Ад, где мы были вместе

Ад, где мы были вместе

Автор: Marty
Переводчик: Котокрыс
Бета: Schuldig

Примечания автора:
Большинство географических названий (например, Панг Нуан и Санг Чо-на) – вымышленные.
Транспортно-десантная вертолетная рота – реально существовавшее армейское подразделение. Возможно, существовала и 326-я рота.
В тексте упоминаются вертолеты серии Bell UH-1 Iroquois.
Модель UH-1B использовалась для десантных и спасательных операций, а также как вертолет огневой поддержки.
Модель UH-1D больше приспособлена для перевозки людей и грузов.
Эти вертолеты зачастую оснащены пулеметами, поэтому в состав команды входит стрелок, который огнем прикрывает экипаж и пассажиров во время погрузки/разгрузки. Позиция стрелка (у открытой боковой двери) крайне уязвима, так что средняя продолжительность его жизни – примерно четыре месяца.
________________________________

 

Доброе утро, Вьетнам

Каждую ночь мир рушится, и каждое утро я просыпаюсь с криком. Треск автоматных очередей, грохот снарядов, рвущихся один за другим, хриплые крики умирающих и звук винтовых лопастей, с тупой и безжалостной монотонностью разрезающих воздух, - все это пульсирует в темных углах сознания, пока я сплю. Вот уже три года мне каждую ночь снятся кошмары. С конца войны. Нет, кошмары начались раньше, когда я потерял его.
Прошлая ночь не стала исключением. В моей жизни вообще больше не происходит ничего исключительного.
Из вязкого кошмара меня вытаскивает мой собственный отчаянный крик. Тусклый утренний свет просачивается сквозь щель в занавесках. Глаза болят. Голова болит. Всё болит. Наверное, я опять с кем-то дрался во сне. Все тело покрыто пленкой холодного липкого пота.
Мой пес виновато поскуливает и кладет морду на край постели. Я еле перевожу дыхание и пытаюсь улыбнуться. Он приподнимает брови и снова скулит.
- Все хорошо, Банзай. – Я чешу его за ухом. Тепло живого существа меня успокаивает, и улыбка получается уже не такой вымученной. – Со мной все в порядке. Видишь? Все в порядке.
Он снова скулит, как будто хочет сказать, что я его не убедил.
Вылезаю из постели, стаскивая мокрые от пота пижамные штаны. Я больше не могу спать голым - никак не избавиться от мысли, что в комнате полно насекомых. Старая привычка.
Мягко ступая лапами, Банзай подходит к двери и садится, наклонив голову набок. Интересно, к чему он прислушивается?
Надо бы принять душ, но завтрак сейчас важнее. Натягиваю грязные джинсы и иду на кухню. На автоответчике записалось какое-то сообщение. Смотрю на часы – еще нет восьми. Кто же мог звонить в такую рань? Вздохнув, нажимаю на кнопку и направдяюсь к умывальнику. Пленка перематывается с тихим шорохом. Беру одну из ярких оранжевых бутылочек, выстроившихся в ряд у задней стенки раковины, и забрасываю в рот две красно-розовые капсулы. В этот момент включается кассета.
- Кен? Доброе утро, это доктор Крейг. Я просматривал твою карточку, похоже, пора снизить дозировку. Перезвони мне, запишись на прием.
Бип.
Опять вздыхаю и глотаю таблетки, не запивая. Похоже, снова заканчивается медицинская страховка, надо позвонить в Ассоциацию Ветеранов, разобраться. Нельзя мне отказываться от таблеток, я без них свихнусь. Просто удивительно, как ловко эти маленькие капсулы приводят голову в порядок. Если б от них еще и на душе легче становилось... Ставлю бутылочку на место и возвращаюсь к телефону. Огонек все еще мигает, значит, есть еще сообщения. Снова нажимаю на кнопку и перематываю пленку дальше.
- Кен-кун, дайдзёбу ка? – Это по-японски. Мама звонит. – Где ты, солнышко? Почему не приезжаешь домой? Ты же знаешь, это просто недоразумение. Мы очень виноваты, но тебе сейчас не стоит жить одному. Возвращайся домой, Кен, мы о тебе позаботимся. Уже три года, как война кончилась, а дома ты еще дольше не был. Я тебе чуть не каждый день звоню, почему ты не перезваниваешь? Я люблю тебя, сынок. Прости меня. Пожалуйста, позвони мне. Если не хочешь, можешь с отцом не разговаривать... Но он всегда желал тебе только добра, правда. Позвони мне, пожалуйста. Сайонара.
Бип.
Схватившись за голову, отворачиваюсь от телефона, пытаюсь успокоиться. Желал только добра, да? Смешно. Именно он тогда запустил цепную реакцию боли и обид, и - посмотрите, во что превратилась моя жизнь. Не могу я с ними разговаривать. Надо бросить какой-нибудь еды в желудок, а то от таблеток подташнивает. Или от голоса матери...
Жарю яичницу из двух яиц и трех кусков колбасы. Один кусок колбасы отдаю Банзаю. Кот чинно прогуливается по столу, стряхивая шерсть в яичницу. Не страшно. Мне попадались в еде сюрпризы и похуже.
После завтрака душ. Потом чистая одежда. Пора идти в магазин, помогать Мэри - сегодня должна придти новая партия товара. Надеваю старую армейскую куртку, медленно провожу пальцем по планке со своей фамилией: «Хидака». Лезу в задний карман за бумажником. Я повторяю этот ритуал каждый раз перед тем, как выйти из дома. Обязательно. Я обязательно должен помнить. Всегда.
Открываю бумажник, отодвигаю мятые купюры и достаю свой талисман. Всего лишь выцветшая черно-белая фотография. Ее складывали и разворачивали столько раз, что она буквально разваливается на части, а на сгибах истрепалась настолько, что лиц почти невозможно различить. Но это нестрашно. Они настолько четко отпечатались в моем мозгу, что я прекрасно их вижу. До сих пор. Везде, куда бы ни пошел.
С фотографии на меня смотрят семеро парней, некоторые еще совсем мальчишки. Два пилота, два стрелка, лейтенант, капитан и малыш. Все самоуверенно ухмыляются. Разве что, кроме него. Он не любил улыбаться перед камерой. Он вообще не любил улыбаться. Провожу пальцем по его лицу. Потом по лицу малыша. По очереди дотрагиваюсь до каждого улыбающегося лица, шепотом проговариваю их имена и звания – мантра, чтобы продлить их жизнь в моей памяти.
Откуда-то издалека до меня доносится шум стрельбы, гул взлетающего вертолета, стон простреленного мотора, крики, вопли, даже смех. Трясу головой, возвращаясь из прошлого, быстро складываю фотографию и прячу в бумажник. Может, стоит принять еще одну таблетку? Нет, пожалуй, в другой раз.
Я подзываю Банзая, выхожу из дома и запираю дверь. В памяти всплывает лицо малыша, залитое кровью. И как он плакал у меня на руках: «Я хочу домой. Кен, я хочу домой, пожалуйста, забери меня отсюда... Мама, мамочка, где ты?»
Но я забегаю вперед. Давайте начнем сначала.

* * * * *

Когда мы добрались до места назначения, день уже клонился к вечеру. Нас, горстку новобранцев, доставил на берег грузовой катер. Путь мы проделали молча, не о чем было говорить, да и рев мотора заглушал практически все звуки. К тому же, было слишком жарко, чтобы поддерживать беседу. Пот катил с меня градом, я стирал его со лба, и через секунду он появлялся вновь. Именно жару я потом возненавидел сильнее всего.

Катер причалил к самодельной пристани, и нас быстро спровадили на берег, бесцеремонно свалив наши вещевые мешки в одну кучу прямо на земле. По неизвестной причине с нами обращались так, как будто больше не считали за людей. Мне ничего не оставалось, кроме как подобрать свой мешок и пойти за остальными. Пахло чем-то странным, химикатами и гарью. Как позже выяснилось, запах приносило из постоянно горящих джунглей, он смешивался с запахом напалма и пропитывал абсолютно все. У противоположного конца пирса топтались несколько солдат. Я сразу обратил внимание на одного – худого, рыжего и лохматого. Он стоял, прислонившись к деревянному столбу, и хищно улыбался всем проходящим новичкам.

Судя по всему, он служил здесь уже давно. Волосы отросли и свисали спутанной гривой почти до пояса; чтобы убрать их с лица, солдат повязал ярко-желтую бандану. Взгляд у него был внимательный и расчетливый, кожа сухая и загорелая. Что-то в нем одновременно привлекало и отпугивало. Казалось, этот человек давно перестал бояться смерти, а значит, и жизни, что еще страшнее.

Я брел по пирсу, закатав рукава и пытаясь хоть немного привыкнуть к жаре. Рыжий солдат окинул меня оценивающим взглядом, и его ухмылка превратилась в волчий оскал. Он оттолкнулся от столба и шагнул мне навстречу, высокомерно задрав нос.

- Ты - Хидака, - уверенно сказал он.

Я остановился, еще раз внимательно оглядел его и поправил вещмешок на плече.

- Да.

Он протянул мне руку.

- Макс Вульф, пилот 326-й транспортно-десантной вертолётной роты, но все зовут меня Шульдих. Я доставлю тебя на базу.

Я на секунду задумался, откуда такое странное прозвище.

- А разве это еще не база?

Он хрипло захохотал и развел руками:

- Эта дыра? Ни черта подобного! Это транспортная станция, можно сказать, перевалочный пункт. Тут, конечно, размещено несколько подразделений, но большинство этих бедолаг здесь только проездом. Их пошлют еще дальше, заре на встречу. – Он опять улыбнулся своей хищной улыбкой и подмигнул. – Или не совсем заре, как ты понимаешь.

Мне нечего было ответить, поэтому я просто кивнул и последовал за ним. Но через пару секунд кое-что вспомнил:

- Как ты узнал, кто я? В смысле, как ты догадался, что я именно тот, кто тебе нужен?

Он посмотрел на меня через плечо и усмехнулся:

- Для обычного призывника у тебя слишком длинные волосы. А пилоты после призыва проходят дополнительную подготовку, времени как раз достаточно, чтобы волосы отросли. К тому же я знал, что ищу какого-то восточника по фамилии Хидака.

- Азиата, - поправил я.

- Что?

- Азиата, а не восточника. Восточниками иногда называют востоковедов. А я не из их числа.

Он перестал улыбаться и нахмурился.

- Слушай, парень, я не хотел тебя обидеть. Но мы во Вьетнаме. Радуйся, что тебя не называют паршивым япошкой или косоглазым. Мы ведь здесь воюем с этими, как ты говоришь, азиатами, так что не удивляйся, если тебя ненароком дерьмом обольют.

- Не буду. Меня так часто в жизни обливали дерьмом, что я уже давно перестал удивляться. Но мне казалось, что мы здесь воюем как раз на стороне азиатов.

Шульдих как-то странно на меня посмотрел и покачал головой.

- Можешь думать, что угодно. Сейчас не об этом. Как я уже говорил, я отвезу тебя на базу в Панг Нуане, это чуть больше ста километров отсюда. Наш транспорт - по ту сторону ангара. – Он небрежно махнул рукой, я повернулся в указанном направлении и увидел большой металлический ящик. Тоже мне ангар!

- Так ты из 326-й? Меня тоже туда направили. А ты на чем летаешь? На UH-1B или на UH-1D?

Шульдих усмехнулся, отбрасывая за плечо рыжую прядку:

- На всём. Даже на упаковках, в которых их выпускают.

Мне оставалось только улыбнуться. Хотя на самом деле я был напуган до полусмерти. Наверное, это было заметно, так как Шульдих остановился и похлопал меня по плечу:

- Не волнуйся, Хидака, полеты с 326-й ротой – лучшее, что тебе выпало в жизни. Что может быть прекраснее, чем управлять мощной дорогой машиной? И что может быть приятнее, чем пристрелить пару-тройку косоглазых?

На это надо было ответить как-нибудь достойно и остроумно, но я ничего не придумал, так что просто улыбнулся и кивнул.

Я тогда и не подозревал, какую важную роль в моей жизни сыграют полеты, Шульдих и стрельба по «косоглазым».

Через несколько секунд мы оказались перед вертолетом, длинным транспортным Bell UH-1D.

- Вот она, моя крошка. Залезай, Хидака, прокачу с ветерком. Будем на базе до заката.

- Если повезет, - раздался хриплый голос позади нас. Мы с Шульдихом резко обернулись.

Позади нас стоял парень с коротко стрижеными белыми волосами. Переделанная в безрукавку военная куртка оставляла открытыми на удивление бледные руки. Он улыбнулся, и в желтых глазах вспыхнули странные, жутковатые огоньки. Он производил впечатление человека, повидавшего такое, что я даже представить не мог.

- Твою мать, Джей! – рявкнул Шульдих. – Прекрати меня пугать. Я же велел ждать в вертолете.

Джей пожал плечами и улыбнулся.

- Я хотел посмотреть, что нового завезли из боеприпасов. Надеюсь, и нам перепадет немного. Там есть гранаты новой модели. Красавицы. Сами в руку ложатся, нежные, как шелковые.

Пытаясь скрыть свое замешательство, я отвернулся, чтобы закинуть рюкзак в вертолет.

- Странный ты все-таки, - пробормотал Шульдих. С этим нельзя было не согласиться.

Кто-то похлопал меня по плечу, и я снова обернулся.

- Это мой стрелок, Джей Фарфарелло. Не так плох, как кажется, хотя и редкостная вонючка.

Они засмеялись какой-то своей шутке, а Фарфарелло демонстративно себя обнюхал.

- Все мы здесь не майские розы, в джунглях чистоту не разведешь. Хидака, у тебя запасные носки есть?

Такого вопроса я не ожидал:

- Что?

- Я спросил, есть ли у тебя запасные носки.

Я растерянно кивнул.

- Хорошо. Главная заповедь – чтобы ноги были сухими. В джунглях много чего растет. Ты понимаешь, о чем я?

Я понимал, и думать мне об этом не хотелось. Но в дальнейшем я всегда следил, чтобы ноги были сухими. Один из тех уроков, которые запомнились на всю жизнь.

До базы мы добрались без происшествий, а мне представилась возможность полюбоваться джунглями. Позже я не мог смотреть на эти заросли без ненависти и бессильно злобы, но тогда они показались мне необыкновенно красивыми: роскошный зеленый ковер, по которому, как голубая змейка, петляла река. Заходящее солнце раскрасило эту картину совершенно фантастическими красками. Я честно пытался слушать импровизированную экскурсию, которую организовали Шильдих с Фарфарелло, но мысли мои то и дело уносились в заоблачную даль.

Немного спустя, Шульдих предложил мне сесть за штурвал, и я с радостью согласился. Водить вертолеты я умел и любил. Это придавало уверенности в том, что я чего-то стою, чего мне давно не доводилось испытывать. С тех пор, как я ушел из дома. Поэтому я и оказался во Вьетнаме – некуда было больше идти.

Панг Нуан был построен недавно и служил базой не только для 326-й роты, но и для 194-й, а также для нескольких пехотных подразделений. Изредка на базе останавливался отряд Зеленых Беретов, но большую часть времени никого, кроме нас, там не было. 326-я рота была создана специально для размещения в Панг Нуане, так что ее спешно укомплектовывали новичками, вроде меня. Если верить начальству, с моим прибытием набор в роту заканчивался, и база Панг Нуан официально вступала в действие. В других обстоятельствах я почувствовал бы себя крупной шишкой.

Километрах в двадцати от базы располагался городок под названием Санг Чо-на. В этом городке мне предстояло пережить и самые сладкие, и самые горькие мгновения своей жизни. Но когда мы пролетали над пыльными улицами, поглядывая сверху вниз на толпы медленно бредущих фермеров, на белеющие в сумерках широкие шляпы вьетнамских женщин и на стада буйволов, я даже представить не мог, как много будет значить для меня этот город.

- Это Санг Чо-на. Можно сюда ходить в увольнение. Я здесь уже больше месяца торчу, так что все ходы и выходы знаю. Как пойдешь в увольнение, могу показать, где здесь что, - прокричал Шульдих, пытаясь перекрыть гул винта.

- Звучит заманчиво, - отозвался я и еще дальше высунулся из люка, чтобы получше разглядеть окресности.

Наконец мы подлетели к базе. Она оказалась больше, чем я предполагал. Шульдих наклонился ко мне:

- Мы облетим вокруг базы, чтобы ты мог осмотреться.

Я кивнул.

Шульдих указал на ряды длинных деревянных строений с жестяными крышами.

- Это бараки, где живут рядовые. Наша рота – в самом крайнем. Вон те металлические махины – ангары для вертолетов. Рядом аэродром, вышка, контрольно-диспетчерский пункт. В самом центре, да, с бетонными стенами, - лазарет, квартиры офицеров и столовая. Вдалеке слева – учебный плац, оружейный склад и архив. Вполне прилично, я видал и похуже. Скажи спасибо, что попал на американскую базу, а не на вьетнамскую. В общем, добро пожаловать в Панг Нуан, Хидака. Надеюсь, тебе понравится, - усмехнулся он.

Я слабо улыбнулся в ответ и почувствовал, что бледнею: теперь это мой дом.

Вертолет приземлился, вызвав небольшой ураган и взъерошив траву. Я спрыгнул с открытого борта, закинул вещмешок на плечо и направился к ангарам. Я подумал, не нужно ли подождать Шульдиха с Джеем, но тут же заметил высокого худощавого мужчину в армейской кепке, стоявшего поодаль и махавшего мне рукой. Оглянувшись в последний раз, я поспешил к нему. Он обнял меня за плечи и повел куда-то в сторону, придерживая кепку свободной рукой.

- Вот бы еще Шульдих ЗАГЛУШИЛ ЭТУ ХРЕНОВИНУ! – проорал он через плечо. – Специально не глушит, знает, как меня это бесит. – Он ободряюще мне улыбнулся, увлекая все дальше и дальше от ангаров.

Когда мы отошли на достаточное с его точки зрения расстояние, он остановился, повернулся ко мне и протянул руку:

- Лейтенант Ёдзи Кудо, - сказал он, ослепительно улыбаясь.

Слабо соображая, что происходит, я протянул было руку, но вовремя понял свою ошибку и поспешно взял под козырек.

- Да, сэр. Простите, сэр, я не сразу понял...

Он устало вздохнул и стукнул меня по руке, вынуждая опустить.

- Забей, парень. Когда я подаю руку, не стоит отказываться. Давай еще раз.

Мне оставалось только подчиниться и протянуть руку для рукопожатия. Очень уверенного, крепкого рукопожатия. Таким я и запомнил Ёдзи Кудо. Он был, в сущности, совсем молодым парнем, не старше двадцати пяти лет, но нам, желторотикам, едва перевалившим за 21, он казался уже почти ветераном. У него были волосы до плеч, но он всегда убирал их под кепку, которую снимал, только когда было «слишком жарко даже для секса» (весьма серьезное заявления из уст лейтенанта). Темно-зеленые глаза искрились почти детским озорством и скрывали немало тайн. Некоторые из этих секретов я позже узнал, о некоторых могу только догадываться.

Улыбался он всегда легко и очень искренне.

- Ты, надо полагать, новый пилот из 326-й. Кен Хидака, так?

- Так. То есть – да, сэр.

- Вот и отлично. Добро пожаловать в ад, солдат. Я заместитель командира по личному составу. Пока ты здесь, ты подчиняешься моим приказам. Надеюсь, тебя это устраивает.

- Вполне, если вы не пошлете меня на верную смерть, сэр, - не задумываясь ляпнул я.

Он побледнел и перестал улыбатсья.

- Ну, в этом-то вся и загвоздка, - сказал он, опуская глаза и поправляя кепку.

Я сам ошалел от того, что сказал, и не мог придумать, как загладить свой промах. Конечно, солдаты уже не раз погибали под его командыванием, по сути, он нес ответственность за жизнь каждого рядового 326-ой роты. Напоминать об этом было жестоко и бессмысленно.

- Я... Простите, сэр. Я не имел в виду... – залепетал я, отводя взгляд.

Лейтенант только пожал плечами и снова улыбнулся.

- Ничего страшного, Хидака, - он ободряюще похлопал меня по плечу. – Пойдем, провожу тебя до барака. Успеешь распаковать свое барахло до построения.

- Что за построение, сэр?

- Ну как же! Первый официальный сбор базы. Построение на учебном плацу. Капитан толкнет нам какую-нибудь пафосную речь, а потом, – он огляделся и закончил заговорщеским шопотом, - мы будем играть в футбол. Прикинь, сколько счастья привалило. Предвкушаешь?

- О да, сэр.

Мы рассмеялись. Что-то подсказывало мне, что мы с заместителем командира по личному составу поладим.

Мы подошли к баракам, и лейтенант сново похлопал меня по плечу:

- Ну вот, Хидака, твой дом родной. Свою койку найдешь без проблем – она одна свободная осталась. Койки двухэтажные, для тебя и твоего стрелка, так что можешь устроить с ним разборку, кто будет сверху.

От этой фразы я чуть не расхохотался и едва сдержался, замаскировав смех кашлем. Лейтенант пристально посмотрел на меня и снова хлопнул по плечу.

- Похоже, у тебя есть не только чувство юмора, но и пошлые мысли. Думаю, мы поладим, Кен Хидака. До встречи на построении.

- Спасибо, лейтенант Кудо.

Он махнул рукой и направился к офицерскому корпусу. Я проводил его взглядом до поворота, потом открыл дверь и шагнул внутрь.

Воздух в бараке был тяжелый, пропитанный запахом немытых, потных тел. Я двинулся между рядами армейских коек, чувствуя на себе взгляды всех обитателей барака. Они разглядывали меня со спокойным любопытством, оценивали, стоит ли пускать меня в свой круг. Я чуть опустил голову и старался смотреть прямо перед собой.

- А, Хидака, вот и ты! Я думал, ты раньше нас доберешься, но мы тебя обскакали, - раздался уже знакомый голос Макса Вульфа. Я вскинул голову и без труда нашел хозяина голоса – рыжая шевелюра привлекала внимание не хуже маяка. – Твоя койка здесь, приятель. – Я ускорил шаг.

Джей Фарфарелло (очевидно, лучший друг и подпевала Шульдиха) запрыгнул на одну из коек и принялся кого-то расталкивать.

- Эй, Ранди, что же ты не встанешь, не поздороваешься со своим пилотом?

- Хм.

- Ну давай, Ранди, сколько можно читать! Видишь, прибыла твоя очередная жертва. – В голосе Джея появились какие-то истеричные нотки.

В ту же секунду Шульдих схватил его за шкирку и стащил на пол.

- Заткнись, придурок. Где твое чувство такта, черт подери? А ну вали отсюда, псих желтоглазый.

Фарфарелло в ответ захихикал, облизнулся и залез на свою кровать. Тем временем Шульдих занял его место у койки, которая, видимо, должна была стать моей, и принялся колотить кулаком по дну верхней полки.

- Фудзимия, разве ты не хочешь поприветствовать нового бойца нашей доблестной роты? Ну, давай уже, хамло, слезай и поздоровайся.

- Отвали, Макс, - отозвались с верхней полки.

- Да ладно, все в порядке, - прервал их я. Бросив мешок в угол койки, я огляделся, провел рукой по железному столбику и устало вздохнул.

Парень, лежавший на верхней полке, сел так резко, что книга, которую он читал, захлопнулась. Он чуть подался вперед и заглянул мне в глаза. От этого взгляда у меня все мысли из головы вылетели. Я еще никогда не видел человека с такой необычной и яркой внешностью: ярко-алые волосы и невероятно темные синие глаза контрастировали с очень бледной кожей. Куртку он снял и теперь сидел в облегающей майке; на груди поблескивал жетон с личным номером. Под пронзительным взглядом синих глаз я чувствовал себя беззащитным, как будто это человек знал все мои тайны, и в то же время у меня не было сил отвернуться. Наконец он неторопливо протянул мне руку.

- Ран Фудзимия, твой стрелок. - Голос у него был низкий и спокойный. Мне почему-то впомнился океан в безветренную погоду.

Я пожал протянутую руку и удивился, насколько холодные у него пальцы.

- Кен Хидака. Очевидно, я твой новый пилот? – Я очень надеялся, что голос прозвучал достаточно уверенно. Меня несколько обескуражил такой холодный прием.

- Да, очевидно. Теперь, если не возражаешь, я хотел бы дочитать книгу. Можешь располагаться на нижней полке, мне больше нравится сверху.

При этих словах мы с Шульдихом переглянулись, он закрыл рот рукой и закашлялся.

- Макс, как по-твоему, сколько он протянет? Это я про новичка, - встрял в разговор Фарфарелло.

- Заткнись, Джей, - угрожающе сверкнул глазами Шульдих.

- Мне просто любопытно. Учитывая близкое соседство с нашим Ранди, я бы дал парню, ну, месяца два. Не больше, - ласково пропел Фарфарелло, переводя взгляд с меня на Фудзимию.

- Фарф, твою мать, я же просил заткнуться, - взорвался Шульдих.

Фарфарелло надулся.

- Да ладно тебе. Я просто хочу узнать мнение Ранди. Как думаешь, Ран, сколько он протянет? Может, сделаем ставки? – Джей принялся кидать в собеседника каким-то мелким мусором, похоже, кусочками древесной коры.

Несколько снарядов достигло цели, но мой стрелок никак не отреагировал, только перевернул страницу.

- Ну же, япошка, хотя бы примерно! Сколько обычно живут твои пилоты? Сколько протянет этот новичок? При твоем-то проклятии.

В ту же секунду Фудзимия спрыгнул на пол, схватил Фарфарелло за грудки, стащил с койки и съездил ему по носу. Я даже не понял, как это произошло: одно стремительное движение, и голова желтоглазого стрелка запрокинулась назад, а из носа потекла кровь. Фудзимия отшвырнул свою жертву и, ни на кого не глядя, вышел из барака.

- Джей, кретин, я же просил заткнуться, - вздохнул Шульдих, пиная напарника ногой.

Фарфарелло в ответ маниакально захихикал, покачиваясь из стороны в сторону и зажимая нос рукой.

От этого зрелища у меня мороз прошел по коже, и я задумался, что же за бои здесь ведутся.

Будем знакомы

Именно таким я и запомнил капитана: высокий, элегантный, иссиня-черная челка небрежно падает на стекла очков. Гляда на эти очки, я почему-то всегда вспоминал Джона Леннона. С ними был связан еще один любопытный факт: время от времени капитан начинал теребить их, поправлять на переносице, спускать на кончик носа, снимать, подносить ко рту, грызть дужку... И так каждый раз, когда он нервничал, что на моей памяти случалось нередко. Брэдли Кроуфорд производил впечатление человека, вступившего в неравный бой с окружающим его непроходимым идиотизмом, и в этой битве его нервная система несла серьезные потери. Капитан тратил все свои силы на наведение порядка и установление железной дисциплины, никому не давал поблажек и старался всегда действовать по правилам. Учитывая то, с какими людьми ему приходилось работать на базе Панг Нуан, просто удивительно, как бедняга не сорвался и не перестрелял нас всех. Порой его буквально трясло от бешенства, и казалось – еще секунда, и он задушит стоящего перед ним солдата. Зачастую от этого шага его удерживали только коллеги-офицеры, такие, как наш лейтенант Кудо, который мог вовремя оттащить капитана в сторону, тем самым спасая его от нервного срыва (а Шульдиха – от неминуемой смерти).

Правда, капитан становился гораздо спокойнее, стоило ему пропустить стаканчик-другой бренди.

Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Теперь-то я понимаю: капитан слишком сильно хотел выиграть этот бой, и в его жизни ни на что другое не осталось места. Самое печальное - он искренне верил, что сможет победить в одиночку.

Я впервые увидел Брэдли Кроуфорда на общем сборе в день моего прибытия на базу. Мы с Шульдихом и Фарфарелло пришли на учебный плац, где к тому времени уже успели соорудить трибуны, как на стадионе, и Шульдих принялся таскать меня от одной группы беседующих солдат к другой. Он представил меня своим знакомым из 194-й роты и даже каким-то приятелям-пехотинцам. Все вежливо кивали и жали руку, но особого дружелюбия я не почувствовал. Похоже, народ хотел сначала присмотреться и выяснить, что я из себя представляю, ведь я был единственным новичком.

После нескольких минут приветствий я решил, что с меня хватит. Я оставил ребят обсуждать свои дела, а сам направился к наспех сколоченной трибуне. И тут же заметил около нее Рана Фудзимию. Он прислонился к шаткой конструкции спиной, сложил руки на груди и прикрыл глаза – не то дремал, не то просто медитировал.

Мне почему-то показалось, что он должен объяснить свое поведение в бараке. Стало интересно, на что намекал Джей, и почему его слова вызвали такую бурную реакцию у вполне уравновешенного с виду человека. К тому же, мне просто хотелось с ним пообщаться. Нам ведь предстояло служить вместе, прикрывать друг друга во время вылетов, и мне хотелось наладить хоть какой-то контакт.

- Фудзимия! – позвал я и ускорил шаг, пробираясь между болтающими солдатами. Мой крик привлек гораздо больше внимания, чем я расчитывал: многие перестали разговаривать и уставились на меня, ожидая, что будет дальше. Я решил не реагировать и подошел к своему стрелку.

Он повернулся в мою сторону, чуть наклонил голову на бок и, прищурившись, взглянул на меня безо всякого выражения:

- Хм?

- Помнишь меня? Я Кен Хидака. – Я и не думал, что так запыхался.

Я протянул ему руку и тут же почувствовал себя круглым идиотом.

Он глянул на протянутую руку, снова прищурился и посмотрел мне в глаза.

- Я помню, кто ты. Мы только что познакомились. – Он говорил медленно, в голосе не было никаких эмоций.

Я убрал руку, нервно вытер ладони о штаны и виновато улыбнулся.

- Да, я в курсе. Я просто... Не знаю, мне показалось, наше знакомство началось не слишком хорошо, - промямлил я.

- Наше знакомство началось совершенно нормально. Мы представились и пожали друг другу руки. Что еще тебе нужно? – Похоже, он дйствительно не понимал, о чем я.

Я не знал, что ответить, поэтому просто пожал плечами и, отвернувшись, окинул взглядом плац. Атмосфера накалялась и уже буквально искрила от напряжения, добрая половина которого, по-моему, исходила от самого Фудзимии. Наконец я ответил, не оборачиваясь:

- Мне показалось, что неплохо было бы познакомиться поближе. Мы ведь будем служить вместе. То есть, совсем бок о бок. Вот я и подумал, может быть... - с этими словами я оглянулся, и меня как ледяной водой окатили, такой у него был взгляд. - ...стоит узнать друг друга получше, - закончил я почти шепотом.

Он еще несколько секунд пристально смотрел на меня, и в сузившихся холодных глазах явно читалась враждебность.

- Меня интересует только одно – умеешь ли ты водить вертолет. Умеешь?

Я настолько растерялся, что смог только молча квнуть.

- Отлично. Все остальное меня не касается.

Мне хотелось ответить что-нибудь язвительное, но пока я искал нужные слова, понял, что все бесполезно, через эту стену безразличия никому не пробиться. Я все-таки открыл рот, чтобы сказать какую-нибудь гадость, но меня неожиданно прервали.

На плац решительным шагом вышел лейтенант Кудо и, задрав подбородок, прокричал:

- Всем сесть!

Возникла пауза. Некоторые повернулись в сторону лейтенанта, некоторые сразу двинулись к скамейкам.

- Бегом! – снова рявкнул Кудо, снял кепку и принялся ей размахивать.

Еще несколько человек направились к скамейкам. Остальные воззрились на лейтенанта.

- Это приказ! Хотите, чтоб я вас под трибунал отправил, недоноски?!

Все обреченно вздохнули и пошли рассаживаться. Я в восхищении смотрел, как вся эта толпа беспрекословно выполняет приказ. Вот что значит авторитет командира!

- А к тебе приказ не относится? – холодно осведомился Фудзимия.

Не говоря ни слова, я отвернулся и направился к скамейкам. Мне было все равно, где сесть.

Вот тогда-то я и увидел капитана Кроуфорда впервые.

Он вышел на плац прогулочным шагом; руки в карманах, рукава закатаны до локтей. Встав перед аудиторией, он тут же принялся поправлять очки. Казалось, он разговаривает сам с собой. На его губах играла снисходительная полуулыбка, и я никак не мог решить, то ли она напоминает улыбку Моны Лизы, то ли – Безумного Шляпника из «Алисы в Стране чудес». Капитан ждал, пока мы все рассядемся, и вяло теребил нашивки на рукаве. Несколько самых отчаянных солдат поприветсвовали его улюлюканьем. Капитан промолчал, но по тому, как у него задергалось веко, стало понятно, что он борется с подступающей головной болью.

- Джентльмены, - начал он, в очередной раз поправив очки, и обвел взглядом всех собравшихся, - все вы здесь ублюдки недоделанные. У меня нет слов, чтобы выразить, насколько вы мне противны.

- Как это романтично! – раздался чей-то возглас из задних рядов.

- А что вы делаете сегодня вечером? – подхватили на другом краю площадки.

Кроуфорд презрительно улыбнулся.

- Но сегодня я постараюсь быть максимально беспристрастным. Ибо сегодня я пришел к вам с благородной целью – напичкать вас идеологией по самое не балуйся.

- Ах, шалунишка! – взвизгнул кто-то. Некоторые захихикали.

Кроуфорд приподнял бровь, потом покачал головой и улыбнулся каким-то своим мыслям.

- Солдаты, я собрал вас сегодня, чтобы поприветствовать лично. Теперь мы все – одна дружная семья. Добро пожаловать во Вьетнам, добро пожаловать в дельту реки Меконг, добро пожаловать в Панг Нуан. Вы все приехали здесь с одной целью – отдать свою жизнь ради спасения людей. Ради демократии! Ради всех косоглазых детишек, которые умирают с голоду, и ради их косоглазых мамаш, которые убиваются по своим малышам.

Капитан ронял слова, как будто выпускал изо рта колечки табачного дыма. Впрочем, все эти лозунги действительно были легковесными, как дым, и так же легко рассеивались. Но по тому, как Кроуфорд их произносил, по его небрежному и циничному тону мы догадывались, что он и сам все прекрасно понимал. Он, так же как и мы, не верил в эту высокопарную чушь.

Капитан сделал паузу и потер виски:

- По крайней мере, так вам говорили в призывных пунктах. По-моему, все это – бред сивой кобылы.

Плац взорвался аплодисментами. Со свистом и подвываниями. Мне на руку сел огромный комар, и я его прихлопнул. Первым, кого я убил во Вьетнаме, оказалось насекомое.

- Ради чего мы ведем эту войну, - неторопливо продолжил Кроуфорд, - неизвестно. Ради чего нас бросают в непроходимые болота, скармливают москитам, взрывают, берут в плен, пытают, убивают, калечат, заражают сотней редких и неизлечимых болезней, нам не потрудились объяснить. Большинство из вас попало сюда, потому что вам не повезло. Вы вытянули несчастливый билет, и не успели опомниться, как вас обрили, одели в военную форму и прислали сюда. Мы воюем на стороне людей, которые презирают нас и не желают принимать нашу помощь. Так из-за чего вся эта возня? Из-за политики. Мы не спорим. Когда начальство командует: «Вперед!» - мы идем вперед. Но кто позаботится о наших женщинах и детях? Кто накормит их, кто утешит, если их мужья и отцы не вернутся с этой войны? – Кроуфорд замолчал, сунул руки в карманы и принялся покачиваться взед-вперед.

Никто не осмеливался заговорить или взглянуть на соседа, каждый размышлял о чем-то своем. Я теребил номерной жетон и думал, что мне-то можно не волноваться о жене и ребенке. У меня их нет и, видимо, никогда не будет. Интересно, есть ли семья у Фудзимии?

- Однако, - вновь заговорил капитан, - выбора нам не оставили. Вы можете попытаться подать рапорт об отставке или уйти в самоволку. Вы могли бы сбежать в Канаду, как только получили повестку, но теперь уже поздно об этом думать.

При слове «Канада» я вспыхнул и опустил глаза, на мгновение погрузившись в собственные мысли, воспоминания и обиды. Причина, по которой я попал во Вьетнам, была связана с Канадой. Я закрыл глаза и прислушался: голос капитана проникал в сознание каждого, завораживал, заставлял задуматься.

- Нет, ребята, вам отсюда не выбраться. Но мы не можем допустить, чтобы наши жены стали вдовами, а дети – сиротами. Именно поэтому я здесь. Ваша работа состоит в том, чтобы не задумываясь отдать свою жизнь, а моя – в том, чтобы не дать вам погибнуть. Помните об этом, когда я отдаю вам приказы, а также, когда выполняете приказания других офицеров. Добро пожаловать на базу Панг Нуан, солдаты. А теперь можете идти напиваться и гонять мяч, или как вы там еще развлекаетесь. Мне надо разобраться с документами.

Солдаты загалдели, одобрительно похлопывая друг друга по плечам, как будто только что вышли из гипнотического транса. Очевидно, возможность напиться и погонять мяч представлялась всем довольно заманчивой. Я на секунду задумался, откуда берется выпивка. Генштаб поставляет?

Кроуфорд небрежно отсалютовал нам и удалился, поправляя очки.

Все предвкушали веселый вечерок, народ начал потихоньку спускаться с трибун. Внезапно откуда-то раздался голос лейтенанта Кудо:

- 37-я пехотная рота, уберите отсюда это извращение. Немедленно.

Я оглянулся, разыскивая глазами лейтенанта, и с удивлением обнаружил его рядом с Раном Фудзимией, очевидно, они разговаривали. Лейтенант указывал на трибуны, я понял, что сейчас 37-я рота начнет их убирать, и поспешил освободить предназначенную под снос конструкцию. Спускаясь вниз, я старался не упускать из вида лейтенанта и Фудзимию. Кудо снова повернулся к своему собеседнику и сказал что-то, от чего тот улыбнулся. Просто невероятно, насколько улыбка изменила его лицо, он стал совершенно другим человеком. Еще больше я удивился, когда Кудо похлопал его по плечу, потом отвернулся и принялся искать кого-то в толпе. Видимо, Фудзимия не ко всеми относился враждебно. С другой стороны, Кудо все-таки был офицером и непосредственным начальством, может, Фудзимия просто старался его не злить? Хотя вряд ли, мой стрелок не был похож на подхалима.

- О, Хидака! Ты-то мне и нужен, - прервал мои размышления голос лейтенанта.

Я перешагнул через последюю разделявшую нас скамейку и повернулся, чтобы поприветствовать его, но не успел даже рта раскрыть – Кудо обнял меня за плечи и куда-то поволок.

- Пойдем, покурим.

- Я не курю, сэр, - поспешил ответить я, пытаясь хоть немного ослабить его хватку.

- Не куришь? Повезло. Сигареты здесь ужасно дорогие. Ладно, тогда я покурю, а ты посидишь со мной на поленнице. Ты ведь все равно не собирался играть в футбол, да? – тараторил лейтенент, ослепительно мне улыбаясь.

- Ну... нет, сэр. – Вообще-то я был не прочь попинать мяч и хоть немного снять напряжение. Но ничего не поделаешь.

- Я так и думал. Дурацкая игра. Мужики гоняются друг за другом, обнимаются, в грязи валяются. С таким же успехом можно было “голубую” дискотеку устроить.

Я не нашел, что возразить. От железной хватки лейтенанта стало как-то неуютно.

Поленница, на которокй Кудо предложил посидеть, оказалась за учебным плацем – там были свалены грудой балки, оставшиеся после строительства базы. Лейтенант присел на них, быстро зажег сигарету, затянулся и неторопливо выдохнул дым в темнеющее небо.

- Дым помогает отгонять насекомых. Наверное, поэтому многое ребята начали курить. Помогает отгонять насекомых. – Он посмотрел на меня внимательными зелеными глазами и задумчиво улыбнулся. Забравшись на поленницу с ногами, он похлопал по бревну рядом с собой. – Садись, Хидака. Только не ерзай, мало ли что там, под поленницей, водится.

Я с сомнением огрядел поленницу, но все же сел, по примеру лейтенанта обняв колени руками.

- Ну что, нормально устроился?

Я вспомнил происшествие в бараке:

- Более-менее.

- Вот и хорошо. Ну, давай, Хидака, выкладывай. Ты здесь новенький, и я о тебе ничего не знаю. Расскажи о себе.

Я взглянул на него, вдруг вспомнил слова Фудзимии о том, что он ничего не хочет обо мне знать, и ляпнул:

- Зачем вам это?

Кудо посмотрел на меня нахмурившись и выпустил изо рта струйку дыма.

- Потому что если ты завтра погибнешь, кто-то должен о тебе вспомнить. Раз я твой командир, значит, это буду я.

Его слова меня немного встревожили. Если я завтра погибну... А ведь и правда, если я погибну, никого это не расстроит, меня никто не будет вспоминать. Об этом я позаботился, когда уходил из дома. Поэтому я здесь. Но гляда в глаза лейтенанта Кудо, я с удивлением и ужасом осознал, как я хочу, чтобы кто-то обо мне вспомнил, и как я рад, что этим человеком будет он. Я уже открыл рот, чтобы поведать ему свою историю, но вовремя отпомнился и спросил:

- Что вы хотите узнать?

Он улыбнулся и сделал очередную затяжку:

- Откуда ты родом?

- Из Сан-Франциско. Мои родители – Нисеи.

- Что это значит?

- Второе поколение японских эмигрантов. Их родители приехали в Америку в двадцатых годах. Семья матери обосновалась в Сан-Франциско, семья отца – под Сиэтлом.

- Далековато. Как же они познакомились? Сваха? Или как там это делается?

Лейтенант не был уверен, насколько серьезно относиться к этому предположению. Странно. Судя по имени, у него в роду были японцы, но сам он не имел ни малейшего представления о японской культуре.

Я покачал головой и отвернулся.

- Нет. Они познакомились в концлагере для японцев во время второй мировой(1).

Повисла неловкая пауза.

- Черт подери. Я слышал об этой истории, с трудом верится. И они еще смеют рассуждать о демократии, после того, как так обошлись со своими согражданами. Скотство.

- Да. Но с другой стороны, если бы этого не произошло, меня бы и на свете не было.

- Да, пожалуй. Ну, рассказывай дальше. Девушка дома ждет? Собаки, сестры, братья? Еще кто-то из родни во Вьетнам попал?

На мгновенье мне захотелось рассказать ему все. Всю правду про девушку, которая ждет дома, про семью, про то, как я здесь оказался. Про то, что я не хочу иметь с ними ничего общего. Мне безумно хотелось, чтобы кто-то выслушал меня и посочувствовал, но я подозревал, что Ёдзи Кудо вряд ли отнесется к моим проблемам с пониманием. Он был не из тех людей. «Тех людей» обычно выгоняли из армии в два счета. Поэтому я не стал рассказать ему про Юрико Асакаву, «славную японскую девушку», в которой моя мать души не чаяла, а только отрицательно покачал головой.

- Да нет. С семьей я почти не общаюсь. Есть старший брат и старшая сестра. Девушки нет. Никто меня дома не ждет. Вот, собственно, и все.

Ёдзи повернулся и задумчиво посмотрел на меня, не вынимая изо рта сигареты:

- И все? То есть, если ты завтра погибнешь, я только и смогу сказать: «Кен Хидака? Да, был такой парень. Японец из Сан-Франциско. Родня у него какая-то была. Вот, собственно, и все».

- Увы, да, - улыбнулся я.

- Ладно, - протянул он, - как скажешь. Хотя мне кажется, ты многого не договариваешь. Нет, я не настаиваю, не хочешь говорить – не надо, - поспешно добавил он. – Но учти, если ты завтра погибнешь, больше никакой памяти о тебе не останется.

Я улыбнулся. По правде говоря, меня это даже утешило: не так уж плохо быть каким-то парнем из Сан-Франциско.

Мы посидели молча. Кудо курил, а я наблюдал за тем, что происходит на поле. Сначала все просто носились туда-сюда, толкались, устраивали возню, смеялись и шутили, но потом прозвучал свисток, и ребята начали делиться на команды.

- А вы не могли бы немного рассказать мне о них? - спросил я, махнув рукой в сторону поля.

- Запросто. Я всех на этой базе знаю, а уж 326-ю роту – как свои пять пальцев. Просите, и дано вам будет.

Я оглядел поле в поисках ярко-рыжей шевелюры, и без труда обнаружил своего коллегу: он играл с мячом, подбрасывая его в воздух, и дразнил каких-то взъерошенных солдат.

Я указал на него лейтенанту:

- Давате начнем с Макса Вульфа.

- Макс Вульф? – задумчиво повторил Кудо, как будто имя было ему незнакомо. – А ,ты про Шульдиха? Я и забыл, что у него есть настоящее имя, только и слышно: Шу то, Шу сё. Так, с чего бы начать...

- Может, с прозвища? – подсказал я.

- Ну да, конечно! Это слово по-немецки значит «виновный, виноватый». Я однажды спросил Шульдиха, и он ответил, что «Ома»(2) часто его так называла в детстве, потому что он вечно хулиганил. Если в доме что-то случалось, она тут же кричала: «Шульдих!» - и обычно была права, так и появилось прозвище. А сейчас, если он в чем-то и виноват, так только в том, что постоянно выпендривается и считает себя самым крутым. Впрочем, не без оснований: он лучший пилот из всех, кого я знал. Вот и вся его вина. Ну, кроме того, что он перестрелял кучу косоглазых.

Его бабушка и дедушка эмигрировали в Америку перед второй мировой войной и поселились в штате Нью-Йорк. Через поколение появился Шульдих. Вроде бы у него куча братьев и сестер, человек десять. Вот и все, что я о нем знаю. Нормальный парень, если с ним не ссориться.

Я кивнул. Вполне логично. По счастью, что пока отношения с Максом складываются неплохо. Тем временем на поле рядом с Шульдихом появился Джей Фарфарелло, и я указал на него.

- А что на счет Фарфарелло?

Лейтенант фыркнул и затушил сигарету о бревно, на котором сидел.

- Джей? Одно слово – чокнутый. Слишком часто в детстве падал головой вниз. Его семья живет в Нью-Йорке и связана с ирландской мафией. Джей - законченный псих, но отличный стрелок. И не так прост, как кажется, раз все еще жив. Он летает с Шульдихом уже полгода. Нечасто пилоту со стрелком удается так долго проработать вместе: либо кого-то из них переведут на другую базу, либо убьют.

- А что у него с волосами? – спросил я, хитро прищурившись.

Кудо расхохотался и полез за новой сигаретой.

- Я тоже сначала удивился. По-моему, это какой-то рецессивный ген. У ирландцев такое случается – начинают седеть к двадцати годам. Странно, правда? Вдруг – раз! – и вся голова белая. Кстати, с Фарфарелло тоже лучше не ссориться. Тем более, у вас койки рядом. Лично я бы не хотел, чтобы какой-то психопат за мной подглядывал, пока я сплю.

Я не выдержал и расхохотался, вскоре ко мне присоединился лейтенант. Мы сидели и смеялись без особой на то причины, и это было чертовски приятно. Можно было почувствовать себя нормальным человеком.

Отсмеявшись, я тяжело вздохнул, а Кудо тем временем зажег очередную сигарету.

Я поискал глазами своего стрелка и соседа по бараку и, не найдя его среди игроков, спросил:

- А что из себя представляет Ран Фудзимия?

Кудо глубоко затянулся и медленно выпустил дым.

- Что из себя представляет Ран Фудзимия? – повторил он тихо. – Хороший вопрос, Хидака. Я как раз думал, достаточно ли долго ты здесь прослужил, чтобы задавть такие вопросы. Видимо, достаточно.

- Я не хотел показаться невежливым, сэр, - возразил я.

Кудо только махнул рукой и снова затянулся.

- Просто он ведет себя очень отстраненно, даже враждебно. Мы только познакомились, а в следующую секунду он подрался с Фарфарелло. Странно. Я не помню точно, что Джей сказал, но, видимо, Фудзимии это очень не понравилось.

Кудо кивнул:

- Да, я уже слышал. Фарф вечно лезет, не просят.

- И куда же не просят лезть, сэр?

Кудо усмехнулся и откинулся назад, опершись локтями о бревно.

- Ну, к Рану Фудзимии лучше вообще не лезть. Парень проклят. Понимаешь, стрелки обычно живут месяца четыре, максимум - шесть. За это время они либо погибают, либо их списывают по инвалидности. Так что, если стрелок продержался полгода, это можно считать чудом и с честью отпраздновать. И можно спокойно спорить на все свое состояние, что он не доживет до конца года. А теперь попробуй угадать, сколько времении Фудзимия служит стрелком?

Я пожал плечами и заглянул Ёдзи в глаза. Добрая половина истории оставалась там, в зеленой глубине.

- Два года, - сказал Кудо и снова затянулся. – Два года – это чертовски долгий срок для любого военного, если он не офицер генерального штаба. А для стрелка – просто невероятный.

- И в чем же его проклятье? В том, что его до сих пор не убили? Не вижу в этом ничего плохого.

Кудо покачал головой и не глядя прихлопнул комара.

- Дело не в этом. Дело в том, что обычно у одного пилота сменяется два-три стрелка, прежде чем самого пилота отправят домой или к праотцам. А Фудзимия пережил всех, с кем летал. Все шесть пилотов, которые, заметь, рискуют гораздо меньше, чем стрелки, погибли во время десантных операций, а он вышел из всех передряг целым и невредимым. Пилоты, с которыми летает Ран Фудзимия, не отделываются легкими ранениями и взысканиями за разбитый вертолет, не выходят в отставку, они умирают, все до единого. Кстати, один из пилотов, с которым он летал, был его лучшим другом с самого детства. Юуси Мацумото. Или Макимати, или Миаги, уже не помню. Так вот, этот парень, несмотря на протесты Рана, напросился к нему в пилоты и тоже погиб во время спасательной операции. Фудзимия до сих пор винит себя в его смерти. С тех пор у него сменилось еще три пилота, и все мрут как мухи.

Мы с лейтенантом несколько минут смотрели друг на друга, а у меня в голове все еще звучали его слова.

Наконец я попытался прочистить горло и спросил почти шепотом:

- Он что, маньяк, который специально подставляет своих пилотов?

Кудо усмехнулся и покачал головой:

- Нет, конечно. Просто он проклят, вот и все. Не думай, что я желаю тебе смерти, ты, похоже, отличный парень, но если ты попал в напарники к Рану, можешь заказывать себе венок на похороны. Ран держится так отчужденно потому, что слишком часто обжигался, подружившись со своими пилотами. Когда знаешь, что человек все равно скоро умрет, особо общаться не тянет. Скорее наоборот, он будет стараться держать дистанцию. Вероятно, и остальные будут вести себя так же. Пока ты не докажешь, что тебя не так-то просто убить.

Я задумался, глядя прямо перед собой, и вдруг осознал, что все складывается очень логично. Была даже некоторая ирония в том, что мне, человеку, который не испытывал желания жить, было суждено умереть раньше остальных. Я понял, что не приживусь в 326-й роте, и это тоже было в порядке вещей. Я также понял, что внимание Шульдиха и Фарфарелло было вызвано всего лишь нездоровым любопытством. И, как ни странно, меня это совершенно не обидело.

Кудо потрепал меня по волосам. Наверное, надо было оскорбиться, что он обращается со мной, как с маленьким, но мне это было скорее приятно.

- Не принимай близко к сердцу, Кен.

Я пожал плечами:

- Я привык быть изгоем. Ничего страшного. Если я умру, то только оправдаю их ожидания, и все будут довольны. Ну, а если не умру – там посмотрим.

- Странный ты парень, Хидака. Может, все-таки сигарету?

Я покачал головой и поднялся:

- Я не курю, но все равно спасибо. Пожалуй, пора на боковую.

Он улыбнулся и перевел взгляд на футбольное поле.

-Ну, как хочешь. Спокойной ночи.

Я махнул ему рукой и направился к баракам. Хорошо, что мы сразу расставили все точки над «и».

______

Первый вылет

Бредя к бараку, я с удивлением понял, что не расспросил лейтенанта о его собственной жизни. На первый взгляд он мог показался общительным и даже немного легкомысленным, но я чувствовал, что это только фасад, и на самом деле у Ёдзи Кудо есть тайны, которые он не доверяет никому. Рыбак рыбака, как говорится. Я на секунду задумался, что за отношения у него с Фудзимией, но тут же отмахнулся от этой мысли. Нелепость.

В тот вечер я пришел в барак задолго до отбоя, поэтому в нем не было ни души. Я пропустил ужин, но есть мне совершенно не хотелось. Хотелось поскорее распаковать вещи, забраться под типовое армейское одеяло и провалиться в глубокий сон, надеясь хоть немного восстановить силы. От усталости ноги казались ватными, хотелось присесть, а еще лучше – прилечь. И спать, спать, спать...

Тишину нарушал только звук моих шагов. Пока я брел по коридору между койками, у меня возникло ощущение, что этот обшарпанный темный барак - ловушка, в которую я попал по неосторожности.

Если бы не вещмешок, который я бросил поверх одеяла, я бы никогда не нашел свою койку. Все они казались одинаковыми.

Я развязал рюкзак и начал вытаскивать свои вещи. С сомнением посмотрел на тумбочку в изножье кровати: не заперта ли она? Одной полкой я мог по праву воспользоваться. Я принялся раскладывать вещи в три стопки: что положить в тумбочку, что – под кровать, а что оставить в вещмешке. Непонятно, с чего мне вдруг приспичило так аккуратно раскладывать вещи, вполне можно было оставить их в рюкзаке, они там прекрасно помещались. Может быть, у меня начинался сдвиг на чистоте и порядке? Я где-то читал, что на войне людям не хватает стабильности, и поэтому у многих появляется пунктик – наводить порядок везде и во всем. Я улыбнулся и отбросил эту мысль. Не так уж много я воевал. Потом я задумался, не становлюсь ли ипохондриком. А вдруг то, что я начал об этом задумываться, означает, что я действительно инохондрик? Через пять минут я понял, что так действительно свихнуться недолго, и стал как можно громче напевать "California Dreaming"(1), пока наконец все мысли из головы не улетучились, осталась только песня.

Все еще напевая, я наклонился и засунул свои вещи под кровать. И услышал, как что-то упало и рассыпалось. Выругавшись, я лег на пол и полез под койку, чтобы выяснить, что случилось. Оказалось, я уронил коробку, которая стояла поверх ботинок Фудзимии. Разумеется, коробка раскрылась, листки бумаги и фотографии разлетелись по дощатому полу. Я снова выругался: ну, какой идиот додумался поставить коробку с фотографиями на ботинки!

Я подтащил коробку поближе и принялся сгребать бумаги в кучу. Когда в моих руках оказывался очередной глянцевый отпечаток, я не мог не бросить на него хотя бы беглого взгляда. Я чувствовал себя ужасно неуютно, как будто подглядывал в замочную скважину, даже попытался закрывать глаза и не смотреть на фотографии, но ничего не получалось. На нескольких фотографиях я заметил симпатичную девушку с темными косами и обаятельной улыбкой. Фотографии из дома. Интересно, где у Фудзимии дом, и кем ему приходится эта девушка. Попадались также военные фотографии из тех мест, где он служил раньше. Одна особенно привлекла мое внимание: пятеро парней стояли, прислонившись к UH-1. Я думал, что Фудзимия сфотографировал своих друзей, пока не понял, что один из парней – он сам. Он стоял перед вертолетом, широко улыбаясь, и обнимал за плечи высокого светловолосого парня. Я несколько сукунд разглядывал фотографию, прежде чем догадался, почему сразу не узнал Фудзимию. Из-за выражения глаз. На фотографии у него были живые, веселые, искрящиеся смехом глаза. У человека, который занимал койку у меня над головой, в глазах не было жизни. Они были пустыми и холодными. Наверное, фотография, которую я нашел, была сделана, когда он только приехал во Вьетнам. От этой мысли у меня мурашки побежали по спине, и я запел еще громче.

Я запихал фотографию в коробку и решил больше о ней не думать. Под руку попался сложенный листок бумаги, я поднял его, и из сложенных страниц на пол вывалился еще один листок, толстый и глянцевый. Очередная фотография. Я потянулся за ней с недовольным ворчанием, и заметил на обратной стороне надпись:

«Потому что я люблю тебя больше всех. Юуси»

Чувствуя себя шпионом и в то же время не в силах обуздать свое любопытство, я перевернул фотографию. Слова песни застряли у меня в горле, и в бараке повисла звенящая тишина. Я попытался сделать глубокий вдох, но ничего не получилось. На черно-белой фотографии был изображен молодой мужчина, раскинувшийся на кровати. Голый. Закрыв глаза от удовольствия, он одной рукой легко касался щеки, а другой ласкал себя. Кровь шумела у меня в ушах, щеки горели, я перевернул фотографию, чтобы еще раз прочитать надпись и убедиться, что все правильно понял, а затем снова уставился на распростертого на кровати парня. Я вынужден был признать, что он очень красивый, и задумался, когда и при каких обстоятельствах был сделан снимок. Может, это Ран фотографировал? Или снимок сделали специально для Рана? Я вгляделся в лицо парня и вдруг понял, что уже видел его на фотографии с вертолетом. Именно его Фудзимия обнимал за плечи. Я прочистил горло и попытался осмыслить, что все это значит.

Мои руки, как будто по собственной воле, развернули сложенный листок бумаги, я пробежал глазами несколько строк и покраснел еще сильнее. Мне доводилось читать любовные письма, но здесь дело было в другом. Из того, что я успел просмотреть, стало ясно, что этот парень, Юуси, был не только лучшим другом Рана, но и его любовником. Они не хотели расставаться, поэтому, когда Рана призвали в армию, Юуси поехал вместе с ним. Именно его имел в виду Ёдзи, когда рассказывал про пилота, в смерти которого винил себя Фудзимия. Я подумал, насколько тяжелее ему было от мысли, что Юуси приехал во Вьетнам только ради него. Ситуация была до боли знакомой. Мне стало как-то нехорошо, я вспомнил про Канаду, Юрико Асакаву и Касе.

- Хидака?

Этот возглас прервал ход моих мыслей, и образы, которые возникли у меня перед глазми, развеялись. Я вздрогнул, узнав голос Фудзимии, и рефлекторно поднял голову, собираясь встать. Разумеется, я забыл, что почти полностью залез под койку, и со всей силы ударился головой о перекладину. Даже в ушах зазвенело, и я подумал, что голос Фудзимии мне в этом звоне померещился.

Вскрикнув, я упал ничком на пол, прижал руку к ушибленному затылку и заскулил.

- Какого черта ты там делаешь? – Его голос пробивался даже сквозь шум в ушах.

Я застонал и принялся сворачивать письмо, при этом старался все время разговаривать, чтобы он не услышал шороха бумаги.

- Да я... Я хотел положить свои вещи под кровать и уронил твою коробку. Что-то просыпалось, и я полез собирать. Черт, как больно! Обязательно было меня так пугать? – возмущался я. Я начал злиться, и от этого не так остро ощущал вину за то, что сунул нос в чужую жизнь

- Ясно. Я могу убрать.

- Не надо, - огрызнулся я, собрал в кучу последние фотографии и вытащил их из под койки, проследив, чтобы среди них оказалось и письмо. Фудзимия присел рядом со мной и стал аккуратно складывать бумаги обратно в коробку. Тем временем я выполз из под кровати и сел на пятки, наблюдая за ним. Он замер на секудну, когда взял в руки письмо.

Заметив, что я на него уставился, он недобро прищурился, я поспешно отвернулся и встал. Перед глазами все плыло, голова кружилась. Я присел на край койки и обхватил голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Я пытался убедить себя, что мысли путаются от удара о перекладину, но прекрасно понимал: добрая половина этой сумятицы вызвана тем, что я узнал о Фудзимии. С ума сойти можно.

Ран запихал коробку обратно под кровать. Звук показался таким громким, что я зажмурился и застонал.

- С тобой все в порядке? – Просто вопрос, никакого сочувствия в голосе.

Я заставил себя открыть глаза и взглянуть на Фудзимию. Он смотрел на меня спокойным, безразличным взглядом. Я кивнул и снова схватился руками за голову.

- Да, все нормально.

- Ты уверен? У тебя лицо горит. Вдруг это сотрясение.

Я покраснел еще сильнее, понимая, в чем настоящая причина моего поведения.

- Ничего страшного. Просто душно. Я, пожалуй, лягу спать.

Он пожал плечами и залез на свою полку.

- Как скажешь. Просто жаль будет, если ты сегодня же умрешь от сотрясения, так и не побывав в бою.

«Ага, и ты не сможешь списать мою смерть на свое проклятие», - подумал я. Вслух я этого не сказал, и слава Богу. Не понимаю, как мне это вообще в голову пришло.

Я еще несколько минут сидел на краю койки, слушая шелест переворачиваемых страниц, доносившийся сверху. Потом лег на спину и закинул руки за голову. После некоторого раздумья я решился заговорить:

- Фудзимия?

Шорох страниц прекратился.

- Что?

- Я хотел тебе сказать, что, пожалуй, понимаю твои чувства. И мне все равно, что я могу здесь погибнуть.

- ...

- Мне, в общем-то, незачем жить, поэтому я здесь и оказался. Я помню, ты сказал, что ничего не хочешь обо мне знать. Я просто решил предупредить, что не слишком дорожу своей жизнью. Так что не переживай, если я умру.

Он некоторое время молчал, потом снова перевернул страницу.

- Я и не собирался.

Я улыбнулся, несмотря на головную боль. Интересно, каким Фудзимия был раньше?

- Вот и хорошо, что мы сразу обо всем договорились.

Я так и уснул в одежде. Никто не укрыл меня ночью одеялом. Да я и не рассчитывал.

* * * * * *

Резкий автомобильный гудок возвращает меня в реальность, и я поспешно отсупаю на тротуар. В ту же секунду машина проносится мимо меня, и я понимаю, что чудом избежал смерти. Вместо этого я получаю оскорбление: меня обливают грязной водой из лужи. Банзай заливается яростным лаем.

Я трясу головой, пытаясь сконцентрироваться. Постепенно туман рассеивается, и перед глазами появляются светофоры, фонарные столбы, дорожные знаки и проезжая часть. Снова трясу головой, отхожу подальше от края тротуара и глажу по голове пса, стараясь успокоить. Он скулит и лижет мне руку. Наверное, надо было принять третью таблетку. Но сейчас уже поздно об этом думать.

- Пойдем, Банзай, - бормочу я и иду дальше, плотнее запахивая куртку. Повожу рукой по лицу, пытаясь стереть хоть часть грязи, которой окатила меня машина.

До магазина совсем недалеко, десять минуть прогулочным шагом. Я работаю в этой бакалейной лавке уже почти два года. Больших денег работа не приносит, но это не страшно, я ведь ежемесячно получаю государственное пособие. К тому же, нам с Банзаем и Котом много не надо. Вот если бы приходилось самому платить за лекарства, пришлось бы действительно туго. Не приведи Господь.

Мы с псом огибаем здание и заходим внутрь с черного хода. Дверь за мной захлопывается. Вешаю куртку на крючок и снимаю с вешалки один из фартуков. Банзай тем временем проходит вперед, сворачивает за ящики, которые стоят здесь уже неизвестно сколько времени, и укадывается на свою подстилку. Я иду следом и заглядываю в темную кладовую. Странно, почему нигде нет света.

- Мери?

Боковым зрением я замечаю в темноте силуэт человека. Внутри меня срабатывает какая-то пружина, я моментально напрягаюсь, дыхание учащается. Человек поворачивается и идет прямо на меня. Умом я понимаю, что никакой опасности нет, но... Все-таки надо было принять еще одну таблетку.

Луч света бьет мне в лицо, и я, чуть не вскрикнув, закрываю глаза рукой и оседаю на пол. Луч следует за мной.

- Кенни? Это ты? – раздается низкий женский голос.

Я резко выдыхаю и прихожу в себя. Поднимаю голову и, часто моргая, пытаюсь разлядеть ее лицо.

- Господи, женщина, не смей меня так пугать! Мне сразу в голову черт знает что лезет! – с облегчением говорю я.

- Это я тебя пугаю? Я вообще подумала, что это вор в магазин забрался. Ты чего так рано?

- Какой, к черту, вор, Мери! Я и пса с собой привел. Ну кто, кроме меня, мог к тебе прийти?

- Ой, пса-то я не заметила. Ладно, хватит уже на полу сидеть. Вставай, поможешь с электрощитком. Опять свет выключился. Наверное, пробки вылетели, - ворчит она, отводя фонарик в сторону.

Я поднимаюсь на ноги, повязываю фартук и иду вперед, пока не натыкаюсь на Мери. Приятно в кромешной тьме почувствовать человеческое тепло.

- Ты смотри, руки не распускай, - ворчит Мери.

Я смеюсь:

- Какие руки, Мер! Ты же мне, как мать.

- Кстати о матери, - подхватывает она, отодвигаясь. Ну вот, началось. – Она звонила сегодня в пять утра. Я сказала ей, что магазин открывается в десять, и что нормальные люди спят до восьми. И чтобы в следующий раз, когда ей захочется поболтать в пять утра, она званила тебе домой. Не понимаю, о чем она думает. Кен, позвонил бы ты ей, право слово. А то мне уже кажется, за эти два года я разговаривала с ней чаще, чем ты.

Я вздыхаю.

- Так оно и есть, Мер. Я не звонил ей с тех пор, как вернулся из Вьетнама.

Я слышу, как она останавливается и вздыхает в темноте.

- Зря ты так, Кен. Я знаю, каково лишиться ребенка из-за этой проклятой войны. Не заставляй свою мать переживать то же самое, при живом-то сыне.

Мне хочется раствоиться в темноте.

- Война здесь не при чем, Мер. Мать лишилась меня гораздо раньше.

Свет фонарика снова бьет мне в глаза, и Мери большой, крепкой рукой отводит мне волосы со лба.

- Ох, Кенни. Ты еще слишком молод, чтобы разочароваться в людях. Не надо так. Позвони матери. И перестань есть таблетки, которыми тебя пичкает доктор Крейг, - вдруг взрывается она и несильно бьет меня по лбу.

Рассмеявшись, я делаю шаг назад, уклоняясь от ее руки:

- Ладно, ладно.

Она убирает фонарик, поворачивается и бредет дальше.

- Ну, да, как будто ты меня послушаешь. Молодые никогда не слушают тех, кто старше и мудрее. Зачем? Они и так все знают лучше всех.

Мери находит электрощиток и включает свет. Я зажмуриваюсь. Жалобные завывания ламп дневного света сливают в один сплошной гул. Поморщившись, я заставляю себя открыть глаза и оглядеть кладовую. Сколько коробок! Новая партия товара, которую надо распаковывать. Я вздыхаю и перевожу взгляд на Мери, которая с видом победителя стоит рядом с распределительным щитком. Она высокая и крепкая. Изящной ее не назовешь, но у нее доброе сердце, и она довольно симпатичная. По крайней мере, думаю, она была симпатичной в молодости. Сейчас ей примерно столько же, сколько моей матери, и в рыжих волосах уже видны седые прядки.

Мери широко улыбается:

- Кен, какой ты молодец, что пришел пораньше. Может, сразу и начнешь распаковывать? А то еще надо успеть разложить все это по полкам. А я пока пойду, разберусь с кассой. Кен, сынок, ты хорошо себя чувствуешь? – вдруг спрашивает она, подходя ближе. - Ты сегодня какой-то бледный.

Я вспоминаю про машину, которая меня чуть не сбила, про фотографию в бумажнике и про таблетки.

- Да нет, все в порядке. Просто немного не выспался.

Она качает головой:

- Нельзя так перенапрягаться. Если ты себя плохо чувствуешь, позвонил бы и не приходил на работу.

