есть предел.

Малыш снова пожал плечами.

- Не страшно. Я за рамки не выйду.

Я похлопал Оми по спине:

- Фудзимия одолжил мне пачку. Хочешь, поделим пополам?

- Нет, спасибо, - покачал головой малыш и потянулся за картами. Он разделил колоду на две стопки, перетасовал, разложил дорожкой и снова собрал, - все это за одну секунду, карты буквально летали у него в руках, поблескивая на свету. Тщательно перетасовав колоду, Оми протянул ее Шульдиху снять и начал раздавать карты.

- Ну что ж, джентльмены, начинаем самую знаменитую игру Чикаго...

В следующие два часа Оми с легкостью обыграл нас всех в покер. Перед ним возвышалась целая гора сигарет, как награда за долгие дни воздержания в медчасти. Свонни проигрался вчистую. Он вздохнул и встал из-за стола, потирая виски:

- К черту. С меня хватит. Кури, малыш, наслаждайся. И напомни мне больше никогда не играть с тобой в карты. – Он усмехнулся, потрепал Оми по голове и вышел.

Малыш захихикал и подмигнул мне.

У меня осталось три сигареты, я отдал их Рану, беспомощно разводя руками.

-Вот и весь мой выигрыш, Фудзимия. Похоже, ты прогадал, одолжив мне целую пачку.

Ничего не ответив, он аккуратно положил мои сигареты радом с горсткой своих. Джей и Макс недовольно ворчали себе под нос, собирая свой выигрыш – четверть пачки на двоих.

- Что, больше не будем играть? – спросил Оми, оглядываясь.

- Нет, малыш, с нас хватит, - проворчал Шу.

- Ну вот, только я вошел во вкус... – разочарованно протянул малыш.

- Мы заметили, - отозвался я, хлопнув его по плечу. Он засмеялся и перебросил Фудзимии одну сигарету из своего выигрыша.

- Я тебе должен был, возвращаю, - пояснил он. Фудзимия кивнул и добавил сигарету к своей кучке.

Мы некоторое время сидели молча, думая каждый о своем. В принципе, я уже мог встать и уйти, но подниматься не хотелось, и я решил посидеть еще немного в компании. Оми и Фарфарелло с любопытством разглядывали друг друга. Через некоторое время я заметил, что Шульдих беспокойно ерзает на стуле. Это означало, что нас ожидают неприятности. Шу потянулся, зевнул, огляделся по сторонам, оценивая, кто еще остался в зале, и, наконец, наклонился над столом, жестом приглашая нас придвинуться поближе.

- У меня появилась одна мысль, - издалека начал он.

- Как ей, должно быть, одиноко в твоей голове, - фыркнул Фудзимия.

Шу сверкнул на него глазами:

-Это слишком старая шутка, чтобы быть смешной, Ранни.

- Рассказывай уже, что ты придумал, Макс, - проворчал Фарфарелло, приподняв тонкую, абсолютно белую бровь.

- Не хотите ли вы слинять ночью с базы?

Все переглянулись и снова воззрились на Шульдиха, ожидая объяснений. Он молчал, так что я, наконец, спросил:

- Что конкретно ты предлагаешь?

Шульдих хищно улыбнулся и тряхнул волосами:

- У меня наклевывается план на тему того, как смотаться за ночь в Санг Чо-на и обратно, чтобы никто не заметил. Официальное увольнение еще не скоро – в конце месяца. Я предлагаю не ждать так долго и оттянуться по полной уже сегодня. Шикарный план, никакого риска. Кто же откажется от такой возможности?

Джей тихо захихикал и посмотрел на Шульдиха с интересом. Ран хмыкнул и откинулся на спинку стула.

- Я пас, - отрезал он.

- Даже не надейся, Фудзимия, - зашипел Шульдих. – Нам понадобится твоя помощь. Кроме того, за тобой должок...

Ран ничего не ответил, только поджал губы и снова придвинулся к нам.

Оми переводил взгляд с Шульдиха на меня и обратно:

- Мне, наверное, не стоит... Я ведь даже не из вашей части.

- Тем более, - усмехнулся Шу. - Даже если тебя поймают, что с тобой могут сделать? Демобилизовать? Смешно! Кроме того, и твоя помощь нам понадобится. Так что ты в деле.

Оми эти доводы не убедили, и он снова вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами – едва ли у меня был выбор. Зная Шульдиха, я мог предположить, что он потащит меня за собой, даже если я буду кричать и упираться. Шульдих хихикнул, кивнул, облизал губы и начал заговорщеским шепотом:

- Итак, мой план...

Отбой был каждый вечер ровно в девять. Электрогенераторы останавливались, водяные насосы отключались, главные ворота запирались, а все солдаты отправлялись в бараки, где и оставались до утра. После отбоя вся база погружалась в кромешную тьму. Этот вечер не стал исключением – весь свет после отбоя погас, вот только далеко не все солдаты отправились в бараки. Как раз наоборот.

Мы с Фарфарелло в промокшей от ночной росы форме притаились у главных ворот, ожидая двух событий. Во-первых, должен был появиться малыш с ключами, во-вторых, должны были появиться Ран с Шульдихом и подкатить джип капитана. План заключался в следующем: мы с Фарфарелло стоим на шухере у ворот; Оми, пользуясь своим маленьким ростом и приобретенными на фронте навыками, пробирается в офицерский корпус и заимствует у капитана ключи от его армейского джипа и от главных ворот. Тем временем Ран и Шульдих должны пробраться к упомянутому джипу, поставит его на нейтральную передачу и, не заводя мотор, откатить со стоянки радом с офицерским корпусом к главным воротам. Когда и джип, и ключи прибудут к месту встречи, мы отопрем ворота, отправим Оми вернуть ключи, а сами откатим джип на четверть мили в сторону поселка и будем ждать малыша.

План был просто ужасный. Мы могли проколоться на любом этапе. Но почему-то все прошло гладко, и уже в четверть десятого Оми, прихрамывая, догнал джип, забрался на заднее сидение, и мы рванули в Санг Чо-на.

До деревни было миль двадцать по разбитой проселочной дороге. Шульдих гнал так, что мы добрались меньше чем за полчаса, зато я чуть не заработал инфаркт. И, судя по лицу Оми, не я один.

Санг Чо-на был обычной вьетнамской деревушкой. Деревянные домишки чередовались с цементными, жестяные крыши – с соломенными, отчего поселок производил впечатление лоскутного одеяла. В деревне был рынок, где можно было купить целую курицу, живую или мертвую, и еще несколько «магазинчиков», если их можно было так назвать. На улочках обычно было полно мопедов и велосипедов, на которых жители разъезжали туда-сюда по делам. Что у них были за дела и куда они так спешили, я понятия не имел, потому что меня, как и всех остальных солдат базы Панг Нуан, интересовало в этом поселке только одно место – «У Вилли Нг: Американский бар».

Не могу сказать, насколько «американским» был этот бар, но здесь, по крайней мере, можно было попытаться скрыться от военных будней. Бар был оформлен на манер салуна с Дикого запада или, скорее, на манер салуна из старого вестерна. Лестница за барной стойкой вела на второй этаж, где были отдельные номера. Нг держал небольшой штат проституток, которые делали минет за пять долларов. Десять долларов, если хочешь, чтобы тебе отсосали в отдельной комнате. За пятнадцать долларов можно было снять комнату на втором этаже и проститутку, которая будет «любить тебя долго», а за двадцать долларов можно было снять комнату без проститутки. Не знаю, какой логикой руководствовался Вилли Нг, составляя этот прайс-лист, но никто не жаловался.

Вилли, похоже, считал, что американские солдаты пьют исключительно Jack Daniels.(4) До приезда во Вьетнам я не особенно любил виски, но у Вилли Нг каждый второй стакан подавался американским солдатам бесплатно (моя национальность вызвала некоторые сомнения, но, в конце концов, номерной жетон оказался достаточным доказательством), и, скажем так, аппетит пришел во время еды.

Шульдих ударил по тормозам и выключил двигатель. Мы остановилась прямо посреди улицы перед баром Вилли Нг. Шу и Фарф вскочили со своих мест и уже через секунду стояли на пыльной проезжей части. Я встревожено посмотрел на Рана, но он выглядел еще мрачнее, чем обычно, и я не решился ничего сказать. Он встал, оперся о трубу каркаса и перемахнул через борт автомобиля. Я последовал его примеру и чуть не потерял равновесие. В целом, я решил, что справился неплохо, принимая во внимание, что я впервые в жизни прыгал из джипа. Я обернулся к Оми, но малыш по-прежнему сидел в машине, глядя прямо перед собой, как будто не понимал, где находится.

- Эй, Оми? – позвал я и потряс его за плечо.

- Что? А, Кен. Извини, я, кажется, немножко... отключился, да? – виновато улыбнулся он.

- Ага, - усмехнулся я. – Ты хорошо себя чувствуешь?

Он опустил глаза и задумчиво кивнул:

- Вроде да. Только, знаешь, нога болит, и как-то так... зябко, и слабость небольшая.

Я похлопал его по плечу:

- Ничего удивительного. Тебя ведь только сегодня выписали, ты несколько недель провел в госпитале. Надо было отговорить Шульдиха и не брать тебя с собой.

Оми поднял голову, сверкая глазами:

- Я сам могу о себе позаботиться. Нечего со мной нянчиться, я не ребенок!

Я убрал руку с его плеча и сделал шаг назад:

- Ого! Ты чего?

Он снова опустил глаза и покачала головой:

- Не знаю. Забудь, Кен. Извини. Не поможешь мне выбраться?

Я улыбнулся и подал ему руку:

- Конечно.

Шу поймал на улице какого-то черноглазого мальчишку, дал ему доллар и велел сидеть на капоте джипа и отгонять других черноглазых детишек. Мальчишка посмотрел на Шульдиха с отвращением, но доллар взял и забрался на капот джипа.

- Ну что, парни, идем! – гаркнул Шульдих, хлопнув нас с Фудзимией по спине. – Оттянемся по полной! Добро пожаловать к Вилли Нг, Хидака.

На пороге нас уже встречал сам Вилли - необыкновенно высокий, лысоватый вьетнамец с прической в стиле Элвиса Пресли, с нелепыми усами и пожелтевшими зубами. Взгляд у него был внимательный и расчетливый, а от улыбки мурашки бежали по спине. Пожалуй, самым точным определением для господина Вилли Нг было – скользкий тип.

- А, проходить, проходить! Добро пожаловать, мистер Шульдих, его друзья. Но как же так? Сегодня нет увольнительная. Может, вы прокрадываться и нарушать? Ай-ай-ай! – он захихикал, держась за живот, а потом разгладил усы. Я мельком подумал, не накладные ли они.

- Может, да, а может, и нет, Вилли. Если ты хочешь, чтобы мы пили твое пойло, держи язык за зубами, - отозвался Шульдих, хитро улыбаясь.

- Конечно, кончено. Капитан не друг Вилли Нг. Зачем Вилли будет ему говорить? Нет, нет. Проходите и садитесь. Садитесь и пейте. Пейте и может... А? – он приподнял бровь и хитро подмигнул, потом снова рассмеялся, обнял Шу и Фарфа за плечи и повел в зал. Оми, Фудзимия и я пошли следом.

В баре почти никого не было. Будь в тот вечер официальное увольнение, в зале плюнуть бы было некуда, но тогда единственными посетителями оказалось несколько местных фермеров, решивших отдохнуть от семейных забот. Несколько человек сидели за барной стойкой, несколько – за столиком в глубине зала. Все они погладывали на нас с неприязнью, но я старался не обращать внимания.

Мы сели за небольшой круглый столик, и Вилли застыл рядом с нами, ожидая заказа.

- Ладно, всем по стакану виски, - заявил, наконец, Шульдих. – Первая порция за мой счет, вторая – бесплатно.

Вилли понимающе улыбнулся и поспешил выполнять заказ. Джей решил рассказать какой-то старый глупый анекдот, но забыл самую главную фразу. У Фудзимии был такой вид, как будто он сейчас разнесет этот барак к чертям, а Оми глазел по сторонам с интересом и восхищением мальчишки, нашедшего сказочный пряничный домик. И выражение его лица мне категорически не нравилось.

Наконец принесли выпивку. Оми заглянул в свой стакан и прошептал:

- Я еще никогда не пил виски.

Шу одним глотком осушил свой стакан, перегнулся через стол и смерил Оми скептическим взглядом.

- Ты хочешь сказать, что дымишь, как паровоз, играешь в покер, как заправский шулер, и никогда в жизни не пробовал виски? Ни хрена себе! Пей, малыш, тебе еще многому предстоит научиться.

Оми глянул на меня и улыбнулся:

- Похоже, он прав.

Я только пожал плечами, взял свой стакан и сделал глоток. Не то чтобы мне хотелось виски, но я надеялся, что выпивка поднимет мне настроение.

- Вот что я тебе скажу, Оми, - подключился к разговору Фарфарелло. Он цедил слова, почти не раскрывая рта, и от этого голос звучал жутковато. – Пей, как я, одним глотком все сразу. Самый правильный способ пить виски. Пойдет, как по маслу.

С этими словами Фарф опрокинул свой стакан так же, как до него Шульдих, облизнулся и довольно крякнул.

Оми эта демонстрация не слишком убедила, но он пожал плечами и взял стакан.

- Ну, - сказа он тихо, глядя на янтарную жидкость, - поехали. До дна!

Не успел я его остановить, как он уже опрокинул в себя целый стакан. Шу с Фарфом замерли, в предвкушении глядя на малыша, а Ран покачал головой и проворчал что-то неодобрительное.

Как только Оми опустил стакан, его лицо покраснело, побледнело, позеленело, глаза стали круглыми, как блюдца, и она судорожно закашлялся. Должен признать, выглядело это довольно забавно. Малыш наклонился вперед и вцепился в край перепачканного стола.

- Я... Мне... Воды! – с трудом выдавил он, задыхаясь, как вытащенная из воды рыба.

Шу с Фарфом загоготали, стуча по столу, даже Фудзимия усмехнулся. Шульдих встал, подошел к Оми и ободряюще похлопал его по спине:

- Ай да молодец! Малыш, с тобой не соскучишься. Давно я так не смеялся. Подожди, я тебе воды принесу, хотя, на мой взгляд, виски безопаснее.

Оми снова закашлялся и энергично закивал головой. Шульдих еще раз хлопнул его по спине и не спеша направился к бару. Вернулся он со стаканом воды и полуодетой женщиной. Ее профессия не вызывала ни малейших сомнений. Я видел немало проституток на улицах Сан-Франциско и научился их узнавать: килограмм косметики, короткая юбка, стойкий запах дешевых духов и какая-то особая расхлябанность движений, из-за чего женщина больше походила на тряпичную куклу. Очевидно, от национальности эти признаки не зависели.

Шу подмигнул нам и поставил стакан с водой перед малышом, который все еще кашлял.

- Ребята, это Пхи-Ан, одна из новых девочек Вилли. Пхи-Ан, поздоровайся с ребятами, - сказал Шу, ущипнув ее за задницу.

Он наклонилась к нам и улыбнулась, демонстрируя отсутствие нескольких зубов.

- Сосать-сосать, пять доллар. Моя любить тебя долго, - пропела она.

- Разве не прелесть? - расхохотался Шульдих. - Спорим, она больше ни слова по-английски не знает. Но, черт возьми, мы же ее сюда не болтать позвали.

Фарфарелло громко рассмеялся, откинувшись на спинку стула:

- С этим не поспоришь.

- Очень мило, Шульдих, - неодобрительно отозвался я, болтая виски в стакане. Оми ничего не сказал - пил воду, а Фудзимия только презрительно смотрел в пространство.

Шульдих плюхнулся на свое место и усадил женщину себе на колени. Она с готовностью обняла его за шею и промурлыкала:

- Солдатик.

Шульдих провел пальцем по ее шее и дунул ей в ухо.

- Шу, снял бы ты комнату, - попросил я, для пущего эффекта делая вид, что меня вот-вот стошнит.

- Ну, вот еще, лишние бабки платить! – возмутился он. – Зачем тратить десять долларов, да еще и тащиться на второй этаж, если можно получить то же самое за пять, не сходя с места?

При этих словах Оми поперхнулся водой и снова закашлялся. Я автоматически похлопал его по спине и возмущенно взглянул на Шульдиха:

- Ты шутишь, да? Неужели она будет тебя обслуживать прямо здесь, при... при всех?

Шу и Фарфарелло переглянулись и пожали плечами.

- А что такого? Минет – это всего лишь минет, и мне плевать, кто и где его делает. Она будет под столом, ты ее даже не увидишь. Хочешь, я за вас с малышом тоже заплачу, раз уж вы здесь впервые, - примиряюще сказал Шульдих.

Я настолько растерялся от такого предложения, что не смог сразу сообразить, как отказаться. Фудзимия со стуком поставил стакан на стол и поднялся.

- Я пошел на улицу. Когда вы кончите, может, мы, наконец, поедем в часть и успеем немного поспать до подъема, - процедил он сквозь зубы и вышел.

- Да ладно тебе, Ранни! Ты что, обиделся, что я не предложил и за тебя заплатить? – крикнул Шульдих ему вслед и рассмеялся.

Тем временем Вилли принес нам вторую порцию виски. Оми, не обращая ни малейшего внимания на Шульдиха, уставился в свой стакан, как загипнотизированный. Я заметил, что Ран не допил свою первую порцию, выплеснул остатки в стакан со второй порцией, проделал то же самое со своим виски и, взяв оба стакана, направился к выходу.

- Эй, Хидака, ты куда? – окликнул Шульдих.

- На улицу. Как-то, знаешь ли, не тянет смотреть, как тебе будут отсасывать, но все равно спасибо за предложение.

На улице было темно и тихо. Воздух по-прежнему был влажным, но без палящего солнца дышалось гораздо легче. Фонари вдоль улицы тускло мерцали и горели явно из последних сил. Где-то хлопнула дверь. Легкий ветерок оказался очень кстати, он дул вдоль улицы, как по каньону, ерошил мне волосы и теребил куртку. Я увидел посреди улицы наш джип и прислонившегося к нему Фудзимию. Он курил, сигарета тлела в темноте оранжевой точкой и вспыхивала ярче, когда он затягивался. Я немного понаблюдал, как ветер играет облачками дыма, и направился к Рану.

Не говоря ни слова, я протянул ему стакан, а сам присел на капот и хлебнул виски. Наверное, Ран отпустил нанятого Шульдихом мальчишку, а может, тот сам сбежал, как только взял деньги. Не знаю. Но никого, кроме нас, на улице не было.

Ран некоторое время смотрел на меня, но в темноте я не мог определить выражение его лица. Потом он сделал глоток и снова затянулся сигаретой.

- Что ты здесь делаешь?

Я пожал плечами и хлебнул еще.

- Не знаю. Видимо, мысль о том, что беззубая вьетнамская шлюха будет отсасывать всем по очереди, меня не вдохновила. И мне не все равно, кто и где делает мне минет, так что я решил пойти составить тебе компанию.

Он усмехнулся.

- Не помню, чтобы я приглашал тебя составить мне компанию.

Я кивнул. Ничего другого я и не ожидал.

- Кончено, не приглашал. Это разрушило бы так тщательно созданный имидж бесчувственной скотины. Извини, я чуть не забыл, что ты предпочитаешь изображать из себя обиженного жизнью, бессердечного эгоиста.

Я буквально чувствовал, как он сверлит меня гневным взглядом.

- Ты не знаешь, каково мне пришлось.

Я усмехнулся и взболтал виски в стакане.

- Ну, откуда мне знать! Ты ведь единственный, кому приходилось терять то, что ему дорого. Тяжело, наверное, быть самым несчастным человеком на земле. Прими мои соболезнования. – Я покачал головой и посмотрел на него с деланным сочувствием.

Я был уверен, что получу за это по физиономии, поэтому вздрогнул от неожиданности, когда он ответил:

- Ты просто самоуверенный наглый ублюдок. Ты понятия не имеешь, что я потерял.

Я подумал о фотографии с Юуси и письме. Я подумал о Канаде, Касе и о том, во что превратилась моя жизнь. Фудзимия считал, что я не знаю, каково это – терять самое дорогое. Я чуть не расхохотался от этой мысли. Даже захотелось рассказать, как я его понимаю, но ничего хорошего из этого бы не вышло. По крайней мере, в тот момент.

- На твоем месте я бы не был так уверен, - прошипел я сквозь зубы.

Он явно не ожидал ответа. Его глаза на мгновение расширились, и из них исчезла обычная холодность. Потом он отвернулся, хмыкнул и снова закурил.

Я вдруг понял, что просто обязан ему все рассказать. Ни о чем больше не думая, я подался вперед и дотронулся до его руки. Он вздрогнул от неожиданного прикосновения. Наши глаза встретились, и от его пристального взгляда у меня все мысли вылетели из головы.

- Ран... Послушай, я... Я хотел тебе сказать...

Преступление и наказание

Слова катились одно за другим, переплетались, сливались, поднимались и опускались, как волны во время прилива. Рук я не чувствовал. Я не чувствовал их уже несколько часов. Сначала пришлось нести малышей, а теперь еще и это.

Вернувшись на базу в предрассветных сумерках, мы отнесли Наги в медчасть. Мы понимали, что этим подписываем себе смертный приговор, но другого выхода не было. Жизнь подстреленного Шульдихом подростка зависела от нас, нужно было отвечать за свои поступки. У Оми дела тоже обстояли неважно, я даже опасался, нет ли внутреннего кровотечения. Мы притащили обоих в лазарет, зная, что застанем медсестер с ночного дежурства. Они, правда, уже собирались уходить, так что были не слишком рады нашему появлению, к тому же, некоторое недоумение вызывал новый пациент, но я ничего не хотел слушать. Я был уже на грани и физического, и нервного срыва, так что чуть не устроил истерику. Я им такого наговорил... Сам не ожидал, что знаю такие слова, зато моя речь подействовала, и Наги немедленно отправили в операционную.

Потом мы с Раном поползли в барак, молясь, чтобы нам удалось хоть часок поспать до того, как о наших подвигах сообщат капитану Кроуфорду. На этот раз наши молитвы были услышаны, и только через полтора часа кое-как одетый Ёдзи влетел в барак, вытащил нас из постелей в прохладу вьетнамского утра и погнал в офицерский корпус. Мы выстроились в шеренгу и встали на вытяжку. Кроуфорд, одетый не по форме, взглянул на нас поверх армейских очков в металлической оправе, веко у него задергалось. Он встал и начал орать.

Мы получили по полной программе, все вместе и каждый в отдельности. Я до сих пор помню, как капитан, брызжа слюной, орал мне в лицо. Когда Кроуфорд накричался вдосталь, он рухнул на стул, все еще негодуя, и настала очередь Кудо. Здесь одним криком дело не обошлось. Лейтенант был нашим непосредственным начальником и лично отвечал за каждого. Мы опозорили и дискредитировали не только себя, но и его, и весь отряд. Это лейтенант нам очень обстоятельно объяснил. А также донес мысль о том, что считает своим долгом найти для нас «достойное наказание». Пока же он ограничился тем, что выгнал нас на плац и заставил на вытянутых руках держать полные ведра с водой.

Кудо продолжал ругать, оскорблять и унижать нас на глазах у всей базы. Тогда-то я и заметил, что совершенно не чувствую собственных рук. Да и слова лейтенанта стали казаться бессмысленным потоком звуков. С тем же успехом Кудо мог рассказывать, как портил девок у себя на ферме, я бы даже не заметил.

Время шло, минута сменяла минуту, а мы стояли, не шевелясь, как статуи, принимая заслуженное наказание. Боковым зрением я видел Фудзимию и Шульдиха, которые тупо пялились в пространство. Я уже несколько раз поблагодарил Всевышнего за то, что Оми был избавлен от всего этого. Я не знал, куда подевался малыш, и только позже выяснил, что Кроуфорд счел его «жертвой коллективного идиотизма» и оправил в лазарет, ограничившись подзатыльником.

Когда мне уже начало казаться, что я больше не выдержу и вот-вот сойду с ума, Ёдзи выдохся. Он замолчал, сел на землю и обхватил голову руками.

После секундной паузы он устало выдохнул:

- Да бросьте эти чертовы ведра.

Мы не заставили себя уговаривать.

- Сядьте, Бога ради... Вольно.

Со стонами облегчения мы попадали на землю. Шульдих лег на спину, вытянув руки вдоль тела, как будто не мог даже пальцем пошевелить. Волосы рассыпались по траве и напоминали взъерошенную львиную гриву.

- Черт, Кудо, ну ты и садюга...

Кудо резко поднял голову:

- Заткнись, Шульдих. С учетом того, что вы вчера устроили, вы очень легко отделались. К тому же, я с вами еще не закончил. Настоящего наказания я пока не придумал, но одно могу сказать точно: вы с Джеем в Санг Чо-на еще долго не поедете, – огрызнулся он, проведя рукой по волосам. Взгляд у него был расфокусированный, и я подумал, что он устал ничуть не меньше, чем мы. Ёдзи был не из тех, кому нравится командовать людьми. Он слишком серьезно относился к своим обязанностям, от чего и страдал. Он любил всех своих подопечных, относился к нам с терпением и заботой, как старший брат, а порой даже как отец. Про Ёдзи можно было смело сказать, что ему тяжелее, чем нам. Он терпеть не мог наказывать солдат, и был очень рассержен и расстроен, что мы его к этому вынудили.

Он опустил голову, а когда снова поднял, его взгляд остановился на нас с Раном:

- Что же до вас двоих... Я уже кое-что придумал. Поскольку это первый серьезный проступок, и вы вряд ли бы ввязались в такую авантюру без подначки Шу и Джея, я проявлю снисхождение. Но не обольщайтесь. Я подберу такое наказание, что мало не покажется. А пока... Надеюсь, мытье сортиров доставит всем несказанное удовольствие. Будь на то моя воля, вы бы до конца жизни дерьмо от кафеля отскребали. А теперь убирайтесь и приведите себя в порядок. Через двадцать минут все должны быть у Кроуфорда, он хочет задать несколько вопросов. – Кудо вздохнул. – И о чем вы только думали? – пробормотал он, и мне показалось, что он с укором посмотрел на Фудзимию, прежде чем подняться и направиться к офицерскому корпусу.

Мы встали и побрели к баракам. Когда Кудо отошел достаточно далеко и уже не мог нас слышать, я застонал:

- Черт, рук вообще не чувствую.

- Заткнись, Хидака, - буркнул Фудзимия.

Я возмущенно посмотрел на него, но промолчал – ничего остроумного в голову не приходило. Однако не смог сдержать улыбки, когда увидел, как он потирает плечи. Я сделал вид, что ничего не заметил, и похромал дальше.

- Как твоя лодыжка? – вдруг спросил он.

Я удивленно взглянул на него, и, словно в ответ на его вопрос, нога подвернулась, и я чуть не упал.

- Была нормально, пока ты не спросил, - отозвался я. Мне почему-то было приятно, что он об этом вспомнил. Но вслух я этого не сказал.

Он помолчал немного и пристально посмотрел на меня:

- Сходи к врачу. Если это растяжение, то после сегодняшней прогулки можешь навсегда остаться хромым.

- Что же ты не сказал мне это до того, как я десять километров тащил на себе вьетнамца весом килограммов сорок? – проворчал я.

По-моему, он фыркнул.

- А что бы изменилось? Ты бросил бы его на дороге?

Я отвел глаза:

- Нет, конечно.

- Тогда какой смысл?

- Пожалуй, никакого, - ответил я, открывая плечом дверь в барак. Я придержал дверь, пропуская Фудзимию, а затем Фарфа и Шу, которые плелись следом. Проходя мимо меня, Джей улыбнулся и растрепал мне волосы. Шу хлопнул меня по плечу и покачал головой. Это проявление симпатии казалось странным, даже неуместным, но мне все равно было приятно. Несмотря на то, что эти двое натворили, несмотря на то, сколько неприятностей они мне доставили, я не мог на них сердиться. Даже на Шульдиха. Конечно, я знал, что он редкостная скотина. Но я принимал это как данность. Он был своим, я знал, как с ним разговаривать, чего от него ожидать, поэтому все было легко и просто. Наверное, именно поэтому мне было так сложно с Фудзимией – никак не мог понять, в каких мы отношениях.

Дойдя до своей койки, я стащил ботинки, переодел носки, со стоном упал на покрывало, обнял подушку и уткнулся в нее носом. Ран остановился рядом, прикидывая, что сильнее: желание лечь или нежелание тратить силы на то, чтобы карабкаться на верхнюю полку. Я хотел было подвинуться и предложить сесть на мою койку, но передумал, когда представил, как он на меня посмотрит в ответ.

Внезапно койка прогнулась под дополнительным весом, и кто-то сел на меня верхом. Я не успел среагировать – две ладони легли мне на спину и нажали. Со всей силы. Позвоночник угрожающе захрустел, и по всему телу прошла судорога.

- Твою мать! – заорал я, вскинув голову. Ладони скользнули вдоль позвоночника вниз и снова нажали. Снова раздался хруст, уже не такой громкий, но по-прежнему зловещий. Я застонал сквозь зубы, уронил голову на руки и облегченно вздохнул.

- Что, япошка? Нравится? – хихикнул Джей. Я даже почувствовал его запах, когда он наклонился надо мной, и разочарованно вздохнул. Я что, надеялся, что это Фудзимия? Держи карман шире!

- Эй! – окликнул Шу. – Ты кому массаж делаешь, паразит? Забыл, чей ты стрелок? Лучше иди сюда и разомни спину мне.

Джей снова хихикнул и шлепнул меня по плечу.

- Иду, иду. – Он перекинул через меня ноги и слез с койки. – Давай, Ранди, принимай эстафету. Он же твой пилот.

Я усмехнулся в подушку: ага, так Фудзимия и станет делать мне массаж. На соседней койке Фарф принялся разминать спину Шу. Процесс оказался довольно громким – Шульдих стонов не сдерживал. Я уже собирался подняться, но тут Ран, стоявший у стены, сделал шаг ко мне.

- Сделать тебе массаж? – спросил он безо всякого выражения. У меня от удивления глаза на лоб полезли, и я уставился на него, пытаясь понять, чем вызвано такое неожиданное предложение. На его лице, как обычно, не отражалось ни одной эмоции, и угадать, о чем он думает, было невозможно. Но... он же не просто так предложил мне массаж? Или это какая-то традиция, о которой я не знаю? Я молча смотрел на него, не находя ответа. Через некоторое время ему стало неуютно под моим взглядом, он переступил с ноги на ногу и прищурился:

- Так да или нет?

- Э... ну... пожалуй, да, конечно, - промямлил я, и снова уронил голову на руки.

Кровать скрипнула, и Ран, как до этого Фарф, практически сел на меня верхом. Я почувствовал, как волна жара прокатилась по всему телу, и затаил дыхание. Сладко засосало под ложечкой. Ощущения были странные. Вообще, все происходящее казалось странным. Нет, «странно» - не то слово. Скорее, «эротично». Хотя это тоже не то. Ничего эротического действия Фудзимии не подразумевали, но от этой внезапной близости у меня голова пошла кругом. Я испугался, что начну задыхаться, как Наги, поэтому просто закрыл глаза.

После секундной паузы Фудзимия положил ладони мне на спину между лопаток и надавил.

- Выдохни, - скомандовал он.

Я послушался. Он не был груб, как Джей, движения не были внезапными и резкими. Под спокойным, ровным натиском мой позвоночник сдался с тихим хрустом и пощелкиванием. Мне показалось, что в теле не осталось ни одной кости. Чудесно. Наверное, я блаженно вздохнул, сам того не заметив. Фудзимия усмехнулся:

- Как мало надо человеку для счастья.

- Заткнись, а? – проворчал я и добавил – Спасибо.

Он снова усмехнулся, но ничего не сказал. Почувствовав, что он приподнялся и скользнул вниз, я подвинулся, чтобы он мог сесть у меня между ног. Он устроился поудобнее в изножье кровати и прислонился спиной к столбику. Мне было на удивление хорошо и спокойно. От его близости даже мысли об убийстве Кроуфорда вылетели из головы. Мне показалось, что Ран провел пальцем по моей ступне, но я отогнал эту мысль: то ли померещилось, то ли слишком размечтался (не знаю, что точнее). Но потом вдруг по ступне скользнул не один палец, а вся ладонь... обе руки схватили меня за щиколотку? Подняли, повернули туда-сюда и дернули, что есть силы. Я даже не успел сообразить, что произошло, только взвизгнул, как девчонка. В лодыжке что-то бодро захрустело, боль прокатилась волной. Ран шлепнул меня ладонью по пятке, и нога, издав последний еле слышный щелчок, вдруг обмякла.

Он отпустил мою щиколотку:

- Я так и думал. Не растяжение, а вывих. Поблагодарить можешь позже.

С этими словами он слез с койки и пошел к выходу, шаркая ногами. Я зарылся лицом в подушку, глотая выступившие от боли слезы.

- Черт... возьми, - выдохнул я сквозь зубы. Если это называется дружеской помощью, то я не хочу знать, каков Фудзимия в гневе.

Я еще какое-то время лежал неподвижно, пока не почувствовал на плече теплое дыхание с примесью перегара. Поднял голову и увидел прямо перед собой ухмыляющуюся физиономию Макса. Он наклонился над моей койкой, улыбаясь от уха до уха.

- Какая прелесть! Он даже не попросил об ответной любезности. – Шу хихикнул и подмигнул мне. – Вставай давай, обувайся. Нас Кроуфорд ждет.

Я прищурился и недовольно буркнул:

- Сам знаю.

Мы добрались до кабинета Кроуфорда. Я открыл дверь и сразу увидел Фудзимию, который пришел раньше. Мне даже удалось расслышать обрывок разговора между ним и Ёдзи.

- Нет, Ран. Я уже объяснял, никаких поблажек не будет, - шипел Кудо.

- Ёдзи, послушай...

- Нет, это ты послушай. Ты облажался. Вы все облажались, и я ничем не могу вам помочь. Так что прекрати ныть, будь мужчиной. Или ты забыл, что это значит? – огрызнулся лейтенант.

Ран вздрогнул, как от пощечины, и вытянулся по стойке смирно. С его губ уже готов был сорваться язвительный ответ, но он сдержался и молча сел на один из специально принесенных складных стульев.

Джей толкнул меня в спину, и я, споткнувшись, неуклюже ввалился в комнату. Удивившись про себя отсутствию боли в лодыжке, я сел рядом с Раном и уставился прямо перед собой. В присутствии Кроуфорда я всегда нервничал. Он ассоциировался у меня с вулканом, готовым взорваться в любую минуту. Да, пожалуй, «взрывоопасный» - самое подходящее слово.

Кроуфорд неторопливо готовился к допросу. Он сел, опершись локтями о стол, потому откинулся на спинку кресла, пошуршал бумагами, поправил очки, еще раз поправил очки, наконец, снова наклонился над столом и сложил руки перед собой.

- Позвольте поинтересоваться, как в медчасти вверенной мне базы оказался малолетний вьетнамский фермер? – спросил он со спокойствием, не предвещавшим ничего хорошего.

Мы нервно заерзали. Все, кроме Фудзимии. Шульдих с Фарфарелло переглянулись, а потом посмотрели на меня. Никто не знал, что сказать.

- Итак? Для всех будет лучше, если кто-нибудь мне ответит, иначе я за себя не ручаюсь.

Я прочистил горло.

- Да, мистер Хидака, почему бы вам не поведать нам всем эту увлекательную историю? Ведь именно вы притащили на базу мелкого ублюдка, - процедил Кроуфорд.

Я побледнел, в горле мгновенно пересохло. Все повернулись ко мне. Краем глаза я заметил, как заулыбались Шу и Фарф, а Фудзимия взглянул на меня с беспокойством.

- Ну...

- И?!

- Видите ли, сэр, дело обстояло следующим образом: мы возвращались из... хм... Санг Чо-на и... вышеупомянутый малолетний вьетнамский фермер...

- Черт возьми, Хидака, мы не в зале суда! Объясните по-человечески, что произошло, - рявкнул Кроуфорд.

- Есть, сэр! Он был на дороге, сэр. Мы свернули, чтобы не раздавить его, сэр. Мы потеряли управление и...

- Кто это «мы»?

- Сэр?

- Кто вел машину, рядовой?

- Э... Шульдих, сэр... Но мы все схватились за руль. Все, кроме Фарфарелло, сэр.

-То есть, вы все вели машину?

- Мм... Выходит, что так, сэр.

Кроуфорд откинулся на спинку стула, вздохнул и потер виски. Открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал и только махнул рукой.

- Ладно. Продолжайте, рядовой.

- Мы потеряли управление, сэр, и съехали с дороги. Шульдих и Фарфарелло вернулись к месту аварии, нашли вьетнамского мальчишку, конфисковали винтовку и ранили его.

- Да он же вьетконговец! – встрял Шульдих. – Фермеры не разгуливают по дороге на военную базу с полуавтоматическими винтовками за спиной.

- Вульф, - протянул Кроуфорд, тыча в Макса пальцем, - о том, почему вы в него стреляли, мы поговорим позже. А сейчас я хочу дослушать. Продолжайте, Хидака.

- Ну... – я оглянулся на Шу с Фарфом, прежде чем возобновить рассказ. – Шульдих и Фарфарелло связали мальчишке руки и повели с собой на базу, даже не перевязав рану. К тому времени я уже нес на спине рядового Цукиёно, который из-за ранения почти не мог двигаться.

- Почти?

- Э... да, сэр. Потом вьетнамский мальчишка чуть не потерял сознание, и я взял на себя смелость перевязать его и доставить на базу. Я не был уверен, что он выживет, потому что он потерял много крови, но он справился. Я нес его до самой базы, сэр.

- Его и рядового Цукиёно?

- Н-нет, сэр. После того, как вьетнамец упал, рядового Цукиёно нес Фудзимия.

Кроуфорд удивленно приподнял бровь и перевел взгляд на Рана.

- В самом деле? Раньше я не замечал за вами склонности к благотворительности. Но оснований не верить Хидаке нет. – Он откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул, снял очки и потер переносицу. Крепко зажмурился, снова надел очки, посмотрел в потолок и шумно выдохнул. – Позвольте мне подытожить. Вы впятером угоняете мой джип, крадете ключи от главных ворот, оставляете их незапертыми, едете в Санг Чо-на и устраиваете дебош. На обратном пути вы, чуть не сбив вьетнамского крестьянина, съезжате в кювет и разбиваете джип. Потом Шульдих и Фарфарелло, находясь в изрядном подпитии, калечат мирного жителя и отбирают у него винтовку. Тем временем рядовой Цукиёно, которого только что выписали из лазарета и который даже не состоит на службе ни в одной из частей, размещенных на базе, теряет способность самостоятельно передвигаться из-за ранения и, судя по всему, недостатка морфия. Хидака несет его на спине, потом передает Фудзимии, а сам несет теряющего сознание вьетнамца, возможно, агента Вьетконга. На рассвете оба сопляка оказываются у меня в медчасти. Замечательно! Просто великолепно! Это надо записать для потомков.

Он некоторое время смотрел на нас, потом полез в ящик стола и извлек мятую, видавшую виды пачку сигарет. Я помню, как у него дрожали руки, пока он выуживал тоненький белый цилиндрик. Кроуфорд взял сигарету в рот, прижал губами и снова полез в ящик.

- Кудо, зажигалка есть? – спросил он как бы между прочим.

Кудо оттолкнулся от стены, у которой стоял, и сделал шаг вперед.

- Вы же хотели бросить.

- Заткнись и дай зажигалку, - огрызнулся Кроуфорд. – Нечего мне мораль читать.

Кудо криво усмехнулся, подошел к капитану и дал ему прикурить. Потом сел на край стола, сложил руки на груди и уставился в окно. Интересно, о чем он думал.

Кроуфорд сделал пару затяжек, потом пристально оглядел нас всех по очереди и продолжил:

- Ну, ребята, я просто не знаю, что сказать. Хорошую свинью вы мне подложили. Если Шу прав, и мальчишка – действительно агент Вьетконга, что весьма вероятно, у меня возникают серьезные проблемы. Он побывал на нашей базе, он будет знать расположение всех подразделений и тому подобное. Я не могу отказать ему в медицинской помощи (да и все равно уже поздно по этому поводу что-либо предпринимать), поскольку его ранили мои солдаты. Но если все-таки окажется, что он вьетконговец, я пойду под трибунал за пособничество врагу. Если же окажется, что он просто вьетнамский фермер, возникнет другая проблема. Вьетнамское правительство будет крайне недовольно лично мной и армией в целом. Казалось бы, всего один мальчишка, но местные жители озлобятся, и с этим уже ничего нельзя будет сделать. Как ни крути, у меня будут крупные неприятности. – Он замолчал и схватился за голову. Я буквально чувствовал, какое бремя легло ему на плечи, как он устал и измучился под тяжестью этой ноши.

Когда он снова поднял на нас глаза, взгляд у него был пустой и безразличный.

- Какого черта я вам это рассказываю? Вашими куриными мозгами все равно не понять. Проваливайте.

Он махнул рукой, отпуская нас. Мы тут же вскочили и поспешили к выходу.

- Кудо, сообщи потом, какое наказание ты им назначишь, - вздохнул Кроуфорд.

- Конечно, конечно.

* * * * * *

Не знаю, почему я вдруг решил об этом вспомнить. Не в моих это привычках. Я лежу, прижав руку к груди, и вижу горящие глаза Наги, вьетнамского мальчишки. Трудно смириться с тем, что все это в прошлом. Тогда все было таким... ярким, живым. Настоящим. В моей нынешней жизни нет ничего настоящего. Пол, на котором я лежу, моя собака, работа, дом – все это ложь. Ничего этого нет, есть только Вьетнам. Наверное, поэтому я постоянно мыслями возвращаюсь туда, пытаясь найти опору, что-то реальное и понятное, к чему можно прикоснуться. Вот если бы тогда все закончилось иначе. Если б я тогда знал, то... Впрочем, после драки кулаками не машут.

Дверь в подсобку распахивается, и я резко сажусь. Поднимаюсь с пола и слышу голос Мэри.

- Кенни, сынок, ты где? – Ее голос звучит звонко и четко. Возможно, Мэри тоже настоящая. Из того немногого, что реально существует.

В голове что-то покачивается и плывет по кругу, а перед глазами на мгновение темнеет. Головокружение быстро проходит, но я задумываюсь, не надо ли было принять другую таблетку. Может, пора сходить к врачу, чтобы мне выписали что-нибудь новое? Рассеянно отмечаю, что на футболке, там, где я прижимал к груди руку, осталось бурое пятно.

- А, вот ты где, - улыбается Мэри, направляясь ко мне. Когда она подходит ближе, улыбка меркнет. – Ты хорошо себя чувствуешь? У тебя такой вид растерянный... А что с футболкой?

- Это? А, ерунда, - качаю я головой. – Нож сорвался, пока я резал коробки. Вот и испачкался.

- Много крови потерял? Голова не кружится?.

- Мэри, все в порядке, - улыбаюсь я.

Она упирает руки в боки:

- Вы, мальчишки, думаете, что с вами ничего не может случиться. Нет, Кенни, можно и пораниться, и кровью истечь. Организм не железный и легко выходит из строя, знаешь ли.

Я перестаю улыбаться. Вспоминаю малыша, истекающего кровью у меня на руках. Переломанные кости, порванные вены...

- Я знаю, Мэри. Знаю.

- Ой, Кен, прости. Я не это хотела... – спохватывается она, подходит еще ближе.

- Знаю, Мэри, - киваю я.

Она по-матерински бережно убирает волосы у меня со лба, потом делает шаг назад и тяжело вздыхает.

- Пойди, приведи себя в порядок. В служебном туалете есть аптечка. Когда закончишь, постоишь за прилавком?

- Конечно, Мэри, - киваю я.

Она улыбается, направляясь к двери. Слышу, как она бормочет: «Славный мальчик».

Достаю из шкафчика над умывальником аптечку. Голова кружится от запаха свежих бинтов и антисептика. Вспоминается медчасть, перевязки, дезинфицирующие препараты... Маленькие бутылочки, шприцы, сломанные жизни.

Сам того не замечая, я сажусь на унитаз, хватаюсь за голову и пытаюсь разобраться в лабиринте воспоминаний, распутать ниточку, за которую потянул сегодня утром. Господи, до чего же это долгая история... Да и конец мне никогда не нравился.

* * * * * *

В конце концов, наше наказание оказалось не таким уж суровым. К тому же, из песни слова не выкинешь. Если бы не это происшествие, моя жизнь могла бы сложиться совсем иначе. Не знаю, хорошо это или плохо. Когда я сейчас об этом вспоминаю, у меня мысли начинают путаться. Чуть позже вы поймете, почему. А может и нет. Может, я с самого начала был чокнутым.

Кроуфорд не сообщил нам, что случилось с вьетнамским мальчишкой, и никто из нас не хотел рисковать жизнью, поднимая эту тему. Только через несколько недель я узнал, что ему оказали медицинскую помощь и после короткого допроса отправили обратно в деревню, где по его словам жила его семья. Наши военные не смогли придумать правдоподобной причины, чтобы задержать его на базе. Жизнь вошла в привычное русло, и я был уверен, что больше никогда не увижу Наги. К сожалению, судьба распорядилась иначе

В качестве наказания Шу и Фарфа отстранили от полетов. На время лишившись крыльев, они практически превратились в рабочих-ремонтников. Пожалуй, худшего наказания для Шульдиха нельзя было и придумать. Он целую неделю ходил по лагерю чернее тучи и ругался, на чем свет стоит, пока мне не удалось убедить его, что не все так плохо. Приближался сезон дождей, и даже новички вроде меня знали, что никаких активных действий в эти месяцы ждать не приходится. Шу с Фарфом не пропустили бы ничего интересного, кроме рутинных грузовых перевозок и нескольких кошмарных экстренных вылетов, от которых можно поседеть раньше времени. У меня было подозрение, что Ёдзи тоже прекрасно это понимал, и что наша безбашенная парочка вернется в строй как раз к возобновлению боевых действий.

Мне уже начало казаться, что Кудо не придумал для нас с Фудзимией никакого наказания, кроме еженедельного мытья сортиров, к которому были приговорены все участники ночной вылазки. Стоило начать задавать вопросы, как Ёдзи тут же переводил разговор на другую тему или вспоминал о куче документов, которые срочно нужно просмотреть. Поэтому поступивший через несколько недель приказ явиться в офицерский корпус стал для нас с Раном неожиданностью.

Лейтенант приветствовал нас хищной улыбкой. Мне сразу не понравился недобрый блеск в его глазах. Кудо не сказал ни слова, только ухмылялся, не вынимая сигареты изо рта, и, наконец, жестом указал на стул.

Я остановился в растерянности и хотел оглянуться на Фудзимию, но тот стремительно прошел мимо меня и сел. После злосчастного происшествия Ран держался так же отстраненно и замкнуто, как в первый день нашего знакомства. Мне одно время казалось, что наши отношения начали налаживаться, что мы стали лучше понимать друг друга, но теперь об этом не могло быть и речи. За последние две недели Фудзимия мне и двух слов не сказал. Мне никак не удавалось с ним подружиться, и от этого я ужасно злился и расстраивался. Уж не знаю, о чем я только думал и на что надеялся, но теперь уж точно все пошло насмарку.

- Я определился с вашим наказанием, - лениво протянул Ёдзи. – Извините, что так долго получилось, но нужно было, чтобы комиссия рассмотрела ваши кандидатуры.

Звучало угрожающе. Наверное, вид у меня был слегка ошарашенный, потому что Кудо рассмеялся:

- Не волнуйся, Хидака. Это не то, о чем ты подумал.

Забавно, сам-то я понятия не имел, о чем подумал.

- Незадолго до того, как вы сами себе устроили увольнительную, мы получили предписание от крупных шишек из генштаба. Армии требуются «добровольцы» с военных баз, размещенных около «поселков городского типа», чтобы обучать местных косоглазых английскому языку весь сезон дождей или даже дольше. Вот я и подумал, какие к черту добровольцы, это же просто идеальное наказание. Мне пришлось все утрясать, прежде чем дать вам задание, но теперь формальности улажены. Приступим? – Едзи говорил медленно, растягивая слова, сладко улыбался и явно получал от происходящего огромное удовольствие.

Фудзимия резко встал, оперся о стол и навис над лейтенантом:

- Это что еще за хрень, Кудо? У меня нет времени учить косоглазых азбуке.

Ёдзи тоже поднялся, подался вперед и ткнул Рана пальцем в грудь:

- У тебя достаточно времени, чтобы выполнять все мои приказы, рядовой, - последнее слово он произнес очень медленно, пристально глядя в глаза Фудзимии.

Ран глухо зарычал и снова сел рядом со мной. Я искоса взглянул на него и немного растерялся от того, какое бешенство бушевало в его потемневших глазах. Не рискнув заглядывать слишком глубоко, я отвернулся.

Надо было что-нибудь сказать, но ничего умного я не придумал, поэтому решил не открывать рта.

- Послушайте, все не так уж плохо. В самом худшем случае вам придется провести некоторое время вместе, и вы можете, не приведи Господь, подружиться. Ран, тебе, возможно, придется перестать вести себя, как последняя сволочь, и проявить немного сочувствия к окружающим. Трудно, я понимаю, но ты постарайся. Ради меня, ладно? Короче, вы приступаете через две недели. По понедельникам, средам и пятницам вас будут отвозить в Санг Чо-на, где вы будете проводить занятия для всех желающих в доме у реки. Урок длится 4 часа. Ран, я вижу, о чем ты хочешь спросить. Нет, вам нельзя проводить занятия посменно, чередуясь каждую неделю, каждое занятие вы должны проводить вдвоем. После занятия казенная машина будет забираться вас из поселка, как только представится возможность. Иногда сразу после занятия, иногда часов в 10 вечера. Как получится, - пояснил Кудо, откидываясь на спинку стула и делая очередную затяжку.

- Совсем охренели? – возмутился Ран.

- Послушай, Фудзимия, когда вы несколько недель назад отправились в Санг Чо-на, ты не слишком-то возражал. Так что никакого сочувствия у меня к тебе нет. Найдете, чем себя занять днём. На базе есть дела поважнее, чем забирать из поселка парочку скучающих учителей, усек?

- Усек, - машинально отозвался я.

Кудо повернулся и взглянул на меня.

- Вот видишь, Хидака все понимает. Заткнись и не выступай, Фудзимия.

Мне показалось, что Ран искоса взглянул на меня, но я бы не поручился – слишком глубоко задумался о том, чему я смогу научить вьетнамцев, если даже понятия не имею, как с ними разговаривать

Как будто отвечая на мои мысли, Кудо пояснил:

- Через пару дней вы отправитесь на транспортную станцию вниз по реке, где встретитесь с инструкторами-чистоплюями, которые специально прибудут из... Не знаю, где эти штабные крысы отсиживаются, пока мы здесь жизнями рискуем. Они прочитают вам краткий курс, как правильно проводить занятия. Кажется, они еще привезут с собой журналиста, так что готовьтесь дружелюбно улыбаться в камеру.

Ран застонал и схватился за голову:

- Это уже полный бред.

- Возможно, но это убережет тебя от неприятностей, а твоего пилота от гибели. Как ни крути, сплошная польза.

Я заметил, как Ран вздрогнул и прищурился. Он явно старался на меня не смотреть. Не то чтобы меня это волновало... Мне больше всего хотелось уйти отсюда и отыскать Оми. После нашей самоволки он как-то странно притих и держался очень отстраненно. Что он помнил о той ночи? Я иногда вспоминал его поцелуй, его шепот и тяжесть его тела у меня на спине. Похоже, во Вьетнаме меня ожидало гораздо больше проблем, чем я мог себе представить. А представить я мог многое. Похоже, зря я надеялся, что все уже позади. Может, неприятности увязались за мной и решили преследовать меня всю жизнь? Теперь, оглядываясь назад, я могу с уверенностью сказать, что так оно и есть.

- Это все? Разрешите идти, сэр? – подал голос я.

Кудо взглянул на меня и пожал плечами:

- Конечно. Но если есть минутка, я бы хотел переговорить с тобой с глазу на глаз.

Я покосился на Фудзимию. Тот молча встал, отдал честь, что в его исполнении выглядело как смертельное оскорбление в адрес лейтенанта, и вышел. Мы остались одни. Кудо поднялся, обошел стол и встал напротив меня, опершись о край столешницы. Мы некоторое время смотрели друг на друга, прежде чем Ёдзи заговорил.

- Ну, как дела, Хидака? После того разговора в первый день у меня больше не было возможности с тобой пообщаться. Вроде, не все у тебя было гладко, если я правильно помню.

Я посмотрел ему в глаза и пожал плечами:

- Поначалу – да, но потом жизнь наладилась. Я приехал сюда выполнять свою работу. И я ее выполняю.

Он кивнул и улыбнулся:

- Да, в конечном итоге это всего лишь работа. Я время от времени напоминаю себе об этом, но... Ну, не важно. Вы, похоже, поладили с этим малышом, Цукиёно. Это хорошо. Думаю, его скоро переведут. Но, возможно, он останется на весь сезон дождей. Его бумаги почему-то задерживаются. В любом случае, хорошо, когда есть друзья. Даже здесь. Я пытаюсь объяснить это Рану, но... Ну, ты знаешь.

«Даже больше, чем ты думаешь». Вместо ответа я кивнул.

- Кстати, как у тебя с Фудзимией? Я надеялся, что вы поладите. Ты, вроде, пытался с ним подружиться.

Интересно, к чему он клонит?

Я пожал плечами:

- Все в порядке. Никаких конфликтов, но и дружелюбия особого тоже нет. Мы сработались, а на большее я не рассчитываю.

Он кивнул. Солнечные блики заплясали на его длинных, волнистых волосах.

- Почему ты не забираешь свою почту? – вдруг спросил он. – Есть какая-то причина?

Я удивленно поднял брови. Это еще что за новости? Я даже не знал, что мне кто-то пишет.

- Я не знал, что мне приходят письма, сэр. Не ожидал, что кто-то будет мне писать.

Сердце забилось сильнее. Письмо от родных? От матери? Касе? Юрико? От кого? Мне казалось, когда я уходил из дома, все было предельно ясно. Мы сожгли все мосты. Я мог идти на все четыре стороны и жить, как мне заблагорассудится, делать, что угодно. Все просто и ясно. Я был рад такому обороту дела.

- Почему?

Я пожал плечами:

- Просто не ожидал. Я уже говорил, мы с семьей не слишком хорошо ладим.

- Ну, не оставлять же письма валяться на почте. Будь любезен, пойди и забери все, что там накопилось. И сделай мне одолжение, - он пристально посмотрел на меня.

- Какое?

- Прочти их.

Я грустно улыбнулся и отдал честь:

- Постараюсь, сэр.

- Можете идти, рядовой.

Я встал и медленно вышел из кабинета. На душе кошки скреблись. Я не хотел выяснять, что ждет меня на почте. Не был уверен, что справлюсь. Я ведь оставил все эти проблемы позади, почему же они меня преследуют? Я был настолько поглощен своими мыслями, что не заметил Рана, поджидавшего меня у выхода, пока он не положил руку мне на плечо. Я даже подпрыгнул от неожиданности. Мне и в голову не могло прийти, что он будет меня ждать.

- Что случилось?

Я открыл рот, сделал глубокий вдох.

- Мне пришло письмо, - наконец выдавил я.

Я отвернулся, но не сдвинулся с места, так и стоял, как истукан. Ран не убрал руку, и я был ему за это благодарен. Мне это было приятно.

- Что? – переспросил он. – Хидака, с тобой все в порядке?

Я фыркнул и сделал несколько шагов вперед. Его рука соскользнула с моего плеча.

- Конечно. Мне надо сходить на почту. Потом поговорим, Ран.

Уроки

Первый день преподавания нам с Раном предстояло провести в душной, непроветриваемой комнате среди чужаков, которые вежливо смотрели на нас и ничего не понимали. Однако этот день оказался куда богаче на события, чем я мог себе представить. Мы выехали с базы в шесть утра. Дорога до Санг Чо-на заняла больше времени, чем в ту ночь, когда мы угнали джип капитана. При одном воспоминании об этом мне становилось не по себе.

Всех солдат с базы отпустили в увольнительную, так что, несмотря на ранний час, в кузове яблоку негде было упасть. Ребят можно было понять: после долгого воздержания им не терпелось наверстать упущенное. Но приятнее от этого поездка не становилась. По счастью, мы с Раном сидели у самого борта, потому что нам надо было выходить первым. Мы ведь были на задании. Цирк, да и только.

Нас высадили на обочине дороги, петлявшей вдоль реки. Накануне шел дождь, дорога вспенилась и превратилась в грязевое месиво, в котором вязли ботинки. У каждого из нас был рюкзак с «учебными материалами», доставшимися от семейства из Такатори Коммьюникейшнз. Мы немного постояли, глядя вслед грузовику, - он поехал дальше, обливая грязью одиноких прохожих. Те, по-моему, не обращали на этом внимания. На секунду я задумался, каково сейчас вьетнамцам. Уже потом, благодаря ученикам, я осознал, как устал и измучился этот народ. Для нас, американских солдат, Вьетнам был просто местом боевых действий. А для них он был домом. Мы уедем независимо от того, победим или проиграем, а им здесь жить. Наги поможет мне это понять и накрепко запомнить.

Когда грузовик скрылся из виду, мы с Фудзимией, не говоря ни слова, развернулись, сошли с дороги и двинулись по крутому склону к тропинке, ведущей к речному домику. Ран на ходу закурил, небрежно держа сигарету тонкими пальцами. Его руки завораживали. Не знаю, в чем была причина. Может, в их безупречном изяществе. А может, глядя на них, я вспоминал, как бережно они разминали мне спину. Или какой поддерживали меня после первого вылета. В любом случае, я был буквально влюблен в руки Рана Фудзимии. Черт, похоже, я был просто влюблен в Рана Фудзимию.

Я вздохнул, злясь на себя за то, что постоянно о нем думаю. Сколько можно?.. Ран искоса взглянул на меня и приподнял бровь.

- Не тянет работать? – тихо спросил он.

Я пожал плечами – пусть думает, что хочет.

- Совершенно не тянет, - согласился я.

- Хм. – Он снова затянулся и выпустил облачко дыма в серое утреннее небо.

Занятие начиналось в восемь. Нам, учителям, полагалось приходить в класс в семь, чтобы было «время на подготовку». Я понятия не имел, как мы должны готовиться. Не знал даже, есть ли у нас хоть какой-то план. Наверное, именно поэтому нам выделили час перед занятиями. Уроки продолжались до полудня (целых четыре часа), потом еще час мы с Раном должны были отвечали на вопросы учеников или просто глазеть по сторонам. После этого надо было связаться с базой (в углу комнаты притулился радиопередатчик) и узнать, когда и где нас подберет машина. В остальное время можно было заниматься, чем душа пожелает. Забавно, но при такой раскладке наказание уже не казалось слишком суровым.

Я бросил рюкзак рядом с треснувшей доской и мрачно оглядел предоставленную нам коморку. Уже сейчас было ясно, что облака, затянувшие небо, разойдутся, и к полудню станет невыносимо жарко. Ран уронил свой рюкзак рядом с моим, докурил, щелчком отбросил окурок и уставился на меня. Я тут же отвел глаза. От его взгляда мне всегда хотелось поджать хвост и прижать уши.

- Ну, что теперь? – спросил я.

Он только пожал плечами. Затем пробормотал что-то, и я снова повернулся к нему. Ран не отрываясь смотрел в дверной проем.

- Что там? – спросил я, подходя к нему.

Он снова пожал плечами:

- Кто-то только что зашел вон за тот куст.

- Какой-нибудь фермер пошел отлить, - ответил я.

- Наверное. Пойди, проверь.

Я возмущенно вскинулся:

- Почему я?

Он прищурился, глядя на меня, и на этот раз я не смог отвести глаза.

- Предпочитаешь, чтобы я пошел, а ты остался составлять план урока?

Крыть было нечем.

- Ладно. Пойду, посмотрю.

На самом деле, выйти из грязной комнатушки было даже приятно. Воздух был свежим после вчерашнего дождя, а в такую рань было еще достаточно прохладно. Путь Ран составляет свой план. Я трусцой сбежал по склону к реке, к тому кусту, за который «кто-то зашел». Я еще подумал, как глупо поднимать суматоху из-за такой ерунды. Ну, ходит вокруг дома кто-нибудь из учеников: пришел раньше срока и стесняется или боится заходить в класс в одиночку. Ладно, по крайней мере, постараюсь его приободрить. И прогуляюсь заодно.

Я обошел куст и чуть не наступил на нарушителя спокойствия. Он сидел в мокрой траве, прижав колени к груди, а, увидев меня, отшатнулся и сдавленно вскрикнул. Огромные испуганные глаза смотрели на меня из-за завесы спутанных волос. Я в ту же секунду понял, что знаю мальчишку, хотя при прошлой встрече было очень темно. Именно эти удивленные глаза я видел в свете фар капитанского джипа.

Я остановился, а он, судорожно сглотнув, попытался отползти в сторону. Ему это не удалось, и он упал на локти, по-прежнему не сводя с меня глаз. Я тоже растерялся и замер, как вкопанный. Мне впервые удалось рассмотреть Наги при дневном свете. Он был очень худым и бледным. Глаза казались слишком большими, и от этого он выглядел болезненно-невинным и постоянно испуганным. Темные волосы падали на лицо, придавая мальчишке совсем загнанный вид. Он старался не смотреть на собеседника, если только не обращались прямо к нему. Забитое и немного аутичное существо. Было ясно, что Наги повидал много такого, чего детям видеть не положено. Думаю, ему было лет пятнадцать-шестнадцать. Хотя...

Опомнившись, я дружелюбно улыбнулся и присел на корточки рядом с ним. При этом мои номерные жетоны, звякнув, вывалились из-за расстегнутого ворота куртки и закачались на цепочке. Наги завороженного уставился на металлические бляшки. Надо было как-то завязать разговор.

- Наги? – негромко позвал я. – Ведь так тебя зовут? - Он вскинул голову. Я снова улыбнулся и протянул ему ладонь. Он молча кивнул и опустил глаза. – Я Кен. Я не кусаюсь. Дай руку.

Он еще немного отодвинулся, а потом нерешительно сжал мои пальцы. Рукопожатие было слабым, а ладонь влажной. Он явно нервничал. Впрочем, это неудивительно. Вряд ли я для него чем-то отличался от Шульдиха. Или от вон того дерева.

- Ты меня помнишь? – спросил я.

Он несколько секунд непонимающе смотрел на меня, потом медленно отпустил мою руку и заговорил.

- Да. Я ударил тебя в лицо... Ты… - он замолчал, подыскивая нужное слово, - поднял меня. Да, думаю, так.

Я усмехнулся:

- Ты хотел сказать «нес». «Поднял», конечно, тоже, но… - я развел руками. Он кивнул и снова отвернулся, разглядывая реку и дальний конец забора, у которого мы сидели. Что такого интересного он там нашел? Хотя, может, просто не хотел встречаться со мной взглядом.

- Как твоя рана? – спросил я, дотронувшись до его плеча.

На этот раз он даже не повернулся ко мне.

- Лечится. Она… Американские врачи были хорошие.

Я сел рядом с ним и вздохнул. Он явно такого не ожидал, встревоженно поднял голову, и я на мгновение снова увидел глаза испуганного, голодного зверька.

- Мне жаль, что так вышло. Солдатам, которые на тебя напали, нет оправдания. Они... Они были пьяные, но это все равно их не извиняет. Надеюсь, ты понимаешь, что не все солдаты такие.

- Неважно, какие «все солдаты». Может, вы и неплохие. Но вместе... вы все разрушаете. Вьетнам это страна, а не война. Но... с людьми всегда так... когда они собираются вместе, у них нет совести. Они слушают того, кто сильнее, – сказал он тихо, глядя в сторону. В его голосе звучала ярость.

Я посмотрел на реку:

- Ты хочешь сказать, «кто сильнее, тот и прав». Думаю, в толпе проще поступать, как все.

Он кивнул:

- Угу. Ты… поступил не как все, помог мне. Я отблагодарю тебя.

Я усмехнулся. Наги противоречил сам себе. Или я совсем не понял, что он хотел сказать.

- В твоих словах нет логики, малыш.

- Ее нигде нет.

Я рассмеялся и встал, отряхивая брюки. Повернулся и протянул руку, чтобы помочь Наги подняться. Он посмотрел на меня с недоумением.

- Ты идешь на занятие? Ты ведь поэтому здесь?

Он растерянно заморгал:

- Занятие?..

- Ну да, по английскому. Мы с приятелем даем уроки. Ты разве не пойдешь? Нам очень пригодилась бы помощь человека, который уже знает оба языка, - рассмеялся я.

Он взял протянутую руку. Удивительно, каким маленьким он оказался на самом деле. Наверное, из-за худобы возникало ощущение, что он должен быть высоким. Наги хотел отдернуть руку, но я только крепче сжал его ладонь:

- Отказ не принимается. Помоги нам хотя бы на первом уроке.

На его лице отразился неподдельный ужас. Мальчишка воровато огляделся по сторонам, как будто боялся, что за нами могут следить. Странный он все-таки.

- Н-но… Мне надо… У меня дела.

- Какие дела? Под кустом сидеть? Зачем ты сюда пришел, если не на занятие? – спросил я без всякой задней мысли.

У него округлились глаза и даже рот приоткрылся от растерянности. Потом он сник, как будто страшная тяжесть опустилась на его плечи.

- Хорошо, - сказал он тихо. – Я пойду. Ты прав, я для этого пришел.

Что ни говори, логики в его действиях не было никакой.

Я стал подниматься по склону, Наги понуро брел следом, скрестив руки на груди.

- Смотри, кого я нашел, - заявил я, входя в класс. Ран сидел за самодельным учительским столом. Услышав нас, он поднял голову и уставился на Наги.

- Этот тот косоглазый, которого подстрелил Шульдих? – спросил он без обиняков.

- Фудзимия, твое потрясающее чувство такта и безупречные манеры не перестают меня восхищать, - съязвил я.

- Так это он или нет?

- Ну да, он. Его зовут Наги, помнишь?

Ран кивнул, продолжая изучать мальчишку.

- Ты будешь ходить на занятия?

Наги упорно не поднимал глаз.

- Меня Кен попросил.

- Это он прятался за кустами, - вставил я.

- Я догадался.

Так начался наш первый день преподавания. Ближе к восьми часам на грязной тропинке, ведущей к переделанной в школу хижине, стали появляться немного напуганные люди. Некоторые выглядели совсем оборванцами. Я заметил среди учеников нескольких проституток – наверное, решили, что, научившись говорить что-то кроме "я любить тебя долго", они смогут больше зарабатывать. Лично я сомневался, что солдат интересуют их лингвистические способности. Люди заходили в класс, насторожено поглядывали на нас с Раном, а потом начинали разговаривать и перешептываться между собой. Некоторые, входя, здоровались с Наги. И все они старались вести себя как можно тише и даже прикрывали рот рукой. Непонятно, зачем, они же знали, что на Ран, ни я не понимаем вьетнамского. Хотя… Может, и нет. Может, они считали армейское командование достаточно умным, чтобы нанимать учителей, которые хоть немного понимают язык учеников. По моим наблюдениям об армии часто думали лучше, чем следовало.

Благодаря Наги нам кое-как удалось справиться с первым занятием. Мы обошли класс, и я попытался записать имена всех учеников латиницей. (Позже я понял, что это бесполезно: состав класса так сильно менялся от урока к уроку, что двух одинаковых списков просто не могло быть.) Потом я разделил класс на две группы: те, кто не знал ни слова по-английски, и те, кто уже знал хоть пару слов. Первые несколько недель мы просили тех, кто хоть немного говорил по-английски, помогать начинающим. Пока я разбирался с учениками, Ран, ворча себе под нос, выводил на потрескавшейся доске алфавит – огромные кривые буквы. Заметив это, я подошел к нему и поинтересовался, так ли это необходимо. Тут же завязался спор о том, нужно ли учить чтению и письму, или достаточно разговорного языка. Ран настаивал, что чтение и письмо необходимы, а я считал, что самое главное – дать ученикам самые ходовые разговорные фразы.

Класс был удивлен таким поворотом дела, все как завороженные следили за нашей перебранкой. Наконец Наги потянул меня за рукав и сказал, что мы так и не приступили к занятию. Я тут же прекратил спор и извинился, а Ран что-то проворчал и продолжил писать на доске.

К концу дня у меня возникло ощущение, что я ничего не добился. Все мои попытки разговаривать с учениками и что-то им объяснять разбивались о стену молчания и непонимания. Я даже начал задумываться, не стоило ли больше внимания обращать на то, что рассказывали Такатори.

Около полудня, когда уроки закончились, класс сразу опустел. Никто не подошел к нам с вопросами, кроме пары проституток, но их вопросы не имели никакого отношения к английскому языку. Я заметил, что Наги задержался у учительского стола, где Ран делал какие-то пометки в блокноте. Интересно, где тот «план урока», который он собирался составлять? Я вздохнул, подошел к мальчишке и прислонился к столу:

- Спасибо, ты нам очень помог.

Он помедлил секунду и кивнул:

- Это несложно.

- А в среду придешь? – спросил я с надеждой.

Он посмотрел на меня и закусил губу.

- Может быть. Посмотрим.

- Было бы очень здорово, - сказал я. – А то у меня такое чувство, будто я пытаюсь пасти стадо котов.

Он хихикнул:

- Я думаю, это потому что ты не привык учить. Потом станет проще.

- Надеюсь, - вздохнул я. – Ран, свяжись с базой, узнай, когда за нами приедут.

Он поднял голову от своих записей:

- Поздно. Сегодня день увольнения, ребята захотят отдыхать как можно дольше.