Терпеть не могу, когда она на меня смотрит так, будто все понимает. Сын Мери погиб во Вьетнаме. Я не был с ним знаком, как, впрочем, и с кучей других ребят, погибших на войне. Ей так и не сообщили, что произошло, только прислали короткое уведомление, что парень погиб, исполняя свой долг. Командование часто так поступало, когда пыталось скрыть собствнные ошики, или когда солдаты погибали под огнем «дружественных вьентамских подразделений». Похоже, я в некоторой степени заменил Мери сына, у нее появился человек, о котором можно заботиться. Я ей очень благодарен за помощь и поддержку, но иногда это утомляет.

Мери качает головой и уходит из кладовой. Я отворачиваюсь и берусь за первую коробку, котору нужно распаковать. Овощи. Откуда-то издалека раздается звук сирены, он катится по улицам, сворачивает в переулки и наконец находит меня в подсобке магазина. Звук немного меняется, и я вспоминаю о малыше. Малыш. Я должен помнить.

Тогда все тоже началось с сирен.

* * * * * *

Прошло несколько недель с того момента, как я прибыл на базу Панг Нуан. Несколько недель мы сидели в напряженном ожидании, а заданий все не было и не было. В боевых действиях наступил перерыв, не надо было доставлять отряды десантников на передовую, не надо было забирать раненых с поля боя. Шу объяснил, что это нормально – то пусто, то густо. В сезон дождей мы могли оказаться запертыми на базе на несколько месяцев, дождь нагонял на всех такую тоску и уныние, что бои стихали – никому ничего не хотелось делать.

Вынужденное безделье мне уже порядком поднадоело. Кроме Шульдиха, Фарфарелло и лейтенанта со мной никто не общался, видимо, ожидая, что я и так погибну в первом же бою. Меня это не беспокоило. Я с удовольствием проводил дни в одиночестве, размышляя о том, что я узнал о Фудзимии, и о том, какое влияние это может оказать на меня. Какое влияние может оказать на меня он сам. Что–то в нем такое было, раз я ни о чем другом не мог думать.

Однако в тот день отдых кончился. Мы проснулись под вой сирены. Сигнал тревоги. Все по местам. Не успел я понять, что случилось, как уже в полной боевой готовности несся к вертолетным ангарам. Фудзимия бежал рядом, Шульдих и Фарфарелло – чуть впереди. В главном ангаре нас ждал Кудо, он собрал 326-ю роту вокруг себя и начал раздавать задания.

- У нас срочная спасательная операция. Несколько пехотных подразделений попали под обстрел снайперов Вьетконга(2) в двухстах километрах отсюда. Координаты получите в вертолете. Эти отряды выполняли боевого задание и ползали по джунглям уже месяц. Надо ли говорить, что они не в лучшей форме. Сегодня утром они напоролись на засаду вьетконговцев. Сверху поступило распоряжение: эвакуировать всех, кто еще жив. Действуйте с особой осторожностью. Местность там болотистая, джунгли густые, так что найти прощадку для посадки будет непросто. Стрелки, вам придется выложиться на все сто, вьетконговские снайперы не лыком шиты. Это все. Кто главный пилот, а кто помощник, вы знаете. По машинам, и доставьте ребят на базу.

326-я дружно отсалютовала и гаркнула: «Есть!» Все тут же бросились рассажиться по машинам.

- Хидака, Шу, задержитесь, - крикнул Кудо.

Мы переглянулись и подошли к нему.

- Сэр, - сказали мы одновременно.

Кудо ткнул в меня пальцем:

- Это твой первый вылет. Летать над джунглями под обстрелом не то же самое, что летать на учебной базе в какой-нибудь американской глубинке. Держись за Шульдихом и все время оставайся на связи. Если быстро освоишься, можешь действовать самостоятельно, но для первого раза лучше просто смотреть и учиться. Это все. И не рискуйте понапрасну. Вы оба.

Мы взяли под козырек и направились к своим вертолетам. Фарф и Фудзимия пошли следом.

- Присмотри за ним, Ран, - услышал я голос лейтенанта. – Я хочу, чтобы он вернулся живым.

- Хорошо.

Я оглянулся на Фудзимию, и, к моему удивлению, он тоже взглянул на меня и растерянно улыбнулся. Впрочем, улыбка исчезла так быстро, что я засомневался, не привидилось ли мне, но все равно почему-то стало легче.

Я занял свое место в вертолете, надел шлем и нашел нужную частоту. В наушниках тут же зазвучал голос лейтенанта Кудо – он делал перекличку.

- Трикстер?

- Готов!

- Джонсон?

- Готов!

- Рябчик?

- Готов, сэр.

- Шульдих?

- Мальчики, с вами я – всегда готов!

- Да, мы уже в курсе. – Даже я захихикал. – Хидака?

Я огляделся и понял, что не готов.

- Нет второго пилота, сэр.

- Какого хрена? У нас времени в обрез! – Было слышно, как лейтенант ругается с кем-то на том конце провода. Вдруг кто-то запрыгнул в вертолет и, задыхаясь, плюхнулся в кресло рядом со мной.

- Свонни, - недовольно поприветствовал я.

- Извини, Хидака. Я перепутал. Я твой второй пилот.

- Лейтенант Кудо? Я готов. Свонни только что появился, - сообщил я в микрофон.

- Наконец-то! Значит, все на местах. Примите координаты...

Мы вылетели с базы, я старался держаться справа от Шульдиха. Каждый раз, когда я поглядывал на его вертолет, видел в проеме люка Фарфарелло, который корчил нам рожи. Я подумал о своем стрелке и украдкой бросил взгляд на Рана. Он сидел на корточках за установленным рядом с люком пулеметом, положив одну руку на ствол, а другой опираясь о колено. Удивительно, насколько естественно он смотрелся, как будто самое обычное дело – вот так сидеть за пулеметом и ждать повода пострелять косоглазых. Он пристально разглядывал верхушки проплывавших внизу деревьев и время от времени выпускал по ним короткую очередь. Я заметил, что так же поступали и на других вертолетах: не то стреляли по чему-то подозрительному, не то просто отпугивали потенциального противника.

- Вот мы и на месте. Осторожно, не подлетай к очагам возгорания, - раздался в наушниках голос Шульдиха.

Я посмотрел вперед, на бесконечные джунгли и болота, и мне показалось, что они полностью объяты пламенем. На самом деле, кое-где горели небольшие костры, вспыхнувшие от попадания снарядов, но мне, еще совсем неопытному и неискушенному в таких делах, казалось, что мы спускаемся впрямо в ад. Небо моментально почернело, и стало нечем дышать от дыма и паров горящего напалма.

- Спустись пониже и лети медленно. Ищи место для посадки. Можешь садиться прямо на толпу людей, ничего страшного, разбегутся. Главное, не проколи бензобак о какую-нибудь хрень, торчащую из земли. Бывали такие случаи, сам видел. Если площадка кажется идеальной, не садись – все не то, чем кажется. Помни, что кругом полно вьетконговцев. – Шульдих отключил радио, и я почувствовал себя брошенным.

Свонни выглянул в боковой иллюминатор и стал подыскивать площадку. От рева винтов и непрерывной стрельбы можно было оглохнуть. Через несколько секунд я сообразил, что стреляют из нашего вертолета, и оглянулся на Рана – он залег за пулеметом и стрелял по деревьям, очередь за очередью. От дыма у меня начала кружиться голова.

Внезапно в зарослях слева грянул взрыв, в небо взвились языки пламени и осколки, и наш вертолет закрутило, как игрушечный кораблик в водовороте. Ран издал какой-то неопределенный звук, когда его впечатало в переборку. Оставалось только надеяться, что его не придавит пулеметом. Мы со Свонни пытались выровнять вертолет, который мотало из стороны в сторону. Наконец нам это удалось, мы спустились к самым верхушкам деревьев и продолжили поиски площадки. С меня градом катил пот, ладони стали липкими. Внизу под нами бегали люди, размахивали руками и кричали, но я не мог к ним спуститься. Надо было сначала найти подходящее место для посадки. Ведь должно же оно где-то быть среди всех этих зарослей и грязи!

- Есть! Есть! – закричал Свонни, указывая куда-то в сторону. – Вон там есть место. Не фонтан, конечно, но лучше все равно не найти. Давай туда, Хидака.

- Понял.

Пока я направлял капризную машину к просвету, который лишь с большой натяжкой можно было назвать поляной, Фудзимия строчил из пулемета так, как будто в этом был смысл его жизни. Не сбиваясь с ровного, четкого ритма, он выпускал очередь за оредью, очищая территорию, не давая вьетконговцем подойти слишком близко. Ему придется прикрывать нас, пока мы будем грузить раненых. Интересно, почему на этот чертов вертолет не поставили больше пулеметов?

Мы приземлились и стали ждать, что будет дальше. Я встревоженно поглядывал на Свонни, который сидел, затаив дыхание.

Не сводя глаз с зарослей, Фудзимия жестом подозвал нас. Свонни подполз к нему на четвереньках, и я последовал за ним, стаскивая с головы шлем.

- Ну, что скажешь? – громко спросил Свонни.

- Они скоро появятся. И приведут за собой «чарли»(3), - отозвался Фудзимия.

- Может, сигнальную ракету пустить? – продложил Свонни.

- И объявить всем джунглям, где мы, - сказал я. – Не стоит. А то «чарли» придут раньше наших.

Фудзимия кивнул:

- Пилот прав. Подождем. И подготовьтесь в погрузке раненых. Подозреваю, что их будет немало.

Ран на всякий случай выпустил еще пару очередей. Мы со Свонни заняли свои места и замерли в ожидании.

Ждать долго не пришлось. Сначала мы услышали их приближение: крики, стоны, выстрелы из винтовок., - а потом из-за деревьев слева от нас вышли солдаты и, казалось, принесли с собой целую тучу дыма.

Первым до вертолета добежал запыхавшийся парень в рваной, испачканной кровью форме.

- Слава Богу, мы вас нашли! Или это вы нас нашли. У нас много тяжело раненых, и у нас на хвосте «чарли».

- Да залезай же! – рявкнул Ран и затащил его на борт.

Неподалеку грянул еще один взрыв, и через секунду вертолет был окружен морем тянущихся, окровавленных рук, криками и стонами. Я чувствавал себя, как какой-нибудь Иисус Христос посреди храма. Десятки страждущих тянулись ко мне со всех сторон, я протягивал руки им навстречу и помогал забраться внутрь. Мимо меня пронесли бьющегося в судорогах солдата, его друг залез следом, подхватил окровавленное тело на руки и прижал к себе.

- Держись, Холливуд! Мы везем тебя домой. Теперь все хорошо. Прорвемся, дружище! – исступленно кричал он.

- Ага... Прорве...

По телу солдата прошла последняя судорога, в горле у него заклокотало, и изо рта хлынул поток темной, почти черной крови. Его друг, отчаянно всхлипывая, принялся звать его по имени. Кто-то из стоявших снаружи потянул тело к себе:

- Ему уже ничем не поможешь. Брось его, дай место живым!

Солдат закричал и судорожно вцепился в окровавленное тело, не переставая всхлипывать и звать друга. Наконец, с помощью нескольких человек удалось вырвать у него из рук тело погибшего и отбросить обратно в джунгли. Я в ужасе наблюдал за происходящим, автоматически помогая очередному раненому подяться на борт.

Мимо пронесли еще одного солдата, который буквально захлебывался криком. У него не было обеих ног, там, где в тело попала шрапнель, свисали только окровавленные лохмотья кожи. Какой-то рослый негр подхватил раненого, отнес в глубь вертолета и попытался успокоить, но тот не унимался. Он так и кричал, не переставая, всю дорогу до базы. Его крик до сих пор звучит у меня в ушах.

Вертолет был уже набит до отказа, окровавленные и израненные тела больше некуда было складывать. Я направился к своему креслу, как вдруг кто-то всполошился:

- А где наш малыш? Малыш, ты здесь?

Никто не ответил, только безногий продолжал кричать, да всхлипывал человек, у которого только что на руках умер друг.

- Мы без малыша не полетим, - заявил солдат и направился к выходу.

Свонни оглянулся со своего места:

- Мы не можем ждать! Места и так не осталось. Вы сами сказали, что за вами идут «чарли», у нас нет времени!

- Я без малыша не полечу! Можете меня здесь бросить, но я должен за ним вернуться, - отрезал солдат, разозлившись. Потом повернулся и с мольбой посмотрел на меня. – Ну, хотя бы две минуты, браток? Если за это время не вернусь, можете меня бросить. Я должен найти малыша. Ведь он же наш талисман, черт подери!

Остальные согласно закивали. Безногий продолжал кричать, а тот, что всхлипывал, зарыдал в голос.

Я посмотрел на Свонни. Потом на Рана. Тот отвел глаза:

- Твой вертолет, тебе решать.

Чем дольше мы думали, тем больше теряли времени:

- Давай, только быстро. Мы подождем. Ран, прикрой его.

Солдат кивнул, спрыгнул на землю и исчез в дыму.

Время тянулось невыносимо медленно. От запаха крови, пота и страха меня подташнивало. Воздух был полон дыма и еще какой-то гадости, от которой слезились глаза. Я изо всех сил старался не обращать внимния на крики раненого в хвосте вертолета, но получалось с трудом. Видимо, не только у меня.

- Господи, я так больше не могу! Заткните же его, кто-нибудь! Если он не замолчит, я его пристрелю, - закричал страшно худой солдат и попытался пробраться через тела раненых к безногому.

- А ну сядь на место, Адамс! Ты что, рехнулся? Никто никого не пристрелит. Сядь и успокойся, а то выкину на хрен из вертолета!

- Пусть он замолчит! – не унимался Адамс. – Я так больше не могу!

- Заткнитесь, вы все! – не выдержал я. – Я собственных мыслей не слышу. Вместо того, чтобы ругаться, лучше бы следили за лесом. Заткнитесь, ради Бога!

Ран сверкнул на меня глазами, но я не обратил внимания, подался вперед и попытался разглядеть что-нибудь в густом дыму. И вдруг в черном мареве действительно показался силуэт. Я завел мотор, готовясь к взлету. От движения винтов дым отступил, как воды Красного моря перед Моисеем. Солдат, который пару минут назад исчез в джунглях, бегом возвращался обрано, неся кого-то на плече.

Подбежав к вертолету, он сгрузил свою ношу, и пять пар рук потянулись к ней, бережно подхватывая и передавая тело. Я мельком взглянул на вновь прибывшего и отметил, что одна нога у него залита кровью. И, похоже, он ранен в живот. «Все напрасно», - подумал я. Этот проклятый малыш все равно не выживет.

- Малыш, ты меня слышишь? – позвал солдат, который принес его к вертолету.

- Да. Слышу. Джеф, - прозвучал в ответ на удивление бодрый и очень молодой голос.

- Держись, малыш. Ты ведь справишься, да?

- Конечно. Проще. Простого.

- Вот и молодец. Ничего, прорвемся.

Я запустил винты на полную мощность, и мы взлетели. Едва мы поднялись до верхушек деревьев, как на поляну высыпало несколько вьетконговцев в черной форме. Они успели сделать лишь пару выстрелов – Ран расстрелял всех до единого. Я еще никогда не видел, как умирают от пулеметной очереди. И не думал, что кровь может так выглядеть. Как алая лента, развевающаяся на ветру.

Я запел во весь голос «Rocky Raccoon»(4), чтобы заглушить крики из хвоста вертолета, эхом отдававшиеся у меня в сознании, и повернул к дому.

Я хочу держать тебя за руку

Я ничего не видел и не чувствовал. От собственного пения гудело в ушах, а весь мир превратился в одно сине-зеленое пятно. Я задыхался и еле успевал стирать пот, чтобы он не заливал глаза. Вдалеке кто-то кричал. Вдалеке кто-то всхлипывал. Вдалеке кто-то раскачивался из стороны в сторону, прижав к себе малыша, и повторял, как заклинание: «Прорвемся, прорвемся, прорвемся, прорвемся...»

Наверное, я застонал. Наверное, среди всего этого бормотания, криков и всхлипов мне удалось вспомнить о собственном голосе и застонать.

- Черт, Хидака, ты не в себе. Отдохни, - резко сказал Свонни, толкая меня в грудь. – Давай я поведу.

- Это... это из-за дыма, - еле выдохнул я. – Слишком много... дыма. Глаза щиплет.

- Конечно, конечно. Это пары напалма. Со временем привыкнешь, а пока расслабься. В первый раз всегда тяжело. Посиди, отдохни.

Я не хотел отдыхать. Я хотел отвезти всех домой. Хотел поскорее доставить малыша на базу, в медчасть. Хотел сделать что-нибудь для кричащего солдата, чтобы он замолчал. Хотел вернуть плачущему парню его погибшего друга. Я не хотел, чтобы Ран Фудзимия видел, как у меня едет крыша. Не хотел быть таким слабаком.

- Нет, все нормально. Я справлюсь, - слабо возразил я и попытался покачать головой.

Свонни встряхнул меня, заставляя откинуться на спинку кресла, и стащил с меня шлем.

- Сядь и успокойся, черт возьми! От тебя зависит жизнь пассажиров, а ты не в том состоянии, чтобы вести вертолет. Дальше я поведу.

Я хотел возразить, но голос меня не слушался.

- Он прав, Хидака. Отдай Свонни штурвал. Я не хочу потерять пилота из-за того, что у него приступ мазохизма, - проворчал Фудзимия.

Я закрыл глаза, откинулся на спинку кресла и стал ждать.

По аэродрому носились толпы кричащих людей, которые старались чем-нибудь помочь. Санитары с носилками сновали между вертолетами и уносили в лазарет все новых и новых раненых. При этом расходовали невероятное количество морфия (1). Я сидел в своем кресле, слушал, как разгружают мой вертолет, как Фудзимия помогает раненым сойти на землю и объясняет, где санчасть, но не мог даже пошевелиться.

От этого гама и беготни у меня еще сильнее кружилась голова. В воздух поднялось несколько вертолетов. Второй заход. От одной мысли о том, что снова придется лететь в этот ад, я начал задыхаться, и меня трясло крупной дрожью.

Кто-то положил мне руку на плечо, и я подпрыгнул чуть не до потолка. Рука сжалась, удерживая меня на месте.

- Хидака, выходи из вертолета. Мы больше не полетим, - сообщил спокойный голос Фудзимии.

Я повернулся и посмотрел ему в глаза. Догадался ли он, насколько я напуган? В любом случае, виду он не подал. Я тупо кивнул, поднялся и направился к выходу. Тут-то я и почувствовал запах. Кровь. Весь пол был залит густой темной кровью. У меня поплыло перед глазами, я бросился к люку и спрыгнул на землю. На траве тоже поблескивали пятна крови, и я почувствовал, как от желудка к горлу поднимается жгучая волна.

Пошатываясь, я сделал несколько шагов, ноги подгибались. Вдруг в памяти возник солдат со льющейся изо рта кровью, и я не выдержал. Схватившись за живот, я упал на колени, и меня стошнило.

- Хидака! – Этого я не ожидал: Фудзимия вдруг оказался рядом со мной, взял за плечи, поддерживая и помогая подняться.

С трудом переводя дыхание, я подался вперед и уткнулся лбом в землю. Мокрые волосы липли к лицу.

- Господи, Фудзимия... Ох... Боже милостивый... – прохрипел я. – Что же это... Я... Я не могу... О, черт... – Сам того не замечая, я начал всхлипывать. Боль и горечь, которые я так долго сдерживал, вырвались наружу, меня начало трясти, как в ознобе, и слезы потекли по щекам.

- Хидака, ради Бога, возьми себя в руки, - ворчал Фудзимия, но при этом продолжал бережно и терпеливо придерживать меня за плечи. Мне даже показалось, что он слегка похлопал меня по спине, но я мог и ошибаться. Я в этот момент вообще плохо соображал. Наконец я позволил Фудзимии поднять меня на ноги и увести с аэродрома, подальше от умирающих и гула вертолетных винтов. Только когда я упал на свою койку, все еще всхлипывая, я понял, что мы, оказывается, шли к бараку. Я и не заметил.

Я зажмурился, пытаясь сдержать слезы. Хотелось успокоиться, чтобы меня перестало трясти, и чтобы перед глазами больше не мелькали лица раненых и потоки крови, но ничего не получалось. Я почувствовал, что Фудзимия склонился надо мной. Интересно, что было с ним после первого вылета, после того, как он впервые убил человека. А еще интереснее, что было с его любовником, Юуси. Как он чувствовал себя после всех этих ужасов? Может, Ран так же тащил его в барак? Почему-то эти мысли не давали мне покоя.

- Как ты сюда попал, Хидака? – прошипел Фудзимия. Я не мог ответить, только молча глотал слезы. – Таким, как ты, здесь нечего делать. Как тебя вообще сюда пустили? Какого хрена ты делаешь во Вьетнаме?

Какая ирония! Я не выдержал, и рассмеялся:

- Ты же не хочешь ничего знать, - прошептал я.

Он презрительно фыркнул и ушел. Звук его шагов еще долго звучал у меня в ушах. Лучше звук шагов, чем крики.

Не знаю, как долго я проспал, наверное, несколько часов. Когда я проснулся, был уже вечер. Я чувствовал себя слабым, но уже не таким измотанным. Неподалеку кто-то разговаривал, звучала музыка. Я открыл глаза, поднялся на локтях и огляделся. У соседней койки сгрудились солдаты - болтали с Шульдихом и Фарфарелло. Музыка доносилась из маленького радиоприемника, стоящего на полу.

Песня закончилась.

- Добрый вечер всем нашим парням, где бы вы ни были: на поле боя, на базе или в госпитале. Вы слушаете радио Либерти Ливингстон на 118-й армейской частоте при поддержке американского радио КВИК 88,8. До самого отбоя мы будем радовать вас мелодиями из далекого дома, из страны мира и демократии. В начале следующего часа - отчет о погибших за сегодняшний день, а пока давайте послушаем группу «The Mamas and the Papas».

Я растерялся – не мог решить, как относиться к тому, чтобы послушать «The Mamas and the Papas» прежде, чем зачитают официальный список погибших за сегодняшний день. Но остальных это явно не беспокоило. Впрочем, остальные, похоже, вообще не слушали радио. Я прочистил горло и сел, опустив ноги на пол.

- Гляньте, япошка проснулся! – с сарказмом прокомментировал Джей. Я грозно посмотрел на него, но он только хихикнул, подошел ко мне и облокотился о верхнюю койку. Я поднял на него глаза, и он ухмыльнулся мне в ответ. Взгляд у него был пронзительный, и в то же время бессмысленный. Я вспомнил, что лейтенант Кудо назвал Фарфарелло сумасшедшим, и подумал, что, возможно, он прав. – Нелегко пришлось, да? Я понимаю, кровь, дым, крики... Так и с ума сойти недолго.

- Отвали, падди (2), - проворчал Шульдих, также подходя к моей койке. Он несильно толкнул Фарфа в грудь. - Нечего новичку мозги компостировать.

- Я мозги не компостирую, я правду говорю, колбасник поганый, - огрызнулся Фарфарелло и тихо засмеялся.

Шульдих оставил это замечание без внимания, повернулся ко мне и улыбнулся своей фирменной улыбкой.

- Ну что, новичок, оклемался? Я тебе жратвы за ужином отложил. Кудо велел тебя не будить, так что радуйся. Но на вторую поблажку можешь не рассчитывать. Не расстраивайся, у многих после первого вылета нервы сдают. Я-то сам немало грузовым перевозчиком работал, и то на первом боевом вылете растерялся. Ничего, привыкнешь. Есть хочешь?

Я вдруг понял, что действительно очень хочу есть. При этой мысли желудок заныл, и снова стало подташнивать.

- Умираю с голоду, - тихо сказал я.

Джей хрипло расхохотался и хлопнул меня по плечу:

- Ну, еще бы! Ты же со своим завтраком на аэродроме распрощался.

Шу тоже улыбнулся и растрепал мне волосы.

- Ничего, парень, со всяким может случиться, не переживай. Может, в следующий раз просто в обморок грохнешься. А в третий отделаешься легкой головной болью. Немного практики, и так привыкнешь – с завязанными глазами летать сможешь. Если доживешь, конечно.

Я посмотрел на него и поднялся.

- Ну, спасибо.

- Я ж только правду говорю, Хидака. В общем, если хочешь поужинать, твоя порция в лазарете.

- В лазарете?

- Ага. Столовую закрыли пару часов назад, и Кудо велел отнести твой ужин в лазарет. Все равно он хотел, чтобы тебя осмотрел врач, так что можно сразу убить двух зайцев: придешь за едой, от осмотра не отвертишься. Лейтенант у нас жутко умный. По крайней мере, он сам так считает.

- И кто же должен меня осмотреть? – спросил я, потирая лоб.

Шульдих только пожал плечами:.

- Не знаю. Кудо всегда отправляет на осмотр тех, кому стало плохо на вылете. Просто чтобы проверить, что у них нет никаких отклонений, и что у них крыша не поехала. Он ведь не зря зам по личному составу, он о подчиненных заботится.

Мы постояли немного молча, размышляя о лейтенанте. Потом я кивнул Шульдиху и его подпевале и, не говоря ни слова, вышел из барака. Задумавшись, я брел к медчасти. Много ли там сейчас народу? Оставили ли тех раненых, что мы привезли, у нас на базе или отправили дальше, в крупные госпитали? Скорее всего, отправили дальше, в нашем лазарете не было места для такого количества пациентов.

По дороге мне встретился Фудзимия. Он откуда-то возвращался, и мне показалось, что он ходил поговорить с лейтенантом Кудо. Когда мы поравнялись, я его окликнул:

- Эй, Фудзимия!

Он остановился и повернулся ко мне.

- Ты наконец проснулся, - констатировал он.

Я виновато улыбнулся и покачал головой:

- Ага. Похоже, утром я совсем расклеился. После всего увиденного... Ну... в общем... спасибо, что позаботился обо мне.

На секунду он, кажется, растерялся, но тут же отвернулся, так что я не мог видеть его лица. Он пожал плечами и, когда снова повернулся ко мне, на его лице было обычное отсутствующее выражение.

- Не за что меня благодарить. На аэродроме и так был бардак, только тебя там не хватало.

Я кивнул. Странно, как я мог рассчитывать на что-то другое?

- Ты знаешь, как подбодрить человека. Спасибо. Очень тронут твоим сочувствием, - ответил я с сарказмом и отвернулся, испытывая крайнее отвращение. По отношению к нему или к самому себе – этого я не мог определить.

Я уже собирался уйти, как вдруг он заговорил.

- Хидака, я не обязан с тобой нянчиться. Не можешь справиться со своими нервами, нечего здесь делать. На вылетах от тебя зависят жизни многих людей.

Я вдруг разозлился. Какое он имеет право указывать мне, что и как делать? Он ничего обо мне не знает. Он не знает, почему я оказался во Вьетнаме. Он сразу заявил, что и не хочет ничего знать, так какого хрена он смеет меня осуждать?

Повинуясь внезапному желанию, я повернулся и показал ему средний палец. На секунду задержался, чтобы увидеть выражение его лица, потом повернулся и ушел, не говоря ни слова.

До чего же это было приятно. Я понимал, что это глупость и радоваться тут нечему, но настроение сразу заметно поднялось.

Медицинская часть находилась в большом квадратном здании с бетонными стенами и жестяной крышей. Внутри оно выглядело так же уродливо, как и снаружи. Ряды больничных коек выстроились сразу за приемным покоем. В глубине были оборудованы две операционные, отделенные от общего зала ширмами. На базе было три хирурга и пять медсестер – достаточно для того, чтобы оказать первую помощь, прежде чем раненых отправят в крупный госпиталь.

Я рывком открыл тяжелую металлическую дверь, вошел и остановился перед столом дежурного. Обе медсестры – Мэнкс Хантингтон и Шейла Бирман – подняли на меня глаза и улыбнулись. Собственно, они были единственными женщинами на базе, все остальные сотрудники медчасти были мужчинами.

Обе женщины были очень красивы. Мэнкс явно нравилось привлекать внимание. У нее были вызывающе рыжие волосы и немного грубоватая манера общения, но с ней можно было весело поболтать и пошутить. Шейла, или точнее, миссис Бирман, была более сдержанной. В свои 23 она уже овдовела, ее муж погиб за два года до моего прибытия во Вьетнам. В память о нем молодая вдова решила присоединилась к Красному Кресту. Она не допускала, чтобы ее называли по имени, и требовала, чтобы к ней обращались не иначе как миссис Бирман. Или просто Бирман, если вы были с ней в хороших отношениях.

- Привет, пилот! За ужином пришел? – поддразнила Мэнкс.

Я кивнул:

- Мне сказали, что мою порцию отнесли сюда.

- Верно. Но у нас четкие указания: перед ужином мы должны тебя тщательно осмотреть, - снова подмигнула Мэнкс.

Я обреченно вздохнул:

- Как скажете. Только учтите, я голоден и за себя не ручаюсь.

- Обещаешь? – хихикнула Мэнкс и толкнула Бирман локтем.

Миссис Бирман посмотрела на нее осуждающе:

- Мэнкс, ты хоть иногда думаешь о чем-нибудь, кроме постели?

- Конечно, - усмехнулась Мэнкс. – Когда игривое настроение, и хочется поэкспериментировать.

Бирман вздохнула, встала и разгладила складки на юбке. Прежде чем провести меня в палату, она снисходительно потрепала Мэнкс по голове:

- Давай ты закончишь разбирать записи, а я пока осмотрю рядового Хидаку.

Мэнкс опять захихикала:

- Вечно ты себе все самое интересное оставляешь.

Я покачал головой и пошел вслед за миссис Бирман к рядам больничных коек. Несколько раненых слабо застонали. От этого звука у меня волосы встали дыбом, но Бирман даже бровью не повела. Она указала мне на ширму, закрывавшую угол зала.

- Садитесь на стол, рядовой.

- Да, мэм.

Она усмехнулась и подтолкнула меня за ширму. Я уселся на стол, а она достала шпатель:

- Скажите «А».

Я послушно открыл рот и высунул язык. Бирман проделала все необходимые процедуры, посмотрела горло, проверила пульс и давление. Это заняло всего несколько минут.

- Головокружение и тошнота часто бывают?

- Никогда. Только сегодня утром, - тихо ответил я.

Она покачала головой.

- Это не считается. Вы совершенно здоровы. Нет ни малярии, ни желтой лихорадки, ни других отклонений, которые могут привести к заболеванию. Просто нервное потрясение. Это часто случается на первом вылете. Оторванные конечности и потоки крови – не самое приятное зрелище. Не расстраивайтесь, со временем привыкните, так что. Я выпишу вам лекарство, которое поможет избежать срывов. Его очень многие принимают, так что не думайте, что вам делают персональную поблажку. Это хорошее успокоительное. Поначалу оно вызывает сонливость, зато помогает справиться со стрессом. Главное – не принимайте его перед вылетом, только после.

Я нахмурился:

- А что за успокоительное? – Мне не хотелось принимать таблетки.

- Бензодиазепин (3). Он безвреден. Помогает от бессонницы, стресса и нервного напряжения. Пачками его есть, конечно, не стоит, но для экстренных случаев, когда надо успокоить нервы, довольно хорошее средство. Ну что, будете принимать? – спросила она, заглядывая мне в глаза. Медсестры почему-то всегда действовали на меня успокаивающе.

Я кивнул - не было причин не доверять мнению медика, – спрыгнул со стола и принялся застегивать куртку. Бирман махнула рукой в сторону служебного помещения.

- Лекарство и ваш обед у нас в подсобке. Надеюсь, вы не возражаете против остывшего бифштекса, - усмехнулась она, открывая дверь в маленькую комнатушку, где обычно отдыхали медсестры. Здесь играло радио на той же волне, что и в бараке. Из динамиков звучала песня Beatles, и Мэнкс, подпиливая ногти, негромко подпевала.

- «I wanna hold your haaand... I wanna hold your hand...» (4) Ну так что, он умирает? – поинтересовалась она, когда мы втиснулись в каморку.

- Нет, здоров, как бык. Дам ему упаковку «бензо», и может идти на все четыре стороны, - ответила Бирман, пробралась мимо Мэнкс в дальний угол и принялась рыться в шкафу с лекарствами.

Мэнкс приподняла брови:

- Ну, если ты уверена...

- А что? В чем дело? – резко спросила Бирман, не оборачиваясь.

Мэнкс посмотрела на меня и пожала печами. Я недоуменно приподнял бровь.

- Да ни в чем. Я просто подумала, может, не стоит выписывать бензодиазепин всем подряд? Лекарство дорогое, у многих на него аллергия. К тому же, оно, возможно, вызывает привыкание.

- Привыкание? – переспросил я.

Бирман гневно взглянула на Мэнкс.

- Это не доказано. Мэнкс преувеличивает. Просто не принимайте слишком много. Действительно, у некоторых бывает аллергия на этот препарат, если почувствуете слабость, головокружение и нарушение координации, прекратите принимать. Никакого вреда от этих таблеток не будет. Держите, - сказала она и сунула мне в руку блестящий флакончик из коричневатого стекла.

Я взял бутылочку и повернул к свету. Никаких наклеек на ней не было, а таблетки внутри были маленькими и неприметными. Я тогда еще не подозревал, что именно держу в руках, и как эти безобидные с виду пилюли повлияют на мою жизнь. Не столько во время войны, сколько после.

Сестры уговорили меня остаться и поужинать у них в каморке. Мне было даже немного жаль их: тоскливо, наверное, сидеть здесь вдвоем и слушать стоны раненых. Еда было не особенно вкусной, впрочем, как обычно. Но после ужина я почувствовал себя лучше, и это главное.

- Ладно, пойду, отнесу тарелки в столовую, - сказал я, поднимаясь.

Мэнкс покачала головой:

- Оставь, мы потом отнесем.

- Нет, это неудобно, - возразил я.

Миссис Бирман повернулась ко мне:

- Учитывая, столько народу побывало здесь с утра, лишняя пара тарелок погоды не сделает.

Я улыбнулся и пожал плечами:

- Боюсь, вы правы. Спасибо.

- Не за что, - отозвалась Мэнкс. Я повернулся и вышел из комнаты.

Слова Бирман мне кое о чем напомнили, и я задумался, остался ли малыш, ради которого я рисковал вертолетом, на нашей базе? Да и выжил ли он вообще? Когда его принесли из джунглей, он еле дышал. Я обернулся:

- Послушайте, вы не знаете, есть ли среди больных парнишка, совсем молоденький, невысокого роста? Его привезли вместе с безногим, который все время кричал. У него, кажется, было ранение в ногу. В смысле, у парнишки, а не у безногого. Никого такого не помните?

Мэнкс и Бирман переглянулись.

- Орущего безногого помним, конечно. Ему вкололи каких-то успокоительных, чтобы замолчал, и отправили на север, в другой госпиталь. Страшное дело, - проворчала Мэнкс. – А твой парнишка, похоже, ещё здесь. Доктор Мэдисон с ним целое утро возился. Все оказалось не так плохо, как мы думали – шрапнель попала в ногу, и рваная рана на животе. Жить будет. Думаю, из его подразделения только он здесь и остался. Всех, кто мог держаться на ногах, отправили на транспортную станцию ниже по реке. Они, небось, уже получили новое задание. Бедолаги. – Мэнкс покачала головой и снова принялась подпиливать ногти.

- Понятно, - тихо ответил я.

Бирман пристально посмотрела на меня:

- Он там, в палате, если хотите его навестить. Вы его эвакуировали, да? Правда, парню столько морфия вкололи, что он, наверное, ничего не соображает. Но, если хотите, можете его проведать. Кажется, перед тем, как мы отправили его в операционную, он говорил, что хочет увидеть пилота. Что произошло?

Я пожал плечами:

- Да ничего не произошло. Я задержался на несколько минут, пока какой-то солдат искал «малыша», вот и все. Но я боялся, что парень все равно не выживет.

- Понятно. Ну, можете его навестить.

Я кивнул и закрыл дверь.

Мне показалось, что если я пойду проведать малыша (пусть даже его напичкали морфием), я хоть немного почувствую себя нормальным человеком. Я двинулся вдоль рядов коек. Те, на которых лежали раненные, были отгорожены, и я заглядывал сквозь щели в занавесках, пока не угадал в совсем маленькой фигурке парнишку, который смог живым долететь до базы. Я подошел поближе к койке.

Взглянув на лежащего передо мной человека, я улыбнулся. Солдату не могло быть меньше семнадцати, но во сне он выглядел гораздо моложе. Его светло-русые волосы порядком отросли и закрывали лоб и уши. Малыш спал, поэтому определить, какого цвета у него глаза, было невозможно, но мне почему-то показалось, что они должны быть голубыми. Я постоял немного, думая о том, что этот мальчик чей-то сын, чей-то брат, и что без меня он бы уже умер. Если бы я не подождал несколько минут, малыш, который сейчас так спокойно спал, остался бы погибать в той проклятой дыре, куда мы летали сегодня утром. От этих мыслей мне стало легче – все-таки не зря я приехал во Вьетнам. Даже если я умру завтра же, я буду знать, что хотя бы одному человеку сослужил неплохую службу.

Задумавшись, я непроизвольно протянул руку и положил малышу на лоб. Стоило мне дотронуться до него, как его веки дрогнули, и в ту же секунду я оказался под пристальным взглядом таких огромных васильковых глаз, каких еще никогда в жизни не видел. Взгляд у него был серьезный и задумчивый, но слегка затуманенный сном и морфием. Мне стало неуютно, я поспешно убрал руку и повернулся, чтобы уйти, надеясь, что малыш находится под действием лекарств и не сможет потом вспомнить, что я приходил.

Но в ту же секунду тонкие пальцы цепко схватили меня за запястье, вынуждая остановиться. Я оглянулся через плечо – малыш по-прежнему внимательно на меня смотрел.

- Ты мой пилот?

- Что?

- Ты тот пилот, который согласился меня подождать?

Я кивнул и повернулся к нему. Он потянул меня за руку, и я послушно подошел к кровати. Когда он счел, что я уже достаточно близко, он отпустил мое запястье. Его холодные пальцы переплелись с моими, он слегка сжал их и замер, глядя в никуда.

Я растерялся. Я ведь пришел только проверить, жив малыш или нет, и вот теперь стою тут и держу его за руку. Что делать дальше, я не знал, поэтому так и стоял, не отпуская его пальцы, и ждал, когда он что-нибудь скажет. Я понимал, что его накачали морфием и, наверное, еще кучей других лекарств, и он вряд ли мог говорить связно. Вряд ли он вообще понимал, что взял меня за руку, но мне не хотелось ее отдергивать. Не хотелось уходить и бросать малыша одного. За те несколько секунд, что я стоял у его кровати, я почувствовал себя человеком, чего не было с момента моего приезда на базу.

Наконец он повернул голову и снова взглянул на меня, сжал мои пальцы и улыбнулся:

- Извини. Я хотел поблагодарить тебя, но забыл. Мне что-то вкололи, и теперь в голове такой туман... – он тихо засмеялся и тут же недовольно поморщился. – Хватит хихикать.

Он вздохнул.

- Тебе надо отдохнуть.

Я собрался уходить, но он еще сильнее стиснул мою руку.

- Нет, не надо! – почти закричал он, но спохватился. – Извини... Конечно, у тебя много дел. Я не буду тебя задерживать.

Я успокоился и подошел ближе:

- Да нет у меня никаких дел. Разве что вернуться в барак и лечь спать, но я и так проспал весь день. Я просто... Просто решил заглянуть, посмотреть, как ты. Ты был в тяжелом состоянии, вот я и решил зайти, убедиться, что не зря задержал вылет. Я не хотел тебе мешать.

Он покачал головой:

- Ты не мешаешь. Я очень хотел с тобой встретиться. Хотел поблагодарить за то, что ты меня дождался. Мне Джеф все рассказал, пока мы ждали... Он уже уехал, вместе с остальными. Днем, пока меня оперировали. – Он замолчал и пристально на меня посмотрел. – Если бы не ты, я бы уже умер.

- Любой на моем месте поступил бы так же, - пожал плечами я.

Малыш замотал головой.

- Ничего подобного. Ты, наверное, здесь совсем недавно, раз так думаешь. Обычно вертолеты улетают так быстро, что и глазом моргнуть не успеешь. Подумаешь, еще один погибший солдат. Но ты меня дождался, и я этого никогда не забуду. – Он снова сжал мою руку.

На этот раз я улыбнулся и тоже сжал его руку в ответ.

- Я просто выполнял свой долг, малыш.

- Оми.

- Что?

- Оми. Так меня зовут. Не называй меня «малыш», терпеть этого не могу. Меня во взводе все так называли, ужасно раздражает. Только потому, что я самый младший. И самый маленький.

Я усмехнулся и покачал головой:

- Что правда, то правда. Значит, Оми. А фамилия у тебя есть?

- Цукиёно, но ее не каждый выговорит, так что можно просто Оми.

- Ну, я говорю по-японски, так что вполне могу выговорить, Цукиёно Оми, - ответил я с японским произношением. Судя по имени, у него в роду были японцы, хотя по его внешности я бы не догадался. Интересно, почему мне так везет на американцев японского происхождения?

Оми засмеялся, и тут же закашлялся.

- Ты говоришь совсем как мой дедушка. Он единственный японец в семье, больше ни у кого раскосых глаз и черных волос нет, но фамилия осталась. Так что я, наверное, тоже немножко японец, да?

- Какая разница? – покачал головой я. – Все одно, все едино.

Он улыбнулся и вздохнул.

- А тебя как зовут?

- Кен Хидака.

- Можно, я буду называть тебя Кен?

Я немного растерялся, но тут же улыбнулся:

- Конечно. Меня здесь никто так не называет.

Мы еще некоторое время смотрели друг на друга, потом малыш вздохнул и в последний раз сжал мою руку.

- Знаешь, Кен, я вдруг понял, что ужасно устал. Я, пожалуй, отпущу тебя и вздремну, - тихо сказал он, взглянув на меня своими бездонными голубыми глазами. Во взгляде мелькнуло беспокойство. – А ты придешь завтра? Я здесь еще несколько дней проваляюсь, а из моего взвода все либо уехали, либо погибли. Я здесь кроме тебя никого не знаю... Боюсь, я свихнусь, если не с кем будет поговорить.

Я улыбнулся, отпуская его руку.

- Конечно, малыш. Мне тоже здесь особо не с кем поговорить, так что мы оба будем в выигрыше. Тогда до завтра. Спокойной ночи.

Я повернулся и услышал, как он сказал мне вслед:

- Спокойной ночи, Кен. Спасибо.

Я не стал оглядываться и решительно направился к выходу. В лазарете вдруг стало необыкновенно душно и тесно. Я думал о малыше и его странном поведении. Ну, может быть, не таком уж странном, но непривычном - со мной обычно старались не общаться. Стоило ли так близко знакомиться с Оми и завязывать с ним дружбу (он явно именно этого и хотел)? Либо его переведут на другую базу, либо меня убьют, либо еще что-нибудь случится. Но, пожалуй, я был согласен рискнуть, я же не хотел превратиться в ледышку вроде Рана Фудзимии. Странно, почему я вообще о нем вспомнил? Он был здесь совершенно ни при чем, поэтому я тут же выбросил его из головы.

В конце концов я решил, что мне настолько хочется подружиться с малышом, что я готов забыть о возможных последствиях. Слишком больно, когда ты никому не нужен.

1 Морфий – широко использовался во время вьетнамской войны в качестве болеутоляющего. Вызывает сильную зависимость.
2 Падди - презрительное прозвище, данное ирландцам.
3 Бензодиазепин – лекарство, которое использовалось в качестве успокоительного. О том, что оно вызывает физическую и психологическую зависимость, стало известно только в 80-х годах. Во время и сразу после вьетнамской войны его часто прописывали солдатам, чтобы «успокоить нервы».
4 I Wanna Hold Your Hand (Я хочу держать тебя за руку) – песня группы The Beatles

Игра на сигареты

После первого вылета снова потянулись однообразные дни. Каждое утро мы просыпались под сигнал подъема и выходили на плац строиться. После построения мы завтракали, после завтрака тренировались, после тренировки ходили не занятия, дежурили, потом снова шли в столовую – обедать. После обеда можно было заниматься своими делами до начала вечерней тренировки. Потом был ужин, и у нас оставалось еще немного свободного времени до отбоя. За первым вылетом последовали другие. Я больше не терял самообладания. Возможно, помогли таблетки, но я предпочитал думать, что это после разговоров с малышом я осознал: как бы трудно ни было, я могу что-то изменить к лучшему. Я нес ответственность за каждого окровавленного раненого, которого грузили в мой вертолет, и за каждого новичка с испуганными глазами, которого я доставлял на поле боя. Однако с каждым вылетом я чувствовал, что во мне становится все меньше и меньше человеческого, и что очередной погибший вызывает у меня все меньше и меньше сочувствия. Возможно, Фудзимия был прав. Так прошло несколько недель.

Почти все свободное время я проводил в лазарете, сидя на табуретке у кровати Оми, или болтал с лейтенантом Кудо. При этом всячески старался избегать Шульдиха и Фарфарелло. Я быстро обнаружил, что когда Максу и Джею становилось скучно, они моментально находили неприятности на свою голову и втягивали в них всех, кто имел несчастье оказаться поблизости. Больше всего они любили доводить капитана Кроуфорда до белого каления. Я еще ни у кого не видел такой изобретательности, как у Макса Вульфа. Где он умудрился достать ключи от офицерских душевых и порошок для быстрого приготовления желе, так и осталось для меня загадкой. Время от времени я предпринимал попытки завязать разговор со своим стрелком, но каждый раз терпел поражение еще на дальних подступах. Единственным человеком, на которого он согласен был тратить время, оказался наш лейтенант. Каждый раз, входя в офицерскую казарму и заставая их за разговором, я чувствовал себя третьим лишним. Но, несмотря на то, что мне не удавалось наладить с ним контакт, я думал о нем все чаще и чаще. Это меня порядком беспокоило, но я ничего не мог с этим сделать.

Единственное, что меня поддерживало и помогало не сойти с ума, - это разговоры с Оми. За то время, что я провел у его постели, сидя на жестком стуле и болтая о всякой ерунде, я довольно много о нем узнал. Он родился и вырос в Чикаго, у него было два старших брата, которые не попали в армейский призыв, а так же куча сводных братьев, сестер и двоюродных теток, при этом родственники японского и скандинавского происхождения все время ссорились. От его семейных баек я хохотал до слез.

- На семейных обедах всегда встает вопрос: что готовить – лутфиск (1) или суши. Бабушка с дедушкой могут ругаться часами, она – по-шведски, он – по-японски, совершенно не понимая друг друга. Ужасно смешно. Если б ты только видел, Кен, - закончил он, задумчиво глядя куда-то вдаль и вспоминая дом.

Я улыбнулся и кивнул:

- Было бы здорово. Может, и увижу когда-нибудь, как знать.

Он улыбнулся и перевел взгляд на меня:

- Да, было бы здорово. А твоя родня, Кен? Ты никогда о них не рассказываешь. Какие они?

Вопрос застал меня врасплох. Я растерянно моргнул и отвел глаза:

- Моя семья? Хм... Да, в общем-то, нечего рассказывать. Мама, папа, старшая сестра и старший брат. Мы теперь почти не общаемся. Перед моим отъездом мы... ну, короче, поругались. Можно сказать, меня выгнали из дома, - горько рассмеялся я. Сразу вспомнился дом и родители, обрывки споров и оскорбления. Наверное, по моему лицу было видно, о чем я думаю, потому что Оми взял меня за руку и крепко сжал, как в первый вечер, когда мы познакомились:

- Они были против того, чтобы ты поехал во Вьетнам?

Я посмотрел на наши переплетенные пальцы и покачал головой:

- Нет, дело не в этом. Мы не сошлись во взглядах на некоторые вопросы... В результате семья распалась, а я потерял самого дорогого для меня человека. Но я бы не хотел сейчас об этом говорить. Извини. Ты немного потерял. Ничего интересного, скукотища.

Оми резко сел, подался вперед и заглянул мне в глаза:

- Сомневаюсь. Ты мне расскажешь когда-нибудь? Я бы очень хотел услышать твою историю. Правда.

Я взглянул на малыша и на секунду растерялся от того, каким искренними были его голубые глаза. А вдруг Оми Цукиено сможет меня понять? Вдруг он как раз тот человек, которому можно рассказать все? Мне очень хотелось поделиться с ним, да хоть с кем-нибудь, но риск был слишком велик. Интересно, что сейчас делает Юрико Асакава? И какая погода в Канаде?

- Кен?

Я потряс головой:

- Что? Извини, ты что-то сказал?

- Нет, ничего. Просто у тебя был такой отрешенный вид. Где ты был? – спросил Оми, склонив голову набок.

Я слабо улыбнулся:

- Нигде. Просто задумался.

- Хм... Так ты когда-нибудь расскажешь мне о семье?

Я на секунду задумался, а потом медленно кивнул:

- Когда-нибудь... Но не сейчас.

Оми улыбнулся и сжал мою руку.

- Хорошо. Обещаешь?

-Конечно, обещаю.

Я узнал, что Оми взяли в армию из-за роста. Всего 165 сантиметров, невысокий, как ни крути, но это-то и нужно было военным. Вьетконговцы часто хранили боеприпасы в прокопанных в земле норах, а малышам вроде Оми приходилось пробираться в эти лазейки и уничтожать всех и все, что там было. Каждый раз, влезая в нору диаметром сантиметров 50, он мог напороться на гранату, дуло винтовки или штык. Иногда Оми рассказывал о заданиях, на которых он бывал, о том, как они с отрядом прочесывали джунгли, как его однополчане взрывались на вьетконговских минах, и о том, как безумно темно в подземном тоннеле. Когда он вспоминал об этих кроличьих норах, его начинало трясти, и он смотрел в пространство невидящим взглядом.

Я не любил, когда он вспоминал об этом, и старался отвлечь его какой-нибудь шуткой. Он улыбался и заливисто хохотал, подозреваю, только для того, чтобы успокоить меня.

С каждым днем я все больше и больше привязывался к малышу. Одно его присутствие, его болтовня, его благодарность за спасенную жизнь помогали мне не погрязнуть в депрессии, приступы которой особенно остро ощущались по вечерам. Он всегда легко и искренне улыбался, всегда был дружелюбным. Он стал для меня младшим братом или лучшим другом. С тех пор, как я ушел из дома, я еще ни к кому не испытывал такой привязанности. Приятно было думать, что у меня появился близкий человек, и знать, что я кому-то нужен.

* * * * * *

Я так задумался, вспоминая малыша, что не заметил, как распаковал всю партию товара. Пустые коробки свалены в углу, остается только их разрезать и утрамбовать. Видимо, это мое следующее задание. Странно, почему я сегодня так много думаю о Вьетнаме? Обычно я стараюсь не вспоминать, но почему-то сегодня мысли снова и снова возвращаются к тем дням.

Закрываю лицо руками и делаю глубокий вдох. Зря я это. Опять сорвусь. Потеряюсь в темных закоулках памяти. Но мысли снова и снова возвращаются к тем дням. Зачем? Вспоминать, надеяться, мечтать, чтобы он был рядом, - от этого с ума сойти можно. Пожалуй, если бы не лекарства, я бы давно свихнулся. Не так уж много нужно, чтобы... Не так уж много нужно.

Чья-то рука ложится мне на плечо, и я вздрагиваю. Я даже шагов не услышал. Резко поворачиваюсь, сердце стучит, как бешеное.

- Кен, принял бы ты успокоительное. - Девушка улыбается и примирительно поднимает руки.

Я резко выдыхаю.

- Господи, Патриция, никогда больше так не делай.

Патриция совсем молоденькая – 20 лет. Она учится в колледже и подрабатывает здесь, в магазине. Не представляю, как этого скудного заработка хватает ей на жизнь, но она как-то выкручивается. Она высокая и симпатичная, очень худая, и у нее абсолютно прямые волосы. Утюгом она их гладит, что ли? Она работает в магазине почти год, и мне давно надо было бы к ней привыкнуть, но почему-то в ее обществе мне немного неуютно. Может, из-за того, что она положила на меня глаз, и чем больше я стараюсь держать дистанцию, тем назойливей она становится. Не понимаю я таких людей. Хотя... Вспоминается Ран.

Она подходит ко мне вплотную и заглядывает в глаза:

-Неважно выглядишь, Кен. Ты здоров?

Делаю шаг назад:

- Да. Все в порядке. Только не надо не меня наседать.

Она недовольно морщит носик и поворачивается, чтобы взять фартук.

- Ну, извини. Ты, похоже, не в настроении для беседы, так что я пойду работать, а ты сиди здесь один.

С этими словами она уходит, и я с облегчением вздыхаю.

Банзай поднимает голову с подстилки и вопросительно смотрит на меня. Сажусь на корточки рядом с ним, чешу его за ухом, бормочу всякую чушь, а он лижет меня в лицо. Наконец я встаю и направляюсь к груде коробок, которые надо разрезать.

Достаю из заднего кармана складной нож, выдвигаю лезвие, слой за слоем режу оберточную бумагу, превращая коробки в стопку картона. Вдруг нож соскальзывает и разрезает мне ладонь. Охнув от неожиданности, роняю нож и хватаюсь за пострадавшую руку, чтобы осмотреть порез. На ладони уже появляется тонкая ниточка крови. Подношу ладонь к губам и слизываю алые капли. От вкуса крови голова идет кругом. На секунду закрываю глаза, ощущая на языке резкий металлический привкус. Пожалуй, лучше сесть.

Возвращаюсь к Банзаю и буквально падаю рядом с ним. Кладу голову ему на бок. Пес поскуливает, но быстро успокаивается.

Я смотрю в потолок, и мысли мои уносятся в прошлое, туда, куда гонит их металлический привкус крови.

* * * * * *

Был обычный вечер, такой же, как все вечера на базе. Я тогда еще не знал, что этот вечер круто изменит мою жизнь, и неторопливо шел в зал отдыха, напевая себе под нос «Eve of Destruction».(2) Зал отдыха располагался в длинном бетоном здании, внутри было несколько столов для игры в карты, бильярдный стол и радио. Развлечений немного, но лучше, чем ничего. В задней части была подсобка, где хранились бильярдные шары и прочие «аксессуары», а также проекторная. Если везло, по пятницам нам показывали какие-нибудь глупые фильмы тридцатых-сороковых годов, а если не везло – новости. Вид толпы, размахивающей плакатами и протестующей против нашего существования, едва ли способствовал поднятию боевого духа. Дома почти ничего не менялось: хиппи по-прежнему нас ненавидели, а всем остальным, похоже, было наплевать.

Я понятия не имел, что буду делать в зале отдыха. Просто Оми не оказалось в лазарете, что мне несколько беспокоило, да и лейтенанта Кудо нигде не было. Не знаю, почему, у меня возникло нехорошее подозрение, что они прячутся где-то вместе.

- Хидака! Ты-то нам и нужен!

Я обернулся на голос и увидел на другом конце зала Шульдиха. Он стоял у карточного стола и махал мне рукой. Я посмотрел на него с сомнением и перевел взгляд на компанию, сидевшую за столом. Фарфарелло (кто бы сомневался), Свонни и, как ни странно, Фудзимия. Я направился к ним и остановился чуть поодаль, ожидая, что скажет Шу.

- Ну?

- Бери стул. Будешь с нами в карты играть – заявил Шульдих, ослепительно улыбаясь.

- Во что играете? – спросил я, просто чтобы что-то сказать.

- В покер, конечно. Ну, давай, нам нужен еще один игрок, а Адамсон с Трикстером улетели на задание. Бери стул, - настаивал Шульдих.

- Может, он не хочет. – Фарф говорил так тихо, что становилось не по себе. – Он, наверное, только в Ма-Джонг играет или в китайские шахматы. Правда, япошка?

- Конечно, Джей. А ты только тем и занимаешься, что на дубинках дерешься да овец гоняешь, - отозвался я.

Все усмехнулись, даже Фарф... Даже Фудзимия. Я следил за ним краем глаза: он слегка покачал головой и улыбнулся. Я снова повернулся к Шульдиху:

- А на что играете?

- На сигареты, - ответил он, указывая на кучки сигарет перед игроками.

Я покачал головой.

- Вопрос закрыт. Мне нечего ставить, я не курю.

Только я собрался уходить, как Фудзимия со вздохом поднялся и полез в задний карман брюк. Не глядя на меня, он положил на стол пачку сигарет и указал на свободный стул.

- Садись, Хидака. Будем играть.

Несколько секунд я тупо на него пялился, не понимая причины столь странного поведения. Неужели он действительно хочет, чтобы я сыграл с ними? Неужели он готов рискнуть и узнать меня получше, или даже подружиться со мной? Неужели - не приведи господь! - его защитная броня дала трещину? Ай-ай-ай!

Наслаждаясь собственным сарказмом, я взял стул и сел спиной к двери.

- Спасибо, Фудзимия. Похоже, вам действительно позарез нужен игрок, раз уж ты пригласил мне поучаствовать, и даже сигареты одолжил, - съязвил я.

Некоторое время он смотрел на меня безо всякого выражения, а я пытался определить, что же он на самом деле думает. Потом он отвернулся, взял сигарету из кучки на столе и зажег. Затянулся и выдохнул дым в мою сторону.

- Дело не в этом. При таком раскладе я смогу забрать не только свой выигрыш, но и твой. Раз ты все равно не куришь.

Я вежливо улыбнулся:

- Очень мило.

Шульдих помахал рукой, разгоняя дым от сигареты Фудзимии, и прервал наш разговор:

- Ладно, а теперь заткнитесь и не отвлекайтесь. Мы начинаем...

Договорить он не успел, потому что за моей спиной раздался радостный вопль.

- Кен! Вот ты где! Смотри, меня сегодня выписали!

Я повернулся, не веря своим ушам. Это же голос малыша! И действительно – Оми, широко улыбаясь и слегка прихрамывая, шел к нам. Он был одет в форму, даже кепку не забыл. Рукава были закатаны до локтей, куртка расстегнута, и жетоны на груди ярко вспыхивали, когда на них падал свет. Все, кто был в зале, оглянулись на его окрик. Я слабо улыбнулся.

Он подошел к нашему столу, остановился позади меня и обнял за шею. Я почувствовал, как краснею, понимая, что все сейчас смотрят на нас с Оми. Я похлопал его по плечу и попытался высвободиться из объятий.

- Отлично, малыш. А ты уверен, что тебе уже можно бегать по базе? – спросил я с улыбкой.

Он ухмыльнулся и растрепал мне волосы, что выглядело довольно странно.

- Конечно, уверен. Доктор Мэдисон осмотрел меня сегодня утром и выписал. Я уже разговаривал с капитаном Кроуфордом. Меня наградят медалью «Пурпурное сердце»!(3) И как только придут все бумаги, меня демобилизуют. Я поеду домой, и мне больше не придется лазать по кроличьим норам! – Он почти кричал от радости и крепко сжимал мою руку.

Я улыбнулся и бросил взгляд на сидящих за столом. Все с любопытством смотрели на нас. Точнее сказать, глазели.

Через секунду это заметил и Оми. Он повернулся к остальным и широко улыбнулся.

- Хидака, это кто? – поинтересовался Шульдих, приподняв бровь.

- Э... Извините, я не представил. Это Оми Цукиёно. Он из тех пехотинцев, которых мы эвакуировали на моем первом вылете. Малыш, которого мы подождали. Я навещал его в медчасти.

- Вот как? – удивленно переспросил Фудзимия. Он подался вперед и уставился на Оми.

Некоторое время они так и смотрели друг на друга, а я переводил взгляд с одного на другого.

- Кхм… Это Ран Фудзимия, мой стрелок, - промямлил я.

Оми снова заулыбался и протянул руку:

- Правда? Спасибо, что прикрывал нас, пока вы ждали. В том, что я жив, есть и твоя заслуга. Спасибо! Я, правда, очень рад.

- Ну, еще бы, - немного мрачно улыбнулся Ран, но протянутую руку пожал.

Взгляд малыша остановился на зажженной сигарете, и он потянулся к ней:

- Можно? Всего одну затяжку?

У Рана брови поползли вверх. Остальные рты пооткрывали от удивления. Ран хмыкнул и, пожав плечами, отдал сигарету:

- Валяй.

Оми просиял, взял окурок двумя пальцами и привычным движением поднес к губам. Затянулся, закрыл глаза, задержав воздух в легких, а потом медленно выпустил дым со вздохом истосковавшегося влюбленного. Запрокинул голову и прошептал, с наслаждением потягиваясь:

- Господи, как давно я об этом мечтал!

Тряхнув головой, он протянул сигарету Фудзимии.

Ран посмотрел на малыша, потом на сигарету и покачал головой:

- Оставь себе.

- Можно? Спасибо! С меня причитается. Уже во второй раз, - обрадовался малыш. Он сел на стул рядом со мной, поставил одну ногу на сидение, обхватил колено руками и улыбнулся всем присутствующим. Он снова затянулся, и сигарета так и осталась у него в зубах. Ребята некоторое время с удивлением смотрели на него, а потом рассмеялись.

Я тоже рассмеялся и закончил представлять присутствующих.

- Оми, это Шульдих, это его стрелок Фарфарелло, это Свонни. И все остальные члены 326-й транспортно-десантной роты. Мы собираемся играть в карты. Хочешь с нами?

Оми с интересом посмотрел на лежащую на столе колоду.

- Конечно. А во что вы играете?

- В покер, малыш. А ты что, умеешь играть? – встрял Шульдих.

Оми посмотрел на него, прищурившись:

- Конечно. Хотите, чтобы я сдал?

Все снова засмеялись, но Шу кивнул и подвинул колоду к Оми:

-Валяй, малыш, но у тебя нет сигарет. Мы играем на сигареты.

Оми пожал плечами:

- Значит, буду играть в кредит до первого выигрыша. Надеюсь, вы не против?

Фарф и Шульдих удивленно переглянулись, Свонни схватился за голову.

- Не против. Но учти, что у кредита есть предел.

Малыш снова пожал плечами.

- Не страшно. Я за рамки не выйду.

Я похлопал Оми по спине:

- Фудзимия одолжил мне пачку. Хочешь, поделим пополам?

- Нет, спасибо, - покачал головой малыш и потянулся за картами. Он разделил колоду на две стопки, перетасовал, разложил дорожкой и снова собрал, - все это за одну секунду, карты буквально летали у него в руках, поблескивая на свету. Тщательно перетасовав колоду, Оми протянул ее Шульдиху снять и начал раздавать карты.

- Ну что ж, джентльмены, начинаем самую знаменитую игру Чикаго...

В следующие два часа Оми с легкостью обыграл нас всех в покер. Перед ним возвышалась целая гора сигарет, как награда за долгие дни воздержания в медчасти. Свонни проигрался вчистую. Он вздохнул и встал из-за стола, потирая виски:

- К черту. С меня хватит. Кури, малыш, наслаждайся. И напомни мне больше никогда не играть с тобой в карты. – Он усмехнулся, потрепал Оми по голове и вышел.

Малыш захихикал и подмигнул мне.

У меня осталось три сигареты, я отдал их Рану, беспомощно разводя руками.

-Вот и весь мой выигрыш, Фудзимия. Похоже, ты прогадал, одолжив мне целую пачку.

Ничего не ответив, он аккуратно положил мои сигареты радом с горсткой своих. Джей и Макс недовольно ворчали себе под нос, собирая свой выигрыш – четверть пачки на двоих.

- Что, больше не будем играть? – спросил Оми, оглядываясь.

- Нет, малыш, с нас хватит, - проворчал Шу.

- Ну вот, только я вошел во вкус... – разочарованно протянул малыш.

- Мы заметили, - отозвался я, хлопнув его по плечу. Он засмеялся и перебросил Фудзимии одну сигарету из своего выигрыша.

- Я тебе должен был, возвращаю, - пояснил он. Фудзимия кивнул и добавил сигарету к своей кучке.

Мы некоторое время сидели молча, думая каждый о своем. В принципе, я уже мог встать и уйти, но подниматься не хотелось, и я решил посидеть еще немного в компании. Оми и Фарфарелло с любопытством разглядывали друг друга. Через некоторое время я заметил, что Шульдих беспокойно ерзает на стуле. Это означало, что нас ожидают неприятности. Шу потянулся, зевнул, огляделся по сторонам, оценивая, кто еще остался в зале, и, наконец, наклонился над столом, жестом приглашая нас придвинуться поближе.

- У меня появилась одна мысль, - издалека начал он.

- Как ей, должно быть, одиноко в твоей голове, - фыркнул Фудзимия.

Шу сверкнул на него глазами:

-Это слишком старая шутка, чтобы быть смешной, Ранни.

- Рассказывай уже, что ты придумал, Макс, - проворчал Фарфарелло, приподняв тонкую, абсолютно белую бровь.

- Не хотите ли вы слинять ночью с базы?

Все переглянулись и снова воззрились на Шульдиха, ожидая объяснений. Он молчал, так что я, наконец, спросил:

- Что конкретно ты предлагаешь?

Шульдих хищно улыбнулся и тряхнул волосами:

- У меня наклевывается план на тему того, как смотаться за ночь в Санг Чо-на и обратно, чтобы никто не заметил. Официальное увольнение еще не скоро – в конце месяца. Я предлагаю не ждать так долго и оттянуться по полной уже сегодня. Шикарный план, никакого риска. Кто же откажется от такой возможности?

Джей тихо захихикал и посмотрел на Шульдиха с интересом. Ран хмыкнул и откинулся на спинку стула.

- Я пас, - отрезал он.

- Даже не надейся, Фудзимия, - зашипел Шульдих. – Нам понадобится твоя помощь. Кроме того, за тобой должок...

Ран ничего не ответил, только поджал губы и снова придвинулся к нам.

Оми переводил взгляд с Шульдиха на меня и обратно:

- Мне, наверное, не стоит... Я ведь даже не из вашей части.

- Тем более, - усмехнулся Шу. - Даже если тебя поймают, что с тобой могут сделать? Демобилизовать? Смешно! Кроме того, и твоя помощь нам понадобится. Так что ты в деле.

Оми эти доводы не убедили, и он снова вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами – едва ли у меня был выбор. Зная Шульдиха, я мог предположить, что он потащит меня за собой, даже если я буду кричать и упираться. Шульдих хихикнул, кивнул, облизал губы и начал заговорщеским шепотом:

- Итак, мой план...

Отбой был каждый вечер ровно в девять. Электрогенераторы останавливались, водяные насосы отключались, главные ворота запирались, а все солдаты отправлялись в бараки, где и оставались до утра. После отбоя вся база погружалась в кромешную тьму. Этот вечер не стал исключением – весь свет после отбоя погас, вот только далеко не все солдаты отправились в бараки. Как раз наоборот.

Мы с Фарфарелло в промокшей от ночной росы форме притаились у главных ворот, ожидая двух событий. Во-первых, должен был появиться малыш с ключами, во-вторых, должны были появиться Ран с Шульдихом и подкатить джип капитана. План заключался в следующем: мы с Фарфарелло стоим на шухере у ворот; Оми, пользуясь своим маленьким ростом и приобретенными на фронте навыками, пробирается в офицерский корпус и заимствует у капитана ключи от его армейского джипа и от главных ворот. Тем временем Ран и Шульдих должны пробраться к упомянутому джипу, поставит его на нейтральную передачу и, не заводя мотор, откатить со стоянки радом с офицерским корпусом к главным воротам. Когда и джип, и ключи прибудут к месту встречи, мы отопрем ворота, отправим Оми вернуть ключи, а сами откатим джип на четверть мили в сторону поселка и будем ждать малыша.

План был просто ужасный. Мы могли проколоться на любом этапе. Но почему-то все прошло гладко, и уже в четверть десятого Оми, прихрамывая, догнал джип, забрался на заднее сидение, и мы рванули в Санг Чо-на.

До деревни было миль двадцать по разбитой проселочной дороге. Шульдих гнал так, что мы добрались меньше чем за полчаса, зато я чуть не заработал инфаркт. И, судя по лицу Оми, не я один.