- Все равно связаться с базой надо. И что делать, пока нас не заберут? Шататься по городу?

Он пожал плечами:

- Наверное. Или можно сидеть здесь. Выбирай.

- Лучше в город, - проворчал я. – Там хоть выпить можно.

При этих словах Наги вскинул голову, посмотрел на меня в ужасе, открыл рот, но так ничего и не сказал. Несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь, и снова отвел глаза.

- Ты чего? - удивился я.

- Ничего, - пожал он плечами. – Просто... Может, вам стоит задержаться. Если кто-то из учеников вернется, чтобы задать вопрос.

- Это уже не наши проблемы, - фыркнул Ран. – Урок закончен.

Как ни грубо это звучало, я вынужден был согласиться. О чем и сообщил Наги. Он вздохнул и пожал плечами.

Ран пошел на другой конец класса, чтобы связаться с базой. Он крутил ручки приемника, добиваясь чистого сигнала, а Наги не отрываясь следил за ним, ловил каждое движение. Было в этом мальчишке что-то очень странное.

- Раньше девяти за нами не приедут, - сообщил Ран, выключая радио. – Придется ждать до вечера.

Я вздохнул. Торчать целый день в этой дыре не хотелось. Пить и снимать шлюх - тоже. А если отбросить эти два варианта, в Санг Чо-на оставалось не так много развлечений.

- Пойдем в город, а то здесь слишком тоскливо. И слишком жарко, - добавил я, обмахиваясь рукой.

Наги вздрогнул и уставился на меня своими глазищами. Я улыбнулся в ответ, и мне в голову вдруг пришла удачная мысль:

- А пойдем с нами? Мы тебя чем-нибудь угостим. В благодарность за то, что ты нам так помог, несмотря на все неприятности, что мы доставили тебе в прошлый раз.

Он побледнел, но потом что-то мелькнуло в его глазах, и, сделав глубокий вдох, он кивнул:

- Да. Я пойду.

Я улыбнулся, Ран что-то проворчал. Мы взяли рюкзаки, а книги решили оставить.

От нашей «школы» до центра грязного городка было почти полкилометра. Всю дорогу я пытался завязать с Наги разговор, расспрашивал о семье, о том, где он учил английский и тому подобное, но он явно думал о своем и отвечал коротко и невнятно. И постоянно спрашивал, который час. Я сказал, что, пожалуй, в качестве благодарности ему лучше подарить часы, а не угощать выпивкой в баре. Он даже не улыбнулся. Ран всю дорогу курил и успешно избегал любых разговоров. К сожалению, я оказался прав, когда говорил, что день будет жарким. Солнце пекло так, что мозги плавились. В такую погоду всегда хотелось нецензурно выругаться в адрес моих темноволосых предков.

- Куда теперь, Фудзимия? – спросил я, когда мы остановись на перекрестке. Поразительно, сколько здесь было людей. Я даже представить не мог, чем они все могли заниматься в таком маленьком городишке. По улицам на полной скорости проносились велосипедисты, женщины в широкополых шляпах и традиционной вьетнамской одежде пробирались между домами, ватаги чумазых детей с криками носились туда-сюда, кое-где мелькали такие же военные, как и я, пытающиеся отдохнуть в свой законный выходной. Настоящий зоопарк. Жара, толпа толкающихся, потеющих людей, соответствующий запах. Чуден Вьетнам при тихой погоде.

- А куда ты хочешь?

- К Вилли Нг, конечно, - огрызнулся я. – Где еще в этой дыре можно достать выпивку?

- Тогда сюда. Я пойду вперед.

Что он и сделал, а мы с Наги поспешили следом. Продираясь сквозь толпу, я заметил, что мальчишка мертвой хваткой вцепился в мою куртку. Я оглянулся:

- Ты чего?

- Слишком много людей. Я не хочу, чтобы нам случилось разделиться, - прокричал он, стараясь перекрыть шум улицы. Пожалуй, он был прав. Я взглянул вперед и вдруг понял, что мы можем запросто отстать от Рана. Его шевелюра как огонек маячила над морем черных голов, но толпа, казалось, старательно заполняла разделяющее нас пространство, стремясь отрезать друг от друга.

В этот момент Наги резко дернул меня за куртку, крикнув: «Кен, сюда», - и я окончательно потерял Фудзимию из вида.

- Но Ран пошел прямо! - прокричал я в ответ.

- Мы догоним. Я хочу тебе что-то показать! – Он вытащил меня из людского потока и повел в узкий переулок.

- Я не хочу от него отстать, - крикнул я, пытаясь вырваться, но он не отпускал.

- Нет, пойдем сюда. На минуту, - убеждал он, чуть задыхаясь. Я упирался, не давая ему тащить меня дальше, а он не пускал обратно на улицу, с которой мы пришли. Похоже, пора было объявлять ничью. Река людей обтекала нас, как островок. Внезапно я почувствовал на плече чью-то руку, повернулся и увидел Рана. Он с любопытством меня разглядывал:

- Куда вы собрались?

- Это он меня сюда затащил, - ответил я, кивнув в сторону Наги.

Наги недовольно посмотрел на Рана и снова дернул меня за рукав:

- Я хотел ему что-то показать. А ты можешь идти. Мы догоним.

Фудзимия прищурился и покачал головой.

- Так не пойдет. Куда он, туда и я.

Я улыбнулся. Слышать подобное от Рана было забавно. И приятно.

Наги недовольно поморщился, но сдался.

- Мне все равно. Только пойдем... Сколько времени? – вдруг спросил он, и, как будто отвечая на его вопрос, часы на башне христианской миссии пробили час дня. Звук был чистым и глубоким, и после отупляющего гула толпы ласкал слух и был просто божественным благословением.

А потом, словно продолжая перекличку, раздался страшный грохот – звук взрыва, как от гранаты или артиллерийского снаряда. Казалось, даже земля содрогнулась. Потом нам на головы посыпалась грязь и щепки, и улицу накрыло волной паники. В миг забыв от Наги, мы с Раном бросились сквозь толпу к месту взрыва. Вьетнамцы, казалось, расступались перед нами, пропускали, предоставляя солдатам возможность сделать всю грязную работу.

Мы пробежали квартал, завернули за угол и попали в облако такой густой пыли, что ничего нельзя было разглядеть. Но мы и так уже обо всем догадались.

- Это у Вилли, - пробормотал Ран, кашляя. У меня упало сердце. Желудок болезненно сжался от отчаянья. Если Ран прав - а я был в этом уверен - при взрыве наверняка пострадали наши ребята. Это не могло быть совпадением: сегодня день увольнения, и взорвался бар, в котором к этому времени было полным полно американских солдат.

Мы пробежали половину улицы и уже начали различать доносящиеся со стороны бара крики и стоны, когда раздался второй взрыв.

* * *

Дальше в моей памяти все подернуто туманной дымкой. Это критическая точка. Если я пойду дальше, если я вспомню, что произошло в тот день у Вилли Нг, мне придется вспоминать вcе до конца. А ведь первая часть была не так уж плоха. Просто из-за нескольких тяжелых моментов все остальное тоже кажется сплошным кошмаром.

Я резко поднимаюсь и тут же чуть не падаю от головокружения. Нет, не буду я дальше вспоминать. Ни сегодня, ни потом. Надо заняться работой и перестать думать. Ни к чему хорошему это не приведет. Я еще раз проверяю повязку на руке, выхожу из ванной в подсобку. Банзай поднимает голову и вопросительно скулит. Я прохожу мимо него в магазин. Дверь с шумом поворачивается на петлях, и я оказываюсь в овощном отделе. Белая плитка отражает свет флуоресцентных ламп. Здесь всегда так чисто.

Башмаки негромко стучат по отполированному полу, я стараюсь идти как можно ровнее. Встаю за прилавок и проверяю кассу, потом включаю вывеску над головой, чтобы покупатели знали, что я готов к работе. Какие покупатели? Магазин будто вымер, нигде ни души. Негромко звучит джаз, который всегда включает Мери. Мелодия рваная, с неровным ритмом, и от этого голова у меня начинает болеть еще сильнее. Черт, ненавижу это место.

- Эй, Кен, жвачку хочешь?

Поворачиваюсь на голос. Я даже не заметил, что встал за соседний с Пат прилавок. Она улыбается мне, как она считает, соблазнительной улыбкой. Страшное дело. Я качаю головой:

- Нет, Патриция, спасибо.

Поворачиваюсь к ней спиной и стараюсь выбросить все мысли из головы. Если тупо пялиться на леденцы, становится лучше. Главное – не отвлекаться...

- Кен? – голос звучит мягче, но раздражает по-прежнему. Я резко оборачиваюсь, понимая, что Патриция подошла ближе. Она стоит, прислонившись к моему прилавку там, где обычно упаковывают покупки. И очень старается, чтобы вырез кофточки как можно больше открывал грудь. Закрываю глаза и вздыхаю.

- Ну, что еще? – устало огрызаюсь я.

- Я тебе совсем не нравлюсь? – спрашивает она, стараясь придать своему голосу трагичность.

Я мученически возвожу глаза к небу и пытаюсь отвернуться, но она тут же продолжает:

- Я что, не достаточно симпатичная?

О Господи. Женщины!

- Пат, - рявкаю я. Терпение вот-вот лопнет. – Разумеется, ты очень симпатичная. Послушай, ты очень милая, и ты мне нравишься как человек. Но не больше. Ты не в моем вкусе. Извини, в этом плане ты меня не интересуешь.

Она выпрямляется и упирает руки в боки:

- Не понимаю я мужчин. По-моему, вы специально все нам назло делаете. На тех, кому вы нравитесь, вам наплевать, а тем, кто нравится вам, наплевать на вас. Что значит «не в твоем вкусе»? Чушь какая-то! А кто тогда в твоем вкусе? – возмущается она.

- Предпочитаю рыжих, - брякаю я, не подумав. И тут же прикусываю язык. Ну зачем я это сказал? Теперь снова начну о нем думать.

Она некоторое время смотрит на меня, потом возмущенно фыркает.

- Рыжих? Боже, какая пошлость! – кипя от злости, она возвращается за свой прилавок. С грохотом задвигает ящик кассового аппарата. Едва ли прилично устраивать истерики на рабочем месте. Но я тактично молчу.

Патриция не может остановиться:

- Кстати, в городе появился какой-то бродяга, видела его сегодня по дороге на работу. По-моему, он ветеран. Не понимаю, почему так много ветеранов Вьетнамской войны становится бомжами. Меня от них просто тошнит, особенно от бродяг. Неужели так сложно найти работу? Но нет, они лучше будут бездельничать и вообще перестанут мыться. И будут целыми днями шляться по улицам, мозолить всем глаза своими армейскими куртками. Хоть бы этого бродягу поймали полицейские и посадили в тюрьму или вышвырнули из города. Ненавижу таких людей! Собрать бы их всех и заставить работать. Не знаю, хоть в трудовой лагерь отправить.

Пожалуй, еще никогда в жизни у меня не возникало желания перегрызть человеку горло. Сам от себя не ожидал. Я оглядываюсь на нее через плечо и почти рычу:

- Заткнись, дура. Не говори о том, чего не понимаешь.

У Патриции округляются глаза, она зажимает рот рукой.

- Ой, Кен, прости, я не тебя имела в виду! Ты после войны нормально устроился, у тебя работа, дом, все, как у людей. Я говорила про тех неудачников, которые никак не хотят наладить свою жизнь. Почему они не поймают, что нельзя все время жить воспоминаниями. Ты же совсем другое дело.

Я гневно прищуриваюсь.

- Мне просто повезло. А ты знаешь, каково это, быть наркоманом, которого посадило на морфий собственное правительство? Каково это, когда тебя ненавидят люди, которых ты защищал? Каково это, мучиться от воспоминаний, от которых и рад бы избавиться, да никак? И боятся, что вот-вот съедешь с катушек? Попробуй, и посмотрим, удастся ли тебе «наладить свою жизнь».

Она встряхивает головой, отбрасывая за плечо свои невероятно прямые волосы.

- Я всего лишь высказала свое мнение. Совсем не обязательно на меня набрасываться.

Я фыркаю и отворачиваюсь. Замечаю спешащего к моей кассе покупателя. У него в руках всего одна маленькая упаковка, на которую я не обращаю внимания, пока он не шмякает свою покупку на прилавок.

Завернутый в пленку гамбургер медленно движется ко мне по ленте конвейера, и я понимаю, что не могу отвести от него глаз. Ручейки крови вытекают из щелей в упаковке и скапливаются в маленькие лужицы. А в самом центре лежит кусок мертвой плоти, маринуясь в собственном соку. От этого зрелища у меня мороз идет по коже, и я чувствую, что меня вот-вот затянет назад, в пустоту.

- Вы собираетесь пробивать чек, или так и будете глазеть на мой гамбургер? – спрашивает старичок, возвращая меня к реальности.

Я трясу головой и пытаюсь улыбнуться:

-Извините, сэр. Вам нужен пакет?

- Да, полиэтиленовый, - ворчит он.

Я достаю пакет и тянусь за гамбургером. Надо будет потом убрать здесь... Беру в руку обернутый пленкой кусок мяса и чувствую, как холодные струйки соуса стекают мне на ладонь и дальше – к запястью. Сильнее сжимаю пальцы, и мякоть подается без сопротивления, от этого по телу прокатывается волна отвращения. Голова идет кругом. Черт, мне бы сейчас еще таблетку! Чувствую, как в груди что-то сжимается, и роняю сверток. Он падает на пол с каким-то чавкающим звуком, и в стороны разлетаются мелкие брызги. Всё, я больше не могу.

- Мамочка... Кен, я... Я хочу домой...

Схватившись за живот и зажимая рот рукой, я пытаюсь бороться с подступающей к горлу тошнотой. Прижимаюсь спиной к стойке и медленно сползаю на пол. Мне уже не до покупателей, хотя я еще слышу отдаленные голоса, зовущие, возмущенные, встревоженные. Ответить я все равно не могу. Я опять проваливаюсь в бездну. Нет... Только не это!

* * *

Казалось, в мире не осталось ничего, кроме кричащих, взмокших, бегущих людей. Весь первый зал бара снесло взрывом, искореженные столы и стулья валялись по всей улице – их разбросало взрывной волной. Вся земля была усыпана битым стеклом, мимо меня с криком пробежал человек, из руки которого торчал большой блестящий осколок. Воздух казался густым от пыли и копоти, и я кашлял, задыхался, но бежал дальше. Повсюду лежали люди: истекающие кровью, вопящие, плачущие... Хуже, чем на моем первом вылете. Все было как в тумане, я не мог ни на чем сосредоточиться. Тем не менее, я умудрился пробраться в оставшуюся часть здания, и пространство вокруг меня заполнилось окровавленными лицами и телами раненых, которых мы передавали по цепочке, организовав с ребятами импровизированную спасательную бригаду.

Ран работал рядом со мной, раздавал приказания, кричал на других солдат, помогал выносить раненых на улицу. Пот катил с меня градом, заливая глаза. В какой-то момент я попытался вытереть лицо, чтобы лучше видеть, и только тогда заметил, что у меня все руки в крови. Теперь уже и лицо. Я чувствовал запах крови, чувствовал, как она стекает по коже липкими струйками и начинает подсыхать. Мне уже было все равно. Я продолжал работать, отыскивая уцелевших, звал их, перешагивал через тела тех, кого уже бесполезно было спасать. Повсюду валялись оторванные руки, ноги, пальцы, куски внутренностей, все было забрызгано кровью. Тогда я не обращал на это никакого внимания. Осознал я позже, и когда до меня дошел смысл происходившего в тот день, я начал просыпаться по ночам от собственного крика. И до сих пор просыпаюсь.

На улице наконец-то появилась бригада врачей, начали оказывать первую помощь, то и дело раздавался шум вертолетных винтов. Я помогал выносить вьетнамца с оторванной рукой, когда заметил, что Ран пытается успокоить какого-то солдата. Солдатом оказался Свонни. Он истерически всхлипывал и отчаянно цеплялся за руку Фудзимии. На лбу Свонни была длинная рана, и кровь заливала ему все лицо. Я бросился к ним, чтобы хоть чем-то помочь.

Свонни пытался что-то объяснить Рану и трясущейся рукой показывал на развалины бара.

- Мы... Мы были там, внутри... и он... Я не знаю... второй взрыв... Я... мы были... О Господи! Куски его теперь на мне! Он у меня в волосах! Ааа! – он взвыл, схватившись за голову. Примерно через месяц Свонни попытается покончить с собой и ему придется пройти серьезный курс лечения. Его демобилизуют, когда он окончательно съедет с катушек.

Я взглянул на Рана. Он смотрел на меня с грустью и сочувствием.

- Что? О чем это он? Кто с ним был, где они сидели? – тут же спросил я.

- Кен... – начал было Ран

- Что? Свонни, говори! – закричал я. Я никого не оставлю умирать под обломками.

- Кен, останься со Свонни, я сам схожу, - тихо сказал Ран.

- Что? Почему? – не понимал я.

- Сделай, как я прошу. Я не хочу, чтобы... – но договорить ему не удалось.

- Оми... – застонал Свонни.

- Оми?! Там был Оми?! – закричал я и, забыв обо всем, бросился к развалинам.

- Кен! – Ран попытался меня остановить, но я не обратил на него внимания. Я пробирался в глубь бара - если я правильно понял Свонни, они сидели именно там. Черт, черт, черт! Голова гудела, сердце билось, как сумасшедшее, от ужаса я почти ничего не соображал. Этого не может быть, просто не может быть!

Я звал малыша, не переставая.

- Оми?! Цукиено, ответь мне! – кричал я, и готов был кричать до тех пор, пока не пропадет голос. Я отбрасывал сломанные столы и стулья, перешагивал через людей, тянувших ко мне руки. Я должен был его найти. Я не мог допустить мысли, что... Нет. Я не хотел об этом думать.

Наконец, обойдя барную стойку, в очередной раз позвав его, я услышал ответ. Очень слабый – мое имя, глухо прозвучавшее сквозь завесу пыли. Но этого было достаточно. У самого подножья лестницы я увидел какой-то силуэт и, спотыкаясь, бросился к нему. Резко остановился, разглядев, что это и правда малыш, и вздохнул с облегчением. Он лежал, прижав руки к животу, ласково смотрел на меня снизу вверх и улыбался.

- Оми, - выдохнул я, падая на пол рядом с ним. Я так обрадовался, увидев его, что не сразу заметил, что ему опять раздробило ногу. Точнее, разорвало в клочья. Тонкие кровавые ленточки.

– Давай выбираться отсюда, - сказал я и попытался поднять его на руки, но он закричал от боли, и я, наконец, осознал, что он лежит в луже вязкой, подсыхающей крови.

Оми закашлялся:

- Пожалуй, не стоит... меня поднимать. Я могу рассыпаться.

- Что?.. – шепотом переспросил я, холодея от ужаса.

Медленно, с видимым усилием, он отвел руки от живота. Меня чуть не стошнило. Я ахнул и зажал рот, чтобы не закричать. Он удерживал вместе разорванные куски. Да, попытайся я его поднять, он действительно рассыпался бы. Я заплакал, схватившись за голову.

- Кен... не надо, - прошептал он. – Посиди... со мной, ладно?

Я кивнул и отчаянно всхлипнул. Слезы застилали глаза, и я почти ничего не видел. Придвинувшись поближе, я осторожно положил его голову себе на колени и принялся гладить его по волосам. Так я сидел и плакал, и мои слезы падали на его бледное лицо.

- Кен, прости... Я хотел сказать... что... что я... – он говорил с трудом, и я покачал головой, убеждая его не тратить силы. – Ты так и не рассказал мне...

Вдруг его взгляд прояснился. В нем было столько ужаса и понимания, что я опешил.

- Я хочу домой, - прошептал он, а потом всхлипнул и расплакался, зная, что больше никогда не увидит дома. Ему было страшно умирать, и я не мог его винить. Мне самому было страшно, что он умрет. Я не знал, что тогда будет. Он плакал, и слезы оставляли грязные дорожки на залитом кровью лице. – Кен, пожалуйста... Я ведь просто хочу домой... Увези меня домой... Мамочка, где ты?

От отчаянья и растерянности, звучавших в его последнем крике, у меня мороз прошел по коже. Оми ведь всего лишь мальчишка, совсем ребенок, чей-то сын. Все мы были еще детьми. Нечего нам было делать здесь, на войне.

- Мамочка... пожалуйста... Я хочу домой... – прошептал он еще раз, всхлипнул, и по его телу прошла судорога. Глаза расширились от ужаса, в горле что-то заклокотало, он забился у меня в руках, и его стошнило остатками крови. Кровь с бульканьем выливалась изо рта, как темный поток, вышедший из берегов. Это было так жутко, что я чуть не убежал и не бросил его умирать одного. Я закрыл глаза, и почувствовал, как еще теплая жидкость течет по моим рукам. Когда я снова открыл глаза, он уже был мертв и смотрел куда-то вдаль невидящим взглядом.

Я снова заплакал и принялся звать его, трясти, умолять вернуться. Конечно, вернуться он не мог. Меня бил озноб, я прижимал к себе окровавленное тело, истерически всхлипывал, кричал, ругался.

- Нет! Оми, Господи, нет! Не бросай меня одного в этом аду! Ты же должен был ехать домой на следующей неделе, ты не можешь умереть! – причитал я, раскачиваясь из стороны в сторону. Время от времени мне приходилось перехватывать выскальзывающее из рук тело, потому что кровь начала подсыхать, становилась густой и склизкой.

В какой-то момент оказалось, что Ран сидит рядом и зовет меня, но я не взглянул на него. Я ненавидел себя, ненавидел его, ненавидел всех и вся. Я только и мог плакать да звать Оми. Ран дотронулся до моей руки:

- Кен... пожалуйста, не надо, - попросил он. – Не сходи с ума.

Я не ответил, только крепче вцепился в остывающее тело своего единственного друга, единственного человека, которому я был нужен. Мне хотелось умереть вместе с ним.

Ран был со мной, что-то говорил, но я не слышал его слов. Он осторожно взял меня за плечо, попытался увести, но я не хотел уходить. Я ждал. Потом пришли еще люди, они убирали трупы. Они хотели забрать Оми, но я не был готов расстаться с ним. Они пытались отнять его, ворчали, ругались и бормотали что-то про «съехавших с катушек». Тогда Ран подхватил меня под мышки и оттащил в сторону, а люди подняли тело Оми. Оно действительно развалилось на куски. Я закричал и потянулся к нему, но Ран еще крепче прижал меня к себе. Я пытался вырваться, пока Оми не унесли. Потом сил на борьбу уже не осталось. Даже ноги не держали.

Ран разжал руки, и я с жалобным стоном соскользнул на пол. Меня трясло, я беззвучно плакал. Ран тоже опустился на колени, заглянул в мое заплаканное и перепачканное кровью лицо:

- Кен, пожалуйста, держись, не позволяй себя сломать, - прошептал он.

В его глазах было столько боли и грусти, что у меня еще сильнее сжалось сердце. Оставалось только рухнуть без сил, что я и сделал. Еще раз всхлипнув, я упал лицом вперед, и он подхватил меня, прижал к себе, не заботясь о том, что его одежда пропитается моими слезами и кровью Оми. Я цеплялся за него, как за соломинку в бурном море отчаянья, а он заботливо обнимал меня. Тогда я не думал, что его тепло сможет стать хоть каким-то утешением. Теперь страшно представить, что было бы, не окажись он тогда рядом. Он еще крепче обнял меня, позволяя выплакаться, и стал шептать что-то успокаивающе, но я не слышал ни слова. Впервые Ран так меня обнимал. Потом я пойму, что надежное кольцо его рук станет, пожалуй, моим единственным спасеньем.

Разговоры

Меня отстранили от преподавания еще на неделю. Лейтенант Кудо решил, что после срыва мне стоит отдохнуть, так что я безвылазно сидел на базе. Я не жаловался – заданий все равно почти не было, большинство солдат отправили на восстановительные работы в Санг Чо-на. Взрыв уничтожил только нижний этаж бара и не повредил фундамент, так что было решено заново открыть заведение Вилли Нг. На базе спорили, сколько времени на это уйдет. Большинство сходилось на том, что бар откроется через месяц, а то и раньше. Я старался об этом не думать.

После взрыва на базу стали прибывать отряды особого назначения с заданием разыскать вьетконговцев. Но, по-моему, начальство поздно спохватилось. Меня несколько раз допрашивали о встрече с Наги в тот день, но ни его самого, ни его сообщников так и не нашли.

Иногда он мне снился. Я дотягивался до его тощей шеи и душил, душил, душил... Хотелось, чтобы кто-то заплатил за гибель Оми. Плевать, что Наги пытался спасти мне жизнь. Мне постоянно снились сны о мести, и я просыпался с криком.

В такие моменты Ран меня просто спасал. Казалось, он чувствовал все мои страхи и боль. Каждый раз, когда я вскакивал среди ночи, дрожа от ярости и ужаса, он тоже просыпался и спускался ко мне. Осторожно приподнимал одеяло и ложился рядом. Тепло его тела одновременно успокаивало и будоражило. Что бы я делал без Рана?.. Я прижимался к нему и тихо всхлипывал, уткнувшись в его футболку. Нельзя было ни заговорить, ни пошевелиться, мы только лежали рядом, и я знал, что к утру он исчезнет. Я не мог сдержаться и лез к нему с поцелуями, забывая об опасности, но он вел себя гораздо осторожнее и рассудительнее, чему я был в глубине души только рад. Он останавливал меня, обнимая так крепко, что я не мог пошевелиться, или прижимал палец к моим губам.

Иногда он спускался ко мне, когда я спал спокойно. Ложился позади меня поверх одеяла, обнимал и рассеянно водил пальцами по моей груди, зарывался лицом мне в волосы. Мы молчали, опасаясь кого-нибудь разбудить. Если бы про нас узнали... за такое и под трибунал можно попасть. Но от того, что мы были вынуждены ото всех скрываться, эти короткие мгновения становились еще слаще.

Днем мы старались не встречаться. Так было проще, можно было не опасаться, что мы выдадим себя неосторожным взглядом или прикосновением. Кроме того, мы бы и сами растерялись, столкнись где-нибудь нос к носу. Слишком много было между нами невысказанных сомнений, незаданных вопросов. Нужно было поговорить, но для этого не удавалось найти ни места, ни времени. В отличие от меня, Рана от службы никто не отстранял: он регулярно ездил в Санг Чо-на на занятия, а в остальные дни помогал на восстановительных работах или участвовал в транспортировке раненых в госпитали. Отчасти я был даже рад, что мы нечасто встречались, – у меня оставалось время подумать.

В последний день моего «домашнего ареста» Ран отправился на одну из баз на севере: на транспортном вертолете нужен был стрелок. После тренировки я весь день провалялся в бараке, пялясь на койку Рана. Как всегда в это время года шел дождь. Дождь заливал грязные окна, без устали барабанил по крыше, просачивался внутрь через трещины, и кое-где по стенам уже стекали струйки воды. Все отсырело. Господи, как же меня это достало. Надо было вставать.

Я натянул штаны и куртку и стал заправлять постель. Не удержавшись, наклонился и уткнулся носом в подушку там, где ночью лежала голова Рана. Вздохнул и снова поднялся, радуясь, что в бараке никого нет. И чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда меня окликнули.

- Здорово, Хидака! – это был Макс. В последнее время я с ним почти не разговаривал. Впрочем, в последнее время я почти ни с кем не разговаривал. – Я так и знал, что ты здесь.

Я повернулся и посмотрел на него с подозрением. С тех пор, как у нас завязались отношения с Раном, я чувствовал, что постоянно должен быть на чеку. Особенно с Шульдихом. Он знал про Рана, и явно его этим шантажировал. Ему не составит труда сложить два и два, если он что-то заметит, или додумать недостающее. И, тем не менее, Шульдих мне нравился. Не верилось, что он может сделать гадость ни с того, ни с сего. Если его что-то не устраивало, он подходил и прямо говорил об этом, он был не из тех, что станет пакостить втихаря. Он знал секрет Рана и пользовался этим, чтобы немного припугнуть его или вытребовать какую-нибудь мелочь, но вряд ли Макс действительно стал бы на него доносить. Ему просто нравилось дразнить и играть на грани фола. Но сейчас мне меньше всего хотелось идти у него на поводу.

- Привет, Шу. Тебе чего? – спросил я, прислонился к кровати и скрестил руки на груди.

- Тебя на блюдечке с голубой каемочкой, - промурлыкал он и улыбнулся своей фирменной хищной улыбкой. Поскольку и его, и Фарфа отстранили от полетов, он, как и я, целыми днями торчал на базе.

Я устало вздохнул и ответил безо всякого выражения:

- Заманчиво, но нет.

- Да ладно тебе, япошка, я тут совсем зачах без любви и внимания. И готов практически на все, - заявил он, подходя ко мне вплотную. В ярко-зеленых глазах плясали шальные чертенята. Но я слишком устал, чтобы ему подыгрывать.

- Ха-ха-ха. Очень смешная шутка, Макс, я оценил. А теперь признавайся, что тебе на самом деле нужно?

Он пожал плечами, и ухмылка исчезла с его лица.

- Да ничего. Скучно просто. Чем дольше мы торчим на базе, тем больше Джей съезжает с катушек, так что я решил от него немного отдохнуть. Он так долго без стрельбы жить не может, - Шу хихикнул и уселся на койку напротив меня, - совсем озверел, бедолага.

Я фыркнул и уставился на собственные ботинки. Почему-то не хотелось встречаться с Шульдихом глазами, казалось, что он попытается залезть в мои мысли, содрать защитный слой и посмотреть, что там, в глубине. При общении с ним всегда возникало такое ощущение.

Повисла гробовая тишина. Даже воздух в бараке, казалось, стал более плотным и тяжелым. Мне хотелось, чтобы Макс уже наконец сказал, что ему нужно, и ушел. Или хотя бы перестал на меня так смотреть.

- Ну что, Хидака...

- Ну что, Шульдих?

- Как жизнь? Как воюется? Весело? – хихикнул он.

- Ни черта подобного, - выдохнул я, проводя рукой по волосам.

- М-да, нехорошо получилось. Мне нравился этот малыш. Классно в покер играл. Хотя с другой стороны, теперь я не буду проигрывать так много сигарет. Я слышал, там, в баре, кровищи было... Пожалуй, стоит сказать спасибо, что меня заперли на базе, а то от меня бы тоже только мелкие кусочки остались. Похоже, правду говорят, что жизнь отстой, и все мы сдохнем, да, Хидака?- спросил он, глядя на меня снизу вверх. С кем, с кем, а с Шульдихом я не собирался это обсуждать.

- Похоже, - отозвался я, прищурившись. Шу затрагивал больную тему, и знал об этом. Зачем-то хотел вывести меня из себя. От скуки, наверное.

Опять повисла пауза. Я не знал, что еще сказать, так и стоял, скрестив руки на груди, и старался не смотреть на Шульдиха.

- Небось теперь жалеешь, что не дал мне пристрелить косоглазого сопляка?

Вопрос прозвучал неожиданно. От тона, каким он был сказан, у меня мороз пошел по коже, пробирая до костей, до самых внутренностей. Может, он прав? Может, не надо было мешать Шульдиху с Фарфом, когда они хотели убить Наги? Если бы Наги не было, все стало бы гораздо проще. Если он и правда за время пребывания на базе добыл информацию для вьетконговцев, то получается, что это я во всем виноват. Это я принес его на базу, это был мой выбор... Хотя какой у меня был выбор?! Я же не знал, что он вьетконговец. Да если бы и знал, я бы не смог оставить его на дороге. Хотя сейчас мне и хотелось придушить его собственными руками... Я бы не бросил его умирать от потери крови.

Я почувствовал, как по телу прошла волна холода, и отвернулся, пытаясь скрыться от внимательных глаз Шульдиха. Меня опять захлестнуло чувство вины, и в сотый раз за эту неделю, захотелось забиться в какой-нибудь темный угол и умереть. Если бы Ран был здесь, он бы мне помог. Но Рана не было. Были только я, Шу и неприглядная правда. Все жертвы, все разрушения, все расходы на восстановление, – моя вина. Как бы я хотел, чтобы никогда не было той ночи, той дурацкой вылазки... Той бредовой идеи Макса!

Меня будто током ударило.

Точно! Не я, а Шульдих виноват в этой истории с Наги. Это он предложил сделать вылазку, это он подстрелил мальчишку. Если кто и виноват в том, что вьетнамец оказался на базе, так это Макс! Нельзя же обвинять меня в том, что я проявил сострадание к раненому. Да, я притащил его на базу, но ведь не я же загнал нас в безвыходную ситуацию! На смену чувству вины пришла злость. Я зажмурился, сжал кулаки и процедил сквозь зубы:

- Я отказываюсь чувствовать себя виноватым за то, что принес мальчишку на базу.

Койка, на которой сидел Шульдих, скрипнула.

- Ты чего?

Я открыл глаза и резко повернулся к нему:

- Я сказал, что отказываюсь чувствовать себя виноватым за Наги. Это ты его подстрелил, черт бы тебя побрал! Если бы ты не подбил нас угнать капитанский джип, ничего бы этого не случилось! Я не считаю себя виноватым. Я все сделал правильно. И я не позволю тебе на мне отыгрываться, потому что я ни в чем не виноват!

К концу тирады я почти кричал. Говоря это, я чувствовал облегчение, хотя, по правде сказать, сам себе не очень-то верил. В глубине души я все равно во всем винил себя. И всегда буду винить.

Шу некоторое время спокойно меня разглядывал, потом встал, подошел ко мне и наклонился так, что мы оказались практически нос к носу. Я чувствовал на своей коже его дыхание, ощущал слабый запах пота, смешанный с запахом армейского мыла. Вдруг Шульдих медленно расплылся в улыбке. Этого я не ожидал. Я думал, он скажет мне в ответ какую-нибудь гадость, но вместо этого он только улыбнулся и взъерошил мне волосы.

- Молодец, правильно решил. Наконец-то ты перестанешь так изводиться. А то уже смотреть тошно, как ты сам себя ешь. Что было, то было. Это война, здесь всякое случается. Ты не виноват в том, что случилось у Вилли Нг. Никто не виноват. У этого косоглазого ублюдка не было ни малейшего шанса что-то разнюхать на базе, он же был заперт в лазарете. А если он все-таки что-то и узнал, то ты здесь ни при чем. Наверное, и правда, я во всем виноват, только я слишком черствая скотина, чтобы страдать по этому повод, - заявил он и направился к выходу. Я смотрел, как он шагает между рядами коек, потряхивая рыжей гривой, с таким видом, будто сам черт ему не брат.

Никогда мне не понять Макса Вульфа. Только ты окончательно убедишься, что перед тобой редкостная сволочь, и вдруг он выдает что-нибудь вот такое... И становится ясно - что бы он про себя не говорил, не такая уж он черствая скотина.

Хлопнула дверь барака. Я вдруг заметил, что дождь кончился, и потряс головой, чтобы привести мысли в порядок.

Все еще в некоторой растерянности я вернулся к прерванному занятию. Я расправлял одеяло, когда услышал шум винтов. Вертолеты вернулись. Ран вернулся. Я решил встретить его: делать все равно больше нечего.

Когда я вышел на взлетное поле, в вертолетах уже отключили двигатели, и винтовые лопасти описывали последние ленивые круги, прежде чем окончательно остановиться. Я удивился, что у одного из «Ирокезов» собралась целая толпа. Два медбрата стояли около открытого борта и встревожено переглядывались. Я разглядел в небольшой группе у самого вертолета лейтенанта Кудо и капитана Кроуфорда. Я не слышал ни слова, но решил не подходить ближе, чтобы не путаться под ногами. Казалось, все терпеливо ждут, пытаясь выманить что-то или кого-то из вертолета.

Внезапно толпа расступилась, и я увидел, как Ран спрыгнул на землю и помог кому-то спуститься с посадочной платформы. Я не сразу узнал второго, но потом разглядел прядь иссиня-черных волос, выбившуюся из-под кепки. Свонни. Точно Свонни, но выглядел он как-то странно. Я взглянул на медбратьев и у меня мороз прошел по коже. Свонни ранили? При перевозке раненых в госпиталь? Вряд ли. Но он еле стоял на ногах, его трясло крупной дрожью, и Рану приходилось его поддерживать, чтобы он не упал. Что же произошло? Как только Ран с пилотом отошли от машины, к ним бросились медбратья, подхватили Свонни и повели в лазарет. К Рану подошли Кроуфорд и Кудо и принялись о чём-то спрашивать, оживленно жестикулируя.

Фудзимия в ответ покачал головой и указал на вертолет. Я удивился, насколько потрясенным и почти испуганным выглядел Ран. Не в его правилах показывать окружающим, что он чувствует. Из UH-1 вылез второй пилот (Митчелл, кажется) и подошел к остальным. Разговор продолжился. Митчелл качал головой и что-то медленно объяснял. Я отошел подальше и прислонился к стене ангара: не хотел мешать этому импровизированному совещанию и проявлять излишнее любопытство.

Ран заметил меня. Его глаза удивленно расширились, и тут же на лице появилось выражение... облегчения? Не уверен, что подобрал правильное слово, но что-то такое мелькнуло в его глазах, от чего мое сердце забилось быстрее. Он снова повернулся к своим собеседникам, но время от времени поглядывал на меня, как будто хотел убедиться, что я никуда не ушел. А может, ему просто нравилось на меня смотреть.

Через минуту совещание закончилось. Кроуфорд удалился, возмущенно размахивая руками. Митчелл пожал плечами, кивнул остальным и пошел закреплять вертолет. Кудо сделал шаг к Рану, как будто хотел еще что-то обсудить, но Ран, не дав ему такой возможности, коротко отсалютовал и направился ко мне.

Когда он подошел ближе, я увидел, насколько он устал. Плечи опущены, глаза пустые. Что же там произошло? Он не остановился, не стал здороваться или ничего не объяснил, только задел меня плечом, проходя мимо, и тихо сказал:

- Пойдем.

Я бросил последний взгляд на лейтенанта, с неудовольствием отметив, что он пристально на нас смотрит, отвернулся и потрусил за Фудзимией. Он шел прямо к баракам, но вместо того, чтобы войти внутрь, свернул за угол в узкий проход между нашим бараком и соседним. Туда, где он застал меня за чтением писем и он велел мне найти другую цель в жизни.

Он ничего не говорил, я тоже не мог придумать ничего умного, так что мы молчали всю дорогу. Ран посмотрел на меня внимательно, как будто оценивая, устало прикрыл глаза и со вздохом опустился на поленницу. Уронил голову на руки и замер.

- Черт возьми... - наконец прошептал он.

Я не знал, что делать. Не знал, чего он от меня ждет. Я никогда его таким не видел. Мне хотелось помочь ему, но я не был уверен, нужно ли ему это.

Я подошел поближе и остановился прямо перед ним. Воровато оглядевшись по сторонам, я коснулся его волос дрожащими пальцами. Я собирался тут же убрать руку. Глупо было рисковать. Но когда он поднял на меня глаза, я понял, что не смогу сейчас остановиться, и продлил ласку, погладив его по щеке. Какая прохладная у него кожа.

- Что случилось? – спросил я тихо.

Он выпрямился, и я подумал, что он сейчас оттолкнет мою руку, напомнит, что надо соблюдать осторожность, но вместо этого он накрыл мою ладонь своей. Посмотрел мне в глаза, словно что-то искал (у меня не хватало духу подумать, что именно). Я помню, как покраснел, когда он переплел наши пальцы, - так просто, как будто это самое обычное дело, как будто мы обычная пара влюбленных. На базе почти никого не было из-за восстановительных работ в Санг Чо-на, но у меня подвело живот от волнения. Хотелось отдернуть руку, сохранить все в тайне. Я очень боялся, что нас поймают. Но, увидев его лицо, я понял, что не могу отстраниться, так и стоял, держа его за руку.

- У Свонни крыша съехала, когда мы возвращались. Я такого еще не видел. Только что он спокойно сидел в кресле второго пилота, а через мгновение уже бьется в истерике. Он кричал, что приборная доска залита кровью, и что «Чарли» знают, где мы. Повторял, что «теперь вся кровь на нем». Чуть не придушил Митчелла. Я... Мне пришлось его держать. Я боялся, что он выбросится из вертолета. Я так испугался, Кен, – последнюю фразу он произнес еле слышно, и я не сразу понял, о чем он.

- Ран... я не понимаю. Чего ты испугался? Что может напугать Фудзимию Железные Нервы? – попытался пошутить я.

- Я испугался за тебя. Испугался, что... что с тобой может случиться то же самое. Что я потеряю тебя. Кен, пожалуйста, скажи, что мне сделать, чтобы с тобой все было в порядке? Все что угодно. Я не хочу, чтобы ты кончил так же. Скажи, что мне сделать? – спросил он.

От его слов у меня заныло сердце. Меня никто так не любил. Я сжал его руку и улыбнулся:

- Ты и так это делаешь.

Он замер, пристально глядя мне в глаза, словно спрашивая, правда ли это. Я позволил ему найти ответ и опять осторожно коснулся его щеки. Кожа под моими пальцами была удивительно мягкой. Я прошептал его имя и уже собирался сделать шаг назад, как вдруг он обнял меня свободной рукой и привлек к себе. Тихо всхлипнув, уткнулся лицом мне в живот. Потерся щекой, поцеловал сквозь футболку.

- Ох, Кен, - пробормотал он, - это просто безумие. Я здесь слишком долго. Два года – это чертовски долго. Я хочу выбраться отсюда. Хочу уехать. Разве двух лет в этом аду мало? Я хочу вернуться домой. И не хочу тебя потерять.

- Я никуда не денусь, - ответил я, пожалуй, чересчур резко. Я очень боялся, что кому-нибудь захочется покурить в этом тихом закутке, и нас обнаружат. И в то же время я не мог не отвечать на его ласки. Тепло волнами расходилось по всему телу. Он отпустил мою руку и провел ладонью по бедру, добрался до нижнего края моей футболки. Затем медленно стал поднимать ткань, пока не обнажилась полоска кожи, которую он принялся покрывать поцелуями. Я покраснел, как помидор, и хотел вырваться, но руки, будто по собственной воле, зарылись в его волосы. С губ непроизвольно сорвался стон, когда Ран запустил язык в мой пупок.

- Ран, нам нельзя... Вдруг кто-нибудь увидит, - уговаривал я, не переставая перебирать алые пряди.

- Наплевать, - ответил он между поцелуями. – Ты так хорошо пахнешь, Хидака. Господи, как же я тебя хочу!

Меня бросило в жар от смущения, и я попытался отстраниться.

- Ран, пожалуйста. Не надо.

Он вздохнул – его дыхание щекотало кожу.

- Я знаю, - пробормотал он, и вдруг укусил меня. – Я знаю, что нельзя, но... – он тут же поцеловал место укуса. Его ладони начали блуждать по моему телу. – Быть так близко и в то же время не иметь возможности... это просто невыносимо.

- Ран! – Сил на протесты почти не осталось. Мне слишком нравилось все, что он делал, чтобы сохранять осторожность. Если у него не хватает хладнокровия и рассудительности, то у меня и подавно. – Ран, прекрати. Не здесь же! – я еще раз попытался вырваться из его объятий.

Он на секунду замер – я чувствовал его дыхание на коже, - и, резко отстранившись, оттолкнул меня. Ойкнув, я сделал несколько шагов назад, натягивая футболку как можно ниже. Ветер холодил кожу, еще влажную после поцелуев. Ран вытер рот тыльной стороной ладони и уронил голову на руки.

- Прости. Я не соображаю, что делаю.

Я не хотел его отталкивать. Больше всего на свете мне хотелось обнять его, согреть и успокоить. Но тут было не место и не время. Если бы нас поймали... выгнали бы с позором из армии. Казалось бы, что такого? Зато вернулись бы домой. Но не все так просто. Сначала нас отдали бы под трибунал за нарушение дисциплины. И даже если бы удалось избежать наказания, и нас просто демобилизовали, бесследно такие вещи не проходят. Попробуйте найти нормальную работу, взять кредит, купить дом, когда на всей вашей жизни стоит жирный штамп: «Дискредитировал высокое звание военнослужащего: гомосексуалист».

Я обхватил себя руками.

- Не извиняйся. Не за что. Я тоже... Я хочу быть с тобой, но это невозможно. Не здесь. Это опасно, ты же знаешь. Кроме того, я сам еще не во всем разобрался. Всё так сразу, так много... Нам надо поговорить, Ран. Мне нужно знать, чего ты от меня хочешь.

Он поднял голову и слабо улыбнулся.

- Мне ничего от тебя не нужно. Кроме тебя самого. Прости, у меня не хватает терпения. Я все время боюсь, что через секунду все потеряю. И хочу взять как можно больше, пока могу. А то вдруг...

- Я понимаю. Мне просто нужно время, чтобы во всем разобраться. Ведь еще пару недель назад я и подумать не мог, что ты... – я не смог договорить, покраснел и отвел глаза.

Он поднялся и подошел ко мне. Крепко обнял, вновь забыв об осторожности. Я слышал его ровное дыхание и даже чувствовал биение сердца. Он его прикосновений у меня мурашки бежали по коже.

- Прости, что так долго тебе не говорил, - прошептал он мне на ухо.

У меня не хватило решимости во второй раз вырваться из его объятий, я положил голову ему на плечо и закрыл глаза. Ритм его тела успокаивал, и я блаженно вздохнул. В этот момент я вдруг осознал, что Ран на самом деле ничего мне не говорил. Как и я ему. Мы ни разу не обсуждали свои чувства, не делали никаких признаний. Я поднял голову и заглянул ему в глаза:

- Ран, я ведь так и не сказал, что лю... – Он не дал мне закончить.

- Не смей! – резко оборвал он, замотав головой. Я не мог понять, чего он так испугался. – Не говори ничего. Просто будь со мной, этого достаточно. Должно быть достаточно. Если мы не будем говорить этого вслух, может... может, я тебя не потеряю, - прошептал он. – И не проси меня ничего говорить...

- Ран... – еле выдохнул я. Иногда мне становилось страшно, как же глубоки его раны. Что еще он позволит мне увидеть? Раскроется ли передо мной? Я бережно убрал прядь, упавшую ему на глаза, и поцеловал его в губы. Просто удивительно, что вот так просто можно его поцеловать.

В ту же секунду мы поняли, насколько это опасно. Мы одновременно отшатнулись друга от друга, смущенно отводя глаза. Словами не передать, как я этому обрадовался, когда через пять секунд услышал голос Шульдиха.

- Фудзимия, чертов зануда, где же ты шляешься? – Он вывернул из-за угла, заглянул в проход между бараками и чуть не подпрыгнул, увидев нас. – А, вот и ты! Что это ты тут делаешь? Я тебя по всей базе ищу. Это что, правда? Свонни спятил?

Ран повернулся ко мне спиной и сунул руки в карманы. Я все еще не мог поднять глаз, понимая, что лицо у меня пунцовое. Конечно, Ран уже был сама собранность и спокойствие. Оставалось только позавидовать.

- Да, правда, - ответил Ран, голос не выдавал никаких чувств.

- Ну, спасибо! – фыркнул Шульдих. – Очень ценная информация. А что случилось-то?

- А я почем знаю! – огрызнулся Ран. – Все было нормально, и вдруг он начал биться в истерике. Мы доставили его на базу. Остальное меня не касается.

Мне не понравилось, каким тоном Ран это говорил. С таким безразличием и даже пренебрежением. Я знал, что это только маска. Я знал, как на самом деле он потрясен и напуган. Знал, что все это его ох как касается. И мне не нравилось, что он так легко может врать. Мне стало страшно от того, как хорошо он умеет притворяться. Сказывались долгие тренировки. Сколько времени он прячет ото всех свою боль?

- Тебя не касается? Ну и сволочь же ты, Фудзимия, - покачал головой Шульдих. Потом пожал плечами и хихикнул. – Ну, может, и не касается. Даже скорее всего. Ты ведь так старательно ото всех отгораживаешься. Впрочем, оно и к лучшему. Мы же не хотим, чтобы твое проклятье перекидывалось на других, как инфекция. Хотя, если учесть, что именно ты нашел Свонни после взрыва у Вилли, и был с ним сейчас на вертолете... может, уже стоит объявлять эпидемию? – задумчиво протянул Шу.

Ран застыл, как статуя, неотрывно глядя на Шульдиха.

Тот хихикнул:

- Да ладно тебе, Ранди. Я просто придуриваюсь. Незачем так грозно сверкать на меня глазами. Как по-твоему, он окончательно съехал с катушек или еще обойдется?

Ран пожал плечами.

- Думаю, все обойдется. Напичкают его бензодиазепином или еще чем-нибудь. В последнее время этот метод решения проблем очень популярен.

Ран на меня даже не взглянул, но я прекрасно понял, что последнее замечание адресовано не столько Шульдиху, сколько мне. Я растерялся. Что случилось? Еще секунду назад Ран был моим спасением. Он был таким заботливым и нежным, так волновался, что я, как и Свонни, могу сойти с ума и вдруг... Откуда такая жестокость? Может, конечно, он просто притворялся, чтобы Макс ничего не заподозрил. Но последняя колкость для Шу не имела смысла, он ведь не знал ни о той ночи, ни о моей зависимости. Значит, это был камень только в мой огород. И Ран прекрасно знал, как мне будет больно.

Я вскинул голову и возмущенно посмотрел на Фудзимию. Как же хотелось ему врезать. Я еще не настолько потерял уважение к себе, чтобы позволять вот так походя меня задевать.

Шульдих не обратил внимания ни на слова Рана, ни на мою реакцию. Он помолчал немного, потом снова покачал головой и зевнул.

- Наверное, ты прав. Спасибо тебе, Фудзимия, ты мне совершенно не помог. Может, Митчелл окажется разговорчивее. Ну, я пошел. Поосторожнее с ним, Хидака. Не позволяй загонять себя в угол – тебя может ждать неприятный сюрприз, - доверительно сообщил он, засмеялся собственной шутке и удалился, махнув на прощание рукой, - Чао!

Когда звук его шагов стих, я облегченно выдохнул и снова повернулся к Рану. Он так и стоял, сжав кулаки и глядя вслед Шульдиху.

- Как меня все этот достало, - прошипел он.

Не знаю, обращался ли он ко мне, или говорил сам с собой, но я решил ответить. Подошел и положил руку ему на плечо.

- Я знаю, Ран, - мягко сказал я. Я готов был простить его колкость, я ведь видел, как ему самому плохо.

Он резко повернулся, и я отшатнулся, как от удара. В его взгляде было столько ярости, что я внутренне сжался. Я не видел его таким с первой встречи, когда он разбил Фарфу нос. Мне хотелось убежать и спрятаться, но бежать было некуда. Похоже, Ран все-таки загнал меня в угол, и Шу был прав.

- Нет, не знаешь. Ни черта ты не знаешь, Хидака. И не поймешь. – он цедил слова, как яд. И мне казалось, что я чувствую вкус этой отравы, что вот-вот захлебнусь ей.

- Ран... – прошептал я растерянно и обиженно. Я протянул руку, чтобы дотронуться до его лица, снять эту жестокую маску, но он раздражено отмахнулся.

- Забудь, - отрезал он и ушел, оставив меня одного.

А я еще несколько минут стоял, ничего не понимая. И чем дольше стоял, тем сильнее злился. Хорошо, что на смену растерянности пришла именно злость, а не тоска. Хватит уже, сколько можно мучиться? Лучше злиться на Рана, чем страдать от перепадов его настроения. Хотя, несмотря на браваду, где-то глубоко во мне все равно засела обида. Пусть я сейчас о ней не думал, но она осталась и явно не собиралась никуда уходить. Я никак не мог понять, что произошло. Шульдих сказал что-то не то? И его слова так задели Рана, что он сорвался на мне? Или Ран вдруг понял, какие мы идиоты, и решил, что не хочет ради наших отношений рисковать и снова обжигаться?

Раздраженно зарычав, я решительно вышел из прохода между бараками. Я заметил, что бессознательно прижимаю руку к животу. Обозвал себя придурком и пошел дальше. Я не знал, куда иду, лишь бы подальше от бараков. Вдруг столовую откроют пораньше. Или Манкс с Бирман не прочь поболтать. Вдруг дадут новый пузырек таблеток... Я горько рассмеялся. Пожалуй, Ран был прав.

Хмыкнув, я пошел дальше. И, в конце концов, обнаружил, что пришел на плац и начал швыряться щебнем. Швыряться было приятно. Если не считать тренировок, это была, пожалуй, самая большая физическая нагрузка за последние дни. Я так увлекся этим занятием, что не заметил капитана Кроуфорда, пока тот не подошел ко мне вплотную.

- И как, помогает? – меланхолично поинтересовался он прямо у меня над ухом.

Я вздрогнул, и последний камень полетел по довольно хитрой траектории. Я повернулся, вытянулся по стойке «смирно!» и отдал честь:

- С-сэр!

Он стоял передо мной с сигаретой в зубах, форма была надета будто впопыхах, а волосы торчали в разные стороны. Похоже, он тоже был не в лучшем расположении духа. Он удивленно поднял брови, затянулся и выдохнул дым в мою сторону.

- Вольно, рядовой.

Я опустил руку и посмотрел на него с недоумением. Кого, кого, а Кроуфорда я никак не ожидал здесь встретить. То есть, я вообще никого не ожидал здесь встретить.

Он усмехнулся и сделал неопределенный жест рукой с сигаретой, табачный дым сложился в воздухе в замысловатую фигуру.

- Все еще переживаете из-за того, что случилось в Санг Чо-на? Из-за своего приятеля и этого вьетнамца?

Я не был уверен, что Кроуфорд имел в виду. Угадывать его мысли было почти так же трудно, как угадывать мыли Рана. Я отвел глаза.

- Вы позволите говорить откровенно, сэр?

- Да, конечно, - вздохнул он.

Я собрался с духом и посмотрел ему в глаза. Опять вспомнился Джон Леннон.

- Я знаю, что от меня у вас одни проблемы. Простите, что доставил столько неприятностей, но я решил, что не согласен брать на себя всю ответственность за произошедшее. В случае с вьетнамцем у меня не было выбора. Его по небрежности ранил рядовой американской армии, и совесть не позволила мне бросить его умирать. Я понимаю, к каким серьезным последствиям привели мои действия, но... даже зная все, что я знаю сейчас, я не смог бы поступить иначе. Я не считаю себя виноватым, сэр.

Он устало покачал головой:

- Черт возьми, Хидака, никто вас не обвиняет. Да если бы все здешние придурки были такими... такими, как вы, мы бы, возможно, уже выиграли эту войну. И нас бы не так ненавидели соотечественники, потому что мы не убивали бы косоглазых женщин и детей. Как вас назвать, Хидака? Честным? Порядочным?

- Не знаю, сэр, - тихо отозвался я.

- Я не пытаюсь убедить вас, что ничего страшного не произошло. Забот у нас теперь полон рот. У нас и спецподразделения, и армейское расследование, и зеленые береты, и полный бардак в деревне. И бумаг столько, что жизни не хватит со всеми разобраться. Моей-то уж точно. Если кто и виноват в случившемся, так это я. Мне надо было вышвырнуть этого косоглазого за ворота, как только вы его притащили. Чтобы он и глазом моргнуть не успел. Вы поступили гуманно, а я – просто глупо. Даже если он не имеет отношения к взрыву, что вряд ли, одного его появления на базе достаточно, чтобы каждая штабная крыса в радиусе дневного перелета примчалась сюда с вилами наперевес и криками: «Саботаж! Предательство! Караул!» И знаете, в кого они метят, Хидака?

Я покачал головой, хотя прекрасно знал ответ.

- В меня. Потому что я за все отвечаю. Это моя обязанность. Четыре поколения военных офицеров в нашей семье, а теперь начинается расследование о моей «причастности» к взрыву в Санг Чо-на. О моей «причастности»! Ну как же, это ведь мой джип разбился на дороге, и именно в моей медчасти лечился раненый вьетнамец. Вдруг это все не случайность, а тщательно продуманный план? Чертовы бюрократы! Как будто я какой-то предатель, - он фыркнул и замолчал. Я не знал, зачем он мне все это рассказывает. С каждой секундой мне все больше и больше становилось стыдно. Не думаю, что он именно этого добивался. Капитан сделал еще одну затяжку и провел рукой по волосам. – А теперь проблемы со Свонни, и не только с ним. Все катится к чертям. И знаете что? Если это дурацкое расследование ничего не обнаружит, меня все равно отправят под трибунал за «преступную халатность». Вьетконговцев уже не поймать, так что надо найти виноватого, чтобы тыловики были довольны. Мы же не хотим давать всяким хиппи повод для очередных маршей протеста, не приведи Господь! Вот что самое гадкое в этой войне, Хидака. Она ничего общего не имеет с отстаиванием своих убеждений. Это всего лишь грязная политика.

- С-сэр... – я замолчал, не зная, что сказать.

Он снова затянулся и махнул рукой.

- Не обращайте внимания. Спасибо, что дали мне выговориться. Теперь это уже не ваши проблемы. Вам завтра снова ехать в деревню, так что будьте готовы. Можете идти, рядовой.

- Есть, сэр, - ответил я и направился к баракам. По пути я оглянулся и еще раз посмотрел, как капитан стоит на плацу в одиночестве и курит. В этом был он весь, и именно таким я его и запомнил. Нетана, но, наверное, так и должно было быть.

«Корина, Корина»(1)

День был в разгаре, небо изо всех сил пыталось проясниться, и солнечным лучам время от времени удавалось добраться до промокший насквозь земли. Настроение у всех сразу улучшилось. Солдаты воспользовались перерывом в дождях, высыпали из бараков и устроили матч, носясь по плацу и разбрызгивая грязь. Приятно было снова оказаться на улице, немного встряхнуться – мне это почти месяц не удавалось. А еще я постоянно вспоминал события вчерашнего дня, замирал, глядя прямо перед собой, и улыбался. У стрелков сегодня был техосмотр, так что Рана со мной не было. Чему я был, пожалуй, даже рад. При взгляде на него я начинал глупо ухмыляться, так что для нас лучше было не встречаться некоторое время. Безопаснее.

- Эй, Хидака! Хватит улыбаться, как придурок, у нас общий сбор, - гаркнул Шульдих с другого конца поля.

Меня уговорили поиграть с ребятами в американский футбол. Никогда особенно не любил этот спорт. Честно говоря, я предпочитаю обычный футбол, но для большинства собравшихся он оказался слишком интеллектуальной игрой.

И лицо, и одежда у меня были забрызганы грязью, кое-где налипла трава и комки глины. Это ужасно раздражало. К тому же, синяки были уже по всему телу, и суставы начинали ныть. Ох, не мой это спорт. И все-таки играть было приятно. Я снова чувствовал себя нормальным, снова оказался среди людей. Я хмыкнул, тряхнул головой и потрусил к Шу и остальным солдатам 326-ой роты, согласившимся играть, – они как раз собрались для обсуждения дальнейшей стратегии.

Против нашей 326-ой играла 14-ая рота тяжелой пехоты, которая на сезон дождей была расквартирована в Панг Нуан после боевых действий в районе реки Меконг. Пехотинцы были суровыми, мрачными ребятами, и шутки с ними были плохи. Нас разделывали под орех. Шульдиха это страшно злило, ведь именно он предложил померяться силами.

- Ну что, придурки. Это последний гейм, так что не вздумайте облажаться, - заявил Шу.

- Шу, - встрял Митчелл, - единственный способ выиграть это матч – занести два тачдауна и забить филд гол. А это физически невозможно.

Шульдих бросил на Митчелла недовольный взгляд. Лицо Макса было на удивление серьезным и решительным.

- Митч, сейчас речь уже не идет о выигрыше. Будем играть грязно. Выведите из строя как можно больше игроков. Бейте по голеням, бейте в пах. Покажем этим гориллам, что, даже проигрывая, мы так просто не сдадимся. А заодно попытаемся заработать очки. Сделаем длинный пас и Кенни...

- Почему я?!

Шульдих отбросил волосы с лица и прищурился.

- Потому что ты быстро бегаешь, шустрая мелкая сволочь. Так что заткнись и готовься бежать в конечную зону, пока мы тут на линии будем держать оборону.

- Да на мне после этого живого места не останется, - возмутился я. От запаха пота, от тесного соседства стольких немытых тел меня мутило. Очень хотелось схватить Триггера за руку, которой он обнимал меня за плечи, и впечатать в землю броском через бедро в лучших традициях китайских боевиков. Мне уже было не слабо.

Фарф, который не то не участвовал в техосмотре как отстраненный от службы, не то просто наплевал на приказ, криво усмехнулся. Солнечный свет падал ему на глаза, и от этого казалось, что они светятся. Жуткое зрелище.

- Да ладно, япошка! Разве трудно разок потерпеть для общего блага.

Шу хихикнул и взъерошил мне волосы:

- Тебе ведь не привыкать, а, Хидака? Хотя... смотря за какую команду он играет.

Фарф тоже захихикал и похлопал меня по спине. Я всполошился.

- И как это понимать? – проворчал я. Мне не нравилась хитрая улыбка Шульдиха. Сердце забилось быстрее: я прекрасно знал, как это понимать. Даже если Шу просто подтрунивал или обменивался с Фарфарелло какими-то своими шутками, мне все равно было не по себе.

Мы посовещались еще немного, разрабатывая план. Основная идея была простой: нарушаем все правила, стараясь вывести из игры как можно больше соперников, а я пытаюсь поймать длинный пас и занести тачдаун. Мне план совершенно не нравился. Я ни секунды не сомневался, что принять пас мне не дадут. Ну да ничего не поделаешь.

В итоге получилось так. Мы начали по плану, и едва мяч передали назад между ног Шульдиха, я помчался к конечной зоне. В одном Шу был прав – я действительно шустрая сволочь. К сожалению, я не смотрел по сторонам. И не заметил парня справа, который бежал почти вровень со мной. Дальше все было, как в замедленной съемке. Я оглянулся и увидел, как Митчелл делает пас и мяч падает на меня с неба со скоростью миллион километров в час. Пас был идеальный. В яблочко. То есть, был бы идеальным, если бы я не затормозил, и мяч не угодил мне в голову.

Я поднял руки, чтобы принять пас, но не успел. Удар пришелся мне прямо по лбу. Небо вспыхнуло, и перед глазами заплясали звездочки. Честно говоря, моя единственная мысль была: «Ух ты… прикольно!» И я бы сказал это вслух, если бы в следующую секунду мне в спину не врезалась огромная, грязная и потная туша.

Вынужден признать, что не могу похвастаться крупными габаритами. Не из той я расы. Мы, японцы, народ быстрый, шустрый, но легкий (если не считать сумоистов). Так что неудивительно, что, когда меня сбил Локомотив (как этого парня называли сослуживцы), я не упал, а взлетел в воздух. Сделал довольно красивое сальто, приложился о землю затылком, да так и остался лежать, пялясь в яркое, сверкающее цветными искрами небо.

- Черт, я его, кажись, убил!

Приятно было узнать, что переехавший тебя товарный состав весом в сто пятьдесят килограммов, который давно перестал ценить человеческую жизнь, все-таки обеспокоен твоим самочувствием.

В этот момент я заметил, что не могу дышать. Я, было, запаниковал, но вскоре бросил безуспешные попытки и решил просто лежать. И слушать голоса.

- Ну ты, урод! – Похоже, это Шу. – Ты вообще чем думал? Его и так по башке мячом шарахнуло, какого хрена еще и ты решил добавить?

- Ну, мы же играли, - пробурчал в ответ Локомотив.

В поле зрения вдруг появилась физиономия Фарфа. Он подмигнул мне, а потом стал расплываться.

- Ребята, а он, кажется, не дышит, - скучающим тоном сообщил Джей. – И судя по тусклому взгляду, у него сотрясение.

Фарф... Ты мой герой.

Тут у меня перед глазами появилось яркое оранжевое пятно.

- Серьезно? – Это Шульдих. – Вот черт. Давайте отнесем его в медчасть, пока он коньки не отбросил. Эй, Хидака! – гаркнул он. – Не вздумай засыпать, камикадзе хренов!

Наверное, Шу влепил мне пощечину, потому что мир стал чуть менее расплывчатым, и, охнув, я снова начал дышать. Это оказалось чертовски больно.

Не буду подробно описывать путь до лазарета, скажу лишь, что это было не самое приятное путешествие. Часом позже я пришел в себя, обнаружил прикрепленную к руке капельницу и сразу занервничал. Мне с трудом удалось сесть, и я задумался, не стоит ли выдернуть иглу из вены. Мои размышления были прерваны обладательницей самых пышных в мире локонов.

- Ой, спящая красавица проснулась! – обрадовалась Мэнкс. – Давно у нас никто так быстро не поправлялся.

- Можно мне идти? – спросил я напрямую, многозначительно покосившись на капельницу.

Мэнкс усмехнулась и отодвинула занавеску, отделявшую мою койку от остальной палаты.

- Сначала надо проверить твой пульс. Не волнуйся, это всего лишь глюкоза. У тебя, мой милый, жуткое сотрясение.

Она прижала пальцы к вене у меня на горле и, нетерпеливо постукивая ногой, уставилась на часы. Я вдруг почувствовал, что у меня болит буквально все. И с каждой секундой все сильнее и сильнее. Наконец Мэнкс убрала руку и подмигнула мне.

- Все в порядке. Повреждений мозга быть не должно.

- Приятно слышать, - ответил я не без сарказма.

Она засмеялась, обошла койку и стала отклеивать пластырь, которым капельница крепилась к моей руке. Я с каким-то нездоровым любопытством следил за тем, как она вынимает из вены иглу, как на коже появляется капелька крови. Мэнкс приложила к ранке ватный тампон.

- Подержи, пока кровь не остановится, а потом можешь катиться на все четыре стороны, - небрежно бросила она, похлопав меня по плечу.

- Есть, мэм, - пробормотал я, прижал вату большим пальцем и свесил ноги с кровати. Процесс оказался довольно болезненным, все тело болело и отказывалось слушаться. Я встал и с наслаждением потянулся. Словами не передать, до чего это оказалось приятно.

Я поблагодарил Мэнкс и направился к выходу. Пришлось пройти мимо нескольких коек с ранеными. У большинства были ампутированы конечности. Пострадавшие при взрыве в Санг Чо-на. От чувства вины у меня так скрутило желудок, что чуть не вырвало. Раненые провожали меня скучающими взглядами, один мне даже улыбнулся. Я улыбнулся ему в ответ и поднял большие пальцы, но при этом не переставал думать, что бы они сказали, если бы знали, что это я притащил на базу вьетконговца. Вот уже несколько недель все недовольно перешептывались, обвиняя Кроуфорда в том, что он согласился лечить косоглазого, что впустил врага прямо через главные ворота. Мало кто знал, что произошло на самом деле. Мне даже хотелось, чтобы все узнали правду, Тогда я не чувствовал бы себя виноватым за то, что переложил всю ответственность на капитана.

Я вспомнил, как впервые увидел Кроуфорда. Как все его встречали, как аплодировали, слушая его речь. Как важны были его слова для всех, застрявших в этой богом забытой дыре. А теперь... Теперь его сделали козлом отпущения.

Когда я проходил мимо комнаты медсестер, меня окликнули.

- Хидака! Вам командир записку оставил. – Это была Бирман. – Он заходил узнать, живы ли вы, но сразу ушел.

Я обернулся и с улыбкой взял сложенный лист бумаги, который она протягивала мне через окошко.

- Видели бы вы компанию, которая вас принесла. Просто картина маслом. Мой вам совет: не играйте больше в футбол. Особенно с парнями в три раза крупнее вас, ладно?

Я усмехнулся и кивнул.

- Не волнуйтесь, Бирман. Я уже достаточно наказан.

- Вот и не забывайте об этом.

- Никогда.

Развернуть записку оказалось несколько сложнее, чем я рассчитывал. Она была от Кудо: пара строк, нацарапанных неровным почерком.

«Зайди ко мне, когда очнешься. Надо поговорить. Чао, король мамбы».

Я улыбнулся и сунул записку в карман брюк. Хорошо, что офицерский корпус рядом с лазаретом. Значит, скоро снова можно будет сесть. Голова у меня просто раскалывалась.

В офицерском корпусе было на удивление тихо. Мои шаги эхом отдавались в коридоре, и от неприятного предчувствия засосало под ложечкой. Я немного помедлил перед дверью в кабинет Кудо, прежде чем постучать.

Ответ тоже прозвучал не сразу.

- Войдите.

Когда я открыл дверь, то первым увидел не Ёдзи, а капитана Кроуфорда. Он сидел, ссутулившись, уставившись в пол. Очки лежали на столе Кудо. В зубах капитан держал сигарету. Дым лениво кружился в воздухе, заполняя комнату. Когда я вошел, капитан резко выпрямился, но, увидев меня, снова уставился в пол.

Я закрыл за собой дверь и отдал честь. Кудо отсалютовал в ответ, Кроуфорд только усмехнулся.

- Совсем не обязательно отдавать мне честь, я больше не ваш командир, - холодно сообщил он, поднялся и взял со стола очки и еще какой-то предмет. Плоский и квадратный. Я не сразу понял, что это пластинка в конверте. – Это действительно можно взять?

Кудо кивнул.

- Конечно. Дин Мартин никому не помешает.

Кроуфорд кивнул в ответ, надел очки и вышел. Я так и стоял, не зная, что сказать. Что значит: «Я больше не ваш командир»? Я взглянул на Кудо, надеясь получить ответ, но тот только устало вздохнул.

- Садись, Хидака, - он указал на освободившийся стул.

Я тяжело опустился на сидение, все еще прижимая к руке ватный тампон.

- Как себя чувствуешь?

- Все в порядке, просто сотрясение и несколько синяков, - ответил я.

Он окинул меня оценивающим взглядом.