Санг Чо-на был обычной вьетнамской деревушкой. Деревянные домишки чередовались с цементными, жестяные крыши – с соломенными, отчего поселок производил впечатление лоскутного одеяла. В деревне был рынок, где можно было купить целую курицу, живую или мертвую, и еще несколько «магазинчиков», если их можно было так назвать. На улочках обычно было полно мопедов и велосипедов, на которых жители разъезжали туда-сюда по делам. Что у них были за дела и куда они так спешили, я понятия не имел, потому что меня, как и всех остальных солдат базы Панг Нуан, интересовало в этом поселке только одно место – «У Вилли Нг: Американский бар».

Не могу сказать, насколько «американским» был этот бар, но здесь, по крайней мере, можно было попытаться скрыться от военных будней. Бар был оформлен на манер салуна с Дикого запада или, скорее, на манер салуна из старого вестерна. Лестница за барной стойкой вела на второй этаж, где были отдельные номера. Нг держал небольшой штат проституток, которые делали минет за пять долларов. Десять долларов, если хочешь, чтобы тебе отсосали в отдельной комнате. За пятнадцать долларов можно было снять комнату на втором этаже и проститутку, которая будет «любить тебя долго», а за двадцать долларов можно было снять комнату без проститутки. Не знаю, какой логикой руководствовался Вилли Нг, составляя этот прайс-лист, но никто не жаловался.

Вилли, похоже, считал, что американские солдаты пьют исключительно Jack Daniels.(4) До приезда во Вьетнам я не особенно любил виски, но у Вилли Нг каждый второй стакан подавался американским солдатам бесплатно (моя национальность вызвала некоторые сомнения, но, в конце концов, номерной жетон оказался достаточным доказательством), и, скажем так, аппетит пришел во время еды.

Шульдих ударил по тормозам и выключил двигатель. Мы остановилась прямо посреди улицы перед баром Вилли Нг. Шу и Фарф вскочили со своих мест и уже через секунду стояли на пыльной проезжей части. Я встревожено посмотрел на Рана, но он выглядел еще мрачнее, чем обычно, и я не решился ничего сказать. Он встал, оперся о трубу каркаса и перемахнул через борт автомобиля. Я последовал его примеру и чуть не потерял равновесие. В целом, я решил, что справился неплохо, принимая во внимание, что я впервые в жизни прыгал из джипа. Я обернулся к Оми, но малыш по-прежнему сидел в машине, глядя прямо перед собой, как будто не понимал, где находится.

- Эй, Оми? – позвал я и потряс его за плечо.

- Что? А, Кен. Извини, я, кажется, немножко... отключился, да? – виновато улыбнулся он.

- Ага, - усмехнулся я. – Ты хорошо себя чувствуешь?

Он опустил глаза и задумчиво кивнул:

- Вроде да. Только, знаешь, нога болит, и как-то так... зябко, и слабость небольшая.

Я похлопал его по плечу:

- Ничего удивительного. Тебя ведь только сегодня выписали, ты несколько недель провел в госпитале. Надо было отговорить Шульдиха и не брать тебя с собой.

Оми поднял голову, сверкая глазами:

- Я сам могу о себе позаботиться. Нечего со мной нянчиться, я не ребенок!

Я убрал руку с его плеча и сделал шаг назад:

- Ого! Ты чего?

Он снова опустил глаза и покачала головой:

- Не знаю. Забудь, Кен. Извини. Не поможешь мне выбраться?

Я улыбнулся и подал ему руку:

- Конечно.

Шу поймал на улице какого-то черноглазого мальчишку, дал ему доллар и велел сидеть на капоте джипа и отгонять других черноглазых детишек. Мальчишка посмотрел на Шульдиха с отвращением, но доллар взял и забрался на капот джипа.

- Ну что, парни, идем! – гаркнул Шульдих, хлопнув нас с Фудзимией по спине. – Оттянемся по полной! Добро пожаловать к Вилли Нг, Хидака.

На пороге нас уже встречал сам Вилли - необыкновенно высокий, лысоватый вьетнамец с прической в стиле Элвиса Пресли, с нелепыми усами и пожелтевшими зубами. Взгляд у него был внимательный и расчетливый, а от улыбки мурашки бежали по спине. Пожалуй, самым точным определением для господина Вилли Нг было – скользкий тип.

- А, проходить, проходить! Добро пожаловать, мистер Шульдих, его друзья. Но как же так? Сегодня нет увольнительная. Может, вы прокрадываться и нарушать? Ай-ай-ай! – он захихикал, держась за живот, а потом разгладил усы. Я мельком подумал, не накладные ли они.

- Может, да, а может, и нет, Вилли. Если ты хочешь, чтобы мы пили твое пойло, держи язык за зубами, - отозвался Шульдих, хитро улыбаясь.

- Конечно, кончено. Капитан не друг Вилли Нг. Зачем Вилли будет ему говорить? Нет, нет. Проходите и садитесь. Садитесь и пейте. Пейте и может... А? – он приподнял бровь и хитро подмигнул, потом снова рассмеялся, обнял Шу и Фарфа за плечи и повел в зал. Оми, Фудзимия и я пошли следом.

В баре почти никого не было. Будь в тот вечер официальное увольнение, в зале плюнуть бы было некуда, но тогда единственными посетителями оказалось несколько местных фермеров, решивших отдохнуть от семейных забот. Несколько человек сидели за барной стойкой, несколько – за столиком в глубине зала. Все они погладывали на нас с неприязнью, но я старался не обращать внимания.

Мы сели за небольшой круглый столик, и Вилли застыл рядом с нами, ожидая заказа.

- Ладно, всем по стакану виски, - заявил, наконец, Шульдих. – Первая порция за мой счет, вторая – бесплатно.

Вилли понимающе улыбнулся и поспешил выполнять заказ. Джей решил рассказать какой-то старый глупый анекдот, но забыл самую главную фразу. У Фудзимии был такой вид, как будто он сейчас разнесет этот барак к чертям, а Оми глазел по сторонам с интересом и восхищением мальчишки, нашедшего сказочный пряничный домик. И выражение его лица мне категорически не нравилось.

Наконец принесли выпивку. Оми заглянул в свой стакан и прошептал:

- Я еще никогда не пил виски.

Шу одним глотком осушил свой стакан, перегнулся через стол и смерил Оми скептическим взглядом.

- Ты хочешь сказать, что дымишь, как паровоз, играешь в покер, как заправский шулер, и никогда в жизни не пробовал виски? Ни хрена себе! Пей, малыш, тебе еще многому предстоит научиться.

Оми глянул на меня и улыбнулся:

- Похоже, он прав.

Я только пожал плечами, взял свой стакан и сделал глоток. Не то чтобы мне хотелось виски, но я надеялся, что выпивка поднимет мне настроение.

- Вот что я тебе скажу, Оми, - подключился к разговору Фарфарелло. Он цедил слова, почти не раскрывая рта, и от этого голос звучал жутковато. – Пей, как я, одним глотком все сразу. Самый правильный способ пить виски. Пойдет, как по маслу.

С этими словами Фарф опрокинул свой стакан так же, как до него Шульдих, облизнулся и довольно крякнул.

Оми эта демонстрация не слишком убедила, но он пожал плечами и взял стакан.

- Ну, - сказа он тихо, глядя на янтарную жидкость, - поехали. До дна!

Не успел я его остановить, как он уже опрокинул в себя целый стакан. Шу с Фарфом замерли, в предвкушении глядя на малыша, а Ран покачал головой и проворчал что-то неодобрительное.

Как только Оми опустил стакан, его лицо покраснело, побледнело, позеленело, глаза стали круглыми, как блюдца, и она судорожно закашлялся. Должен признать, выглядело это довольно забавно. Малыш наклонился вперед и вцепился в край перепачканного стола.

- Я... Мне... Воды! – с трудом выдавил он, задыхаясь, как вытащенная из воды рыба.

Шу с Фарфом загоготали, стуча по столу, даже Фудзимия усмехнулся. Шульдих встал, подошел к Оми и ободряюще похлопал его по спине:

- Ай да молодец! Малыш, с тобой не соскучишься. Давно я так не смеялся. Подожди, я тебе воды принесу, хотя, на мой взгляд, виски безопаснее.

Оми снова закашлялся и энергично закивал головой. Шульдих еще раз хлопнул его по спине и не спеша направился к бару. Вернулся он со стаканом воды и полуодетой женщиной. Ее профессия не вызывала ни малейших сомнений. Я видел немало проституток на улицах Сан-Франциско и научился их узнавать: килограмм косметики, короткая юбка, стойкий запах дешевых духов и какая-то особая расхлябанность движений, из-за чего женщина больше походила на тряпичную куклу. Очевидно, от национальности эти признаки не зависели.

Шу подмигнул нам и поставил стакан с водой перед малышом, который все еще кашлял.

- Ребята, это Пхи-Ан, одна из новых девочек Вилли. Пхи-Ан, поздоровайся с ребятами, - сказал Шу, ущипнув ее за задницу.

Он наклонилась к нам и улыбнулась, демонстрируя отсутствие нескольких зубов.

- Сосать-сосать, пять доллар. Моя любить тебя долго, - пропела она.

- Разве не прелесть? - расхохотался Шульдих. - Спорим, она больше ни слова по-английски не знает. Но, черт возьми, мы же ее сюда не болтать позвали.

Фарфарелло громко рассмеялся, откинувшись на спинку стула:

- С этим не поспоришь.

- Очень мило, Шульдих, - неодобрительно отозвался я, болтая виски в стакане. Оми ничего не сказал - пил воду, а Фудзимия только презрительно смотрел в пространство.

Шульдих плюхнулся на свое место и усадил женщину себе на колени. Она с готовностью обняла его за шею и промурлыкала:

- Солдатик.

Шульдих провел пальцем по ее шее и дунул ей в ухо.

- Шу, снял бы ты комнату, - попросил я, для пущего эффекта делая вид, что меня вот-вот стошнит.

- Ну, вот еще, лишние бабки платить! – возмутился он. – Зачем тратить десять долларов, да еще и тащиться на второй этаж, если можно получить то же самое за пять, не сходя с места?

При этих словах Оми поперхнулся водой и снова закашлялся. Я автоматически похлопал его по спине и возмущенно взглянул на Шульдиха:

- Ты шутишь, да? Неужели она будет тебя обслуживать прямо здесь, при... при всех?

Шу и Фарфарелло переглянулись и пожали плечами.

- А что такого? Минет – это всего лишь минет, и мне плевать, кто и где его делает. Она будет под столом, ты ее даже не увидишь. Хочешь, я за вас с малышом тоже заплачу, раз уж вы здесь впервые, - примиряюще сказал Шульдих.

Я настолько растерялся от такого предложения, что не смог сразу сообразить, как отказаться. Фудзимия со стуком поставил стакан на стол и поднялся.

- Я пошел на улицу. Когда вы кончите, может, мы, наконец, поедем в часть и успеем немного поспать до подъема, - процедил он сквозь зубы и вышел.

- Да ладно тебе, Ранни! Ты что, обиделся, что я не предложил и за тебя заплатить? – крикнул Шульдих ему вслед и рассмеялся.

Тем временем Вилли принес нам вторую порцию виски. Оми, не обращая ни малейшего внимания на Шульдиха, уставился в свой стакан, как загипнотизированный. Я заметил, что Ран не допил свою первую порцию, выплеснул остатки в стакан со второй порцией, проделал то же самое со своим виски и, взяв оба стакана, направился к выходу.

- Эй, Хидака, ты куда? – окликнул Шульдих.

- На улицу. Как-то, знаешь ли, не тянет смотреть, как тебе будут отсасывать, но все равно спасибо за предложение.

На улице было темно и тихо. Воздух по-прежнему был влажным, но без палящего солнца дышалось гораздо легче. Фонари вдоль улицы тускло мерцали и горели явно из последних сил. Где-то хлопнула дверь. Легкий ветерок оказался очень кстати, он дул вдоль улицы, как по каньону, ерошил мне волосы и теребил куртку. Я увидел посреди улицы наш джип и прислонившегося к нему Фудзимию. Он курил, сигарета тлела в темноте оранжевой точкой и вспыхивала ярче, когда он затягивался. Я немного понаблюдал, как ветер играет облачками дыма, и направился к Рану.

Не говоря ни слова, я протянул ему стакан, а сам присел на капот и хлебнул виски. Наверное, Ран отпустил нанятого Шульдихом мальчишку, а может, тот сам сбежал, как только взял деньги. Не знаю. Но никого, кроме нас, на улице не было.

Ран некоторое время смотрел на меня, но в темноте я не мог определить выражение его лица. Потом он сделал глоток и снова затянулся сигаретой.

- Что ты здесь делаешь?

Я пожал плечами и хлебнул еще.

- Не знаю. Видимо, мысль о том, что беззубая вьетнамская шлюха будет отсасывать всем по очереди, меня не вдохновила. И мне не все равно, кто и где делает мне минет, так что я решил пойти составить тебе компанию.

Он усмехнулся.

- Не помню, чтобы я приглашал тебя составить мне компанию.

Я кивнул. Ничего другого я и не ожидал.

- Кончено, не приглашал. Это разрушило бы так тщательно созданный имидж бесчувственной скотины. Извини, я чуть не забыл, что ты предпочитаешь изображать из себя обиженного жизнью, бессердечного эгоиста.

Я буквально чувствовал, как он сверлит меня гневным взглядом.

- Ты не знаешь, каково мне пришлось.

Я усмехнулся и взболтал виски в стакане.

- Ну, откуда мне знать! Ты ведь единственный, кому приходилось терять то, что ему дорого. Тяжело, наверное, быть самым несчастным человеком на земле. Прими мои соболезнования. – Я покачал головой и посмотрел на него с деланным сочувствием.

Я был уверен, что получу за это по физиономии, поэтому вздрогнул от неожиданности, когда он ответил:

- Ты просто самоуверенный наглый ублюдок. Ты понятия не имеешь, что я потерял.

Я подумал о фотографии с Юуси и письме. Я подумал о Канаде, Касе и о том, во что превратилась моя жизнь. Фудзимия считал, что я не знаю, каково это – терять самое дорогое. Я чуть не расхохотался от этой мысли. Даже захотелось рассказать, как я его понимаю, но ничего хорошего из этого бы не вышло. По крайней мере, в тот момент.

- На твоем месте я бы не был так уверен, - прошипел я сквозь зубы.

Он явно не ожидал ответа. Его глаза на мгновение расширились, и из них исчезла обычная холодность. Потом он отвернулся, хмыкнул и снова закурил.

Я вдруг понял, что просто обязан ему все рассказать. Ни о чем больше не думая, я подался вперед и дотронулся до его руки. Он вздрогнул от неожиданного прикосновения. Наши глаза встретились, и от его пристального взгляда у меня все мысли вылетели из головы.

- Ран... Послушай, я... Я хотел тебе сказать...

На дороге

Я еще не убрал руку с плеча Фудзимии, но мысли мои уже всецело были прикованы к происходящему в баре. Мы обернулись к освещенным окнам барака. Фудзимия что-то раздраженно проворчал, схватил меня за запястье и рывком стащил с капота джипа.

- Какого хрена там происходит? – рявкнул он и бросился вперед, волоча меня за собой. Похоже, он даже не заметил, что держит меня за руку. Я, спотыкаясь, бежал за ним, не в состоянии разобраться в собственных мыслях. В какой-то момент во время спринтерского броска через темную, грязную улицу, я угодил ногой в выбоину, резко дернувшись, потянул щиколотку, потерял равновесие и полетел в грязь. Кажется, я даже услышал, как что-то хрустнуло. Фудзимия все еще бежал и довольно ощутимо рванул меня за запястье, когда я остановился, мешая ему двигаться дальше.

Наверное, я вскрикнул. Наверное, увидев, как стремительно земля идет на сближение, я успел открыть рот и испуганно вскрикнул. Всегда боялся падать. Я был уверен, что Фудзимия отпустит мою руку и оставит меня валяться в грязи, а сам побежит в бар, но оказался прав только наполовину. Он действительно отпустил мое запястье, а дальше сделал то, чего я никак не ожидал: обернулся и подхватил меня, не дав пропахать носом землю. Его прикосновение было, как в тот день на аэродроме, решительное, но бережное - ни грубости, ни злости. Он чуть сильнее сжал мои плечи, возвращая меня в вертикальное положение.

- Хидака, ты визжишь, как девчонка, - пробормотал он. – Что случилось?

Снова встав на ноги, я оказался к нему вплотную и почувствовал, что краснею. Слава богу, на улице было темно.

- Кажется, лодыжку потянул. Все в порядке, просто споткнулся.

Он удивленно приподнял бровь, убрал руки и, развернувшись, побежал к бару:

- Быстрее!

Я спешил, как мог. При каждом шаге нога отзывалась вспышками боли, но терпеть было можно.

То, что мы увидели, вбежав в бар Вилли, я вряд ли когда-нибудь смогу забыть. Стола, за которым мы сидели, больше не было. Его обломки валялись по всему полу, а в центре лежал, как морская звезда, Шульдих, разметавшиеся волосы окружали его голову рыжим ореолом. Оми сидел по-турецки, прислонившись спиной к опорной балке. Перед ним аккуратным полукругом были расставлены стаканы из-под виски. Не меньше пяти. Непонятно, как за то время, что мы с Раном были на улице, он успел выпить еще четыре стакана, но, судя по румянцу и нездоровому блеску глаз, ему это удалось. Фарф сидел возле барной стойки и маниакально хихикал, вращая желтыми глазами. Посреди всего этого бардака стоял Вилли, беспомощно разводя руками и бормоча что-то по-вьетнамски.

Он склонился над Шульдихом, грозя ему пальцем:

- Я говорил! Я говорил, да! Вы не мочь танцевать на моем столе. Зачем ломать мне мебель? Вы, солдаты, вечно мне неприятности! Если вы не такой хороший клиент, я выбросить вас сейчас! Вы не мочь танцевать! Не мочь!

Шульдих застонал и начал пониматься, ощупывая себя – все ли цело? Похоже, он выпил не меньше, чем Оми. Я мельком подумал, куда могла деться проститутка Пхи-Ан.

Шу выбрался из развалин стола, посмотрел на нас с Раном и подмигнул, глупо улыбаясь. Краем глаза я заметил, как Ран стиснул зубы и покачал головой. Если обо всем узнают на базе, достанется нам по первое число.

Шу похлопал Вилли по плечу:

- Похоже, ты прав. Танцор из меня не вышел. Но вот что я тебе скажу, - заявил он, делая несколько шагов в сторону Оми. Поравнявшись с малышом, Шульдих остановился. Оми поднял голову и посмотрел на него огромными голубыми глазами. – Я могу жонглировать!

С этими словами Шульдих наклонился, схватил три стакана из стоявшей перед Оми баратеи и подбросил два из них в воздух. Дальше все было, как в замедленном действии: один стакан полетел влево, другой – вправо. Медленно-медленно описав в воздухе две дуги, стаканы столкнулись и рассыпались миллионом сверкающих брызг.

Звук был резким и звонким, как будто зазвонили сотни колокольчиков под аккомпанемент канонады. По крайней мере, мне так показалось. Сверкающий стеклянный дождь обрушился на головы Оми и Шульдиха, осколки запутались у них в волосах. Оми испуганно вскрикнул, пригнулся и закрыл голову руками. Шу от удивления уронил третий стакан, захихикал и тряхнул рыжей гривой. Осколки посыпались из его волос и дробно застучали по полу.

Наступила гробовая тишина. Несколько секунд все, как заколдованные, смотрели на ходячее стихийное бедствие по имени Макс Вульф. Вскоре чары рассеялись.

- Ой, - глупо улыбнулся Шу. Джей снова захихикал, как сумасшедший. Терпение Вилли лопнуло.

- Все! Хватит! Хватит глупые американские солдаты здесь пить! Вон! Вон-вон-вон! – он сорвался на визг. Дальше пошли вьетнамские ругательства. Вилли буквально трясло от ярости, он стоял посреди зала и ругался, не переставая.

Ран решительно подошел к Шульдиху, схватил его за плечо и толкнул в сторону двери. Потом схватил Оми за шкирку, протащил по полу и бросил у моих ног. Малыш удивленно посмотрел на меня снизу вверх. Я протянул руку и помог ему встать. Он не отпустил мои пальцы, только крепче сжал их, и к тому же привалился к моему плечу. Я искоса посмотрел на него и потрогал лоб.

- Малыш, ты хорошо себя чувствуешь? Сколько ты выпил? – спросил я, ведя его к двери. Мне не нравилось, что Оми на мне повис. Лодыжка и так болела, а тут еще дополнительная нагрузка.

- Не знаю, Кенкен. Выпил. Много. Наверное... А еще, знаешь, у меня нога болит... - пробормотал он и споткнулся. Поморщившись, я подхватил его, не дав упасть, остановился и посмотрел через плечо, идет ли следом Фудзимия. Тот о чем-то горячо спорил с Фарфарелло. Интересно, кто в этом споре победит? Но мне не хотелось стоять здесь, держась с Оми за руку, только чтобы посмотреть, чем дело кончится, и я повел малыша на улицу.

Время шло. Шульдиха тошнило рядом с джипом. Наконец в дверях бара появился разъяренный Ран. Следом за ним, скрестив руки на груди, медленно шел Фарф. Кто победил в споре, так и осталось для меня загадкой.

- Все в машину, - рявкнул Ран, оттолкнув Шульдиха от двери водителя. Но стоило ему взяться за ручку, как Шу бросился на него и чуть не сбил с ног. Фудзимия без труда увернулся – после такого количества виски Шульдих двигался медленно.

- Какого хрена, Ран? Я придумал пойти в самоволку, я и поведу. Твое место, голубок, на заднем сидении с мальчиками.

Ран глухо зарычал и сжал кулаки, но не двинулся с места. Они с Шульдихом стояли у двери водителя и испепеляли друг друга взглядами.

Я опустил глаза и сделал вид, что помогаю Оми. Шу только что назвал Фудзимию «голубком»? Тогда... выходит, Макс знает, что Ран гомосексуалист (или, по крайней мере, у него был любовник). Значит ли это?.. Я вспомнил, как Шу вынудил Рана поехать с нами. «Даже не надейся, Фудзимия... За тобой должок...» Может, я слишком много значения придаю словам Макса и ищу скрытый смысл там, где его нет? Или Шу действительно знает секрет Фудзимии и... шантажирует его?

Шу снова толкнул Рана. Тот помедлил секунду, потом нехотя отпустил ручку двери, отошел на пару шагов и пожал плечами:

- Ладно, пьяная скотина. Хочешь попасть в аварию, валяй.

- Какая тут может быть авария, - усмехнулся Шульдих. – Что, дерево на дорогу выскочит?

Ран прищурился. Я следил за ними краем глаза и пытался привести в чувство Оми, который привалился ко мне и подозрительно ровно дышал.

- Еще и не такое случалось, - пробормотал Ран.

- Может, заткнетесь и сядете в машину? Мне здесь больше не нравится. Противно, - сообщил Фарфарелло, усаживаясь на пассажирское сидение.

Шу тут же забыл про Фудзимию и повернулся к Джею:

- Ты и правда псих, ты в курсе? – устало отозвался Шу, открывая водительскую дверь.

Джей хихикнул и облизнулся.

- Давай, Ранди, залезай. И малышей захвати, а то они что-то увлеклись, - он посмотрел на нас с Оми своими желтыми глазами.

Оми стоял, уткнувшись носом мне в шею, и что-то невнятно бормотал. Я заметил, что мы все еще держимся за руки, и густо покраснел.

- Оми! Просыпайся и садись в машину, - потряс я его за плечо.

- Что? Нееет... Я очень... спать хочу... Кенкен. - Он не обратил никакого внимания на мои попытки привести его в чувство, только плотнее прижался ко мне, потерся носом о шею и вцепился в мою куртку свободной рукой. Я окончательно растерялся и смутился. Понятно, что он так странно себя вел из-за выпитого виски, но разговор Макса и Фудзимии направил мои мысли во вполне конкретное русло.

Ран подошел к джипу, открыл дверцу и, повернувшись ко мне, оглядел с ног до головы. Я слабо улыбнулся, понимая, что все обратили внимание, с какой непосредственностью Оми проявляет симпатию. Я еще раз попытался оторвать малыша от себя, но безуспешно - он оказался на удивление сильным. Ран некоторое время молча смотрел на меня. Не будь я так смущен, я бы попытался понять, что означает этот взгляд.

Наконец он что-то буркнул себе под нос, схватил Оми за шкирку и забросил внутрь джипа.

- Эй! Холодно! – громко возмутился Оми.

Ран указал мне на заднее сидение. Пока я карабкался в джип и пробирался вглубь, я следил за его лицом - никаких эмоций. Я снова наткнулся на Оми. Малыш проворчал что-то неразборчивое, свернулся калачиком у меня под боком и положил голову мне на плечо. У меня не хватило духу его стряхнуть. К тому же, его тепло успокаивало, а в джипе стало заметно холоднее.

Ран запрыгнул следом, захлопнул дверь и облокотился о нее рукой. Искоса глянул на меня, потом толкнул Шульдиха в затылок:

-Поехали.

- Oiu, mon capitaine!(1) – заорал Шу, и мы поехали.

Возвращались мы все по той же разбитой и извилистой дороге, однако, хотя Шульдих и был изрядно пьян, обратный путь показался мне куда более гладким. Или я просто не обращал внимания и больше беспокоился за Оми. Малыш время от времени вздрагивал и бормотал что-то бессвязное, по телу пробегала дрожь. Потом он снова замирал и сидел совершенно неподвижно, но я видел, что глаза у него открыты, и он пристально смотрит прямо перед собой. Я гладил его по голове, надеясь, что это его немного успокоит, но непонятно было, замечает ли он хоть что-нибудь. Я вздохнул и тихо выругался.

- В чем дело? – спросил Ран, не поворачивая головы.

Я вздрогнул от неожиданности. До этого момента я изо всех сил старался игнорировать любые звуки - Шу с Фарфом затянули какую-то идиотскую песню еще на выезде из Санг Чо-на. В ноты они не попадали, в слова тоже лучше было не вслушиваться.

Я повернулся на голос и с трудом разглядел в темноте силуэт Рана. Радуясь, что увлеченные своим кошачьим концертом Макс и Джей не смогут нас услышать, я ответил в полголоса:

- С Оми что-то странное: сидит, не шевелится, прямо перед собой смотрит. Надо было его на базе оставить. – Я провел рукой по волосам малыша.

- Не смейте говорить так, будто меня здесь нет! – выкрикнул Оми, и снова замер, прислонившись ко мне.

Я посмотрел на Рана, как бы говоря: "Теперь понимаешь, о чем я?". Он на мгновение встретился со мной взглядом, и мне показалось, что его глаза еще темнее, чем вьетнамская ночь. Черт, о чем я только думаю!

Ран пожал плечами:

- Ничего удивительного. В лазарете его несколько недель пичкали морфием, и теперь у него ломка. Если продержится неделю, все будет нормально. А если нет – станет наркоманом. – Мне послышалось в его голосе какое-то мрачное удовольствие, и я поежился.

Взглянув на малыша, я обнял его за плечи и прижал к себе:

- Зачем ты так? Он ведь долетел живым до базы. Справится и с этим. – Как легко я тогда отмахнулся от мысли о наркотической зависимости.

- Это что еще за хрень?! – вдруг заорал Шульдих. Джей только глухо заворчал. Ран подался вперед, вглядываясь в маленький островок дороги, выхваченный из темноты фарами джипа.

- На дороге человек, - громко сказал он.

- Угадал! Приз в студию! – радостно завизжал Фарфарелло, а Шу нажал на газ.

Я резко выпрямился и выглянул из-за спинки сидения, пытаясь понять, что происходит:

-Вы серьезно?!

Мы стремительно приближались к освещенной фарами фигуре человека. Он казался маленьким, совсем ребенком, но за плечами у него поблескивал ствол винтовки.

- Ты что делаешь, Макс? Совсем спятил?! – рявкнул Ран и потянулся к рулю через плечо Шульдиха.

- Да пошел ты! – заорал Шу в ответ, отбиваясь, чтобы помешать Рану перехватить управление. – Чего ты психуешь? Я просто хочу попугать этого косоглазого!

В этой схватке за руль они, похоже, напрочь забыли об идущем по дороге человеке. Я от растерянности не мог произнести ни слова и только испуганно смотрел, как человек замедлил шаг, оглянулся, услышав шум, и замер. Блеснули темные, расширившиеся от ужаса глаза. Он был похож на дикое животное, случайно выскочившее на дорогу и испуганно застывшее в свете фар.

- Да сворачивайте же! – закричал я, перегнулся через переднее сидение и изо всех сил крутанул руль. Джип вильнул в сторону, я потерял из вида остолбеневшего человека, и нас затрясло по кочкам. Что произошло дальше, я не сразу понял: жуткий грохот, толчок и падение в никуда. Потом я шлепнулся на влажную землю, и в ушах загудело. Некоторое время я лежал неподвижно, затем осторожно перекатился на спину и посмотрел вверх. Вокруг было темно, и на небе сверкали миллиарды звезд.

Неподалеку кто-то ругался и шипел, как разъяренная змея. Я не пошевелился. Все мои суставы, а особенно лодыжка, настаивали на постельном режиме. Я закрыл глаза.

Чья-то рука коснулась моего лица, я открыл глаза и увидел прямо перед собой лицо Фудзимии. Все еще плохо соображая, я вскрикнул от неожиданности и резко сел. Мы столкнулись лбами с такой силой, что у меня из глаз искры посыпались.

- Черт, Хидака! Какого хрена?! – процедил он сквозь зубы, садясь на пятки. – Я думал, ты в отключке.

Я схватился за голову и застонал:

- Нет, просто глаза закрыл. Небо слишком быстро кружилось. Что произошло?

- Мы съехали с дороги и врезались в дерево. По счастью, ехали мы не очень быстро, но от столкновения нас с тобой выбросило из машины. Я решил проверить, как ты, прежде чем возвращаться к джипу.

Я посмотрел на него, на несколько секунд мы встретились взглядами. Повисла неловкая пауза, и я отвел глаза:

- Спасибо.

Он, кряхтя, поднялся, и я последовал его примеру. Джип оказался всего в паре метров от нас. От капота почти ничего не осталось, на его месте красовалось дерево. Злобное шипение, как выяснилось, издавал потекший радиатор. А ругались явно Макс с Джем, но их самих нигде не было видно. Как, впрочем, и Оми.

- Куда они так быстро смылись? – удивился я.

Фудзимия пожал плечами:

- Не знаю, и знать не хочу. Вляпались мы по самые уши. Предлагаю забрать все, что есть в машине, и возвращаться на базу. Может, еще успеем до побудки.

- Да какая теперь разница? С таким же успехом можно сидеть здесь до утра, пока нас не начнут разыскивать. Все равно нам сухими из воды не выйти, - отозвался я. – Кой черт дернул Шу устраивать вьетнамцу лобовую атаку?

- Кой черт дернул тебя хвататься за руль?

Я в изумлении воззрился на Фудзимию, уперев руки в боки. Он что, пытается меня во всем обвинить? Вот это номер!

- Мы на полной скорости неслись на этого парня, мы бы его точно сбили. Надо же было хоть что-то сделать! – возразил я.

- У меня все было под контролем. Я бы проследил, чтобы Шу вовремя свернул. Зря ты влез.

- Черта с два! – возмутился я. – Мы уже вплотную подъехали. Шу, он же чокнутый! Он бы сбил и глазом не моргнул.

Ран ничего не ответил, только покачал головой и пошел к останкам джипа. Я побрел следом, продолжая возмущаться. Вот еще новости, валить с больной головы на здоровую!

- Проверь заднее сидение. Вдруг есть фонарики или оружие. Здесь повсюду могут быть чарли, - скомандовал Фудзимия.

Я послушался, открыл дверцу и заглянул в машину. Ничего не было видно, поэтому я протянул руку и стал ощупывать пол в надежде найти что-нибудь полезное. И наткнулся на что-то большое и теплое, завернутое в ткань. Я попытался ухватить это «что-то» двумя руками, и тут же понял, что это человек.

- Черт, это же Оми! – закричал я. – Оми! Малыш, ты меня слышишь?

Я нащупал его плечо, подхватил Оми под мышки, выволок из-под сидения, взял на руки и осторожно опустил на землю, пытаясь в темноте разглядеть, открыты у него глаза или нет. Я слышал, что он дышит, но не мог определить, в сознании ли он. Не дай бог, ударился головой и заработал сотрясение мозга. Я осторожно похлопал его по щекам, потряс за плечо.

- Оми? Оми?! Очнись!

Наконец он зашевелился и забормотал что-то. Открыл глаза, и в них отразились все созвездия южного неба. Я облегченно вздохнул и сел на пятки.

- Слава богу, ты очнулся. Ты головой не ударился? – спросил я, склоняясь над ним. Может, удастся разглядеть его зрачки.

- Нет, - выдохнул он. – Я закатился под сидение. Кажется. И я не терял сознания. Кен… Ты такой добрый…

Я почувствовал, что снова краснею. Это уже начинало становиться однообразным. Вдруг Оми погладил меня по щеке, потянулся вверх и коснулся губами моей щеки… а потом губ. Это был самый легкий и мимолетный поцелуй на свете, но, тем не менее, поцелуй. Сердце у меня забилось, как бешеное, я оттолкнул малыша, мягко, но решительно.

- Оми, не надо, - резко сказал я.

- Почему?

- Потому что ты не понимаешь, что делаешь, - ответил я, встал и помог ему подняться.

Он тихо засмеялся, потом резко оттолкнул меня и, прихрамывая, пошел прочь.

- Похоже, возвращаться нам придется пешком, да?

Я смотрел, как он выбирается на дорогу, и не мог пошевелиться. Лицо у меня горело, а мозг работал со скоростью тысяча километров с секунду. Как же всё запуталось: жизнь… война… всё. Тут я заметил, что Фудзимия наблюдает за мной. Он стоял совершенно неподвижно и смотрел с каким-то странным выражением. Я сообразил, что он, наверное, все видел и слышал.

Не придумав ничего умного, я только покачал головой и улыбнулся.

- Странный парень, - пробормотал я и пошел вслед за Оми.

Я уже догнал его и хотел схватить за плечо, как вдруг в темноте позади нас раздался выстрел. Один-единственный выстрел, резкий и громкий. Следом раздался пронзительный вопль, крик раненого животного. Я резко обернулся и увидел спешащего к нам Фудзимию.

- Черт! – зашипел я. – Там Фарф и Шу! У парня, которого мы чуть не сбили, была винтовка.

Мы с Раном переглянулись и побежали назад. У меня получалось гораздо медленнее, чем у Фудзимии, потому что каждый шаг отдавался острой болью в лодыжке, но я спешил, как мог. К тому времени, когда я добежал до места происшествия, Ран уже стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на меня с непроницаемым выражением лица.

Рядом с ним стояли Джей и Макс и хихикали. К моему удивлению, винтовка оказалась в руках у Шу. Я скорее ожидал, что их держит на мушке целый отряд вьетконговцев, или, по крайней мере, от них отстреливается на смерть перепуганный вьетнамский фермер. Еще один человек скорчился на земле у обочины, громко пыхтя и держась за плечо. Я подошел к Фарфу и Шу, пытаясь оценить обстановку, и в ту же секунду понял, что произошло. Человек, лежащий на дорогое, с трудом переводил дыхание, и плечо у него было прострелено навылет.

Охнув от удивления и отвращения, я грубо оттолкнул Шу и проковылял мимо него.

- Вы его ранили?! – закричал я, опускаясь на колени рядом с упавшим вьетнамцем. Я взял его за подбородок, чтобы разглядеть лицо, и убрал пряди волос со лба. Глаза у него было почти черные, огромные и испуганные. Даже в темноте тропической ночи было видно, что он еще совсем мальчишка, не старше Оми, даже, наверное, младше. Он смотрел на меня, не видя, и дышал неровно и прерывисто. Так и сознание потерять недолго. Я подул ему в лицо, надеясь вывести из шока и помочь восстановить дыхание. Я бы посоветовал ему опустить голову к коленям, но не был уверен, что он услышит меня или поймет.

Сидя на земле рядом с этим мальчишкой, я задумался, почему меня так волнует его состояние. Он ведь мне никто, он не из моего отряда, даже не солдат нашей армии, но почему-то я не мог бросить его здесь в таком состоянии.

- Чертов косоглазый! – процедил сквозь зубы Шульдих. - Конечно, я его подстрелил! Этот сукин сын сидел в канаве, хотел устроить засаду. Проклятый вьетконговец!

Только осознание того, в каком дерьме мы все оказались, помогло мне сдержаться. Не хватало еще устроить драку с сослуживцами. И все равно меня буквально трясло от бешенства.

- Ты отобрал у него винтовку и выстрелил? Ты совсем рехнулся? – заорал я, поворачиваясь к Шульдиху. - С чего ты взял, что он вьетконговец? Он же еще ребенок, черт возьми! – Я снова обернулся к мальчишке и подул ему в лицо. Он постепенно успокаивался, дыхание становилось более медленным и ровным.

- Конечно, он вьетконговец, - рявкнул Шу. – Косоглазый с винтовкой. Весь в черном. Посреди ночи. По дороге на базу. Кем еще он может быть?

- Может, местным жителем? – парировал я. Я был так зол, что готов был задушить Шульдиха собственными руками. Я не для того приехал во Вьетнам, чтобы убивать ни в чем не повинных людей. Если и был смысл в этой службе, он заключался в том, чтобы закончить войну как можно скорее. – Этой дорогой пользуются жители окрестных ферм. Да в этом чертовом Вьетнаме у каждого есть винтовка!

Мальчишка внезапно пришел в себя. Я ничего не успел сообразить, как получил удар в голову, а следом на меня посыпался град вьетнамских ругательств. Мальчишка отполз от меня на другую сторону дороги и попытался подняться на ноги, но упал, как только оперся на раненую руку. Он вскрикнул от боли, и я тут же простил ему полученную затрещину. В конце концов, если бы меня сначала чуть не сбили, а потом ранили чокнутые иностранцы, я бы тоже врезал первому, кто подошел достаточно близко. Я встал и направился к мальчишке, подняв руки.

- Эй, малыш, - мягко сказал я. - Я тебя не трону. Извини, что так получилось... - Я наклонился и протянул ему руку. Когда я заметил, какой ненавистью горят его глаза, было уже поздно - парень ударил меня по носу.

Я успел услышать крик Рана: «Хидака!» - и удивиться, что его это волнует. Дальше снова пошли одни ругательства. Мальчишка кричал, не переставая, но я смог разобрать только: «Проклятые американцы!» Думаю, что общий смысл сказанного в этом и заключался.

Шу отодвинул меня в сторону, приставил винтовку к самому носу вьетнамца и ухмыльнулся:

- Захлопни пасть, косоглазый, и слушай, - прошипел он сквозь зубы.

Похоже, мальчишка понял если не смысл слов, то интонацию. Он замолчал, его начало трясти, и дыхание снова сбилось, но взгляд остался осмысленным. У меня не было ни сил, ни терпения слушать, что еще скажет Шу, поэтому я отошел в сторону и чуть не налетел на Оми.

- Кен! Ты в порядке? Что случилось? – спросил он. Я заметил, что он очень бледный и сильно хромает.

Я положил руку ему на плечо, пытаясь успокоиться.

- Я в порядке. Мне только что разбил нос малолетний потенциальный вьетконговец. А так все нормально.

- Что? – не понял Оми.

Я покачал головой и махнул рукой назад, где Шульдих продолжал что-то выкрикивать.

- Скоро сам поймешь. А ты как? Выглядишь неважно.

Он устало посмотрел на меня и покачал головой:

- А... Это потому что нога болит. Очень... И живот. И вообще, знобит и ноги подкашиваются. Не понимаю, что со мной.

- Но ты выдержишь? Сможешь дойти до базы? – спросил я.

Он закусил губу и посмотрел на меня с испугом, но потом энергично закивал и пошел туда, где стояли Фудзимия, Шульдих, Фарфарелло и наш новый "друг". Он сделал пару шагов, покачнулся и упал.

- Оми! – крикнул я и бросился к нему. Он заплакал, уткнувшись носом в грязь и царапая пальцами землю.

- Я не смогу... Нет, не смогу. Пешком до базы? Не смогу... Так больно! Лучше бы я умер.

Я поднял его, надеясь, что это не очередная уловка, чтобы поцеловать меня, и прижал к себе.

- Ничего, ничего. Господи, Оми, прости. Дурацкая была затея. Залезай, - предложил я, поворачиваясь и подсаживая его к себе на спину. Он обнял меня за плечи, а я подхватил его под колени. Он попытался спорить, но не отстранился. Тяжелое горячее тело легло мне на спину. Я некоторое время сидел на корточках, привыкая к усилившейся боли в лодыжке. Оми уткнулся лицом мне в спину, от его слез на куртке образовалось теплое мокрое пятно. Наконец я поднялся на ноги. Щиколотка тут же запротестовала против удвоившейся нагрузки. Но лучше я потерплю немножко, чем Оми будет мучиться. Мне так проще.

Он тихо всхлипывал, уткнувшись мне в лопатки:

- Кен, ты же не сможешь нести меня всю дорогу, - прошептал он.

- Но я же могу попытаться, - возразил я, подсаживая его повыше. Он вздохнул, еще несколько раз шмыгнул носом и затих. К тому времени, когда Шульдих и компания поравнялись с нами, Оми дышал тихо и ровно, и даже слегка посапывал во сне. Меня это немного успокоило.

Я присоединился к остальным. Фудзимия пристально посмотрел на меня, и я готов был поклясться, что в его взгляде было если не уважение, то, по крайней мере, удивление. Он пошел рядом со мной.

Шульдих связал вьетнамскому мальчишке руки за спиной и заставил идти впереди, подталкивая в спину дулом винтовки. От выражения полного отчаянья и растерянности на лице мальчишки мне захотелось сломать винтовку о голову Шу. Они даже рану ему не перевязали! Шульдих начал говорить что-то о том, что мы взяли пленника, но меня уже тошнило и от его слов, и от звука его голоса, так что я старался его не слушать.

- Ты уверен, что сможешь донести его до базы, - холодно осведомился Ран.

- Как будто есть выбор. Идти он не может, а если бы и мог, то тут же отстал бы. Он же на ногах не держится, а на дороге я его не брошу.

- Ты можешь остаться здесь вместе с ним. А утром вас кто-нибудь заберет.

- Без оружия? – фыркнул я. – Ты же сам говорил, здесь повсюду могут быть «чарли». Я не хочу рисковать его жизнью.

Фудзимия долго молчал.

- Похоже, он и правда тебе дорог, – сказал он наконец.

Я так растерялся от этих слов, что чуть не споткнулся, и уставился на него, не зная, что ответить.

- Да, похоже на то. Он единственный в этой дыре, о котором я могу заботиться, кому я действительно нужен. Он потянулся ко мне, и я не мог не ответить взаимностью. Так я хоть немного чувствую себя человеком.

Ран презрительно фыркнул:

- Нас не для того сюда привезли, чтобы мы чувствовали себя людьми.

- Спасибо тебе, о великий мудрец, за это откровение, - съязвил я.

- Послушай, Хидака, я тебе это говорю не потому, что считаю себя намного умнее. Здесь ни в чем нельзя быть уверенным. Ты к кому-то тянешься, а тебе отрывают руку. Ты чем-то дорожить, и Бог в наказание отнимает у тебя все. Не стоит слишком сильно привязываться людям, потому что завтра... ты снова останешься один. Я знаю это по собственному опыту. А если так открыто выражать свои чувства... закончишь в психушке.

- Пожалуй, я готов рискнуть. «Лучше любить и потерять любовь, чем вообще никогда не любить»(2), - процитировал я.

Он усмехнулся:

- Можно подумать, ты знаешь, о чем говоришь.

Я посмотрел ему в глаза и слабо улыбнулся.

- Знаю.

- И я знаю. Все это полная чушь. Думай прежде всего о себе. Чем выше поднимешься, тем больнее будет падать.

- Как же с тобой... холодно, Фудзимия, - покачал я головой. – Как ты сам с собой уживаешься? Отгораживаться от мира, чтобы избавить себя от боли, - трусость. Самый простой выход. Гораздо труднее научиться любить и терять, принять это как часть жизни. Конечно, случается всякое, но неужели ты хочешь прожить жизнь в одиночестве и умереть с мыслью, что никто не ждет тебя на другом берегу?

Повисла напряженная тишина, и я сам растерялся от собственных слов. Казалось, я убеждаю не его, а себя. Разве я сам не отгородился от мира? И еще немало времени пройдет, прежде чем я выберусь из своей раковины. Я хотел сказать Рану, что мы можем попробовать пройти этот путь вместе, но не мог. Все слова, которые приходили на ум, казались пустыми и бессмысленными, так что я просто отвернулся и промолчал.

- Давай, косоглазый, пошевеливайся, - крикнул Шу и подтолкнул мальчишку в спину винтовкой. Тот чуть не упал, сделал несколько быстрых шагов и зашипел на Шульдиха через плечо. – Топай-топай! Ты что, английского не понимаешь?

Мальчишка снова глянул на Шу через плечо, но ничего не ответил, только прищурился.

Шульдих еще раз толкнул его в спину:

- Отвечай, когда тебя спрашивают, рисоед вонючий!

- Макс, если он не знает английского, он не понимает, что ты его о чем-то спрашиваешь, - не выдержал я.

- Не лезь, Хидака. Все вы, косоглазые, заодно.

- А не пошел бы ты, Вульф! – огрызнулся я.

- Если я пойду, ты у меня...

- Я понимаю, - вдруг сказал вьетнамец. Он взглянул на меня серьезными глазами и снова оскалился на Шульдиха. По тому, как мальчишка двигался, было понятно, что ему очень плохо. Он спотыкался и шел все медленнее и медленнее. Меня беспокоила его рана - наверное, очень больно, когда руки связаны за спиной.

Шу тут же перестал со мной спорить и снова ткнул мальчишку в спину.

- Вот и славно. Ну, что, вьетконговское отродье, есть у тебя имя? Или так и называть "косоглазым"?

- Наги, - глухо ответил он. – Я не из Вьетконга.

- Ну, конечно, крошка Наги. Что-то имя у тебя не вьетнамское.

Наги не ответил. Его голова мотнулась в сторону, одна нога зацепилась за другую, и он с испуганным криком упал на дорогу, лицом в пыль, потому что не мог выставить руки вперед. Он тихо застонал от боли, ударившись раненым плечом. Шу чуть не наступил на мальчишку.

- Черт! А ну вставай, ублюдок! – закричал он. Мальчишка попытался подняться, но не смог – сил совсем не осталось. Шу несколько раз выстрелил из винтовки в воздух. – Я сказал: встать!

- Ну, хватит, Макс! – заорал я, подбегая к ним (насколько это было возможно с моей лодыжкой). – Я по горло сыт твоими идиотскими выходками! Брось винтовку, полудурок! Мальчишка и так еле жив по твоей милости.

Он прищурился и начал медленно опускать винтовку.

- Брось винтовку! – повторил я.

Наверное, по выражению моего лица стало ясно, что я не шучу. Шу опустил винтовку и сделал шаг назад. Я смерил его напоследок гневным взглядом, наклонился и осторожно опустил Оми на землю. На четвереньках подполз к Наги и стал развязывать узел на его запястьях. У меня даже руки тряслись от злости. Я помог мальчишке сесть, он что-то сердито проворчал и попытался меня оттолкнуть, но сил не хватило. Он злобно оскалился в сторону Шульдиха и Джея, потом схватился за мою куртку испачканной в крови левой рукой и попытался встать, опираясь о мое плечо. Через секунду он упал обратно, глаза у него закатились и дыхание снова сбилось. Я осторожно ощупал его плечо, чтобы оценить, насколько серьезна рана. Пальцы тут же стали влажными и липкими, а от ощущения насквозь пропитавшееся кровью ткани и запаха у меня закружилась голова.

- Господи, так ведь и умереть от потери крови недолго, - пробормотал я, стаскивая с себя куртку. Я подложил куртку Наги под плечо и обмотал рукава вокруг руки, надеясь, что эта импровизированная повязка хоть немного остановит кровотечение. Потом приподнял мальчишку и заглянул ему в лицо:

- Наги, ты меня слышишь?

Он пробормотал что-то по-вьетнамски и закрыл глаза. Я встряхнул его.

- Нет! Только не засыпай.

Он снова открыл глаза. Я понятия не имел, что с ним делать. Остальные просто смотрели на нас без тени сочувствия, никто не предложил помощи. От этого стало особенно противно. Я поднял глаза в поисках хоть какого-нибудь источника вдохновения, но увидел только лицо Фудзимии.

- Я не знаю, что делать, - признался я, опуская голову. Еще надо было нести до базы Оми.

- Брось его, - раздался спокойный голос Фарфарелло. – Зачем нам еще один дохлый косоглазый?

- Ни за что! – подскочил я. – Это вы с Шульдихом виноваты. Я не брошу мальчишку, которого вы ранили, умирать посреди дороги.

- А что ты можешь сделать? – поддразнил Шульдих.

Я посмотрел на раненого вьетнамца и закусил губу. К сожалению, Шу был прав. Джип разбит, до базы несколько миль, и мне надо нести малыша. Никаких идей у меня не было. Я застонал от бессилия и перевел взгляд на Оми – ему я должен был помочь в первую очередь.

- Я понесу Оми.

От звука голоса я вздрогнул. Фудзимия опустился на колени рядом с Оми и подсадил его к себе на спину. Малыш на мгновение встрепенулся, а потом снова затих, удобно устроившись на спине у Рана. Чувства, которые нахлынули на меня в тот момент, невозможно описать. Мне даже показалось, что я готов расплакаться, но вместо этого я только кивнул и поднял безвольное тело Наги на спину. Я еще не успел встать, а моя футболка уже насквозь прописалась его кровью. Он что-то невнятно пробормотал и крепче вцепился в мои плечи.

Мы двинулись дальше. Ран и я шли впереди, а Шу и Фарф замыкали процессию. Оба были недовольны – я не только накричал на них, но и забрал их пленного.

Дорога была бесконечной и однообразной. Все деревья казались одинаковыми, каждый камень, на который я наступал, выглядел в точности как предыдущий. У меня вспотели ноги, и я вспомнил слова Джея о запасных носках. Я поежился, живо представив себе, что может произойти в джунглях с мокрыми ногами. Оми проснулся на несколько секунд, что-то удивленно залепетал, потом понял, что все в порядке, и снова задремал. Я время от времени встряхивал вьетнамского мальчишку, чтобы он не засыпал. Он потерял слишком много крови, не хватало еще коллапса сосудов.

В какой-то момент он прошептал: «Спасибо. Спасибо... П-прости, что я тебя ударил». Я усмехнулся, сказал, что на его месте сделал бы то же самое и поковылял дальше. Рук я уже не чувствовал.

Больше ни Ран, ни я не произнесли ни слова. Наконец на горизонте показалась база. Главные ворота четко вырисовывались в предрассветном мареве. Я так устал, что едва держался на ногах.

Повернувшись к Фудзимии, я сказал:

- Спасибо, Ран. Ты не обязан был помогать ни мне, ни Оми, но ты помог. Спасибо.

- Вся эта вылазка была сплошной ошибкой. В этом есть и моя вина. Ты говорил что-то о трусости, так вот, ты прав. Не будь я таким трусом, ничего бы этого не случилось, - отозвался он.

- Потому что без твоей помощи Шу не смог бы это провернуть? – спросил я. Интересно, понял ли он, на что я намекаю.

Преступление и наказание

Слова катились одно за другим, переплетались, сливались, поднимались и опускались, как волны во время прилива. Рук я не чувствовал. Я не чувствовал их уже несколько часов. Сначала пришлось нести малышей, а теперь еще и это.

Вернувшись на базу в предрассветных сумерках, мы отнесли Наги в медчасть. Мы понимали, что этим подписываем себе смертный приговор, но другого выхода не было. Жизнь подстреленного Шульдихом подростка зависела от нас, нужно было отвечать за свои поступки. У Оми дела тоже обстояли неважно, я даже опасался, нет ли внутреннего кровотечения. Мы притащили обоих в лазарет, зная, что застанем медсестер с ночного дежурства. Они, правда, уже собирались уходить, так что были не слишком рады нашему появлению, к тому же, некоторое недоумение вызывал новый пациент, но я ничего не хотел слушать. Я был уже на грани и физического, и нервного срыва, так что чуть не устроил истерику. Я им такого наговорил... Сам не ожидал, что знаю такие слова, зато моя речь подействовала, и Наги немедленно отправили в операционную.

Потом мы с Раном поползли в барак, молясь, чтобы нам удалось хоть часок поспать до того, как о наших подвигах сообщат капитану Кроуфорду. На этот раз наши молитвы были услышаны, и только через полтора часа кое-как одетый Ёдзи влетел в барак, вытащил нас из постелей в прохладу вьетнамского утра и погнал в офицерский корпус. Мы выстроились в шеренгу и встали на вытяжку. Кроуфорд, одетый не по форме, взглянул на нас поверх армейских очков в металлической оправе, веко у него задергалось. Он встал и начал орать.

Мы получили по полной программе, все вместе и каждый в отдельности. Я до сих пор помню, как капитан, брызжа слюной, орал мне в лицо. Когда Кроуфорд накричался вдосталь, он рухнул на стул, все еще негодуя, и настала очередь Кудо. Здесь одним криком дело не обошлось. Лейтенант был нашим непосредственным начальником и лично отвечал за каждого. Мы опозорили и дискредитировали не только себя, но и его, и весь отряд. Это лейтенант нам очень обстоятельно объяснил. А также донес мысль о том, что считает своим долгом найти для нас «достойное наказание». Пока же он ограничился тем, что выгнал нас на плац и заставил на вытянутых руках держать полные ведра с водой.

Кудо продолжал ругать, оскорблять и унижать нас на глазах у всей базы. Тогда-то я и заметил, что совершенно не чувствую собственных рук. Да и слова лейтенанта стали казаться бессмысленным потоком звуков. С тем же успехом Кудо мог рассказывать, как портил девок у себя на ферме, я бы даже не заметил.

Время шло, минута сменяла минуту, а мы стояли, не шевелясь, как статуи, принимая заслуженное наказание. Боковым зрением я видел Фудзимию и Шульдиха, которые тупо пялились в пространство. Я уже несколько раз поблагодарил Всевышнего за то, что Оми был избавлен от всего этого. Я не знал, куда подевался малыш, и только позже выяснил, что Кроуфорд счел его «жертвой коллективного идиотизма» и оправил в лазарет, ограничившись подзатыльником.

Когда мне уже начало казаться, что я больше не выдержу и вот-вот сойду с ума, Ёдзи выдохся. Он замолчал, сел на землю и обхватил голову руками.

После секундной паузы он устало выдохнул:

- Да бросьте эти чертовы ведра.

Мы не заставили себя уговаривать.

- Сядьте, Бога ради... Вольно.

Со стонами облегчения мы попадали на землю. Шульдих лег на спину, вытянув руки вдоль тела, как будто не мог даже пальцем пошевелить. Волосы рассыпались по траве и напоминали взъерошенную львиную гриву.

- Черт, Кудо, ну ты и садюга...

Кудо резко поднял голову:

- Заткнись, Шульдих. С учетом того, что вы вчера устроили, вы очень легко отделались. К тому же, я с вами еще не закончил. Настоящего наказания я пока не придумал, но одно могу сказать точно: вы с Джеем в Санг Чо-на еще долго не поедете, – огрызнулся он, проведя рукой по волосам. Взгляд у него был расфокусированный, и я подумал, что он устал ничуть не меньше, чем мы. Ёдзи был не из тех, кому нравится командовать людьми. Он слишком серьезно относился к своим обязанностям, от чего и страдал. Он любил всех своих подопечных, относился к нам с терпением и заботой, как старший брат, а порой даже как отец. Про Ёдзи можно было смело сказать, что ему тяжелее, чем нам. Он терпеть не мог наказывать солдат, и был очень рассержен и расстроен, что мы его к этому вынудили.

Он опустил голову, а когда снова поднял, его взгляд остановился на нас с Раном:

- Что же до вас двоих... Я уже кое-что придумал. Поскольку это первый серьезный проступок, и вы вряд ли бы ввязались в такую авантюру без подначки Шу и Джея, я проявлю снисхождение. Но не обольщайтесь. Я подберу такое наказание, что мало не покажется. А пока... Надеюсь, мытье сортиров доставит всем несказанное удовольствие. Будь на то моя воля, вы бы до конца жизни дерьмо от кафеля отскребали. А теперь убирайтесь и приведите себя в порядок. Через двадцать минут все должны быть у Кроуфорда, он хочет задать несколько вопросов. – Кудо вздохнул. – И о чем вы только думали? – пробормотал он, и мне показалось, что он с укором посмотрел на Фудзимию, прежде чем подняться и направиться к офицерскому корпусу.

Мы встали и побрели к баракам. Когда Кудо отошел достаточно далеко и уже не мог нас слышать, я застонал:

- Черт, рук вообще не чувствую.

- Заткнись, Хидака, - буркнул Фудзимия.

Я возмущенно посмотрел на него, но промолчал – ничего остроумного в голову не приходило. Однако не смог сдержать улыбки, когда увидел, как он потирает плечи. Я сделал вид, что ничего не заметил, и похромал дальше.

- Как твоя лодыжка? – вдруг спросил он.

Я удивленно взглянул на него, и, словно в ответ на его вопрос, нога подвернулась, и я чуть не упал.

- Была нормально, пока ты не спросил, - отозвался я. Мне почему-то было приятно, что он об этом вспомнил. Но вслух я этого не сказал.

Он помолчал немного и пристально посмотрел на меня:

- Сходи к врачу. Если это растяжение, то после сегодняшней прогулки можешь навсегда остаться хромым.

- Что же ты не сказал мне это до того, как я десять километров тащил на себе вьетнамца весом килограммов сорок? – проворчал я.

По-моему, он фыркнул.

- А что бы изменилось? Ты бросил бы его на дороге?

Я отвел глаза:

- Нет, конечно.

- Тогда какой смысл?

- Пожалуй, никакого, - ответил я, открывая плечом дверь в барак. Я придержал дверь, пропуская Фудзимию, а затем Фарфа и Шу, которые плелись следом. Проходя мимо меня, Джей улыбнулся и растрепал мне волосы. Шу хлопнул меня по плечу и покачал головой. Это проявление симпатии казалось странным, даже неуместным, но мне все равно было приятно. Несмотря на то, что эти двое натворили, несмотря на то, сколько неприятностей они мне доставили, я не мог на них сердиться. Даже на Шульдиха. Конечно, я знал, что он редкостная скотина. Но я принимал это как данность. Он был своим, я знал, как с ним разговаривать, чего от него ожидать, поэтому все было легко и просто. Наверное, именно поэтому мне было так сложно с Фудзимией – никак не мог понять, в каких мы отношениях.

Дойдя до своей койки, я стащил ботинки, переодел носки, со стоном упал на покрывало, обнял подушку и уткнулся в нее носом. Ран остановился рядом, прикидывая, что сильнее: желание лечь или нежелание тратить силы на то, чтобы карабкаться на верхнюю полку. Я хотел было подвинуться и предложить сесть на мою койку, но передумал, когда представил, как он на меня посмотрит в ответ.

Внезапно койка прогнулась под дополнительным весом, и кто-то сел на меня верхом. Я не успел среагировать – две ладони легли мне на спину и нажали. Со всей силы. Позвоночник угрожающе захрустел, и по всему телу прошла судорога.

- Твою мать! – заорал я, вскинув голову. Ладони скользнули вдоль позвоночника вниз и снова нажали. Снова раздался хруст, уже не такой громкий, но по-прежнему зловещий. Я застонал сквозь зубы, уронил голову на руки и облегченно вздохнул.

- Что, япошка? Нравится? – хихикнул Джей. Я даже почувствовал его запах, когда он наклонился надо мной, и разочарованно вздохнул. Я что, надеялся, что это Фудзимия? Держи карман шире!

- Эй! – окликнул Шу. – Ты кому массаж делаешь, паразит? Забыл, чей ты стрелок? Лучше иди сюда и разомни спину мне.

Джей снова хихикнул и шлепнул меня по плечу.

- Иду, иду. – Он перекинул через меня ноги и слез с койки. – Давай, Ранди, принимай эстафету. Он же твой пилот.

Я усмехнулся в подушку: ага, так Фудзимия и станет делать мне массаж. На соседней койке Фарф принялся разминать спину Шу. Процесс оказался довольно громким – Шульдих стонов не сдерживал. Я уже собирался подняться, но тут Ран, стоявший у стены, сделал шаг ко мне.

- Сделать тебе массаж? – спросил он безо всякого выражения. У меня от удивления глаза на лоб полезли, и я уставился на него, пытаясь понять, чем вызвано такое неожиданное предложение. На его лице, как обычно, не отражалось ни одной эмоции, и угадать, о чем он думает, было невозможно. Но... он же не просто так предложил мне массаж? Или это какая-то традиция, о которой я не знаю? Я молча смотрел на него, не находя ответа. Через некоторое время ему стало неуютно под моим взглядом, он переступил с ноги на ногу и прищурился:

- Так да или нет?

- Э... ну... пожалуй, да, конечно, - промямлил я, и снова уронил голову на руки.

Кровать скрипнула, и Ран, как до этого Фарф, практически сел на меня верхом. Я почувствовал, как волна жара прокатилась по всему телу, и затаил дыхание. Сладко засосало под ложечкой. Ощущения были странные. Вообще, все происходящее казалось странным. Нет, «странно» - не то слово. Скорее, «эротично». Хотя это тоже не то. Ничего эротического действия Фудзимии не подразумевали, но от этой внезапной близости у меня голова пошла кругом. Я испугался, что начну задыхаться, как Наги, поэтому просто закрыл глаза.

После секундной паузы Фудзимия положил ладони мне на спину между лопаток и надавил.

- Выдохни, - скомандовал он.

Я послушался. Он не был груб, как Джей, движения не были внезапными и резкими. Под спокойным, ровным натиском мой позвоночник сдался с тихим хрустом и пощелкиванием. Мне показалось, что в теле не осталось ни одной кости. Чудесно. Наверное, я блаженно вздохнул, сам того не заметив. Фудзимия усмехнулся:

- Как мало надо человеку для счастья.

- Заткнись, а? – проворчал я и добавил – Спасибо.

Он снова усмехнулся, но ничего не сказал. Почувствовав, что он приподнялся и скользнул вниз, я подвинулся, чтобы он мог сесть у меня между ног. Он устроился поудобнее в изножье кровати и прислонился спиной к столбику. Мне было на удивление хорошо и спокойно. От его близости даже мысли об убийстве Кроуфорда вылетели из головы. Мне показалось, что Ран провел пальцем по моей ступне, но я отогнал эту мысль: то ли померещилось, то ли слишком размечтался (не знаю, что точнее). Но потом вдруг по ступне скользнул не один палец, а вся ладонь... обе руки схватили меня за щиколотку? Подняли, повернули туда-сюда и дернули, что есть силы. Я даже не успел сообразить, что произошло, только взвизгнул, как девчонка. В лодыжке что-то бодро захрустело, боль прокатилась волной. Ран шлепнул меня ладонью по пятке, и нога, издав последний еле слышный щелчок, вдруг обмякла.

Он отпустил мою щиколотку:

- Я так и думал. Не растяжение, а вывих. Поблагодарить можешь позже.

С этими словами он слез с койки и пошел к выходу, шаркая ногами. Я зарылся лицом в подушку, глотая выступившие от боли слезы.

- Черт... возьми, - выдохнул я сквозь зубы. Если это называется дружеской помощью, то я не хочу знать, каков Фудзимия в гневе.

Я еще какое-то время лежал неподвижно, пока не почувствовал на плече теплое дыхание с примесью перегара. Поднял голову и увидел прямо перед собой ухмыляющуюся физиономию Макса. Он наклонился над моей койкой, улыбаясь от уха до уха.

- Какая прелесть! Он даже не попросил об ответной любезности. – Шу хихикнул и подмигнул мне. – Вставай давай, обувайся. Нас Кроуфорд ждет.

Я прищурился и недовольно буркнул:

- Сам знаю.

Мы добрались до кабинета Кроуфорда. Я открыл дверь и сразу увидел Фудзимию, который пришел раньше. Мне даже удалось расслышать обрывок разговора между ним и Ёдзи.

- Нет, Ран. Я уже объяснял, никаких поблажек не будет, - шипел Кудо.

- Ёдзи, послушай...

- Нет, это ты послушай. Ты облажался. Вы все облажались, и я ничем не могу вам помочь. Так что прекрати ныть, будь мужчиной. Или ты забыл, что это значит? – огрызнулся лейтенант.

Ран вздрогнул, как от пощечины, и вытянулся по стойке смирно. С его губ уже готов был сорваться язвительный ответ, но он сдержался и молча сел на один из специально принесенных складных стульев.

Джей толкнул меня в спину, и я, споткнувшись, неуклюже ввалился в комнату. Удивившись про себя отсутствию боли в лодыжке, я сел рядом с Раном и уставился прямо перед собой. В присутствии Кроуфорда я всегда нервничал. Он ассоциировался у меня с вулканом, готовым взорваться в любую минуту. Да, пожалуй, «взрывоопасный» - самое подходящее слово.

Кроуфорд неторопливо готовился к допросу. Он сел, опершись локтями о стол, потому откинулся на спинку кресла, пошуршал бумагами, поправил очки, еще раз поправил очки, наконец, снова наклонился над столом и сложил руки перед собой.

- Позвольте поинтересоваться, как в медчасти вверенной мне базы оказался малолетний вьетнамский фермер? – спросил он со спокойствием, не предвещавшим ничего хорошего.

Мы нервно заерзали. Все, кроме Фудзимии. Шульдих с Фарфарелло переглянулись, а потом посмотрели на меня. Никто не знал, что сказать.

- Итак? Для всех будет лучше, если кто-нибудь мне ответит, иначе я за себя не ручаюсь.

Я прочистил горло.

- Да, мистер Хидака, почему бы вам не поведать нам всем эту увлекательную историю? Ведь именно вы притащили на базу мелкого ублюдка, - процедил Кроуфорд.

Я побледнел, в горле мгновенно пересохло. Все повернулись ко мне. Краем глаза я заметил, как заулыбались Шу и Фарф, а Фудзимия взглянул на меня с беспокойством.

- Ну...

- И?!

- Видите ли, сэр, дело обстояло следующим образом: мы возвращались из... хм... Санг Чо-на и... вышеупомянутый малолетний вьетнамский фермер...

- Черт возьми, Хидака, мы не в зале суда! Объясните по-человечески, что произошло, - рявкнул Кроуфорд.

- Есть, сэр! Он был на дороге, сэр. Мы свернули, чтобы не раздавить его, сэр. Мы потеряли управление и...

- Кто это «мы»?

- Сэр?

- Кто вел машину, рядовой?

- Э... Шульдих, сэр... Но мы все схватились за руль. Все, кроме Фарфарелло, сэр.

-То есть, вы все вели машину?

- Мм... Выходит, что так, сэр.

Кроуфорд откинулся на спинку стула, вздохнул и потер виски. Открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал и только махнул рукой.

- Ладно. Продолжайте, рядовой.

- Мы потеряли управление, сэр, и съехали с дороги. Шульдих и Фарфарелло вернулись к месту аварии, нашли вьетнамского мальчишку, конфисковали винтовку и ранили его.

- Да он же вьетконговец! – встрял Шульдих. – Фермеры не разгуливают по дороге на военную базу с полуавтоматическими винтовками за спиной.

- Вульф, - протянул Кроуфорд, тыча в Макса пальцем, - о том, почему вы в него стреляли, мы поговорим позже. А сейчас я хочу дослушать. Продолжайте, Хидака.

- Ну... – я оглянулся на Шу с Фарфом, прежде чем возобновить рассказ. – Шульдих и Фарфарелло связали мальчишке руки и повели с собой на базу, даже не перевязав рану. К тому времени я уже нес на спине рядового Цукиёно, который из-за ранения почти не мог двигаться.

- Почти?

- Э... да, сэр. Потом вьетнамский мальчишка чуть не потерял сознание, и я взял на себя смелость перевязать его и доставить на базу. Я не был уверен, что он выживет, потому что он потерял много крови, но он справился. Я нес его до самой базы, сэр.