- Ну, хорошо. Давай сразу к делу, Хидака. Я хотел спросить, готов ли ты снова приступить к полетам. Есть кое-какая информация, сейчас как раз оформляются бумаги. Операция начнется еще до конца сезона дождей. Я хочу знать, можно ли отправлять тебя на задания. С учетом всего случившегося. Шу с Фарфом я возвращаю к полетам, но сможешь ли ты?.. Я хотел дать тебе отдохнуть подольше, но... обстоятельства меняются.

Я растерянно заморгал.

- Конечно. Я пилот, сэр, и готов лететь, куда прикажете.

Кудо улыбнулся и кивнул.

- Я знал, что ты так ответишь. Но хочу, чтобы ты еще раз подумал. Если чувствуешь, что тебя снова выбьет из колеи, лучше останься на базе. Не говори сразу, что готов. Насколько мне известно, задания будут непростые. Это уже не грузовые перевозки. Так что подумай хорошенько.

Я покачал головой.

- Не нужно делать для меня исключения, сэр. Я готов к полетам. И не боюсь испачкаться.

Он пожал плечами. Четно говоря, я рассчитывал на более содержательный ответ.

- Хорошо, рядовой. Как скажешь. Я сообщу, когда поступит приказ. Можешь идти.

Я поднялся и отдал честь. Кудо только махнул рукой в ответ. Уже в дверях я остановился и оглянулся:

- Разрешите говорить откровенно, сэр?

- Конечно, - вздохнул Кудо.

- Что имел в виду капитан Кроуфорд?

Кудо покачал головой.

- Поговори лучше с самим Кроуфордом. Я не имею права разглашать информацию. Но, думаю, ты и сам догадаешься, в чем дело. Дай капитану отдохнуть и попробуй зайти к нему после ужина. Он к тебе хорошо относится, так что, может, разговор и сложится.

Я кивнул, повернул дверную ручку и вышел в пустой коридор. Проходя мимо двери Кроуфорда, я услышал негромкую музыку – Дин Мартин. Странно. В прошлый раз мелодия казалась такой жизнерадостной, а теперь от нее становилось беспросветно тоскливо. Если бы я мог чем-то помочь... Но, увы. Все-таки жизнь – отстой.

Небо снова затягивало облаками. Те несколько солнечных лучей, которые пытались оживить пейзаж, исчезли, и все опять окрасилось в тусклые тона. Воздух был настолько влажным, что одежда липла к телу. Это было неприятно, но я все-таки снял куртку и завязал ее на поясе. До ужина тренировок не было. Я был предоставлен самому себе, делать было нечего. Головная боль усиливалась, и я нашел единственное средство улучшить себе настроение.

Я потер глаза и направился к ангарам.

Солдаты неторопливо бродили туда-сюда, заходили в ангары, выходили, приносили запчасти и инструменты. Ругались и травили анекдоты. От запаха пота и машинного масла начинала кружиться голова. На меня никто не обращал внимания, и я шел без особой цели, обходя занятых работой людей. Стрелки собирались возле вертолетов по двое-трое. Я оглядывался по сторонам, ища в этом море зеленых и бурых пятен ярко-красный сигнал.

-Эй, Хидака, а ты что здесь делаешь? Пилоты же техосмотр в пятницу проходят, - раздался чей-то голос. Похоже, внимание на меня все-таки обращали.

Обернувшись, я заметил знакомого, который махал мне, высунувшись из UH-1. Стрелок из нашей роты. Маршал МакГрегори по прозвищу Трепач. Не скажу, чтобы я был близко с ним знаком, не более, чем с остальными солдатами 326-ой роты.

Я помахал в ответ, зашел в ангар и прислонился к вертолету. МакГрегори улыбнулся мне, продемонстрировав зажатую в зубах зубочистку, и выпрыгнул из вертолета.

- Ну вы, пилоты, даете. Все-таки какие-то у вас нездоровые отношения с вертолетами. Что, боитесь, что мы тут обижаем ваших малышек? – спросил он, уперев руку в бедро.

Я покачал головой, выпрямился и оценивающе осмотрел вертолет.

- Ну, нам ведь на них еще летать. А за вами не проследишь, так вы всех малышек перепортите.

- Очень смешно. Ну ладно, раз уж пришел, можешь поучаствовать. Хватай гаечный ключ и пошли.

- Заманчиво. Очень. Но вообще-то я искал Фудзимию.

Трепач прищурился и поджал губы.

- Фудзимию? Да ты просто мазохист, - рассмеялся он. – Нет, серьезно. Разве мало того, что вы в одном бараке живете? Вообще не понимаю, как ты с ним общаешься. Он же… дикий какой-то. Ну, ясное дело, ему нелегко пришлось. Но с другой стороны, а кому здесь легко? И все равно я бы не хотел оказаться на его месте. Сколько у него пилотов перебили... Знаешь, как его раньше назвали? Вуду. За глаза, конечно. Я слышал, у того психа, который осмелился ему это в лицо сказать, перелом был. Понимаешь, о чем я?

- Трепач, лучше заткнись и скажи, где Фудзимия, - попросил я. Болтовня уже начала раздражать.

Он на секунду задумался и пожал плечами.

- Я видел его в четвертом ангаре, он возился с оборудованием для одного из Ирокезов.

- Спасибо. И поаккуратней с вертолетом, – я помахал ему рукой. Он что-то крикнул мне вслед, но я уже не слушал. Я вдруг понял, что почти ничего не знаю о своем стрелке. Своем любовнике. Вот и провели день порознь.

В четвертом ангаре было довольно пусто. На цементном стояло несколько вертолетов. У опор одного из них сидели стрелки – человек пять – и что-то подправляли. На меня никто даже не взглянул, все были заняты своими делами. На минуту я засмотрелся на вертолеты, и на меня тут же нахлынули воспоминания, образы и звуки. Я буквально чувствовал, как эта неуклюжая, приземистая машина зовет меня. Руки помнили, как ею управлять, как она может танцевать в воздухе. Я вспомнил свой первый вылет. Кровь, боль, страх. Словно пережил заново. Интересно, где теперь люди, которых я перевозил, все, кого уносил от опасности на железных крыльях? Скольких из них я спас напрасно, как Оми? Кто вернулся домой, для кого эта война уже только воспоминание, а кто отравился обратно в окопы, в джунгли, в болота? Интересно... Интересно, закончится ли когда-нибудь эта война?

Он действительно возился с Ирокезом в дальнем конце ангара. Я не стал его окликать, молча подошел, прислонился к вертолету и стал смотреть, как он чистит пулемет на посадочной платформе. Как ходят мышцы под белой футболкой – куртку он снял и небрежно бросил на пол. Я почувствовал, что улыбаюсь. И голова уже не так болит.

Он довольно долго работал, не замечая меня. А когда, наконец, обернулся, его чуть удар не хватил. Он отшатнулся, сел на пятки и прижал руку к груди, переводя дыхание. Жаль, что не было под рукой фотоаппарата. Синие глаза расширились от удивления, и перемазанное маслом лицо стало почти по-детски растерянным. На футболке остался грязный отпечаток ладони: руки у него были до локтей заляпаны смазкой. Он выглядел необыкновенно трогательно. Но самым трогательным оказались очки в тонкой металлической оправе, норовившие вот-вот соскользнуть с испачканного носа.

Потрясающее зрелище. Не могу точно объяснить, но выглядел он необыкновенно соблазнительно.

Я улыбнулся и наклонился к нему.

- Не знал, что ты носишь очки.

Он недовольно нахмурился и проворчал:

- Обычно не ношу, но у меня дальнозоркость, так что для работы приходится.

- Собственно, чему я удивляюсь, - отозвался я и добавил тихо, - я вообще мало о тебе знаю.

Он внимательно посмотрел на меня поверх очков, потом снял их, засунул дужку за ворот футболки и поднялся.

- Паршиво выглядишь.

Я возмущенно фыркнул и отодвинулся.

- Ну, спасибо!

- Я серьезно. Что-то случилось? У тебя глаза красные.

Ран выпрыгнул из вертолета, взял оказавшуюся поблизости ветошь и вытер руки. С удовольствием потянулся.

- Мне по голове попали мячом, когда передавали длинный пас, а потом меня сбил человек по прозвищу Локомотив. Небольшое сотрясение, ничего страшного, - лениво объяснил я.

Ран замер и повернулся ко мне с непонятным выражением во взгляде. Он так меня рассматривал, как будто хотел убедиться, все ли конечности на месте.

- Хм. Без серьезных последствий?

- Кроме того, что я везде вижу маленьких красных человечков, никаких.

- Хидака.

- Да нет, ничего такого. Только голова ужасно болит.

- Тогда тебе надо лечь.

- Приятно знать, как ты ценишь, что я пришел тебя навестить, – огрызнулся я, потирая переносицу.

Он сверкнул на меня глазами, подошел ближе и, понизив голос, быстро сказал.

- Кен, не начинай. Конечно, я рад тебя видеть. Единственное приятное событие за день. Но если у тебя сотрясение, лучше лежать в постели.

Резкие запахи машинного масла и пота смешивались с запахом его тела. Все вместе действовало, как наркотик. Боюсь, я уже никогда не смогу спокойно пройти мимо канистры с маслом. Я подошел к Рану вплотную и осторожно положил ему руку на живот, провел пальцами по ткани футболки.

- Ты так хорошо пахнешь, - прошептал я, поднимая на него глаза.

Он вздрогнул, глаза расширились, а на щеках появился румянец. У меня от этого совсем тормоза отказали.

- Что ты делаешь? – зашипел он, оттолкнув мою руку

- Пристаю к тебе.

- Кен, прекрати. Только этого не хватало, - рявкнул он, отстраняясь, и огляделся по сторонам. – Нам нельзя рисковать. Я серьезно.

Я усмехнулся и снова потянулся к нему.

- Ладно, как скажешь. Один поцелуй, и я уйду.

- Кен. Я не собираюсь целовать тебя посреди ангара. Это не обсуждается, - отрезал он.

- Один поцелуй. Тогда я оставлю тебя в покое, пойду и лягу. Всего один, - уговаривал я.

Он нахмурился, но я видел, что он колеблется. Не найдя, что ответить, он все-таки сдался, схватил меня за руку и повел в обход вертолета. Когда мы оказались скрыты от посторонних глаз, он молча толкнул меня к стенке вертолета, наклонился и поцеловал, как взрослый, поддавшийся на уговоры капризного ребенка. Но я не собирался пускать дело на самотек. Это же мой поцелуй. Положив руки ему на бедра, я еще теснее прижал его к себе и коленом раздвинул его ноги. Он напрягся, и я воспользовался замешательством, чтобы заставить его разжать губы, нашел языком его язык, впустил в свой рот. Укусил за губу.

Я резко оборвал поцелуй и застенчиво улыбнулся.

- Спасибо, - прошептал я, выскользнул из его объятий и ушел, оставив его в растрепанных чувствах. Даже не оглянулся.

Несмотря на все старания, мне не удалось последовать совету Рана и лечь спать, потому что Максу с Джеем приспичило послушать радио. То есть, на самом деле им приспичило мешать мне спать, чтобы я, наконец, согласился пойти с ними в комнату отдыха играть в карты. И я согласился.

Странно было снова сидеть за этим столом. Я не играл в карты со смерти Оми. И очень чувствовалось, что его с нами нет. Каждый раз, когда я бросал взгляд на пустой стул, у меня мороз шел по коже. Бред, конечно, но мне все время казалось, что Оми вот-вот появится, будет сидеть, собрав перед собой кучу выигранных сигарет, и снисходительно улыбаться, зная, что нам его не обыграть. Разумеется, он не появился. Зато к нам присоединился Свонни: зашел в зал, прячась от мерзкой погоды, и тяжело опустился на пустующий стул.

Я отметил, что он выглядит совсем больным. Интересно, а сам-то я намного лучше? Из-под козырька армейской кепки смотрели пустые глаза, в которых уже поселилось безумие. Кожа казалась тонкой и высохшей, как бумага. Он улыбнулся мне растрескавшимися до крови губами и глухо засмеялся. На базе уже делали ставки (несомненно, с подачи Шульдиха), скоро ли Свонни угодит в психушку. Ждать оставалось недолго.

- Как дела, Свонни? – спросил я тихо, тасуя карты.

- Бывало и лучше, - ответил он. Голос звучал напряженно.

- Тебе сдать?

- Ну, я же здесь не для красоты сижу. Сдавай, - ответил он, не сводя с меня глаз.

Я не знал, о чем он думает, и от этого становилось жутко. Я видел в его глазах свое отражение. И понимал, что если бы не Фудзимия, я и сам был бы на полпути к сумасшествию. А Свонни уже дошел до конца. Я даже представить не мог, каково это.

Позже к нам подсели и другие солдаты 326-ой роты: Трикстер, Пулочка и Митчелл. И все объединились в едином благородном порыве заставить меня проиграться в пух и прах. Мне было все равно, я так и не научился курить. К тому времени, когда прозвучал сигнал к ужину, у меня осталось всего две сигареты. Я спрятал их в нагрудный карман, чтобы потом отдать Рану. Остальные тоже распихивали сигареты по карманам, собирали карты и, мужественно кряхтя, сдвигали столы.

Когда я поднялся, кто-то мертвой хваткой вцепился в мою руку. Я резко обернулся, уже зная, кто это. Я боялся встречаться с ним взглядом, но отказаться от разговора боялся еще больше. Свонни пристально смотрел на меня, до боли сжимая пальцы.

- Можно с тобой поговорить? – хрипло спросил он.

Я не смог ему отказать. Кивнул и позволил увести меня из общей компании. Свонни вывел меня на улицу, под козырек крыши, и только там отпустил мою руку.

- Ты что-то хотел, Свонни? – осторожно поинтересовался я

Он повернулся ко мне и слабо улыбнулся. Открыл рот, снова закрыл, стащил кепку и провел дрожащей рукой по волосам. Наконец посмотрел мне в глаза и покачал головой.

- Честно говоря, я и сам не знаю. Просто подумал... Не знаю. Не могу объяснить. Я чувствую себя таким растерянным, таким виноватым, понимаешь... Я знаю, тебе тоже нелегко пришлось, вот я и подумал... Черт, да что со мной такое?! – вдруг закричал он, схватил меня за плечи и встряхнул.

- Свонни, отпусти! – рявкнул я.

- Ты не понимаешь! Я же не такой! Я не как ты! – кричал он. – Я же не съехал с катушек! Видел я и убитых, и раненых, и на клочки разорванных, и ничего! А теперь никак не могу отряхнуться. Никак не забыть то ощущение, тот кошмар. Каждый раз, как закрываю глаза, вижу его и чувствую... Куски его на мне. Везде! И я не могу их стряхнуть! – он уже почти визжал, его пальцы все больнее впивались в мои плечи. Потом он вдруг вскрикнул и истерически зарыдал. Отпустил меня, присел на корточки, схватился за голову и принялся раскачиваться из стороны в сторону.

- Черт возьми... Свонни, - испуганно прошептал я и сделал шаг назад.

Он хихикнул и поднял голову. Лицо было залито слезами, а покрасневшие глаза на фоне бледной кожи довершали картину полного безумия.

- За что?.. За что мне это? Почему с тобой не так? И я ничего не могу сделать, - зашептал он, сверкая глазами. – Не могу простить себе. Почему не я? Почему?! Это я должен был погибнуть. Я... должен... – он затих, уронил голову на руки и снова стал раскачиваться.

Я не знал, что делать. Я же не мог его так оставить, правда? Я подошел к нему и заговорил.

- Свонни, пойдем ужинать, а? Не сходи с ума. Пойдем. Ну, вставай.

В ответ он рассмеялся, встал и недобро прищурился.

- Знаешь... Ты ведь такой же, как они. От вас нигде не спрячешься, да? Чертовы косоглазые.

Мне стало страшно. Страшно оставаться с ним один на один. Мне не нравилось выражение его лица и то, что он говорил.

- Отвали, Свонни, - огрызнулся я, стараясь, чтобы это прозвучало уверенно.

Я впервые заметил, насколько Свонни крупнее меня. Выше, тяжелее, шире в плечах. Он по-звериному оскалился, нахмурив брови.

- А что, Хидака? Боишься, что я на своих начну кидаться? Хотя... Все вы, косоглазые, одинаковы. Почему тебе все с рук сошло? Встал и пошел, как ни в чем не бывало. Почему я так не могу? Ведь он же был твоим другом, разве нет? Так почему же мне так плохо? – закричал он, подскочил ко мне и с размаху впечатал в бетонную стену.

Раз! – и у меня в легких не осталось воздуха. Не везет мне сегодня, все обо что-нибудь бьют. Я хотел закричать, но получился только слабый хрип. Глаза Свонни безумно поблескивали, и он явно не понимал, что делает.

- Чертовы косоглазые! – взвизгнул он и снова приложил меня об стену. Моя голова мотнулась назад, и я ударился затылком. После сотрясения у меня моментально все поплыло перед глазами.

- Отпусти меня! – закричал я, отбиваясь, но шанса освободиться не было. Я приготовился к очередному столкновению со стеной, зажмурился и стал ждать худшего. Но, на удивление, все обошлось.

- Свонни, какого хрена? – раздался чей-то возмущенный окрик, и две пары рук оторвали от меня взбесившегося пилота. Послышался звук удара, и Свонни рухнул на землю. Меня кто-то поймал, и, оглянувшись, я увидел Фарфа. Он улыбнулся и подмигнул мне.

Шульдих стоял над упавшим Свонни, сжав кулаки.

- Какого черта ты делаешь? Совсем мозги отшибло?

- Шу, не надо, - сказал я, поднимаясь не без помощи Джея.

Макс недовольно на меня покосился.

- Пойдемте ужинать, - вздохнул я. – Забыли, замяли.

Свонни завозился, приподнялся на локтях, шмыгнул носом и снова расплакался. Посмотрел на меня и всхлипнул.

- Кен, я... Я не знаю, что на меня нашло. Извини, - забормотал он. Медленно поднялся на ноги и криво улыбнулся Шульдиху. – Спасибо, Макс. – Он начал пятиться, не сводя с меня глаз. – Совсем у меня крыша съехала. – Тут он крутанулся на каблуках и побежал прочь. Не представляю, куда.

Фарф похлопал меня по спине. Несколько сильнее, чем нужно.

- Не связывался бы ты с психами, - посоветовал он.

- Тогда ему не стоит с тобой разговаривать, - встрял Шу, подходя к нам. Он улыбнулся, откинул волосы за плечо и потрепал меня по голове. – Пойдем ужинать. Наплюй на Свонни, ему уже ничем не помочь.

Я не нашелся, что ответить. Но почувствовал, как что-то внутри меня оборвалось.

На ужин мы опоздали. Меня все еще трясло, пока мы брали еду и усаживались. Ран с беспокойством посмотрел на меня со своего места, и я слабо улыбнулся в ответ. Потом все расскажу. Он пожал плечами и вернулся к еде.

Я заставил себя поесть, хотя мне совершенно не хотелось. Все время вспоминались пустые глаза Свонни и его истерические крики. Я отодвинул тарелку и встал из-за стола.

Шульдих удивленно поднял голову:

- Хидака, ты чего?

Я судорожно искал причину, какой-нибудь повод, хоть что-нибудь... Кроуфорд! Мне надо поговорить с Кроуфордом, как советовал Ёдзи. Может, если послушать рассказ о чужих проблемах, я забуду о своих. Хотя бы на время.

- Я тут вспомнил... Мне надо поговорить с капитаном. Извините, - выпалил я, развернулся и вышел из зала. Не знаю почему, мне вдруг стало неуютно в столовой. От запаха еды начинало тошнить. Надо было срочно выйти. Я выбежал на улицу и потрусил к офицерскому корпусу.

Около двери я привалился к стене, переводя дыхание. И только прижавшись к этой холодной, мертвой поверхности я услышал звуки. Точнее, понял, что что-то слышу. Сначала это были просто невнятные завывания, какой-то сплошной гул. Он стал громче, когда я открыл дверь, но только в коридоре я понял, что это.

Дин Мартин. Опять. Музыка играла так громко, что уши начинали болеть. Я чуть не захихикал – так это было нелепо. Подумал, что это Ёдзи специально врубил звук на полную катушку, чтобы позлить Кроуфорда. Но потом я вспомнил, что видел Ёдзи в столовой рядом с Раном. А пластинку днем забрал Кроуфорд.

Что-то здесь было не так. Я буквально чувствовал. Воздух был абсолютно неподвижен. Ни шороха, ни звука, кроме песни Дина. Я меня заныл живот от недоброго предчувствия, я прошел по коридору и остановился у двери Кроуфорда. Музыка звучала оттуда. Так громко, что я не слышал собственных мыслей. Я осторожно постучал.

«Я люблю Корину. Расскажите об этом всем. Расскажите об этом всем. Я молюсь каждый день, чтобы она тоже меня любила...»

Стучать было глупо. Через такой рев Кроуфорд стука не услышит. Я и сам его не слышал. Когда я взялся за ручку двери, тревога усилилась. Ручка выскальзывала из моей вспотевшей ладони.

«Корина, Корина! Корина, Корина! Корина, Корина! Я так тебя люблю!»

Дверь открылась очень легко, и на меня хлынула не только оглушительная музыка, но и до боли знакомые запахи. Запахи, которые напоминали о посадочной платформе вертолета, забитой ранеными. Кровь и порох.

«Моя дорогая, где ты была так долго? С тех пор, как ты ушла, я никого не любил...»

Я вошел в комнату. Зря. Горела только одна лампа на столе, освещая комнату рассеянным, желтоватым светом. Я замер с раскрытым ртом и вытаращенными глазами. Дыхание застряло в горле. Я не мог поверить в происходящее. Брэдли Кроуфорд сидел за своим столом, уставившись в пространство невидящим взглядом и приоткрыв рот. Кровь стекала по его подбородку на униформу, оставляла на груди темное, блестящее пятно. Позади него по стене были разбрызганы мозги, словно какая-то импрессионистская картина. Кровь была повсюду. На стене, на полу.

«Корина, Корина! Корина, Корина! Корина, Корина! Я так тебя люблю!»

Все еще не веря своим глаза, совершенно растерявшись, я пошел вперед. Дышать удавалось с трудом, короткими шумными глотками. Слабо соображая, что делаю, я подошел к столу и остановился рядом с телом. Пистолет, из которого застрелился капитан, лежал рядом со стулом в луже крови. Я посмотрел вниз и подумал, что крови слишком много для одной раны. И только потом обратил внимание на свесившуюся руку капитана. Запястья были перерезаны, и кровь тонкими струйками вытекала из вен. Кроуфорд всегда все делал наверняка.

«Я оставил Корину на другом берегу океана. Я оставил Корину на другом берегу океана. Если вы ее встретите, попросите, чтобы она приехала ко мне...»

Я вдруг понял, что Кроуфорд застрелился буквально пару минут назад. И заметил на бумагах, разбросанных по столу, сделанную кровью надпись: «Земля свободных»(2). Тут я словно очнулся. У меня волосы встали дыбом от ужаса, когда я осознал, что произошло. Судорожно вдохнув, я начал пятиться, чтобы отойти как можно дальше.

«Корина, Корина! Корина, Корина! Корина, Корина! Я так тебя люблю!»

Всё. Можно было сходить с ума. В мире ничего не осталось кроме смерти и безумия. Вот он, настоящий ад. Я уперся спиной в стену и медленно сполз на пол. И начал кричать. Я не мог остановиться. Кричал, кричал и кричал. Но меня никто не слышал. Слишком громко играла музыка.

Как всё начиналось

Я не сказал Рану, что все слышал. Не хотелось разрушать охватившее нас сладкое забытье, любые слова казались лишними. Сердце у меня трепетало быстрее крыльев колибри, и я лишь бережно перебирал темно-алые пряди. Вскоре по ровному дыханию стало понятно, что Ран уснул. Я блаженно вздохнул, чувствуя себя невероятно счастливым и влюбленным, и тоже задремал.

Вы, наверное, скажете, что я идиот. Иногда, вспоминая прошлое, я и сам так думаю. Но я понимаю, почему поступал именно так. Я знал, что мы очень рискуем, что это опасно. Порой я задумываюсь: может, мне было бы легче, если бы я не провел тот вечер с Раном, не занимался с ним любовью. Может, сейчас мне не было бы так плохо. А с другой стороны, может, было бы еще хуже сознавать, что я упустил свой шанс и не испытал этой близости. Я никогда не пожалею о том, что произошло. Временами мне кажется, что эти воспоминания – единственное, что у меня осталось.

Когда я проснулся, я был в постели один. Аккуратно укрыт простыней. Слишком сонный, чтобы возмущаться, я потянулся, невнятно что-то мыча, и медленно сел. Откуда-то доносился странный шум. Я не мог понять, что это, пока не огляделся и не увидел Рана, стоящего у окна. Тут я понял, что это капли дождя бьют по пластику.

Я до сих пор вижу Рана таким, как тогда. Он стоял, прислонившись к стене. Настолько грустный, что у меня просто сердце сжалось. И невероятно красивый. Так я его и запомнил: грустным и красивым. Он был в одних брюках - молния застегнута, пуговица нет - и босиком. Согнув одну ногу, он опирался ступней о стену. Руки сложены на груди, в одной - сигарета, которую он время от времени подносил к губам. Я заметил, что между пальцами другой руки зажат листок бумаги. Фотография. И я прекрасно понимал, чья. Ран смотрел в сторону, куда-то вдаль сквозь пластик и дождь.

Окурок в очередной раз ярко вспыхнул, Ран опустил руку и выдохнул дым. Я подождал, пока белые завитки не растают, оттанцевав своё, прежде чем возвращать его к реальности.

- О чем ты думаешь? - тихо спросил я.

Ран даже не вздрогнул, услышав мой голос. Его вообще трудно было застать врасплох. Он опустил голову и затянулся, прежде чем повернуться ко мне.

- Ты проснулся. Выспался?

Я улыбнулся и кивнул:

- Да. Ты не ответил на вопрос.

Он грустно улыбнулся и выдохнул дым через нос.

- Да ни о чем особенном не думаю. А как по-твоему, о чем?

Я повозился в кровати, устраиваясь поудобнее. Обнял колени и посмотрел на него, наклонив голову на бок.

- Было бы здорово, если бы ты думал обо мне. Но вряд ли это так, – я перевел взгляд на фотографию, а потом снова на его лицо.

Он явно не ожидал такого ответа, вскинул голову и посмотрел на меня расширившимися глазами. Хотел что-то сказать, но передумал, отвернулся и сделал еще одну затяжку.

Я хмыкнул и покачал головой:

- Я не обвиняю тебя. Просто вижу, что у тебя есть другие поводы для раздумий. Иначе ты не вылез бы из постели и не оставил меня одного.

Он оттолкнулся от стены, выпрямился и убрал волосы с лица. Опустил глаза и затушил сигарету о доски.

- Прости, - тихо сказал он.

- Да нет, Ран, я не в этом смысле. Все в порядке. Я просто так сказал.

- Нет, не все в порядке. Давно пора забыть о том, что уже нельзя изменить. И мне действительно следовало бы думать о тебе. Не знаю... Я проснулся и не захотел тебя будить. Ты так спокойно спал. Днем ты никогда не выглядишь таким умиротворенным, вот я и не стал тебя тормошить.

С кряхтением я опустил ноги на пол. Огляделся в поисках трусов - они очень удачно валялись у ножки кровати - и подобрал их. Сунул в них ноги и встал, одновременно подтягивая резинку. Ран внимательно наблюдал за мной. Я потянулся, сделал несколько шагов к нему и только тогда заметил:

- Ух ты! Я чистый. Как так вышло?

Ран усмехнулся и махнул рукой в сторону двери.

- Тут народ свое дело знает, не зря кувшин с водой оставили.

- И я не проснулся?

- Ты очень крепко спал, - пожал плечами Ран. - Я вытер нас обоих.

- Хм. А чем?

- Своей футболкой.

Я поморщился.

- Фу! Надеюсь, ты больше не собираешься ее надевать.

Он рассмеялся в ответ, а потом внимательно осмотрел меня с ног до головы.

- Как ты себя чувствуешь? – осторожно поинтересовался он.

- Хорошо. Отлично. Спасибо, - ответил я тягучим шепотом, пересекая комнату. Остановился перед ним, обнял за талию и поцеловал в шею. - Так ты скажешь мне, о чем думаешь?

Он вздохнул, уткнувшись носом мне в волосы, но больше никак не отреагировал. Не дождавшись ответа, я разжал объятья, провел ладонью по его руке вниз, пока не добрался до пальцев, сжимавших фотографию. Взял ее за край и потянул:

- Можно?

Он вздрогнул. Видимо, забыл, что все еще держит снимок.

- Ну... – он запнулся и вздохнул. - Валяй.

Я взглянул на попавший мне в руки листок. Ну да, так я и думал. Этого снимка я еще не видел, но парень, который улыбался и показывал с фотографии средний палец, был несомненно Юуси, бывший пилот и любовник Рана.

Вы, наверное, скажете, что мне бы следовало разозлиться, приревновать или еще что-нибудь. Но ничего подобного не было. Я только сочувствовал Рану. Я понимал, почему он вспомнил о Юуси в такой момент, после нашей близости, после признания в любви. Разве он не говорил того же человеку, который улыбался с фотографии? Конечно, говорил. Ран любил его, был с ним здесь, во Вьетнаме, и потерял его. Как же ему должно быть тяжело. Как приходится разрываться между чувствами ко мне, страхом потерять меня, как Юуси, и ощущением, что он предает свою первую любовь. Да я и сам это чувствовал. Это прозвучит глупо и нелепо, но, занимаясь любовью с Раном, согреваясь в его объятьях, я чувствовал себя виноватым. Разве я уже не обещал другому человеку, что буду любить его всю жизнь?

Ран помолчал немного, наблюдая за мной. Я тоже ничего не говорил, только рассматривал фотографию. Думаю, его удивила моя реакция.

- Это... Он был одним из моих пилотов... - начал было Ран, но так и не договорил.

- Я знаю, кто это, - тихо ответил я, надеясь, что он поймет, о чем я. Возвращая снимок, я заглянул Рану в глаза и увидел в них удивление и даже испуг. Он все понял.

- Юуси, да? Кудо рассказал о нем в день моего приезда. Я расспрашивал о тебе, и он сказал, что один из твоих погибших пилотов был твоим лучшим другом, который пошел в армию добровольцем вслед за тобой. А потом... Может, помнишь, в свой первый день на базе я уронил твою коробку с фотографиями? Я увидел его карточку и письмо. Так что с самого начала знал, что ты... ну, как я. Что вы с Юуси были любовниками, как мы с Касе.

Я взглянул ему в лицо, но по его выражению было непонятно, о чем он думает. Не знаю, чего я ожидал. Наверное, что он рассердится. Но в его темных, бездонных глазах не было и следа гнева. Наши пальцы соприкоснулись, когда он забрал у меня снимок, бросил на него последний взгляд и убрал в задний карман. Интересно, он всегда его с собой носит?

Несколько секунд он не решался посмотреть на меня, наконец, тихо спросил:

- Ты не обиделся?

В ответ я обнял его за шею, прижал к себе и поцеловал в губы. Нежно и бережно. Чтобы он больше не грустил.

- С чего бы?

Он как-то судорожно сглотнул, прошептал мое имя и наклонился за еще одним поцелуем. На этот раз его губы задержались на моих гораздо дольше. Потом он прервал поцелуй и взял мое лицо в ладони. Я улыбнулся и потянул за пояс его брюк:

- Сколько еще до приезда машины?

Он посмотрел на часы:

- Машина будет в девять. Сейчас около шести, так что часа три.

Я удовлетворенно хмыкнул, перехватил его запястья и потянул.

- Идем, - сказал я, увлекая его к кровати.

Он с улыбкой покачал головой и пошел следом.

Мы снова раздели друг друга и забрались на потрепанный матрас. Я свернулся калачиком у Рана под боком, положил голову ему на грудь, рядом с сердцем. Он обнял меня, поглаживая по спине. Я оставил дорожку поцелуев вдоль его ключицы и натянул на нас простыню, чтобы нам было удобнее и спокойнее. Пригрелся и почувствовал, что у меня снова слипаются глаза. Но было жалко тратить на сон те несколько часов, которые можно было провести вместе. Особенно когда хотелось остаться в его объятьях навсегда.

Я попытался завести разговор, чтобы не уснуть, и брякнул первое, что пришло в голову:

- Я на него похож?

- Мм? - сонно отозвался Ран.

- На Юуси... Каким он был? Мы похожи?

Повисла пауза. Я задержал дыхание, испугавшись, что позволил себе слишком много, сказал лишнее. Ран замер, и в комнате стало ужасно неуютно.

Того, что случилось дальше, я никак не ожидал. Ран рассмеялся. Сначала фыркнул раз, другой, а потом расхохотался в голос. Даже попытался закрыть рот рукой, чтобы сдержаться.

Он буквально покатывался со смеху, как будто я рассказал лучший в мире анекдот.

- Вы с Юуси? Ха-ха-ха!..

Он еще не скоро отсмеялся, но, наконец, прокашлялся и ответил:

- Нет.

Я приподнялся на локте и сердито сощурился. Честно скажу, на такую реакцию я не рассчитывал.

- Что здесь смешного?

- Да все, - опять хохотнул он.

- Что именно?

Он перестал смеяться и покачал головой:

- Почему ты спрашиваешь?

- Потому что, - я тоже посерьезнел,- я ничего о тебе не знаю.

Это обвинение застало его врасплох. Он пристально посмотрел на меня снизу вверх:

- Кен...

- Ну правда же, - не сдавался я. - Совсем ничего. Откуда ты родом, есть ли у тебя семья, хоть что-нибудь? Расскажи. Я хочу знать все, - закончил я шепотом и снова положил голову ему на грудь. - Расскажи о своем детстве, о родителях. Расскажи о нем.

Он долго молчал. Потом принялся перебирать мои волосы и отозвался:

- А что рассказать о детстве?

- Тебе вопросы как в анкете задавать? Ладно, откуда ты родом?

- Из Нью-Йорка.

- Да ты что? Серьезно?

Наверное, в моем голосе прозвучало недоверие. Но я действительно не ожидал.

- Нет, я вру, - фыркнул Ран. - Да, я из Нью-Йорка. Хотя родился я в Сиэттле.

- Ясно. А дальше?

- Что еще ты хочешь узнать?

- Всё. Кто твои родители? Есть ли братья-сестры?

- То есть, всю мою биографию?

- Да!

- Тсс, Хидака. Не шуми.

И Ран рассказал о себе всё. Он родился в Сиэттле, в штате Вашингтон. Его родители не были женаты. Отец, Котаро Фудзимия, был иммигрантом из Японии, а мать, Шарлотта Фитцджеральд, была из бедной американской семьи. Когда она забеременела, у них остался только один выход - быстро пожениться и уехать из города. Ран вырос в Чайна-тауне, в Нью-Йорке. Там же родилась его сестра, там же он познакомился с Юуси, жившим по соседству. Брак его родителей нельзя было назвать счастливым. Его мать была просто в отчаянии. Из-за собственной ошибки она оказалась замужем за нелюбимым человеком, с нежеланными детьми и без денег. Ран сказал, что она презирала отца за его происхождение, и собственных детей недолюбливала за то, что они полукровки. Совершенно забитый отец даже не пытался приобщить детей к японской культуре и старался как можно реже бывать дома. Ран вспоминал, что мать всегда была агрессивной, вспыльчивой и любила выпить. А когда ему было семь, она сбежала. С тех пор он ничего о ней не слышал, она просто исчезла из его жизни. Отец после этого совсем пал духом и вскоре покончил с собой: попытался хотя бы умереть с честью, по японской традиции. По крайней мере, так сказали Рану. Детей отправили в приют. Сестра Рана была еще маленький, поэтому для нее быстро нашлись приемные родители. А вот Рана так никто и не усыновил. Хоть его и пытались пристраивать в разные семьи, он вскоре снова оказывался в приюте. По счастью, ему разрешали видеться с сестрой. Ему даже удалось закончить одну с ней и с Юуси школу.

- Они были единственными постоянными людьми в моей жизни. Остальных, с кем мне приходилось жить, я не помню ни по имени, ни в лицо. Даже хороших, а их было немного. Наверное, тогда я научился ни к кому не привязываться.

Закончив школу, Ран устроился на работу, и они с Юуси сняли квартиру на двоих. Тогда они и стали любовниками.

- Я очень удивился, когда он сделал первый шаг. Но оттолкнуть его не смог. Мне это даже в голову не пришло. Общество давно выкинуло меня за борт, так что мне было наплевать, осудят нас или нет. Меня это никогда не волновало.

Он замолчал. Я рисовал кончиками пальцев узоры на его коже. Просто в голове не укладывалось, сколько ему пришлось пережить, как он измучился. Но от этого он был мне еще дороже. Хотелось остаться с ним навсегда, стать для него утешением.

- Какой он был? Ты сказал, что мы не похожи. А в чем разница? - тихо спросил я.

- Не знаю. Просто ты другой. Юуси, он... Он был наглым и безбашенным. Никогда никого не слушал, вытворял, что хотел, и плевал на всех. Казалось, вечно пытался что-то кому-то доказать. Ты не такой. Ты стараешься поступать так, чтобы всем было хорошо, больше думаешь о других, чем о себе. А Юуси не думал ни о ком, кроме себя и нескольких человек, которых он считал близкими. Видимо, я оказался одним из этих людей. Юуси был на год меня старше и всегда за мной присматривал, с самого детства. А потом наши отношения изменились. Причем не по моей инициативе.

Он снова умолк, даже перестал перебирать мои волосы. Было ясно, что он погрузился в свои мысли, вернулся в прошлое. У меня не было права мешать ему, так что я закрыл глаза и прислушался к ударам его сердца.

- Для Юуси вся жизнь была игрой, - наконец продолжил он. - Он изменял мне и даже не пытался это скрыть. Считал, что секс - это просто секс. Так и говорил: "Это же просто секс, Ран. Какая разница, кто с кем спит? Для тебя я храню нечто более ценное. Я всегда буду любить тебя больше всех". Я ненавидел эту фразу: "Люблю тебя больше всех". Мне не надо было "больше всех", я хотел, чтобы он любил только меня. Я просто с ума сходил. И от этого злился еще больше. Злился, что не могу сохранять спокойствие. Мы постоянно ругались, и он всегда выходил победителем. Потому что, что бы он ни делал, я все равно его любил. Он был единственным человеком, который всю жизнь был рядом со мной. И он был само очарование, когда хотел. И так меня обхаживал, что я все ему прощал. Проснувшись следующим утром, я думал, даже верил, что все наладится. А он снова мне изменял, - Ран усмехнулся. – Ну, не дурак ли я был.

С каждым сказанным словом мне становилось все тяжелее и тяжелее. Я уже жалел, что попросил рассказать о Юуси. Я думал, это будет рассказ о том, каким он был замечательным, как они любили друг друга и как Рану плохо без него. Но чем дальше Ран рассказывал, тем больше я понимал, насколько он изранен. Неудивительно, что он всех отталкивает и никого не подпускает слишком близко. Может, он боялся, что я окажусь таким же, как Юуси? Хотя нет. Если бы он так думал, он никогда не открылся бы мне.

Я бережно поцеловал его грудь.

- Можешь дальше не рассказывать. Прости, я... Я и представить не мог, что все было именно так.

Он снова зарылся пальцами мне в волосы.

- Да нет... ничего страшного. Я и сам давно хотел тебе рассказать, только не знал, как. Не понимал, как ты отнесешься к тому, что у меня был другой любовник здесь, во Вьетнаме.

Я пожал плечами:

- Я с самого начала знал, так что все в порядке.

- Но я-то это только сейчас выяснил, - проворчал он.

Я потерся щекой о его кожу и снова поцеловал.

- А почему он приехал за тобой сюда, если так к тебе относился?

- Я же говорил, для него вся жизнь была игрой. Он думал, будет весело поиграть в солдатиков. Когда он сказал, что записался добровольцем, я растерялся. С одной стороны, я был рад, потому что боялся с ним расставаться, с другой - жалел, что так и не удастся стать самостоятельным и проверить, смогу ли я без него. Иногда мне казалось, что именно поэтому он и пошел в добровольцы: не хотел меня отпускать. Он всегда был жадным. Потому и спал со всеми подряд, добивался внимания и привязанности. И поехал за мной, потому что даже представить не мог, что я посмею жить без него. Собственник...

- Прости, - прошептал я.

- За что? - усмехнулся он. - Ты же ничего не сделал.

- Я не об этом. Мне больно, что тебе пришлось пройти через все это. Какой бы сволочью Касе не оказался в итоге, я всегда доверял ему, пока мы были вместе. Теперь я думаю, что, может, и не стоило, но он не давал повода усомниться в его чувствах.

- Хм.

Ран помолчал с минуту и снова заговорил:

- Странно всё сложилось. Наверно, война сильно сказалась на Юуси. И здесь все вышло наоборот: теперь он не мог без меня. Как будто его однажды осенило, что игры кончились, что люди вокруг нас умирают на самом деле. Он терпеть не мог летать и терпеть не мог, когда я был на вылете без него. Поэтому и попросился моим пилотом, хотя двое предыдущих погибли. Он летал паршиво и неизбежно должен был угробить машину, но нам давали все новые и новые задания. Однажды ночью он забрался на мою полку и совсем расклеился. Плакал, просил прощения, Богом клялся, что, если мы вернемся живыми, он навсегда останется со мной. А на следующем вылете он потерял управление, и нас подстрелили. Он так растерялся, что ничего не смог сделать. Вертолет упал носом в землю, кабину просто расплющило... Меня перевели в другую часть. Мне уже было все равно, никого не хотелось видеть. Я потерял его именно тогда, когда он готов был остаться со мной. Его больше не было рядом, он больше не мог меня защитить. Еще два моих пилота погибли, а потом появился ты. На самом деле... Может, что-то общее у вас и есть. Я смотрел на тебя, как ты сходишь с ума, и видел его. Если я и тебя потеряю... Я не знаю, что со мной будет, - закончил он.

Я еще никогда не слышал, чтобы Ран так много говорил. Хотелось унять его боль, сказать, что все будет хорошо, но я не мог дать такого обещания. Я и сам не знал, как все сложится. Но хотел его утешить. Он так часто меня поддерживал, теперь настала моя очередь.

Я приподнялся и сдвинулся так, чтобы лечь на него сверху. Опершись на руки, заглянул в его прекрасное лицо.

- Сейчас я здесь, - прошептал я и нежно его поцеловал. - Я с тобой, Ран. И никогда не буду поступать так, как он. Не буду говорить, что люблю тебя больше всех. Потому что я люблю только тебя. Я не стану таким, как он, - настойчиво убеждал я.

Он вздохнул и провел рукой по моей спине. Я почувствовал, как дрожат его пальцы.

- Я знаю, - прошептал он в ответ. - Поэтому я и... Я...

Понятно, что он хочет сказать и что его удерживает. Я снова поцеловал его, словно изливая ему душу. Он застонал в ответ, и я стал целовать его еще глубже, на несколько секунд взяв контроль над ситуацией. Когда поцелуй прервался, я прошептал ему на ухо:

- Скажи, Ран. Не бойся. Я всё слышал в прошлый раз, так что ничего страшного.

Он ахнул, взял мое лицо в ладони и чуть отодвинул, чтобы лучше разглядеть. В глазах у него блестели слезы. От этого сердце сжималось, и в то же время становилось радостно и легко. Он зажмурился, закусил губу и еле слышно прошептал:

- Поэтому я люблю тебя.

- Ох, Ран... - прошептал я и, не в силах сдержаться, обнял его, крепко прижал к себе и поцеловал, даря любовь и поддержку. Меня снова бросило в жар, от прикосновений его рук огонь расходился по коже. Ран застонал, не прерывая поцелуя, еще сильнее разжигая желание. Его пальцы сжались на моих бедрах, царапая ногтями, подталкивая. Я приподнялся, и он подвинулся, согнул колени, и вдруг оказалось, что я лежу у него между ног.

От удивления я прервал поцелуй и посмотрел на Рана. Я и так уже тяжело дышал и чувствовал, что пот стекает по спине, но тут сердце забилось еще чаще. Взгляд у него был затуманенным, полным желания, нежности и безграничного доверия. Алые волосы разметались по единственной подушке. Дыхание сбивчивое, щеки раскраснелись... Он поднял на меня глаза и еле слышно выдохнул мое имя:

- Кен... Возьми меня.

Я опешил. Не мигая, уставился на него и судорожно сглотнул. Он закрыл глаза и замер в ожидании.

- Ч-что?.. - всполошился я.

Он обнял меня за шею, притянул к себе, стал целовать лицо, чуть укусил за ухо и прошептал:

- Пожалуйста, займись со мной любовью. Я хочу быть твоим.

Сердце у меня колотилось, как бешеное. Ведь до сих пор именно Ран был главным в паре, решительным, даже агрессивным. А теперь я просто не знал, что делать. Никогда не думал, что он захочет подчиняться и предложит мне активную роль.

Он снова откинулся на подушку и изогнулся, поднимая бедра, так чтобы мой член оказался между его ягодиц. Но я по-прежнему колебался, разрываясь между страхом и неуверенностью.

Заметив мою растерянность, он открыл глаза и посмотрел на меня снизу вверх с легким недоумением. Тихо застонал, коснувшись рукой моей щеки:

- Кен? Что-то не так? – еле слышно выдохнул он, снова изгибаясь подо мной.

Я зажмурился и закусил губу, чувствуя его прикосновение.

- Я... Я не могу.

Он растерянно моргнул и нахмурился.

- Кен, не волнуйся, со мной всё будет в порядке. Это же у меня не в первый раз, - отозвался он, проводя пальцами по моему лбу.

Тут я внезапно осознал, что в их паре активным был скорее всего Юуси. Или они были на равных, не так как мы с Касе. Странно, что я не догадался раньше, по рассказу Рана. Они оба такие напористые и так отчаянно нуждаются в любви и внимании.

Я судорожно вздохнул и посмотрел Рану в глаза.

- Я... У меня это в первый раз вот так...

Не знаю, стоило ли мне смущаться, но я почувствовал, что краснею под его внимательным взглядом.

Он не сразу понял, в чем дело:

- То есть, с Касе ты никогда?..

Я покачал головой и зажмурился:

- Никогда.

Он помолчал немного, а потом я снова почувствовал его прикосновение на щеке. Я вздохнул, потерся о его ладонь и открыл глаза, все еще не решаясь взглянуть на него.

- Прости, Ран. Боюсь, у меня не получится. Я... Я не знаю, как сделать так, чтобы тебе было хорошо.

- Кен. Разве мне с тобой может быть плохо? - тихо спросил он, гладя пальцем мою щеку.

Я подался навстречу этой ласке, снова зажмурился, повернул голову и поцеловал его ладонь.

- Я не хочу сделать тебе больно, - прошептал я. - Я знаю, как это может быть неприятно, и я... Если это наша единственная возможность быть вместе, я не хочу все испортить.

Ран убрал спутанные пряди у меня со лба, провел рукой по шее.

- Хидака, посмотри на меня, - попросил он. - Хидака.

Я послушался. Мы смотрели друг на друга, заглядывали в душу, не сдерживаясь и ничего не скрывая. Потом он приподнялся, взял мое лицо в ладони и поцеловал, не закрывая глаз, не отводя взгляда. Я даже подумал, что могу не выдержать этого накала эмоций. У меня снова потекли по щекам слезы, и я всхлипнул, отвечая на его поцелуй.

Он оторвался от моих губ и улыбнулся:

- Если это наша единственная возможность быть вместе, то ни в коем случае нельзя упускать такой шанс. Возьми меня, Кен. Пожалуйста. Без этого наша близость не будет полной. Ты не можешь ничего испортить, ведь я так тебя хочу.

И вновь его руки заскользили по моему телу, дразня и возбуждая, сжались на бедрах. Он снова изогнулся подо мной, застонал и закрыл глаза. Подчиняясь его рукам и собственным инстинктам, я придвинулся вплотную. Я еще не вошел в него, но уже ощущал жар его тела, и от этого кружилась голова, как от опьянения. Я с шумом выдохнул, когда он подался мне навстречу, взглянул на его прекрасное лицо, на котором отражались желание и нетерпение, и подумал, что у Рана еще дольше, чем у меня, никого не было.

Его руки подсказывали, когда можно еще, а когда уже слишком. Я начал осторожно двигаться, проникая внутрь. Уже через несколько секунд он всхлипами и всем телом отзывался на каждое прикосновение. Удивительно, сколько у меня власти над ним. Я закрыл глаза, входя еще глубже, чувствуя, как меня окутывает тепло, невероятное и восхитительное. А потом словно перешел какой-то невидимый рубеж. Ран зашелся в беззвучном крике, и замотал головой, разметав алые волосы по подушке. Я испугался, что причинил ему боль, и замер, с трудом переводя дыхание, стискивая зубы, чтобы выдержать это бурю чувств.

- Как ты? – хрипло спросил я.

Он весь дрожал и задыхался, извиваясь подо мной:

- Господи, как с тобой хорошо. Пожалуйста, еще... Не останавливайся.

Ран, распростертый на постели, умоляющий взять его... Это было уже слишком. Как будто мало было ощущений, теперь еще и его страстный шепот. Не хотелось кончить раньше времени, но он только усложнял мне задачу.

Я сжал в кулаках простынь и толкнулся еще глубже, поражаясь остроте удовольствия. Как будто между нами не осталось никаких преград, будто мы стали одним существом под одной кожей, настолько тесно мы слились. Я уже не мог сдерживать стонов и, войдя до конца, медленно, прерывисто выдохнул.

- Это с тобой хорошо.

Я замер на несколько мгновений, ожидая от него какого-нибудь знака, что можно продолжать. Он приподнял бедра, и этого мне хватило. Я снова толкнулся вперед в поисках той самой точки, которую он так быстро нашел внутри меня, надеясь, что мне тоже это удастся. И у меня получилось. Он запрокинул голову, громко всхлипнув, искры удовольствия пробежали не только по его телу, но и по моему, потому что он напрягся, и без того тугое кольцо мышц еще сильнее сжалось вокруг моего члена. Я ахнул ему в ответ, и он постепенно расслабился, безвольно опускаясь на кровать.

Пальцы снова сжались на моих бедрах, и я позволил им вести в этом танце. С каждым движение внутри его тела я все острее ощущал приближение оргазма. Наши крики сливались в двухголосный аккомпанемент, и ничего прекраснее я в жизни не слышал. Его хватка ослабла, руки соскользнули с моих бедер и упали вдоль тела, как будто у него больше не было сил, он только слабо комкал простыню, предоставляя мне право продолжить ритм, который мы начали вместе. И я понимал, что при каждом толчке касаюсь того самого места.

- Черт, Ран!.. Я больше не выдержу! – всхлипывал я, вновь и вновь погружаясь в его горячее, податливое тело.

- И не надо, - выдохнул он в ответ, сжимаясь вокруг моего члена, увлекая меня все глубже и глубже. Последний толчок, и я кончил в него, чуть не крича от безумного, безудержного наслаждения.

Я упал без сил, и он поймал меня в свои объятия. Прижавшись щекой к его груди, я пытался прийти в себя после такого яростного оргазма. Он бережно гладил меня по спине, словно рисуя дорожки на влажной коже. Господи, как же я его люблю. Я боялся, что у меня сердце разорвется от нахлынувших чувств. Собрав волю в кулак, я приподнялся и поцеловал его в губы. Мы целовались, как дураки, как сумасшедшие, со стонами и слезами. И едва мы оторвались друг от друга, как он снова притянул меня для поцелуя. Тогда я понял, что мы никогда не сможем пресытиться, всегда будем требовать еще и еще.

Он потерся о мой живот, пытаясь таким образом получить желаемое. Я оторвался от его губ и поцеловал закрытые глаза.

- Прости, я не смог дождаться тебя.

Он улыбнулся и еще теснее прижался ко мне.

- Ничего страшного. Я ведь тебе не помогал.

- Это точно, - отозвался я, нахмурившись, все еще с трудом переводя дыхание после последнего поцелуя.

Я начал соскальзывать вниз, чтобы сделать для него то же, что он сделал несколько дней назад в классе, но Ран остановил меня и покачал головой. Я навис над ним, заглядывая в раскрасневшееся лицо, теряясь в глубине его глаз.

- Нет, - прошептал он. - Я хочу видеть твои глаза.

Он нежно поцеловал меня и откинулся на подушку.

- Но как же... – растерялся я.

Он снова приподнялся мне навстречу и провел рукой от плеча к локтю:

- Рукой.

Я сдвинулся в сторону, скользя ладонью по его горячему, влажному животу, все ниже и ниже. Он закрыл глаза, когда мои пальцы сомкнулись на его члене.

- Еще, - прошептал он, подаваясь навстречу прикосновению.

Я усмехнулся, видя, как все чувства от моих прикосновений отражаются на его лице. Не знаю, как долго я его мучил. Или как долго он позволял себя мучить. Но когда он кончил, заливая нас обоих спермой, он так отчаянно выкрикнул мое имя, как будто целую вечность ждал возможности произнести это слово.

А потом, в сгущающихся сумерках, мы отдыхали в объятьях друг друга, не обращая внимания на то, какие мы мокрые и липкие. И как-то нечаянно заснули, убаюканные теплом и надежностью этих объятий.

* * * * * *

Слезы снова текут по моим щекам, но я стараюсь их не замечать. Зачем? Зачем я снова переживаю тот день? Тогда всё было прекрасно. А сейчас - очень больно. Его шепот над ухом, ощущение его кожи под моими пальцами, такое удивительное и ни с чем не сравнимое. Безупречно. Он был для меня совершенством. А теперь его со мной нет. Совсем нет. Нигде.

Я отталкиваюсь ногами и некоторое время раскачиваюсь туда-сюда. Я до сих пор вижу его лицо, ощущаю мягкость его волос.

Наконец я сердито вытираю глаза и вздыхаю - бесконечно долгий, дрожащий вздох. Потом встаю, пытаясь отогнать воспоминания, но понимаю, что это бесполезно. Я уже прошел критическую точку, придется вспоминать до конца.

Но несмотря ни на что мне надо добраться до дома. Интересно, Мери уже звонила? Встряхиваю головой, засовываю руки в карманы и спускаюсь вниз по склону к тропинке. Погода, кажется, может наладиться, но это не имеет значения. Я уже привык к местным дождям, так же, как к боли в сердце.

Чувствую, что засунутые в карманы руки начинают дрожать, и снова болит голова. Понимаю, что пропустил дневной прием таблеток. Глупо. Я всегда держу упаковку в магазине, но сегодня, уходя, не догадался ее захватить: я ведь собирался ехать прямо домой. Начинаю что-то мурлыкать под нос в предвкушении, представляя очередную порцию таблеток. Прикидываю, далеко ли до дома, и ускоряю шаг. По мышцам проходит легкая судорога. Терпеть этого не могу. Просто ненавижу! Почему я такой слабак? Видел бы он меня сейчас... Впрочем, как я понимаю, он меня видит.

Вот бы он разозлился. Я улыбаюсь от этой мысли. Впрочем, будь он сейчас со мной, было бы гораздо проще отвыкнуть от таблеток. Я бы смог. Я бы что угодно сделал, если бы это помогло его вернуть. Господи, ты меня слышишь?

Эх...

Вряд ли.

* * * * * *

Когда я проснулся, Ран лежал позади меня, прижавшись к моей спине. Он обнимал меня, и я чувствовал его дыхание на шее. Что-то в комнате изменилось, и я не сразу понял, что именно. Было темно, хоть глаз выколи. Я с ужасом осознал, что это значит, и повернулся к Рану.

- Ран! - позвал я и начал его трясти. Он никак не отреагировал, продолжая спать. - Ран! Фудзимия! Подъем! - рявкнул я.

На этот раз я стукнул его кулаком по плечу и стал вылезать из постели. Недовольно ворча, он перекатился на спину и потянулся.

- Хидака, что это было?

- Посмотри в окно! Сколько времени?! - орал я, ища в темноте свои вещи.

- Черт, - пробормотал он, поднимаясь. Он быстро пересек комнату, и в темноте вдруг вспыхнул огонек. Я увидел, как он подносит зажигалку к запястью. Потом он перевел взгляд на меня, пожал плечами и закрыл зажигалку. - Девять уже было. Скоро полночь. Мы проспали около четырех часов. Черт.

Я сел обратно на кровать и уставился на него, открыв рот.

- Машина уехала без нас?

Едва различимый в темноте силуэт кивнул. Потом он вернулся к кровати, залез на нее и лег позади меня.

- Похоже на то.

- И что теперь делать? - паниковал я. - Когда мы не вернемся... а если все догадаются?

- Не догадаются. Свяжемся с базой завтра, скажем, что перепутали место встречи. Ничего особенного. В любом случае, сейчас мы уже ничего не можем сделать, так что ложись обратно. Будем радоваться тому, что нам выпало дополнительное время.

- Ран, все не так просто. То есть... А как же Кудо? У нас ведь задание...

- Да затрахал уже этот Кудо! – огрызнулся Ран у меня за спиной.

Я замер с открытым ртом от внезапной мысли.

- Скажи, что это неправда.

- Что именно?

- Что ты трахался с Кудо.

- Что?! Конечно, нет! Тьфу! Да он переспал с половиной всех вьетнамских проституток. На кой черт он мне нужен?

- У него, между прочим, невеста есть, - тихо сказал я.

- Что? А это здесь при чем?

- Наверное, не при чем.

Вдруг раздался тихий стук в дверь.

- Это Вили Нг. Проверять, всё ли у вас окей. Оставайтесь на ночь, да? У вас окей?

- Всё нормально, проваливай! – крикнул Ран.

- Ах, так, так. Окей. – Шаркающие шаги затихли в дальнем конце коридора.

Я оглянулся на Рана. В темноте его трудно было разглядеть. Он повернулся на бок, казалось, что его глаза чуть светятся во мраке. Мы встретились взглядами и засмеялись.

- Вот мы влипли... - протянул я, укладываясь обратно, и оказался прямо в объятиях Рана. Я устроился поудобнее, и он крепко прижал меня к себе.

- Сейчас это неважно. Забудь и расслабься, - прошептал он, целуя меня в макушку. - С чего ты вдруг решил, что я спал с Кудо?

Я вздохнул:

- Не знаю. На самом деле, я так не думаю. Просто до сих пор не понимаю, почему он не удивился, когда увидел нас вместе. И то, что он тебе сказал. Что он имел в виду, и почему он знал о тебе?

Ран вздохнул и крепче меня обнял.

- Кудо был заместителем командира по личному составу, не в моей роте, а в другой, размещенной на базе, где были мы с Юуси. Думаю, можно смело сказать, что Юуси не страдал ни от избытка скромности, ни от инстинкта самосохранения. Сколько раз нас чуть не застукали, когда он подкарауливал меня где-нибудь у бараков или в ангаре, - и не сосчитаешь. Не то чтобы он специально нарывался... Просто ничего не стеснялся и где угодно мог распустить руки. Рано или поздно нас должны были поймать. Так и случилось. Думаю, ты уже догадался, кто нас увидел.

- Лейтенант Кудо, - отозвался я.

Ран кивнул и продолжил:

- Он несколько секунд так и стоял, пока не понял, что происходит. Наверное, уже хотел уйти, но тут Юуси схватил его за грудки и припер к стене. Сказал... Как сейчас помню, он сказал: "Если ты хоть слово кому-нибудь скажешь, я вырву тебе яйца и засуну в твою же задницу раньше, чем нас отправят домой". У Юуси совсем тормозов не было. Чтобы солдат так разговаривал с офицером, угрожал... А потом я жутко перетрусил, что Кудо все равно нас сдаст, и решил сам с ним поговорить. Пошел к нему, уже не помню, что нес, но, похоже, это сработало, и он ничего не сказал начальству. А Юуси стал немного осторожнее и уже не на каждом углу ко мне приставал. Со временем, особенно после смерти Юуси, я почувствовал, что могу доверять Кудо. Он уже был в курсе одного секрета, так что не было ничего страшного в том, что он узнает обо мне больше. Потом и он стал мне доверять, мы сдружились. Когда меня перевели, я думал, что мы больше не встретимся. И вдруг мы с тобой оказались под его командованием. Думаю, ему уже надоедает прятать мои скелеты в шкафу.

- Наверное, удивляется, почему ему достаются все педики, - усмехнулся я.

- Наверное.

Ран погладил меня по спине и поцеловал в лоб:

- Я правда тебя люблю, Кен.

- Я очень счастлив, - прошептал я в ответ.

- Можно снова заняться с тобой любовью?

- Все равно делать больше нечего, - усмехнулся я, прижимаясь теснее и целуя его в шею.

Уже через несколько секунд я снова лежал на спине, от всего сердца отдаваясь ему. Мы занимались любовью снова и снова. Так, что простыни промокли насквозь от пота и спермы, и ни один из нас не мог пошевелиться. Так, как будто нам больше никогда не представится шанса. И это было правильно.

Сильнее

Стук моего сердца - как постоянно работающий метроном. Я слушаю его, медленно шагая к дому. Дом? Разве это мой дом? Говорят, дом там, где сердце. А мое сердце осталось во Вьетнаме. С ним, где бы он ни был. Так что мне уже никогда не найти свой дом.

Слезы наворачиваются на глаза. Но это неважно: снова пошел дождь, так что никто ничего не заметит. Банзай идет за мной по пятам без команды. Славный пес. Заботится обо мне.

Ну вот, я уже почти пришел. Даже если эту постройку нельзя назвать домом, приятно считать хоть что-то своим. Надо взять себя в руки, добраться до кухни, принять пару таблеток и лечь спать. Тогда воспоминания меня отпустят. Хотя вряд ли. Мои сны полны воспоминаний. И во всех воспоминаниях есть он.

Надо взять себя в руки и дойти до дома.

Вот только бы видения прошлого не лезли в голову...

* * * * * *

Руки у меня дрожали. Я осторожно дотронулся до его лица. Кожа под моими пальцами была холодной.

- Ран! - отчаянно закричал я, схватил его за плечи и принялся трясти. Хотя, пожалуй, этого как раз не стоило делать. - Очнись! Господи, пожалуйста, скажи хоть что-нибудь, - бормотал я, еле сдерживая всхлипы.

Мне потребовалась вся сила духа, а ее оставалось уже очень мало, чтобы не удариться в истерику, не отползти куда-нибудь в уголок и не свернуться там калачиком. Но я понимал, что Рану это не поможет. Если ему вообще можно помочь.

Я схватился за голову, отодвинулся от Рана и попытался сконцентрироваться на собственном дыхании, чтобы успокоиться. Стоило мне снова поднять глаза, увидеть своего прекрасного возлюбленного искалеченным, как все мои усилия шли прахом. Но я должен был сосредоточиться. Быть сильным ради него.

Я постарался унять дрожь в руках и с волнением прижал пальцы к его шее под подбородком, надеясь найти признаки жизни. Я ждал и боялся того, что мог ничего не обнаружить. Ни малейшего движения. У меня все внутри похолодело, когда я понял, что не чувствую пульса. Я вглядывался в его лицо, отказываясь верить, и сильнее прижимал пальцы.

Ждал и мечтал найти хоть какой-то признак жизни.

И вдруг... Да, точно! Толчок под моими пальцами. Еще один. Слабые, редкие, но явные удары сердца. Ран был жив. Хотя сил у него почти не осталось. Я уже понял, что он не дышит. Мешала тяжесть пулемета, сдавившего его грудь.

Я не заметил, что и сам все это время не дышал. Понял это, только когда с шумом выдохнул и тут же закашлялся от жжения в груди.

С меня вмиг слетело оцепенение, и я бросился отодвигать пулемет, чтобы освободить своего любимого. До сих пор не понимаю, как мне это удалось, учитывая мое состояние. Я ослабел от потери крови, шока и испуга, и чувствовал, как смещается от движений сломанная ключица. Боль была такая, что словами не описать. Но я справился. Изодрал руки в кровь, но это уже казалась сущим пустяком.

Справившись с оружием, я впервые смог оценить, что произошло с Раном. Выглядел он неважно. Один бок был сплющен и даже немного прогнулся внутрь. Значит, ребра сломаны. Раздроблены. Поэтому он и не дышал: скорее всего порвано легкое.

Надо было вынести его из вертолета. Перегретый двигатель все еще пощелкивал и поскрипывал, и я понимал, что если бак пробит, может загореться горючее. Тогда вертолет взорвется.

И снова я совершил невозможное - откуда только взялись силы? - оттащил Рана от стены, перевернул и подхватил под мышки. Я смутно подозревал, что его не стоит передвигать: может стать только хуже. Но и оставлять его в вертолете было нельзя. Я доволок его по площадке к открытому борту. Здесь у меня случился очередной приступ паники, потому что я не сразу сообразил, как спустить его на землю.

Я слишком устал и ослабел, чтобы нести тяжелое тело. Смутно помню, что попытка взвалить Рана на плечи кончилась тем, что мы оба рухнули на траву. Но большую часть действий я выполнял, как во сне.

Что я точно помню, так это как укладывал его на землю в нескольких метрах от раскуроченного вертолета. Я уже с ног валился от боли, усталости и попыток сдержать истерику. Я с трудом концентрировался на том, что делал. Невыносимо было смотреть на его безвольное тело. Чтобы успокоиться, я постарался вспомнить, каким он был два дня назад. Как он был полон сил и страсти, как раскраснелось его лицо, как он дрожал от предвкушения...

А сейчас он лежал передо мной холодный и неподвижный. Я не мог допустить, чтобы все закончилось вот так. Надо было попытаться сделать хотя бы искусственное дыхание.

- Ран... - прошептал я и снова стал проверять его пульс. Жилка слабо билась под моими пальцами. Когда он потерял сознание? Как давно уже не дышит?

В любом случае, терять время больше было нельзя.

Я наклонился и осторожно запрокинул ему голову назад, чтобы открылось горло. Потом разжал рот и вздрогнул, когда из уголка снова потекла кровь. Я зажмурился, прижался губами к его губам и выдохнул. Я молился, чтобы все получилось. Снова и снова я отстранялся, чтобы сделать вдох, наклонялся и выдыхал, пытаясь наполнить воздухом сдавленные легкие и вернуть его к жизни.

Он не реагировал. Я снова начал плакать и тихо ругаться.

- Ран, пожалуйста! Ради бога, не умирай. Я не могу вот так тебя потерять. Ведь должно быть наоборот... Разве не я должен был умереть? - всхлипнул я, еще раз глубоко вдохнул и сделал последнюю попытку.

Я не был готов к такой внезапной реакции. По его телу прошла дрожь, легкие попытались наполниться, вытягивая из меня дыхание, потом снова сжались. Ран дернулся, когда воздух встретился с заполнившей легкие кровью, и сработала защитная реакция организма: начался приступ кашля.

Его кровь хлынула мне в рот с такой силой, что я чуть не захлебнулся. С ужасом и отвращением отодвинулся от Рана, и меня тут же стошнило. Глаза слезились, а на траве передо мной оказалось все содержимое моего желудка. Не так уж много: чашка кофе и едкая желчь, подкрашенная его кровью. Красная нитка слюны тянулась от моих губ, и я продолжал откашливаться и сплевывать, пока во рту не пересохло.

С каждым спазмом невыносимая боль разливалась по груди, и сделать с этим я ничего не мог, пока меня не перестало тошнить. Но как бы плохо мне ни было, я понимал, что Рану в сто раз хуже.

Я повернулся к нему - нельзя позволить ему снова потерять сознание. Он перекатился на бок и отхаркивал кровь. С каждым новым приступом кашля его тело мучительно содрогалась, и мне даже представить было страшно, что при этом происходит с его ребрами и поврежденным легким.

- Ран! - хрипло позвал я, подполз к нему и обнял, чтобы поддержать, пока он пытается восстановить дыхание.

Болезненные, жалобные стоны срывались с его губ, слезы скапливались в уголках глаз и стекали по бледным щекам.

Наконец кашель утих. На траве перед Раном набралась целая лужа темной крови со сгустками. Его мелко трясло от усталости. Я перевернул его на спину и положил голову себе на колени. Синие глаза застилала пелена боли, они смотрели на меня откуда-то издалека. Он попытался сделать вдох, дыхание на мгновение прервалось, и я вздрогнул, ощущая его боль.

Может, не стоило его мучить и возвращать к жизни?

- Бо... больно... - слабо выдохнул он. Голос у него сорвался.

- Я знаю. Прости, - прошептал я.

- Ч-что?..

- Мы разбились, Ран. Прости. Я... В нас попали. И на тебя упал пулемет. Похоже, у тебя ребра сломаны и пробито легкое. Господи, Ран... - всхлипнул я и разрыдался. - Прости. Я не мог бросить тебя умирать в вертолете.

Его взгляд то затуманивался, то прояснялся. Ран старался сфокусироваться на моем лице. Он снова попытался вздохнуть. Брови вздрогнули и сдвинулись к переносице. Он на мгновение закрыл глаза.

- Митчелл?

Я чуть не подпрыгнул и оглянулся на вертолет. Митчелл! О Господи! Я его бросил. А ведь он был еще жив. Надо было его тоже вытащить. Я не мог его бросить теперь, когда спас Рана.

- Он еще в вертолете, - забормотал я, опуская Рана на землю. - Я схожу за ним. Не двигайся. Я быстро!

Пока я поднимался на ноги, он что-то сказал. Голос был странным и неузнаваемым. Я устало повернулся и взглянул на него:

- Что?

- Аптечка. Принеси... аптечку.

Я кивнул, еще раз внимательно оглядел его и поковылял к вертолету. Как-то умудрился снова залезть внутрь и пробраться в кабину.

- Митчелл? Дружище, я за тобой! - позвал я, приближаясь к креслу второго пилота. Мне показалось, что крови на полу стало больше, и я остановился. Митчелл пытался выбраться из прохода между креслами, но ему не удалось. Он был мертв. От запаха крови, страха и смерти меня чуть снова не стошнило. Но было уже нечем.