- Его и рядового Цукиёно?

- Н-нет, сэр. После того, как вьетнамец упал, рядового Цукиёно нес Фудзимия.

Кроуфорд удивленно приподнял бровь и перевел взгляд на Рана.

- В самом деле? Раньше я не замечал за вами склонности к благотворительности. Но оснований не верить Хидаке нет. – Он откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул, снял очки и потер переносицу. Крепко зажмурился, снова надел очки, посмотрел в потолок и шумно выдохнул. – Позвольте мне подытожить. Вы впятером угоняете мой джип, крадете ключи от главных ворот, оставляете их незапертыми, едете в Санг Чо-на и устраиваете дебош. На обратном пути вы, чуть не сбив вьетнамского крестьянина, съезжате в кювет и разбиваете джип. Потом Шульдих и Фарфарелло, находясь в изрядном подпитии, калечат мирного жителя и отбирают у него винтовку. Тем временем рядовой Цукиёно, которого только что выписали из лазарета и который даже не состоит на службе ни в одной из частей, размещенных на базе, теряет способность самостоятельно передвигаться из-за ранения и, судя по всему, недостатка морфия. Хидака несет его на спине, потом передает Фудзимии, а сам несет теряющего сознание вьетнамца, возможно, агента Вьетконга. На рассвете оба сопляка оказываются у меня в медчасти. Замечательно! Просто великолепно! Это надо записать для потомков.

Он некоторое время смотрел на нас, потом полез в ящик стола и извлек мятую, видавшую виды пачку сигарет. Я помню, как у него дрожали руки, пока он выуживал тоненький белый цилиндрик. Кроуфорд взял сигарету в рот, прижал губами и снова полез в ящик.

- Кудо, зажигалка есть? – спросил он как бы между прочим.

Кудо оттолкнулся от стены, у которой стоял, и сделал шаг вперед.

- Вы же хотели бросить.

- Заткнись и дай зажигалку, - огрызнулся Кроуфорд. – Нечего мне мораль читать.

Кудо криво усмехнулся, подошел к капитану и дал ему прикурить. Потом сел на край стола, сложил руки на груди и уставился в окно. Интересно, о чем он думал.

Кроуфорд сделал пару затяжек, потом пристально оглядел нас всех по очереди и продолжил:

- Ну, ребята, я просто не знаю, что сказать. Хорошую свинью вы мне подложили. Если Шу прав, и мальчишка – действительно агент Вьетконга, что весьма вероятно, у меня возникают серьезные проблемы. Он побывал на нашей базе, он будет знать расположение всех подразделений и тому подобное. Я не могу отказать ему в медицинской помощи (да и все равно уже поздно по этому поводу что-либо предпринимать), поскольку его ранили мои солдаты. Но если все-таки окажется, что он вьетконговец, я пойду под трибунал за пособничество врагу. Если же окажется, что он просто вьетнамский фермер, возникнет другая проблема. Вьетнамское правительство будет крайне недовольно лично мной и армией в целом. Казалось бы, всего один мальчишка, но местные жители озлобятся, и с этим уже ничего нельзя будет сделать. Как ни крути, у меня будут крупные неприятности. – Он замолчал и схватился за голову. Я буквально чувствовал, какое бремя легло ему на плечи, как он устал и измучился под тяжестью этой ноши.

Когда он снова поднял на нас глаза, взгляд у него был пустой и безразличный.

- Какого черта я вам это рассказываю? Вашими куриными мозгами все равно не понять. Проваливайте.

Он махнул рукой, отпуская нас. Мы тут же вскочили и поспешили к выходу.

- Кудо, сообщи потом, какое наказание ты им назначишь, - вздохнул Кроуфорд.

- Конечно, конечно.

* * * * * *

Не знаю, почему я вдруг решил об этом вспомнить. Не в моих это привычках. Я лежу, прижав руку к груди, и вижу горящие глаза Наги, вьетнамского мальчишки. Трудно смириться с тем, что все это в прошлом. Тогда все было таким... ярким, живым. Настоящим. В моей нынешней жизни нет ничего настоящего. Пол, на котором я лежу, моя собака, работа, дом – все это ложь. Ничего этого нет, есть только Вьетнам. Наверное, поэтому я постоянно мыслями возвращаюсь туда, пытаясь найти опору, что-то реальное и понятное, к чему можно прикоснуться. Вот если бы тогда все закончилось иначе. Если б я тогда знал, то... Впрочем, после драки кулаками не машут.

Дверь в подсобку распахивается, и я резко сажусь. Поднимаюсь с пола и слышу голос Мэри.

- Кенни, сынок, ты где? – Ее голос звучит звонко и четко. Возможно, Мэри тоже настоящая. Из того немногого, что реально существует.

В голове что-то покачивается и плывет по кругу, а перед глазами на мгновение темнеет. Головокружение быстро проходит, но я задумываюсь, не надо ли было принять другую таблетку. Может, пора сходить к врачу, чтобы мне выписали что-нибудь новое? Рассеянно отмечаю, что на футболке, там, где я прижимал к груди руку, осталось бурое пятно.

- А, вот ты где, - улыбается Мэри, направляясь ко мне. Когда она подходит ближе, улыбка меркнет. – Ты хорошо себя чувствуешь? У тебя такой вид растерянный... А что с футболкой?

- Это? А, ерунда, - качаю я головой. – Нож сорвался, пока я резал коробки. Вот и испачкался.

- Много крови потерял? Голова не кружится?.

- Мэри, все в порядке, - улыбаюсь я.

Она упирает руки в боки:

- Вы, мальчишки, думаете, что с вами ничего не может случиться. Нет, Кенни, можно и пораниться, и кровью истечь. Организм не железный и легко выходит из строя, знаешь ли.

Я перестаю улыбаться. Вспоминаю малыша, истекающего кровью у меня на руках. Переломанные кости, порванные вены...

- Я знаю, Мэри. Знаю.

- Ой, Кен, прости. Я не это хотела... – спохватывается она, подходит еще ближе.

- Знаю, Мэри, - киваю я.

Она по-матерински бережно убирает волосы у меня со лба, потом делает шаг назад и тяжело вздыхает.

- Пойди, приведи себя в порядок. В служебном туалете есть аптечка. Когда закончишь, постоишь за прилавком?

- Конечно, Мэри, - киваю я.

Она улыбается, направляясь к двери. Слышу, как она бормочет: «Славный мальчик».

Достаю из шкафчика над умывальником аптечку. Голова кружится от запаха свежих бинтов и антисептика. Вспоминается медчасть, перевязки, дезинфицирующие препараты... Маленькие бутылочки, шприцы, сломанные жизни.

Сам того не замечая, я сажусь на унитаз, хватаюсь за голову и пытаюсь разобраться в лабиринте воспоминаний, распутать ниточку, за которую потянул сегодня утром. Господи, до чего же это долгая история... Да и конец мне никогда не нравился.

* * * * * *

В конце концов, наше наказание оказалось не таким уж суровым. К тому же, из песни слова не выкинешь. Если бы не это происшествие, моя жизнь могла бы сложиться совсем иначе. Не знаю, хорошо это или плохо. Когда я сейчас об этом вспоминаю, у меня мысли начинают путаться. Чуть позже вы поймете, почему. А может и нет. Может, я с самого начала был чокнутым.

Кроуфорд не сообщил нам, что случилось с вьетнамским мальчишкой, и никто из нас не хотел рисковать жизнью, поднимая эту тему. Только через несколько недель я узнал, что ему оказали медицинскую помощь и после короткого допроса отправили обратно в деревню, где по его словам жила его семья. Наши военные не смогли придумать правдоподобной причины, чтобы задержать его на базе. Жизнь вошла в привычное русло, и я был уверен, что больше никогда не увижу Наги. К сожалению, судьба распорядилась иначе

В качестве наказания Шу и Фарфа отстранили от полетов. На время лишившись крыльев, они практически превратились в рабочих-ремонтников. Пожалуй, худшего наказания для Шульдиха нельзя было и придумать. Он целую неделю ходил по лагерю чернее тучи и ругался, на чем свет стоит, пока мне не удалось убедить его, что не все так плохо. Приближался сезон дождей, и даже новички вроде меня знали, что никаких активных действий в эти месяцы ждать не приходится. Шу с Фарфом не пропустили бы ничего интересного, кроме рутинных грузовых перевозок и нескольких кошмарных экстренных вылетов, от которых можно поседеть раньше времени. У меня было подозрение, что Ёдзи тоже прекрасно это понимал, и что наша безбашенная парочка вернется в строй как раз к возобновлению боевых действий.

Мне уже начало казаться, что Кудо не придумал для нас с Фудзимией никакого наказания, кроме еженедельного мытья сортиров, к которому были приговорены все участники ночной вылазки. Стоило начать задавать вопросы, как Ёдзи тут же переводил разговор на другую тему или вспоминал о куче документов, которые срочно нужно просмотреть. Поэтому поступивший через несколько недель приказ явиться в офицерский корпус стал для нас с Раном неожиданностью.

Лейтенант приветствовал нас хищной улыбкой. Мне сразу не понравился недобрый блеск в его глазах. Кудо не сказал ни слова, только ухмылялся, не вынимая сигареты изо рта, и, наконец, жестом указал на стул.

Я остановился в растерянности и хотел оглянуться на Фудзимию, но тот стремительно прошел мимо меня и сел. После злосчастного происшествия Ран держался так же отстраненно и замкнуто, как в первый день нашего знакомства. Мне одно время казалось, что наши отношения начали налаживаться, что мы стали лучше понимать друг друга, но теперь об этом не могло быть и речи. За последние две недели Фудзимия мне и двух слов не сказал. Мне никак не удавалось с ним подружиться, и от этого я ужасно злился и расстраивался. Уж не знаю, о чем я только думал и на что надеялся, но теперь уж точно все пошло насмарку.

- Я определился с вашим наказанием, - лениво протянул Ёдзи. – Извините, что так долго получилось, но нужно было, чтобы комиссия рассмотрела ваши кандидатуры.

Звучало угрожающе. Наверное, вид у меня был слегка ошарашенный, потому что Кудо рассмеялся:

- Не волнуйся, Хидака. Это не то, о чем ты подумал.

Забавно, сам-то я понятия не имел, о чем подумал.

- Незадолго до того, как вы сами себе устроили увольнительную, мы получили предписание от крупных шишек из генштаба. Армии требуются «добровольцы» с военных баз, размещенных около «поселков городского типа», чтобы обучать местных косоглазых английскому языку весь сезон дождей или даже дольше. Вот я и подумал, какие к черту добровольцы, это же просто идеальное наказание. Мне пришлось все утрясать, прежде чем дать вам задание, но теперь формальности улажены. Приступим? – Едзи говорил медленно, растягивая слова, сладко улыбался и явно получал от происходящего огромное удовольствие.

Фудзимия резко встал, оперся о стол и навис над лейтенантом:

- Это что еще за хрень, Кудо? У меня нет времени учить косоглазых азбуке.

Ёдзи тоже поднялся, подался вперед и ткнул Рана пальцем в грудь:

- У тебя достаточно времени, чтобы выполнять все мои приказы, рядовой, - последнее слово он произнес очень медленно, пристально глядя в глаза Фудзимии.

Ран глухо зарычал и снова сел рядом со мной. Я искоса взглянул на него и немного растерялся от того, какое бешенство бушевало в его потемневших глазах. Не рискнув заглядывать слишком глубоко, я отвернулся.

Надо было что-нибудь сказать, но ничего умного я не придумал, поэтому решил не открывать рта.

- Послушайте, все не так уж плохо. В самом худшем случае вам придется провести некоторое время вместе, и вы можете, не приведи Господь, подружиться. Ран, тебе, возможно, придется перестать вести себя, как последняя сволочь, и проявить немного сочувствия к окружающим. Трудно, я понимаю, но ты постарайся. Ради меня, ладно? Короче, вы приступаете через две недели. По понедельникам, средам и пятницам вас будут отвозить в Санг Чо-на, где вы будете проводить занятия для всех желающих в доме у реки. Урок длится 4 часа. Ран, я вижу, о чем ты хочешь спросить. Нет, вам нельзя проводить занятия посменно, чередуясь каждую неделю, каждое занятие вы должны проводить вдвоем. После занятия казенная машина будет забираться вас из поселка, как только представится возможность. Иногда сразу после занятия, иногда часов в 10 вечера. Как получится, - пояснил Кудо, откидываясь на спинку стула и делая очередную затяжку.

- Совсем охренели? – возмутился Ран.

- Послушай, Фудзимия, когда вы несколько недель назад отправились в Санг Чо-на, ты не слишком-то возражал. Так что никакого сочувствия у меня к тебе нет. Найдете, чем себя занять днём. На базе есть дела поважнее, чем забирать из поселка парочку скучающих учителей, усек?

- Усек, - машинально отозвался я.

Кудо повернулся и взглянул на меня.

- Вот видишь, Хидака все понимает. Заткнись и не выступай, Фудзимия.

Мне показалось, что Ран искоса взглянул на меня, но я бы не поручился – слишком глубоко задумался о том, чему я смогу научить вьетнамцев, если даже понятия не имею, как с ними разговаривать

Как будто отвечая на мои мысли, Кудо пояснил:

- Через пару дней вы отправитесь на транспортную станцию вниз по реке, где встретитесь с инструкторами-чистоплюями, которые специально прибудут из... Не знаю, где эти штабные крысы отсиживаются, пока мы здесь жизнями рискуем. Они прочитают вам краткий курс, как правильно проводить занятия. Кажется, они еще привезут с собой журналиста, так что готовьтесь дружелюбно улыбаться в камеру.

Ран застонал и схватился за голову:

- Это уже полный бред.

- Возможно, но это убережет тебя от неприятностей, а твоего пилота от гибели. Как ни крути, сплошная польза.

Я заметил, как Ран вздрогнул и прищурился. Он явно старался на меня не смотреть. Не то чтобы меня это волновало... Мне больше всего хотелось уйти отсюда и отыскать Оми. После нашей самоволки он как-то странно притих и держался очень отстраненно. Что он помнил о той ночи? Я иногда вспоминал его поцелуй, его шепот и тяжесть его тела у меня на спине. Похоже, во Вьетнаме меня ожидало гораздо больше проблем, чем я мог себе представить. А представить я мог многое. Похоже, зря я надеялся, что все уже позади. Может, неприятности увязались за мной и решили преследовать меня всю жизнь? Теперь, оглядываясь назад, я могу с уверенностью сказать, что так оно и есть.

- Это все? Разрешите идти, сэр? – подал голос я.

Кудо взглянул на меня и пожал плечами:

- Конечно. Но если есть минутка, я бы хотел переговорить с тобой с глазу на глаз.

Я покосился на Фудзимию. Тот молча встал, отдал честь, что в его исполнении выглядело как смертельное оскорбление в адрес лейтенанта, и вышел. Мы остались одни. Кудо поднялся, обошел стол и встал напротив меня, опершись о край столешницы. Мы некоторое время смотрели друг на друга, прежде чем Ёдзи заговорил.

- Ну, как дела, Хидака? После того разговора в первый день у меня больше не было возможности с тобой пообщаться. Вроде, не все у тебя было гладко, если я правильно помню.

Я посмотрел ему в глаза и пожал плечами:

- Поначалу – да, но потом жизнь наладилась. Я приехал сюда выполнять свою работу. И я ее выполняю.

Он кивнул и улыбнулся:

- Да, в конечном итоге это всего лишь работа. Я время от времени напоминаю себе об этом, но... Ну, не важно. Вы, похоже, поладили с этим малышом, Цукиёно. Это хорошо. Думаю, его скоро переведут. Но, возможно, он останется на весь сезон дождей. Его бумаги почему-то задерживаются. В любом случае, хорошо, когда есть друзья. Даже здесь. Я пытаюсь объяснить это Рану, но... Ну, ты знаешь.

«Даже больше, чем ты думаешь». Вместо ответа я кивнул.

- Кстати, как у тебя с Фудзимией? Я надеялся, что вы поладите. Ты, вроде, пытался с ним подружиться.

Интересно, к чему он клонит?

Я пожал плечами:

- Все в порядке. Никаких конфликтов, но и дружелюбия особого тоже нет. Мы сработались, а на большее я не рассчитываю.

Он кивнул. Солнечные блики заплясали на его длинных, волнистых волосах.

- Почему ты не забираешь свою почту? – вдруг спросил он. – Есть какая-то причина?

Я удивленно поднял брови. Это еще что за новости? Я даже не знал, что мне кто-то пишет.

- Я не знал, что мне приходят письма, сэр. Не ожидал, что кто-то будет мне писать.

Сердце забилось сильнее. Письмо от родных? От матери? Касе? Юрико? От кого? Мне казалось, когда я уходил из дома, все было предельно ясно. Мы сожгли все мосты. Я мог идти на все четыре стороны и жить, как мне заблагорассудится, делать, что угодно. Все просто и ясно. Я был рад такому обороту дела.

- Почему?

Я пожал плечами:

- Просто не ожидал. Я уже говорил, мы с семьей не слишком хорошо ладим.

- Ну, не оставлять же письма валяться на почте. Будь любезен, пойди и забери все, что там накопилось. И сделай мне одолжение, - он пристально посмотрел на меня.

- Какое?

- Прочти их.

Я грустно улыбнулся и отдал честь:

- Постараюсь, сэр.

- Можете идти, рядовой.

Я встал и медленно вышел из кабинета. На душе кошки скреблись. Я не хотел выяснять, что ждет меня на почте. Не был уверен, что справлюсь. Я ведь оставил все эти проблемы позади, почему же они меня преследуют? Я был настолько поглощен своими мыслями, что не заметил Рана, поджидавшего меня у выхода, пока он не положил руку мне на плечо. Я даже подпрыгнул от неожиданности. Мне и в голову не могло прийти, что он будет меня ждать.

- Что случилось?

Я открыл рот, сделал глубокий вдох.

- Мне пришло письмо, - наконец выдавил я.

Я отвернулся, но не сдвинулся с места, так и стоял, как истукан. Ран не убрал руку, и я был ему за это благодарен. Мне это было приятно.

- Что? – переспросил он. – Хидака, с тобой все в порядке?

Я фыркнул и сделал несколько шагов вперед. Его рука соскользнула с моего плеча.

- Конечно. Мне надо сходить на почту. Потом поговорим, Ран.

Письма из дома

За бараками 326-й транспортно-десантной была сложена поленница дров для экстренных случаев. На самом деле, поленница скорее напоминала груду неиспользованных досок, ничем не отличавшихся от других неиспользованных досок, валяющихся на территории базы, но начальство настаивало, что это дрова для растопки. Я временами задумывался, зачем нам дрова. На случай, если вдруг пойдет снег? Земля вокруг поленницы была усыпана окурками и другим мусором - сюда частенько заходили солдаты. Доски были свалены в проходе между задними стенами двух бараков, и закуток получился довольно укромный – можно было спокойно посидеть и покурить. Я не курил, но ноги принесли меня именно сюда. Я присел на поленницу и пожил пачку зловещего вида писем на колени. По дороге с почты я даже не посмотрел на обратные адреса. Я вообще ни на что не смотрел, просто вдруг оказалось, что я сижу на груде досок, руки у меня дрожат, и что делать дальше – не понятно.

Кто бы мог подумать, что так трудно вскрыть пару конвертов.

Я сделал глубокий вдох, постарался успокоиться и взял в руки первое письмо. Оно было от матери: аккуратный и четкий почерк японки, выучившей английский, буквы выстроены безупречно ровными рядами. Я рассмеялся, заметив, что только этот конверт остался чистым. У матери всегда так было: всё, что она делала, должно было быть идеальным. Обычно так и получалось. Пожалуй, я – единственное исключение. Я положил письмо рядом с собой, прижал ногой, чтобы не унесло ветром, и взял следующее. От Юрико. Я снова вздохнул, захотелось порвать его на мелкие кусочки, не читая. Слишком больно всё это: ее понимание, забота, теплота, любовь. Во время скандала она ни разу не упрекнула меня, не рассердилась, не сказала ни одного резкого слова. От этого было еще тяжелее – если бы она меня возненавидела, я смог бы простить себя за нанесенные ей обиды. Я сунул ее письмо под письмо матери. Следующий конверт был тонким и хрустящим, а в углу был штамп армии США. Какое-то официальное уведомление или листовка, чтобы поднять мой боевой дух и напичкать идеологией по самое не балуйся. Чуть не порвав, я все-таки сунул его под письмо Юрико.

Осталось совсем чуть-чуть: письмо из налогового управления (невероятно, и во Вьетнаме найдут, и из-под земли достанут), из благотворительной организации, предлагавшей бесплатные консультации, и флаер на посещение мероприятия, которое прошло три недели назад.

Последним оказалось письмо, которого я боялся больше всего. Когда я взял его в руки и пробежал глазами по строчкам обратного адреса, у меня засосало под ложечкой, а сердце забилось сильнее. Поверх марок стоял штамп почтовой службы Канады, красные чернила размазались, конверт был весь измят и заляпан грязью, но не порван. Я провел пальцем по обратному адресу, и у меня снова задрожали руки. Касе. Это письмо от Касе, черт бы его побрал.

Я закрыл глаза, откинулся назад, касаясь затылком обшитой вагонкой стены. Через некоторое время снова открыл глаза и уставился на узкую полоску неба между нашим бараком и соседним. Не глядя, я начал распечатывать конверт, руки двигались сами по себе. Письмо было истрепанным, как будто лист бумаги часто теребили и складывали. Я легонько сжал его в руке, прежде чем начать разворачивать. Из письма выпала фотография. Странно, но мне сразу вспомнился первый день в Панг Нуан, когда я случайно рассыпал фотографии Фудзимии и узнал его секрет. Почему я все время о нем думаю? Неужели я не способен ничего сделать, не вспомнив о нем? Чего я так о нем волнуюсь? Он же законченный эгоист, ловить здесь нечего.

Я не стал сразу смотреть на фото – наверняка там Касе на фоне канадских достопримечательностей. Мне не надо было напоминать, как он выглядит, его лицо навсегда осталось в моей памяти. Поэтому я начал читать.

«Дорогой Кен,
Я целый день пытаюсь написать тебе письмо. Мои соседи по комнате, наверное, думают, что я спятил, – столько раз я начинал писать, потом комкал бумагу и выбрасывал. Ну и черт с ними, что они понимают, эти долбанные канадцы! Ха! Ты улыбнулся? Вряд ли. Мне крупно повезет, если ты не сожжешь это письмо, не читая. Я же знаю, какой ты вспыльчивый. Одна мысль об этом, одна мысль о тебе делает меня счастливым. И несчастным, потому что знаю, что ты никогда меня не простишь. Ты больше никогда не будешь смотреть на меня так, как раньше, никогда не будешь рядом. Я сам во всем виноват, я знаю. Я просто не смог, понимаешь? Не смог! Тебе, наверное, все равно, но я хотел сказать: мне очень жаль, что все так вышло. Я не смог встретиться с тобой до отъезда, не смог сказать тебе это лично, поэтому и решил написать письмо. Я подставил тебя, предал, хотя ты пожертвовал ради меня всем. Надо было сказать тебе, что я не уверен, что поступаю правильно, до того как... ну, ты понимаешь, до того, как все это произошло. Не знаю, станет ли тебе легче, если я скажу, что люблю тебя. Правда, люблю. И всегда буду любить. Почему ты не поехал со мной? Мы ведь могли сбежать вместе, не обязательно тебе было ехать во Вьетнам одному. Я виноват в том, что ты там оказался, ты поехал из-за меня. Но я тебя об этом не просил. Я же не заставлял тебя записываться добровольцем! Мне пришла повестка, с этим ничего нельзя было сделать. Я всего лишь хотел всегда быть с тобой. Но у меня, похоже, ничего не вышло. Да, я эгоист. Я не такой сильный, как ты, Кен, я не боец по натуре. Я бы не выдержал во Вьетнаме: сражения, стрельба, смерть. Я уверен, ты вернешься живым и невредимым. Я знаю, у тебя все будет хорошо. Я это чувствую. Чертовски жаль, что я не могу быть рядом с тобой. Правда. Ты только глупостей там не наделай, ладно? И не вздумай погибать, я никогда себе этого не прощу. Блин, дурацкое письмо получилось, но у меня уже нет сил переписывать. Ну, как там у тебя дела? Вряд ли ты мне ответишь. Наверное, я никогда больше тебя не увижу. Но если ты когда-нибудь сможешь меня простить, помни, что я всегда буду ждать тебя, ладно? Я чертовски соскучился. Каждую минуту о тебе вспоминаю. Ты ведь мой лучший друг, Кен. Не просто друг, ты для меня всё. Не могу забыть твои объятья, тепло твоего тела, твои стоны, когда мы занимались любовью. Я снова хочу быть с тобой. Это как маленькая смерть каждый день – так я хочу быть с тобой. Буквально чувствую это желание на губах. Зачем я тебе всё это рассказываю? Ты, наверное, меня ненавидишь. Я бы на твоем месте ненавидел. Каково голубому служить в армии? Смахивает на заголовок в желтой прессе. Теперь ты улыбнулся? Мне жаль, что все так вышло с твоей семьей. Ведь это я во всем виноват. Если бы я сделал все, как мы договорились, и поехал во Вьетнам, как обещал, ничего бы этого не произошло. Но я должен был обо всем рассказать до того, как все было кончено, до того, как я потерял тебя. Ты ведь все понимаешь, правда? Я не знал, что все так получится. Прости, если я слишком настаивал, слишком много от тебя требовал, испортил тебе жизнь. Но многие имели право все узнать. Юрико, например. Несправедливо было ее обманывать, она же надеялась, что у вас все может получиться. Я просто скотина, даже не остался и не поддержал тебя. Ты хоть иногда вспоминаешь обо мне без ненависти? Слушай, я уже и сам не понимаю, что пишу. Мысли путаются, а перед глазами все расплывается от слез. Я бы все на свете отдал, чтобы снова увидеть твое лицо, дотронуться до щеки, поцеловать тебя. Я жизнь готов отдать за один поцелуй. Клянусь. Если тебе интересно, если это имеет для тебя хоть какое-то значение, у меня все хорошо. Вместе с несколькими ребятами снимаю комнату. Соседи спокойные. Нашел работу, хотя нелегальному иммигранту нелегко приходится. Отец присылает мне деньги каждый месяц, так что с голода точно не помру. Я не прошу тебя простить, но постарайся не слишком сильно меня ненавидеть. Я всегда буду любить тебя, Кен. Ты ведь был моим первым. Первым другом, первой любовью, первым любовником, если уж на то пошло. Никто не сможет тебя заменить. Если ты когда-нибудь захочешь со мной связаться, я буду ждать.

Навеки твой,
Касе

P.S. Недавно обнаружил в фотоаппарате не проявленную пленку. Чуть не умер, когда увидел фотографии. Помнишь этот день?
К.»

Я сидел и тупо пялился на письмо, пока строчки не начали расплываться перед глазами. Вранье! Все вранье от начала до конца! И у него еще хватает наглости писать мне. Мне! И признаваться в любви. Обещать, что всегда будет меня любить. А где была его любовь, когда он сбежал? Когда бросил меня, и я поехал во Вьетнам один? Клянется, что готов жизнь отдать за один поцелуй. А сам не захотел рисковать своей жизнью ради моей любви. Куда делось его страстное желание быть со мной, когда он решил, что нужно сообщить семьям о наших отношениях? О том, что мы, что я гомосексуалист? Почему не остался со мной, не помог объясниться с родными, не поддержал, когда мой мир рухнул, а семья отреклась от меня? Я пошел на все ради него, и что в итоге? Ничего. Он столкнул меня в пропасть, но прыгать следом побоялся и просто сбежал. В Канаду. Страх оказался сильнее его чувств ко мне, какими бы они ни были. Именно за трусость я его и ненавидел. Хотя ненавидел ли? Нет, я просто был смертельно обижен. Честно говоря, я все еще немного любил его. Появись он сейчас передо мной и попроси вернуться, начать все сначала, смог бы я дать ему второй шанс? После той боли и унижений, через которые мне пришлось пройти по его вине? Не исключено. Хотя... Нет. Он ушел из моей жизни и больше никогда в нее не вернется. Я не смог бы простить предательства. Все, что у меня теперь есть, – отрывочные воспоминания и смешанные чувства. Оно и к лучшему.

Из-за Касе по моей жизни пронесся ураган боли и потерь, оставив после себя только голую выжженную землю – без смысла, без эмоций. Поэтому я и приехал во Вьетнам: уже не имело значения, где я, жив я или мертв. Я лишился всего, что мне было дорого, остался только Вьетнам.

С этими мыслями я перевернул фотографию и почувствовал, как что-то внутри оборвалось. Помню ли я этот день, спрашивал Касе в письме. Как я мог забыть?

Это была одна из тех фотографий, когда человек снимает свое лицо крупным планом, держа фотоаппарат на вытянутой руке. Обычно так развлекается молодежь, фотографируя себя в компании приятелей. Касе сфотографировал нас, когда мы целовались. Тогда он впервые поцеловал меня на людях. В кадре только наши счастливые лица, поцелуй крупным планом. Я помнил тот день, незадолго до того, как мы расстались. Касе уговорил меня пойти в парк на берегу залива, там мы и провели весь день, дурачились, валялись в траве, целовались. Конечно, на нас косо поглядывали, но ничего не говорили – Сан-Франциско уже тогда был Меккой гомосексуалистов. Конечно, я помнил тот день.

Пока я смотрел на фотографию, в груди что-то сжалось, и я сам не заметил, как заплакал. Тихие, почти беззвучные всхлипы и обжигающие щеки слезы. Как-то всё вдруг навалилось. Я уронил голову на руки, продолжая судорожно сжимать фотографию. Во что превратилась моя жизнь...

И вдруг оказалось, что я думаю о Ране и Юуси (которого даже не знаю). У них было так же, как у нас с Касе? Ситуация была до боли знакомой. Ран получил повестку, и Юуси решил поехать во Вьетнам, чтобы не расставаться с ним. Как я. Только Касе бросил меня и сбежал уже после того, как я записался добровольцем, хотя вообще не обязан был никуда ехать. Юуси погиб, как и все пилоты, с которыми летал Ран. Сознание собственной вины должно быть невыносимым. Даже представить страшно. Похоже, нам с Раном одинаково не повезло в жизни - мы оба потеряли людей, которыми больше всего дорожили, которым больше всего верили. Юуси умер. Касе предал меня несмотря на то, что я его все еще любил. В каком-то смысле он тоже умер. Или умер я? Даже не знаю, что лучше.

Я начал открывать остальные конверты. Письмо от Юрико было именно таким, как я ожидал. Она как будто не слишком расстроилась, что я со своей нетрадиционной ориентацией разрушил ее планы на будущее. Я много чьи планы разрушил, особенно не повезло моей матери. Смешно, ей-богу. Я ведь не просил, чтобы меня буквально обручили с дочерью маминой лучшей подруги. Просто всем казалось, что так и должно быть. Мне и самому так казалось, пока не появился Кассе. Но это все уже далеко-далеко в прошлом. Письмо было коротким, Юрико называла меня «другом». Она оказалась гораздо лучше и порядочнее меня. Эх, Юрико, Юрико, что же мне с тобой делать?.. В этом письме тоже была фотография: Юрико во дворе своего дома, улыбается и машет мне рукой.

Письмо от матери было еще короче, даже иероглифы казались мрачными и сердитыми. Она обращалась ко мне как к «человеку, который когда-то был ее сыном» и велела быть осторожным, потому что если я умру, не искупив своей вины перед родными, это будет позором для всей семьи. Она также сообщила, что у них все в порядке, и подписалась одним именем. На обратной стороне листа стояла нечеткая печать – иероглиф, означающий «любовь». Я грустно улыбнулся и снова заплакал.

Так я и сидел среди рассыпавшихся писем и фотографий, уткнувшись носом в колени и тихо всхлипывая. Я не замечал облаков, бегущих по небу надо мной, не замечал жизни, кипевшей вокруг моего укромного уголка. Я не заметил звука шагов, приближающихся со стороны барака. Я ничего не заметил, пока знакомый голос не вывел меня из прострации:

- Как это понимать?

Я вздрогнул от неожиданности и вскинул голову, чтобы увидеть выражение его темно-синих глаз. Но он не смотрел на меня, сосредоточившись на кончике сигареты, которую пытался зажечь. Преуспев, наконец, в этом деле, он захлопнул зажигалку и сунул в нагрудный карман. Только после этого наши взгляды встретились. Я так и сидел со следами слез на щеках, смотрел на него и не мог придумать, что сказать. Вообще ничего не могу придумать.

- Объясни мне, Хидака, в чем дело? Ты только и делаешь, что ревешь, а в оставшееся время учишь других жить. Проповедуешь, что не стоит замыкаться в себе и отдаляться от окружающих. Так какого черта ты сидишь тут один и упиваешься собственными страданиями? – резко спросил он, затянулся и выпустил струйку дыма в мою сторону.

- Тебе-то что? Ты же ничего не хочешь обо мне знать, - прошипел я сквозь зубы. Это я упиваюсь страданиями? Уж кто бы говорил! Да он вообще целыми днями предается самоуничижению.

- А вдруг хочу?

Я посмотрел на него с сомнением и горько рассмеялся:

- Нечего тут рассказывать. Я просто японец из Сан-Франциско. – Я отвел глаза и снова уронил голову на руки.

- Таким, как ты, здесь нечего делать, - заявил он, указывая на разбросанные конверты. – Если после каждого письма из дома ты будешь реветь, как девчонка, лучше отправляйся обратно к мамочке.

Я взглянул на него, и мне ужасно захотелось свернуть ему шею.

- Ни хрена ты не знаешь! Нравится думать, что я слабак? С чего ты взял? Да даже если и слабак, что с того? Мне некуда возвращаться. К черту дом! К черту Вьетнам! Да и тебя тоже! Я не потому реву, что мне к мамочке хочется. Кроме Вьетнама в моей жизни ничего больше нет. Письма - единственное, что у меня осталось от родных. Я для них чужой человек!

Я слишком поздно заметил его движение и даже ахнуть не успел, как он выхватил у меня из рук фотографию. Не знаю, зачем он это сделал, что на него нашло, но спрашивать не стал. В конце концов, какая разница.

Он разглядывал фотографию, и выражение его лица постепенно менялось: недоумение, внезапная догадка и, наконец, понимание. Он переводил взгляд с фотографии на меня и обратно, а я сидел, затаив дыхание, и не знал, стоит ли попытаться отобрать снимок. Вряд ли это имело какое-то значение, я ведь уже знал его секрет. Так что я не стал возражать, только интересно было, о чем он думал. Через несколько секунд он вздохнул, сел, ничего не объясняя, рядом со мной и прислонился спиной к стене барака. Сделал еще одну затяжку и вдруг засмеялся – колечки дыма, который он выдыхал, поднимались и, кружась в танце, рассеивались. Я никогда раньше не видел, чтобы он хотя бы улыбался, не то чтобы смеялся. Он забавно щурил глаза и растягивал губы так широко, что я, удивленный и очарованный его красотой и беспечностью, сам не заметил, как начал смеяться вместе с ним. Не знаю, почему. Ничего смешного в этой ситуации не было, была только горькая ирония. Может, именно поэтому я и смеялся, и плакал.

Он еще раз взглянул на фотографию и постарался перестать смеяться.

- Мы с тобой – два сапога пара, - пробормотал он, и я расхохотался еще громче.

Он усмехнулся и положил фотографию мне на колени. Похоже, Ран был уверен, что я про него уже знаю. Может, считал, что намеки Шу были достаточно прозрачными, а может, думал, что я и сам догадался. Мелькнула мысль рассказать ему, что я знаю про Юуси, но я передумал. Какая разница?

Ран вздохнул и посмотрел на меня:

- Так что у вас стряслось? Кто он? Он тоже во Вьетнаме?

Я помолчал немного.

- Это Касе. Друг, который стал больше, чем просто другом. Мы собирались во Вьетнам вместе, но он сбежал и бросил меня одного. Теперь уже ни о какой дружбе не может быть и речи. Из-за него меня выгнали из дома, - сказал я не без горечи. – Так я и оказался во Вьетнаме, возвращаться мне некуда, жить незачем. Пожалуй, стоит помолиться, чтобы война никогда не заканчивалась.

Он смотрел на меня так внимательно и пристально, что мне начало казаться, будто меня затягивает в какой-то водоворот. Уже не в первый раз. Но, странное дело, я впервые увидел в его глазах что-то кроме обычного безразличия и пустоты: в них было смятение, растерянность, какой-то необъяснимый страх и невыносимое одиночество. Именно там, в глубине этих необыкновенных темно-синих глаз, в которых мне еще не раз доведется тонуть, скрывались его истинные чувства. На лице не отражалось ни одной эмоции, ни малейшего намека на переживания, зато в глазах, в его бездонных глазах... Мне показалось, что я без разрешения заглядываю ему в душу, я быстро отвел взгляд и принялся рассматривать стену.

Интересно, что он увидел в моих глазах? Да и искал ли он там что-нибудь? Вряд ли это имело значение.

Наконец он встал и снова взял фотографию. Он не сказал больше ни слова, да и нечего было говорить. По крайней мере, я так думал. Держа снимок в одной руке, он сунул другую в нагрудный карман и достал зажигалку. Я сидел, не шевелясь, и смотрел, как он поджигает край фотографии. Язычки пламени неторопливо поползли по бумаге, сжигая, уничтожая. Ветер подхватывал лохмотья пепла, и уносил их. Ран повернул руку, и последние тлеющие кусочки осели у него на ладони горкой золы. Он шагнул ко мне, и я, не задумываясь, протянул руку. Он высыпал пепел мне на ладонь, его пальцы на мгновение задержались на моем запястье. Потом он убрал руку и просто сказал:

- Или найти другую цель в жизни.

Я отчаянно пытался поймать ускользающий смысл его слов, найти в них какое-нибудь значение, а не просто пустую красивую фразу. Когда его рука выскользнула из моей, я вскинул голову, понимая, какое беспомощное и умоляющее у меня лицо, но он уже успел отвернуться и не увидел этого (или не захотел увидеть).

Он больше ничего не сказал, ушел, оставив меня одного. Я смотрел ему вслед, видел, как он дошел до угла барака и выпустил изо рта еще одну тонкую струйку дыма. Мне показалось, что он на секунду задержался, но уже через мгновение он скрылся из виду.

А я снова заплакал. Не знаю, почему. Я чувствовал себя необыкновенно легким и опустошенным, груз, прижимавший меня к земле, исчез. Теперь я плакал от радости, благодарности и облегчения. Как ему это удалось? Всего один простой жест, и все стало так ясно и понятно. Касе ушел в прошлое, стал горсткой сгоревших воспоминаний. Теперь надо было найти новую цель и жить дальше, - проще простого. И ведь я действительно нашел новый смысл в жизни. Осталась только одна загвоздка: что делать, когда и этого смысла жизнь тоже лишится?

Я думал, что после этого случая наши отношения изменятся. В некотором смысле, полагаю, они изменились, но того, на что я надеялся, не произошло. Когда мы оставались с Фудзимией одни, что случалось не часто, он действительно держался чуть менее отстраненно, чем раньше, но в нашем общении на людях ничего не изменилось. Наверное, так и должно было быть. Он остался таким же, каким был в начале нашего знакомства, встреча со мной ничуть его не изменила, с моей стороны было глупо надеяться на что-то подобное.

Полет до транспортной станции прошел без происшествий: бесконечные зеленые джунгли, от вида которых у меня всегда немного кружилась голова, и узкая полоска реки, служившая единственным ориентиром. Ран сидел у пулемета, курил и без особого интереса разглядывал залитые солнцем кроны деревьев. Мы не разговаривали, да, собственно, и не о чем было, но с некоторых пор я заметил, что от одного его присутствия мне становится легче. Видимо, чувствовал родную душу.

Мы приземлились за дальними ангарами на потрескавшийся цемент посадочной площадки, уселись на краю бокового люка, свесив ноги наружу, и стали ждать груза. Транспортная станция была на удивление безлюдной, и от этого выглядела зловеще. Не то, что в мое прошлое посещение. Господи, казалось, с того момента, как я впервые прибыл сюда, прошла целая вечность.

Вскоре мы заметили группу гражданских, которые явно не знали, куда идти. Двое раскисших от жары дедков (а нам тогда сорокалетние уже казались дедками) в раскисших от жары костюмах изо всех сил старались сохранить солидный вид. Выглядели они так комично, что мы с Раном переглянулись, не в силах сдержать улыбок. За дедками, сгибаясь под тяжестью багажа, брел молодой человек с узкими глазами. Выражение его лица наводило на мысль о скрытых садистках наклонностях. Замыкал процессию еще один парень, военный, кажется, морской офицер. На плече у него висела полуавтоматическая винтовка (ходили слухи, что моряки даже во сне с ними не расстаются), а на шее – фотоаппарат. Каждые несколько метров офицер останавливался, поднимал фотоаппарат, наводил на что-нибудь объектив и решал не делать снимка. Мы еще с минуту посмотрели, как они бродят по транспортной станции с совершенно растерянным видом, потом переглянулись, выпрыгнули из вертолета и направились к ним. Подойдя ближе, мы услышали обрывок их разговора.

- Рэйдзи, может, нам лучше где-нибудь остановиться и подождать? – спросил тот мужчина, что был помоложе и выглядел поэлегантнее, обмахиваясь рукой.

- Что? Нет, не думаю. Помолчи, Сюити. Кто из нас старший компаньон? – раздраженно отозвался второй. Он явно был склонен к полноте, а таких лохматых бакенбард мне еще никогда в жизни не приходилось видеть.

- Ты, брат, - со вздохом отозвался младший.

- Папа, может, мы положим куда-нибудь наш багаж? У меня уже руки отваливаются, - взмолился неприятный молодой человек, резко остановившись.

- Нет, Масафуми. Помолчи, тебя только не хватало.

- Точно, - щелк! - хватит ныть, - внес свою лепту моряк, фотографируя непонятно что. Когда мы подошли еще ближе, я заметил у него на предплечье татуировку: «Самая опасная дичь». (1)

- Тебе легко говорить, Хирофуми! Не ты же несешь чемоданы!

- Я военнослужащий и не обязан таскать твои чемоданы. По крайней мере, я нашел работу сам, а не получил ее от папаши на блюдечке.

- Да ну? Почему же ты сейчас с нами?

- Потому что я специально попросил это задание, чтобы встретиться с тобой, мой дорогой братец, - отозвался моряк.

Я наклонился к Рану и прошептал ему на ухо:

- Чокнутая какая-то семейка.

Вдруг моряк-репортер резко повернулся на пятках, поднял фотоаппарат и сфотографировал нас, как раз когда я вплотную придвинулся к Рану. Сделал он это так агрессивно, с таким угрожающим видом, что я почувствовал себя жертвой насилия.

- А вот и наш вертолет, - заявил он. Его спутники остановились и повернулись к нам. Парень с багажом бросил чемоданы и облегченно вздохнул.

Мужчина с бакенбардами растолкал всех и подошел к нам, слащаво улыбаясь. Я протянул руку, чувствуя, что это необходимо, и чуть не подпрыгнул от прикосновения его скользкой от пота ладони. Он сжал мои пальцы с такой силой, как будто хотел перемолоть все кости в порошок.

- Уф! Рэйдзи Такатори, старший компаньон корпорации Такатори Коммьюникейшнз. Той самой, всемирно известной, - жизнерадостно сообщил он.

Я засмотрелся на его бакенбарды, и, не подумав, ляпнул:

- Впервые слышу.

Мужчина замер, улыбка сползла с его лица, глаза потемнели, и он медленно отступил на шаг. Второй мужчина подошел к нам, крепко пожал мою руку и улыбнулся. Этот мне понравился гораздо больше. Во-первых, у него была сухая ладонь, а во-вторых, бакенбарды были аккуратно подстрижены.

- Ничего удивительного. Наша компания заключила контракт с армейским командованием и теперь занимается организацией курсов английского языка в городских районах, - пояснил он. – Я Сюити Такатори, младший компаньон, а это мой племянник Масафуми, - он указал на неприятного парня с чемоданами, - и его брат Хирофуми. Как ни странно, Хирофуми служит во флоте фотокорреспондентом и приехал с нами, чтобы освещать процесс внедрения образовательной программы. Приятно познакомиться.

- А... Э... Хидака, Кен Хидака. Я пилот 326-й транспортно-десантной части, а это мой стрелок Ран Фудзимия, - наконец выдавил я.

- А, так вы и есть учителя-добровольцы, да?

Я взглянул на Рана. Тот, похоже, решил делать вид, что его здесь нет.

- Более-менее, - ответил я.

Сюити Такатори немного удивился, но потом рассеянно улыбнулся и кивнул.

- Сюити, это я должен был всех представить. Почему ты вечно лезешь вперед меня? – вспылил старший Такатори, побагровев от возмущения.

- Потому что, дорогой мой брат, ты был слишком занят - злился, что не все знают о нашей корпорации, - отозвался Сюити.

Я кивнул и направился к вертолету, показывая дорогу. Ран побежал вперед, чтобы проверить, хватит ли всем места, и убрать все лишнее, если нужно. Когда мы подошли к погрузочной платформе, старший компаньон корпорации Такатори Коммьюникейшнз вдруг остановился и пристально посмотрел на Фудзимию.

- Как, вы сказали, вас зовут?

- Ран Фудзимия, - резко ответил тот. Их взгляды встретились, и я буквально почувствовал, как накалилась атмосфера. Где-то завыла собака, грянул гром, сверкнула молния... Мне стало очень неуютно, но тут Такатори пожал плечами.

- Знал я когда-то одного Фудзимию. Впрочем, фамилия распространенная, - небрежно пояснил он.

Ран кивнул.

На этом все и закончилось.

По дороге на базу журналист сидел рядом со мной, вертясь, как на иголках, а остальные пассажиры сгрудились на погрузочной платформе рядом с Раном. Масафуми стало плохо, и его стошнило. Ран явно был от этого не в восторге, он выразительно посмотрел на меня, давая понять, что не собирается все это убирать. Я хмыкнул про себя и сосредоточился на управлении вертолетом, стараясь лететь как можно ровнее. Когда мы приземлились, нас уже поджидали не только Кроуфорд и Кудо, но даже Шу с Фарфом бродили поблизости. Офицеры были обязаны устроить официальную встречу, а Максу и Джею, видимо, просто было ужасно скучно. Или они пришли нас подразнить, что тоже вполне возможно. Оми тоже пришел нас встречать, только я не сразу его заметил, потому что он прятался за Ёдзи. Я улыбнулся - бедный малыш. В последнее время я был так занят своими делами и мыслями, что почти с ним не виделся. Ему, наверное, уже на стену лезть хотелось от скуки.

Мы приземлились. Ветер, поднятый пропеллером, всколыхнул море травы, разгоняя волны кругами, сорвал кепку с головы Кудо и растрепал волосы так, что они совсем закрыли лицо. Оми бросился ловить кепку и в процессе потерял свою. Кроуфорд что-то закричал, но, конечно, за шумом вертолета я ничего не слышал. Джей и Макс хохотали так, что чуть не попадали на землю, еле устояли на ногах, цепляясь друг за друга. Жаль, что не было возможности сфотографировать эту сцену. Это надо было видеть.

Мы начали разгрузку. Я выключил двигатель, ритмичный стук лопастей перешел в жалобный стон и, наконец, совсем затих. Кроуфорд тут же поспешил вперед, за ним следовали остальные, уже успокоившиеся после конфуза с кепками. Семейство Такатори выбралось из вертолета, Масафуми чуть не пропахал носом землю.

Кроуфорд натянуто улыбнулся, подавая гостям руку, последовали рукопожатия и приветствия. За разговором никто не заметил, как репортер начал потихоньку подталкивать нас к вертолету и расставлять в нужном ему порядке. Мы и глазом не успели моргнуть, а уже позировали для снимка на фоне UH-1 Bell. Щелк! Фотография готова. Думаю, вы уже знаете, что случилось с одним из отпечатков.

Ёдзи с шумом втянул воздух сквозь зубы и прошипел мне на ухо:

- Ловко он нас. Исподтишка. Молодец.

Кроуфорд казался более раздраженным, чем обычно. Видимо, ему не понравилось, что нас сфотографировали. Он решительно прервал разговор и повел представителей Такатори Коммьюникейшнз в их комнаты.

Кудо пожал плечами и поплелся следом. Мы остались стоять около вертолета – торопиться все равно было некуда. Небо потемнело, явно собирался дождь.

Оми прижался ко мне и взглянул снизу вверх своими голубыми глазами:

- Привет, Кен.

Я хмыкнул и с улыбкой растрепал его волосы:

- Привет, Оми.

Он вздохнул и положил голову мне на плечо. Ран посмотрел на нас как-то странно, развернулся и пошел к баракам.

- Эй, Фудзимия, может, в картишки перекинемся? – крикнул ему вслед Шульдих.

- Нет, - не оборачиваясь, ответил он.

Джей захихикал, подошел к нам и положил руку Оми на голову. Малыш удивленно взглянул на него.

- Ранди, не стоит так ревновать, - гаркнул Фарфарелло, взъерошив волосы Оми.

Малыш поежился и постарался отодвинуться от Фарфа, но безуспешно.

- Кого ревновать? – не понял он.

Джей улыбнулся. Странные желтые глаза недобро поблескивали.

- Какая трогательная наивность, - пропел он и вернулся к Шульдиху. Они перекинулись парой шуток, потом помахали нам рукой и отправились в зал отдыха.

Во время этого обмена репликами я стоял молча, почти не шевелясь. Наконец Оми выпрямился, вопросительно посмотрел на меня, потом бросил взгляд вслед Рану и остальным, и спросил:

- О чем это они?

- Понятия не имею, - пожал плечами я и отвернулся.

- Кен?

- Да, малыш?

- Сколько раз тебя просить не называть меня так? – хихикнул он.

- Извини, - вздохнул я. – Да, Оми?

- Сегодня утром пришли мои бумаги. Через три недели я возвращаюсь домой! – радостно сообщил он.

- Здорово! – улыбнулся я.

Он просиял, но тут же нахмурился:

- Да, только мы с тобой, наверно, больше никогда не увидимся...

- Ну почему же? Встретимся дома. Обещаю, когда эта проклятая война закончится, я навещу тебя в Чикаго.

- Ух ты! Правда?!

Я кивнул и протянул руку для рукопожатия. Он снова расплылся в улыбке и крепко сжал мою ладонь.

- Правда. Все равно мне больше нечего делать.

Он встревожено взглянул на меня. Его рукопожатие ослабло, но он тут же переплел наши пальцы и снова сжал мою руку. Почему он каждый раз так делает?

- Ты еще не рассказал о своей семье. Обещай, что расскажешь до моего отъезда?

Я опустил голову и грустно улыбнулся. Пожалуй, теперь это не имело значения, раз Фудзимия уже все знал. Ну, не все, но большую часть... Я кивнул.

- Хорошо, малыш. Расскажу до отъезда. Обещаю.

Он еще крепче сжал мою руку и потащил меня в сторону зала отдыха.

- Сыграем в покер? А то у меня сигареты почти кончились.

Что мне оставалось делать?..

В ту ночь я долго лежал на своей койке без сна. Мысли носились в голове, гоняясь друг за другом словно наперегонки, у меня кружилась голова, и я, не отрываясь, смотрел на фотографию Юрико, которую приколол снизу к койке Фудзимии. Глядя на ее улыбающееся лицо, я чувствовал себя виноватым, но в то же время было чувство, как будто я оказался чуть ближе к дому. Не то чтобы я особенно рвался домой, но... Вдруг я услышал, как Ран пробормотал что-то во сне, повернулся и шумно выдохнул. Койка скрипнула, наверное, он сел.

-Фудзимия, ты спишь? – прошептал я.

Наступила тишина, мое сердце отсчитало несколько ударов. Наконец койка снова скрипнула, и он пробормотал:

- Уже нет.

- Ни сна, ни отдыха измученной душе?

Он вздохнул:

- Вроде того. Хотя душа не столько измученная, сколько грешная.

- Хм... Как тебе наши инструктора?

Возникла секундная пауза, потом он захихикал. Я тут же присоединился к нему. Мы несколько минут лежали и тихо посмеивались, прежде чем смогли успокоиться.

- Психи, все до единого.

- Согласен, - хихикнул я. – Разве можно воспринимать таких людей всерьез?

- Кто бы говорил, - проворчал он. – Ты вообще хихикаешь, как девчонка.

- Что?! – ошалел я.

- Ну, правде же.

- А сам-то? – возмутился я.

- А я очень мужественно хихикаю, - ответил он на полном серьёзе.

И мы снова расхохотались.

Наконец я перевел дыхание и вздохнул:

- Надо чаще будить тебя посреди ночи. Так с тобой можно неплохо общаться.

Он помолчал немного.

- Ты меня не разбудил. Я и так каждую ночь просыпаюсь. Сны.

Я удивился его внезапной откровенности. Почему он мне это рассказывает?

- Мне тоже раньше кошмары снились, но потом я стал принимать эти успокоительные... Может, и тебе стоит попробовать, ты же здесь дольше, чем я.

- Я этим дерьмом травиться не собираюсь, - огрызнулся он. - И тебе не советую.

Я пожал плечами.

- Зато я от них сплю крепко.

- Вижу я, как ты спишь.

- Сегодня – другое дело, - возразил я. – Я думаю, как мы будем преподавать английский.

- Хм.

- А что тебе снится? – вдруг спросил я.

- Я не собираюсь тебе рассказывать, - холодно ответил Ран.

- И не надо. – Я повернулся на бок и натянул одеяло до самого носа. – И не рассказывай. Спокойной ночи. – С чего я вдруг решил спросить?

Тренинг прошел довольно быстро и безболезненно – две недели без единого происшествия. Семейство Такатори служило неиссякаем источником веселья. Кроуфорд обзавелся новой привычкой бродить по базе, бормоча себе под нос: «Такатори идиот...» Капитану и правда больше всех досталось. Старший компаньон корпорации, например, наотрез отказывался понимать, почему им не предоставили личного шеф-повара, и не кормят их деликатесами. В конце концов, они же делают нам одолжение.

Мы с Раном изо всех сил кивали и улыбались во время занятий. Точнее, я изо всех сил кивал и улыбался, а Ран изо всех сил старался не подавать виду, что засыпает (в буквальном смысле). Приятнее всего было то, что Кудо как нашему непосредственному начальнику тоже пришлось посещать занятия. И ему-то было совершенно все равно, заметит кто-нибудь, что он спит, или нет. Время от времени занятие прерывалось возмущенным возгласом: «Да как он смеет! Он что, храпит?! Преподавание – не шутка! Это серьезное дело, требующее подготовки и немалого труда. Как можно надеяться на установление демократии во всем мире, если варвары по-прежнему говорят на своем варварском наречии, а не на английском языке?!»

После подобных заявлений мне становилось действительно страшно и хотелось убежать куда-нибудь подальше от косматых бакенбард Рэйдзи Такатори. Его брат большую часть времени тихо сидел, записывая что-то в блокнотик, или устало вздыхал и возводил глаза к небу. Масафуми обычно просто стоял где-нибудь в углу и обмахивался листом бумаги. Не могу сказать, что за эти две недели я узнал что-то новое, кроме того, что у Рана течет слюна, когда он спит, уткнувшись лбом в стол, а темные очки прекрасно скрывают отсутствие заинтересованности.

Накануне отъезда компания из Такатори Коммьюникейшнз вместе с нами и Кудо съездила в Санг Чо-на, чтобы осмотреть место для занятий. Учебный класс оказался боковой комнатой в доме у реки, маленькой, грязной, душной и неприглядной. В комнате уже поставили грубо сделанные деревянные столы, а в углу виднелась треснувшая деревянная доска на колесиках. Я попытался представить, как проведу весь сезон дождей в этой комнате с единственной дверью. Получилось с трудом. Судя по лицу Рана, он подумал о том же.

- По-моему, неплохо, - бодро сказал Такатори после минуты скорбного молчания и направился к выходу.

Я повернулся к Ёдзи и смерил его свирепым взглядом:

- Кудо...

Он примиряюще поднял руки:

- Это же наказание, помните?

- Такое ощущение, что нас подставили, - прошипел я сквозь зубы.

Кудо только усмехнулся:

- Так и было задумано.

Мы с Раном дружно испепелили его взглядами и пошли к выходу. Лейтенант не отставал.

- Да ладно вам, во всем есть свои плюсы. Представьте, каково бы было, если бы к вам присоединились Джей и Макс.

Мы застонали.

- Ребята, как получится, так и получится. Это ведь только для галочки. А теперь пора возвращаться на базу. Расслабьтесь и приготовьтесь к завтрашнему занятию.

Уроки

Первый день преподавания нам с Раном предстояло провести в душной, непроветриваемой комнате среди чужаков, которые вежливо смотрели на нас и ничего не понимали. Однако этот день оказался куда богаче на события, чем я мог себе представить. Мы выехали с базы в шесть утра. Дорога до Санг Чо-на заняла больше времени, чем в ту ночь, когда мы угнали джип капитана. При одном воспоминании об этом мне становилось не по себе.

Всех солдат с базы отпустили в увольнительную, так что, несмотря на ранний час, в кузове яблоку негде было упасть. Ребят можно было понять: после долгого воздержания им не терпелось наверстать упущенное. Но приятнее от этого поездка не становилась. По счастью, мы с Раном сидели у самого борта, потому что нам надо было выходить первым. Мы ведь были на задании. Цирк, да и только.

Нас высадили на обочине дороги, петлявшей вдоль реки. Накануне шел дождь, дорога вспенилась и превратилась в грязевое месиво, в котором вязли ботинки. У каждого из нас был рюкзак с «учебными материалами», доставшимися от семейства из Такатори Коммьюникейшнз. Мы немного постояли, глядя вслед грузовику, - он поехал дальше, обливая грязью одиноких прохожих. Те, по-моему, не обращали на этом внимания. На секунду я задумался, каково сейчас вьетнамцам. Уже потом, благодаря ученикам, я осознал, как устал и измучился этот народ. Для нас, американских солдат, Вьетнам был просто местом боевых действий. А для них он был домом. Мы уедем независимо от того, победим или проиграем, а им здесь жить. Наги поможет мне это понять и накрепко запомнить.

Когда грузовик скрылся из виду, мы с Фудзимией, не говоря ни слова, развернулись, сошли с дороги и двинулись по крутому склону к тропинке, ведущей к речному домику. Ран на ходу закурил, небрежно держа сигарету тонкими пальцами. Его руки завораживали. Не знаю, в чем была причина. Может, в их безупречном изяществе. А может, глядя на них, я вспоминал, как бережно они разминали мне спину. Или какой поддерживали меня после первого вылета. В любом случае, я был буквально влюблен в руки Рана Фудзимии. Черт, похоже, я был просто влюблен в Рана Фудзимию.

Я вздохнул, злясь на себя за то, что постоянно о нем думаю. Сколько можно?.. Ран искоса взглянул на меня и приподнял бровь.

- Не тянет работать? – тихо спросил он.

Я пожал плечами – пусть думает, что хочет.

- Совершенно не тянет, - согласился я.

- Хм. – Он снова затянулся и выпустил облачко дыма в серое утреннее небо.

Занятие начиналось в восемь. Нам, учителям, полагалось приходить в класс в семь, чтобы было «время на подготовку». Я понятия не имел, как мы должны готовиться. Не знал даже, есть ли у нас хоть какой-то план. Наверное, именно поэтому нам выделили час перед занятиями. Уроки продолжались до полудня (целых четыре часа), потом еще час мы с Раном должны были отвечали на вопросы учеников или просто глазеть по сторонам. После этого надо было связаться с базой (в углу комнаты притулился радиопередатчик) и узнать, когда и где нас подберет машина. В остальное время можно было заниматься, чем душа пожелает. Забавно, но при такой раскладке наказание уже не казалось слишком суровым.

Я бросил рюкзак рядом с треснувшей доской и мрачно оглядел предоставленную нам коморку. Уже сейчас было ясно, что облака, затянувшие небо, разойдутся, и к полудню станет невыносимо жарко. Ран уронил свой рюкзак рядом с моим, докурил, щелчком отбросил окурок и уставился на меня. Я тут же отвел глаза. От его взгляда мне всегда хотелось поджать хвост и прижать уши.

- Ну, что теперь? – спросил я.

Он только пожал плечами. Затем пробормотал что-то, и я снова повернулся к нему. Ран не отрываясь смотрел в дверной проем.

- Что там? – спросил я, подходя к нему.

Он снова пожал плечами:

- Кто-то только что зашел вон за тот куст.

- Какой-нибудь фермер пошел отлить, - ответил я.

- Наверное. Пойди, проверь.

Я возмущенно вскинулся:

- Почему я?

Он прищурился, глядя на меня, и на этот раз я не смог отвести глаза.

- Предпочитаешь, чтобы я пошел, а ты остался составлять план урока?

Крыть было нечем.

- Ладно. Пойду, посмотрю.

На самом деле, выйти из грязной комнатушки было даже приятно. Воздух был свежим после вчерашнего дождя, а в такую рань было еще достаточно прохладно. Путь Ран составляет свой план. Я трусцой сбежал по склону к реке, к тому кусту, за который «кто-то зашел». Я еще подумал, как глупо поднимать суматоху из-за такой ерунды. Ну, ходит вокруг дома кто-нибудь из учеников: пришел раньше срока и стесняется или боится заходить в класс в одиночку. Ладно, по крайней мере, постараюсь его приободрить. И прогуляюсь заодно.

Я обошел куст и чуть не наступил на нарушителя спокойствия. Он сидел в мокрой траве, прижав колени к груди, а, увидев меня, отшатнулся и сдавленно вскрикнул. Огромные испуганные глаза смотрели на меня из-за завесы спутанных волос. Я в ту же секунду понял, что знаю мальчишку, хотя при прошлой встрече было очень темно. Именно эти удивленные глаза я видел в свете фар капитанского джипа.

Я остановился, а он, судорожно сглотнув, попытался отползти в сторону. Ему это не удалось, и он упал на локти, по-прежнему не сводя с меня глаз. Я тоже растерялся и замер, как вкопанный. Мне впервые удалось рассмотреть Наги при дневном свете. Он был очень худым и бледным. Глаза казались слишком большими, и от этого он выглядел болезненно-невинным и постоянно испуганным. Темные волосы падали на лицо, придавая мальчишке совсем загнанный вид. Он старался не смотреть на собеседника, если только не обращались прямо к нему. Забитое и немного аутичное существо. Было ясно, что Наги повидал много такого, чего детям видеть не положено. Думаю, ему было лет пятнадцать-шестнадцать. Хотя...

Опомнившись, я дружелюбно улыбнулся и присел на корточки рядом с ним. При этом мои номерные жетоны, звякнув, вывалились из-за расстегнутого ворота куртки и закачались на цепочке. Наги завороженного уставился на металлические бляшки. Надо было как-то завязать разговор.

- Наги? – негромко позвал я. – Ведь так тебя зовут? - Он вскинул голову. Я снова улыбнулся и протянул ему ладонь. Он молча кивнул и опустил глаза. – Я Кен. Я не кусаюсь. Дай руку.

Он еще немного отодвинулся, а потом нерешительно сжал мои пальцы. Рукопожатие было слабым, а ладонь влажной. Он явно нервничал. Впрочем, это неудивительно. Вряд ли я для него чем-то отличался от Шульдиха. Или от вон того дерева.

- Ты меня помнишь? – спросил я.

Он несколько секунд непонимающе смотрел на меня, потом медленно отпустил мою руку и заговорил.

- Да. Я ударил тебя в лицо... Ты… - он замолчал, подыскивая нужное слово, - поднял меня. Да, думаю, так.

Я усмехнулся:

- Ты хотел сказать «нес». «Поднял», конечно, тоже, но… - я развел руками. Он кивнул и снова отвернулся, разглядывая реку и дальний конец забора, у которого мы сидели. Что такого интересного он там нашел? Хотя, может, просто не хотел встречаться со мной взглядом.

- Как твоя рана? – спросил я, дотронувшись до его плеча.

На этот раз он даже не повернулся ко мне.

- Лечится. Она… Американские врачи были хорошие.

Я сел рядом с ним и вздохнул. Он явно такого не ожидал, встревоженно поднял голову, и я на мгновение снова увидел глаза испуганного, голодного зверька.

- Мне жаль, что так вышло. Солдатам, которые на тебя напали, нет оправдания. Они... Они были пьяные, но это все равно их не извиняет. Надеюсь, ты понимаешь, что не все солдаты такие.

- Неважно, какие «все солдаты». Может, вы и неплохие. Но вместе... вы все разрушаете. Вьетнам это страна, а не война. Но... с людьми всегда так... когда они собираются вместе, у них нет совести. Они слушают того, кто сильнее, – сказал он тихо, глядя в сторону. В его голосе звучала ярость.

Я посмотрел на реку:

- Ты хочешь сказать, «кто сильнее, тот и прав». Думаю, в толпе проще поступать, как все.

Он кивнул:

- Угу. Ты… поступил не как все, помог мне. Я отблагодарю тебя.

Я усмехнулся. Наги противоречил сам себе. Или я совсем не понял, что он хотел сказать.

- В твоих словах нет логики, малыш.

- Ее нигде нет.

Я рассмеялся и встал, отряхивая брюки. Повернулся и протянул руку, чтобы помочь Наги подняться. Он посмотрел на меня с недоумением.

- Ты идешь на занятие? Ты ведь поэтому здесь?

Он растерянно заморгал:

- Занятие?..

- Ну да, по английскому. Мы с приятелем даем уроки. Ты разве не пойдешь? Нам очень пригодилась бы помощь человека, который уже знает оба языка, - рассмеялся я.

Он взял протянутую руку. Удивительно, каким маленьким он оказался на самом деле. Наверное, из-за худобы возникало ощущение, что он должен быть высоким. Наги хотел отдернуть руку, но я только крепче сжал его ладонь:

- Отказ не принимается. Помоги нам хотя бы на первом уроке.

На его лице отразился неподдельный ужас. Мальчишка воровато огляделся по сторонам, как будто боялся, что за нами могут следить. Странный он все-таки.

- Н-но… Мне надо… У меня дела.

- Какие дела? Под кустом сидеть? Зачем ты сюда пришел, если не на занятие? – спросил я без всякой задней мысли.

У него округлились глаза и даже рот приоткрылся от растерянности. Потом он сник, как будто страшная тяжесть опустилась на его плечи.

- Хорошо, - сказал он тихо. – Я пойду. Ты прав, я для этого пришел.

Что ни говори, логики в его действиях не было никакой.

Я стал подниматься по склону, Наги понуро брел следом, скрестив руки на груди.

- Смотри, кого я нашел, - заявил я, входя в класс. Ран сидел за самодельным учительским столом. Услышав нас, он поднял голову и уставился на Наги.

- Этот тот косоглазый, которого подстрелил Шульдих? – спросил он без обиняков.

- Фудзимия, твое потрясающее чувство такта и безупречные манеры не перестают меня восхищать, - съязвил я.

- Так это он или нет?

- Ну да, он. Его зовут Наги, помнишь?

Ран кивнул, продолжая изучать мальчишку.

- Ты будешь ходить на занятия?

Наги упорно не поднимал глаз.

- Меня Кен попросил.

- Это он прятался за кустами, - вставил я.

- Я догадался.

Так начался наш первый день преподавания. Ближе к восьми часам на грязной тропинке, ведущей к переделанной в школу хижине, стали появляться немного напуганные люди. Некоторые выглядели совсем оборванцами. Я заметил среди учеников нескольких проституток – наверное, решили, что, научившись говорить что-то кроме "я любить тебя долго", они смогут больше зарабатывать. Лично я сомневался, что солдат интересуют их лингвистические способности. Люди заходили в класс, насторожено поглядывали на нас с Раном, а потом начинали разговаривать и перешептываться между собой. Некоторые, входя, здоровались с Наги. И все они старались вести себя как можно тише и даже прикрывали рот рукой. Непонятно, зачем, они же знали, что на Ран, ни я не понимаем вьетнамского. Хотя… Может, и нет. Может, они считали армейское командование достаточно умным, чтобы нанимать учителей, которые хоть немного понимают язык учеников. По моим наблюдениям об армии часто думали лучше, чем следовало.