Митчелл был мертв. Теперь. А ведь он был жив всего несколько минут назад. Впрочем, может, и не минут. Это для меня из-за избытка адреналина все события пронеслись на огромной скорости. На самом деле, я понятия не имел, сколько времени ушло на то, чтобы вытащить Рана и сделать ему искусственное дыхание. В любом случае, Митчелл был мертв. А вдруг я сумел бы его спасти? Умом я понимал, что вряд ли, но чувства вины от этого не убавлялось.

Почему со мной все это происходит?

Но я не имел права на эмоции. Надо держаться не только ради себя, но и ради Рана. Нужно его перевязать и придумать, как нам выбраться отсюда живыми. А еще найти аптечку... и рацию.

Мне показалось, что я потратил несколько часов, ползая по разбитому вертолету и собирая все, что может пригодиться. Сухие пайки, спасательные одеяла, аварийную сумку и радиостанцию, аптечку и оружие из ящика у стены. Пока я сновал туда-сюда, в голове у меня крутились две мысли: что надо вернуться к Рану и что Митчелл на меня смотрит. Я не мог удержаться и все время оглядывался на его труп. Не буду рассказывать, о чем я тогда думал, а то вы решите, что я съехал с катушек. Впрочем... Может, я и съехал. Я уже ни в чем не уверен.

Я взвалил на себя все находки и вернулся туда, где оставил Рана. Со стоном свалил поклажу на землю и присел рядом с ним. Дотронулся до его лица.

- Ран? Я вернулся, - тихо позвал я.

Он лежал, закрыв глаза, и выглядел таким умиротворенным, что я на мгновение обрадовался: ему уже не так больно, раз он заснул. Но через секунду я заметил, что он опять не дышит. Видимо, наступил болевой шок - организм постарался отключиться, чтобы избавится от мучений. Никогда не говорите, что от боли еще никто не умирал.

- Фудзимия! - заорал я. - Сволочь! Не смей умирать! И это после того, как меня тошнило твоей кровью! Ты просто не имеешь права, скотина!

Сердце у него еще билось довольно ровно, и я снова решился на искусственное дыхание. На этот раз я был готов к его реакции и не наглотался застоявшейся крови.

Я обнимал его, пока он содрогался от спазмов и во второй раз за полчаса возвращался к жизни. Он снова кашлял кровью, но уже не так сильно, как в первый раз. Я был рядом, когда он пришел в себя и вновь с пугающей ясностью осознал, что происходит и как ему больно. У меня сердце разрывалось, когда я видел, как он стискивает зубы, с каким усилием остается в сознании.

Я покрепче прижал его к себе, чтобы он не повредил еще что-нибудь, корчась от судорог. Крепко зажмуренные глаза вдруг распахнулись и уставились в небо, а через мгновение из уголков снова потекли слезы. Он издал какой-то странный полузадушенный звук, пытаясь сделать глубокий вдох, замер напряженно и неподвижно, осторожно восстанавливая дыхание, и наконец медленно, постепенно расслабился в моих объятиях.

- Прости меня, - прошептал я, стараясь не заплакать.

Он вдохнул с каким-то влажным всхлипом и устало выдохнул. Несколько секунд мы так и лежали. Мне просто хотелось чувствовать успокаивающее тепло его тела. Живого тела. Мне было все равно, в каком мы оба состоянии, лишь бы он был жив. Я всё для этого сделаю. Даже если нам уже немного осталось. Я постарался дышать глубоко и ровно, чтобы помочь ему.

- Дыши со мной, - сказал я, прижимая его к груди. - Пожалуйста, Ран. Постарайся дышать со мной.

И он постарался. Я чувствовал, как отчаянно он вцепился в мою форму, превозмогая боль и стараясь удержаться в сознании. Не помню, что я говорил, но точно что-то нашептывал ему на ухо. Скорее всего он меня не слышал, так что смысл моих слов не имел значения. Все равно было приятно думать, что от звука моего голоса ему становится легче.

Наконец его дыхание выровнялось. Оно по-прежнему было слабым и отрывистым, но уже почти ритмичным. Я еще некоторое время дышал вместе с ним. Потом мне показалось, что он вот-вот снова потеряет сознание, и я пошевелился.

- Я перевяжу тебе ребра, - тихо сказал я. - Тогда станет легче. Надеюсь.

Он долго не реагировал, потом коротко кивнул. Мне удалось посадить его. Мы оба уже потеряли столько крови, что любые действия казались нелепыми и бесполезными. Есть ли смысл что-то предпринимать? Правильного ответа я не знал, но почему-то чувствовал, что сдаваться и тихо умирать нельзя. Даже если Ран только об этом и мечтал, я не мог этого допустить.

Вооружившись найденной аптечкой, я начал снимать с него одежду. Я старался действовать как можно аккуратнее, но он все равно зажмурился и стиснул зубы. Было очень тихо, ни шума ветра, ни единого звука, кроме шуршания ткани. Я стащил с Рана куртку, пытаясь не задеть раненую руку, и с облегчением обнаружил, что кровотечение уже прекратилось.

Когда я снял с Рана футболку и обнажил грудную клетку, я одновременно обрадовался и испугался. Удивительно, но у него не было ни одного открытого перелома. Кости наружу не торчали. Но при этом ребра выглядели как-то странно. Не могу объяснить, почему, но я был уверен - что-то не так. Теперь предстояло самое трудное.

- Ран?

У него дрогнули веки:

- Мм?

- Я попробую поставить твои ребра на место. Ты как?

Он медленно открыл глаза. Темно-синие, почти черные. Ничего не выражающие.

- Все равно. Делай, что хочешь.

Я не был уверен, что он имел в виду, но он дал разрешение, и переспрашивать я не стал.

- Я люблю тебя, Ран, - прошептал я. - Прости.

Он ничего не ответил. Оно и понятно.

Я начал медленно обследовать пальцами его бок и все время поглядывал на его лицо, чтобы понять, не становится ли ему хуже. Понятно, что ему больно от любого прикосновения, но я не хотел еще больше повредить легкое. Если я буду делать что-то совсем не то, это будет видно по его лицу.

Очень аккуратно и бережно я ощупывал и подталкивал ребра, проверяя, можно ли то-то исправить. Искал сместившиеся осколки, пытался их подвинуть. Несколько костей удалось вернуть, как мне казалось, на правильное место. Один раз пришлось резко остановиться, когда Ран полузадушенно всхлипнул.

Я встревоженно вскинул голову, но, к счастью, его лицо разгладилось. Он даже очень слабо улыбнулся и выдохнул:

- Лучше.

Еще несколько неприятных хрустящих звуков под моими пальцами, и я решил, что пора заканчивать. Мы оба тяжело дышали. Ран - от боли и, видимо, потери крови, а я - от напряжения. Я прижал ладонь к его ребрам, чтобы кости снова не сдвинулись, и неуклюже потянулся к аптечке.

- Вдохни поглубже, чтобы я не слишком сильно затянул, - рассеянно сказал я, возясь с мотком бинтов: пытался пристроить его так, чтобы удобнее было бинтовать. Я надеялся, что повязка удержит ребра на месте, создаст опору, и ему станет легче дышать.

- Не могу, - еле выдавил он.

Я поднял голову и нахмурился:

- Постарайся.

Он так посмотрел на меня, что захотелось все немедленно бросить. Сердце сжалось от того, что я увидел его потемневших глазах. Возмущение и обиду. Неужели Ран ненавидел меня за то, что я пытался его спасти? Наверное, спокойная смерть казалась ему более заманчивой перспективой.

- Ран, не смотри на меня так, - попросил я. - Я вытащу тебя отсюда, но мне нужна твоя помощь.

Он моргнул и снова закрыл глаза. На мгновение замер, а затем все тело напряглось, когда он резко и шумно втянул воздух. Грудная клетка чуть-чуть поднялась, и он еще крепче зажмурился, стараясь удержать воздух в легких. Я перебинтовал его так быстро, как мог, плотно наложил и завязал бинт. Ран никак не реагировал, а у меня тряслись руки. Закончив, я сел на пятки и вздохнул.

- Так лучше? - спросил я.

Ран прерывисто выдохнул и снова закашлялся. Кровь опять потекла из уголка его рта. Когда приступ прошел, он коротко кивнул. Прижал к груди руку и замер, бездумно уставившись в землю.

В ушах у меня как-то странно жужжало. Мне это не нравилось. Я мотнул головой и с недовольным ворчанием потер лоб. Я уже забыл про свою рану и теперь вздрогнул от внезапной вспышки боли.

- А!

- Ты ранен... - рассеянно сказал Ран. Голос у него был тихий и нетвердый.

- Обо мне не беспокойся, - отозвался я, придвигаясь ближе, и переполз на четвереньках так, чтобы осмотреть его руку. К моей радости рана оказалась поверхностной, пуля прошла по касательной.

- Можешь вытянуть руку?

Он оторвал руку от груди, чуть приподнял и протянул мне. Каждое движение сопровождалось тихим кряхтением и полустонами. Я бережно взял руку и принялся обрабатывать рану пропитанными спиртом тампонами из аптечки. Наверное, спирт щипал, но Ран никак этого не показывал. Если к большой боли добавить еще чуть-чуть, разница не так уж заметна.

Я перевязал его, помог лечь, накрыл курткой и одеялом и стал думать, что делать дальше. Где-то на грани сознания вертелась мысль, что неплохо бы что-то сделать с собственной раной на голове. А вы часто слушаетесь голоса разума?

Каждое движение давалось мне с трудом, как будто я плыл против течения. Руки и ноги не слушались, тело казалось ужасно тяжелым. Тем не менее я заставил себя проползти к тому месту, где оставил аварийную радиостанцию. Я понимал, что мне не удастся связаться с базой. Но если за нами кого-нибудь послали (а я был уверен, что Макс и Джей не бросили бы нас просто так и обязательно попытались бы вызвать подмогу), спасательный вертолет мог поймать наш сигнал, если настроить рацию на резервный канал.

Волоча за собой радио, я вернулся к Рану, сел рядом с ним, пристроил аппаратуру под боком и завернулся в оставшееся одеяло.

Так мы и ждали, обессиленные и истекающие кровью. Ждали, видимо, своей смерти. Я покачивался из стороны в сторону и что-то говорил. Нес какую-то чушь, просто чтобы занять себя и не уснуть. Я точно знал, что засыпать нельзя. Если усну я, уснет и Ран. А если Ран уснет, он уже не проснется.

Снова пошел дождь. Мы слышали, как он стучит по листьям, но ветки деревьев смыкались так плотно, что на нас капли почти не попадали. Вместо этого вода скапливалась в листьях, а потом внезапно проливалась на землю.

Время тянулось как-то странно. Звук моего голоса превратился в монотонную мелодию, которая безуспешно пыталась заполнить затянувшуюся паузу. Шли часы. Солнце карабкалось все выше и около полудня прогнало с неба дождевые облака. Сразу значительно потеплело.

От жары и влажности нам лучше не стало. Не помню, когда я заметил, что на кровь слетаются насекомые. Огромные тропические мухи потянулись на запекшуюся кровь, когда она начала пахнуть. Я снова и снова проводил рукой по лбу, отгоняя их от открытой раны. Мне хотелось перебраться вместе с Раном в какое-нибудь другое место, но на движение не было сил. Мы оба слишком устали. Оставалось только сидеть и ждать неизвестно чего.

Трудно представить себе более жалкое зрелище, чем мы с Раном в тот день. Мы едва осознавали происходящее, а наши тела и земля вокруг были покрыты кровью и слетевшимися на пир насекомыми.

Время от времени я тряс Рана или громко звал по имени, чтобы убедиться, что он в сознании. Он просто лежал, глядя в небо и не обращая ни малейшего внимания на обитателей джунглей, которые по нему ползали. Я хотел бы их согнать, но для меня это было уже слишком тяжело. Мышцы на груди в районе ключицы занемели, и любое действие вызывало боль.

Я все время вспоминал, что сказал мне когда-то Джей про сухие ноги. И не мог избавиться от мысли, что у нас носки давно отсырели. "В джунглях все растет", - бормотал я.

Так прошел день. Мне уже с трудом удавалось сосредоточиться. Мысли ходили по кругу, язык молол полную чушь, иногда споря с рассудком. Я начинал бредить. В рану на лбу попала инфекция, и у меня поднялась температура, но в тот момент я ничего этого не понимал. Я только чувствовал, что очень устал, и меня переполняли страх и ярость.

Иногда наступали периоды удивительной ясности сознания. Тогда я понимал, что все безнадежно. Хотелось лечь на промокшую землю и плакать, пока не умру. Это было странно, потому что я никогда раньше так не беспокоился о своей участи. Наверное на самом деле я волновался за Рана. Мысль о том, чтобы потерять его, едва обретя любовь, поддержку и смысл жизни, была невыносима. А он просто лежал, смотрел вверх, в кроны деревьев, и дышал - с трудом, с болью, с кровью. Кажется, в тот момент я уже осознал, что нам не суждено быть вместе.

- Ран? - позвал я, с трудом наклоняясь к нему. Мышцы сопротивлялись любому движению. Я прижал ладонь к его мертвенно-бледной щеке и заглянул в темные бездонные глаза. - Не спи, а? Я знаю, ты хочешь спать. Но нельзя. Останься со мной, Ран, пожалуйста. Не бросай меня.

На мгновение его взгляд прояснился и сосредоточился на мне. Его глаза потемнели еще больше. В них были злость, неприязнь и обида. Обвинение и боль. Губы шевельнулись, как будто он хотел что-то сказать. Но я знал, что на разговоры у него не хватит ни сил, ни дыхания. Тогда я заплакал. Сидел над ним и плакал от отчаянья. Если он не умрет от ран, он замкнется в себе.

Я знал, что ему очень больно. Я читал это в его взгляде, в малейшем движении его тела. Он мечтал только о том, чтобы закрыть глаза, уснуть и больше не просыпаться. А я не давал ему отдохнуть, требовал, чтобы он боролся с усталостью и болью. Разве он однажды не сделал то же самое для меня? Да, ситуация была немного другой, но ведь тогда он точно так же не позволил мне сдаться, хотя я мечтал только о том, чтобы избавиться от боли. Тогда он помог мне, теперь была моя очередь вернуть долг.

Я помнил ночь, когда Ран отобрал у меня таблетки. Прижег мне руку сигаретой, чтобы я перестал цепляться за свое единственное утешение. Как я его в тот момент ненавидел! Помню, как я кричал, ругался и злился на него за непрошенную заботу. Я хотел, чтобы он оставил меня в покое. Чтобы боль исчезла, неважно как. Сейчас отрешенное выражение во взгляде Рана, лежащего передо мной на земле, говорило о том же. Он хотел, чтобы я оставил его в покое. Позволил умереть, если иначе нельзя.

Я отчаянно всхлипнул:

- Прости, Ран. Я эгоист, я знаю. Но я не хочу остаться здесь один. Не бросай меня. У меня больше ничего нет, кроме тебя.

Когда солнце стало клониться к закату, по земле потянулись длинные тени. Ветер принес запах разлагающейся плоти. Митчелл сделал все возможное, чтобы отравить нам последние часы существования, и я проклинал его за это. К тому же его тело привлекало тварей куда более опасных, чем мухи. Хотя, думаю, мух на него тоже слетелось немало. В полумраке я ничего не видел дальше обломков вертолета, но был уверен, что слышу, как кто-то скребется, царапает когтями по металлу. Я представлял, как маленькие желтые черти пляшут внутри разбитой машины и закусывают телом моего погибшего товарища. А самое страшное - я отчасти понимал, что брежу. От этого становилось особенно жутко.

- Хидака, возьми себя в руки! - пробормотал я себе под нос. - Чертей не бывает... Но здесь они наверняка есть, это же ад... Именно здесь и живет дьявол.

Я придвинул винтовки поближе.

Теперь, оглядываясь назад, я не перестаю благодарить бога, что рация сработала именно в тот момент, когда я был в относительно здравом рассудке. Раздался пронзительный скрип на высокой ноте, потом послышался треск помех и обрывки фраз.

- Сбитый вертолет, вы... - треск, - меня? Прием?

На несколько секунд я так растерялся, что не понял, кто со мной разговаривает. Потом до меня дошло. Я повернулся, схватил передатчик так крепко, как позволяли онемевшие пальцы, и поднес ко рту.

- Повто... - щелк. - Это UH-1B 52520. Сбитый вертолет... -треск. - Слышите меня? Прием.

Я что есть силы нажал кнопку передачи. Голос у меня дрожал, и я очень старался говорить связно.

- Это Хидака. Вас слышу. Прием!

Тишина.

И наконец:

- Господи, мы и не надеялись вас найти. Чертовски рад вас слышать. Где вы? Что с вами? Сообщите статус.

- Ано (1)... Мм, извините, я... Статус? Не знаю. Мы... Мы разбились. Второй пилот.. э... погиб, стрелок... еле жив, кажется. А я... я не знаю.

Снова пауза.

- Лады. Тебе, похоже, досталось, сынок. Можешь подать сигнал ракетницей?

- Сигнал?

Я снова начала скатываться в бред, перед глазами мелькали яркие звездочки.

- В аварийной сумке должна быть ракетница. У вас есть аварийная сумка?

- Я... Да, кажется. Да, есть. Слава богу, она не в вертолете! Я бы туда ни за что не полез, там черти...

- Э... Ладно, сынок. Найди ракетницу, дай сигнал, и мы вас вытащим. Найди ракетницу, и скоро будешь дома. Конец связи.

Не говоря больше ни слова, я выронил рацию и медленно, преодолевая боль во всем теле, пополз туда, где оставил аварийную сумку. Я в нее еще не заглядывал. Дрожащими руками я открыл замок и откинул крышку. В слабом свете заходящего солнца мне удалось разглядеть сигнальный пистолет.

Я вцепился в него и сел на пятки. Я мог поклясться, что уже слышу шум вертолетных винтов. Далеко, очень далеко лопасти медленно рассекали воздух, нарезая небо на куски. Я закрыл глаза и представил себе вертолет.

- Сынок, ты меня слышишь? Джейкобс, похоже, мы их потеряли. Черт!

Я подумал о том, что все события в моей жизни происходили только для того, чтобы я оказался здесь, в джунглях Вьетнама, раненый, измученный, с ракетницей и надеждой на спасение. Я вспомнил Касэ и Юрико. Скучают ли они? Думают ли обо мне? Узнают ли они меня, пережившего весь этот ужас, если мы когда-нибудь встретимся? Я подумал о своей матери, вспомнил, как она плакала, когда узнала, кто я на самом деле. Или "что" я, как сказал мой отец. Он был жёстким человеком, но он многому меня научил. Объяснил, что такое честь и уважение, и что потеря уважения равносильна смерти, должна караться смертью. Какую кару я заслужил, отец? Я подумал об Оми, вспомнил его улыбчивое лицо и ясные голубые глаза. И что он прорвался. Прорвался и умер у меня на руках. Были еще Свонни. И Кроуфорд. Сколько еще людей пострадало, пообщавшись со мной? Вспомнив Рана и нашу единственную блаженную ночь вместе, я нажал на курок, наконец все осознав.

На меня не подействовало проклятие Рана Фудзимии. Потому что мое собственное проклятие оказалось сильнее.

Я следил, как ракета взмыла в небо и вспыхнула ярко-красным, а потом начала медленно-медленно падать. Как фейерверк на Рождество.

- Ух ты! Видим вас! - пробился сквозь помехи голос пилота.

А я просто сидел и смотрел, как падает красная звезда.

- Видишь, Ран, - сказал я. - Я же обещал, что мы выберемся.

Через пять минут спасательный вертолет пробрался через оставленную нашей машиной дыру в деревьях и кое-как приземлился. К нам бросились люди, подняли и понесли, подбадривая. Я помню, как вскрикнул от боли, когда кто-то задел мою ключицу и тут же принялся извиняться.

Я видел, как люди бежали к Рану, оглянулся через плечо и, вырываясь из поддерживающих меня рук, крикнул:

- Осторожнее с ним!

Они что-то буркнули в ответ, и я позволил поднять себя на борт. Это оказался медицинский вертолет. UH-1, переоборудованный "Красным крестом". Я понял это, потому что меня уложили на больничную койку. Что-то холодное коснулось моей руки, и тут же по венам разлился жар, а боль отступила. Краски поблекли, звуки стали глуше.

Как в тумане я смотрел, как вносят и укладывают на койку Рана.

- Этому уже ничем не поможешь, - услышал я чьи-то слова. - Не тратьте морфий, он не жилец. Можно просто оставить его здесь, все равно шансов нет.

- Не смейте! - услышал я собственный голос и удивился его силе и ясности. Весь мир был словно за глухой стеной, но мой голос через нее пробился.

- Я не дал ему умереть. Он целый день продержался! После это вы не имеете права его бросать! - прорычал я, чувствуя, будто проваливаюсь внутрь койки.

Мне на лоб легла чья-то рука.

- Не волнуйся, сынок. Мы не бросим твоего друга умирать.

- Ё... ёкатта (2).

И поняв, что мне больше не надо отвечать за нас обоих, я наконец поддался действию морфия и отключился.

_____
1 Э... (яп.)
2 Хорошо (яп.)

Что нас ждет

На несколько секунд я замираю. Волосы на затылке встают дыбом, по спине бегут мурашки. Кот смотрит мне через плечо и облизывается, собирая с мордочки кусочки корма. Зрелище его, похоже, не впечатляет. Впрочем, он всегда довольно флегматичный. Я не могу пошевелиться, перед глазами все расплывается.
Этот голос. Я правда его слышал, или мне уже мерещится после всех сегодняшних воспоминаний? Сейчас я повернусь и увижу Мэри, улыбающуюся и немного встревоженную.
Вот только почему я так нервничаю, почему сердце так колотится и голова идет кругом?
Нельзя стоять весь вечер спиной к двери.
Усмехнувшись, поворачиваюсь со стаканом в руке. Представляю, как возмутится Мэри, когда я скажу, что у нее мужской голос.
- Представляешь, Мэри, мне на секунду показалось, что у тебя голос, как у пар...
Я уже повернулся и ищу глазами своего гостя. Вот он стоит в дверях кухни. Высокий, худой, растерянный. Смотрит на меня, сунув руки в карманы. Я узнаю эту куртку. Слева на планке вышита фамилия "Фудзимия", а к воротнику приколот значок 326-й транспортно-десантной роты. Куртка изрядно поистрепалась. На груди прибавилось нашивок. "Участник боевых действий, Вьетнам/Камбоджа, 67-69". Волосы у него стали длиннее, но глаза... Глаза остались такими же бездонными, такими же бесконечно-синими, как всегда.
- Ран... - имя срывается с моих губ вместе с дыханием.
Бабах!
Стакан выскальзывает из рук. Брызги и осколки разлетаются во все стороны. Вскрикнув, я отскакиваю назад. Банзай взвизгивает, напуганный появлением посторонего и грохотом.
- Кен!
Ран зовет меня, но я смотрю только на осколки на полу. Куда угодно, только бы не видеть его. Не думать про него. Я ничего не понимаю. Что происходит?
Он что, проходит в кухню? Идет ко мне? Это призрак из моих снов и кошмаров?
Банзай глухо ворчит. Я представляю, как он стоит, опустив голову, и рычит, защищая свою еду, защищая меня. А меня трясет. Кто-нибудь, помогите. Я не могу унять дрожь.
Звук шагов прекращается. Может, это была галюцинация, и все уже исчезло? Поднимаю голову. Нет, он еще здесь. Но смотрит не на меня, а на собаку. Банзай стоит между мной и Раном и угрожающе рычит.
- Хорошая собака, - тихо говорит Ран, медленно отступая.
Я с удивлением замечаю, сколько агрессии в позе Банзая. Шерсть дыбом, зубы оскалены. Глухое ворчание переходит в рык. Он защищает меня. Он и правда обо мне заботится. Славный пес.
Вдруг Ран поднимает на меня глаза, и я вижу в них страх, обиду и растерянность. И встретившись с ним взглядом, я внезапно понимаю, что это не привидение, не галлюцинация. Это действительно Ран стоит напротив меня и отчаянно пытается понять, узнал ли я его. Это человек, которого я любил и потерял пять лет назад. Тот, кого я не перестаю звать по ночам, когда мне страшно и одиноко.
Мы встречаемся взглядами лишь на секунду. Стоит ему переключить внимание на меня, как Банзай понимает, что самое время атаковать, пока враг отвлекся. Негромко рявкнув, он приседает, готовясь к прыжку,
- Банзай, нельзя! - кричу я и бросаюсь вперед как раз в тот момент, когда пес срывается с места. Наступаю на стекло, и осколки вонзаются в ступню, но я не обращаю внимания. С криком ловлю пса, хватаю за шерсть, тяну вниз, прижимаю к полу.
Он рычит и вырывается, яростно лает и щелкает зубами. Ран изумленно смотрит на нас и продолжает пятиться.
- Банзай, тихо! - командую я, обнимая его за шею. - Все хорошо, успокойся.
Хочу погладить его по ушам, но мое резкое движение его пугает, и когда я протягиваю к нему руку, он оборачивается и вцепляется в нее зубами. Течет кровь.
Я вскрикиваю от боли, и тут пес понимает, что натворил. Он замирает, дрожа и поскуливая. Принимается лизать мне руку, потом лицо. Прижимает уши, показывает горло, просит прощения.
- Прости, малыш, - шепчу я. - Все хорошо.
Поднимаю голову, ищу глазами Рана, но его уже нет. Отпускаю Банзая и вскакиваю, морщась от боли в ноге.
- Ран?! - зову я и прихрамывая выхожу в коридор.
Распахиваю входную дверь, выбираюсь на крыльцо и зову его по имени. Он уже идет по дорожке к калитке. На звук моего голоса он оборачивается. Медленно, будто нехотя. И я вижу в его глазах слезы.
- Прости, Кен. Я всегда приносил тебе только несчастья. Забудь, что я приходил, - говорит он. Голос у него срывается, и он отворачивается.
- Стой! - кричу я, пытаясь спуститься по ступенькам. - Ран, подожди, куда же ты?! Не заставляй меня бежать за тобой с осколками в ноге. Мне больно, но я побегу. Не вынуждай меня, пожалуйста!
Он снова оглядывается. У него такое грустное, такое несчастное лицо. Почему он так на меня смотрит? Как будто это я разбиваю ему сердце.
Мы несколько секунд смотрим друг на друга, и он отворачивается. У меня больше нет сил. Почему он уходит? Я не понимаю. Я делаю еще один шаг и поскальзываюсь. Вцепляюсь в перила, чтобы не упасть, и снова вскрикиваю от боли. На крыльце остаются кровавые следы. На перилах тоже.
Он огладывается на мой крик, чтобы убедиться, что у меня все хорошо. Но это не так. Если он уйдет, у меня никогда ничего не будет хорошо. У меня не было ничего хорошего с того момента, как я его потерял. А теперь он вернулся и снова уходит, почти ничего не сказав. Неуклюже цепляясь за перила, я соскальзываю вниз, сажусь на ступеньку и начинаю плакать. Рыдать, отчаянно всхлипывая.
- Не уходи! Господи! Не бросай меня снова! Прости за собаку, прости, Ран, пожалуйста, не уходи.
Я этого не вынесу. Если он сейчас уйдет, я этого не переживу. Никакие таблетки не помогут, если он меня больше не любит. Зачем он пришел? Показался мне на глаза и снова уходит, оставляя меня сломленным, уничтоженным.
- Господи, пожалуйста, не бросай меня, - шепчу я.
И внезапно оказывается, что он сидит рядом со мной, касается моей щеки, вынуждает посмотреть на него. Все еще всхлипывая, я поднимаю глаза и вижу, что на его лице уже нет того потерянного, испуганного выражения.
- Это правда? Ты хочешь, чтобы я остался?
- Конечно! Боже, Ран, это ты! - я падаю ему на грудь, заливаясь слезами. - Где ты был? Где ты был?!
Я чувствую его прикосновение, его запах. То, о чем я так мечтал. Ощущения такие знакомые и так давно забытые. Тепло его тела ни с чем не сравнимо, и я хочу прижаться еще плотнее.
Наверное, я еще сплю. Такого счастья в моей жизни просто не может быть. Скоро видение исчезнет, и я проснусь один в своей постели. Но сейчас это не имеет значения. Я плачу, спрятав лицо у него на груди. Он тоже всхлипывает, и я чувствую, как он целует меня в макушку.
Он успокаивает меня, обнимает, гладит по голове, слегка раскачиваясь из стороны в сторону.
- Это неважно, - отвечает он.
- Ни черта подобного, - бурчу я сквозь слезы и обнимаю его в ответ. - Ты был мне так нужен.
- Прости. Я не знал. Но теперь я здесь, и я останусь, если ты хочешь, - говорит он мне на ухо.
- Я думал, что ты умер. Думал, что ты меня больше не любишь, - шепчу я в его куртку.
Он долго ничего не отвечает, только обнимает меня. Снова начинается дождь.
- Пойдем в дом, - наконец говорит он. Помогает мне подняться и проковылять по ступенькам. Мы проходим через кухню и добираемся до гостинной, где он усаживает меня на диван.
Банзай виновато смотрит на нас. Лежит на своей подстилке, прижав уши, и всем видом выражает покорность. Тихо скулит, поднимаясь, подходит к дивану и лижет мне руку. Ран косится на него с подозрением, но не возражает.
- У тебя есть чем обработать раны? - спрашивает он, указывая на мои порезы.
Я киваю.
- Ага, аптечка в шкафчике у холодильника.
Так нелепо обсуждать с ним бытовые вопросы. Мне кажется, что есть темы поважнее. Но Ран всегда был практичным.
Я откидываюсь на подушки и пытаюсь осмыслить происходящее, но эмоции не дают сосредоточиться. Это же Ран, действительно Ран, убеждаю я себя. Он здесь, разговаривает со мной. Просто удивительно, до чего я сейчас спокоен. Закрываю глаза и слушаю, как он ходит по кухне.
- Кенни? - входная дверь открывается и в коридоре раздаются шаги. - Где ты, солнышко? Извини, что я так поздно. В магазин вдруг столько народу набежало. Будто весь город решил срочно что-нибудь купить. Кен... А ты кто такой? Где Кен?
Я хихикаю. Жаль, что мне их не видно.
- А ну отвечай, бандит, что ты сделал с Кенни?! Почему на крыльце кровь? О господи! Да как ты посмел?!
- Вы неправильно поняли! Я друг Кена, - быстро начинает объяснять Ран.
- У Кена нет друзей!
Кажется, Мэри бьет его сумкой.
- Кен, скажи что-нибудь! Черт!
- Хам! Что ты с ним сделал? Где он?!
Ран пытается оправдываться, но Мэри продолжает наседать.
- Да уймитесь, женщина! - рявкает Ран.
- Как ты смеешь?!
Я опираюсь на спинку дивана и привстаю, чтобы заглянуть в дверной проем.
- Мэри! Мэри, все в порядке! Я здесь, не волнуйся. Это Ран, мой товарищ со времен Вьетнама, - объясняю я, еле сдерживая смех.
Она вздрагивает и оглядывается, продолжая держать Рана за грудки.
- Ой, Кенни, а я тебя не заметила. - Она поворачивается к Рану и отпускает его куртку. - Извини, сынок, - начинает ворковать она, поправляя на нем одежду, - я подумала, а вдруг ты грабитель. Ты уж не обижайся. Ты, наверное, вместе с Кеном в войну летал. Это здорово. Мой сын тоже воевал, да так и не вернулся. Извини, просто не знаю, что сказать. Выставила себя на посмешище. И еды принесла только на двоих. Кен, ты не предупредил, что у тебя будут гости.
- Я и сам не знал, что у меня будут гости, - отвечаю я, пристально глядя на Рана.
Он встречается со мной глазами, и на мгновение все становится как раньше. Мы забываем обо всем, глядя друг на друга, и я не хочу, чтобы этот миг заканчивался.
Не знаю, замечает ли Мэри. Впрочем, какая разница. Наконец Мэри вздыхает и заявляет:
- Ну, может, оно и к лучшему, тем более, у тебя был трудный день. Ладно, я тогда оставлю вам продукты и пойду домой. Приятно было познакомиться, э... Рональд?
Ран поворачивается к ней и пожимает протянутую руку:
- Просто Ран. Думаю, мы с вами еще увидимся.
Мэри рассеянно кивает, затем подходит к дивану, чтобы меня обнять. Явно так и не поняв, что произошло, она все-таки прощается. Уже от двери говорит через плечо:
- Продукты я оставила в коридоре. Отдыхайте, общайтесь, приятного вам вечера.
Когда дверь за ней закрывается, я медленно опускаюсь на диван и начинаю хихикать. Ран бормочет что-то что ненормальных старушек и тоже усмехается.
Он приносит из кухни аптечку и несколько влажных кухонных полотенец.
- Кто это?
- Мэри, моя начальница. Собиралась сегодня накормить меня ужином.
- Она сказала, что у тебя был трудный день. Почему?
Я улыбаюсь, но одного взгляда на него, такого красивого, а главное - живого, достаточно, чтобы улыбка сползла с моего лица, а на глаза навернулись слезы.
- Без тебя у меня каждый день был трудным, - тихо отвечаю я.
Он поднимает на меня голову, и в его оглазах отражаются все чувства, которе он не в силах сдержать. Он опускается на колени рядом с диваном - аптечка уже позабыта - и, уткнувшись лицом мне в живот, целует сквозь футболку. Он всхлипывает и крепко обнимает меня, а я чувствую его горячее прерывистое дыхание.
- Хидака... Я думал, что ты не хочешь меня видеть. Что все кончено. Все это время я думал... а теперь... Сколько лет потеряно,- шепчет он.
Я зарываюсь пальцами в его волосы, а по щекам у меня текут слезы.
- Но что случилось? Почему ты так думал? Я тебя искал... - захлебываюсь всхлипом, - Я везде искал, но тебя нигде не было. Я не знал, умер ты или возненавидел меня за то, что тебе пришлось пережить после аварии. Ты просто исчез, не искал меня, не пытался со мной связаться.
Он медленно поднимает голову и встречается со мной взглядом. Вид у него потерянный. Тонкие рыжие брови нахмурены. Он некоторое время молча смотрит на меня.
- Я знаю. Кен, я... Это долгая история.
Открываю рот, чтобы ответить, но он останавливает меня, подняв руку, и качает головой:
- Подожди, сначала нужно разобраться с твоими порезами. Боюсь, тебе стекло в рану попало, - говорит он, отодвигаясь.
Пока он обрабатывает мои раны, я просто сижу, прикрыв глаза, и стараюсь выкинуть из головы все вопросы. Вновь наслаждаюсь ощущением его рук на теле. Меня даже не беспокоят вспышки боли в ступне, когда он вынимает из раны осколки. Это уже не имеет значения, ведь его прикосновения, само его присутсвие - сплошное удовольствие.
- Готово, - произносит он низким, ровным голосом, который я так хорошо помню.
Я киваю и смотрю на него затуманенным, усталым взглядом. Не могу насмотреться. Хочется и дальше так сидеть и ощущать его присутствие.
Ему, похоже, хочется того же. Он придвигается ближе и берет мня за руку. Когда наши пальцы переплетаются, я замечаю, что его руки загрубели. Похоже, им многое пришлось пережить. Мысли снова лезут в голову: где же он был, чем занимался эти пять лет разлуки?
У меня сбивается дыхание, и по жжению в глазах я понимаю, что вот-вот снова заплачу. Зажмуриваюсь и делаю глубокий вдох, крепче сжимая его руку. Вдох получается прерывистым - почти всхлип.
- Просто не верится, что ты здесь, - говорю я, и голос у меня дрожит. - В голове не укладывается. Почему ты не пришел раньше? Почему бросил меня одного? Где ты был?
Последнюю фразу я договариваю еле слышным шепотом. Его пальцы сильнее сжимаются вокруг моих, он пытается меня успокоить.
- Нам надо поговорить, - заявляет он после паузы и тянет меня за руку. - Как насчет кофе?
От неожиданной смены темы я открываю глаза и вопросительно смотрю на него снизу вверх. Он улыбается и снова тянет за руку.
- Я сварю кофе, и мы поговорим.
Я позволяю поднять себя с дивана и отвести к обеденному столу. Неохотно отпускаю Рана и сажусь. Он уходит на кухню, а я провожаю его взглядом.
- Где у тебя кофеварка? - спрашивает он, и тут же раздается хруст стекла. Он смотрит на пол и быстро отступает назад. - Черт, надо это собрать, - бормочет он и наклоняется, так что я перестаю его видеть. Слышу, как он подбирает осколки.
- Кофеварка на кухонном столе, - отвечаю я в пространство. - Хочешь, я сам уберу?
Он смеется:
- Нет, мне и раньше доводилось за тобой убирать, так что все нормально. К тому же, тебе не стоит расхаживать с порезом на ступне.
Я смотрю на столешницу, которая заслоняет от меня Рана, и чувствую себя неуютно.
- Ран, оставь, потом уберем. Лучше посиди со мной, - прошу я.
Его голова показывается над столешницей. Он ухмыляется.
- Потерпи. Ты же не хочешь, чтобы твой двортерьер шастал по стеклу. Не будем заострять внимание на том, что недавно он пытался вцепиться мне в горло.
- Он испугался. Луше приготовь кофе, и мы поговорим, - ворчу я, опуская голову на руки. Он снова скрывается за столешницей и продолжает уборку. Не видеть его становится совершенно невыносимо. Я не выдерживаю, поднимаюсь и ковыляю на кухню. Обхожу кухонный стол и останавливаюсь рядом с Раном.
Присаживаюсь на корточки и принимаюсь вместе с ним подбирать осколки. Его близкое соседство волнует. Я поглядываю на него краем глаза и начинаю понимать, что даже если это действительно Ран, в чем я уверен, он не похож на человека, которого я знал пять лет назад. Мы были вместе совсем недолго. Несколько месяцев, может, полгода. Но именно этот период своей жизни я помню особенно четко. А кто мы теперь? Нас разделяют столько лет и событий. Я даже не до конца понимаю, кем стал я сам. Так как же мне разобраться, в кого превратился он? Как узнать его заново, с чего начать?
Он улыбается каким-то своим мыслям, а потом начинает отпихивать мои руки.
- У тебя руки дрожат, ты порежешься, - заявляет он.
- А вот и не порежусь! - возражаю я и в шутку толкаю его плечом.
Он продолжает ловить мои руки, стараясь не подпустить меня к стеклу, и вдруг оказывается, что мы уже смеемся, толкаемся, отбиваемся, возимся, как дети. Я вспоминаю, как мы уже играли в такую игру. И как она плавно перешла в занятие любовью.
-Ран... - тихо говорю я, растерявшись от внезапно нахлынувших воспоминаний и ощущений.
Но он еще играет. Толкает меня так, что я плюхаюсь на пол и, перебирая руками и ногами, отползаю назад, пока не упираюсь спиной в кухонный шкаф. Ран пристально смотрит на меня и опускается на колени.
- Ты всегда умудряешься сам сделать именно то, что я от тебя хотел, - говорит он с ухмылкой и медленно приближается ко мне на четвереньках.
Я ничего не отвечаю, боюсь не справиться с голосом. Я вообще с трудом перевожу дыхание. Он останавливается у меня между ног, и берет мое лицо в ладони. Ласково смотрит на меня своими бездонными синими глазами. Взгляд у него затуманен, на губах играет незнакомая улыбка. Чувствую, что краснею. Рядом с ним я чувствую себя совершенно открытым и незащищенным.
- Я вдруг кое-что понял, - хрипло говорит он.
- И что же? - спрашиваю я, слегка встревоженно.
- Я ведь так и не поцеловал тебя в честь встречи, - отвечает он, проводя пальцем по моей щеке.
- А.
- Пожалуй, надо это исправить.
- Пожалуй.
Я закрываю глаза и приоткрываю губы в ожидании его прикосновений. В животе сладко ноет, а сердце колотится так, что я слышу шум собственной крови в ушах. Я мечтал об этом половину десятилетия и теперь сижу, затаив дыхание и дрожа, понимая, что пришел конец моим мучениям.
Первое прикосновение его губ легкое, как взмах крыльев бабочки. Его дыхание смешивается с моим, и мы на мгновенье замираем в нерешительности, дышим вместе, наслаждаемся ощущением предстоящего поцелуя. Вдруг я понимаю, что не могу больше ждать, и подаюсь вперед, прижимаясь к его послушным губам. Поцелуй становится более страстным, я чувствую, что меня бросает в жар. Мы тихо стонем, не в силах оторваться друг от друга. Под ладони попадет то одежда, то прядь волос, то обнаженная кожа, и мы обнимаемся так, словно боимся, словно пытаемся удержать ускользающее виденье.
Мы забываем обо всем на свете. Как тогда, во время первого поцелуя на залитом дождем тренировочном поле, когда Ран отобрал у меня таблетки и не позволил сойти с ума. Тогда он меня спас. Сейчас мне еще больше нужна его помощь. Он крепче обнимает меня, тянет вперед и усаживает себе на колени. Я всецело отдаюсь ощущениям, раскрываюсь ему навстречу, прижимаюсь еще теснее. Страсть захлестывает нас с головой, мы отрываемся друг от друга лишь на доли секунды, чтобы перевести дыхание, и снова целуемся.
Внезапно порыв проходит, я кладу голову ему на плечо и наслаждаюсь запахом его кожи.
Он продолжает легонько целовать мои волосы и шею.
- Ран, - вздыхаю я и закрываю глаза, чтобы опять не расплакаться от избытка чувств. Не хочу больше плакать. Рядом с ним я хочу только улыбаться. - Я люблю тебя. И всегда любил.
У него перехватывает дыхание, и он еще крепче прижимает меня к себе.
- Я думал, что больше никогда не услышу от тебя этих слов. Думал, что ты для меня потерян навсегда.
- Почему? С чего ты это взял? Объясни, Ран! Я тебя искал, я ждал, но от тебя не было известий, - тихо жалуюсь я. - Я даже не знал, жив ты или умер. Ждать было так тяжело, что я не выдержал. Я отчаялся и сдался. Ты не вернулся, и я сдался.
Я умолкаю, буквально чувствуя на языке горечь этих обвинений. Не хочу, чтобы он решил, что я злюсь и обижаюсь. Хотя в глубине души я действительно злюсь и обижаюсь, правда не на него, а на жизнь вообще.
Он продолжает обнимать меня и покачиваться из стороны в сторону. Мне кажется, что он хочет ответить, но не находит слов.
Наконец он вздыхает и прижимается щекой к моим волосам.
- Мне очень много надо тебе рассказать.
Мы так и сидим еще несколько минут. Не хочется сразу переходить к трудному разговору. Потом я чуть отстраняюсь и коротко целую его, неотрывно глядя в глаза.
- Ты, кажется, собирался варить кофе.
Он улыбается, тут же ловит мое лицо ладонями и снова целует. Я не могу удержаться от смеха, когда его улыбающиеся губы прижимаются к моим. Он слегка прикусывает мою нижнюю губу, потом отодвигается и смотрит мне в глаза.
- Собирался, но это несколько затруднительно, когда ты сидишь у меня на коленях.
- Ха-ха-ха.
Я опираюсь о стол, встаю и протягиваю руку, чтобы помочь ему подняться. Он снова тихо смеется, глядя на меня, и я отодвигаюсь чуть дальше.
- Что?
Он качает головой. Алые пряди бьют по щекам.
- Ничего. Просто... Ты кажешься старше.
Фыркаю в ответ:
- Я действительно старше. На пять лет, - резко добавляю я. - Пять лет, Ран.
Он заглядывает мне в глаза, и улыбка гаснет.
- Половина десятилетия. Мне столько надо тебе сказать. Кен...
Я обрываю его:
- Вари кофе, тогда и поговорим. А заодно сними ботинки, пока я здесь навожу порядок.
- А что не так с ботинками?
- Ничего. Просто это мой дом, и я никому не позволяю ходить по нему в уличной обуви. Так меня воспитали. И не спорь со мной.
- Хм. Боже упаси!
Я заканчиваю с уборкой и встаю, прислонившись к столу. Наблюдаю за Раном, за каждым его движением, пытаясь уловить различия и сходства между человеком, которого я знал, и тем, кто сейчас в носках расхаживает по моей кухне. Мы не разговариваем. Ран что-то напевает себе под нос и даже насвистывает, а я не перстаю удивляться тому, как он отличается от прежнего Рана. Как будто он избавился от тяжкого бремени. Тогда, во Вьетнаме, даже когда нам удавалось побыть наедине, он никогда не выглядел таким жизнерадостным и беззаботным. Пожалуй, сам я изменился в противоположную сторону. Уже нет той юношеской горячности и беспечности. Моя жизнь стала гораздо сложнее, чем пят лет назад.
Опускаю глаза и разглядываю рисунок на линолеуме. А мозг продолжает работать, вспоминать, находить новое, сопоставлять.
- Сливки? Сахар?
Вздрагиваю от звука голоса:
- Что?
Он наклоняет голову на бок.
- Я спросил, добавить ли тебе в кофе сливки или сахар. О чем задумался?
- Ни о чем. Так, просто.
- Тебе вредно думать.
- Что?
Он смеется.
- Не важно. Ты мне так и не ответил.
- А... Черный, без сахара.
Он кивает и огладывается по сторонам:
- А где у тебя чашки?
- Посуда в шкафчике над раковиной.
Я понимаю свою ошибку, уже когда он поворачивается. Бросаюсь вперед с криком:
- Стой, я сам достану!
Поздно. Он удивленно косится на меня и открывает шкафчик. И замирает, увидев наконец длинный ряд баночек вдоль раковины. Мои таблетки. Я съеживаюсь, будто в ожидании удара. Я не хочу, чтобы он их видел. Не хочу, чтобы он знал. Господи, зачем я пустил его на кухню?!
Он опускает руку от шкафчика с посудой и берет одну из бутылочек. Поворачивает, чтобы прочитать название, и таблетки тихо постукивают по пластиковым стенкам флакона. Такой знакомый звук, сопровождающий каждый день моей жизни. Я в каком-то странном оцепенении слежу за ним, жду, что он скажет, что сделает. Но когда он снова поворачивается ко мне, я отвожу глаза. Словно защищаясь, скрещиваю руки на груди, потом одной ладонью закрываю лицо. Я чувствую, что он на меня смотрит, но не могу встретиться с ним взглядом. Не хочу видеть его гнев или жалось. Или отвращение. Не хочу.
Я съеживаюсь под его взглядом и готовлюсь возражать, что бы он ни сказал. Жду, что он будет меня осуждать. Но он ничего не говорит. Только вздыхает и ставит флакончик на место.
- Я налью кофе, а ты садись за стол.
Голос у него тихий и усталый. Этого я и боялся.
Молча выхожу из кухни, но не сажусь за стол, а иду дальше в гостиную. Плюхаюсь на диван, мучаясь сомнениями и тревогами. Обхватываю голову руками. Как объяснить ему, что я чувствую, как плохо мне было все эти годы? Он решит, что я слабак. Я и есть слабак. Когда его нет рядом.
Задумывшись, не слышу, как он подходит. Останавливается рядом с диваном, опершись о спинку, и протягивает мне чашку. Молча беру ее и обхватываю ладонями, грею руки. Мурашки пробегают по спине, когда он начинает перебирать мои волосы. Он ничего не говорит, и от этого только хуже.
- Прости, - шепчу я.
- Не извиняйся, - мягко отвечает он, рука опускается с затылка мне на шею. - Мы разберемся.
Он сядится рядом, опустив голову, и разглядывает ковер. Тоже греет руки о чашку. Потом я чувствую его ладонь на плече, поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. Он улыбается, но как-то вымученно.
- С чего ты хочешь начать? - спрашивает он.
Делаю глубокий вдох и пытаюсь сообразить, о чем спросить. Вопросов слишком много. В голову не приходит ничего умнее как сказать:
- С начала. Расскажи, что было после того, как тебя увезли врачи?
Он откидывается на спинку дивана, держа кружку в одной руке, а другую уронив на колени. Несколько секунд собирается с мыслями, делает глоток кофе и начинает рассказ.
- Честного говоря, аварию я почти не помню. Все как в тумане. Ты, наверное, лучше меня знаешь, что произошло. Я помню только, как пришел в себя в госпитале посреди ночи. Я был подключен к аппарату искусственного дыхания и еще куче всяких приборов. Медсестра, делавшая ночной обход, заметила, что я очнулся. Врачи потом признались, что и не надеялись на мое выздоровление. Я к ним поступил в безнадежном состоянии. Но это я знаю только с их слов, сам ничего не помню.
- А как тебя вылечили? У тебя были сломаны ребра, а легкое... - не договариваю, потому что снова вспоминаю тот день, весь тот ужас и боль, которые нам с ним пришлось пережить. Он даже не помнит, что случилось. А я-то все время боялся, что он возненавидел меня после той аварии. Как это все нелепо.
Он снова вздыхает, потом резко встает и начинает расстегиваться. Смотрю на него с удивлением, но ничего не говорю. Он бросает куртку на спинку дивана и задирает футболку, открывая живот. У меня глаза округляются от увиденного. У него по-прежнему очень светлая и гладкая кожа, так что я не могу удержаться и дострагиваюсь до нее. Но не это меня так поражает. Длинный неровный шрам тянется поперек ребер почти по центу груди и отклоняется немного в сторону. Провожу рукой по его животу, потом прочерчиваю пальцем темную линию шрама. Похоже, он напрягается от моего прикосновения. Впрочем, мне могло и показаться.
- При дыхании сломанные ребра прорвали мне легкое. Пришлось его удалить, - сообщает он. - Обломки ребер собирали на металлические штифты, хотя никто на самом деле не ожидал, что они срастутся. Они и сейчас меня иногда беспокоят, но... Я жив, так что грех жаловаться.
- Ох, Ран, - я не могу оторвать пальцы от шрама. - А я всеми силами заставлял тебя дышать. Может, зря?
Я сам не понимаю, что хочу сказать, о чем думаю, поэтому замолкаю и прикрываю глаза. Опускаю руку и слышу шерох одежды: он заправляет футболку в брюки.
- Ты спас мне жизнь, Кен. Если бы не ты, я бы умер. Так что это, - он прижимает руку к груди, - не имеет значения. Ведь я жив и могу быть с тобой, - тихо заканчивает он и снова зарывается пальцами мне в волосы, хочет, чтобы я поднял голову. У меня в глазах стоят слезы, и я не могу встретиться с ним взглядом. С тихим всхлипом обнимаю его, тяну к себе и прячу лицо у него на животе. Вдыхаю его тепло и запах, хочу, чтобы они наполнили все мое существо. Вспоминаю наш разговор за бараками еще там, во Вьетнаме. Только теперь роли поменялись. Почему так происходит?
Я не хочу его отпускать. Так ему и заявляю. Хочу обнимать, чувствовать его тело и постоянно убеждаться, что это действительно он, живой и настоящий, а не галлюцинация, создание моего больного, напичканного таблетками мозга. Я плачу ему в футболку, глаза уже щиплет от всех пролитых за сегодняшний день слез. Он присаживается рядом, обнимает, прижимает к себе. Через некоторое время оказывается, что мы оба лежим на диване, а моя голова покоится у него на груди. Я слушаю ритмичные удары сердца и чувствую, что снова влюбляюсь в Рана.
Он рассказывает дальше о госпитале, о лечении, о том, как ему долго не разрешали вставать, опасаясь, что ребра срастутся неправильно. О том, как он мучился от ощущения, будто все время не хватает воздуха, пока не привык дышать одним легким. Почему-то мне это кажется одновременно болезненным и забавным.
Когда он замолкает, я подхватываю и начинаю рассказывать о последних месяцах в Панг Нуан, о том, что случилось с Максом, Джеем и остальными, кого он знал. Рассказываю, как я искал его после войны. Как упорно проверял все медицинские записи, хотя знал, что ничего в них не найду, как искал и расспрашивал сотрудников госпиталя, и как получил письмо.
Наверное, он хочет, чтобы я рассказал об аварии, о том, что случилось после того, как нас подстрелили. Хочет узнать подробности. Мне не хочется об этом говорить, но я же не могу просто замолчать, правда?
- Ты действительно ничего не помнишь об аварии?
- Ничего, - тихо отвечает он. - То есть... Я знаю, что мы разбились, и всё.
- Это было кошмарно. Авария была ужасная. Пулемет оторвался и придавил тебя к стене, наверное, тогда у тебя и сломались ребра. Пробили легкое, и вообще. Я помню... Ты кашлял кровью, столько крови. А я проиводил тебя в чувство и заставлял дышать. Не хотел оставаться один. А ты так смотрел, как будто хотел умереть, так тебе было больно. Смотрел... как будто ненавидел меня. И я понял, что так или иначе тебя потеряю.
Мороз проходит по коже. От одного воспоминания о том дне становится беспросветно уныло. Кажется, что если долго сидеть, мои боль и горе стекут вниз и начнут капать с пальцев. Мне так тяжело.
Он трогает меня за плечо:
- Ты меня не потеряешь.
Сколько в этом горькой иронии. Я смеюсь резким коротким смехом.
- Но я тебя потерял. Потерял на пять лет. Так что не надо рассказывать, что я тебя не потеряю. Это неправда.
- Кен...
- Что? Что ты хочешь мне сказать? Если все эти годы ты был жив, почему ты меня бросил? Куда ушел? Где ты был?! - отчаянно выкрикиваю я, меня переполняют гнев и горечь. Я поднимаюсь и смотрю на него, яростно сверкая глазами.
Он тоже приподнимается на локте и прищуривается:
- Я не "бросал" тебя, Кен. Я думал...
- Что?! Что ты думал, Фудзимия? - взрываюсь я. - Что я погрущу, и все пройдет? Что я и сам прекрасно справлюсь? Буду жить дальше припеваючи, даже не зная, почему ты не пытаешься со мной связаться?
В его глазах вспыхивает ярость. Я почти рад этому. Он смотрит на меня жестким, злым взглядом, как в старые времена.
- Ничего подобного я не думал. Выслушай меня, - он садится и хватает меня за плечи.
- Так что же ты думал, Ран? Я слушаю!
- Я думал, что ты не хочешь меня видеть. Не хочешь иметь со мной ничего общего, - голос у него низкий и угрожающий.
Я не обращаю на это внимания. Зло смеюсь в ответ. Сердиться гораздо приятнее, чем плакать. А ведь большую часть времени я вообще ничего не чувствую.
- С чего ты это взял? Я же тебя любил, Ран! И после войны не знал, куда деваться, как жить без тебя! С ума сходил от неведения. В прямом смысле с ума сходил! И все эти таблетки... Меня уже и нормальным-то назвать нельзя, Ран! У меня... у меня "отклонения"! - окончательно срываюсь на крик. - Вот что со мной стало без тебя! И у тебя хватает наглости заявлять, что ты думал, будто я не хочу тебя видеть?!
У меня начинается паника. Кажется, что меня заперли и нет выхода. Я задыхаюсь. Отталкиваю Рана, прижимаю руку ко лбу. Пытаюсь встать: не хочу сидеть рядом с ним. Мне душно, голова идет кругом.
- Кен, подожди, - он пытается схватить меня за руку.
- Нет! Не трогай меня! - кричу я, вырываясь, и от этого становится только хуже. К горлу подступает тошнота. - Мне нужно на воздух. Господи...
Я задыхаюсь. Пытаюсь сделать шаг, спотыкаюсь и чувствую, что ноги уже не держат. Падаю на колени, одной рукой вцепившись в футболку на груди, другой пытаюсь убрать волосы с лица: кажется, что они липнут ко лбу и никак не удается их отлепить.
Глухо, словно издалека доносится лай Банзая. Давно такого не было. Столько времени обходилось без приступов, и вот... Надо было принять таблетку. Чувствую нарастающую панику. Меня бросает в холодный пот.
Чувствую руку Рана на спине. Он что-то говорит, но я не слышу, не могу разобрать слов. Все тонет в оглушительном шуме винтов и треске автоматных очередей. В ушах звучат крики и грохот разрывающихся снарядов. Далеко и в то же время совсем близко. И нет им конца.
- Кен? Кен?! Что с тобой? Как тебе помочь? - спрашивает он, опускаясь передо мной на колени. Берет за плечи, приподнимает, чтобы заглянуть в лицо.
Я не могу ничего ответить, не могу произнести ни слова, только смотрю на него округлившимися испуганными глазами. Меня трясет, я хватаю ртом воздух, как вытащенная из воды рыба.
- О господи. Я вызову скорую, - бормочет он, поднимаясь.
Нет, не бросай меня! Я отчаянно вцепляюсь в его руку, крепко сжимаю пальцы. Отрицательно мотаю головой.
- Н-нет! - наконец удается выдавить мне.
Он заметно расслабляется, хотя в глазах по-прежнему тревога. Присаживается рядом и поддерживает меня. Постепенно сердце у меня успокаивается, и дыхание становится ровнее. Я снова начинаю замечать, что происходит вокруг, чувствую, как его ладонь рисует круги по моей спине. Звук его голоса успокаивает, прогоняет страхи.
Приступ заканчивается, я наклоняюсь вперед, почти касаясь лбом пола, и перевожу дыхание.
- Прости, - шепчу я.
- За что? Тебе лучше? - спрашивает он, вынуждая меня подняться, и снова опускается передо мной на колени.
Сглатываю комок в горле и киваю, убирая руку ото лба. Теперь уже он отодвигает мою челку, чтобы заглянуть в глаза. Я часто моргаю, пытаясь прогнать последние клочки тумана. Ран смотрит на меня с тоской, тревогой и волнением. Его пальцы касаются моего шрама, и он впервые его замечает.
Он шепчет мое имя и опускает голову.
- Я ничего этого не знал, Кен. Клянусь, не знал.
С тихим стоном я бросаюсь ему на шею. Он обнимает меня и целует в ухо.
- Вот видишь? - всхлипываю я. - Видишь, что со мной стало без тебя? Я уже не такой сильный, как раньше. Да я никогда и не был сильным. Пожалуйста, объясни, почему ты меня не искал. Сам видишь, что со мной творилось без тебя. Так почему же ты решил, что я не хочу тебя видеть?
- Потому что ты не отвечал на мои письма, - тихо объясняет он.
- Я не получал никаких писем! - возмущаюсь я. - Не на что было отвечать!
Он крепко обнимает меня.
- Теперь я это знаю. Но тогда не знал. Прости, Кен. Пожалуйста, поверь мне. В своих письмах я рассказал о своих чувствах, излил душу. Но ты не ответил на первое письмо, и я написал, что пойму, если ты решишь, что было глупо начинать эти отношения. И написал, что если это так, то тебе лучше не отвечать на мое письмо, я и так все пойму, а слышать прямой отказ я не хочу. И ты не ответил, так что мне пришлось как-то жить без тебя.
- Но мне не на что было отвечать, - вхлипываю я. - Не было никаких писем. Ни слова.
- Я знаю, Кен. Теперь я это выяснил, - успокаивает он меня.
- Как? Как ты это выяснил? - спрашиваю я, уткнувшись носом в его плечо.
Некоторое время он молчит, а когда отвечает, в его голосе звучат грустные нотки:
- Мне рассказал Ёдзи.
Несколько секунд я вообще не могу понять, что он сказал, потом резко отстраняюсь, забыв про текущие по щекам слезы.
- Что?
- Ёдзи. Он все мне рассказал.
- Что рассказал? - недоумеваю я.
Ран взыхает и начинает вытирать мне слезы. Молча смотрит на меня, но я качаю головой и отвожу от лица его руки.
- Не надо. Объясни мне.
- Давай вернемся на диван, - предлагает он и помогает мне подняться на ноги. У меня слегка кружится голова, и я пошатываюсь. Не отрываясь смотрю ему в глаза, пока он устраивает меня на диване, ложится рядом и обнимает. Прежде чем я успеваю что-то сказать, он начинает целовать меня, как будто его переполняют чувства и он не в силах сдержаться. Мне очень хочется забыть обо всем, согревшись в его объятьях, но я не могу оставить без внимания его последние слова.
Я отворачиваюсь, упираюсь руками ему в грудь и стараюсь смотреть сурово.
- Рассказывай. Хватит со мной в игры играть, Фудзимия.
- Хорошо, - вздыхает он.
- Как это Ёдзи тебе рассказал?
Он снова вздыхает и смотрит мне в глаза.
- Примерно год назад я решил попытаться найти свою мать, потому что устал от пустоты в своей жизни.
- Ран... - угрожающе перебиваю я.
- Я дойду до рассказа о Ёдзи, обещаю. Выслушай.
Устало смотрю на него, потом киваю и устраиваюсь поудобнее.
- Год назад я решил разыскать свою мать. Это оказалось не так уж трудно. Я нашел нескольких ее давних друзей, которые жили в окрестностях Нью-Йорка, и тех, кто знал ее еще в Сиэттле. Они помогли узнать ее адрес. Оказалось, что она живет в Сан-Франциско с мужем и детьми. Я и не знал, что у меня есть сводные братья и сестры. Я встретился с ней и ее новой семьей, понимая, что уже никогда не стану частью ее жизни. И остро почувствовал, что не хочу жить один. В Сан-Франциско на меня накатила депрессия, было больно узнать, что я для нее - лишь ошибка молодости, воспоминание из прошлой жизни. Нет, она не сказала мне ни одного грубого слова, но мое появление стало для нее неоджиданностью. А для ее семьи, пожалуй, настоящим шоком. Ну, не важно. Пока я был в Сан-Франциско, я вспомнил, что ты родом из этого города, и стал думать о тебе. Обычно я старался этого не делать, но тут словно плотину прорвало, и несколько дней я только о том и думал, как бы снова тебя увидеть. Даже начал надеяться, что есть шанс возобновить отношения. И я начал тебя искать. Нашел твою семью и встретился с твоей матерью. Сказал, что я твой однополчанин, но мне кажется, что она обо всем догадалась. Она сказала, что ты переехал на север и что она тебя ни разу не видела после твоего возвращения из Вьетнама. Но она дала мне твой адрес и номер телефона, так что из Сан-Франциско я уехал буквально окрыленным.
Он замолкает, а я не понимаю, что сказать и какое это имеет отношение к Ёдзи. Начинаю неловко ерзать.
- Ты видел мою мать? Как она?
- Скучает по тебе. Она только о тебе и говорила. Все время расспрашивала, как там было на войне. Оказалось, что она вообще ничего не знала. А еще я видел твоего брата и сестру.
- Котаро и Саяку? - рассеянно переспрашиваю я.
- Как? Мне их представили как Кори и Сару. Наверное, это...
- Ага, это их английские имена. К моменту моего рождения мама решила подобрать имя, которое подходит для обеих культур. Устала всем объяснять, почем у ее детей по два имени.
- А.
- Ну и как они? - спрашиваю я с грустью. Я уже очень давно не думал о родных, если не считать раздражения от тех сообщений, которые мать оставляла мне на автоответчике. Кстати, о сообщениях... Интересно, если бы я на них отвечал, мать рассказала бы мне о встрече с Раном? Может, я гораздо раньше узнал бы о том, что он жив, снова обрел бы надежду и шанс на счастье? Ладно, все равно бесполезно теперь об этом думать.
- Вроде, неплохо. Как я понял, твоя сестра помолвлена. А брат не захотел со мной разговаривать.
Невесело усмехаюсь:
- Это на него похоже. Мы были очень близки, но... У него было сильное потрясение, когда он узнал про нас с Касэ. Ну, что я...
Ран крепче меня обнимает и целует в лоб.
- Понятно.
Он некоторое время молчит, чтобы дать мне возможность собраться с мыслями, потом делает глубокий вдох и продолжает:
- Вернувшись домой, я первым делом позвонил Ёдзи. Мы с ним переписывались и созванивалсь с тех пор, как я пришел в себя в госпитале.
- Что?!
- Тсс! Дослушай. Я рассказал ему про поездку в Сан-Франциско, про свою мать и про твою мать. Сказал, что у меня есть твой адрес и я хочу с тобой встретиться, даже если ты снова мне откажешь. Не важно, каков будет результат, мне хотелось расставить все точки над "и". И еще раз тебя увидеть. Я был решительно настроен. Боялся, конечно, но очень хотел встретиться. А Ёдзи заявил, что не стоит этого делать. Я очень удивился такой реакции, он ведь сказал, что потерял с тобой связь после закрытия базы в Панг Нуан. Я думал, он обрадуется известиям о тебе.
Я снова начинаю волноваться. С трудом сдерживаюсь, чтобы не начать перебивать его и рассказывать, как было дело на самом деле. Но он попросил дослушать, и я постараюсь.
- В итоге мы поругались, я бросил трубку, и мы несколько недель не разговаривали. Он настаивал, что не стоит с тобой встречаться и бередить старые раны. Что если бы ты хотел общаться, ты бы давно дал о себе знать. Говорил, что для всех будет лучше, если мы оставим все, как есть, и не будем ворошить прошлое. Что не хочет, чтобы я снова расклеился, как после гибели Юуси. А я пытался объяснить, что хуже всего мне именно от неведения.
После всех этих разговоров я снова засомневался, стоит ли нам встречаться. Решимости у меня заметно поубавилось. А потом Ёдзи вдруг сам мне позвонил, сказал, что много думал и должен мне кое-что рассказать. Оказалось, что он прекрасно знал, где ты живешь. Он не стал сообщать мне, что тебя перевели из Панг Нуан, перехватил мои письма, а тебе соврал о том, в какой госпиталь меня отправили. Не сказал тебе, где я и что со мной, хотя все это время поддерживал с тобой отношения. А теперь решил мне обо всем рассказать, потому что понял, что я все равно с тобой встречусь, и хотел, чтобы я был готов к тому, что может случится, и чтобы между нами больше не было недопонимания. Он признался, что ты на самом деле никогда не говорил ему, будто хочешь разорвать наши отношения и жалеешь о том, что они вообще были. Сказал, что обманул нас, потому что думал, что так для нас будет лучше, так мы сможем избежать лишней боли и нам не придется сожалеть о совершенных ошибках. Я не могу и не хочу его оправдывать, но я отчасти понимаю, почему он так поступил.
Пока Ран говорит, я чувствую, как кровь отливает от лица. Я просто ушам не верю. Кудо? Лейтенант? Он... он соврал мне? Врал мне все это время? Знал, где Ран, и врал мне, чтобы я с ним не встретился? А я тут с ума сходил, не зная, что и думать! Он что, считал, что я смогу вот так просто отмахнуться от всего, что было, и спокойно жить дальше? Впрочем, может, он так и думал. Решил, что после всего, что я потерял, еще одна утрата погоды не сделает. Решил, что у меня уже иммунитет. Я лежу неподвижно в объятиях Рана и пытаюсь осмыслить все, что узнал. Голова идет кругом. Мимоходом замечаю, что музыка больше не играет: пластинка кончилась.
- А как же письмо? - глухо спрашиваю я. У меня по-прежнему концы с концами не сходятся.
Ран качает в ответ головой.
- Про это я ничего не знаю. Может, Ёдзи для правдоподобия попросил кого-нибудь из знакомых его написать. А может оно настоящее. Правительство не любит, когда суют нос в его не самые чистые делишки. Но это не значит, что Кудо не имел права сообщить тебе о том, что со мной случилось.
И наконец-то я все понимаю. Понимаю, что можно было избежать всего того, что со мной произошло. Что нам обоим совершенно не обязательно было страдать все эти годы. Столько боли, поисков и отчаянья, и из-за чего? Просто так. Потому что какой-то урод возомнил, будто ему лучше знать, как нам жить! В памяти всплывают слова Ёдзи: "Если ты когда-нибудь влюбишься, чего я не советую, но если все-таки, не вздумай все испортить. Иначе ты испортишь себе остаток жизни".
Ну что ж, Ёдзи, я последовал твоему совету. Я влюбился, хотя ты и отговаривал, и сделал все возможное, чтобы сохранить свою любовь. Но ты постарался и все испортил за меня.
У меня нет сил даже на то, чтобы рассердиться. Я совершенно опустошен, не могу ни плакать, ни ругаться. Так и лежу, крепко зажмурившись, и постепенно осознаю, что последние годы были потрачены впустую.
- Как он мог? - шепчу я. - То есть, получается, что все это... Все зря? Все эти таблетки, врачи, одиночество. Можно было обойтись без них. Незачем было так мучиться. Значит, тебя не в Вунгтау отвезли?
Ран вздыхает и качает головой:
- Нет, не в Вунгтау. Меня отвезли в Камрань. Там я проходил лечение и курс реабилитации. Поэтому тебе ничего не удалось найти.
Я вздыхаю так, словно вкладываю в этот выдох все свое отчаянье. Вцепляюсь в футболку Рана и пытаюсь сдержать рыдания. Не хочу, чтобы начался очередной приступ. Хочу взять себя в руки. Если он будет рядом, я со всем справлюсь.
- Тише, тише, - шепчет он, прижимая меня к себе, и я опять, как в былые дни, нахожу в его объятиях покой и утешение. - Послушай меня, Хидака. Сейчас это все не важно. Что было, то прошло. Все позади. Я был так рад, когда узнал, что еще не все кончено, что есть крошечный шанс, что ты меня еще любишь. Ты даже не представляешь, как я боялся, когда сегодня шел к тебе. Был почти уверен, что ты меня прогонишь.
- Ну что ты, - шмыгаю носом я.
- Мы многое пережили, но теперь мы вместе. Теперь все будет хорошо.
Я поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. В его глазах столько любви и уверенности, что у меня мигом высыхают слезы. Я только тихо спрашиваю:
- Откуда ты знаешь?
Он улыбается и очень нежно целует меня в губы.
- Иначе и быть не может. Как говорят ветераны: "Теперь нас ждет райская жизнь, потому что в аду мы свое уже отслужили".