Благодаря Наги нам кое-как удалось справиться с первым занятием. Мы обошли класс, и я попытался записать имена всех учеников латиницей. (Позже я понял, что это бесполезно: состав класса так сильно менялся от урока к уроку, что двух одинаковых списков просто не могло быть.) Потом я разделил класс на две группы: те, кто не знал ни слова по-английски, и те, кто уже знал хоть пару слов. Первые несколько недель мы просили тех, кто хоть немного говорил по-английски, помогать начинающим. Пока я разбирался с учениками, Ран, ворча себе под нос, выводил на потрескавшейся доске алфавит – огромные кривые буквы. Заметив это, я подошел к нему и поинтересовался, так ли это необходимо. Тут же завязался спор о том, нужно ли учить чтению и письму, или достаточно разговорного языка. Ран настаивал, что чтение и письмо необходимы, а я считал, что самое главное – дать ученикам самые ходовые разговорные фразы.

Класс был удивлен таким поворотом дела, все как завороженные следили за нашей перебранкой. Наконец Наги потянул меня за рукав и сказал, что мы так и не приступили к занятию. Я тут же прекратил спор и извинился, а Ран что-то проворчал и продолжил писать на доске.

К концу дня у меня возникло ощущение, что я ничего не добился. Все мои попытки разговаривать с учениками и что-то им объяснять разбивались о стену молчания и непонимания. Я даже начал задумываться, не стоило ли больше внимания обращать на то, что рассказывали Такатори.

Около полудня, когда уроки закончились, класс сразу опустел. Никто не подошел к нам с вопросами, кроме пары проституток, но их вопросы не имели никакого отношения к английскому языку. Я заметил, что Наги задержался у учительского стола, где Ран делал какие-то пометки в блокноте. Интересно, где тот «план урока», который он собирался составлять? Я вздохнул, подошел к мальчишке и прислонился к столу:

- Спасибо, ты нам очень помог.

Он помедлил секунду и кивнул:

- Это несложно.

- А в среду придешь? – спросил я с надеждой.

Он посмотрел на меня и закусил губу.

- Может быть. Посмотрим.

- Было бы очень здорово, - сказал я. – А то у меня такое чувство, будто я пытаюсь пасти стадо котов.

Он хихикнул:

- Я думаю, это потому что ты не привык учить. Потом станет проще.

- Надеюсь, - вздохнул я. – Ран, свяжись с базой, узнай, когда за нами приедут.

Он поднял голову от своих записей:

- Поздно. Сегодня день увольнения, ребята захотят отдыхать как можно дольше.

- Все равно связаться с базой надо. И что делать, пока нас не заберут? Шататься по городу?

Он пожал плечами:

- Наверное. Или можно сидеть здесь. Выбирай.

- Лучше в город, - проворчал я. – Там хоть выпить можно.

При этих словах Наги вскинул голову, посмотрел на меня в ужасе, открыл рот, но так ничего и не сказал. Несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь, и снова отвел глаза.

- Ты чего? - удивился я.

- Ничего, - пожал он плечами. – Просто... Может, вам стоит задержаться. Если кто-то из учеников вернется, чтобы задать вопрос.

- Это уже не наши проблемы, - фыркнул Ран. – Урок закончен.

Как ни грубо это звучало, я вынужден был согласиться. О чем и сообщил Наги. Он вздохнул и пожал плечами.

Ран пошел на другой конец класса, чтобы связаться с базой. Он крутил ручки приемника, добиваясь чистого сигнала, а Наги не отрываясь следил за ним, ловил каждое движение. Было в этом мальчишке что-то очень странное.

- Раньше девяти за нами не приедут, - сообщил Ран, выключая радио. – Придется ждать до вечера.

Я вздохнул. Торчать целый день в этой дыре не хотелось. Пить и снимать шлюх - тоже. А если отбросить эти два варианта, в Санг Чо-на оставалось не так много развлечений.

- Пойдем в город, а то здесь слишком тоскливо. И слишком жарко, - добавил я, обмахиваясь рукой.

Наги вздрогнул и уставился на меня своими глазищами. Я улыбнулся в ответ, и мне в голову вдруг пришла удачная мысль:

- А пойдем с нами? Мы тебя чем-нибудь угостим. В благодарность за то, что ты нам так помог, несмотря на все неприятности, что мы доставили тебе в прошлый раз.

Он побледнел, но потом что-то мелькнуло в его глазах, и, сделав глубокий вдох, он кивнул:

- Да. Я пойду.

Я улыбнулся, Ран что-то проворчал. Мы взяли рюкзаки, а книги решили оставить.

От нашей «школы» до центра грязного городка было почти полкилометра. Всю дорогу я пытался завязать с Наги разговор, расспрашивал о семье, о том, где он учил английский и тому подобное, но он явно думал о своем и отвечал коротко и невнятно. И постоянно спрашивал, который час. Я сказал, что, пожалуй, в качестве благодарности ему лучше подарить часы, а не угощать выпивкой в баре. Он даже не улыбнулся. Ран всю дорогу курил и успешно избегал любых разговоров. К сожалению, я оказался прав, когда говорил, что день будет жарким. Солнце пекло так, что мозги плавились. В такую погоду всегда хотелось нецензурно выругаться в адрес моих темноволосых предков.

- Куда теперь, Фудзимия? – спросил я, когда мы остановись на перекрестке. Поразительно, сколько здесь было людей. Я даже представить не мог, чем они все могли заниматься в таком маленьком городишке. По улицам на полной скорости проносились велосипедисты, женщины в широкополых шляпах и традиционной вьетнамской одежде пробирались между домами, ватаги чумазых детей с криками носились туда-сюда, кое-где мелькали такие же военные, как и я, пытающиеся отдохнуть в свой законный выходной. Настоящий зоопарк. Жара, толпа толкающихся, потеющих людей, соответствующий запах. Чуден Вьетнам при тихой погоде.

- А куда ты хочешь?

- К Вилли Нг, конечно, - огрызнулся я. – Где еще в этой дыре можно достать выпивку?

- Тогда сюда. Я пойду вперед.

Что он и сделал, а мы с Наги поспешили следом. Продираясь сквозь толпу, я заметил, что мальчишка мертвой хваткой вцепился в мою куртку. Я оглянулся:

- Ты чего?

- Слишком много людей. Я не хочу, чтобы нам случилось разделиться, - прокричал он, стараясь перекрыть шум улицы. Пожалуй, он был прав. Я взглянул вперед и вдруг понял, что мы можем запросто отстать от Рана. Его шевелюра как огонек маячила над морем черных голов, но толпа, казалось, старательно заполняла разделяющее нас пространство, стремясь отрезать друг от друга.

В этот момент Наги резко дернул меня за куртку, крикнув: «Кен, сюда», - и я окончательно потерял Фудзимию из вида.

- Но Ран пошел прямо! - прокричал я в ответ.

- Мы догоним. Я хочу тебе что-то показать! – Он вытащил меня из людского потока и повел в узкий переулок.

- Я не хочу от него отстать, - крикнул я, пытаясь вырваться, но он не отпускал.

- Нет, пойдем сюда. На минуту, - убеждал он, чуть задыхаясь. Я упирался, не давая ему тащить меня дальше, а он не пускал обратно на улицу, с которой мы пришли. Похоже, пора было объявлять ничью. Река людей обтекала нас, как островок. Внезапно я почувствовал на плече чью-то руку, повернулся и увидел Рана. Он с любопытством меня разглядывал:

- Куда вы собрались?

- Это он меня сюда затащил, - ответил я, кивнув в сторону Наги.

Наги недовольно посмотрел на Рана и снова дернул меня за рукав:

- Я хотел ему что-то показать. А ты можешь идти. Мы догоним.

Фудзимия прищурился и покачал головой.

- Так не пойдет. Куда он, туда и я.

Я улыбнулся. Слышать подобное от Рана было забавно. И приятно.

Наги недовольно поморщился, но сдался.

- Мне все равно. Только пойдем... Сколько времени? – вдруг спросил он, и, как будто отвечая на его вопрос, часы на башне христианской миссии пробили час дня. Звук был чистым и глубоким, и после отупляющего гула толпы ласкал слух и был просто божественным благословением.

А потом, словно продолжая перекличку, раздался страшный грохот – звук взрыва, как от гранаты или артиллерийского снаряда. Казалось, даже земля содрогнулась. Потом нам на головы посыпалась грязь и щепки, и улицу накрыло волной паники. В миг забыв от Наги, мы с Раном бросились сквозь толпу к месту взрыва. Вьетнамцы, казалось, расступались перед нами, пропускали, предоставляя солдатам возможность сделать всю грязную работу.

Мы пробежали квартал, завернули за угол и попали в облако такой густой пыли, что ничего нельзя было разглядеть. Но мы и так уже обо всем догадались.

- Это у Вилли, - пробормотал Ран, кашляя. У меня упало сердце. Желудок болезненно сжался от отчаянья. Если Ран прав - а я был в этом уверен - при взрыве наверняка пострадали наши ребята. Это не могло быть совпадением: сегодня день увольнения, и взорвался бар, в котором к этому времени было полным полно американских солдат.

Мы пробежали половину улицы и уже начали различать доносящиеся со стороны бара крики и стоны, когда раздался второй взрыв.

* * *

Дальше в моей памяти все подернуто туманной дымкой. Это критическая точка. Если я пойду дальше, если я вспомню, что произошло в тот день у Вилли Нг, мне придется вспоминать вcе до конца. А ведь первая часть была не так уж плоха. Просто из-за нескольких тяжелых моментов все остальное тоже кажется сплошным кошмаром.

Я резко поднимаюсь и тут же чуть не падаю от головокружения. Нет, не буду я дальше вспоминать. Ни сегодня, ни потом. Надо заняться работой и перестать думать. Ни к чему хорошему это не приведет. Я еще раз проверяю повязку на руке, выхожу из ванной в подсобку. Банзай поднимает голову и вопросительно скулит. Я прохожу мимо него в магазин. Дверь с шумом поворачивается на петлях, и я оказываюсь в овощном отделе. Белая плитка отражает свет флуоресцентных ламп. Здесь всегда так чисто.

Башмаки негромко стучат по отполированному полу, я стараюсь идти как можно ровнее. Встаю за прилавок и проверяю кассу, потом включаю вывеску над головой, чтобы покупатели знали, что я готов к работе. Какие покупатели? Магазин будто вымер, нигде ни души. Негромко звучит джаз, который всегда включает Мери. Мелодия рваная, с неровным ритмом, и от этого голова у меня начинает болеть еще сильнее. Черт, ненавижу это место.

- Эй, Кен, жвачку хочешь?

Поворачиваюсь на голос. Я даже не заметил, что встал за соседний с Пат прилавок. Она улыбается мне, как она считает, соблазнительной улыбкой. Страшное дело. Я качаю головой:

- Нет, Патриция, спасибо.

Поворачиваюсь к ней спиной и стараюсь выбросить все мысли из головы. Если тупо пялиться на леденцы, становится лучше. Главное – не отвлекаться...

- Кен? – голос звучит мягче, но раздражает по-прежнему. Я резко оборачиваюсь, понимая, что Патриция подошла ближе. Она стоит, прислонившись к моему прилавку там, где обычно упаковывают покупки. И очень старается, чтобы вырез кофточки как можно больше открывал грудь. Закрываю глаза и вздыхаю.

- Ну, что еще? – устало огрызаюсь я.

- Я тебе совсем не нравлюсь? – спрашивает она, стараясь придать своему голосу трагичность.

Я мученически возвожу глаза к небу и пытаюсь отвернуться, но она тут же продолжает:

- Я что, не достаточно симпатичная?

О Господи. Женщины!

- Пат, - рявкаю я. Терпение вот-вот лопнет. – Разумеется, ты очень симпатичная. Послушай, ты очень милая, и ты мне нравишься как человек. Но не больше. Ты не в моем вкусе. Извини, в этом плане ты меня не интересуешь.

Она выпрямляется и упирает руки в боки:

- Не понимаю я мужчин. По-моему, вы специально все нам назло делаете. На тех, кому вы нравитесь, вам наплевать, а тем, кто нравится вам, наплевать на вас. Что значит «не в твоем вкусе»? Чушь какая-то! А кто тогда в твоем вкусе? – возмущается она.

- Предпочитаю рыжих, - брякаю я, не подумав. И тут же прикусываю язык. Ну зачем я это сказал? Теперь снова начну о нем думать.

Она некоторое время смотрит на меня, потом возмущенно фыркает.

- Рыжих? Боже, какая пошлость! – кипя от злости, она возвращается за свой прилавок. С грохотом задвигает ящик кассового аппарата. Едва ли прилично устраивать истерики на рабочем месте. Но я тактично молчу.

Патриция не может остановиться:

- Кстати, в городе появился какой-то бродяга, видела его сегодня по дороге на работу. По-моему, он ветеран. Не понимаю, почему так много ветеранов Вьетнамской войны становится бомжами. Меня от них просто тошнит, особенно от бродяг. Неужели так сложно найти работу? Но нет, они лучше будут бездельничать и вообще перестанут мыться. И будут целыми днями шляться по улицам, мозолить всем глаза своими армейскими куртками. Хоть бы этого бродягу поймали полицейские и посадили в тюрьму или вышвырнули из города. Ненавижу таких людей! Собрать бы их всех и заставить работать. Не знаю, хоть в трудовой лагерь отправить.

Пожалуй, еще никогда в жизни у меня не возникало желания перегрызть человеку горло. Сам от себя не ожидал. Я оглядываюсь на нее через плечо и почти рычу:

- Заткнись, дура. Не говори о том, чего не понимаешь.

У Патриции округляются глаза, она зажимает рот рукой.

- Ой, Кен, прости, я не тебя имела в виду! Ты после войны нормально устроился, у тебя работа, дом, все, как у людей. Я говорила про тех неудачников, которые никак не хотят наладить свою жизнь. Почему они не поймают, что нельзя все время жить воспоминаниями. Ты же совсем другое дело.

Я гневно прищуриваюсь.

- Мне просто повезло. А ты знаешь, каково это, быть наркоманом, которого посадило на морфий собственное правительство? Каково это, когда тебя ненавидят люди, которых ты защищал? Каково это, мучиться от воспоминаний, от которых и рад бы избавиться, да никак? И боятся, что вот-вот съедешь с катушек? Попробуй, и посмотрим, удастся ли тебе «наладить свою жизнь».

Она встряхивает головой, отбрасывая за плечо свои невероятно прямые волосы.

- Я всего лишь высказала свое мнение. Совсем не обязательно на меня набрасываться.

Я фыркаю и отворачиваюсь. Замечаю спешащего к моей кассе покупателя. У него в руках всего одна маленькая упаковка, на которую я не обращаю внимания, пока он не шмякает свою покупку на прилавок.

Завернутый в пленку гамбургер медленно движется ко мне по ленте конвейера, и я понимаю, что не могу отвести от него глаз. Ручейки крови вытекают из щелей в упаковке и скапливаются в маленькие лужицы. А в самом центре лежит кусок мертвой плоти, маринуясь в собственном соку. От этого зрелища у меня мороз идет по коже, и я чувствую, что меня вот-вот затянет назад, в пустоту.

- Вы собираетесь пробивать чек, или так и будете глазеть на мой гамбургер? – спрашивает старичок, возвращая меня к реальности.

Я трясу головой и пытаюсь улыбнуться:

-Извините, сэр. Вам нужен пакет?

- Да, полиэтиленовый, - ворчит он.

Я достаю пакет и тянусь за гамбургером. Надо будет потом убрать здесь... Беру в руку обернутый пленкой кусок мяса и чувствую, как холодные струйки соуса стекают мне на ладонь и дальше – к запястью. Сильнее сжимаю пальцы, и мякоть подается без сопротивления, от этого по телу прокатывается волна отвращения. Голова идет кругом. Черт, мне бы сейчас еще таблетку! Чувствую, как в груди что-то сжимается, и роняю сверток. Он падает на пол с каким-то чавкающим звуком, и в стороны разлетаются мелкие брызги. Всё, я больше не могу.

- Мамочка... Кен, я... Я хочу домой...

Схватившись за живот и зажимая рот рукой, я пытаюсь бороться с подступающей к горлу тошнотой. Прижимаюсь спиной к стойке и медленно сползаю на пол. Мне уже не до покупателей, хотя я еще слышу отдаленные голоса, зовущие, возмущенные, встревоженные. Ответить я все равно не могу. Я опять проваливаюсь в бездну. Нет... Только не это!

* * *

Казалось, в мире не осталось ничего, кроме кричащих, взмокших, бегущих людей. Весь первый зал бара снесло взрывом, искореженные столы и стулья валялись по всей улице – их разбросало взрывной волной. Вся земля была усыпана битым стеклом, мимо меня с криком пробежал человек, из руки которого торчал большой блестящий осколок. Воздух казался густым от пыли и копоти, и я кашлял, задыхался, но бежал дальше. Повсюду лежали люди: истекающие кровью, вопящие, плачущие... Хуже, чем на моем первом вылете. Все было как в тумане, я не мог ни на чем сосредоточиться. Тем не менее, я умудрился пробраться в оставшуюся часть здания, и пространство вокруг меня заполнилось окровавленными лицами и телами раненых, которых мы передавали по цепочке, организовав с ребятами импровизированную спасательную бригаду.

Ран работал рядом со мной, раздавал приказания, кричал на других солдат, помогал выносить раненых на улицу. Пот катил с меня градом, заливая глаза. В какой-то момент я попытался вытереть лицо, чтобы лучше видеть, и только тогда заметил, что у меня все руки в крови. Теперь уже и лицо. Я чувствовал запах крови, чувствовал, как она стекает по коже липкими струйками и начинает подсыхать. Мне уже было все равно. Я продолжал работать, отыскивая уцелевших, звал их, перешагивал через тела тех, кого уже бесполезно было спасать. Повсюду валялись оторванные руки, ноги, пальцы, куски внутренностей, все было забрызгано кровью. Тогда я не обращал на это никакого внимания. Осознал я позже, и когда до меня дошел смысл происходившего в тот день, я начал просыпаться по ночам от собственного крика. И до сих пор просыпаюсь.

На улице наконец-то появилась бригада врачей, начали оказывать первую помощь, то и дело раздавался шум вертолетных винтов. Я помогал выносить вьетнамца с оторванной рукой, когда заметил, что Ран пытается успокоить какого-то солдата. Солдатом оказался Свонни. Он истерически всхлипывал и отчаянно цеплялся за руку Фудзимии. На лбу Свонни была длинная рана, и кровь заливала ему все лицо. Я бросился к ним, чтобы хоть чем-то помочь.

Свонни пытался что-то объяснить Рану и трясущейся рукой показывал на развалины бара.

- Мы... Мы были там, внутри... и он... Я не знаю... второй взрыв... Я... мы были... О Господи! Куски его теперь на мне! Он у меня в волосах! Ааа! – он взвыл, схватившись за голову. Примерно через месяц Свонни попытается покончить с собой и ему придется пройти серьезный курс лечения. Его демобилизуют, когда он окончательно съедет с катушек.

Я взглянул на Рана. Он смотрел на меня с грустью и сочувствием.

- Что? О чем это он? Кто с ним был, где они сидели? – тут же спросил я.

- Кен... – начал было Ран

- Что? Свонни, говори! – закричал я. Я никого не оставлю умирать под обломками.

- Кен, останься со Свонни, я сам схожу, - тихо сказал Ран.

- Что? Почему? – не понимал я.

- Сделай, как я прошу. Я не хочу, чтобы... – но договорить ему не удалось.

- Оми... – застонал Свонни.

- Оми?! Там был Оми?! – закричал я и, забыв обо всем, бросился к развалинам.

- Кен! – Ран попытался меня остановить, но я не обратил на него внимания. Я пробирался в глубь бара - если я правильно понял Свонни, они сидели именно там. Черт, черт, черт! Голова гудела, сердце билось, как сумасшедшее, от ужаса я почти ничего не соображал. Этого не может быть, просто не может быть!

Я звал малыша, не переставая.

- Оми?! Цукиено, ответь мне! – кричал я, и готов был кричать до тех пор, пока не пропадет голос. Я отбрасывал сломанные столы и стулья, перешагивал через людей, тянувших ко мне руки. Я должен был его найти. Я не мог допустить мысли, что... Нет. Я не хотел об этом думать.

Наконец, обойдя барную стойку, в очередной раз позвав его, я услышал ответ. Очень слабый – мое имя, глухо прозвучавшее сквозь завесу пыли. Но этого было достаточно. У самого подножья лестницы я увидел какой-то силуэт и, спотыкаясь, бросился к нему. Резко остановился, разглядев, что это и правда малыш, и вздохнул с облегчением. Он лежал, прижав руки к животу, ласково смотрел на меня снизу вверх и улыбался.

- Оми, - выдохнул я, падая на пол рядом с ним. Я так обрадовался, увидев его, что не сразу заметил, что ему опять раздробило ногу. Точнее, разорвало в клочья. Тонкие кровавые ленточки.

– Давай выбираться отсюда, - сказал я и попытался поднять его на руки, но он закричал от боли, и я, наконец, осознал, что он лежит в луже вязкой, подсыхающей крови.

Оми закашлялся:

- Пожалуй, не стоит... меня поднимать. Я могу рассыпаться.

- Что?.. – шепотом переспросил я, холодея от ужаса.

Медленно, с видимым усилием, он отвел руки от живота. Меня чуть не стошнило. Я ахнул и зажал рот, чтобы не закричать. Он удерживал вместе разорванные куски. Да, попытайся я его поднять, он действительно рассыпался бы. Я заплакал, схватившись за голову.

- Кен... не надо, - прошептал он. – Посиди... со мной, ладно?

Я кивнул и отчаянно всхлипнул. Слезы застилали глаза, и я почти ничего не видел. Придвинувшись поближе, я осторожно положил его голову себе на колени и принялся гладить его по волосам. Так я сидел и плакал, и мои слезы падали на его бледное лицо.

- Кен, прости... Я хотел сказать... что... что я... – он говорил с трудом, и я покачал головой, убеждая его не тратить силы. – Ты так и не рассказал мне...

Вдруг его взгляд прояснился. В нем было столько ужаса и понимания, что я опешил.

- Я хочу домой, - прошептал он, а потом всхлипнул и расплакался, зная, что больше никогда не увидит дома. Ему было страшно умирать, и я не мог его винить. Мне самому было страшно, что он умрет. Я не знал, что тогда будет. Он плакал, и слезы оставляли грязные дорожки на залитом кровью лице. – Кен, пожалуйста... Я ведь просто хочу домой... Увези меня домой... Мамочка, где ты?

От отчаянья и растерянности, звучавших в его последнем крике, у меня мороз прошел по коже. Оми ведь всего лишь мальчишка, совсем ребенок, чей-то сын. Все мы были еще детьми. Нечего нам было делать здесь, на войне.

- Мамочка... пожалуйста... Я хочу домой... – прошептал он еще раз, всхлипнул, и по его телу прошла судорога. Глаза расширились от ужаса, в горле что-то заклокотало, он забился у меня в руках, и его стошнило остатками крови. Кровь с бульканьем выливалась изо рта, как темный поток, вышедший из берегов. Это было так жутко, что я чуть не убежал и не бросил его умирать одного. Я закрыл глаза, и почувствовал, как еще теплая жидкость течет по моим рукам. Когда я снова открыл глаза, он уже был мертв и смотрел куда-то вдаль невидящим взглядом.

Я снова заплакал и принялся звать его, трясти, умолять вернуться. Конечно, вернуться он не мог. Меня бил озноб, я прижимал к себе окровавленное тело, истерически всхлипывал, кричал, ругался.

- Нет! Оми, Господи, нет! Не бросай меня одного в этом аду! Ты же должен был ехать домой на следующей неделе, ты не можешь умереть! – причитал я, раскачиваясь из стороны в сторону. Время от времени мне приходилось перехватывать выскальзывающее из рук тело, потому что кровь начала подсыхать, становилась густой и склизкой.

В какой-то момент оказалось, что Ран сидит рядом и зовет меня, но я не взглянул на него. Я ненавидел себя, ненавидел его, ненавидел всех и вся. Я только и мог плакать да звать Оми. Ран дотронулся до моей руки:

- Кен... пожалуйста, не надо, - попросил он. – Не сходи с ума.

Я не ответил, только крепче вцепился в остывающее тело своего единственного друга, единственного человека, которому я был нужен. Мне хотелось умереть вместе с ним.

Ран был со мной, что-то говорил, но я не слышал его слов. Он осторожно взял меня за плечо, попытался увести, но я не хотел уходить. Я ждал. Потом пришли еще люди, они убирали трупы. Они хотели забрать Оми, но я не был готов расстаться с ним. Они пытались отнять его, ворчали, ругались и бормотали что-то про «съехавших с катушек». Тогда Ран подхватил меня под мышки и оттащил в сторону, а люди подняли тело Оми. Оно действительно развалилось на куски. Я закричал и потянулся к нему, но Ран еще крепче прижал меня к себе. Я пытался вырваться, пока Оми не унесли. Потом сил на борьбу уже не осталось. Даже ноги не держали.

Ран разжал руки, и я с жалобным стоном соскользнул на пол. Меня трясло, я беззвучно плакал. Ран тоже опустился на колени, заглянул в мое заплаканное и перепачканное кровью лицо:

- Кен, пожалуйста, держись, не позволяй себя сломать, - прошептал он.

В его глазах было столько боли и грусти, что у меня еще сильнее сжалось сердце. Оставалось только рухнуть без сил, что я и сделал. Еще раз всхлипнув, я упал лицом вперед, и он подхватил меня, прижал к себе, не заботясь о том, что его одежда пропитается моими слезами и кровью Оми. Я цеплялся за него, как за соломинку в бурном море отчаянья, а он заботливо обнимал меня. Тогда я не думал, что его тепло сможет стать хоть каким-то утешением. Теперь страшно представить, что было бы, не окажись он тогда рядом. Он еще крепче обнял меня, позволяя выплакаться, и стал шептать что-то успокаивающе, но я не слышал ни слова. Впервые Ран так меня обнимал. Потом я пойму, что надежное кольцо его рук станет, пожалуй, моим единственным спасеньем.

 

Что угодно, только не это

Не помню, что происходило после того, как унесли Оми. Фудзимия обнимал меня, и мне хотелось исчезнуть, раствориться в тепле его тела. Не знаю, Ран ли меня вынес, или я сам выбрался из развалин бара Вилли Нг. Пришел в себя я на собственной койке в бараке. Было слышно, как Шульдих что-то негромко рассказывает, а Джей ему отвечает. Хоть Ран и не подавал голоса, я был уверен, что он тоже здесь. Они говорили обо мне.

Я не переоделся. Не сходил в душ. Так и лежал в грязной, пропитанной кровью одежде. Я с удивлением заметил, что на мне нет ботинок. Наверное, Ран снял. Не помню. Ничего не помню.

Внезапно перед глазами возник Оми, которого тошнило собственной кровью, и я резко сел, хватая ртом воздух. Остальные это заметили, замолчали и повернулись ко мне. Шульдих подошел вплотную, наклонился, начал что-то говорить. Мне было неприятно чужое присутствие, и я оттолкнул Макса так, что он отлетел к соседней койке. Я хотел только одного и готов был смести любые препятствия.

Я знал, что все смотрят на меня, но мне было наплевать. Не говоря ни слова, я встал, подошел к тумбочке и открыл ее. Бутылочка цвета темного янтаря блеснула в тусклом свете барака. Мне она казалась сверкающим золотым слитком. Я знал, какое облегчение она может принести. Если мне удастся заснуть, то, возможно...

Я взял ее. Взял эту бутылку, лег на койку и стал глотать таблетки. Я принял, наверное, тройную дозу, когда, наконец, почувствовал, как реальность начинает ускользать. Руки и ноги стали ватными, тело перестало слушаться. Я еле успел закрутить крышку, прежде чем бутылочка выпала из моих онемевших пальцев и покатилась по одеялу. Я еще запомнил, как он смотрел на меня своими темно-синими глазами. Смотрел с сочувствием и упреком. Я ненавидел его в тот момент. Я всех ненавидел. Что они понимали! Впрочем, какое мне до них дело? Да и им до меня?

Следующие три дня прошли, как в тумане: я ничего не чувствовал. Я глотал бензодиазепин, как конфеты. И чем больше принимал, тем сильнее хотелось избавиться от преследующих меня воспоминаний. На две ночи и три дня я словно выпал из жизни. Меня отвели в душ и заставили вымыться. Я почти ничего из этого не помню. Таблетки не лишили меня способности двигаться, но я потерял интерес к происходящему. Все казалось настолько бессмысленным и незначительным, что я постоянно что-нибудь забывал. Макс, Джей и Ран водили меня в столовую. Я сидел, ел и тупо пялился на окружающих.

На третий день у меня кончились таблетки. В медчасти принимали только по предварительной записи: после взрыва в Санг Чо-на врачи работали без сна и отдыха. Из-за плохой погоды мало кого удалось эвакуировать с базы, так что теперь госпиталь был битком набит ранеными. Я не хотел отвлекать медсестер, им и без меня проблем хватало.

Действие последних таблеток закончилось за ужином, и меня начало трясти. Руки дрожали, как у пьяницы, стало трудно дышать. Я думал только о том, как достать таблетки. И еще о тех ужасах, которые лезли в голову. Куда бы я ни взглянул, мне везде мерещились куски трупов, а дождь в свете заката отливал кровью. Солдаты разошлись по баракам, прячась от дождя. Прячась от крови. Но мне негде было спрятаться, и чем дольше я сидел на своей койке, подтянув колени к груди и раскачиваясь из стороны в сторону, тем отчетливее видел лицо малыша, чувствовал запах его смерти. Время от времени кто-нибудь окликал меня и пытался втянуть в разговор, но я только рассеянно улыбался, отвечал что-нибудь невпопад и старался снова провалиться в небытие. Хотелось, чтобы сердце перестало биться, чтобы не осталось никаких эмоций... Мне нужны были таблетки. За ужином Ёдзи сказал, что можно будет взять новую упаковку утром. Но они были нужны мне немедленно.

Я уронил голову на руки и тихо застонал от боли и отчаянья, чувствуя, что вот-вот расплачусь. Он подошел и сел рядом. Я не поднял головы. Только когда он положил руку мне на плечо и ободряюще сжал, я взглянул на него и замер от неожиданности. В его взгляде было столько искреннего беспокойства, страха и... чего-то еще... Тоски? Желания? Не знаю, я боялся об этом думать. Но куда же подевалось обычная маска безразличия? Где тот жестокий, бессердечный солдат, с которым я когда-то познакомился? Почему мне так хочется броситься ему на шею и согреться в его объятьях? Конечно, я не мог этого сделать: вокруг были люди. Но если бы он не заговорил, я готов был всю жизнь так просидеть, глядя в его глаза. Смотреть и чувствовать на себе его взгляд.

- Хидака... поспи немного, - мягко сказал он и попытался осторожно вытащить из моей руки пустую бутылочку. Я и не заметил, что держал ее. Мои пальцы непроизвольно сжались, но покачал головой:

- Тебе сейчас не это нужно, - и я расслабился, отпуская флакончик.

Я зажмурился, потому что от звука его голоса меня начало подташнивать. Впрочем, в тот вечер меня ото всего начинало подташнивать. Я подавил рвотный рефлекс – перед глазами снова мелькнул поток темной крови, выливающейся изо рта Оми – и кивнул. Я понимал, что Кудо не станет постоянно прикрывать мои срывы. Он и так на три дня отстранил меня от полетов, от чего Кроуфорд взбеленился. Если я сейчас же не возьму себя в руки и не вернусь к работе, меня отправят в психушку. Ран был прав, мне надо было отдохнуть и выспаться по-настоящему, а не доводить себя таблетками до полного отупения.

Я оттолкнул его руку и залез под одеяло прямо в одежде. Раздеваться не хотелось. Лег на бок, повернувшись к Рану спиной, и уставился на противоположную койку.

- Закрой глаза, - тихо сказал он. Я подчинился. Слушаться его было проще, чем думать самому. Он сидел рядом и ждал, когда я засну. Наверное, думал, что мне это поможет. Как ни странно, это и правда помогло – я вскоре задремал, убаюканный шумом дождя. Но по ту сторону сна меня с распростертыми объятьями ждал ад.

Я заново пережил кошмар с Касе – его предательство, его презрение, его слабость. Я заново пережил свой первый вылет – страх был настолько сильным и реальным, что, казалось, его можно потрогать руками. (Все это смахивало на ломку после наркотиков. Теперь, зная, что за таблетки мне тогда прописали, я понимаю - так оно и было.) И, конечно же, я заново пережил кошмар у Вилли Нг. Только на этот раз я был в баре. Я был там, когда Оми и Свонни, кашляя, выбирались из-под обломков после первого взрыва. Видел, как их настиг второй взрыв. Слышал крики Оми и полные ужаса вопли Свонни, видел, как он бежал, бросив малыша одного. И я знал, что это я во всем виноват. Они ждали меня, ждали, когда мы с Раном присоединимся к ним в баре. Я виноват, что с самого начала не понял очевидного. Передо мной возникло лицо Наги с его по-детски невинными глазами. Он смеялся надо мной. А когда я бросился к Оми, тот сказал, что презирает меня за то, что я позволил ему умереть. Он обвинял меня, говорил, что это я должен был умереть вместо него. «Тебе все равно незачем больше жить», - шипел он сквозь зубы. Он был прав. Это я должен был погибнуть. Поток его крови все усиливался и усиливался, пока не превратился в реку. Меня смыло волной, и я начал тонуть в этом море смерти. Захлебнулся кровью Оми и с криком проснулся.

Я сел, с трудом переводя дыхание. Так я долго не протяну! Надо было как-то избавиться от этих видений, и я знал только один способ. Плевать на все! Пойду в медчасть и попрошу таблеток. Самому мне не справиться с этой болью, отчаяньем, с этой яростью. Лучше уж совсем ничего не чувствовать.

Мой крик едва ли мог кого-то потревожить в бараке 326-й роты. Многим снились кошмары, многие просыпались с криком. Но когда я откинул одеяло и поднялся, радуясь, что не стал перед сном раздеваться, я понял, что разбудил по крайней мере одного человека.

- Кен?.. Что ты делаешь? – вопрос прозвучал тихо, но требовательно.

Я не стал оглядываться – и так мог представить, как он приподнялся на локте и смотрит на меня со свой полки. Я нашел ботинки и стал обуваться, держась рукой за опорный столбик. Я торопился. Разгуливать ночью под дождем, конечно, неприятно, но другого выхода не было.

- Ты куда? – спросил он чуть громче, в голосе зазвучала тревога.

- Гулять, - буркнул я, быстро прошел между рядами полок и вышел из барака. Едва оказавшись на улице, я побежал. Я убегал от дождя, от своих кошмаров и от чувства вины. Я бежал всю дорогу до медчасти, на полной скорости влетел через двери и еле успел затормозить перед столом дежурного. Вид у меня, наверное, был тот еще: весь мокрый, бледный, руки трясутся. Мэнкс так на меня посмотрела, что стало ясно – она в любую секунду готова вызвать санитаров.

Миссис Бирман встала и перегнулась через стол.

- Хидака? Что вы здесь делаете? В это время медчасть закрыта для посетителей. Так что, если вы не при смерти, – кругом и шагом марш отсюда! – скомандовала она.

Я посмотрел на нее, с трудом переводя дыхание. Провел рукой по лицу, убрал со лба мокрые волосы. Наверное, она все поняла по моим глазам, вздохнула и покачала головой:

- Полагаю, вам нужно ваше лекарство?

- Бирман, послушайте... – начал я.

Она снова покачала головой:

- Не нужно ничего объяснять, Хидака. Я знаю, через что вам пришлось пройти. И хотя это против правил, и следовало бы подождать до завтра... Я дам вам лекарство, которое попросил отложить для вас лейтенант Кудо.

- Спасибо, Бирман, - выдохнул я. – Простите... Я... Мне нужно поспать.

Она вежливо улыбнулась, а Мэнкс встала и начала шарить на полке. Наконец она передала лекарство Бирман, а та перебросила его мне. Блестящий флакончик описал в воздухе дугу, и я легко поймал его, несмотря на дрожь в руках.

Я уже направился к выходу, когда Бирман меня окликнула:

- Хидака! Поосторожнее с этими таблетками.

Я слабо улыбнулся, кивнул и вышел. Дождь был теплый и лил сплошной стеной, но мне уже было наплевать. Мне больше некуда было торопиться и хотелось растянуть удовольствие от ощущения стеклянного флакончика в руке. Я медленно брел к бараку, а небеса заливали землю слезами, которые не мог пролить я.

Было так темно, что я бы не заметил его, если бы не огонек сигареты. Кто бы мог подумать, что он станет меня ждать. И тем не менее, - вот он, прячется от дождя под козырьком крыши. Он не стал надевать куртку, натянул только штаны и ботинки, и теперь стоял, скрестив руки на груди, небрежно держа в руке сигарету, и пристально смотрел на меня. Я бы прошел мимо, но он загораживал дверь. Мне почему-то не хотелось с ним сейчас разговаривать. Может быть, из-за того, что я заметил промелькнувшее в его взгляде отвращение. Он затянулся, и огонек сигареты на мгновение ярко вспыхнул.

- Отойди, - рявкнул я.

Он протянул руку:

- Отдай таблетки.

Я фыркнул и сделал шаг назад:

- Нет.

Просто не верится. Зачем ему мои таблетки? Вот уж не ожидал, что ему именно это от меня надо.

- Хидака... – прошипел он, - отдай таблетки. Я знаю, что ты ходил в медчасть. Тебе не это сейчас нужно.

Я разозлился. Да как он смеет мне указывать? Кем он себя возомнил?

- Ни черта ты не знаешь, что мне нужно, а что нет, - процедил я сквозь зубы. – Лучше вообще ничего не чувствовать, чем жить в этом кошмаре.

Он отодвинулся от стены и поднял руку. Я почему-то решил, что он меня ударит, и отшатнулся, но он всего лишь убрал с моего лба мокрые пряди волос. Рука у него была теплой, и меня сразу обдало жаром, но под пристальным взглядом темно-синих глаз я снова поежился, как от холода.

- Кен, я знаю. Со мной тоже так было. Не надо принимать таблетки. Надо пережить это горе самому. Эта дрянь только притупляет боль, но не помогает от нее избавиться. – Его голос успокаивал. Мне хотелось прижаться к Рану, почувствовать его тепло, но я не мог даже пошевелиться, так и стоял, с отчаяньем глядя на него и сжимая в руке флакончик. – Отдай мне таблетки, - потребовал он.

Я тут же очнулся, оттолкнул его руку и сделал шаг назад.

- Да пошел ты! – огрызнулся я.

- Этот вариант не рассматривается, - ответил он.

Было темно, и я слишком поздно заметил его движение, чтобы успеть отреагировать. Да и не в том я был состоянии, чтобы играть с Фудзимией в кошки-мышки. Он схватил меня за запястье и дернул вперед с такой силой, что я чуть не упал в грязь. Я стиснул зубы и еще крепче сжал флакончик. Ничего я ему не отдам! Псих какой-то. Пусть катится к дьяволу!

Похоже, мы зашли в тупик: я, несмотря на все старания, не мог вырваться, а ему не удавалось отобрать драгоценный пузырек.

Но у Рана в запасе был козырь, которым он не преминул воспользоваться. Такой грязной игры я не ожидал. Когда я уже в третий раз велел ему убираться ко всем чертям, он вдруг дернул мою руку вверх, вынул изо рта сигарету и прижал ее к тыльной стороне моей ладони. Вас когда-нибудь прижигали сигаретой? Нет? Поздравляю, вы избежали нескольких чертовски неприятных мгновений. Я вскрикнул не столько от боли, сколько от неожиданности. Но желаемого результата Ран достиг - мои пальцы непроизвольно разжались, и бутылочка выпала. Он тут же отпустил меня, я попятился, прижимая к губам обожженную руку, и не успел опомниться, как Фудзимия уже подобрал таблетки. Я яростно сверкнул на него глазами. В эту минуту я ненавидел его всеми фибрами души.

Он выдержал мой взгляд, чуть задыхаясь после борьбы, бросил на землю окурок и раздавил его ногой.

- Извини, Хидака... Я не хотел этого делать. Ожог пройдет через несколько дней, а эта дрянь, - он встряхнул бутылочку, и таблетки негромко застучали о стенки, - испортит тебе всю жизнь.

- Отдай! – зарычал я, выпрямляясь. Бог с ней, с обожженной рукой. Я шагнул к нему, - Это мое, Ран! Ты не имеешь права.

Фудзимия посмотрел на меня уже без сочувствия и крепче сжал в руке пузырек.

- Кен, ты не понимаешь. Эти таблетки ты получишь обратно только через мой труп.

Я горько рассмеялся:

- Может, мне и не придется долго ждать. В последнее время вокруг и так много трупов. Одним больше, одним меньше – какая мне теперь разница?

Мои слова, похоже, задели за живое: он вздрогнул, сделал глубокий вдох и замахнулся. На секунду мне показалось, что он сейчас швырнет в меня флаконом с таблетками. Но Ран только что-то недовольно пробормотал и опустил руку.

- Какой же ты все-таки придурок, Хидака. Открой глаза и посмотри вокруг – ты же сам ломаешь себе жизнь!

- Хватит читать мне мораль! – заорал я. – Я тебе не брат, не друг, не жена, так что отдай таблетки и отвали! Я тебе вообще никто, и не твое собачье дело, что я принимаю!

- Ты мой пилот, черт подери! – рявкнул он в ответ. – И я уже говорил, что не собираюсь терять очередного пилота. Особенно из-за того, что у него приступ идиотизма.

- Да пошел ты! – взвыл я, бросаясь на него с кулаками. Бежать далеко не пришлось, мы стояли почти вплотную друг к другу, но все равно Ран с легкостью увернулся от моей неуклюжей атаки. Он уклонился от удара и снова схватил меня за руку чуть выше локтя, остановив мое движение так резко, что я чуть не потерял равновесие, а плечо заныло, возмущаясь столь грубым обращением. Не дав мне опомниться, он перехватил меня за запястье и куда-то потащил.

- Ну, хватит, - пробормотал он, волоча меня за собой.

- Какого черта ты делаешь? Куда мы идем? – спрашивал я, пытаясь вырваться, но Ран держал крепко. Так мы и шли под проливным дождем, промокшие до нитки, едва различая в темноте дорогу. Каждый раз, пытаясь вырваться, я оскальзывался на размокшей земле, увязая в грязи. В конце концов, я оставил попытки и молча побрел за Раном сквозь сплошную пелену дождя - копил злость. Злиться было приятно. Злость я мог контролировать. Когда я злился, места для отчаянья и горечи не оставалось.

Вскоре я почувствовал под ногами мокрую, пружинящую траву. Стало еще труднее сохранять равновесие. Мы скользили и спотыкались, но Ран по-прежнему крепко держал меня за руку. Через несколько минут я понял, что за тень маячит впереди. Забор. Мы вышли к дальнему краю плаца, граничащего с лесом. Фудзимия снова дернул меня за руку и отпустил, так что я прошел еще несколько шагов по инерции. Остановившись, я оглянулся на него, но он был занят чем-то, что держал в руке.

Я был в таком бешенстве, что просто не знал, что сказать или сделать, так и стоял, трясясь от холода и возмущения. И только когда он швырнул мне крышку от флакончика и поднял руку над головой, я понял, что он собирается сделать. Онемев от ужаса и ярости, я только и мог беспомощно смотреть, как он швыряет пузырек в сторону забора и как белые таблетки разлетаются в разные стороны, будто искры фейерверка. Некоторые упали на мокрую землю плаца, некоторые полетели дальше сквозь сетку забора. Сам флакон, перелетев через забор, исчез в темноте джунглей.

- Ты что, совсем рехнулся?! – застонал я, с ужасом глядя, как маленькие капсулы начинают растворяться в потоках дождевой воды.

- Если они тебе так нужны, подбирай, - отрезал он, развернулся и пошел по раскисшей грязи обратно к баракам.

Как во сне я сделал несколько шагов к месту гибели таблеток. Я совершенно растерялся от случившегося и только тупо пялился себе под ноги, где дождь уничтожал единственный путь к спасению из этого ада. Я не мог понять, о чем думает Фудзимия. Почему он так поступает? Какая ему разница, что я делаю, как спасаюсь от боли после гибели Оми? Правда ли он просто волнуется за своего пилота и не хочет, чтобы моя глупость еще больше испортила его репутацию, или за этим кроется что-то еще? Я вспомнил, как он обнимал меня над телом Оми. Мне хотелось, чтобы за этим было что-то большее.

Впервые, стоя в грязи под дождем, я понял, как мне хочется, чтобы я был для Фудзимии не только напарником. И это была не просто шальная мысль или пустая фантазия, мне действительно очень этого хотелось. Хотелось, чтобы я был ему небезразличен. А ведь именно сейчас я мучился от потери человека, который был мне дорог, которому был дорог я. Помнится, Фудзимия говорил, что не стоит слишком сильно привязываться к людям. Я тогда ответил, что это глупо, и так поступают только трусы. А теперь я и сам хотел, чтобы мы с Оми никогда не встречались, чтобы мои чувства к Рану прошли, чтобы он никогда не смог причинить мне боль.

Злость исчезла, как будто ее смыло дождем. Я почувствовал себя очень слабым и уставшим, а на место злости пришла беспросветная тоска. Шум дождя почти оглушал, но в то же время я отчетливо слышал шаги Рана, который брел по лужам, все больше от меня отдаляясь.

Плохо соображая, что делаю, я повернулся, сжал кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, и закричал ему вслед:

- На кой черт я тебе сдался? – В моем голосе звучало отчаянье, и слезы готовы были брызнуть из глаз.

Он остановился, удивившись моей вспышке. Я едва мог разглядеть его, только белая футболка чуть отражала свет, и казалось, что его силуэт окутан сияющей дымкой. Ран обернулся ко мне.

- Кен...

- Почему? Я тебя об этом не просил! – кричал я и, спотыкаясь, шел к нему. – Мне ничего не нужно!

Не говоря ни слова, он тоже пошел мне навстречу.

Я отвернулся, чувствуя себя совершенно беспомощным. Все в моей жизни пошло не так, как я хотел. И это было ужасно несправедливо.

- Оми этого не заслуживал! – закричал я в небо. – Он не должен был умереть. Он же собирался домой всего через неделю. - Я снова повернулся к Рану и удивился, как близко он подошел. Он молчал, позволяя мне выговориться. – Оми прошел через весь этот ужас, вьетконговские засады, эти чертовы лисьи норы! И я дождался его! Я дождался и спас ему жизнь. А смысл? Он все равно погиб из-за меня. Он ждал меня в этом проклятом баре, ждал, зная, что мы вот-вот должны прийти. А Наги! Его я тоже спас, а он оказался вьетконговцем! И он знал, он знал с самого начала! Если бы я не спас его, не притащил к нам на базу, все могло бы быть по-другому. Может, он нашел график увольнительных, пока был здесь, и наши солдаты погибли из-за меня!

Я ходил из стороны в сторону, то прижимал руки к груди, то отчаянно жестикулировал. Слезы текли по щекам, и я чувствовал, что сил у меня почти не осталось. Наконец ноги подкосились, я упал на колени, обхватил себя руками и тихо заплакал.

- Кен? – его голос звучал мягко и даже ласково, но мне было наплевать. Мне не хотелось, чтобы он так со мной разговаривал. Я мог не выдержать. Я изо всех сил зажмурился и вспомнил тот разговор, который у нас был по дороге из Санг Чо-на.

 

* * * * * *

- Послушай, Хидака, я тебе это говорю не потому, что считаю себя намного умнее. Здесь ни в чем нельзя быть уверенным. Ты к кому-то тянешься, а тебе отрывают руку. Ты чем-то дорожить, и Бог в наказание отнимает у тебя все. Не стоит слишком сильно привязываться людям, потому что завтра... ты снова останешься один. Я знаю это по собственному опыту. А если так открыто выражать свои чувства... закончишь в психушке.

- Пожалуй, я готов рискнуть. «Лучше любить и потерять любовь, чем вообще никогда не любить», - процитировал я.

Он усмехнулся:

- Можно подумать, ты знаешь, о чем говоришь.

Я посмотрел ему в глаза и слабо улыбнулся.

- Знаю.

- И я знаю. Все это полная чушь. Думай прежде всего о себе. Чем выше поднимешься, тем больнее будет падать.

- Как же с тобой... холодно, Фудзимия, - покачал я головой. – Как ты сам с собой уживаешься? Отгораживаться от мира, чтобы избавить себя от боли, - трусость. Самый простой выход. Гораздо труднее научиться любить и терять, принять это как часть жизни. Конечно, случается всякое, но неужели ты хочешь прожить жизнь в одиночестве и умереть с мыслью, что никто не ждет тебя на другом берегу?

* * * * * *

Я поднял голову и заговорил тихо, еле слышно.

- Ты сказал мне, что нельзя слишком сильно привязываться к людям. Сказал, что боги накажут меня, и был прав. Я не знал, о чем говорю. Я думал, что уже потерял все, что мог. Но это уже слишком. Ну давай, скажи, что ты был прав, что ты меня предупреждал.

Он присел передо мной на корточки и чуть подался вперед.

- Кен, - прошептал он. Мне уже начало казаться, что он забыл все остальные слова. – Кен... Не надо, – он протянул руку, пытаясь погладить меня по щеке.

Меня снова взяла злость. Я оттолкнул его руку и закричал:

- А ты?! Ты-то сам что?! Проклятый лицемер! Какого черта ты со мной возишься? Зачем заставляешь думать, что ты... Говоришь, что лучше быть одному, что никого нельзя любить – только хуже будет, а потом так со мной... Зачем ты это делаешь?!

Я был слишком увлечен своей тирадой, чтобы заметить, как он изменился в лице, как у него потемнели глаза. Он опять протянул ко мне руки:

- Кен, не начинай, - предупредил он.

Я только отмахнулся:

- Чего не начинать? Поздно, для меня уже все кончено!

- Замолчи!

- Не хочу молчать, не буду! Не заставишь!

М-да... Не самый умный ответ. Но тогда я об этом не задумывался.

- Прекрати! Ты ведешь себя, как ребенок! – рявкнул Ран, хватая меня за руки.

- Господи, как же я тебя ненавижу, - всхлипнул я. – Зачем ты так со мной? Я не хочу снова мучиться, не хочу все заново! Что тебе от меня...

Он не дал мне закончить. Все-таки нашел способ заставить меня замолчать. Сломив мое сопротивление, он взял мое лицо в ладони и закрыл рот поцелуем. Поцелуй был настолько жестким и яростным, что губам стало больно. Сначала я возмущенно вырывался: это было не по правилам, как и та подлость с сигаретой, - но уже через мгновение вырываться расхотелось. Я уже устал бороться, а от его прикосновений становилось хорошо, как никогда. Я закрыл глаза, наслаждаясь мягким, чуть сладковатым вкусом на его губах. Сердце колотилось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди, и от волнения сосало под ложечкой. Я тихо застонал, наслаждаясь моментом. Слезы по-прежнему лились из глаз, смешивались с каплями дождя, стекали по щекам и добавляли в поцелуй горькую нотку. Интересно, понравился ли Рану вкус моей скорби.

Фудзимия целовал меня отчаянно, как будто ненавидел себя за то, что делает, но все равно не мог остановиться. Он обнял меня и прижал к себе так, что нельзя было даже рукой пошевелить. Оставалось только сдаться. Да я и не сопротивлялся. Я хотел чувствовать... что угодно, только не этот кошмар. Все, что угодно, только не отчаянье и чувство вины.

Я высвободил руки и обнял его за шею, зарылся пальцами в потемневшие от дождя волосы, прижался к нему еще теснее, согреваясь от его тепла. Почувствовал прикосновение языка на своих губах, и ответил, не раздумывая. Мне хотелось зайти как можно дальше, чтобы уже нельзя было повернуть назад. Хотелось подчиниться ему, полностью отдаться на его милость, чтобы больше не нужно было думать самому. Он стал моим наркотиком. Кроме него у меня больше ничего не осталось.

Он прервал поцелуй, наклонился и укусил меня за шею – я только охнул от неожиданности - и тут же прижался губами к пульсирующей жилке на горле. Я еще сильнее вцепился в его волосы и с шумом втянул воздух сквозь зубы.

- Ран... – прошептал я.

От избытка эмоций я снова начал всхлипывать. Он встревожено вскинул голову, заглядывая мне в лицо, и в его глазах я увидел столько страха и сомнения, что невозможно было поверить – неужели этот тот же человек, который так яростно целовал меня секунду назад?

Ран смотрел на меня с мольбой, словно спрашивая, не придется ли ему пожалеть об этом. Он убрал с моего лба мокрые пряди волос и попытался вытереть слезы, но они все равно смешались с каплями дождя.

- Кен... Прости, я не хотел...

Я не дал ему договорить:

- Почему? Почему ты вдруг?.. – спросил я, задыхаясь, и прижался лбом к его лбу.

Он посмотрел мне в глаза, и я только тогда заметил, что он тоже плачет. У меня мороз прошел по коже: какой же он уязвимый.

- Потому что... Если я потеряю тебя, как других, я хочу, чтобы ты ждал меня на другом берегу.

Я поцеловал его. Чуть прикусил нижнюю губу и прижался к нему всем телом. Его руки скользнули под мою футболку, прошлись вдоль позвоночника, и от прикосновения холодных ладоней у меня мурашки побежали по спине. Я вздохнул, и он подхватил мое дыхание.

- Мне не придется ждать. Я не собираюсь здесь погибнуть.

- Ты будешь жить ради меня? – спросил он хрипло и требовательно.

- Да, - прошептал я.

Он снова обнял меня и прижал к себе. Нас обоих трясло, с нас ручьями лила вода, и мы отчаянно цеплялись друг за друга, согреваясь. На меня вдруг снова нахлынули отчаянье и беспросветная тоска. Как-то все это было неправильно. Меня обнимает человек, которого я люблю, о любви которого так мечтал, а тот, кто еще совсем недавно был так искренне ко мне привязан, уже никого больше не сможет полюбить. Он погиб, а я даже не мог как следует почтить его память. Мне было стыдно за это, но я был не в силах отказаться от Рана. Я уткнулся лбом в его плечо и снова расплакался.

Он успокаивал меня, гладил по голове, целовал.

- Я знаю, как это больно. Но я не дам тебе сорваться. Я не допущу, чтобы это сломало тебя жизнь.

Я отчаянно всхлипнул.

- Я... Я ведь так и не рассказал ему, - прошептал я. – Я обещал рассказать ему до отъезда.

- Что рассказать?

- Все. Про мою семью, про Касе... Я пообещал, что все ему расскажу. Но так и не рассказал. Господи, за что мне это? Я не выдержу...

Я теснее прижался к нему, и он еще крепче обнял меня в ответ. Как-то сразу стало жарко, от запаха его мокрой кожи у меня все мысли перемешались. Я поднял голову и стал целовать его в шею, зарылся пальцами в его волосы.

- Забери меня отсюда, - шептал я ему на ухо. – Я хочу почувствовать... хоть что-нибудь, только не этот кошмар.

По его телу прошла дрожь, он резко втянул воздух сквозь зубы и чуть оттолкнул меня, чтобы заглянуть в глаза. В его взгляде было удивление, тревога и неуверенность. Он коснулся пальцами моей щеки.

- Что ты хочешь? – спросил он в растерянности. Его глаза чуть поблескивали в темноте.

Я перехватил его руку, поднес к губам и поцеловал запястье.

- Все, что ты сможешь дать, - ответил я, обнял его за плечи и откинулся назад, увлекая его за собой. Я лег на залитую водой землю, и он склонился надо мной, опираясь на руки, глядя на меня с удивлением и не находя слов. Все эмоции отражались у него на лице – в какой-то момент он потерял свою бесстрастную маску, и я был очень этому рад. Приятно было сознавать, что я могу вызвать в нем такую бурю чувств.

- Мы же не можем... Я не... Не здесь и не так... – наконец пробормотал он.

Я протянул руку и погладил его по щеке. Вода капала с насквозь промокших алых прядей. Какой же он красивый.

- Все, что ты сможешь дать, - повторил я.

Он помрачнел, покачал головой и начал вставать:

- Я не могу воспользоваться твоим состоянием, - отрезал он.

Я схватил его за плечи и притянул к себе.

- Нет, Ран! Пожалуйста! Делай, что хочешь, только не уходи. Целуй, обнимай – всё, что угодно. Я не хочу думать ни о чем, кроме тебя. Забери меня из этого ада. – В моем голосе звучало отчаянье, но мне было все равно. У меня уже давно не осталось гордости. – Не бросай меня.

Не говоря ни слова, он наклонился и снова поцеловал меня в губы. В его объятьях я забыл про Вьетнам, про все вокруг. Поцелуи были нежными и мучительно долгими. Меня никогда так не целовали - ни Касе, никто другой. От его прикосновений, от ногтей, чуть царапающих кожу, у меня мурашки бежали по спине, а сердце танцевало в груди, глухо стучась о ребра, и все тело сладко ныло в предвкушении. А когда ласки стали более настойчивыми, я подумал, что так недолго и умереть. Жар распространялся по всему телу, и мне казалось, что я вот-вот сгорю, несмотря на дождь. Я пытался ответить Рану тем же, но меня так трясло, я мог только отчаянно цепляться за него. В его объятиях я нашел свой рай. Рай для грешников.

Оглядываясь назад, я сознаю, что грязный, залитый дождем плац посреди военной базы у черта на рогах не самое подходящее место для романтических свиданий. Да и не в том я был тогда состоянии, чтобы принимать серьезные решения. Но, даже зная все, что я знаю сейчас, я ничего не хотел бы изменить.

В какой-то момент дождь перестал, и на небе показались звезды. Мы тоже пришли в себя, оторвались друг о друга и просто валялись на земле, переводя дыхание. Я, наверное, выглядел ужасно: зареванный, промокший до нитки и весь в грязи. Но Ран ничего не сказал. Впрочем, сам он вряд ли чем-то от меня отличался. Наконец он встал, помог мне подняться и поцеловал еще раз – более властно, как будто подводя черту под тем, что произошло.

И в тот момент, когда этот последний поцелуй прервался, когда Ран взял меня за руку, сплетая свои пальцы с моими, улыбнулся и прошептал мое имя, я понял, что буду любить его всю жизнь. В этом мое благословение и проклятье.

 

Разговоры

Меня отстранили от преподавания еще на неделю. Лейтенант Кудо решил, что после срыва мне стоит отдохнуть, так что я безвылазно сидел на базе. Я не жаловался – заданий все равно почти не было, большинство солдат отправили на восстановительные работы в Санг Чо-на. Взрыв уничтожил только нижний этаж бара и не повредил фундамент, так что было решено заново открыть заведение Вилли Нг. На базе спорили, сколько времени на это уйдет. Большинство сходилось на том, что бар откроется через месяц, а то и раньше. Я старался об этом не думать.

После взрыва на базу стали прибывать отряды особого назначения с заданием разыскать вьетконговцев. Но, по-моему, начальство поздно спохватилось. Меня несколько раз допрашивали о встрече с Наги в тот день, но ни его самого, ни его сообщников так и не нашли.

Иногда он мне снился. Я дотягивался до его тощей шеи и душил, душил, душил... Хотелось, чтобы кто-то заплатил за гибель Оми. Плевать, что Наги пытался спасти мне жизнь. Мне постоянно снились сны о мести, и я просыпался с криком.

В такие моменты Ран меня просто спасал. Казалось, он чувствовал все мои страхи и боль. Каждый раз, когда я вскакивал среди ночи, дрожа от ярости и ужаса, он тоже просыпался и спускался ко мне. Осторожно приподнимал одеяло и ложился рядом. Тепло его тела одновременно успокаивало и будоражило. Что бы я делал без Рана?.. Я прижимался к нему и тихо всхлипывал, уткнувшись в его футболку. Нельзя было ни заговорить, ни пошевелиться, мы только лежали рядом, и я знал, что к утру он исчезнет. Я не мог сдержаться и лез к нему с поцелуями, забывая об опасности, но он вел себя гораздо осторожнее и рассудительнее, чему я был в глубине души только рад. Он останавливал меня, обнимая так крепко, что я не мог пошевелиться, или прижимал палец к моим губам.

Иногда он спускался ко мне, когда я спал спокойно. Ложился позади меня поверх одеяла, обнимал и рассеянно водил пальцами по моей груди, зарывался лицом мне в волосы. Мы молчали, опасаясь кого-нибудь разбудить. Если бы про нас узнали... за такое и под трибунал можно попасть. Но от того, что мы были вынуждены ото всех скрываться, эти короткие мгновения становились еще слаще.

Днем мы старались не встречаться. Так было проще, можно было не опасаться, что мы выдадим себя неосторожным взглядом или прикосновением. Кроме того, мы бы и сами растерялись, столкнись где-нибудь нос к носу. Слишком много было между нами невысказанных сомнений, незаданных вопросов. Нужно было поговорить, но для этого не удавалось найти ни места, ни времени. В отличие от меня, Рана от службы никто не отстранял: он регулярно ездил в Санг Чо-на на занятия, а в остальные дни помогал на восстановительных работах или участвовал в транспортировке раненых в госпитали. Отчасти я был даже рад, что мы нечасто встречались, – у меня оставалось время подумать.

В последний день моего «домашнего ареста» Ран отправился на одну из баз на севере: на транспортном вертолете нужен был стрелок. После тренировки я весь день провалялся в бараке, пялясь на койку Рана. Как всегда в это время года шел дождь. Дождь заливал грязные окна, без устали барабанил по крыше, просачивался внутрь через трещины, и кое-где по стенам уже стекали струйки воды. Все отсырело. Господи, как же меня это достало. Надо было вставать.

Я натянул штаны и куртку и стал заправлять постель. Не удержавшись, наклонился и уткнулся носом в подушку там, где ночью лежала голова Рана. Вздохнул и снова поднялся, радуясь, что в бараке никого нет. И чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда меня окликнули.

- Здорово, Хидака! – это был Макс. В последнее время я с ним почти не разговаривал. Впрочем, в последнее время я почти ни с кем не разговаривал. – Я так и знал, что ты здесь.

Я повернулся и посмотрел на него с подозрением. С тех пор, как у нас завязались отношения с Раном, я чувствовал, что постоянно должен быть на чеку. Особенно с Шульдихом. Он знал про Рана, и явно его этим шантажировал. Ему не составит труда сложить два и два, если он что-то заметит, или додумать недостающее. И, тем не менее, Шульдих мне нравился. Не верилось, что он может сделать гадость ни с того, ни с сего. Если его что-то не устраивало, он подходил и прямо говорил об этом, он был не из тех, что станет пакостить втихаря. Он знал секрет Рана и пользовался этим, чтобы немного припугнуть его или вытребовать какую-нибудь мелочь, но вряд ли Макс действительно стал бы на него доносить. Ему просто нравилось дразнить и играть на грани фола. Но сейчас мне меньше всего хотелось идти у него на поводу.

- Привет, Шу. Тебе чего? – спросил я, прислонился к кровати и скрестил руки на груди.

- Тебя на блюдечке с голубой каемочкой, - промурлыкал он и улыбнулся своей фирменной хищной улыбкой. Поскольку и его, и Фарфа отстранили от полетов, он, как и я, целыми днями торчал на базе.

Я устало вздохнул и ответил безо всякого выражения:

- Заманчиво, но нет.

- Да ладно тебе, япошка, я тут совсем зачах без любви и внимания. И готов практически на все, - заявил он, подходя ко мне вплотную. В ярко-зеленых глазах плясали шальные чертенята. Но я слишком устал, чтобы ему подыгрывать.

- Ха-ха-ха. Очень смешная шутка, Макс, я оценил. А теперь признавайся, что тебе на самом деле нужно?

Он пожал плечами, и ухмылка исчезла с его лица.

- Да ничего. Скучно просто. Чем дольше мы торчим на базе, тем больше Джей съезжает с катушек, так что я решил от него немного отдохнуть. Он так долго без стрельбы жить не может, - Шу хихикнул и уселся на койку напротив меня, - совсем озверел, бедолага.

Я фыркнул и уставился на собственные ботинки. Почему-то не хотелось встречаться с Шульдихом глазами, казалось, что он попытается залезть в мои мысли, содрать защитный слой и посмотреть, что там, в глубине. При общении с ним всегда возникало такое ощущение.

Повисла гробовая тишина. Даже воздух в бараке, казалось, стал более плотным и тяжелым. Мне хотелось, чтобы Макс уже наконец сказал, что ему нужно, и ушел. Или хотя бы перестал на меня так смотреть.

- Ну что, Хидака...

- Ну что, Шульдих?

- Как жизнь? Как воюется? Весело? – хихикнул он.

- Ни черта подобного, - выдохнул я, проводя рукой по волосам.

- М-да, нехорошо получилось. Мне нравился этот малыш. Классно в покер играл. Хотя с другой стороны, теперь я не буду проигрывать так много сигарет. Я слышал, там, в баре, кровищи было... Пожалуй, стоит сказать спасибо, что меня заперли на базе, а то от меня бы тоже только мелкие кусочки остались. Похоже, правду говорят, что жизнь отстой, и все мы сдохнем, да, Хидака?- спросил он, глядя на меня снизу вверх. С кем, с кем, а с Шульдихом я не собирался это обсуждать.

- Похоже, - отозвался я, прищурившись. Шу затрагивал больную тему, и знал об этом. Зачем-то хотел вывести меня из себя. От скуки, наверное.

Опять повисла пауза. Я не знал, что еще сказать, так и стоял, скрестив руки на груди, и старался не смотреть на Шульдиха.

- Небось теперь жалеешь, что не дал мне пристрелить косоглазого сопляка?

Вопрос прозвучал неожиданно. От тона, каким он был сказан, у меня мороз пошел по коже, пробирая до костей, до самых внутренностей. Может, он прав? Может, не надо было мешать Шульдиху с Фарфом, когда они хотели убить Наги? Если бы Наги не было, все стало бы гораздо проще. Если он и правда за время пребывания на базе добыл информацию для вьетконговцев, то получается, что это я во всем виноват. Это я принес его на базу, это был мой выбор... Хотя какой у меня был выбор?! Я же не знал, что он вьетконговец. Да если бы и знал, я бы не смог оставить его на дороге. Хотя сейчас мне и хотелось придушить его собственными руками... Я бы не бросил его умирать от потери крови.

Я почувствовал, как по телу прошла волна холода, и отвернулся, пытаясь скрыться от внимательных глаз Шульдиха. Меня опять захлестнуло чувство вины, и в сотый раз за эту неделю, захотелось забиться в какой-нибудь темный угол и умереть. Если бы Ран был здесь, он бы мне помог. Но Рана не было. Были только я, Шу и неприглядная правда. Все жертвы, все разрушения, все расходы на восстановление, – моя вина. Как бы я хотел, чтобы никогда не было той ночи, той дурацкой вылазки... Той бредовой идеи Макса!

Меня будто током ударило.

Точно! Не я, а Шульдих виноват в этой истории с Наги. Это он предложил сделать вылазку, это он подстрелил мальчишку. Если кто и виноват в том, что вьетнамец оказался на базе, так это Макс! Нельзя же обвинять меня в том, что я проявил сострадание к раненому. Да, я притащил его на базу, но ведь не я же загнал нас в безвыходную ситуацию! На смену чувству вины пришла злость. Я зажмурился, сжал кулаки и процедил сквозь зубы:

- Я отказываюсь чувствовать себя виноватым за то, что принес мальчишку на базу.

Койка, на которой сидел Шульдих, скрипнула.

- Ты чего?

Я открыл глаза и резко повернулся к нему:

- Я сказал, что отказываюсь чувствовать себя виноватым за Наги. Это ты его подстрелил, черт бы тебя побрал! Если бы ты не подбил нас угнать капитанский джип, ничего бы этого не случилось! Я не считаю себя виноватым. Я все сделал правильно. И я не позволю тебе на мне отыгрываться, потому что я ни в чем не виноват!

К концу тирады я почти кричал. Говоря это, я чувствовал облегчение, хотя, по правде сказать, сам себе не очень-то верил. В глубине души я все равно во всем винил себя. И всегда буду винить.

Шу некоторое время спокойно меня разглядывал, потом встал, подошел ко мне и наклонился так, что мы оказались практически нос к носу. Я чувствовал на своей коже его дыхание, ощущал слабый запах пота, смешанный с запахом армейского мыла. Вдруг Шульдих медленно расплылся в улыбке. Этого я не ожидал. Я думал, он скажет мне в ответ какую-нибудь гадость, но вместо этого он только улыбнулся и взъерошил мне волосы.

- Молодец, правильно решил. Наконец-то ты перестанешь так изводиться. А то уже смотреть тошно, как ты сам себя ешь. Что было, то было. Это война, здесь всякое случается. Ты не виноват в том, что случилось у Вилли Нг. Никто не виноват. У этого косоглазого ублюдка не было ни малейшего шанса что-то разнюхать на базе, он же был заперт в лазарете. А если он все-таки что-то и узнал, то ты здесь ни при чем. Наверное, и правда, я во всем виноват, только я слишком черствая скотина, чтобы страдать по этому повод, - заявил он и направился к выходу. Я смотрел, как он шагает между рядами коек, потряхивая рыжей гривой, с таким видом, будто сам черт ему не брат.

Никогда мне не понять Макса Вульфа. Только ты окончательно убедишься, что перед тобой редкостная сволочь, и вдруг он выдает что-нибудь вот такое... И становится ясно - что бы он про себя не говорил, не такая уж он черствая скотина.

Хлопнула дверь барака. Я вдруг заметил, что дождь кончился, и потряс головой, чтобы привести мысли в порядок.

Все еще в некоторой растерянности я вернулся к прерванному занятию. Я расправлял одеяло, когда услышал шум винтов. Вертолеты вернулись. Ран вернулся. Я решил встретить его: делать все равно больше нечего.

Когда я вышел на взлетное поле, в вертолетах уже отключили двигатели, и винтовые лопасти описывали последние ленивые круги, прежде чем окончательно остановиться. Я удивился, что у одного из «Ирокезов» собралась целая толпа. Два медбрата стояли около открытого борта и встревожено переглядывались. Я разглядел в небольшой группе у самого вертолета лейтенанта Кудо и капитана Кроуфорда. Я не слышал ни слова, но решил не подходить ближе, чтобы не путаться под ногами. Казалось, все терпеливо ждут, пытаясь выманить что-то или кого-то из вертолета.

Внезапно толпа расступилась, и я увидел, как Ран спрыгнул на землю и помог кому-то спуститься с посадочной платформы. Я не сразу узнал второго, но потом разглядел прядь иссиня-черных волос, выбившуюся из-под кепки. Свонни. Точно Свонни, но выглядел он как-то странно. Я взглянул на медбратьев и у меня мороз прошел по коже. Свонни ранили? При перевозке раненых в госпиталь? Вряд ли. Но он еле стоял на ногах, его трясло крупной дрожью, и Рану приходилось его поддерживать, чтобы он не упал. Что же произошло? Как только Ран с пилотом отошли от машины, к ним бросились медбратья, подхватили Свонни и повели в лазарет. К Рану подошли Кроуфорд и Кудо и принялись о чём-то спрашивать, оживленно жестикулируя.

Фудзимия в ответ покачал головой и указал на вертолет. Я удивился, насколько потрясенным и почти испуганным выглядел Ран. Не в его правилах показывать окружающим, что он чувствует. Из UH-1 вылез второй пилот (Митчелл, кажется) и подошел к остальным. Разговор продолжился. Митчелл качал головой и что-то медленно объяснял. Я отошел подальше и прислонился к стене ангара: не хотел мешать этому импровизированному совещанию и проявлять излишнее любопытство.

Ран заметил меня. Его глаза удивленно расширились, и тут же на лице появилось выражение... облегчения? Не уверен, что подобрал правильное слово, но что-то такое мелькнуло в его глазах, от чего мое сердце забилось быстрее. Он снова повернулся к своим собеседникам, но время от времени поглядывал на меня, как будто хотел убедиться, что я никуда не ушел. А может, ему просто нравилось на меня смотреть.

Через минуту совещание закончилось. Кроуфорд удалился, возмущенно размахивая руками. Митчелл пожал плечами, кивнул остальным и пошел закреплять вертолет. Кудо сделал шаг к Рану, как будто хотел еще что-то обсудить, но Ран, не дав ему такой возможности, коротко отсалютовал и направился ко мне.

Когда он подошел ближе, я увидел, насколько он устал. Плечи опущены, глаза пустые. Что же там произошло? Он не остановился, не стал здороваться или ничего не объяснил, только задел меня плечом, проходя мимо, и тихо сказал:

- Пойдем.

Я бросил последний взгляд на лейтенанта, с неудовольствием отметив, что он пристально на нас смотрит, отвернулся и потрусил за Фудзимией. Он шел прямо к баракам, но вместо того, чтобы войти внутрь, свернул за угол в узкий проход между нашим бараком и соседним. Туда, где он застал меня за чтением писем и он велел мне найти другую цель в жизни.

Он ничего не говорил, я тоже не мог придумать ничего умного, так что мы молчали всю дорогу. Ран посмотрел на меня внимательно, как будто оценивая, устало прикрыл глаза и со вздохом опустился на поленницу. Уронил голову на руки и замер.

- Черт возьми... - наконец прошептал он.

Я не знал, что делать. Не знал, чего он от меня ждет. Я никогда его таким не видел. Мне хотелось помочь ему, но я не был уверен, нужно ли ему это.

Я подошел поближе и остановился прямо перед ним. Воровато оглядевшись по сторонам, я коснулся его волос дрожащими пальцами. Я собирался тут же убрать руку. Глупо было рисковать. Но когда он поднял на меня глаза, я понял, что не смогу сейчас остановиться, и продлил ласку, погладив его по щеке. Какая прохладная у него кожа.

- Что случилось? – спросил я тихо.

Он выпрямился, и я подумал, что он сейчас оттолкнет мою руку, напомнит, что надо соблюдать осторожность, но вместо этого он накрыл мою ладонь своей. Посмотрел мне в глаза, словно что-то искал (у меня не хватало духу подумать, что именно). Я помню, как покраснел, когда он переплел наши пальцы, - так просто, как будто это самое обычное дело, как будто мы обычная пара влюбленных. На базе почти никого не было из-за восстановительных работ в Санг Чо-на, но у меня подвело живот от волнения. Хотелось отдернуть руку, сохранить все в тайне. Я очень боялся, что нас поймают. Но, увидев его лицо, я понял, что не могу отстраниться, так и стоял, держа его за руку.

- У Свонни крыша съехала, когда мы возвращались. Я такого еще не видел. Только что он спокойно сидел в кресле второго пилота, а через мгновение уже бьется в истерике. Он кричал, что приборная доска залита кровью, и что «Чарли» знают, где мы. Повторял, что «теперь вся кровь на нем». Чуть не придушил Митчелла. Я... Мне пришлось его держать. Я боялся, что он выбросится из вертолета. Я так испугался, Кен, – последнюю фразу он произнес еле слышно, и я не сразу понял, о чем он.

- Ран... я не понимаю. Чего ты испугался? Что может напугать Фудзимию Железные Нервы? – попытался пошутить я.

- Я испугался за тебя. Испугался, что... что с тобой может случиться то же самое. Что я потеряю тебя. Кен, пожалуйста, скажи, что мне сделать, чтобы с тобой все было в порядке? Все что угодно. Я не хочу, чтобы ты кончил так же. Скажи, что мне сделать? – спросил он.

От его слов у меня заныло сердце. Меня никто так не любил. Я сжал его руку и улыбнулся:

- Ты и так это делаешь.

Он замер, пристально глядя мне в глаза, словно спрашивая, правда ли это. Я позволил ему найти ответ и опять осторожно коснулся его щеки. Кожа под моими пальцами была удивительно мягкой. Я прошептал его имя и уже собирался сделать шаг назад, как вдруг он обнял меня свободной рукой и привлек к себе. Тихо всхлипнув, уткнулся лицом мне в живот. Потерся щекой, поцеловал сквозь футболку.

- Ох, Кен, - пробормотал он, - это просто безумие. Я здесь слишком долго. Два года – это чертовски долго. Я хочу выбраться отсюда. Хочу уехать. Разве двух лет в этом аду мало? Я хочу вернуться домой. И не хочу тебя потерять.

- Я никуда не денусь, - ответил я, пожалуй, чересчур резко. Я очень боялся, что кому-нибудь захочется покурить в этом тихом закутке, и нас обнаружат. И в то же время я не мог не отвечать на его ласки. Тепло волнами расходилось по всему телу. Он отпустил мою руку и провел ладонью по бедру, добрался до нижнего края моей футболки. Затем медленно стал поднимать ткань, пока не обнажилась полоска кожи, которую он принялся покрывать поцелуями. Я покраснел, как помидор, и хотел вырваться, но руки, будто по собственной воле, зарылись в его волосы. С губ непроизвольно сорвался стон, когда Ран запустил язык в мой пупок.

- Ран, нам нельзя... Вдруг кто-нибудь увидит, - уговаривал я, не переставая перебирать алые пряди.

- Наплевать, - ответил он между поцелуями. – Ты так хорошо пахнешь, Хидака. Господи, как же я тебя хочу!

Меня бросило в жар от смущения, и я попытался отстраниться.

- Ран, пожалуйста. Не надо.

Он вздохнул – его дыхание щекотало кожу.

- Я знаю, - пробормотал он, и вдруг укусил меня. – Я знаю, что нельзя, но... – он тут же поцеловал место укуса. Его ладони начали блуждать по моему телу. – Быть так близко и в то же время не иметь возможности... это просто невыносимо.

- Ран! – Сил на протесты почти не осталось. Мне слишком нравилось все, что он делал, чтобы сохранять осторожность. Если у него не хватает хладнокровия и рассудительности, то у меня и подавно. – Ран, прекрати. Не здесь же! – я еще раз попытался вырваться из его объятий.

Он на секунду замер – я чувствовал его дыхание на коже, - и, резко отстранившись, оттолкнул меня. Ойкнув, я сделал несколько шагов назад, натягивая футболку как можно ниже. Ветер холодил кожу, еще влажную после поцелуев. Ран вытер рот тыльной стороной ладони и уронил голову на руки.

- Прости. Я не соображаю, что делаю.

Я не хотел его отталкивать. Больше всего на свете мне хотелось обнять его, согреть и успокоить. Но тут было не место и не время. Если бы нас поймали... выгнали бы с позором из армии. Казалось бы, что такого? Зато вернулись бы домой. Но не все так просто. Сначала нас отдали бы под трибунал за нарушение дисциплины. И даже если бы удалось избежать наказания, и нас просто демобилизовали, бесследно такие вещи не проходят. Попробуйте найти нормальную работу, взять кредит, купить дом, когда на всей вашей жизни стоит жирный штамп: «Дискредитировал высокое звание военнослужащего: гомосексуалист».

Я обхватил себя руками.

- Не извиняйся. Не за что. Я тоже... Я хочу быть с тобой, но это невозможно. Не здесь. Это опасно, ты же знаешь. Кроме того, я сам еще не во всем разобрался. Всё так сразу, так много... Нам надо поговорить, Ран. Мне нужно знать, чего ты от меня хочешь.

Он поднял голову и слабо улыбнулся.

- Мне ничего от тебя не нужно. Кроме тебя самого. Прости, у меня не хватает терпения. Я все время боюсь, что через секунду все потеряю. И хочу взять как можно больше, пока могу. А то вдруг...

- Я понимаю. Мне просто нужно время, чтобы во всем разобраться. Ведь еще пару недель назад я и подумать не мог, что ты... – я не смог договорить, покраснел и отвел глаза.

Он поднялся и подошел ко мне. Крепко обнял, вновь забыв об осторожности. Я слышал его ровное дыхание и даже чувствовал биение сердца. Он его прикосновений у меня мурашки бежали по коже.

- Прости, что так долго тебе не говорил, - прошептал он мне на ухо.

У меня не хватило решимости во второй раз вырваться из его объятий, я положил голову ему на плечо и закрыл глаза. Ритм его тела успокаивал, и я блаженно вздохнул. В этот момент я вдруг осознал, что Ран на самом деле ничего мне не говорил. Как и я ему. Мы ни разу не обсуждали свои чувства, не делали никаких признаний. Я поднял голову и заглянул ему в глаза:

- Ран, я ведь так и не сказал, что лю... – Он не дал мне закончить.

- Не смей! – резко оборвал он, замотав головой. Я не мог понять, чего он так испугался. – Не говори ничего. Просто будь со мной, этого достаточно. Должно быть достаточно. Если мы не будем говорить этого вслух, может... может, я тебя не потеряю, - прошептал он. – И не проси меня ничего говорить...

- Ран... – еле выдохнул я. Иногда мне становилось страшно, как же глубоки его раны. Что еще он позволит мне увидеть? Раскроется ли передо мной? Я бережно убрал прядь, упавшую ему на глаза, и поцеловал его в губы. Просто удивительно, что вот так просто можно его поцеловать.

В ту же секунду мы поняли, насколько это опасно. Мы одновременно отшатнулись друга от друга, смущенно отводя глаза. Словами не передать, как я этому обрадовался, когда через пять секунд услышал голос Шульдиха.

- Фудзимия, чертов зануда, где же ты шляешься? – Он вывернул из-за угла, заглянул в проход между бараками и чуть не подпрыгнул, увидев нас. – А, вот и ты! Что это ты тут делаешь? Я тебя по всей базе ищу. Это что, правда? Свонни спятил?

Ран повернулся ко мне спиной и сунул руки в карманы. Я все еще не мог поднять глаз, понимая, что лицо у меня пунцовое. Конечно, Ран уже был сама собранность и спокойствие. Оставалось только позавидовать.

- Да, правда, - ответил Ран, голос не выдавал никаких чувств.

- Ну, спасибо! – фыркнул Шульдих. – Очень ценная информация. А что случилось-то?

- А я почем знаю! – огрызнулся Ран. – Все было нормально, и вдруг он начал биться в истерике. Мы доставили его на базу. Остальное меня не касается.

Мне не понравилось, каким тоном Ран это говорил. С таким безразличием и даже пренебрежением. Я знал, что это только маска. Я знал, как на самом деле он потрясен и напуган. Знал, что все это его ох как касается. И мне не нравилось, что он так легко может врать. Мне стало страшно от того, как хорошо он умеет притворяться. Сказывались долгие тренировки. Сколько времени он прячет ото всех свою боль?

- Тебя не касается? Ну и сволочь же ты, Фудзимия, - покачал головой Шульдих. Потом пожал плечами и хихикнул. – Ну, может, и не касается. Даже скорее всего. Ты ведь так старательно ото всех отгораживаешься. Впрочем, оно и к лучшему. Мы же не хотим, чтобы твое проклятье перекидывалось на других, как инфекция. Хотя, если учесть, что именно ты нашел Свонни после взрыва у Вилли, и был с ним сейчас на вертолете... может, уже стоит объявлять эпидемию? – задумчиво протянул Шу.

Ран застыл, как статуя, неотрывно глядя на Шульдиха.

Тот хихикнул:

- Да ладно тебе, Ранди. Я просто придуриваюсь. Незачем так грозно сверкать на меня глазами. Как по-твоему, он окончательно съехал с катушек или еще обойдется?

Ран пожал плечами.

- Думаю, все обойдется. Напичкают его бензодиазепином или еще чем-нибудь. В последнее время этот метод решения проблем очень популярен.

Ран на меня даже не взглянул, но я прекрасно понял, что последнее замечание адресовано не столько Шульдиху, сколько мне. Я растерялся. Что случилось? Еще секунду назад Ран был моим спасением. Он был таким заботливым и нежным, так волновался, что я, как и Свонни, могу сойти с ума и вдруг... Откуда такая жестокость? Может, конечно, он просто притворялся, чтобы Макс ничего не заподозрил. Но последняя колкость для Шу не имела смысла, он ведь не знал ни о той ночи, ни о моей зависимости. Значит, это был камень только в мой огород. И Ран прекрасно знал, как мне будет больно.

Я вскинул голову и возмущенно посмотрел на Фудзимию. Как же хотелось ему врезать. Я еще не настолько потерял уважение к себе, чтобы позволять вот так походя меня задевать.

Шульдих не обратил внимания ни на слова Рана, ни на мою реакцию. Он помолчал немного, потом снова покачал головой и зевнул.

- Наверное, ты прав. Спасибо тебе, Фудзимия, ты мне совершенно не помог. Может, Митчелл окажется разговорчивее. Ну, я пошел. Поосторожнее с ним, Хидака. Не позволяй загонять себя в угол – тебя может ждать неприятный сюрприз, - доверительно сообщил он, засмеялся собственной шутке и удалился, махнув на прощание рукой, - Чао!

Когда звук его шагов стих, я облегченно выдохнул и снова повернулся к Рану. Он так и стоял, сжав кулаки и глядя вслед Шульдиху.

- Как меня все этот достало, - прошипел он.

Не знаю, обращался ли он ко мне, или говорил сам с собой, но я решил ответить. Подошел и положил руку ему на плечо.

- Я знаю, Ран, - мягко сказал я. Я готов был простить его колкость, я ведь видел, как ему самому плохо.

Он резко повернулся, и я отшатнулся, как от удара. В его взгляде было столько ярости, что я внутренне сжался. Я не видел его таким с первой встречи, когда он разбил Фарфу нос. Мне хотелось убежать и спрятаться, но бежать было некуда. Похоже, Ран все-таки загнал меня в угол, и Шу был прав.

- Нет, не знаешь. Ни черта ты не знаешь, Хидака. И не поймешь. – он цедил слова, как яд. И мне казалось, что я чувствую вкус этой отравы, что вот-вот захлебнусь ей.

- Ран... – прошептал я растерянно и обиженно. Я протянул руку, чтобы дотронуться до его лица, снять эту жестокую маску, но он раздражено отмахнулся.

- Забудь, - отрезал он и ушел, оставив меня одного.

А я еще несколько минут стоял, ничего не понимая. И чем дольше стоял, тем сильнее злился. Хорошо, что на смену растерянности пришла именно злость, а не тоска. Хватит уже, сколько можно мучиться? Лучше злиться на Рана, чем страдать от перепадов его настроения. Хотя, несмотря на браваду, где-то глубоко во мне все равно засела обида. Пусть я сейчас о ней не думал, но она осталась и явно не собиралась никуда уходить. Я никак не мог понять, что произошло. Шульдих сказал что-то не то? И его слова так задели Рана, что он сорвался на мне? Или Ран вдруг понял, какие мы идиоты, и решил, что не хочет ради наших отношений рисковать и снова обжигаться?

Раздраженно зарычав, я решительно вышел из прохода между бараками. Я заметил, что бессознательно прижимаю руку к животу. Обозвал себя придурком и пошел дальше. Я не знал, куда иду, лишь бы подальше от бараков. Вдруг столовую откроют пораньше. Или Манкс с Бирман не прочь поболтать. Вдруг дадут новый пузырек таблеток... Я горько рассмеялся. Пожалуй, Ран был прав.

Хмыкнув, я пошел дальше. И, в конце концов, обнаружил, что пришел на плац и начал швыряться щебнем. Швыряться было приятно. Если не считать тренировок, это была, пожалуй, самая большая физическая нагрузка за последние дни. Я так увлекся этим занятием, что не заметил капитана Кроуфорда, пока тот не подошел ко мне вплотную.

- И как, помогает? – меланхолично поинтересовался он прямо у меня над ухом.

Я вздрогнул, и последний камень полетел по довольно хитрой траектории. Я повернулся, вытянулся по стойке «смирно!» и отдал честь:

- С-сэр!

Он стоял передо мной с сигаретой в зубах, форма была надета будто впопыхах, а волосы торчали в разные стороны. Похоже, он тоже был не в лучшем расположении духа. Он удивленно поднял брови, затянулся и выдохнул дым в мою сторону.

- Вольно, рядовой.

Я опустил руку и посмотрел на него с недоумением. Кого, кого, а Кроуфорда я никак не ожидал здесь встретить. То есть, я вообще никого не ожидал здесь встретить.

Он усмехнулся и сделал неопределенный жест рукой с сигаретой, табачный дым сложился в воздухе в замысловатую фигуру.

- Все еще переживаете из-за того, что случилось в Санг Чо-на? Из-за своего приятеля и этого вьетнамца?

Я не был уверен, что Кроуфорд имел в виду. Угадывать его мысли было почти так же трудно, как угадывать мыли Рана. Я отвел глаза.

- Вы позволите говорить откровенно, сэр?

- Да, конечно, - вздохнул он.

Я собрался с духом и посмотрел ему в глаза. Опять вспомнился Джон Леннон.

- Я знаю, что от меня у вас одни проблемы. Простите, что доставил столько неприятностей, но я решил, что не согласен брать на себя всю ответственность за произошедшее. В случае с вьетнамцем у меня не было выбора. Его по небрежности ранил рядовой американской армии, и совесть не позволила мне бросить его умирать. Я понимаю, к каким серьезным последствиям привели мои действия, но... даже зная все, что я знаю сейчас, я не смог бы поступить иначе. Я не считаю себя виноватым, сэр.

Он устало покачал головой:

- Черт возьми, Хидака, никто вас не обвиняет. Да если бы все здешние придурки были такими... такими, как вы, мы бы, возможно, уже выиграли эту войну. И нас бы не так ненавидели соотечественники, потому что мы не убивали бы косоглазых женщин и детей. Как вас назвать, Хидака? Честным? Порядочным?

- Не знаю, сэр, - тихо отозвался я.

- Я не пытаюсь убедить вас, что ничего страшного не произошло. Забот у нас теперь полон рот. У нас и спецподразделения, и армейское расследование, и зеленые береты, и полный бардак в деревне. И бумаг столько, что жизни не хватит со всеми разобраться. Моей-то уж точно. Если кто и виноват в случившемся, так это я. Мне надо было вышвырнуть этого косоглазого за ворота, как только вы его притащили. Чтобы он и глазом моргнуть не успел. Вы поступили гуманно, а я – просто глупо. Даже если он не имеет отношения к взрыву, что вряд ли, одного его появления на базе достаточно, чтобы каждая штабная крыса в радиусе дневного перелета примчалась сюда с вилами наперевес и криками: «Саботаж! Предательство! Караул!» И знаете, в кого они метят, Хидака?

Я покачал головой, хотя прекрасно знал ответ.

- В меня. Потому что я за все отвечаю. Это моя обязанность. Четыре поколения военных офицеров в нашей семье, а теперь начинается расследование о моей «причастности» к взрыву в Санг Чо-на. О моей «причастности»! Ну как же, это ведь мой джип разбился на дороге, и именно в моей медчасти лечился раненый вьетнамец. Вдруг это все не случайность, а тщательно продуманный план? Чертовы бюрократы! Как будто я какой-то предатель, - он фыркнул и замолчал. Я не знал, зачем он мне все это рассказывает. С каждой секундой мне все больше и больше становилось стыдно. Не думаю, что он именно этого добивался. Капитан сделал еще одну затяжку и провел рукой по волосам. – А теперь проблемы со Свонни, и не только с ним. Все катится к чертям. И знаете что? Если это дурацкое расследование ничего не обнаружит, меня все равно отправят под трибунал за «преступную халатность». Вьетконговцев уже не поймать, так что надо найти виноватого, чтобы тыловики были довольны. Мы же не хотим давать всяким хиппи повод для очередных маршей протеста, не приведи Господь! Вот что самое гадкое в этой войне, Хидака. Она ничего общего не имеет с отстаиванием своих убеждений. Это всего лишь грязная политика.

- С-сэр... – я замолчал, не зная, что сказать.

Он снова затянулся и махнул рукой.

- Не обращайте внимания. Спасибо, что дали мне выговориться. Теперь это уже не ваши проблемы. Вам завтра снова ехать в деревню, так что будьте готовы. Можете идти, рядовой.

- Есть, сэр, - ответил я и направился к баракам. По пути я оглянулся и еще раз посмотрел, как капитан стоит на плацу в одиночестве и курит. В этом был он весь, и именно таким я его и запомнил. Нетана, но, наверное, так и должно было быть.

 

Это любовь

Наверное, я отключился. Это я не очень хорошо помню. Зато больше не надо смотреть на кошмарный кусок мяса. Правда, стоило мне потерять сознание, как в мозгу стало проигрываться продолжение истории. Ненавижу воспоминания.

Я открываю глаза и подношу руку ко лбу. Обнаруживаю там полотенце, мокрое и холодное. Со вздохом приподнимаюсь на локте и осматриваюсь. Я снова в подсобке. Сижу на коврике Банзая. Слышу слабое поскуливание и понимаю, что практически лежу на несчастном псе. Оглядываюсь на него, и он тут же начинает лизать мне щеку. И дышит в лицо. Голова от этого болит еще больше, но я понимаю, что он хочет помочь, поэтому слабо улыбаюсь, снимаю со лба полотенце и, поудобнее устроившись на подстилке, чешу Банзая за ухом.

- Все в порядке, малыш. Не волнуйся. Думаешь, я сегодня совсем с катушек слетел? – усмехаюсь я. – Да, давненько у нас такого не было.

Он сочувственно скулит и кладет морду на лапы. Скептически приподнимает брови и не сводит с меня глаз.

Я на секунду задумываюсь о том, в какой бардак превратилась моя жизнь, и, чтобы не развивать это тему, наклоняюсь и прячу лицо в теплой шерсти Банзая. Надо жить настоящим. Ни к чему сейчас думать о Ране. Да, некоторые воспоминания для меня дороже всего золота мира, но я же знаю, чем дело кончилось. Кроме того, есть в моем прошлом такие моменты, о которых лучше даже не думать.

Концентрируюсь на том, чтобы дышать в одном ритме с Банзаем, и не слышу шагов и ворчания Мери, пока она не бросает в меня моей же курткой.

- Я вызвала такси, ты едешь домой.

- Да все в порядке, Мер, - отзываюсь я из-под куртки, упавшей мне на голову. - Ну да, конечно. Падает в обморок, увидев гамбургер, а потом рассказывает мне, что все в порядке. Ничего себе! – ворчит она, в голосе звучит беспокойство.

Мне нечего ответить, поэтому я молчу. Так и лежу с курткой на голове. Чувствую, как Мери садится рядом со мной на пол. Снимает с меня куртку, и я зажмуриваюсь от яркого света. Она проводит пухлой холодной рукой по моему лбу.

- Что с тобой, сынок? Ты же знаешь, что можешь мне все рассказать.

Я поворачиваюсь, чтобы лучше ее видеть, и стараюсь улыбнуться. Не уверен, что получается.

- Да ничего, Мери. Ничего особенного. Просто неудачный день. Началось утром с сообщения на автоответчике, а дальше так и пошло одно за другим все хуже и хуже. Извини, что подвел с работой. Может, я все-таки останусь? Тебе же нужен кассир.

- Даже не думай. Ты едешь домой, и все тут. Я тебе после работы ужин привезу, так что лежи, отсыпайся и ни о чем не думай, - отвечает она, взъерошив мне волосы.

Если бы все было так просто: отсыпайся и ни о чем не думай. Снов я боюсь больше всего. Я опять пытаюсь улыбнуться.

- Хорошо, Мер.

- Может, все-таки хочешь поговорить? Вредно держать все в себе. Я всегда готова выслушать, о каких бы ужасах не шла речь.

Ужасы? Это мягко сказано. Нет, Мери, я не об ужасах боюсь рассказывать, а о любовнике, который помог мне их пережить, а потом оставил одного. О человеке, чьи руки и губы не могу забыть. Вот о чем я не могу тебе рассказать. А ведь именно с ним связаны все мои проблемы.

- Да нечего рассказывать, Мери. Не знаю, что со мной сегодня, но это скоро пройдет. Наверное, ты права, и мне просто надо выспаться.

Она смотрит на меня с сомнением. Поправляет прическу.

- Ну, как скажешь, сынок. – Она оглядывается по сторонам, на бесконечные ряды коробок, вздыхает и поднимается. – Стара я стала для всего этого.

- Не прибедняйся, Мери, - усмехаюсь я. – Ты, конечно, уже не молодка, но и в старухи записываться рано.

- Много ты знаешь, сопляк, - смеется она в ответ.

Я поворачиваюсь к ней спиной и закрываю глаза. Через несколько секунд Мери легонько толкает меня носком туфли.

- Вставай, такси скоро приедет.

- Я пешком дойду, не нужно такси.

- Кен Хидака, немедленно вставай с пола, надевай куртку и выходи на улицу ждать такси! А то так наподдам, что мало не покажется! – заявляет она и толкает меня уже сильнее.

- Ладно, ладно. Раскомандовалась, - ворчу я, поднимаясь на ноги. Голова кружится, я чуть не теряю равновесие, но беру себя в руки. Подбираю куртку. Я знаю, что Мери за мной наблюдает, и начинаю нервничать. Не люблю, когда обо мне слишком заботятся. Гораздо проще быть одному и ни от кого не зависеть.

Через пару минут мы с Банзаем проходим через магазин, направляясь к главным дверям. Я не обращаю внимания на взволнованную Патрицию и даже не прощаюсь с ней. Мери идет за мной по пятам. Наверное, хочет убедиться, что я действительно сяду в такси.

Я благодарен, что она больше ничего не говорит. Мы молча стоим на тротуаре, а я все прокручиваю в голове ту сцену за бараком. Мне кажется, что я до сих пор ощущаю на коже теплое дыхание Рана, его поцелуи. Бессознательно прижимаю руку к животу, вглядываясь в пелену дождя. Когда это успел пойти дождь?

- Живот болит? – спрашивает Мери. – Хочешь, я тебе своих таблеток дам?

Ее голос возвращает меня к реальности, я виновато убираю руку с живота. Конечно, она не знает, о чем я думаю, но я все равно чувствую неловкость, как будто меня застали врасплох. Качаю головой и смущенно улыбаюсь:

- Нет, все в порядке. Просто подумал об ужине, который ты мне обещала.

Она смеется. Я знал, что ее это развеселит. Из дождя выныривает желтое такси и останавливается перед нами. Мери машет водителю рукой, доходит со мной до задней двери и помогает запихнуть внутрь Банзая. Водитель, кажется, хочет возразить, но Мери смотрит на него, прищурившись, и бросает на переднее сидение несколько купюр.

- Оставь сдачу себе, жмот, - ворчит она. Водитель слащаво улыбается и приподнимает шляпу.

Я называю водителю адрес, и мы выезжаем на почти пустую улицу. До моего дома ехать минут пять. Можно было бы быстрее, если б не светофоры. Даже неудобно, что Мери пришлось тратить деньги на такую ерунду. Ну да что поделаешь...

Мы останавливаемся на перекрестке. На улицах кипит жизнь. Люди торопливо идут по тротуарам, подняв воротники и прячась от дождя под зонтиками. Как давно я не чувствовал себя частью этой толпы. Хорошо бы снова стать обычным человеком. Я вдруг замечаю, что радио играет какую-то мелодию, и начинаю прислушиваться.

- Бесаме, бесаме мучо! Твой поцелуй сердце нежит и греет в груди. Бесаме, бесаме мучо! Не уходи, я прошу тебя, не уходи...(1)

Мартин. Дин Мартин, черт бы его побрал. Звук его голоса и ритмичная мелодия проникают в мое сознание, добираются до самых темных уголков. Ну почему весь день складывается из совпадений, которые заставляют вспоминать все до конца? Я прижимаюсь лбом к холодному стеклу и закрываю глаза, больше не замечая ни светофоров, ни машин, ни дождя.

- Звезды на небе мерцают и падают, крепче меня обними...

Повинуясь внезапному порыву, я наклоняюсь к водителю, трогаю его за плечо:

- Не покатаете меня немного по окрестностям? Денег должно хватить.

Он неодобрительно смотрит на меня и что-то ворчит, но соглашается. Я откидываюсь на спинку сидения и смотрю в окно.

- Бесаме, бесаме мучо! Брось все сомненья, на небо свой взор обрати. Бесаме, бесаме мучо! Не уходи, я прошу тебя не уходи...

Я был просто в ярости. Злился на Рана, злился на самого себя. Я не мог объяснить, что произошло. Но, как бы ни злился, я продолжал думать, что же сделал не так. То мне хотелось пойти к нему и разобраться, то оставить все, как есть, - кому нужны извинения, главное, чтобы ночью он опять был со мной. Но на это рассчитывать не приходилось. В итоге, убегая с плаца, подальше от странного разговора с Кроуфордом, я понял, что меньше всего сейчас хочу встречаться с Раном. Поэтому я свернул в сторону от бараков и пошел гулять по базе в самом отвратительном настроении. И в конце концов остановился перед офицерским корпусом. Поглазев на железную дверь, я понял, что на самом деле хотел поговорить с Кудо. Может, он расскажет подробности про Свонни. Или про Рана, если повезет.

Я как-то раньше об этом не задумывался, но было ясно, что у Фудзимии с Кудо отношения более близкие, чем просто у рядового и офицера. Я не знал, насколько они на самом деле дружны, но догадывался, что Ёдзи знает Рана гораздо лучше, чем я. Интересно, знает ли он, что Ран голубой? Знает ли про Юуси? В любом случае, Ёдзи был одним из тех немногих людей, с кем Ран поддерживал приятельские отношения.

Не имея ни малейшего представления, о чем говорить, я зашел внутрь, прошагал по коридору и постучал в дверь лейтенанта. Ждать пришлось долго. За дверью громко играла музыка – Дин Мартин. Я улыбнулся: музыка очень подходила Ёдзи, я так и видел, как он плавно двигается в танце под звуки голоса, поющего о любви, луне и Италии. Моя мать часто слушала Дина Мартина, когда я был маленьким, и с этим голосом у меня были связаны приятные воспоминания. Я уже собирался постучать еще раз, как вдруг дверь распахнулась.

Меня чуть не оглушило вступлением к песне «That’s Amore» (2). В дверях стоял изрядно растрепанный Ёдзи. Босиком и с бокалом красного вина в руке. Взгляд у лейтенанта был расфокусированный, и я понял, что он пьян. Он некоторое время разглядывал меня, прищурившись, потом пожал плечами и жестом предложил войти.

- Когда огромная, как пицца, луна заглядывает в твое окно, это любовь. Если мир так ярок, будто ты выпил лишнего за ужином, это любовь...

Кудо поставил бокал на стол и, не давая мне опомниться, заявил:

- Потанцуй со мной, Хидака.

Я не успел ничего сообразить, как он обнял меня за талию и прижал к себе.

- Э... Сэр?..

Он устало возвел глаза к потолку и положил мою свободную руку себе на плечо.

- Это приказ, рядовой. На счет три...

И мы несколько неуклюже станцевали вальс в личной комнате лейтенанта Кудо под песню Дина Мартина.

Танец закончился в довольно неудобной для меня позе: я чуть не касался затылком пола, а прямо перед моим носом маячила улыбающаяся физиономия Кудо.

- А ты неплохо вальсируешь, Хидака, - небрежно обронил он.

- Позволите говорить откровенно, сэр?

- Валяй! – язык у него немного заплетался.

- Вы пьяны, сэр, и вот-вот сломаете мне спину, - заявил я, пытаясь высвободиться.

- Ты прав, как никогда! Подъем! – он поставил меня на ноги. – Все равно спасибо за танец. В одиночку танцевать как-то нехорошо.

Я почувствовал, что краснею. Скорее от нелепости ситуации, чем от чего-то еще. Я знал, что Ёдзи не вкладывал в происходящее никакого особого смысла. Просто немного перебрал.

- Всегда пожалуйста, сэр, - выдавил я.

Он усмехнулся и взял со стола бокал.

- Чем я могу отплатить за любезность? Может, бокал вина?

- Нет, спасибо, сэр, - ответил я, огладываясь. Комната была на удивление опрятной, если не считать кучи одежды, сваленной в дальнем углу. Пол был чистый, кровать заправлена. На стенах рядом с фотографиями красоток висели агитационные плакаты, смысла которых я не понимал.

- Да ладно, я настаиваю. Хотя бы один бокал, рядовой. Это тоже приказ, - Ёдзи принялся искать второй бокал. Бокала не нашлось, поэтому мне налили вино в пластиковый стаканчик. Я не возражал. С каждым глотком воспоминания о ссоре с Раном отходили все дальше на второй план.

Некоторое время мы молча стояли, слушая, как Дин Мартин поет «Sway». (3)

Я поднял голову и обнаружил, что Кудо уставился в собственный бокал.

- Почему вас вдруг потянуло на Дина Мартина? – наконец спросил я.

Он улыбнулся, не поднимая глаз, и покачал головой.

- А и правда, почему? Невеста прислала мне записи. Дин – ее любимый певец. Она его постоянно слушала. Мы ночами напролет танцевали под его пластинки. Конечно, когда я лез к ней в окно на второй этаж, я думал о другом, а заканчивалось все Дином Мартином. Ну, не всегда только Дином, но довольно часто. Она мне недавно прислала посылку. Хочет, чтобы я выбрал мелодию для нашего свадебного танца, - его голос звучал тихо и отстраненно. Ёдзи взболтал вино в бокале и сделал еще один глоток.

Я не знал, что сказать. Было не очень понятно, как он относится к предложению выбрать песню Мартина для свадьбы. Я тоже отхлебнул вина и решил рискнуть.

- Очень мило с ее стороны.

Ёдзи фыркнул:

- Да уж. Аска всегда думает о других. Такая внимательная и заботливая. Хочешь фотографию посмотреть?

- Хм... Конечно, - ответил я, решив, что не стоит его огорчать.

Он вытащил из нагрудного кармана карточку и протянул мне. Я взял ее и увидел улыбающееся лицо красивой молодой женщины. Черные волосы, модная стрижка, темные глаза и родинка на щеке. Очень стильная женщина. Такой и должна была быть невеста Ёдзи Кудо

- Красивая, - сказал я, возвращая фотографию.

Ёдзи снова усмехнулся, пряча карточку в карман.

- Ага, мой лучший друг, видимо, тоже так думал. Вместе с посылкой она прислала письмо, в котором признается в измене. Клянется, что это была ошибка, и умоляет простить ее. Говорит, что любит меня, хочет быть только со мной, хочет выти за меня замуж. Наверное, просто захотелось разок перепихнуться. Почему бы мне ее не простить? – спросил он и требовательно посмотрел мне в глаза, как будто я скрывал ответы на все самые важные вопросы.

Я только покачал головой.

- Я должен ее простить. Все мы люди, все ошибаемся. Да черт возьми, я и сам не святой! Знаешь, сколько баб я перетрахал здесь, во Вьетнаме? Вот и я не знаю, давно перестал считать. Разве не справедливо, что она поступила так же? Конечно, справедливо. Но мне почему-то хочется убить их обоих.

Я растерянно смотрел на него, прихлебывая вино. Вот и зашел поговорить о своих проблемах.

Кудо сходил к столу за бутылкой и долили себе и мне. Грустно улыбнулся.

- Знаешь, в чем проблема, Хидака? Это я во всем виноват. Я полный придурок. Не таким уж хорошим я был для нее парнем, а жених из меня получился еще хуже. Я струсил. Я очень ее люблю, но при одной мысли о свадьбе у меня мандраж начинается. Знаешь, как я оказался во Вьетнаме? Почему решил стать офицером? Чтобы отложить свадьбу! Ушел на войну, чтобы избежать обязательств. А Аске сказал об этом всего за две недели до отъезда. Видел бы ты, как она взбеленилась! Я, конечно, стал ей петь про долг перед Родиной и про защиту обездоленных, но это все отговорки, лишь бы не идти к алтарю. Так что я все это заслужил. Но все равно... Не знаю, смогу ли когда-нибудь ее простить. Я люблю женщину, делаю глупость, она делает глупость мне в отместку, и теперь... все катится к чертям. Вот так-то. Сложная штука, эта любовь. Вот что я тебе скажу, Хидака, - сообщил он доверительно, - если ты когда-нибудь влюбишься, чего я не советую, но если все-таки, не вздумай все испортить. Иначе ты испортишь себе весь остаток жизни. С любовью надо обращаться очень бережно. Не уезжай во Вьетнам, чтобы сбежать от невесты. Пообещай мне, что не станешь.

Я судорожно сглотнул:

- Обещаю.

- В метафорическом смысле, разумеется.

- Разумеется.

Он улыбнулся и взъерошил мне волосы. Похоже, у всех это уже вошло в привычку.

- Пей и выкладывай, за чем пришел.

Я отхлебнул вина, прочистил горло.

- Я хотел поблагодарить вас за понимание. За неделю после смерти Оми.

Он только отмахнулся.

- Не за что. Тебе несладко пришлось. Не годишься ты для этой войны, так что я не прочь дать тебе поблажку. И это все? – уточнил он. Я не понял, на что он намекает.

- Да. И еще я хотел узнать о Свонни. Как он? Ран рассказал, что случилось... – я умолк, думая о Свонни и Ране.

- Правда? Небось и в лицах разыграл, - захихикал Ёдзи.

- Сэр?

Он покачал головой:

- Не обращай внимания. Я об этом потом с Фудзимией поговорю. У Свонни все в порядке. Просто нервный срыв. Мы все знаем, как это бывает, - сказал он, глядя на меня в упор.

Я вжал голову в плечи и покраснел.

- Да, пожалуй. Если увидитесь с ним раньше меня, передавайте привет.

- Договорились. Что-нибудь еще?

Вряд ли в такой ситуации можно было ненавязчиво перевести разговор на Рана. Так что я махнул рукой на эту затею. Да и не так уж это было важно. Я покачал головой и сделал еще глоток вина.

- Отлично! – улыбнулся Ёдзи, подошел к стоящему в углу проигрывателю и включил следующую запись.

- Эй, мамбо, слышишь и будто снится. Эй, мамбо, в воздухе запах пиццы. Эй, мамбо, мамбо италиано. Сам себя в безумном танце ощущаешь итальянцем. (4)

- Тогда станцуем мамбу!

Уже не знаю, почему: то ли от общей нелепости ситуации, то ли из-за сочувствия к Ёдзи, то ли из-за выпитого, - я согласился. Мы с Кудо танцевали и болтали до самого отбоя. И напились в стельку. Я вышел из комнаты, спотыкаясь, хихикая и напевая песню Дина Мартина. Хорошо, что я все еще думал о ссоре с Раном, а то мог бы сделать какую-нибудь глупость. Например, поцеловать лейтенанта. Но, к счастью, обошлось.

Еле держась на ногах, я вышел из офицерского корпуса и наткнулся на Рана. В прямом смысле: вывалился из двери и упал ему на грудь. Он поймал меня за плечи, вскрикнув от удивления. Я захихикал, вцепился в его куртку и постарался выпрямиться. Когда мне это удалось, я заглянул в его удивленные и возмущенные глаза и снова в него влюбился. Не думая о последствиях, я обнял его за шею и поцеловал. Я целовал его со всей страстью, на которую был способен в том состоянии. Думаю, он чувствовал на моих губах привкус вина. Ран никак не реагировал, слишком растерялся, чтобы пытаться меня остановить.

Вдоволь нацеловавшись, я оторвался от его губ и положил голову ему на плечо.

- Я люблю тебя, Ран. Не вздумай все портить.

Ну вот, я это сказал. Теперь ему не отвертеться.

После этого я отключился. Наверное, Ран шел к Кудо, но так к нему и не попал, потому что когда я пришел в себя среди ночи, я был на своей койке, а Ран лежал, прижавшись к моей спине и уткнувшись носом мне в волосы.

Выпитое спиртное еще давало о себе знать, так что я почти сразу снова заснул, счастливо улыбаясь.

Когда утром меня разбудил сигнал «подъем!», Рана, разумеется, уже не было рядом. Я поморщился: от похмелья и так голова раскалывалась, а тут еще этот рев. Перевернулся на спину и уставился на койку Рана. Снова раздался звук горна. Койка надо мной заскрипела, Ран заворочался, и с полки свесилась его рука.

Я некоторое время разглядывал его кисть, отмечая, какая светлая у него кожа, как чуть согнуты пальцы, как рука вздрагивает от очередного сигнала горна. Не думая ни о чем, кроме желания снова почувствовать его тепло, я потянулся к нему. Он на секунду замер, но тут же расслабился, принимая мою ладонь в свою. Я погладил его запястье, сжал обветренной рукой длинные музыкальные пальцы. Представил, как Ран лежит на койке, положив вторую руку под голову, закрыв глаза. И рисует большим пальцем круги на моей коже.

Я вздохнул и тоже закрыл глаза.

Тут мы сообразили, что делаем, и одновременно отдернули руки. Черт! Что на меня нашло? На глазах у всего барака! От этой мысли я подскочил и принялся оглядываться, не заметил ли нас кто-нибудь. Подскочил я слишком резко и тут же ударился головой об одну из металлических планок, на которых держалась верхняя койка.

- Черт! – взвыл я. - Больно-то как!

Не переставая жаловаться, я вылез из постели, потирая одной рукой за ушибленное место, а второй держась за стенку.

Ран посмотрел на меня с неодобрением, но меня это сейчас не слишком интересовало. Он перекинул ноги через бортик койки и соскользнул на пол рядом со мной.

- Надо быть осторожнее, - сказал он небрежно, но я понял, что он имел в виду.

Легче от этого не стало.

- Учту, - недовольно буркнул я.

В тот день я возвращался к преподаванию. Нас с Раном ждала утренняя тренировка, завтрак и поездка в город. Не скажу, чтобы эта перспектива меня радовала. К тому же, я почему-то боялся остаться после занятий один на один с Раном. Еще помнил вчерашний день и его внезапную смену настроения. Хотя сегодня все, казалось, уже забыто, я не был уверен, что смогу продолжать в том же духе. Кроме того, я предвидел выволочку за свой вечерний загул.

Я, пожалуй, слишком заинтересованно смотрел, как Ран одевается. С той памятной ночи на плацу мне ни разу не довелось за ним понаблюдать. Всю неделю было не до того: я либо спал, либо притворялся спящим, когда рота просыпалась и шла на службу. Или же у меня духу не хватало на него смотреть. Но в то утро я просто не мог отвести глаз от его спины, пока он переодевал футболку. Движение мышц под гладкой бледной кожей завораживало. Хотелось почувствовать это движение собственными ладонями. Он натянул футболку через голову, не открывая глаз, встряхнул волосами, расправил футболку на груди и повернулся ко мне.

Я, наверное, совсем из ума выжил. Сначала напиваюсь и целую его прямо на улице, потом держу за руку, а теперь стою столбом, сжав в руках футболку, и глазею. Как будто специально нарываюсь, чтобы нас заметили. На самом деле, я просто не мог сдержаться. Хотел найти какое-то подтверждение, что он слышал мои вчерашние слова. Подтверждение, что все будет хорошо. И я не хотел ждать и соблюдать осторожность.

Я отвернулся прежде, чем он открыл глаза. Чтобы он не заметил, а то опять будет смотреть с укором, как на маленького. Хотя уж кто бы говорил об осторожности! Это не я лез к нему с поцелуями за бараком. Черт, как же голова болит!

Чем больше я думал о том, как все странно складывается с Раном и как неудобно заводить роман в армии, тем больше запутывался. Когда мы выстроились на плацу и начали тренировку, я уже так завелся, что забыл про похмелье. Пытаясь снять раздражение, я, наверное, побил все рекорды по отжиманиям. А ведь казалось, день начался неплохо.

Весь завтрак я возмущался, какая худосочная мне досталась яичница, а потом с грохотом составлял тарелки.

До города мы ехали молча. Я разглядывал джунгли, стараясь не смотреть на Рана. Чувствовал – если встречусь с ним взглядом, либо брошусь ему на шею, либо съезжу по физиономии. Даже не знаю, что хуже. И от чего мне станет легче.

Я выпрыгнул из джипа и побежал по тропинке к школе, даже не оглянувшись на Фудзимию. Где-то в глубине души я понимал, что веду себя, как ребенок, но мне было наплевать. Настроение было паршивое, да и похмелье давало о себе знать. Самое обидное, что Ран, кажется, даже не замечал, как я его игнорирую. Он просто спокойно шел следом, не говоря ни слова. Может, решил, что я стараюсь вести себя осторожнее.

Пришли ученики. Рану, похоже, удалось наладить с ними какой-то контакт. Мы записывали на доске фразы, заставляли учеников их переписывать и повторять вслух. Ран даже пытался объяснять грамматику, но никто не понял, о чем он говорит. К концу занятия я получил три предложения от проституток и окончательно озверел. Задерживаться после урока никто не стал, и мы с Раном остались одни.

- Пустая трата времени, - проворчал я, разрывая очередной листок бумаги в клочки.

- Начальство считает иначе, - отозвался Ран из дальнего угла, где он настраивал рацию.

- Или просто издевается над нами, - ответил я и рассыпал обрывки бумаги по полу. Снова пошел дождь, струйки воды стекали по стенам и собирались в лужицы в углах. – Ненавижу эту дыру.

- Нас заберут часа через три. Сначала нужно подвести ребят, работающих на строительстве. Сможешь просидеть здесь три часа?

- А у меня есть выбор? – огрызнулся я.

- Нет, - ответил он тихо, поднялся и подошел к задней двери. Остановился в проеме и стал смотреть на реку. Я некоторое время сверлил взглядом его спину – бесполезно. Отчаявшись, я пошел закрывать боковую дверь, чтобы дождь не заливал внутрь и было не так сыро. Потом уселся на один из столов, отвернувшись от Рана. От тишины хотелось волком выть.

Я не услышал звука шагов по грязному цементному полу, наверное, просто не обратил внимания. Поэтому чуть не до потолка подпрыгнул, когда почувствовал прикосновение к плечу и волосам. Он наклонился и поцеловал меня в макушку. От его дыхания было немного щекотно.

- Что ты делаешь? – раздраженно поинтересовался я.

- Ты утром головой ударился, - заявил он, как будто это все объясняло.

Я хмыкнул.

- Да, я в курсе. По твоей вине, между прочим.

- Что я сделал?

- Ничего, - вздохнул я. – Совершенно ничего.

Ран помолчал и чуть отодвинулся от меня.

- Ты на меня сердишься?

Я снова вздохнул, откинулся и положил голову ему на грудь. Он провел руками по моей шее, плечам, обнял меня.

- Да нет. Не особо.

Хотя...

- Врешь, - прошептал он мне в волосы. – Мы сейчас одни.

- Это точно.

Я так и сидел, положив руки на колони, прислонившись к Рану. Слушал стук его сердца, и мне хотелось, чтобы это мгновение покоя длилось вечно.

- Ты помнишь, что я сказал вчера вечером? – вдруг ляпнул я.

Он замер. Помолчал немного и сделал шаг назад.

- Ты был пьян.

Я от возмущения чуть не задохнулся. Перехватил его запястье прежде, чем он окончательно отстранился, и развернулся к нему.

- Какая разница? Ты помнишь или нет?!

Он мгновение с опаской разглядывал меня, потом отвел глаза и попытался высвободить руку.

- Кен...

- Ран! Это важно. Ответь мне. Я хочу, чтоб ты понял, как это для меня серьезно! – я рванул его обратно к себе.

- Хидака, я тебе уже объяснял. Я не хочу об этом слышать и не хочу об этом говорить. Именно потому, что для меня это тоже серьезно. Я не хочу, чтобы ты из-за этого погиб, - сказал он с нажимом, снова поворачиваясь ко мне. Похоже, он тоже разозлился.

Я злорадно усмехнулся и отбросил его руку.

- Послушай ты, суеверная скотина. Меня все это достало. То ты сам ко мне лезешь, то обливаешь холодной водой. Определись уже наконец! Я вчера честно признался. А с тобой ни черта не понятно! – заорал я, вскакивая, и отшвырнул попавшийся под руку стул.

Он сверкнул на меня глазами. Отбросил волосы со лба.

- Да куда уж понятнее? Я же рассказал о своих намерениях. Что тебе еще нужно?

- Больше близости! Я же ничего о тебе не знаю. Я хочу понять, что ты чувствуешь, о чем думаешь. Хочу все время быть рядом!

Он на мгновенье замер, а потом сделал три шага вперед, остановился вплотную и уставился на меня сверху вниз. Я вздёрнул подбородок – еще посмотрим, кто кого! – но вскоре понял, что мне не выдержать его взгляда, и отвернулся. И так наговорил лишнего. И слишком многого потребовал.

Его рука вдруг легла мне на бедро, ощутимо дернула вперед. В ту же секунду другая рука скользнула за спину, и он прижал меня к себе. Я удивленно вскинул голову, встречаясь с его взглядом, таким же настойчивым, как и раньше. Но сейчас в его глазах не было злости. В них было совсем другое чувство, и у меня тут же пересохло во рту.

- Так достаточно близко? - спросил он хриплым шепотом.

Кровь бросила мне в лицо.

- Я не это имел в виду.

- Это все, что я могу дать, - ответил он. – Если тебя не устраивает, лучше сразу разойтись.

Я возмущенно фыркнул и обнял его в ответ.

- Пожалуй, надо брать, что дают. Прости... – я положил голову ему на плечо.

Он усмехнулся, чуть покачиваясь из стороны в сторону.

- За что?

- Понятия не имею, - усмехнулся я в ответ.

В ту же секунду я почувствовал его губы на шее. От неожиданности я вскинулся, и он воспользовался этим, чтобы добраться до особо чувствительного места у меня на горле. Я резко вдохнул, запрокинул голову и изо всех сил вцепился в его куртку.

- Ран... – прошептал я. Он продолжал целовать меня, и прохладные пряди его волос щекотали мне щеку.

От поцелуя под подбородком у меня мороз прошел по коже. А когда Ран добрался до уха, закусил мочку и провел по ней языком, я тихо застонал, и вдруг понял, что мы совершенно забыли об осторожности. Вдруг нас обнаружат? Я переполошился.

Упершись руками ему в бедра, попытался выскользнуть из объятий.

- Ран... Ой... Ран, подожди, - бормотал я, вырываясь.

Но он меня не послушал. Только еще крепче прижал к себе, вплотную – живот к животу. У меня голова пошла кругом. Казалось, я вот-вот провалюсь куда-то в пустоту. Но тревога не отпускала, не давала расслабиться. Я стиснул зубы, стараясь не реагировать на действия Рана, и сумел еще раз возразить:

- Подожди!

Тут я заметил, что меня настойчиво толкают куда-то назад. Через несколько мгновений я уперся в грубо сколоченный учительский стол.

- Надоело ждать, - возразил Ран, отрываясь от моей шеи.

Он наклонился вперед, мне пришлось отпустить его куртку и опереться руками о стол, чтобы сохранить равновесие. Он заглянул мне в глаза, словно спрашивая, чего же я на самом деле хочу. Я нахмурился: ну и кто из нас не может определиться? Оба хороши. Но сейчас мне не хотелось ничего выяснять. Я закрыл глаза и подставил ему лицо.

Он тут же поцеловал меня в губы. Меня накрыло волной облегчения и страсти. Облегчения - от того, что больше не надо думать, а страсти... ну, это понятно. Я застонал, открыл рот и провел языком по его губам, желая получить сразу всё. Он послушался. Наши языки встретились, борясь за первенство, и в то же время готовые уступить. Ран зарылся пальцами в мои волосы, еще крепче обнял, практически лег на меня. Теперь приходилось поддерживать не только себя, но и его. Похоже, я оказался не в самой выгодной позиции.

Он поспешил воспользоваться преимуществом, прижимаясь еще теснее, раздвигая коленом мои ноги. Я охнул, понял, чего он добивается, и, соглашаясь, развел бедра еще шире, откинулся еще сильнее назад. Ран склонился надо мной, опершись одной рукой о стол, а вторую положив мне на живот. Я чуть подвинулся, и он окончательно обосновался у меня между ног.

Я отчаянно покраснел, когда он качнул бедрами вперед, но ответил тем же, ловя его ритм. От возбуждения у меня уже сбилось дыхание. Его поцелуи становились все более долгими, более чувственными, и я выгибался под руками, которые рисовали на моем теле магические узоры. Он стащил с меня куртку, его пальцы скользили по моей груди, лаская и дразня.

- Мм... Ран... мы же так... нас могут поймать... - пробормотал я, еще не забыв о своих опасениях.

- Тсс! Молчи и наслаждайся, - прошептал он, снова покрывая поцелуями мою шею. - Здесь нет никого, кроме нас. - Я застонал и откинул голову назад. – К тому же, не похоже, чтобы ты так уж об этом беспокоился, – усмехнулся он, и его ладонь скользнула мне под футболку.

Я вскрикнул, почувствовав, как ногти царапают мою кожу. А вдруг Ран захочет играть жестко?

- Поаккуратней там, ладно? – предупредил я.

Он вскинул голову, ловя мой взгляд.

- Я сделал тебе больно? – поспешно спросил он.

Его беспокойство было таким трогательным. Я воспользовался паузой, чтобы подняться. Оставив куртку на столе, я сел и обнял Рана руками и ногами.

Он крепко обнял меня в ответ, поглаживая ладонями по спине. Наши номерные жетоны тихо звякнули, столкнувшись. Я провел рукой по его шее, зарылся пальцами в волосы, наслаждаясь близостью. Мы так и замерли на несколько мгновений, радуясь, что можем впервые просто быть вместе. В ту ночь на плацу все было слишком внезапно, слишком быстро, без этого спокойствия и нежности. Сейчас все иначе. Просто счастье.

Я поцеловал Рана в шею. Еще. И еще. Он вздохнул и повел плечами, как от внезапного холода.

- Кен, - пробормотал он у меня над ухом.

Я улыбнулся и чуть не заурчал от удовольствия.

- Что? - шепотом спросил я и снова поцеловал, уткнулся носом ему в шею.

В ответ он сделал шаг назад, увлекая меня за собой, вынудил встать на пол и снова прислониться к столешнице. Крепко обнял, прижимаясь ко мне бедрами. Я почувствовал, насколько мы оба возбуждены.

Громко застонав, я запрокинул голову и потерся об него в ответ. Он задрал мою футболку и принялся целовать и ласкать обнажившуюся кожу сильными, плавными движениями. При этом он медленно опускался на пол, не переставая осыпать поцелуями мой живот, возвращаясь к тому, на чем мы остановились накануне. Когда его язык скользнул по моему пупку, я вскрикнул и что есть силы вцепился в край столешницы.

Я настолько растворился в ощущениях, что почти не обращал внимания, что именно он делает. Все детали исчезали в тумане удовольствия и нетерпения. Только когда Ран начал возиться с моим ремнем, я заметил, что он уже стоит передо мной на коленях, и его намерения не вызывают сомнений.

Я подскочил, отчаянно покраснел и схватил его за плечи.

- Ран, что ты делаешь? – возмутился я.

Он так же удивился моей реакции, как я мысли о том, что именно мы собираемся делать прямо в классе. Он уставился на меня снизу вверх, явно недовольный, что его так не вовремя прервали.

- А как по-твоему, что я делаю? – поинтересовался он с сарказмом.

- Но ты... мы же не можем здесь, – возразил я.

- Почему? – Он не издевался. Он действительно не понимал.

Я быстро перебрал в голове свои аргументы, понял, что ни один из них его не убедит, и продолжил молча смотреть на него.

А он смотрел на меня. Так прошло несколько мгновений. Наконец я перевел взгляд в угол комнаты:

- А если кто-нибудь войдет?..

Он глупо захихикал, как будто придумал какую-то удачную шутку, и снова потянул мой ремень.

- Я был бы не прочь кое-куда войти, - подмигнул он.

Я фыркнул и снова посмотрел на него. Я еще никогда не видел на его лице такого открытого и легкомысленного выражения. Он улыбался, и я не смог сдержать ответной улыбки.

- Пошляк. Я же не об этом.

- Я знаю. Ну, войдет кто-нибудь, что с того? Если нас поймают, так пусть за чем-нибудь приятным. Помирать, так с музыкой, - объяснил он и снова меня поцеловал.

- Хм... – задумчиво протянул я и взъерошил его волосы. – А куда же делся суровый конспиратор, который советовал быть осторожнее?

- Он тебя очень хочет, - хрипло сообщил Ран и засунул два пальца за мой ремень, - так что расслабься и получай довольствие.

Я вздохнул, глубже зарылся пальцами в его волосы и снова прислонился к столу, закусив губу в предвкушении. Спорить с Раном было довольно сложно, особенно когда тело требовало немедленно сдаться. По тому, как тесны стали брюки, было понятно, насколько мне хочется расслабиться и получить обещанное удовольствие.

Ран начал медленно, мучительно медленно расстегивать мой ремень, затем пуговицу и молнию на брюках, нарочно задевая и дразня. У меня опять сбилось дыхание. Я всхлипнул и закусил губу, когда он просунул пальцы за резинку трусов и одним движением стащил их до колен вместе с брюками.

Я зажмурился и непроизвольно раздвинул ноги шире. Ран одобрительно прищелкнул языком, разглядывая меня самым бесстыдным образом. Сердце у меня бешено колотилось о ребра. Я задрожал, когда он провел ладонью по внутренней стороне бедра и остановился, чуть-чуть не дойдя до самого верха.

Он как будто нарочно ходил вокруг да около, не приступая к самому главному. Я извивался в его руках, чувствуя, что терпение уже кончается. Стиснув зубы, я уставился на его самодовольную макушку.

- Ран, - рявкнул я. - Что бы ты там не собирался делать... делай уже наконец!

- Какой ты нетерпеливый, Хидака, - усмехнулся он, но по голосу было понятно, что он и сам долго не выдержит.

Ран не заставил себя упрашивать. Одна рука тут же скользнула к мошонке, а другая крепко сжала основание моего члена. Остатки мыслей вылетели из головы, когда я почувствовал первое прикосновение языка. Ран ласкал, дразнил, доводил до исступления, и мои крики смешивались с его неровным дыханием.

То, что я испытал тогда с Раном, было необыкновенно. У меня никогда не было ничего подобного. Он был таким нежным и внимательным, и в то же время так дразнил и так растягивал удовольствие, что хотелось кричать, требовать: «Быстрее!». Но я только захлебывался стонами и не мог сказать ни слова. Время словно остановилось, а ласки не прекращались ни на секунду, не давая мне опомниться. Колени дрожали, все тело пульсировало от удовольствия. У меня уже не было сил цепляться за столешницу, и я соскользнул бы на пол, если бы Ран меня не удерживал. Я задыхался от возбуждения и умолял дать мне кончить.

Я чуть с ума не сошел, когда после затянувшейся прелюдии его губы, наконец, сомкнулись на моем члене. Чем дальше они продвигались, тем меньше у меня оставалось воздуха. Когда кончик члена коснулся его гортани, я еле выдохнул его имя и отчаянно вцепился ему в волосы. Изогнулся дугой, пытаясь проникнуть еще глубже, и, не выдержав избытка ощущений, с криком кончил ему в рот.

Он тут же отстранился, прижал ладонь к губам и отвернулся. Ноги у меня подкосились, и я сполз на пол. С меня градом лил пот, руки тряслись. Я то закрывал, то открывал глаза, пытаясь привести в порядок дыхание. Убрав со лба мокрые волосы, я прижался затылком к столу и постарался сосредоточиться: вдох – выдох.

Почувствовав прикосновение прохладных пальцев, я медленно открыл глаза и посмотрел ему в лицо. В его глазах было столько нежности, что мне захотелось плакать. Не знаю, почему. Он улыбнулся, наклонился ко мне и поцеловал - мягко, бережно, будто признаваясь в любви. Я почувствовал на его губах резкий привкус.

Неожиданно для самого себя я ляпнул:

- А куда ты дел... ну, это?

Он посмотрел на меня, как на ненормального.

- А как ты думаешь, куда я это дел?

Я растерянно моргнул и вдруг понял, куда.

Касе никогда не глотал. Он и кончать ему в рот никогда не позволял. Наверное, это извращение – обращать внимание на такие вещи, но для меня это очень много значило. Это значило, что Ран готов принять меня полностью, такого, как есть. Единственное, что я смог ответить, было:

- О...

Он покачал головой и улыбнулся. Мне нравилось, когда он улыбался. Он поцеловал меня еще раз, уже более страстно, но так мне тоже нравилось. Не нравилось мне сидеть голой задницей на холодном цементном полу, о чем я ему и сообщил после нескольких поцелуев. Мы засмеялись, и он помог мне подняться и привести себя в порядок. А когда он прижал меня к груди и начал что-то нашептывать на ухо, я действительно разревелся.

Я совершенно не собирался плакать. И сам не понимал, с чего это я заливаю слезами его куртку. Но Ран, похоже, не возражал. Он покачивался со мной из стороны в сторону, гладил по спине, по волосам, а я всхлипывал у него на груди, не в силах остановиться.

- Ран, прости, - прошептал я. – Я должен... ответить тебе тем же, но...

- Шшш, ты ничего не должен. У нас еще будет время, - успокоил он.

- Я не знаю, почему плачу, - честно признался я.

Он крепче обнял меня и поцеловал в лоб.

- Это боль и грусть.

- Но почему сейчас? С чего грустить, когда я, наконец, с тобой?

- Сильные эмоции часто смешиваются. Ничего, поплачь. Я буду тебя защищать и уберегу от любой боли, - сказал он с нажимом.

Я всхлипнул и прижался к нему, находя утешение в тепле его тела. Он опустился на пол, прислонился спиной к столу и посадил меня к себе на колени. Я уткнулся лицом в его шею, вдохнул его запах и расслабился. На меня снова нахлынули воспоминания, но я больше не пытался их прогнать. Мне больше не надо было от них прятаться. Ран был со мной. Пока он со мной, все будет хорошо.

Когда слезы кончились, я начал рассказывать Рану о своей семье - все, что приходило в голову. Настоящий рай для грешников. Не знаю, было ли Рану интересно, но он не перебивал. Его сильные, надежные руки поддерживали меня и гладили по спине. Мне было хорошо и спокойно. Просто замечательно. Мы так и просидели почти два часа, пока за нами не пришла машина.

1 Besame mucho (Целуй меня крепко) – песня Консуэло Веласкес. Исполнялась в том числе Дином Мартином, американским певцом и актером, популярным в 50-60-х годах. Русский текст Юрия Кочановского.
2 That's Amore (Это любовь) - песня в исполнении Дина Мартина.
3 Sway (Закружись со мной) - песня в исполнении Дина Мартина.
4 Mambo Italiano (Итальянская мамба) - песня в исполнении Дина Мартина. Русский текст А. Морсина.

«Корина, Корина»(1)

День был в разгаре, небо изо всех сил пыталось проясниться, и солнечным лучам время от времени удавалось добраться до промокший насквозь земли. Настроение у всех сразу улучшилось. Солдаты воспользовались перерывом в дождях, высыпали из бараков и устроили матч, носясь по плацу и разбрызгивая грязь. Приятно было снова оказаться на улице, немного встряхнуться – мне это почти месяц не удавалось. А еще я постоянно вспоминал события вчерашнего дня, замирал, глядя прямо перед собой, и улыбался. У стрелков сегодня был техосмотр, так что Рана со мной не было. Чему я был, пожалуй, даже рад. При взгляде на него я начинал глупо ухмыляться, так что для нас лучше было не встречаться некоторое время. Безопаснее.

- Эй, Хидака! Хватит улыбаться, как придурок, у нас общий сбор, - гаркнул Шульдих с другого конца поля.

Меня уговорили поиграть с ребятами в американский футбол. Никогда особенно не любил этот спорт. Честно говоря, я предпочитаю обычный футбол, но для большинства собравшихся он оказался слишком интеллектуальной игрой.

И лицо, и одежда у меня были забрызганы грязью, кое-где налипла трава и комки глины. Это ужасно раздражало. К тому же, синяки были уже по всему телу, и суставы начинали ныть. Ох, не мой это спорт. И все-таки играть было приятно. Я снова чувствовал себя нормальным, снова оказался среди людей. Я хмыкнул, тряхнул головой и потрусил к Шу и остальным солдатам 326-ой роты, согласившимся играть, – они как раз собрались для обсуждения дальнейшей стратегии.

Против нашей 326-ой играла 14-ая рота тяжелой пехоты, которая на сезон дождей была расквартирована в Панг Нуан после боевых действий в районе реки Меконг. Пехотинцы были суровыми, мрачными ребятами, и шутки с ними были плохи. Нас разделывали под орех. Шульдиха это страшно злило, ведь именно он предложил померяться силами.

- Ну что, придурки. Это последний гейм, так что не вздумайте облажаться, - заявил Шу.

- Шу, - встрял Митчелл, - единственный способ выиграть это матч – занести два тачдауна и забить филд гол. А это физически невозможно.

Шульдих бросил на Митчелла недовольный взгляд. Лицо Макса было на удивление серьезным и решительным.

- Митч, сейчас речь уже не идет о выигрыше. Будем играть грязно. Выведите из строя как можно больше игроков. Бейте по голеням, бейте в пах. Покажем этим гориллам, что, даже проигрывая, мы так просто не сдадимся. А заодно попытаемся заработать очки. Сделаем длинный пас и Кенни...

- Почему я?!

Шульдих отбросил волосы с лица и прищурился.

- Потому что ты быстро бегаешь, шустрая мелкая сволочь. Так что заткнись и готовься бежать в конечную зону, пока мы тут на линии будем держать оборону.

- Да на мне после этого живого места не останется, - возмутился я. От запаха пота, от тесного соседства стольких немытых тел меня мутило. Очень хотелось схватить Триггера за руку, которой он обнимал меня за плечи, и впечатать в землю броском через бедро в лучших традициях китайских боевиков. Мне уже было не слабо.

Фарф, который не то не участвовал в техосмотре как отстраненный от службы, не то просто наплевал на приказ, криво усмехнулся. Солнечный свет падал ему на глаза, и от этого казалось, что они светятся. Жуткое зрелище.

- Да ладно, япошка! Разве трудно разок потерпеть для общего блага.

Шу хихикнул и взъерошил мне волосы:

- Тебе ведь не привыкать, а, Хидака? Хотя... смотря за какую команду он играет.

Фарф тоже захихикал и похлопал меня по спине. Я всполошился.

- И как это понимать? – проворчал я. Мне не нравилась хитрая улыбка Шульдиха. Сердце забилось быстрее: я прекрасно знал, как это понимать. Даже если Шу просто подтрунивал или обменивался с Фарфарелло какими-то своими шутками, мне все равно было не по себе.

Мы посовещались еще немного, разрабатывая план. Основная идея была простой: нарушаем все правила, стараясь вывести из игры как можно больше соперников, а я пытаюсь поймать длинный пас и занести тачдаун. Мне план совершенно не нравился. Я ни секунды не сомневался, что принять пас мне не дадут. Ну да ничего не поделаешь.

В итоге получилось так. Мы начали по плану, и едва мяч передали назад между ног Шульдиха, я помчался к конечной зоне. В одном Шу был прав – я действительно шустрая сволочь. К сожалению, я не смотрел по сторонам. И не заметил парня справа, который бежал почти вровень со мной. Дальше все было, как в замедленной съемке. Я оглянулся и увидел, как Митчелл делает пас и мяч падает на меня с неба со скоростью миллион километров в час. Пас был идеальный. В яблочко. То есть, был бы идеальным, если бы я не затормозил, и мяч не угодил мне в голову.

Я поднял руки, чтобы принять пас, но не успел. Удар пришелся мне прямо по лбу. Небо вспыхнуло, и перед глазами заплясали звездочки. Честно говоря, моя единственная мысль была: «Ух ты… прикольно!» И я бы сказал это вслух, если бы в следующую секунду мне в спину не врезалась огромная, грязная и потная туша.

Вынужден признать, что не могу похвастаться крупными габаритами. Не из той я расы. Мы, японцы, народ быстрый, шустрый, но легкий (если не считать сумоистов). Так что неудивительно, что, когда меня сбил Локомотив (как этого парня называли сослуживцы), я не упал, а взлетел в воздух. Сделал довольно красивое сальто, приложился о землю затылком, да так и остался лежать, пялясь в яркое, сверкающее цветными искрами небо.

- Черт, я его, кажись, убил!

Приятно было узнать, что переехавший тебя товарный состав весом в сто пятьдесят килограммов, который давно перестал ценить человеческую жизнь, все-таки обеспокоен твоим самочувствием.

В этот момент я заметил, что не могу дышать. Я, было, запаниковал, но вскоре бросил безуспешные попытки и решил просто лежать. И слушать голоса.

- Ну ты, урод! – Похоже, это Шу. – Ты вообще чем думал? Его и так по башке мячом шарахнуло, какого хрена еще и ты решил добавить?

- Ну, мы же играли, - пробурчал в ответ Локомотив.

В поле зрения вдруг появилась физиономия Фарфа. Он подмигнул мне, а потом стал расплываться.

- Ребята, а он, кажется, не дышит, - скучающим тоном сообщил Джей. – И судя по тусклому взгляду, у него сотрясение.

Фарф... Ты мой герой.

Тут у меня перед глазами появилось яркое оранжевое пятно.

- Серьезно? – Это Шульдих. – Вот черт. Давайте отнесем его в медчасть, пока он коньки не отбросил. Эй, Хидака! – гаркнул он. – Не вздумай засыпать, камикадзе хренов!

Наверное, Шу влепил мне пощечину, потому что мир стал чуть менее расплывчатым, и, охнув, я снова начал дышать. Это оказалось чертовски больно.

Не буду подробно описывать путь до лазарета, скажу лишь, что это было не самое приятное путешествие. Часом позже я пришел в себя, обнаружил прикрепленную к руке капельницу и сразу занервничал. Мне с трудом удалось сесть, и я задумался, не стоит ли выдернуть иглу из вены. Мои размышления были прерваны обладательницей самых пышных в мире локонов.

- Ой, спящая красавица проснулась! – обрадовалась Мэнкс. – Давно у нас никто так быстро не поправлялся.

- Можно мне идти? – спросил я напрямую, многозначительно покосившись на капельницу.

Мэнкс усмехнулась и отодвинула занавеску, отделявшую мою койку от остальной палаты.

- Сначала надо проверить твой пульс. Не волнуйся, это всего лишь глюкоза. У тебя, мой милый, жуткое сотрясение.

Она прижала пальцы к вене у меня на горле и, нетерпеливо постукивая ногой, уставилась на часы. Я вдруг почувствовал, что у меня болит буквально все. И с каждой секундой все сильнее и сильнее. Наконец Мэнкс убрала руку и подмигнула мне.

- Все в порядке. Повреждений мозга быть не должно.

- Приятно слышать, - ответил я не без сарказма.

Она засмеялась, обошла койку и стала отклеивать пластырь, которым капельница крепилась к моей руке. Я с каким-то нездоровым любопытством следил за тем, как она вынимает из вены иглу, как на коже появляется капелька крови. Мэнкс приложила к ранке ватный тампон.

- Подержи, пока кровь не остановится, а потом можешь катиться на все четыре стороны, - небрежно бросила она, похлопав меня по плечу.

- Есть, мэм, - пробормотал я, прижал вату большим пальцем и свесил ноги с кровати. Процесс оказался довольно болезненным, все тело болело и отказывалось слушаться. Я встал и с наслаждением потянулся. Словами не передать, до чего это оказалось приятно.

Я поблагодарил Мэнкс и направился к выходу. Пришлось пройти мимо нескольких коек с ранеными. У большинства были ампутированы конечности. Пострадавшие при взрыве в Санг Чо-на. От чувства вины у меня так скрутило желудок, что чуть не вырвало. Раненые провожали меня скучающими взглядами, один мне даже улыбнулся. Я улыбнулся ему в ответ и поднял большие пальцы, но при этом не переставал думать, что бы они сказали, если бы знали, что это я притащил на базу вьетконговца. Вот уже несколько недель все недовольно перешептывались, обвиняя Кроуфорда в том, что он согласился лечить косоглазого, что впустил врага прямо через главные ворота. Мало кто знал, что произошло на самом деле. Мне даже хотелось, чтобы все узнали правду, Тогда я не чувствовал бы себя виноватым за то, что переложил всю ответственность на капитана.

Я вспомнил, как впервые увидел Кроуфорда. Как все его встречали, как аплодировали, слушая его речь. Как важны были его слова для всех, застрявших в этой богом забытой дыре. А теперь... Теперь его сделали козлом отпущения.

Когда я проходил мимо комнаты медсестер, меня окликнули.

- Хидака! Вам командир записку оставил. – Это была Бирман. – Он заходил узнать, живы ли вы, но сразу ушел.

Я обернулся и с улыбкой взял сложенный лист бумаги, который она протягивала мне через окошко.

- Видели бы вы компанию, которая вас принесла. Просто картина маслом. Мой вам совет: не играйте больше в футбол. Особенно с парнями в три раза крупнее вас, ладно?

Я усмехнулся и кивнул.

- Не волнуйтесь, Бирман. Я уже достаточно наказан.

- Вот и не забывайте об этом.

- Никогда.

Развернуть записку оказалось несколько сложнее, чем я рассчитывал. Она была от Кудо: пара строк, нацарапанных неровным почерком.

«Зайди ко мне, когда очнешься. Надо поговорить. Чао, король мамбы».

Я улыбнулся и сунул записку в карман брюк. Хорошо, что офицерский корпус рядом с лазаретом. Значит, скоро снова можно будет сесть. Голова у меня просто раскалывалась.

В офицерском корпусе было на удивление тихо. Мои шаги эхом отдавались в коридоре, и от неприятного предчувствия засосало под ложечкой. Я немного помедлил перед дверью в кабинет Кудо, прежде чем постучать.

Ответ тоже прозвучал не сразу.

- Войдите.

Когда я открыл дверь, то первым увидел не Ёдзи, а капитана Кроуфорда. Он сидел, ссутулившись, уставившись в пол. Очки лежали на столе Кудо. В зубах капитан держал сигарету. Дым лениво кружился в воздухе, заполняя комнату. Когда я вошел, капитан резко выпрямился, но, увидев меня, снова уставился в пол.

Я закрыл за собой дверь и отдал честь. Кудо отсалютовал в ответ, Кроуфорд только усмехнулся.

- Совсем не обязательно отдавать мне честь, я больше не ваш командир, - холодно сообщил он, поднялся и взял со стола очки и еще какой-то предмет. Плоский и квадратный. Я не сразу понял, что это пластинка в конверте. – Это действительно можно взять?

Кудо кивнул.

- Конечно. Дин Мартин никому не помешает.

Кроуфорд кивнул в ответ, надел очки и вышел. Я так и стоял, не зная, что сказать. Что значит: «Я больше не ваш командир»? Я взглянул на Кудо, надеясь получить ответ, но тот только устало вздохнул.

- Садись, Хидака, - он указал на освободившийся стул.

Я тяжело опустился на сидение, все еще прижимая к руке ватный тампон.

- Как себя чувствуешь?

- Все в порядке, просто сотрясение и несколько синяков, - ответил я.

Он окинул меня оценивающим взглядом.

- Ну, хорошо. Давай сразу к делу, Хидака. Я хотел спросить, готов ли ты снова приступить к полетам. Есть кое-какая информация, сейчас как раз оформляются бумаги. Операция начнется еще до конца сезона дождей. Я хочу знать, можно ли отправлять тебя на задания. С учетом всего случившегося. Шу с Фарфом я возвращаю к полетам, но сможешь ли ты?.. Я хотел дать тебе отдохнуть подольше, но... обстоятельства меняются.

Я растерянно заморгал.

- Конечно. Я пилот, сэр, и готов лететь, куда прикажете.

Кудо улыбнулся и кивнул.

- Я знал, что ты так ответишь. Но хочу, чтобы ты еще раз подумал. Если чувствуешь, что тебя снова выбьет из колеи, лучше останься на базе. Не говори сразу, что готов. Насколько мне известно, задания будут непростые. Это уже не грузовые перевозки. Так что подумай хорошенько.

Я покачал головой.

- Не нужно делать для меня исключения, сэр. Я готов к полетам. И не боюсь испачкаться.

Он пожал плечами. Четно говоря, я рассчитывал на более содержательный ответ.

- Хорошо, рядовой. Как скажешь. Я сообщу, когда поступит приказ. Можешь идти.

Я поднялся и отдал честь. Кудо только махнул рукой в ответ. Уже в дверях я остановился и оглянулся:

- Разрешите говорить откровенно, сэр?

- Конечно, - вздохнул Кудо.

- Что имел в виду капитан Кроуфорд?

Кудо покачал головой.

- Поговори лучше с самим Кроуфордом. Я не имею права разглашать информацию. Но, думаю, ты и сам догадаешься, в чем дело. Дай капитану отдохнуть и попробуй зайти к нему после ужина. Он к тебе хорошо относится, так что, может, разговор и сложится.

Я кивнул, повернул дверную ручку и вышел в пустой коридор. Проходя мимо двери Кроуфорда, я услышал негромкую музыку – Дин Мартин. Странно. В прошлый раз мелодия казалась такой жизнерадостной, а теперь от нее становилось беспросветно тоскливо. Если бы я мог чем-то помочь... Но, увы. Все-таки жизнь – отстой.

Небо снова затягивало облаками. Те несколько солнечных лучей, которые пытались оживить пейзаж, исчезли, и все опять окрасилось в тусклые тона. Воздух был настолько влажным, что одежда липла к телу. Это было неприятно, но я все-таки снял куртку и завязал ее на поясе. До ужина тренировок не было. Я был предоставлен самому себе, делать было нечего. Головная боль усиливалась, и я нашел единственное средство улучшить себе настроение.

Я потер глаза и направился к ангарам.

Солдаты неторопливо бродили туда-сюда, заходили в ангары, выходили, приносили запчасти и инструменты. Ругались и травили анекдоты. От запаха пота и машинного масла начинала кружиться голова. На меня никто не обращал внимания, и я шел без особой цели, обходя занятых работой людей. Стрелки собирались возле вертолетов по двое-трое. Я оглядывался по сторонам, ища в этом море зеленых и бурых пятен ярко-красный сигнал.

-Эй, Хидака, а ты что здесь делаешь? Пилоты же техосмотр в пятницу проходят, - раздался чей-то голос. Похоже, внимание на меня все-таки обращали.

Обернувшись, я заметил знакомого, который махал мне, высунувшись из UH-1. Стрелок из нашей роты. Маршал МакГрегори по прозвищу Трепач. Не скажу, чтобы я был близко с ним знаком, не более, чем с остальными солдатами 326-ой роты.

Я помахал в ответ, зашел в ангар и прислонился к вертолету. МакГрегори улыбнулся мне, продемонстрировав зажатую в зубах зубочистку, и выпрыгнул из вертолета.

- Ну вы, пилоты, даете. Все-таки какие-то у вас нездоровые отношения с вертолетами. Что, боитесь, что мы тут обижаем ваших малышек? – спросил он, уперев руку в бедро.

Я покачал головой, выпрямился и оценивающе осмотрел вертолет.

- Ну, нам ведь на них еще летать. А за вами не проследишь, так вы всех малышек перепортите.

- Очень смешно. Ну ладно, раз уж пришел, можешь поучаствовать. Хватай гаечный ключ и пошли.

- Заманчиво. Очень. Но вообще-то я искал Фудзимию.

Трепач прищурился и поджал губы.

- Фудзимию? Да ты просто мазохист, - рассмеялся он. – Нет, серьезно. Разве мало того, что вы в одном бараке живете? Вообще не понимаю, как ты с ним общаешься. Он же… дикий какой-то. Ну, ясное дело, ему нелегко пришлось. Но с другой стороны, а кому здесь легко? И все равно я бы не хотел оказаться на его месте. Сколько у него пилотов перебили... Знаешь, как его раньше назвали? Вуду. За глаза, конечно. Я слышал, у того психа, который осмелился ему это в лицо сказать, перелом был. Понимаешь, о чем я?

- Трепач, лучше заткнись и скажи, где Фудзимия, - попросил я. Болтовня уже начала раздражать.

Он на секунду задумался и пожал плечами.

- Я видел его в четвертом ангаре, он возился с оборудованием для одного из Ирокезов.

- Спасибо. И поаккуратней с вертолетом, – я помахал ему рукой. Он что-то крикнул мне вслед, но я уже не слушал. Я вдруг понял, что почти ничего не знаю о своем стрелке. Своем любовнике. Вот и провели день порознь.

В четвертом ангаре было довольно пусто. На цементном стояло несколько вертолетов. У опор одного из них сидели стрелки – человек пять – и что-то подправляли. На меня никто даже не взглянул, все были заняты своими делами. На минуту я засмотрелся на вертолеты, и на меня тут же нахлынули воспоминания, образы и звуки. Я буквально чувствовал, как эта неуклюжая, приземистая машина зовет меня. Руки помнили, как ею управлять, как она может танцевать в воздухе. Я вспомнил свой первый вылет. Кровь, боль, страх. Словно пережил заново. Интересно, где теперь люди, которых я перевозил, все, кого уносил от опасности на железных крыльях? Скольких из них я спас напрасно, как Оми? Кто вернулся домой, для кого эта война уже только воспоминание, а кто отравился обратно в окопы, в джунгли, в болота? Интересно... Интересно, закончится ли когда-нибудь эта война?

Он действительно возился с Ирокезом в дальнем конце ангара. Я не стал его окликать, молча подошел, прислонился к вертолету и стал смотреть, как он чистит пулемет на посадочной платформе. Как ходят мышцы под белой футболкой – куртку он снял и небрежно бросил на пол. Я почувствовал, что улыбаюсь. И голова уже не так болит.

Он довольно долго работал, не замечая меня. А когда, наконец, обернулся, его чуть удар не хватил. Он отшатнулся, сел на пятки и прижал руку к груди, переводя дыхание. Жаль, что не было под рукой фотоаппарата. Синие глаза расширились от удивления, и перемазанное маслом лицо стало почти по-детски растерянным. На футболке остался грязный отпечаток ладони: руки у него были до локтей заляпаны смазкой. Он выглядел необыкновенно трогательно. Но самым трогательным оказались очки в тонкой металлической оправе, норовившие вот-вот соскользнуть с испачканного носа.

Потрясающее зрелище. Не могу точно объяснить, но выглядел он необыкновенно соблазнительно.

Я улыбнулся и наклонился к нему.

- Не знал, что ты носишь очки.

Он недовольно нахмурился и проворчал:

- Обычно не ношу, но у меня дальнозоркость, так что для работы приходится.

- Собственно, чему я удивляюсь, - отозвался я и добавил тихо, - я вообще мало о тебе знаю.

Он внимательно посмотрел на меня поверх очков, потом снял их, засунул дужку за ворот футболки и поднялся.

- Паршиво выглядишь.

Я возмущенно фыркнул и отодвинулся.

- Ну, спасибо!

- Я серьезно. Что-то случилось? У тебя глаза красные.

Ран выпрыгнул из вертолета, взял оказавшуюся поблизости ветошь и вытер руки. С удовольствием потянулся.

- Мне по голове попали мячом, когда передавали длинный пас, а потом меня сбил человек по прозвищу Локомотив. Небольшое сотрясение, ничего страшного, - лениво объяснил я.

Ран замер и повернулся ко мне с непонятным выражением во взгляде. Он так меня рассматривал, как будто хотел убедиться, все ли конечности на месте.

- Хм. Без серьезных последствий?

- Кроме того, что я везде вижу маленьких красных человечков, никаких.

- Хидака.

- Да нет, ничего такого. Только голова ужасно болит.

- Тогда тебе надо лечь.

- Приятно знать, как ты ценишь, что я пришел тебя навестить, – огрызнулся я, потирая переносицу.

Он сверкнул на меня глазами, подошел ближе и, понизив голос, быстро сказал.

- Кен, не начинай. Конечно, я рад тебя видеть. Единственное приятное событие за день. Но если у тебя сотрясение, лучше лежать в постели.

Резкие запахи машинного масла и пота смешивались с запахом его тела. Все вместе действовало, как наркотик. Боюсь, я уже никогда не смогу спокойно пройти мимо канистры с маслом. Я подошел к Рану вплотную и осторожно положил ему руку на живот, провел пальцами по ткани футболки.

- Ты так хорошо пахнешь, - прошептал я, поднимая на него глаза.

Он вздрогнул, глаза расширились, а на щеках появился румянец. У меня от этого совсем тормоза отказали.

- Что ты делаешь? – зашипел он, оттолкнув мою руку

- Пристаю к тебе.

- Кен, прекрати. Только этого не хватало, - рявкнул он, отстраняясь, и огляделся по сторонам. – Нам нельзя рисковать. Я серьезно.

Я усмехнулся и снова потянулся к нему.

- Ладно, как скажешь. Один поцелуй, и я уйду.

- Кен. Я не собираюсь целовать тебя посреди ангара. Это не обсуждается, - отрезал он.

- Один поцелуй. Тогда я оставлю тебя в покое, пойду и лягу. Всего один, - уговаривал я.

Он нахмурился, но я видел, что он колеблется. Не найдя, что ответить, он все-таки сдался, схватил меня за руку и повел в обход вертолета. Когда мы оказались скрыты от посторонних глаз, он молча толкнул меня к стенке вертолета, наклонился и поцеловал, как взрослый, поддавшийся на уговоры капризного ребенка. Но я не собирался пускать дело на самотек. Это же мой поцелуй. Положив руки ему на бедра, я еще теснее прижал его к себе и коленом раздвинул его ноги. Он напрягся, и я воспользовался замешательством, чтобы заставить его разжать губы, нашел языком его язык, впустил в свой рот. Укусил за губу.

Я резко оборвал поцелуй и застенчиво улыбнулся.

- Спасибо, - прошептал я, выскользнул из его объятий и ушел, оставив его в растрепанных чувствах. Даже не оглянулся.

Несмотря на все старания, мне не удалось последовать совету Рана и лечь спать, потому что Максу с Джеем приспичило послушать радио. То есть, на самом деле им приспичило мешать мне спать, чтобы я, наконец, согласился пойти с ними в комнату отдыха играть в карты. И я согласился.

Странно было снова сидеть за этим столом. Я не играл в карты со смерти Оми. И очень чувствовалось, что его с нами нет. Каждый раз, когда я бросал взгляд на пустой стул, у меня мороз шел по коже. Бред, конечно, но мне все время казалось, что Оми вот-вот появится, будет сидеть, собрав перед собой кучу выигранных сигарет, и снисходительно улыбаться, зная, что нам его не обыграть. Разумеется, он не появился. Зато к нам присоединился Свонни: зашел в зал, прячась от мерзкой погоды, и тяжело опустился на пустующий стул.

Я отметил, что он выглядит совсем больным. Интересно, а сам-то я намного лучше? Из-под козырька армейской кепки смотрели пустые глаза, в которых уже поселилось безумие. Кожа казалась тонкой и высохшей, как бумага. Он улыбнулся мне растрескавшимися до крови губами и глухо засмеялся. На базе уже делали ставки (несомненно, с подачи Шульдиха), скоро ли Свонни угодит в психушку. Ждать оставалось недолго.

- Как дела, Свонни? – спросил я тихо, тасуя карты.

- Бывало и лучше, - ответил он. Голос звучал напряженно.

- Тебе сдать?

- Ну, я же здесь не для красоты сижу. Сдавай, - ответил он, не сводя с меня глаз.

Я не знал, о чем он думает, и от этого становилось жутко. Я видел в его глазах свое отражение. И понимал, что если бы не Фудзимия, я и сам был бы на полпути к сумасшествию. А Свонни уже дошел до конца. Я даже представить не мог, каково это.

Позже к нам подсели и другие солдаты 326-ой роты: Трикстер, Пулочка и Митчелл. И все объединились в едином благородном порыве заставить меня проиграться в пух и прах. Мне было все равно, я так и не научился курить. К тому времени, когда прозвучал сигнал к ужину, у меня осталось всего две сигареты. Я спрятал их в нагрудный карман, чтобы потом отдать Рану. Остальные тоже распихивали сигареты по карманам, собирали карты и, мужественно кряхтя, сдвигали столы.

Когда я поднялся, кто-то мертвой хваткой вцепился в мою руку. Я резко обернулся, уже зная, кто это. Я боялся встречаться с ним взглядом, но отказаться от разговора боялся еще больше. Свонни пристально смотрел на меня, до боли сжимая пальцы.

- Можно с тобой поговорить? – хрипло спросил он.

Я не смог ему отказать. Кивнул и позволил увести меня из общей компании. Свонни вывел меня на улицу, под козырек крыши, и только там отпустил мою руку.

- Ты что-то хотел, Свонни? – осторожно поинтересовался я

Он повернулся ко мне и слабо улыбнулся. Открыл рот, снова закрыл, стащил кепку и провел дрожащей рукой по волосам. Наконец посмотрел мне в глаза и покачал головой.

- Честно говоря, я и сам не знаю. Просто подумал... Не знаю. Не могу объяснить. Я чувствую себя таким растерянным, таким виноватым, понимаешь... Я знаю, тебе тоже нелегко пришлось, вот я и подумал... Черт, да что со мной такое?! – вдруг закричал он, схватил меня за плечи и встряхнул.

- Свонни, отпусти! – рявкнул я.

- Ты не понимаешь! Я же не такой! Я не как ты! – кричал он. – Я же не съехал с катушек! Видел я и убитых, и раненых, и на клочки разорванных, и ничего! А теперь никак не могу отряхнуться. Никак не забыть то ощущение, тот кошмар. Каждый раз, как закрываю глаза, вижу его и чувствую... Куски его на мне. Везде! И я не могу их стряхнуть! – он уже почти визжал, его пальцы все больнее впивались в мои плечи. Потом он вдруг вскрикнул и истерически зарыдал. Отпустил меня, присел на корточки, схватился за голову и принялся раскачиваться из стороны в сторону.

- Черт возьми... Свонни, - испуганно прошептал я и сделал шаг назад.

Он хихикнул и поднял голову. Лицо было залито слезами, а покрасневшие глаза на фоне бледной кожи довершали картину полного безумия.

- За что?.. За что мне это? Почему с тобой не так? И я ничего не могу сделать, - зашептал он, сверкая глазами. – Не могу простить себе. Почему не я? Почему?! Это я должен был погибнуть. Я... должен... – он затих, уронил голову на руки и снова стал раскачиваться.

Я не знал, что делать. Я же не мог его так оставить, правда? Я подошел к нему и заговорил.

- Свонни, пойдем ужинать, а? Не сходи с ума. Пойдем. Ну, вставай.

В ответ он рассмеялся, встал и недобро прищурился.

- Знаешь... Ты ведь такой же, как они. От вас нигде не спрячешься, да? Чертовы косоглазые.

Мне стало страшно. Страшно оставаться с ним один на один. Мне не нравилось выражение его лица и то, что он говорил.

- Отвали, Свонни, - огрызнулся я, стараясь, чтобы это прозвучало уверенно.

Я впервые заметил, насколько Свонни крупнее меня. Выше, тяжелее, шире в плечах. Он по-звериному оскалился, нахмурив брови.

- А что, Хидака? Боишься, что я на своих начну кидаться? Хотя... Все вы, косоглазые, одинаковы. Почему тебе все с рук сошло? Встал и пошел, как ни в чем не бывало. Почему я так не могу? Ведь он же был твоим другом, разве нет? Так почему же мне так плохо? – закричал он, подскочил ко мне и с размаху впечатал в бетонную стену.

Раз! – и у меня в легких не осталось воздуха. Не везет мне сегодня, все обо что-нибудь бьют. Я хотел закричать, но получился только слабый хрип. Глаза Свонни безумно поблескивали, и он явно не понимал, что делает.

- Чертовы косоглазые! – взвизгнул он и снова приложил меня об стену. Моя голова мотнулась назад, и я ударился затылком. После сотрясения у меня моментально все поплыло перед глазами.

- Отпусти меня! – закричал я, отбиваясь, но шанса освободиться не было. Я приготовился к очередному столкновению со стеной, зажмурился и стал ждать худшего. Но, на удивление, все обошлось.

- Свонни, какого хрена? – раздался чей-то возмущенный окрик, и две пары рук оторвали от меня взбесившегося пилота. Послышался звук удара, и Свонни рухнул на землю. Меня кто-то поймал, и, оглянувшись, я увидел Фарфа. Он улыбнулся и подмигнул мне.

Шульдих стоял над упавшим Свонни, сжав кулаки.

- Какого черта ты делаешь? Совсем мозги отшибло?

- Шу, не надо, - сказал я, поднимаясь не без помощи Джея.

Макс недовольно на меня покосился.

- Пойдемте ужинать, - вздохнул я. – Забыли, замяли.

Свонни завозился, приподнялся на локтях, шмыгнул носом и снова расплакался. Посмотрел на меня и всхлипнул.

- Кен, я... Я не знаю, что на меня нашло. Извини, - забормотал он. Медленно поднялся на ноги и криво улыбнулся Шульдиху. – Спасибо, Макс. – Он начал пятиться, не сводя с меня глаз. – Совсем у меня крыша съехала. – Тут он крутанулся на каблуках и побежал прочь. Не представляю, куда.

Фарф похлопал меня по спине. Несколько сильнее, чем нужно.

- Не связывался бы ты с психами, - посоветовал он.

- Тогда ему не стоит с тобой разговаривать, - встрял Шу, подходя к нам. Он улыбнулся, откинул волосы за плечо и потрепал меня по голове. – Пойдем ужинать. Наплюй на Свонни, ему уже ничем не помочь.

Я не нашелся, что ответить. Но почувствовал, как что-то внутри меня оборвалось.

На ужин мы опоздали. Меня все еще трясло, пока мы брали еду и усаживались. Ран с беспокойством посмотрел на меня со своего места, и я слабо улыбнулся в ответ. Потом все расскажу. Он пожал плечами и вернулся к еде.

Я заставил себя поесть, хотя мне совершенно не хотелось. Все время вспоминались пустые глаза Свонни и его истерические крики. Я отодвинул тарелку и встал из-за стола.

Шульдих удивленно поднял голову:

- Хидака, ты чего?

Я судорожно искал причину, какой-нибудь повод, хоть что-нибудь... Кроуфорд! Мне надо поговорить с Кроуфордом, как советовал Ёдзи. Может, если послушать рассказ о чужих проблемах, я забуду о своих. Хотя бы на время.

- Я тут вспомнил... Мне надо поговорить с капитаном. Извините, - выпалил я, развернулся и вышел из зала. Не знаю почему, мне вдруг стало неуютно в столовой. От запаха еды начинало тошнить. Надо было срочно выйти. Я выбежал на улицу и потрусил к офицерскому корпусу.

Около двери я привалился к стене, переводя дыхание. И только прижавшись к этой холодной, мертвой поверхности я услышал звуки. Точнее, понял, что что-то слышу. Сначала это были просто невнятные завывания, какой-то сплошной гул. Он стал громче, когда я открыл дверь, но только в коридоре я понял, что это.

Дин Мартин. Опять. Музыка играла так громко, что уши начинали болеть. Я чуть не захихикал – так это было нелепо. Подумал, что это Ёдзи специально врубил звук на полную катушку, чтобы позлить Кроуфорда. Но потом я вспомнил, что видел Ёдзи в столовой рядом с Раном. А пластинку днем забрал Кроуфорд.

Что-то здесь было не так. Я буквально чувствовал. Воздух был абсолютно неподвижен. Ни шороха, ни звука, кроме песни Дина. Я меня заныл живот от недоброго предчувствия, я прошел по коридору и остановился у двери Кроуфорда. Музыка звучала оттуда. Так громко, что я не слышал собственных мыслей. Я осторожно постучал.

«Я люблю Корину. Расскажите об этом всем. Расскажите об этом всем. Я молюсь каждый день, чтобы она тоже меня любила...»

Стучать было глупо. Через такой рев Кроуфорд стука не услышит. Я и сам его не слышал. Когда я взялся за ручку двери, тревога усилилась. Ручка выскальзывала из моей вспотевшей ладони.

«Корина, Корина! Корина, Корина! Корина, Корина! Я так тебя люблю!»

Дверь открылась очень легко, и на меня хлынула не только оглушительная музыка, но и до боли знакомые запахи. Запахи, которые напоминали о посадочной платформе вертолета, забитой ранеными. Кровь и порох.

«Моя дорогая, где ты была так долго? С тех пор, как ты ушла, я никого не любил...»

Я вошел в комнату. Зря. Горела только одна лампа на столе, освещая комнату рассеянным, желтоватым светом. Я замер с раскрытым ртом и вытаращенными глазами. Дыхание застряло в горле. Я не мог поверить в происходящее. Брэдли Кроуфорд сидел за своим столом, уставившись в пространство невидящим взглядом и приоткрыв рот. Кровь стекала по его подбородку на униформу, оставляла на груди темное, блестящее пятно. Позади него по стене были разбрызганы мозги, словно какая-то импрессионистская картина. Кровь была повсюду. На стене, на полу.

«Корина, Корина! Корина, Корина! Корина, Корина! Я так тебя люблю!»

Все еще не веря своим глаза, совершенно растерявшись, я пошел вперед. Дышать удавалось с трудом, короткими шумными глотками. Слабо соображая, что делаю, я подошел к столу и остановился рядом с телом. Пистолет, из которого застрелился капитан, лежал рядом со стулом в луже крови. Я посмотрел вниз и подумал, что крови слишком много для одной раны. И только потом обратил внимание на свесившуюся руку капитана. Запястья были перерезаны, и кровь тонкими струйками вытекала из вен. Кроуфорд всегда все делал наверняка.

«Я оставил Корину на другом берегу океана. Я оставил Корину на другом берегу океана. Если вы ее встретите, попросите, чтобы она приехала ко мне...»

Я вдруг понял, что Кроуфорд застрелился буквально пару минут назад. И заметил на бумагах, разбросанных по столу, сделанную кровью надпись: «Земля свободных»(2). Тут я словно очнулся. У меня волосы встали дыбом от ужаса, когда я осознал, что произошло. Судорожно вдохнув, я начал пятиться, чтобы отойти как можно дальше.

«Корина, Корина! Корина, Корина! Корина, Корина! Я так тебя люблю!»

Всё. Можно было сходить с ума. В мире ничего не осталось кроме смерти и безумия. Вот он, настоящий ад. Я уперся спиной в стену и медленно сполз на пол. И начал кричать. Я не мог остановиться. Кричал, кричал и кричал. Но меня никто не слышал. Слишком громко играла музыка.

Пройдет и это

Такси останавливается на светофоре. Плавное торможение возвращает меня к реальности. Банзай фыркает и встревожено поводит бровями, не поднимая морды с моих колен. Я едва заметно улыбаюсь и продолжаю разглядывать унылый мир за окном. Оказвается, мы остановились рядом с парком. За деревьями виднеется большой пруд, дети радостно носятся туда-сюда, как будто им не мешает дождь.

Тут я замечаю, что дождь уже кончился. Золотые лучи пробиваются сквозь прорехи в облаках, озаряют светом промокшую землю. Я вспоминаю о днях, когда наступал перерыв в затяжных дождях и небо расчищалось настолько, что возвращалось желание жить дальше, дотянуть до того момента, когда снова выглянет солнце. Прекрасные короткие мгновения.

- Я выйду здесь, - неожиданно для самого себя заявляю я, трогая шофера за плечо.

Берусь за ручку двери. Шофер оглядывается и пристально на меня смотрит:

- Постой-ка, приятель! Дамочка из магазина велела отвезти тебя домой.

Всем весом налегаю на дверь, и она открывается. Выхожу на мокрую дорогу, достаю бумажник и бросаю на переднее сидение десять долларов.

- Спасибо, - пресекаю я дальнейшие возражения и свищу Банзаю, чтобы он шел за мной. Пробираюсь между стоящими на светофоре машинами и решительно шагаю навстречу солнечным лучам.

Я ни о чем не думаю. Во всяком случае, стараюсь. Подбираю палки и бросаю их Банзаю. Палки летят по дуге и исчезают в прибитой дождем траве, а пес радостно скачет за ними, думая только о том, чтобы побыстрее найти, принести обратно и попросить бросить еще раз. Еще... Еще!.. Пожалуйста!

Я замираю на месте, задержав дыхание, потому что вспоминаю, как эти слова звучали с совсем другим смыслом. Шепот, настойчивые просьбы, стоны. Горячее дыхание у меня над ухом, окутывающее меня тепло... Но я опять забегаю вперед. Ох уж эти воспоминания, горькие и сладкие одновременно. От них мне больнее всего. Хочется отдаться этой боли, вернуться в прошлое и остаться в нем навсегда. Навсегда, как в тех, данных шепотом обещаниях. Навсегда вместе, не разжимая рук.

Я бы все за это отдал. Но нельзя вернуться в никуда. Когда протягиваешь руки в темноте и никого не находишь, долго одному не продержаться. Хотя я пытался. Господи, как только я ни пытался.

- Эй, мистер! Обалденная у вас собака!

Детский голос резко выводит меня из задумчивости. Вздрогнув от неожиданности, я оборачиваюсь и вижу трех разглядывающих меня ребятишек. Забавно. Я пытаюсь улыбнуться:

- Спасибо!

- А какой он породы? – спрашивает один из детей.

- Грег, с чего ты взял, что это мальчик? – одергивает его девочка, единственная в компании. – Он ведь не может знать, правда, мистер?

Я улыбаюсь и сажусь на корточки, чтобы быть на одном уровне с детьми.

- Не может. Но Банзай действительно мальчик. Он дворняга, помесь разных пород. Дворняги - самые лучшие собаки, потому что они очень умные.

Девочка, похоже, немного расстраивается, что предположение Грега оказалось справедливым. Но не надолго. Снова встревает первый мальчишка.

- Клёво! Я тоже хочу собаку, но мама говорит, что они грязные. Ваша собака грязная?

Я качаю головой:

- Вовсе нет. Иногда мне кажется, что он чище меня, - усмехаюсь я. Детям нравится шутка, и они смеются вместе со мной. - Если хотите, можете с ним поиграть.

- Правда? Класс! – радостно кричит самый младший мальчик. Старший смотрит на меня с подозрением. Я смеюсь и киваю.

- Послушайте, мистер, а вы не из косоглазых? – решает уточнить старший, нахмурив брови. – Папа говорит, что косоглазым нельзя доверять, они очень хитрые. Он воевал с косоглазыми. А вы похожи на косоглазого.

Я почему-то вспоминаю Свонни и Наги, и грустно улыбаюсь. Ну и дети нынче пошли! Качаю головой и протягиваю руку, чтобы взъерошить пацану волосы. Он чуть отодвигается, но не возражает.

- Нет, я не косоглазый. На самом деле, я был на той же войне, что и твой папа. Видишь? - я показываю планку со своей фамилией и значок американской вертолетной роты на лацкане куртки. — Так что все в порядке, мне можно доверять.

Малыш, похоже, еще сомневается, так что я оглядываюсь в поисках Банзая. Тот лежит в траве и грызет палку. Свищу ему:

- Банзай, ко мне!

Он вскакивает, навострив уши и смешно свесив язык на бок.

- Рассел! Грег! Куда вы убежали? Сколько раз я говорила, что нельзя разговаривать с незнакомыми! – Высокий встревоженный голос прерывает веселье. Я поворачиваюсь и вижу, как к нам бежит женщина, явно мать ребятишек.

Грег, самый младший, отвечает:

- Мам, не волнуйся! Он не косоглазый, мы спросили.

Мне становится смешно, но женщина выглядит такой испуганной и с таким лицом бросается к своим детям, что я сдерживаюсь.

- Джиллиан, твоя мама будет волноваться. Беги скорее обратно к качелям. – Она хватает сыновей за руки и с подозрением оглядывает меня: – Извините за беспокойство.

- Ничего страшного. Они просто...

- Ну, ма-а-ам! Мы просто хотели поиграть с собакой, - хнычет младший и тянет маму за руку.

- Собаки грязные, - отрезает мама. – Извините, что они вас побеспокоили, - повторяет она, бросив на меня еще один недоверчивый взгляд, и уводит детей. Ребята оглядываются, и я машу им рукой.

М-да... Такова жизнь.

Когда Банзай с истрепанной палкой в зубах подбегает ко мне, детей уже и след простыл. Я глажу пса по голове и пожимаю плечами:

- Прости, малыш. Я думал, что нашел тебе приятелей. Может, просто прогуляемся?

Вокруг пруда ведет засыпанная гравием дорожка. Я засовываю руки в карманы, киваю Банзаю и двигаюсь в путь. Дорожка не такая уж длинная, но я почему-то быстро устаю. Чуть выше по склону я замечаю качели. Пожалуй, приятно будет посидеть. Я сворачиваю с дорожки и говорю собаке:

- Пойди, поищи палку.

Банзай тут же срывается с места.

Сажусь на качели. Почему-то ноет спина и ноги. Вздыхаю, сжимаю руки на мокрых цепях. Надеюсь, Мери не попытается позвонить мне домой, чтобы проверить, как я добрался. Узнает, что я где-то шляюсь, устроит мне головомойку. Вот ведь упрямая... Хотя, пожалуй, приятно, когда о тебе кто-то беспокоится. Я улыбаюсь этой мысли и вспоминаю мать. И Юрико. И Касе.

Касе... Я больше не общался с ним, даже после войны. Он, наверное, считает, что я погиб. Почему-то мне так даже легче. Несмотря на все мои беды, я рад, что он так легко отделался. Думаю, он обо мне даже не вспоминает. Ему просто наплевать. Вот бы и мне научиться так легко забывать. Не Касе, конечно. К черту Касе. Все мысли о нем вылетили у меня из головы с первым поцелуем Рана. Только тогда я понял, что такое любовь.

Что Касе? Так, первый неуклюжий опыт. Посмеяться и забыть.

Я прижимаюсь лбом к толстой цепи и закрываю глаза. Проще поддаться искушению и вспомнить все до конца. Я снова чувствую теплое дыхание у самого уха, слышу шепот. Господи, чего бы только я ни отдал...

* * * * * *

В конце концов меня нашли Ран и Кудо. Что было до этого, я не помню. Потом Ран рассказал, как они увидели меня. Нас: меня и Кроуфорда. Я сидел у стены и смотрел на капитана. Я уже не кричал, больше не мог, только бормотал что-то невнятное. Теперь я понимаю, что, скорее всего, говорил по-японски. Со мной это и раньше случалось: когда я нервничал или волновался, начинал что-то шептать, сам того не замечая. Меня и так в школе дразнили из-за внешности, а уж когда заметили эту привычку бормотать на непонятном языке, так и вовсе житья не стало.

Ран рассказал, что Кудо стошнило, едва он выключил проигрыватель. Еле успел дрожащей рукой повернуть ручку, и тут же, согнувшись пополам, оставил свой ужин у стола капитана. Кудо с Кроуфордом дружили, были товарищами по оружию, сослуживцами. Я знал, что Ёдзи сделал все возможное, чтобы помочь капитану. Но, как оказалось, напрасно.

Первое, что я помню, - как Ран тряс меня за плечи. От того, что голова моталась взад-вперед, меня начало мутить. И так сегодня весь день трясли и били. Я закричал и попытался высвободиться. Не хотел, чтобы меня трогали. Казалось, что комната сжимается, а перед глазами все скакало. От запаха крови, пороха и блевотины было нечем дышать.

- Yamero!(1) – закричал я. Голос не слушался и срывался.

Я отбивался от Рана. Почему-то мне обязательно надо было видеть Кроуфорда, убедиться, что этот кошмар присходит на самом деле. Слишком нереальным всё казалось. Я не знал, во что верить, и сходил с ума. Весь мир сходил с ума. Но Ран держал крепко и не отпускал. Я зажмурился и стал отбиваться еще яростнее.

- Yamero, bakayaro! Iya! Hitori ni sasete!(2) – орал я, не сознавая, что он меня не понимает.

- Кен! – звал он. – Кен, прекрати! Ты меня пугаешь. Посмотри на меня!

В его голосе было столько страха и отчаянья, что я растерялся. У меня не было больше сил сопротивляться, я съежился и закрыл голову руками.

- Ie... onegai... onegai... yamero onegai(3) - умоляюще шептал я. Я хотел, чтобы все кончилось. Чтобы исчез запах, чтобы ушла головная боль, чтобы перестали преследовать жуткие видения. Я с трудом дышал, шумно хватая ртом воздух и всхлипывая. Меня снова пробил озноб, и слезы потекли по щекам обжигающим соленым потоком.

- Хидака... – беспомощно шептал Ран. – Кен, ради Бога... Что ты говоришь? Пожалуйста, посмотри на меня. Ответь мне.

- Фудзимия! – Резкий окрик Ёдзи пробился сквозь окутавший нас кокон безумия. – Уведи его отсюда.

Ран оглянулся, не отпуская меня.

- Не могу! – огрызнулся он. – Я не понимаю, что с ним. Он отказывается идти.

- Так унеси его, черт подери! Мне плевать, только убери его, пока я со всем не разберусь. Хоть в мою комнату.

- Ёдзи... – что-то непривычное прозвучало в голосе Рана, и я понял, что впервые слышу, как он называет Кудо по имени.

- Быстрее! – рявкнул лейтенант. – Черт, Брэдли... Брэдли, ну зачем?!

Фудзимия снова повернулся ко мне и попытался оторвать мои руки от головы.

- Хидака, послушай меня. Давай уйдем отсюда, хорошо? Ну, давай же, Кен, не сходи с ума прямо здесь!

Разве я мог ему в чем-то отказать? Все еще дрожа, я поднял голову. Какие красивые у него глаза. Темные, как будто отражают мрак в моей душе, и такие яркие на бледном лице. Сколько в нем красоты и изящества, сколько бесконечного желания. Волнение и отчаянье сделали его черты еще прекрасние, а в глазах затаилась боль, как у обиженного ребенка. Я не хотел его огорчать. Не хотел видеть его страх и мучения. Но что поделать? Я скатывался в пропасть безумия, прямо в адское пламя, и ничего нельзя было исправить.

- Ran-kun... koibito... ai... ai shiteru, itsumo(4), - слова срывались с языка сами собой. Я знал, что он меня не понимает. Да и сам не понимал, почему говорю это именно сейчас, но чувствовал, что это очень, очень нужно сказать. Пока не поздно.

- Пойдем-ка отсюда, - хрипло скомандовал он и, подхватив меня под руку, заставил подняться. Но у меня не было сил идти. А когда я снова увидел окровавленный стол капитана, ноги подкосились, и я с отчаянным стоном повис на Фудзимии.

- Черт, - выругался он сквозь зубы, подхватил меня на руки и вынес из этого кошмара в ярко освещенный коридор. На руках меня еще никогда не носили, и я окончательно запутался.

От шагов Рана меня укачало. Я хотел, чтобы меня оставили в покое. Чтобы он положил меня где-нибудь и не трогал. Но попросить не получалось. Я открывал рот, а слова не шли: ни японские, ни английские, никакие. Так что Ран беспрепятственно нес меня по коридору, а над нами пропылавили одна за другой флуоресцентные лампы. Наконец мы добрались до офицерских квартир. До двери, за которой совсем недавно я беззаботно провел весь вечер за выпивкой. А еще в тот день я разговаривал на плацу с Кроуфордом. Это был наш с ним последний разговор. Я вспомнил слова капитана, звучавшие в его голосе горечь и презрение.

Он всего лишь выполнял свою работу. Делал все, от него зависящее, чтобы закончить эту проклятую войну. Еще один хороший человек, доведенный до отчаянья: его предала страна, ради которой он был готов на все.

Дверь была не заперта. Ран некоторое время возился с ручкой, наконец, вошел в комнату и уложил меня на кровать Кудо. Те несколько секунд, пока Ран закрывал дверь и пытался прийти в себя, я просто лежал, уткнувшись носом в одеяло и вдыхая запах лейтенанта. Запах был приятный, терпкий и умиротворяющий. Потом я сел, прижался спиной к стене и подтянул колени к груди.

Ран подошел и сел рядом, внимательно меня разглядывая. Но я уставился в пространство перед собой и не реагировал.

- Хидака, скажи что-ибудь, - хрипло попросил он.

Я открыл рот, подумал над теми словами, что пришли в голову, отбросил их и снова закрыл рот.

Кровать просела и заскрипела, когда Ран придвинулся ко мне вплотную. Провел холодными пальцами по щеке. Я вздохнул и закрыл глаза. Он взял мое лицо в ладони, повернул к себе. Его руки успокаивали, отгоняли жар.

- Поговори со мной, - прошептал он.

Я снова открыл рот, но только отчаянно икнул. Всхлипнул и снова заплакал. Плакал, и плакал, и плакал. Как же мне надоело без конца реветь, надоело быть слабаком. Но что я мог сделать?

- Он застрелился, - еле слышно прошептал я.

Ран облегченно вздохнул. Ему, похоже, было все равно, что я говорю, главное, что он снова меня понимал. Он обнял меня и крепко прижал к себе. Я вцепился в его рубашку и спрятал лицо у него на груди. Он прислонился к стене и стал гладить меня по голове.

- Я уже думал, что потерял тебя, - бормотал он мне в волосы. – Думал, что ты сошел с ума... как Свонни.

Вспомнив Свонни, я заплакал еще горше. Несчастный мой приятель, человек, которого я уже начал считать другом. Как это все несправедливо. Может, Свонни прав? Почему мне все сходит с рук? Разве я не любил Оми? Ран стал моим спасением, единственным, что удерживало меня от безумия. Но разве это справедливо? Какое у меня право любить и быть любимым? Втихаря, тайком от всех? Какое у меня право на утешение, которого нет у других? Я почувствовал себя виноватым за то, что полюбил Рана. Виноватым и одиноким.

Я шумно вдохнул и попытался выпрямиться. Заглянул ему в глаза, и на несколько секунд все замерло, только мы, не отрываясь, смотрели друг другу в душу. Так глубоко, что голова кружилась.

- Прости меня, Кен, - прошептал он и провел большим пальцем по моей щеке в напрасной попытке вытереть слезы. – Я хочу уберечь тебя, но меня никогда нет рядом в нужный момент. От меня никакой пользы. Сначала Цукиёно, теперь это...

- Ты ни в чем не виноват, - отозвался я. - Если бы не ты... Если бы тебя не было рядом, если бы ты не заботился обо мне, меня бы тоже уже не было. Я бы сошел с ума в день смерти Оми.

Он на секунду закрыл глаза, сдерживая всхлип, взял мое лицо в ладони и внезапно поцеловал. Поцеловал с жадностью и страстью, с рвущимся стоном, со слезами, как будто у него не было сил сдержаться. Поцелуй получился неожиданным и неуклюжим. Далеко не самым нежным, скорее отчаянным. Ран снова и снова целовал мои дрожащие, распухшие губы, потом оставил дорожку поцелуев по щеке, и крепко обнял, с трудом переводя дыхание.

- Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Не хочу тебя терять. Только не тебя. Ни за что! Ни за что! – заявил он, до боли сжимая меня в объятиях. Ох, как же хорошо было чувствовать его рядом, как спокойно становилось от этой близости. Я прижался к нему, вдыхая уже ставший родным запах, и затих. Но чувство вины не проходило.

- Я этого не заслуживаю, – пробормотал я. – Это же я во всем виноват. Из-за меня погиб Оми, из-за меня обвинили Кроуфорда. И все потому, что я не бросил косоглазого не дороге. Не смог оставить его умирать.

- Если бы ты смог, меня бы сейчас с тобой не было, - мягко ответил Ран.

- Мне бы тогда это и не понадобилось, - грустно отозвался я.

Он напрягся, и я понял, как жестоко это прозвучало. Но это была правда. Если бы ничего не случилось, мне не нужна была бы сейчас помощь Рана, его защита и поддержка. Я бы поглядывал на него издали, восхищался, но довольствовался малым. И не было бы так больно. И я не чувствовал бы себя таким слабым.

Я еще крече вцепился в него:

- Прости, Ран. Я не хотел тебя обидеть. Не бросай меня, пожалуйста. Не оставляй одного. Ты очень мне нужен. Останься со мной... навсегда.

Он расслабился, прислонился к стене и практически усадил меня к себе на колени. Я обнял его, прижался к груди и постарался дышать с ним в одно дыхание. Хорошо...

- Я останусь... столько, сколько смогу, - ответил он, целуя меня в макушку.

Не скажу, что такой ответ меня устроил, но я знал, как важно не давать пустых обещаний. Я зажмурился, пригрелся и стал ждать. Не важно, чего, главное, что я оказался в самом лучшем месте на свете.

Наверное, я задремал. И пришел в себя от звука открывающейся двери. Я попытался оттолкнуть Рана, но он не отпускал.

- Кудо, - яростно прошептал я.

Ран взглянул на меня и слабо улыбнулся.

- Все нормально, не волнуйся.

И я успокоился. Только следил, как открылась дверь, как вошел лейтенант и повернулся к нам. У него было очень усталое лицо, под глазами залегли тени, а одежда была заляпана кровью. Наверное, они переносили тело. Я не знал, кто эти "они", и не хотел об этом думать.

Ёдзи даже бровью не повел, увидев нас. Только осмотрел с ног до головы и хмыкнул. Закрыл глаза и покачал головой.

- Я так и думал, - пробурчал он, отворачиваясь. - Ран, когда же ты перестанешь наступать на те же грабли?

Ран ничего не ответил, прижался затылком к стене и крепче меня обнял. Я не поднял глаз на лейтенанта. И не стал вникать, что могли значить его слова.

Когда первая неловкость прошла, Кудо буквально рухнул на стул.

- Твою мать... - пробормотал он. – Я позвонил штабным, доложил. Они даже не попытались изобразить сочувствие. Подумаешь, еще один офицер пошел в расход. Черт... Просто в голове не укладывается. Вроде, он только что был здесь, мы разговаривали, и вдруг – раз... и всё. Брэд, ну зачем? Не так все было и плохо. Всегда есть выход.

Он взглянул на меня, и я чуть отодвинулся от Рана. Не хотелось выставлять напоказ наши отношения. Неудобно.

- Ты в норме, рядовой?

- Э... Наверное. То есть, да, сэр. Я в порядке. Простите, сэр.

- К черту извинения. Я бы и сам обделался, если бы первым его нашел. Да еще эта музыка... И никого. Господи... Ладно, теперь уже ничего не поделаешь. Прими таблетку и иди спать. Завтра я сделаю официальное объявление на общем сборе. А сейчас проваливайте оба. И без глупостей, - с нажимом добавил он.

Мы поняли, что он имел в виду. Отвечать было не обязательно. Мы оторвались друг от друга, немного неуклюже поднялись и молча вышли из комнаты. Лейтенант не возражал.

Пожалуй, этот путь к баракам был самым длинным в моей жизни.

После утреннего объявления над базой словно нависло темное облако. Слухи поползли еще с вечера: какие-то нелепые предположения и обвинения. И все равно официальное заявление прозвучало, как гром среди ясного неба. Когда выяснились подбробности, оказалось, что Кроуфорда действительно отстранили от должности и собирались еще проводить расследование по поводу взрыва. Капитана уже сочли виновным в халатности, без суда и следствия, и теперь ему грозил трибунал и позорная демобилизация. Он не смог с этим смириться, не пережил удара в спину - обвинений от страны, которую любил и которой служил верой и правдой. Его намерения всегда были самыми благородными, и смерть стала его последним заявлением, окончательным доказательством его невиновности. Он предпочел умереть офицером, а не жить с ложными обвинениями. Решил умереть с честью.

Разумеется, штабных такой расклад не устраивал. Они сочли самоубийство Брэдли Кроуфорда подтверждением его вины: он признавал справедливость обвинения, но побоялся суда и публичного позора.

Какого позора? Он не сделал ничего постыдного. Просто оказал помощь раненому. Связь между этим событием и взрывом так и не была доказана.

Снова потянулись дни рутинных тренировок. Все как-то притихли. Время от времени приезжали чиновники, задавали одни и те же вопросы и уезжали. Кудо временно назначили командующим базой. Он принял это без особого энтузиазма. Мы с Раном трижды в неделю ездили в Санг Чо-на давать уроки, но разнообразия это не добавляло. Мои чувства притупились, словно все эмоции выплеснулись в тот вечер, и теперь я просто плыл по течению.

Кошмары стали еще хуже. Я вновь и вновь просыпался, пытаясь спастись от окружающих меня мертвецов. Мне снился малыш, снился Кроуфорд, снился человек, которого выкинули из вертолета в мой первый вылет. И повсюду было полно крови, я чувствовал ее запах даже во сне. Я барахтался и сражался с душами умерших и с собственной совестью. Не могу передать, как это было жутко. А вынырнув из кошмара, я снова говорил по-японски.

Фудзимия пытался помочь мне, но в темноте спящего барака я отталкивал его. Не хотелось ни до чего дотрагиваться, когда я просыпался. Иногда я был даже не в состоянии думать, и только бормотал что-то бессвязное. Наверное, это больше всего пугало Рана. Он начинал трясти меня и требовать, чтобы я говорил по-английски. Но мне было все равно. Когда он прикасался ко мне, я только громче кричал на японском, и, в конце концов, он от меня отстал.

Думаю, остальным обитателям барака я тоже доставил немало хлопот: сколько раз я будил их своими криками. Но никто ничего не говорил. Наверное, все надеялись, что я вот-вот окончательно свихнусь, и меня увезут с базы.

Когда же Свонни попытался покончить с собой и был отправлен в госпиталь на севере, я понял, что больше так нельзя. Я не хотел сойти с ума, как он, и не мог больше мучить Рана. Я видел, с каким отчаяньем он на меня смотрит, не в силах помочь, как волнуется и почти ничего не ест. Как он переживает за меня. Даже если у меня не было сил взять себя в руки, надо было постараться ради него.

Я начал принимать таблетки.

И они подействовали. Я снова смог спать, перестал задыхаться, снова наслаждался прикосновениями Рана. Дела пошли на лад. На базе все успокоились. Нам прислали нового командира. Не могу сказать, что мы с ним были на короткой ноге, после смерти Кроуфорда я предпочитал ни с кем близко не сходиться. Я даже не запомнил его имени, только фамилию, да и то не уверен, действительно ли это его настоящая фамилия. Во всяком случае, мы называли его капитан Ботан.

И он был полной противоположностью Кроуфорду. Он был жизнерадостным и разговорчивым. Часто заходил в бараки, чтобы поболтать с солдатами о жизни и прочей ерунде. Он даже внешне сильно отличался. Кроуфорд был высоким и худым, а Ботан – крепким и приземистым, атлетического сложения. У него было квадратное лицо и густые брови. Трудно было найти человека, менее похожего на предыдущего капитана, но, наверное, этого командование и добивалось.

Через пару недель после смерти Кроуфорда нас с Раном вызвали в кабинет Кудо. Никто не вспоминал о той ночи, даже словом не обмолвился. А теперь я занервничал. К счастью, в кабинете уже ждали Макс и Джей, и я вздохнул с облегчением: вряд ли речь пойдет о наших с Раном отношениях.

- Вольно, - отмахнулся Кудо, когда мы выстроились перед его столом. – Кажется, последний раз вы здесь собирались, когда началась вся эта катавасия, - добавил он задумчиво.

Мы переглянулись, и Шульдих смущенно передернул плечами.

Кудо достал папку с бумагами, небрежно их перелистал, вздохнул и подался вперед, сложив руки на столе.

- Ладно, дело в следующем. Есть новое задание. Но прежде, чем я сообщу подробности, я хочу знать, согласны ли вы участвовать. – Он внимательно осмотрел нас и остановился на мне. – Хидака, ты готов к полетам?

Вопрос поставил меня в тупик. Я закрыл глаза и задумался. Господи, как же мне хотелось летать. Что угодно, лишь бы выбраться с этой проклятой базы на волю. Руки тянулись к штурвалу. Кажется, я соскучился даже по пулеметным очередям.

- Да, сэр. Я готов.

Кудо по-прежнему смотрел на меня:

- Это ты сейчас так говоришь... А там, в небе, все может сложиться по-другому. Я не хочу, чтобы ты съехал с катушек во время задания. Бывало и такое. Сейчас с тобой все в порядке, но когда возвращаешься к службе, многое меняется. Я должен быть уверен, что ты действительно готов к полетам.

Я подумал еще секунду:

- Я готов, сэр. Я пилот и буду летать.

- Все равно пройди медосмотр перед вылетом, а пока поверю тебе на слово. Значит, с этим разобрались. Как я понимаю, остальные тоже не имеют возражений. Тогда к делу. Примерно три месяца назад несколько наших подразделений смогли прорваться через линию фронта и оттяпали довольно приличный кусок вражеской земли. С тех пор они вели партизанскую войну против Вьетконга, удерживали позиции и старались зачистить территорию. К сожалению, предприятие оказалось безнадежным. Примерно месяц назад мы "официально" согласились вывести войска из этой зоны, если северовьетнамское руководство предоставит нам коридор для вывода наших людей. И получили согласие. Но это теория, а на практике все сложилось по-другому. Отряд Зеленых беретов тайно остался в тылу врага, чтобы уничтожать базы ветконговцев. Армия не признает существование отряда, потому что это может плохо отразиться на мирных переговорах. Но мы продолжаем поддерживать этих ребят. Поскольку баз в этом районе у нас нет, нет и линий снабжения. Парни мокнут и голодают, и с каждым днем становятся все мокрее и злее.

- Мы должны вывезти их оттуда, сэр? – с любопытством встрял Шульдих.

Кудо покачал головой:

- Нет. Наоборот – доставить им продовольствие и боеприпасы. Кто-то же должен их снабжать. Это задание по официальным каналам не проходит, - сказал он жестко, не отводя взгляда. – О нём нельзя рассказывать, его просто нет. Вылет будет ночной. Отправитесь с наступлением сумерек и вернетесь к полудню. Доставить припасы гораздо важнее, чем вернуться живыми. Неприятно об этом говорить, но что правда, то правда. Риск очень велик. Полетите без поддержки, только два вертолета. Над вьетконговской территорией. Садиться будете вслепую. Скажу откровенно, вряд ли вам четверым доведется еще когда-нибудь оказаться всем вместе в моем кабинете. Но отменить задание нельзя. У этих ребят на вас вся надежда.

Нам дали прочитать распечатки с заданием. Их нельзя было забирать с собой. На следующий день нам обещали назначить вторых пилотов и еще раз проинструктировать вместе с ними. Нас отпустили, и мы вышли из кабинета, взволнованно переглядываясь. С каждой минутой задание нравилось мне все меньше и меньше.

По пути в барак никто так ничего и не сказал. Да и нельзя было.

На другой день мы с Раном проводили в Санг Чо-на очередное занятие. Надо было объявить ученикам, что до следующей недели уроков не будет. Оставалось надеяться, что они поймут наши объяснения.

По дороге в деревню водитель оглянулся и подмигнул нам:

- Знаете, что заведение Вилли Нг починили? Я слышал, он открылся в прошлую пятницу. На вашем месте я бы зашел пропустить стаканчик, раньше девяти вас не заберут, так что есть удачная возможность... оттянуться. Ну, вы понимаете, о чем я, - захихикал он.

Я кисло улыбнулся и успел заметить, как Ран посмотрел на меня, прежде чем снова уставиться на дорогу. Интересно, что это значило.

Урок выдался невероятно длинным и скучным. Некоторое разнообразие внесли проститутки, которые подтвердили, что Вилли открылся, и пригласили зайти и проверить лично... "Моя любить тебя долго". Всю жизнь мечтал.

После урока Ран связался с базой, чтобы уточнить, действительно ли нас заберут так поздно. Действительно. Мы застряли в Санг Чо-на часов на семь.

- Черт подери! – возмутился я. – А как же наш инструктаж?

- Как получится, так и получится, - тихо отозвался Ран. Он сидел у радио, опустив голову, как будто смертельно устал. Руки сложены на коленях, волосы закрывают глаза.

Я подошел, шаркая ногами по цементному полу, и положи руку ему на спину у самой шеи. Он вздохнул и промычал что-то утвердительное. Я пробежал пальцами по шее, пытаясь снять его напряжение.

- Тебя что-то тревожит?

- А тебя? - спросил он. – Как ты? Я уже ничего не понимаю.

Я не ожидал такого заявления и отступил назад.

- Ты о чем?

Он покачал головой и повернулся ко мне.

- Я и сам не знаю. Не могу определить, ты здесь, или уже за гранью, или... Бог знает что. Тебе было так плохо, и я ничем не мог помочь. А теперь... Не понимаю, лучше тебе или хуже. Чувствую себя таким бесполезным.

Я растерянно посмотрел на него и опустил глаза.

- Со мной все в порядке.

Не хотелось, чтобы он узнал об успокоительном. Мне казалось, что, принимая лекарства, я предаю Рана. Но... иногда одной любви недостаточно.

- А задание? Ты готов к нему? - он взял меня за руку и переплел наши пальцы.

- Конечно, - усмехнулся я. – Я же пилот, полеты – моя работа.

Он покачал головой и, кажется, начал злиться:

- Ты что, не слушал, что говорил Кудо? Есть все шансы, что нас подстрелят. Мы можем погибнуть или попасть в плен. Ты можешь умереть, я могу умереть, Фарфарелло и Шульдих могут умереть. Скажу тебе правду, Хидака: мне ужасно страшно. Страшно, что на этом все и закончится. Страшно, что я потеряю тебя, так и не узнав. Даже не успев обнять тебя так, как хочется.

У меня несколько секунд ушло на то, чтобы понять, что говорит Ран, что именно пытается до меня донести. А когда понял, у меня подвело живот, и я снова уставился на Фудзимию широко раскрытыми глазами. Он был прав. Кто-то из нас, или мы оба могли умереть. И я мог потерять Рана, так и занявшись с ним любовью.

- Ран... – я замолчал, не зная, что добавить.

Он встал и погладил меня по щеке. Его глаза казались просто бездонными, а взгляд был ласковым и немного грустным. Ран поцеловал меня.

- Ты пойдешь со мной? - неуверенно спросил он.

Не надо было уточнять, о чем он. Я и сам знал. Ни секунды не раздумывая, я кивнул.

- Куда угодно, - ответил я шепотом.

Мы заперли класс, поднялись по склону и пошли в деревню.

При виде заново отстроенного, начищенного и блестящего фасада "Американского бара" Вилли Нг у меня бешено забилось сердце. Сразу вспомнилось, как это заведение выглядело во время моего последнего посещения, а эти события я никак не хотел вспоминать.

Ран заметил мое волнение и истолковал его по-своему. Он остановился и поднял голову к небу.

- Если не хочешь... – он искоса посмотрел на меня, и я заметил затаившуюся в глазах обиду.

Я улыбнулся и покачал головой.

- Не в этом дело. Просто вспомнил, как я был здесь в последний раз. Пойдем внутрь, а то вот-вот дождь начнется.

Я вошел в бар вслед за Раном. Посетителей почти не было, только у барной стойки сидело несколько пожилых крестьян со стаканами. Вилли встретил нас с распростертыми объятьями.

- О! Солдаты, солдаты! Добро пожаловать к Вилли Нг! Садитесь, я наливать вам виски, да? Пейте и, может... А? - хихикнул он. Мне по-прежнему казалось, что усы у него накладные.

Ран мельком взглянул на него и достал из кармана бумажник.

- Одна комната, без шлюхи. Не беспокоить.

Вилли умолк на полуслове и часто заморгал.

- А... Так? Конечно. Так, так. Вы хотеть комната, значит, комната. Почему нет? А может, девушку? У меня новая девушка, молодая девушка. Очень хорошо сосать, - глупо хихикал Вилли, возвращаясь за барную стойку. Он наклонился под прилавок и снова выпрямился уже с ключом в руке. – Не надо девушку? Точно? Так, так, двадцать доллар. Последняя комната, конец коридора. Зачем вам комната? Не понимать. Может, девушку?

- Не надо, - мрачно отрезал Ран, передал Вилли купюру и забрал ключ. Даже не оглянувшись на меня, он начал подниматься по лестнице. Мне еще никогда в жизни не было так неловко. Я поспешил за Раном, стараясь не смотреть по сторонам, - это было выше моих сил.

Комнату я помню в мельчайших деталях. Она была буквально пропитана грязью и похотью. В таких местах стараешься ни до чего не дотрагиваться, а всё, к чему случайно прикасаешься, кажется неприятно липким, словно в комнате нет ничего чистого. Но выбирать не приходилось. Кровать была придвинута изголовьем к дальней стене, а сбоку от нее было прорублено единственное окно. Из него сочился бледный свет какого-то болезненного оттенка. Я сообразил, что в окне не стекло, а кусок пластика. Рядом с дверью стоял шаткий столик с кувшином воды. Кровать оказалась старой, железной, с одним матрасом. Матрас был покрыт простыней в пятнах, о происхождении которых я предпочитал не думать. Сверху была накинута еще одна простыня, немногим чище.

Но, как я уже говорил, все это было неважно.

За мной щелкнула, закрываясь, дверь, и я повернулся к Рану. Наши взгляды встретились, и произошло что-то странное: мы оба ужасно смутились, Ран даже слегка покраснел. Он подошел ко мне и протянул руку. Я взял ее, сокращая расстояние между нами, коснулся его лица, провел по щеке дрожащими пальцами.

- Ты как? – тихо спросил я.

Он улыбнулся, положил руку мне на бедро и потянул к себе

- А ты?

Мы некоторое время смотрели друг на друга, растерянно улыбаясь от неловкости.

- Ты уверен?

Я поднес его руку к губам, поцеловал пальцы, зажмурился и потерся о них щекой.

- Уверен.

Он сильнее прижал меня к себе, улыбнулся, глядя с нежностью.

- Господи, как же я тебя хочу, - прошептал он, когда я снова поцеловал его руку.

- Так возьми меня. Для этого я здесь, - ответил я, поднимая на него взгляд.

Он поцеловал меня. Осторожно, едва касаясь губами, ловя мое дыхание. Обнял мое лицо ладонями и поцеловал настойчивей, спрашивая согласия. И получил его. Когда я ответил на поцелуй, по всему телу прокатилась горячая волна, и сладко заныло в животе. Чем сильнее билось сердце, тем плотнее я прижимался к Рану, тем крепче обнимал, вцепившись в его куртку. Я разжал губы, впуская его язык, начиная знакомую игру, и почувствовал, как его руки скользнули по шее, потянули куртку с плеч. Я понял намек и отпустил Рана, сбрасывая ненужную одежду. И сам начал его раздевать.

Вскоре мы уже жадно целовались, забыв про смущение. Ран по-прежнему держал мое лицо в ладонях, а я запустил руки ему под футболку. Не мог удержаться. Очень нравилось чувствовать под пальцами его кожу, такую гладкую и нежную, теплую и прохладную одновременно. Ни на секунду не прекращая ласку, я рисовал круги по его спине и забирался все глубже под ткань.

Тяжело дыша, мы двигались в слышном лишь нам ритме.

- Боже мой... Кен... - прошептал Ран и наклонился к моей шее. Я застонал и впился ногтями в его спину, когда он прижался губами к чувствительному месту под ухом.

- М-м?.. – тихо отозвался я.

Он выпрямился, переводя дыхание, и заглянул мне в глаза.

- Я хочу прикасаться к тебе, хочу рассмотреть тебя. Давай не будем торопиться. Время есть, - предложил он.

Я кивнул и снова поцеловал его.

- И это хорошо.

Ран взял меня за руку и подвел к кровати. Мы некоторое время скептически ее разглядывали.

- Всё лучше, чем на полу, - подытожил я.

Ран покосился на меня и усмехнулся.

- Это точно. Мне бы хотелось, чтобы все было... более интимно. Как-то иначе. Прости, Кен, – вздохнул он.

Я покачал головой и дотронулся до его щеки.

- Самое главное, что я с тобой. Где – не важно. Здесь не так уж плохо.

В подтверждение своих слов я сел на край кровати, откинулся назад и призывно ему улыбнулся.

Ран секунду смотрел на меня со странным выражением, а потом сел рядом, провел рукой по моей груди, очерчивая контуры мышц. Чуть задел пальцами уже затвердевшие соски. Я шумно выдохнул и закрыл глаза. От одного его прикосновения я уже был на седьмом небе. Как в сказке.

Потом его руки скользнули под футболку, и я сел, чтобы помочь ее стащить. От его ласк по коже расходился жар, а сердце буквально танцевало от восторга. Он поцеловал меня в губы, глубже затягивая в водоворот ощущений, и я, не открывая глаз, на ощупь принялся искать край его футболки. Хотелось скорее почувствовать рядом его обнаженное тело. Все остальное было уже неважно.

Наконец я добился своего и открыл глаза, чтобы насладиться зрелищем. Ран сидел совсем близко и смотрел на меня с нескрываемой нежностью. Я ухватил его номерные жетоны и со смехом потянул. Медленно лег на спину, чуть поежившись от прикосновения холодной простыни, и увлек его за собой. Он наклонился, пристально глядя мне в глаза, и снова поцеловал. Провел языком по губам, встретился с моим языком. У меня не хватит слов, чтобы описать эту близость. Весь мир исчез, остались только он и я в этой крошечной комнате.

Руки искали, находили, дразнили и ласкали. Вздохи и стоны умоляли о пощаде или продолжении сладкой пытки. Мы с удовольствием изучали друг друга. Губы Рана скользили по моему телу от шеи вниз, по груди, медленно смыкались на соске. Я стонал и зарывался пальцами в его волосы. А он спускался все ниже, пока не добрался до пупка – похоже, это было одно из его любимых развлечений. Я захихикал: от его дыхания и прикосновений стало щекотно.

Он остановился, прижавшись щекой к моему животу, еще раз поцеловал и вздохнул.

- Вот бы так и остаться навсегда, - прошептал он.

Я не нашел, что ответить, только бережно перебирал шелковистые пряди его волос. Некоторое время мы лежали молча, довольные тем, что мы вместе.

Наконец он поднялся, потянул меня за руку, и мы оба встали. Взглянули друг на друга, понимая, что будет дальше. Я закрыл глаза, потянулся к нему за поцелуем, и тут же почувствовал на губах его губы. Я знал, чего ожидать, но все равно вздрогнул, когда он взялся за пояс моих брюк, принялся расстегивать пуговицу, а затем и молнию. Я застонал, почувствовав прикосновение к члену, и последовал примеру Рана – потянулся к его брюкам.

Мы раздевали друг друга медленно, словно знакомясь и ухаживая, готовые исполнить любую прихоть. А когда мы легли на кровать и крепко обнялись, не желая расстаться даже на секунду, мне показалось, что можно умереть от счастья. Я так давно мечтал о том внимании и заботе, которую дарил мне Ран. Так давно чувствовал себя одиноким и всеми забытым: семьей, другом, любовником. И вот, наконец, я оказался нужным и желанным. Даже любимым, хотя он и не мог сказать это вслух.

Как же он был мне дорог.

Я раздвинул ноги, чтобы ему было удобнее, и изогнулся, поднимая бедра. Он тихо застонал, когда наши члены соприкоснулись, и подхватил мое движение, плотнее прижимаясь животом к животу. У меня дыхание перехватило от этих ощущений, от того, как мы двигались навстречу друг другу, то быстрее, то медленнее. Все тело горело, на коже выступил пот, а мне хотелось большего, и я только шире разводил ноги. Мы оба задыхались и целовались, как сумасшедшие, ловя не успевшие сорваться с губ стоны.

- Ран... мм... еще! Господи... пожалуйста! – шептал я, обнимая еще крепче, прижимаясь еще теснее. Я хотел чувствовать его всем телом, каждой клеточкой.

Он ничего не ответил, поцеловал меня в шею у самой ключицы, поднялся и сел на пятки. Я отчаянно покраснел под его взлядом, представив, как выгляжу: выставляюсь напоказ самым бесстыдным образом.

Какие у него изящные пальцы... И как они умели доводить меня до исступления. Он начал ласкать мой член, гладил, дразнил, водил пальцами по головке, собирая начавшую выделяться жидкость. А я только дрожал и стонал в предвкушении оргазма. Но я понимал, что так просто все не кончится, и от этой мысли удовольствие становилось еще острее.

Когда его пальцы проникли между ягодиц, у меня мороз прошел вдоль позвоночника. На крик уже не было сил, я лишь извивался, комкая простыню. Как же давно... Как давно у меня ничего подобного не было. Да о чем я? Касе никогда не доставлял мне столько удовольствия. Никогда не был таким терпеливым и внимательным. Ран подготавливал меня необыкновенно нежно и тщательно. Когда его палец скользнул внутрь, у меня кровь зашумера в ушах, и я не мог больше сдерживаться. Господи, как это было хорошо! Прикосновения внутри были такими же бережными: ласкали, обещали, растягивали.

- А-а-а... мм... ох, Ран... - захлебывался я, ничего не соображая.

Когда добавился второй палец, я широко раскрыл глаза и с хрипом выдохнул. Теперь к удовольствию добавилась боль. Удивительная, чувственная, ни с чем не сравнимая. Я закусил губу, чтобы не кричать, и попытался унять дрожь. Чем глубже он проникал, тем сильнее у меня кружилась голова, в глазах темнело, я начал всхлипывать. И тут он нашел то, что искал.

- Ран! – вскрикнул я, запрокидывая голову. Мышцы непроизвольно сжались вокруг его пальцев.

Словно желая меня помучить, он тут же убрал пальцы, подразнил и оставил ни с чем. Я застонал от ощущения пустоты и с трудом приподнялся. Хотел увидеть его глаза, прижаться к нему. Он сидел у меня между ног, так что я просто придвинулся ближе и обнял его за шею, чтобы удобнее было целовать. Слабость, ощущавшаяся во всем теле, мешала, и поцелуй вышел неуклюжим. Но Ран, похоже, не возражал. Я наклонился ниже, стал целовать и облизывать его шею.

- Давай теперь я, - шепнул я и, не отрывая пальцев от его кожи, стал опускать руку все ниже и ниже. Он был не так возбужден, как я. Конечно, ведь я еще ничего для него не сделал. Это надо было исправить. Я взял его член в руку и начал осторожно ласкать.

Его прерывистый вздох придал мне смелости, и я продолжил ласку. Ран крепко обнял меня и уронил голову мне на плечо, так что я чувствовал его дыхание. Он чуть прикусывал мою кожу, царапал ногтями спину. Приятно было знать, что я могу довести его до такого состояния.

Внезапно он вздрогнул и замер.

- Нет... – прошептал он. – Подожди, еще не... мм... Кен, подожди, еще рано.

Я понял его и остановился. Разжал руку, погладил по животу. Он вздохнул, от неудовлетворенности и облегчения одновременно, и опрокинул меня на кровать.

- Эй! Толкаться невежливо, - засмеялся я.

- О вежливости-то я и не подумал, - ответил он, улыбаясь и целуя меня.

Мы немного повозились, целуясь, царапась и щекочась, а потом я обнял его ногами за талию и использовал весь свой вес, чтобы перевернуть нас и оказаться на Ране верхом.

- Я выиграл! – объявил я.

Он посмотрел на меня затуманенным взглядом и усмехнулся:

- Уверен?

Я кивнул и наклонился, чтобы поцеловать его. Он открыл рот, и я целовал его так долго и страстно, что до сих пор помню вкус его губ. Оторвавшись от Рана, я самодовольно улыбнулся:

- Абсолютно.

- А я – нет, - хрипло отозвался он и положил руки мне на бедра. – Ты оказался именно там, где мне и хотелось.

- Значит, мы оба выиграли, - согласился я и потерся о его живот.

Меня захлестнула очередная волна возбуждения. Я с радостью подчинился, когда его руки начали подталкивать меня, и подвинулся так, что почувствовал прикосновение его члена между ягодиц. Я поежился, зная, что будет дальше. Хотел этого и боялся. Больше всего на свете хотел заняться любовью с Раном, но боялся того, что... Я отбросил эту мысль и приподнялся, помогая ему, выполняя просьбу. Раздвинул ноги шире, чтобы открыть ему доступ, и замер.

Его руки сильнее сжались на моих бедрах, подсказывая, что время пришло. Ни он, ни я не могли больше ждать. Да и не хотели.

Я начал медленно опускаться, впервые отдаваясь ему. Почувствовав, как его член проникает внутрь, я застонал, зажмурился и облизал губы. Боль, жгучая, нарастающая, разливалась по всему телу, а он продолжал двигаться, проталкивась сквозь кольцо туго сжатых мышц. Я дрожал всем телом, всхлипывал и даже вскрикивал. Господи, как же давно... Медленно, осторожно я опускался ниже, а он все глубже и глубже проникал в меня, растягивал, казалось, даже раздвигал кости.

От боли слезы наворачивались на глаза. Но Ран держал крепко.

- Не торопись, Кен, - прошептал он, останавливая мое движение. Я взглянул на него и поразился, сколько нескрываемого наслаждения отражалось на эго лице. Брови сведены, с приоткрытых губ срываются стоны. Какой же он красивый! И это из-за меня. Мне захотелось доставить ему еще больше удовольствия, и я продвинулся еще немного, сильнее насаживаясь на его член. Понял, что больше не в состоянии терпеть, стиснул зубы и одним движением опустился вниз до упора.

Мы вскрикнули одновременно. Я – резко и хрипло, он – протяжно и с придыханием, на мгновение замерев от обилия ощущений.

Через секунду ко мне вернулась способность дышать, и я жадно глотнул воздуха. Глубоко... Как же глубоко он в меня проник. И остановился, касаясь простаты, заставляя забыть обо всем от удовольствия.

Дрожащие руки потянулись ко мне, обнимая, лаская. Ран приподнялся и сел, а я скрестил ноги у него за спиной и устроился у него не коленях. Пальцы перебирали пряди волос, губы тянулись за поцелуями, тела пульсировали в унисон, переполненные ощущениями.

Некоторое время мы просто сидели, слившись воедино, чувствуя друг друга, наслаждаясь прикосновением. Всё замерло, мы стали единым целым. Слезы текли по щекам. И не только у меня. Мы пытались губами ловить соленые капли. Это не помогало, но нам было все равно. Ведь это были слезы не боли или сожаления, а слезы счастья, любви и радости.

Потом он начал двигаться медленными, осторожными толчками. Я охнул, сжимаясь в комок, и снова застонал. Мы начали выстаивать новый ритм. Сперва неуклюже, потому что мне не сразу удалось под него подстроиться. Но вскоре мы уже плавно покачивались вместе, как на качелях, и при каждом движении он касался самого чувствительного места, а у меня голова шла кругом, все прыгало и плясало перед глазами. До чего же это было хорошо. Удивительно, невероятно хорошо. Никогда в жизни я не испытывал такого блаженства.

У меня это был не первый раз. Разумеется, нет. Мы с Касе были любовниками во всех смыслах слова. Но с Касе... Близость с ним никогда не была особенно приятной. Иногда все происходило настолько быстро и стремительно, что было по-настоящему больно. Конечно, Касе делал это не специально, он вовсе не хотел причинять мне боль. Он просто не задумывался об этом. Да я и не жаловался. Я понимал, что ему это приятно, и готов был потерпеть ради него. Я не знал, что может быть иначе.

Но то, что я испытал в объятиях Рана, было ни с чем не сравнимо: чистое наслаждение. Его прикосновения, движения внутри меня, хоть и бывали порой болезненными, сливались в один непрекращающийся поток удовольствия. Ран был терпеливым и заботливым, нежным и чутким.

Когда мы занимались с ним любовью, мне казалось, что я очутился в каком-то другом мире. Кольцо его рук защищало меня, отгораживало от реальности. Все отступило на задний план, исчезло, остались только мы и то, что он со мной делал. Стоны и всхлипы, крики и шепот. Нет, никогда до этого я по-настоящему не занимался любовью.

Мы оба уже были на грани, и нам вдруг захотелось большего. Я умолял взять меня глубже, сильнее, еще, еще, еще! Вдруг оказалось, что я уже лежу на спине, а он стоит на коленях между моих ног и входит в меня снова и снова, раз за разом, а я двигаю бедрами ему навстречу, вверх и вниз, быстрее, быстрее. И с каждым движением я кричу, кричу его имя, кричу: да, пожалуйста! И он вторит мне, задыхаясь, и ищет губами мои губы, чтобы сдержать крики.

А затем вдруг всё закончилось. Внутренности скрутились в тугую пружину, а перед глазами словно зажглась сигнальная лампа. И еще одного толчка, точно попавшего в цель, хватило, чтобы я перешел последний рубеж. Я кончил, содрогаясь всем телом и залив нас обоих спермой.

- А-а-а! Ран... мм... боже мой!..

Я сжал мышцы, увлекая Рана за грань, которую уже пересек, и он не заставил себя долго ждать. Выдохнув мое имя, он кончил, наполняя меня горячей жидкостью. Сперма потекла наружу, когда он вышел из меня. Снова быть отдельно от него отказалось так странно. Руки и ноги у меня дрожали, я попытался пошевелиться, но не смог. Сил ни на что не осталось. Только и удалось, что прошептать его имя, обнять и прижать его голову к груди.

Мы так и лежали молча, медленно приходя в себя, наслаждаясь теплом друг друга. Я закрыл глаза и подумал, что неплохо было бы вздремнуть.

И когда я уже начал засыпать, он потерся щекой о мою грудь, осторожно поцеловал и прошептал слова, которые мне не полагалось слышать. Но я все же услышал.

Как всё начиналось

Я не сказал Рану, что все слышал. Не хотелось разрушать охватившее нас сладкое забытье, любые слова казались лишними. Сердце у меня трепетало быстрее крыльев колибри, и я лишь бережно перебирал темно-алые пряди. Вскоре по ровному дыханию стало понятно, что Ран уснул. Я блаженно вздохнул, чувствуя себя невероятно счастливым и влюбленным, и тоже задремал.

Вы, наверное, скажете, что я идиот. Иногда, вспоминая прошлое, я и сам так думаю. Но я понимаю, почему поступал именно так. Я знал, что мы очень рискуем, что это опасно. Порой я задумываюсь: может, мне было бы легче, если бы я не провел тот вечер с Раном, не занимался с ним любовью. Может, сейчас мне не было бы так плохо. А с другой стороны, может, было бы еще хуже сознавать, что я упустил свой шанс и не испытал этой близости. Я никогда не пожалею о том, что произошло. Временами мне кажется, что эти воспоминания – единственное, что у меня осталось.

Когда я проснулся, я был в постели один. Аккуратно укрыт простыней. Слишком сонный, чтобы возмущаться, я потянулся, невнятно что-то мыча, и медленно сел. Откуда-то доносился странный шум. Я не мог понять, что это, пока не огляделся и не увидел Рана, стоящего у окна. Тут я понял, что это капли дождя бьют по пластику.

Я до сих пор вижу Рана таким, как тогда. Он стоял, прислонившись к стене. Настолько грустный, что у меня просто сердце сжалось. И невероятно красивый. Так я его и запомнил: грустным и красивым. Он был в одних брюках - молния застегнута, пуговица нет - и босиком. Согнув одну ногу, он опирался ступней о стену. Руки сложены на груди, в одной - сигарета, которую он время от времени подносил к губам. Я заметил, что между пальцами другой руки зажат листок бумаги. Фотография. И я прекрасно понимал, чья. Ран смотрел в сторону, куда-то вдаль сквозь пластик и дождь.

Окурок в очередной раз ярко вспыхнул, Ран опустил руку и выдохнул дым. Я подождал, пока белые завитки не растают, оттанцевав своё, прежде чем возвращать его к реальности.

- О чем ты думаешь? - тихо спросил я.

Ран даже не вздрогнул, услышав мой голос. Его вообще трудно было застать врасплох. Он опустил голову и затянулся, прежде чем повернуться ко мне.

- Ты проснулся. Выспался?

Я улыбнулся и кивнул:

- Да. Ты не ответил на вопрос.

Он грустно улыбнулся и выдохнул дым через нос.

- Да ни о чем особенном не думаю. А как по-твоему, о чем?

Я повозился в кровати, устраиваясь поудобнее. Обнял колени и посмотрел на него, наклонив голову на бок.

- Было бы здорово, если бы ты думал обо мне. Но вряд ли это так, – я перевел взгляд на фотографию, а потом снова на его лицо.

Он явно не ожидал такого ответа, вскинул голову и посмотрел на меня расширившимися глазами. Хотел что-то сказать, но передумал, отвернулся и сделал еще одну затяжку.

Я хмыкнул и покачал головой:

- Я не обвиняю тебя. Просто вижу, что у тебя есть другие поводы для раздумий. Иначе ты не вылез бы из постели и не оставил меня одного.

Он оттолкнулся от стены, выпрямился и убрал волосы с лица. Опустил глаза и затушил сигарету о доски.

- Прости, - тихо сказал он.

- Да нет, Ран, я не в этом смысле. Все в порядке. Я просто так сказал.

- Нет, не все в порядке. Давно пора забыть о том, что уже нельзя изменить. И мне действительно следовало бы думать о тебе. Не знаю... Я проснулся и не захотел тебя будить. Ты так спокойно спал. Днем ты никогда не выглядишь таким умиротворенным, вот я и не стал тебя тормошить.

С кряхтением я опустил ноги на пол. Огляделся в поисках трусов - они очень удачно валялись у ножки кровати - и подобрал их. Сунул в них ноги и встал, одновременно подтягивая резинку. Ран внимательно наблюдал за мной. Я потянулся, сделал несколько шагов к нему и только тогда заметил:

- Ух ты! Я чистый. Как так вышло?

Ран усмехнулся и махнул рукой в сторону двери.

- Тут народ свое дело знает, не зря кувшин с водой оставили.

- И я не проснулся?

- Ты очень крепко спал, - пожал плечами Ран. - Я вытер нас обоих.

- Хм. А чем?

- Своей футболкой.

Я поморщился.

- Фу! Надеюсь, ты больше не собираешься ее надевать.

Он рассмеялся в ответ, а потом внимательно осмотрел меня с ног до головы.

- Как ты себя чувствуешь? – осторожно поинтересовался он.

- Хорошо. Отлично. Спасибо, - ответил я тягучим шепотом, пересекая комнату. Остановился перед ним, обнял за талию и поцеловал в шею. - Так ты скажешь мне, о чем думаешь?

Он вздохнул, уткнувшись носом мне в волосы, но больше никак не отреагировал. Не дождавшись ответа, я разжал объятья, провел ладонью по его руке вниз, пока не добрался до пальцев, сжимавших фотографию. Взял ее за край и потянул:

- Можно?

Он вздрогнул. Видимо, забыл, что все еще держит снимок.

- Ну... – он запнулся и вздохнул. - Валяй.

Я взглянул на попавший мне в руки листок. Ну да, так я и думал. Этого снимка я еще не видел, но парень, который улыбался и показывал с фотографии средний палец, был несомненно Юуси, бывший пилот и любовник Рана.

Вы, наверное, скажете, что мне бы следовало разозлиться, приревновать или еще что-нибудь. Но ничего подобного не было. Я только сочувствовал Рану. Я понимал, почему он вспомнил о Юуси в такой момент, после нашей близости, после признания в любви. Разве он не говорил того же человеку, который улыбался с фотографии? Конечно, говорил. Ран любил его, был с ним здесь, во Вьетнаме, и потерял его. Как же ему должно быть тяжело. Как приходится разрываться между чувствами ко мне, страхом потерять меня, как Юуси, и ощущением, что он предает свою первую любовь. Да я и сам это чувствовал. Это прозвучит глупо и нелепо, но, занимаясь любовью с Раном, согреваясь в его объятьях, я чувствовал себя виноватым. Разве я уже не обещал другому человеку, что буду любить его всю жизнь?

Ран помолчал немного, наблюдая за мной. Я тоже ничего не говорил, только рассматривал фотографию. Думаю, его удивила моя реакция.

- Это... Он был одним из моих пилотов... - начал было Ран, но так и не договорил.

- Я знаю, кто это, - тихо ответил я, надеясь, что он поймет, о чем я. Возвращая снимок, я заглянул Рану в глаза и увидел в них удивление и даже испуг. Он все понял.

- Юуси, да? Кудо рассказал о нем в день моего приезда. Я расспрашивал о тебе, и он сказал, что один из твоих погибших пилотов был твоим лучшим другом, который пошел в армию добровольцем вслед за тобой. А потом... Может, помнишь, в свой первый день на базе я уронил твою коробку с фотографиями? Я увидел его карточку и письмо. Так что с самого начала знал, что ты... ну, как я. Что вы с Юуси были любовниками, как мы с Касе.

Я взглянул ему в лицо, но по его выражению было непонятно, о чем он думает. Не знаю, чего я ожидал. Наверное, что он рассердится. Но в его темных, бездонных глазах не было и следа гнева. Наши пальцы соприкоснулись, когда он забрал у меня снимок, бросил на него последний взгляд и убрал в задний карман. Интересно, он всегда его с собой носит?

Несколько секунд он не решался посмотреть на меня, наконец, тихо спросил:

- Ты не обиделся?

В ответ я обнял его за шею, прижал к себе и поцеловал в губы. Нежно и бережно. Чтобы он больше не грустил.

- С чего бы?

Он как-то судорожно сглотнул, прошептал мое имя и наклонился за еще одним поцелуем. На этот раз его губы задержались на моих гораздо дольше. Потом он прервал поцелуй и взял мое лицо в ладони. Я улыбнулся и потянул за пояс его брюк:

- Сколько еще до приезда машины?

Он посмотрел на часы:

- Машина будет в девять. Сейчас около шести, так что часа три.

Я удовлетворенно хмыкнул, перехватил его запястья и потянул.

- Идем, - сказал я, увлекая его к кровати.

Он с улыбкой покачал головой и пошел следом.

Мы снова раздели друг друга и забрались на потрепанный матрас. Я свернулся калачиком у Рана под боком, положил голову ему на грудь, рядом с сердцем. Он обнял меня, поглаживая по спине. Я оставил дорожку поцелуев вдоль его ключицы и натянул на нас простыню, чтобы нам было удобнее и спокойнее. Пригрелся и почувствовал, что у меня снова слипаются глаза. Но было жалко тратить на сон те несколько часов, которые можно было провести вместе. Особенно когда хотелось остаться в его объятьях навсегда.

Я попытался завести разговор, чтобы не уснуть, и брякнул первое, что пришло в голову:

- Я на него похож?

- Мм? - сонно отозвался Ран.

- На Юуси... Каким он был? Мы похожи?

Повисла пауза. Я задержал дыхание, испугавшись, что позволил себе слишком много, сказал лишнее. Ран замер, и в комнате стало ужасно неуютно.

Того, что случилось дальше, я никак не ожидал. Ран рассмеялся. Сначала фыркнул раз, другой, а потом расхохотался в голос. Даже попытался закрыть рот рукой, чтобы сдержаться.

Он буквально покатывался со смеху, как будто я рассказал лучший в мире анекдот.

- Вы с Юуси? Ха-ха-ха!..

Он еще не скоро отсмеялся, но, наконец, прокашлялся и ответил:

- Нет.

Я приподнялся на локте и сердито сощурился. Честно скажу, на такую реакцию я не рассчитывал.

- Что здесь смешного?

- Да все, - опять хохотнул он.

- Что именно?

Он перестал смеяться и покачал головой:

- Почему ты спрашиваешь?

- Потому что, - я тоже посерьезнел,- я ничего о тебе не знаю.

Это обвинение застало его врасплох. Он пристально посмотрел на меня снизу вверх:

- Кен...

- Ну правда же, - не сдавался я. - Совсем ничего. Откуда ты родом, есть ли у тебя семья, хоть что-нибудь? Расскажи. Я хочу знать все, - закончил я шепотом и снова положил голову ему на грудь. - Расскажи о своем детстве, о родителях. Расскажи о нем.

Он долго молчал. Потом принялся перебирать мои волосы и отозвался:

- А что рассказать о детстве?

- Тебе вопросы как в анкете задавать? Ладно, откуда ты родом?

- Из Нью-Йорка.

- Да ты что? Серьезно?

Наверное, в моем голосе прозвучало недоверие. Но я действительно не ожидал.

- Нет, я вру, - фыркнул Ран. - Да, я из Нью-Йорка. Хотя родился я в Сиэттле.

- Ясно. А дальше?

- Что еще ты хочешь узнать?

- Всё. Кто твои родители? Есть ли братья-сестры?

- То есть, всю мою биографию?

- Да!

- Тсс, Хидака. Не шуми.

И Ран рассказал о себе всё. Он родился в Сиэттле, в штате Вашингтон. Его родители не были женаты. Отец, Котаро Фудзимия, был иммигрантом из Японии, а мать, Шарлотта Фитцджеральд, была из бедной американской семьи. Когда она забеременела, у них остался только один выход - быстро пожениться и уехать из города. Ран вырос в Чайна-тауне, в Нью-Йорке. Там же родилась его сестра, там же он познакомился с Юуси, жившим по соседству. Брак его родителей нельзя было назвать счастливым. Его мать была просто в отчаянии. Из-за собственной ошибки она оказалась замужем за нелюбимым человеком, с нежеланными детьми и без денег. Ран сказал, что она презирала отца за его происхождение, и собственных детей недолюбливала за то, что они полукровки. Совершенно забитый отец даже не пытался приобщить детей к японской культуре и старался как можно реже бывать дома. Ран вспоминал, что мать всегда была агрессивной, вспыльчивой и любила выпить. А когда ему было семь, она сбежала. С тех пор он ничего о ней не слышал, она просто исчезла из его жизни. Отец после этого совсем пал духом и вскоре покончил с собой: попытался хотя бы умереть с честью, по японской традиции. По крайней мере, так сказали Рану. Детей отправили в приют. Сестра Рана была еще маленький, поэтому для нее быстро нашлись приемные родители. А вот Рана так никто и не усыновил. Хоть его и пытались пристраивать в разные семьи, он вскоре снова оказывался в приюте. По счастью, ему разрешали видеться с сестрой. Ему даже удалось закончить одну с ней и с Юуси школу.

- Они были единственными постоянными людьми в моей жизни. Остальных, с кем мне приходилось жить, я не помню ни по имени, ни в лицо. Даже хороших, а их было немного. Наверное, тогда я научился ни к кому не привязываться.

Закончив школу, Ран устроился на работу, и они с Юуси сняли квартиру на двоих. Тогда они и стали любовниками.

- Я очень удивился, когда он сделал первый шаг. Но оттолкнуть его не смог. Мне это даже в голову не пришло. Общество давно выкинуло меня за борт, так что мне было наплевать, осудят нас или нет. Меня это никогда не волновало.

Он замолчал. Я рисовал кончиками пальцев узоры на его коже. Просто в голове не укладывалось, сколько ему пришлось пережить, как он измучился. Но от этого он был мне еще дороже. Хотелось остаться с ним навсегда, стать для него утешением.

- Какой он был? Ты сказал, что мы не похожи. А в чем разница? - тихо спросил я.

- Не знаю. Просто ты другой. Юуси, он... Он был наглым и безбашенным. Никогда никого не слушал, вытворял, что хотел, и плевал на всех. Казалось, вечно пытался что-то кому-то доказать. Ты не такой. Ты стараешься поступать так, чтобы всем было хорошо, больше думаешь о других, чем о себе. А Юуси не думал ни о ком, кроме себя и нескольких человек, которых он считал близкими. Видимо, я оказался одним из этих людей. Юуси был на год меня старше и всегда за мной присматривал, с самого детства. А потом наши отношения изменились. Причем не по моей инициативе.

Он снова умолк, даже перестал перебирать мои волосы. Было ясно, что он погрузился в свои мысли, вернулся в прошлое. У меня не было права мешать ему, так что я закрыл глаза и прислушался к ударам его сердца.

- Для Юуси вся жизнь была игрой, - наконец продолжил он. - Он изменял мне и даже не пытался это скрыть. Считал, что секс - это просто секс. Так и говорил: "Это же просто секс, Ран. Какая разница, кто с кем спит? Для тебя я храню нечто более ценное. Я всегда буду любить тебя больше всех". Я ненавидел эту фразу: "Люблю тебя больше всех". Мне не надо было "больше всех", я хотел, чтобы он любил только меня. Я просто с ума сходил. И от этого злился еще больше. Злился, что не могу сохранять спокойствие. Мы постоянно ругались, и он всегда выходил победителем. Потому что, что бы он ни делал, я все равно его любил. Он был единственным человеком, который всю жизнь был рядом со мной. И он был само очарование, когда хотел. И так меня обхаживал, что я все ему прощал. Проснувшись следующим утром, я думал, даже верил, что все наладится. А он снова мне изменял, - Ран усмехнулся. – Ну, не дурак ли я был.

С каждым сказанным словом мне становилось все тяжелее и тяжелее. Я уже жалел, что попросил рассказать о Юуси. Я думал, это будет рассказ о том, каким он был замечательным, как они любили друг друга и как Рану плохо без него. Но чем дальше Ран рассказывал, тем больше я понимал, насколько он изранен. Неудивительно, что он всех отталкивает и никого не подпускает слишком близко. Может, он боялся, что я окажусь таким же, как Юуси? Хотя нет. Если бы он так думал, он никогда не открылся бы мне.

Я бережно поцеловал его грудь.

- Можешь дальше не рассказывать. Прости, я... Я и представить не мог, что все было именно так.

Он снова зарылся пальцами мне в волосы.

- Да нет... ничего страшного. Я и сам давно хотел тебе рассказать, только не знал, как. Не понимал, как ты отнесешься к тому, что у меня был другой любовник здесь, во Вьетнаме.

Я пожал плечами:

- Я с самого начала знал, так что все в порядке.

- Но я-то это только сейчас выяснил, - проворчал он.

Я потерся щекой о его кожу и снова поцеловал.

- А почему он приехал за тобой сюда, если так к тебе относился?

- Я же говорил, для него вся жизнь была игрой. Он думал, будет весело поиграть в солдатиков. Когда он сказал, что записался добровольцем, я растерялся. С одной стороны, я был рад, потому что боялся с ним расставаться, с другой - жалел, что так и не удастся стать самостоятельным и проверить, смогу ли я без него. Иногда мне казалось, что именно поэтому он и пошел в добровольцы: не хотел меня отпускать. Он всегда был жадным. Потому и спал со всеми подряд, добивался внимания и привязанности. И поехал за мной, потому что даже представить не мог, что я посмею жить без него. Собственник...

- Прости, - прошептал я.

- За что? - усмехнулся он. - Ты же ничего не сделал.

- Я не об этом. Мне больно, что тебе пришлось пройти через все это. Какой бы сволочью Касе не оказался в итоге, я всегда доверял ему, пока мы были вместе. Теперь я думаю, что, может, и не стоило, но он не давал повода усомниться в его чувствах.

- Хм.

Ран помолчал с минуту и снова заговорил:

- Странно всё сложилось. Наверно, война сильно сказалась на Юуси. И здесь все вышло наоборот: теперь он не мог без меня. Как будто его однажды осенило, что игры кончились, что люди вокруг нас умирают на самом деле. Он терпеть не мог летать и терпеть не мог, когда я был на вылете без него. Поэтому и попросился моим пилотом, хотя двое предыдущих погибли. Он летал паршиво и неизбежно должен был угробить машину, но нам давали все новые и новые задания. Однажды ночью он забрался на мою полку и совсем расклеился. Плакал, просил прощения, Богом клялся, что, если мы вернемся живыми, он навсегда останется со мной. А на следующем вылете он потерял управление, и нас подстрелили. Он так растерялся, что ничего не смог сделать. Вертолет упал носом в землю, кабину просто расплющило... Меня перевели в другую часть. Мне уже было все равно, никого не хотелось видеть. Я потерял его именно тогда, когда он готов был остаться со мной. Его больше не было рядом, он больше не мог меня защитить. Еще два моих пилота погибли, а потом появился ты. На самом деле... Может, что-то общее у вас и есть. Я смотрел на тебя, как ты сходишь с ума, и видел его. Если я и тебя потеряю... Я не знаю, что со мной будет, - закончил он.

Я еще никогда не слышал, чтобы Ран так много говорил. Хотелось унять его боль, сказать, что все будет хорошо, но я не мог дать такого обещания. Я и сам не знал, как все сложится. Но хотел его утешить. Он так часто меня поддерживал, теперь настала моя очередь.

Я приподнялся и сдвинулся так, чтобы лечь на него сверху. Опершись на руки, заглянул в его прекрасное лицо.

- Сейчас я здесь, - прошептал я и нежно его поцеловал. - Я с тобой, Ран. И никогда не буду поступать так, как он. Не буду говорить, что люблю тебя больше всех. Потому что я люблю только тебя. Я не стану таким, как он, - настойчиво убеждал я.

Он вздохнул и провел рукой по моей спине. Я почувствовал, как дрожат его пальцы.

- Я знаю, - прошептал он в ответ. - Поэтому я и... Я...

Понятно, что он хочет сказать и что его удерживает. Я снова поцеловал его, словно изливая ему душу. Он застонал в ответ, и я стал целовать его еще глубже, на несколько секунд взяв контроль над ситуацией. Когда поцелуй прервался, я прошептал ему на ухо:

- Скажи, Ран. Не бойся. Я всё слышал в прошлый раз, так что ничего страшного.

Он ахнул, взял мое лицо в ладони и чуть отодвинул, чтобы лучше разглядеть. В глазах у него блестели слезы. От этого сердце сжималось, и в то же время становилось радостно и легко. Он зажмурился, закусил губу и еле слышно прошептал:

- Поэтому я люблю тебя.

- Ох, Ран... - прошептал я и, не в силах сдержаться, обнял его, крепко прижал к себе и поцеловал, даря любовь и поддержку. Меня снова бросило в жар, от прикосновений его рук огонь расходился по коже. Ран застонал, не прерывая поцелуя, еще сильнее разжигая желание. Его пальцы сжались на моих бедрах, царапая ногтями, подталкивая. Я приподнялся, и он подвинулся, согнул колени, и вдруг оказалось, что я лежу у него между ног.

От удивления я прервал поцелуй и посмотрел на Рана. Я и так уже тяжело дышал и чувствовал, что пот стекает по спине, но тут сердце забилось еще чаще. Взгляд у него был затуманенным, полным желания, нежности и безграничного доверия. Алые волосы разметались по единственной подушке. Дыхание сбивчивое, щеки раскраснелись... Он поднял на меня глаза и еле слышно выдохнул мое имя:

- Кен... Возьми меня.

Я опешил. Не мигая, уставился на него и судорожно сглотнул. Он закрыл глаза и замер в ожидании.

- Ч-что?.. - всполошился я.

Он обнял меня за шею, притянул к себе, стал целовать лицо, чуть укусил за ухо и прошептал:

- Пожалуйста, займись со мной любовью. Я хочу быть твоим.

Сердце у меня колотилось, как бешеное. Ведь до сих пор именно Ран был главным в паре, решительным, даже агрессивным. А теперь я просто не знал, что делать. Никогда не думал, что он захочет подчиняться и предложит мне активную роль.

Он снова откинулся на подушку и изогнулся, поднимая бедра, так чтобы мой член оказался между его ягодиц. Но я по-прежнему колебался, разрываясь между страхом и неуверенностью.

Заметив мою растерянность, он открыл глаза и посмотрел на меня снизу вверх с легким недоумением. Тихо застонал, коснувшись рукой моей щеки:

- Кен? Что-то не так? – еле слышно выдохнул он, снова изгибаясь подо мной.

Я зажмурился и закусил губу, чувствуя его прикосновение.

- Я... Я не могу.

Он растерянно моргнул и нахмурился.

- Кен, не волнуйся, со мной всё будет в порядке. Это же у меня не в первый раз, - отозвался он, проводя пальцами по моему лбу.

Тут я внезапно осознал, что в их паре активным был скорее всего Юуси. Или они были на равных, не так как мы с Касе. Странно, что я не догадался раньше, по рассказу Рана. Они оба такие напористые и так отчаянно нуждаются в любви и внимании.

Я судорожно вздохнул и посмотрел Рану в глаза.

- Я... У меня это в первый раз вот так...

Не знаю, стоило ли мне смущаться, но я почувствовал, что краснею под его внимательным взглядом.

Он не сразу понял, в чем дело:

- То есть, с Касе ты никогда?..

Я покачал головой и зажмурился:

- Никогда.

Он помолчал немного, а потом я снова почувствовал его прикосновение на щеке. Я вздохнул, потерся о его ладонь и открыл глаза, все еще не решаясь взглянуть на него.

- Прости, Ран. Боюсь, у меня не получится. Я... Я не знаю, как сделать так, чтобы тебе было хорошо.

- Кен. Разве мне с тобой может быть плохо? - тихо спросил он, гладя пальцем мою щеку.

Я подался навстречу этой ласке, снова зажмурился, повернул голову и поцеловал его ладонь.

- Я не хочу сделать тебе больно, - прошептал я. - Я знаю, как это может быть неприятно, и я... Если это наша единственная возможность быть вместе, я не хочу все испортить.

Ран убрал спутанные пряди у меня со лба, провел рукой по шее.

- Хидака, посмотри на меня, - попросил он. - Хидака.

Я послушался. Мы смотрели друг на друга, заглядывали в душу, не сдерживаясь и ничего не скрывая. Потом он приподнялся, взял мое лицо в ладони и поцеловал, не закрывая глаз, не отводя взгляда. Я даже подумал, что могу не выдержать этого накала эмоций. У меня снова потекли по щекам слезы, и я всхлипнул, отвечая на его поцелуй.

Он оторвался от моих губ и улыбнулся:

- Если это наша единственная возможность быть вместе, то ни в коем случае нельзя упускать такой шанс. Возьми меня, Кен. Пожалуйста. Без этого наша близость не будет полной. Ты не можешь ничего испортить, ведь я так тебя хочу.

И вновь его руки заскользили по моему телу, дразня и возбуждая, сжались на бедрах. Он снова изогнулся подо мной, застонал и закрыл глаза. Подчиняясь его рукам и собственным инстинктам, я придвинулся вплотную. Я еще не вошел в него, но уже ощущал жар его тела, и от этого кружилась голова, как от опьянения. Я с шумом выдохнул, когда он подался мне навстречу, взглянул на его прекрасное лицо, на котором отражались желание и нетерпение, и подумал, что у Рана еще дольше, чем у меня, никого не было.

Его руки подсказывали, когда можно еще, а когда уже слишком. Я начал осторожно двигаться, проникая внутрь. Уже через несколько секунд он всхлипами и всем телом отзывался на каждое прикосновение. Удивительно, сколько у меня власти над ним. Я закрыл глаза, входя еще глубже, чувствуя, как меня окутывает тепло, невероятное и восхитительное. А потом словно перешел какой-то невидимый рубеж. Ран зашелся в беззвучном крике, и замотал головой, разметав алые волосы по подушке. Я испугался, что причинил ему боль, и замер, с трудом переводя дыхание, стискивая зубы, чтобы выдержать это бурю чувств.

- Как ты? – хрипло спросил я.

Он весь дрожал и задыхался, извиваясь подо мной:

- Господи, как с тобой хорошо. Пожалуйста, еще... Не останавливайся.

Ран, распростертый на постели, умоляющий взять его... Это было уже слишком. Как будто мало было ощущений, теперь еще и его страстный шепот. Не хотелось кончить раньше времени, но он только усложнял мне задачу.

Я сжал в кулаках простынь и толкнулся еще глубже, поражаясь остроте удовольствия. Как будто между нами не осталось никаких преград, будто мы стали одним существом под одной кожей, настолько тесно мы слились. Я уже не мог сдерживать стонов и, войдя до конца, медленно, прерывисто выдохнул.

- Это с тобой хорошо.

Я замер на несколько мгновений, ожидая от него какого-нибудь знака, что можно продолжать. Он приподнял бедра, и этого мне хватило. Я снова толкнулся вперед в поисках той самой точки, которую он так быстро нашел внутри меня, надеясь, что мне тоже это удастся. И у меня получилось. Он запрокинул голову, громко всхлипнув, искры удовольствия пробежали не только по его телу, но и по моему, потому что он напрягся, и без того тугое кольцо мышц еще сильнее сжалось вокруг моего члена. Я ахнул ему в ответ, и он постепенно расслабился, безвольно опускаясь на кровать.

Пальцы снова сжались на моих бедрах, и я позволил им вести в этом танце. С каждым движение внутри его тела я все острее ощущал приближение оргазма. Наши крики сливались в двухголосный аккомпанемент, и ничего прекраснее я в жизни не слышал. Его хватка ослабла, руки соскользнули с моих бедер и упали вдоль тела, как будто у него больше не было сил, он только слабо комкал простыню, предоставляя мне право продолжить ритм, который мы начали вместе. И я понимал, что при каждом толчке касаюсь того самого места.

- Черт, Ран!.. Я больше не выдержу! – всхлипывал я, вновь и вновь погружаясь в его горячее, податливое тело.

- И не надо, - выдохнул он в ответ, сжимаясь вокруг моего члена, увлекая меня все глубже и глубже. Последний толчок, и я кончил в него, чуть не крича от безумного, безудержного наслаждения.

Я упал без сил, и он поймал меня в свои объятия. Прижавшись щекой к его груди, я пытался прийти в себя после такого яростного оргазма. Он бережно гладил меня по спине, словно рисуя дорожки на влажной коже. Господи, как же я его люблю. Я боялся, что у меня сердце разорвется от нахлынувших чувств. Собрав волю в кулак, я приподнялся и поцеловал его в губы. Мы целовались, как дураки, как сумасшедшие, со стонами и слезами. И едва мы оторвались друг от друга, как он снова притянул меня для поцелуя. Тогда я понял, что мы никогда не сможем пресытиться, всегда будем требовать еще и еще.

Он потерся о мой живот, пытаясь таким образом получить желаемое. Я оторвался от его губ и поцеловал закрытые глаза.

- Прости, я не смог дождаться тебя.

Он улыбнулся и еще теснее прижался ко мне.

- Ничего страшного. Я ведь тебе не помогал.

- Это точно, - отозвался я, нахмурившись, все еще с трудом переводя дыхание после последнего поцелуя.

Я начал соскальзывать вниз, чтобы сделать для него то же, что он сделал несколько дней назад в классе, но Ран остановил меня и покачал головой. Я навис над ним, заглядывая в раскрасневшееся лицо, теряясь в глубине его глаз.

- Нет, - прошептал он. - Я хочу видеть твои глаза.

Он нежно поцеловал меня и откинулся на подушку.

- Но как же... – растерялся я.

Он снова приподнялся мне навстречу и провел рукой от плеча к локтю:

- Рукой.

Я сдвинулся в сторону, скользя ладонью по его горячему, влажному животу, все ниже и ниже. Он закрыл глаза, когда мои пальцы сомкнулись на его члене.

- Еще, - прошептал он, подаваясь навстречу прикосновению.

Я усмехнулся, видя, как все чувства от моих прикосновений отражаются на его лице. Не знаю, как долго я его мучил. Или как долго он позволял себя мучить. Но когда он кончил, заливая нас обоих спермой, он так отчаянно выкрикнул мое имя, как будто целую вечность ждал возможности произнести это слово.

А потом, в сгущающихся сумерках, мы отдыхали в объятьях друг друга, не обращая внимания на то, какие мы мокрые и липкие. И как-то нечаянно заснули, убаюканные теплом и надежностью этих объятий.

* * * * * *

Слезы снова текут по моим щекам, но я стараюсь их не замечать. Зачем? Зачем я снова переживаю тот день? Тогда всё было прекрасно. А сейчас - очень больно. Его шепот над ухом, ощущение его кожи под моими пальцами, такое удивительное и ни с чем не сравнимое. Безупречно. Он был для меня совершенством. А теперь его со мной нет. Совсем нет. Нигде.

Я отталкиваюсь ногами и некоторое время раскачиваюсь туда-сюда. Я до сих пор вижу его лицо, ощущаю мягкость его волос.

Наконец я сердито вытираю глаза и вздыхаю - бесконечно долгий, дрожащий вздох. Потом встаю, пытаясь отогнать воспоминания, но понимаю, что это бесполезно. Я уже прошел критическую точку, придется вспоминать до конца.

Но несмотря ни на что мне надо добраться до дома. Интересно, Мери уже звонила? Встряхиваю головой, засовываю руки в карманы и спускаюсь вниз по склону к тропинке. Погода, кажется, может наладиться, но это не имеет значения. Я уже привык к местным дождям, так же, как к боли в сердце.

Чувствую, что засунутые в карманы руки начинают дрожать, и снова болит голова. Понимаю, что пропустил дневной прием таблеток. Глупо. Я всегда держу упаковку в магазине, но сегодня, уходя, не догадался ее захватить: я ведь собирался ехать прямо домой. Начинаю что-то мурлыкать под нос в предвкушении, представляя очередную порцию таблеток. Прикидываю, далеко ли до дома, и ускоряю шаг. По мышцам проходит легкая судорога. Терпеть этого не могу. Просто ненавижу! Почему я такой слабак? Видел бы он меня сейчас... Впрочем, как я понимаю, он меня видит.

Вот бы он разозлился. Я улыбаюсь от этой мысли. Впрочем, будь он сейчас со мной, было бы гораздо проще отвыкнуть от таблеток. Я бы смог. Я бы что угодно сделал, если бы это помогло его вернуть. Господи, ты меня слышишь?

Эх...

Вряд ли.

* * * * * *

Когда я проснулся, Ран лежал позади меня, прижавшись к моей спине. Он обнимал меня, и я чувствовал его дыхание на шее. Что-то в комнате изменилось, и я не сразу понял, что именно. Было темно, хоть глаз выколи. Я с ужасом осознал, что это значит, и повернулся к Рану.

- Ран! - позвал я и начал его трясти. Он никак не отреагировал, продолжая спать. - Ран! Фудзимия! Подъем! - рявкнул я.

На этот раз я стукнул его кулаком по плечу и стал вылезать из постели. Недовольно ворча, он перекатился на спину и потянулся.

- Хидака, что это было?

- Посмотри в окно! Сколько времени?! - орал я, ища в темноте свои вещи.

- Черт, - пробормотал он, поднимаясь. Он быстро пересек комнату, и в темноте вдруг вспыхнул огонек. Я увидел, как он подносит зажигалку к запястью. Потом он перевел взгляд на меня, пожал плечами и закрыл зажигалку. - Девять уже было. Скоро полночь. Мы проспали около четырех часов. Черт.

Я сел обратно на кровать и уставился на него, открыв рот.

- Машина уехала без нас?

Едва различимый в темноте силуэт кивнул. Потом он вернулся к кровати, залез на нее и лег позади меня.

- Похоже на то.

- И что теперь делать? - паниковал я. - Когда мы не вернемся... а если все догадаются?

- Не догадаются. Свяжемся с базой завтра, скажем, что перепутали место встречи. Ничего особенного. В любом случае, сейчас мы уже ничего не можем сделать, так что ложись обратно. Будем радоваться тому, что нам выпало дополнительное время.

- Ран, все не так просто. То есть... А как же Кудо? У нас ведь задание...

- Да затрахал уже этот Кудо! – огрызнулся Ран у меня за спиной.

Я замер с открытым ртом от внезапной мысли.

- Скажи, что это неправда.

- Что именно?

- Что ты трахался с Кудо.

- Что?! Конечно, нет! Тьфу! Да он переспал с половиной всех вьетнамских проституток. На кой черт он мне нужен?

- У него, между прочим, невеста есть, - тихо сказал я.

- Что? А это здесь при чем?

- Наверное, не при чем.

Вдруг раздался тихий стук в дверь.

- Это Вили Нг. Проверять, всё ли у вас окей. Оставайтесь на ночь, да? У вас окей?

- Всё нормально, проваливай! – крикнул Ран.

- Ах, так, так. Окей. – Шаркающие шаги затихли в дальнем конце коридора.

Я оглянулся на Рана. В темноте его трудно было разглядеть. Он повернулся на бок, казалось, что его глаза чуть светятся во мраке. Мы встретились взглядами и засмеялись.

- Вот мы влипли... - протянул я, укладываясь обратно, и оказался прямо в объятиях Рана. Я устроился поудобнее, и он крепко прижал меня к себе.

- Сейчас это неважно. Забудь и расслабься, - прошептал он, целуя меня в макушку. - С чего ты вдруг решил, что я спал с Кудо?

Я вздохнул:

- Не знаю. На самом деле, я так не думаю. Просто до сих пор не понимаю, почему он не удивился, когда увидел нас вместе. И то, что он тебе сказал. Что он имел в виду, и почему он знал о тебе?

Ран вздохнул и крепче меня обнял.

- Кудо был заместителем командира по личному составу, не в моей роте, а в другой, размещенной на базе, где были мы с Юуси. Думаю, можно смело сказать, что Юуси не страдал ни от избытка скромности, ни от инстинкта самосохранения. Сколько раз нас чуть не застукали, когда он подкарауливал меня где-нибудь у бараков или в ангаре, - и не сосчитаешь. Не то чтобы он специально нарывался... Просто ничего не стеснялся и где угодно мог распустить руки. Рано или поздно нас должны были поймать. Так и случилось. Думаю, ты уже догадался, кто нас увидел.

- Лейтенант Кудо, - отозвался я.

Ран кивнул и продолжил:

- Он несколько секунд так и стоял, пока не понял, что происходит. Наверное, уже хотел уйти, но тут Юуси схватил его за грудки и припер к стене. Сказал... Как сейчас помню, он сказал: "Если ты хоть слово кому-нибудь скажешь, я вырву тебе яйца и засуну в твою же задницу раньше, чем нас отправят домой". У Юуси совсем тормозов не было. Чтобы солдат так разговаривал с офицером, угрожал... А потом я жутко перетрусил, что Кудо все равно нас сдаст, и решил сам с ним поговорить. Пошел к нему, уже не помню, что нес, но, похоже, это сработало, и он ничего не сказал начальству. А Юуси стал немного осторожнее и уже не на каждом углу ко мне приставал. Со временем, особенно после смерти Юуси, я почувствовал, что могу доверять Кудо. Он уже был в курсе одного секрета, так что не было ничего страшного в том, что он узнает обо мне больше. Потом и он стал мне доверять, мы сдружились. Когда меня перевели, я думал, что мы больше не встретимся. И вдруг мы с тобой оказались под его командованием. Думаю, ему уже надоедает прятать мои скелеты в шкафу.

- Наверное, удивляется, почему ему достаются все педики, - усмехнулся я.

- Наверное.

Ран погладил меня по спине и поцеловал в лоб:

- Я правда тебя люблю, Кен.

- Я очень счастлив, - прошептал я в ответ.

- Можно снова заняться с тобой любовью?

- Все равно делать больше нечего, - усмехнулся я, прижимаясь теснее и целуя его в шею.

Уже через несколько секунд я снова лежал на спине, от всего сердца отдаваясь ему. Мы занимались любовью снова и снова. Так, что простыни промокли насквозь от пота и спермы, и ни один из нас не мог пошевелиться. Так, как будто нам больше никогда не представится шанса. И это было правильно.

 

Закат, рассвет1

Во сколько мы проснулись на следующий день, я не помню. Зато помню, как трудно было вставать. Скорее из-за того, что все тело болело и ныло при каждом движении, чем из-за того, что хотелось остаться в объятиях Рана. Хотелось, конечно... Но болезненные ощущения были сильнее. В конце концов подняться все-таки пришлось. Подбадривая друг друга осторожными прикосновениями и добродушными шутками, мы выбрались из постели и постарались отмыться той водой, которую нашли в кувшине у двери. Вытирались футболкой Рана.

Почему-то после ночи безудержной страсти мы оба стеснялись и робели. Он вздрагивал от моих прикосновений, а я чувствовал, что краснею, стоило ему задеть рукой мою руку. Мы снова и снова встречались взглядами, но тут же отворачивались, боясь тех чувств, которые могли увидеть. Мы отшучивались и поддразнивали друг друга. Шептали друг другу нежности и еще больше смущались. Эта трогательная близость была совсем не похожа на то, что мы испытали вчера, но казалась не менее важной.

Потребовалось немало выдержки, чтобы не завалиться обратно в постель и не заняться любовью снова. Впрочем, мы оба были не в лучшей форме.

У меня губы были искусаны настолько, что я морщился даже от легчайшего прикосновения. Но снова и снова тянулся к Рану за поцелуями. Как я уже говорил, мне всегда будет мало.

Наконец мы оделись. Ран оставил свою футболку, слишком перепачканную, чтобы пытаться ее отстирать, в ворохе не менее грязных простыней. Пока он застегивал куртку, я любовался безупречной линией его ключиц. Не удержавшись, прочертил ее пальцем, и притянул его к себе, глупо улыбаясь.

- Поцелуй меня еще раз. Напоследок, - прошептал я.

Он с улыбкой покачал головой, наклонился и поцеловал меня так крепко и нежно, что я забыл про боль, и кровь в ушах зашумела.

Потом я следом за ним вышел из комнаты, которая стала нашим маленьким личным раем, и осторожно спустился по лестнице. Ран оставил еще двадцать долларов на барной стойке и молча вышел из заведения Вилли Нг. Я покидал бар со странным ощущением и, оглянувшись через плечо, подумал, что это место было для меня самым значимым во всем Вьетнаме. Здесь я пережил самое тяжелое горе и испытал самое большое счастье. Здесь я потерял Оми. И здесь был с человеком, которого люблю. Я всегда буду вспоминать этот "Американский бар" со смешанным чувством.

Мы молча брели по грязным улицам, мимо велосипедистов в широкополых соломенных шляпах, мимо открытого рынка, прочь из деревни к зданию школы. Было приятно просто гулять. Тело сводило судорогой, спина ныла. Неудивительно, с учетом прошлой ночи. Я смотрел, как Ран прикуривает, открывая и закрывая зажигалку коротким движением кисти. Он курил, глядя себе под ноги. Мне было интересно, о чем он думает, но я не хотел спрашивать. Кроме того, я и сам догадывался. Он думал о том же, о чем и я.

Ран связался с Панг Нуан по рации, что-то наврал про то, как мы ждали машину в другом месте. И мы остались сидеть в сырой комнате с цементным полом до десяти часов – раньше транспорт прибыть не мог. Нам велели никуда не уходить. Мы и не уходили.

Не уверен, разговаривали мы или нет. Уже не помню. Наверное, были слишком заняты воспоминаниями о предыдущей ночи и опасениями по поводу следующей.

Снова пошел дождь. Он водопадом обрушивался на бетонную коробку, в которой мы пытались спрятаться. До приезда машины Ран выкурил треть пачки. Я хотел сказать, что это вредно, но понимал, что не мне учить других здоровому образу жизни. Я сунул руку в карман и нащупал гладкую, прохладную баночку с таблетками. Странно, что Ран их вчера не заметил. Впрочем, когда мы начали раздеваться, мы уже мало на что обращали внимания...

Я вздрогнул, когда он положил руки мне на плечи. Поднял голову и обнаружил в его глазах такую пустоту, которой уже давно не видел. Казалось, он снова стал отгораживаться от мира, заранее готовясь к тому, что могло произойти. Мне это не понравилось. Он стал отстраненным и недостижимым, совсем не таким, как утром. У меня сжалось сердце.

- Ран? - спросил я, пытаясь разглядеть в его глазах что-нибудь еще.

- Тсс, - тихо отозвался он и поцеловал меня. Губы у него были холодными, и в первый раз табачный дым перебивал его собственный запах.

Он потянул меня за руку, чтобы я слез со стола, потом вдруг разжал пальцы и, шаркая ботинками по грязному полу, вышел под дождь.

Я некоторое время так и стоял, глядя ему вслед. Только когда он почти поднялся на холм, я пошел за ним. В животе неприятно ныло. Он зародил во мне горечь и тревогу, и я уже не мог от них избавиться. Он не пытался показаться бесчувственным. Не пытался оттолкнуть меня или сохранить дистанцию. Просто он очень хорошо понимал, что следующее задание может стать для нас последним. И готовился к этому, как умел. Но я знал, если с одним из нас что-то случится, это не поможет. Никак. Готовься-не готовься, результат будет один.

На базу мы возвращались в полном молчании. Водитель, похоже, даже не заметил, что Ран остался без футболки. Под козырьком гаража нас ждал Кудо. Он был в бешенстве.

- Вы двое, за мной, - скомандовал он с обманчивым спокойствием. - Спасибо, что забрал их, Фрейзер.

- Не за что, сэр.

Ни Ран, ни я не произнесли ни слова, пока мы втроем шли под ливнем к офицерскому блоку. Кудо выместил злость на дверях, распахнув и захлопнув их со страшным грохотом. Я такого не ожидал. Когда мы зашли в его кабинет, он резко развернулся к нам, и с его волос полетели брызги: настолько они промокли.

- Вы что себе позволяете?! - заорал он.

- Мы разминулись с машиной, сэр, - спокойно ответил Ран.

- А то я не заметил! Только не надо думать, что я поверил вашей отмазке. Я тебя знаю, Ран. Это уже ни в какие ворота не лезет! Я тебя много раз прикрывал, смотрел на твои выходки сквозь пальцы, но всему есть предел! Хочешь трахаться, делай это в свободное время, кретин!

Ран стоял по стойке смирно, не моргая, и смотрел прямо перед собой. Я не знал, что делать, и последовал его примеру, только уставился себе под ноги.

- До операции меньше сорока восьми часов! Да, представьте себе, пока вы отдыхали, сроки сдвинули на день раньше. Вылет завтра на закате. А вы такой фортель выкидываете. В голове не укладывается! Ран, ты что, совсем рехнулся?! Господи... ты посмотри на себя! Где твоя футболка?! Только этого мне не хватало! Меня из-за вас под трибунал могут отдать, кретины! Вы что, не понимаете, что задницу надерут не только вам, извините за каламбур!

- Ёдзи, что ты так разоряешься? Ничего же не случилось, - тихо возразил Ран.

- Заткнись, Фудзимия. Тебе разве давали слово? Не давали!

Лейтенант замолчал, нервно шагая туда-сюда, и принялся грызть ноготь. Потом покачал головой:

- С меня хватит, Ран. Я больше не могу тебя прикрывать. В прошлый раз я спустил дело на тормозах, потому что ни ты, ни твой идиот-любовник не имели ко мне никакого отношения. Вы служили в другом отряде, и я сделал вид, что меня это не касается. Сейчас все по-другому. Я отвечаю за вас и за все ваши выходки. Если бы вы обделывали свои делишки в увольнении, еще полбеды. Но вы сбежали, находясь на посту, в служебное время, которое принадлежит мне. Я не могу такого допустить. Я отвечаю за всех вас, и я не могу сделать вид, что ничего не было!

Он замолчал и уставился на нас, буравя глазами. Потом обошел стол и принялся грохотать ящиками в поисках сигарет. Наконец он закурил. Я поднял глаза и увидел, как он затянулся, медленно откинулся на спинку стула и выдохнул дым.

- Только этого мне не хватало, - сказал он так, будто говорил сам с сбой. - Ну, правда. Как будто у меня и так мало проблем. Сначала эта ваша выходка с участием Шу и Фарфа, потом косоглазый пацан, потом взрыв, Свонни и Кроуфорд, а теперь еще и это! Вы что, издеваетесь?! Зачем так нарываться, Ран? Еще с транспарантом по базе пройдитесь! Послушайте, я же все понимаю... Ну, ладно, конечно, я не все понимаю, но по крайней мере отношусь с сочувствием. Но как я могу спустить вам такое?

Ран скрестил руки на груди и прищурился:

- Очень просто. Черт возьми, Кудо, это никогда больше не повторится. Все равно никто ничего не заподозрил.

Кудо вскинул голову и выпустил струйку дыма в его сторону:

- Рядовой, ты и сам знаешь, что это не так. Ты не хуже меня понимаешь, что наш общий друг мистер Макс Вульф и его подпевала всегда все подмечают. Собственно... Я уверен, что Шульдих знает про вас с Юуси. Так что не надо мне тут лапшу на уши вешать, что все в порядке. А ты? - вдруг рявкнул он, поворачиваясь ко мне. - Ты что можешь сказать в свое оправдание?

Я не ожидал вопроса. Посмотрел лейтенанту в глаза, попытался перевести дыхание и сообразить, что сказать. Кое-как удалось сформулировать свои мысли, и я ответил:

- Я не собираюсь оправдываться, сэр. Я не жалею о сделанном. Мы можем погибнуть на следующем задании и...

Кудо чуть не позеленел и оборвал меня:

- Ради бога, заткнись, а то я за свой желудок не ручаюсь, - проворчал он и уставился на столешницу. Потом вздохнул и запустил пальцы в потемневшие от воды волосы. - Значит, так. Мне плевать, чем вы будете заниматься, когда демобилизуетесь. Отправляйтесь в Штаты, милуйтесь, живите долго и счастливо – дело ваше, я даже думать об этом не хочу. Но пока вы здесь и под моим командованием, чтобы я ничего не видел и не слышал, ни полуслова, ни полунамека, ни взгляда. Вам ясно? Если я хоть что-то замечу, я вас вышвырну отсюда в ту же секунду, глазом моргнуть не успеете. Я не шучу. Чтобы больше никогда.

- Да, сэр, - глухо отозвались мы.

- Отлично. А теперь проваливайте отсюда готовиться к заданию, пока я не передумал и не отдал вас под трибунал.

Ран всю дорогу до бараков не разжимал кулаки. Никто не обращал на нас внимания, чему я был только рад. После разговора с Кудо я был сам не свой, нервничал и тяжело дышал. Рука потянулась в карман к стеклянной бутылочке.

- Я в туалет, - буркнул я и, не дожидаясь от Рана ответа, ускорил шаг.

Я закрыл дверь и понял, что буквально задыхаюсь. Казалось, что за мной неотрывно наблюдают, что у каждой стены, у каждого выступа есть глаза. Держась рукой за стену, я добрался до ближайшей раковины и принялся яростно срывать с бутылки крышку. Вытряхнул все содержимое на ладонь, потом убрал лишнее и все-таки ограничился четырьмя пилюлями. Подставил руки под кран и запил лекарство грязноватой, ржавой водой. Плеснул в лицо, надеясь остыть и немного прийти в себя.

Наконец таблетки подействовали, дыхание успокоилось, кровь перестала пульсировать в висках. Я закрыл глаза, прислонился к стенке и сполз на пол между раковинами.

Я не слышал, как открылась дверь, не слышал шагов, ничего не замечал, пока над моей головой не прозвучало:

- Бурная ночка выдалась, а, Хидака?

В голосе явно слышалась насмешка, даже издевка, и у меня опять заныло в животе.

Я открыл глаза и неуверенно встретился с ним взглядом:

- Макс, шел бы ты знаешь куда? - огрызнулся я.

Он захихикал и тряхнул рыжей гривой:

- Догадываюсь. Ты, небось, только об этом и мечтаешь. Прости, Кенкен, но я не из ваших.

Я поптылася испепелить его взглядом:

- Сволочь.

Шульдих усмехнулся:

- Да чего ты заводишься? Я же так просто прикалываюсь. Не боись, дружище. Давай, - он протянул мне руку, - поднимайся с этого омерзительно грязного пола и пойдем со мной в бараки. Я посмотрел на протянутую ладонь, потом ему в лицо, пытаясь понять мотивы.

- Давай уже, кретин.

Возражений у меня не нашлось, да и сидеть на холодном полу уже надоело, и я послушался. Шульдих рывком поднял меня на ноги, и мы некоторое время смотрели друг на друга в упор. Я так и не понял, как трактовать его усмешку и хитрый огонек в глазах. Мне сделалось неуютно, сам не знаю, почему.

- Ты с самого начала все знал? - спросил я напрямик.

- Ага. Ну, то есть, про Фузимию. И то потому, что я летал с ним и с Хондзё, - еще шире улыбнулся он.

Я некоторое время непонимающе пялился на Шульдиха, пытаясь сконцентрироваться. Пожалуй, таблетки оказались даже слишком эффективными.

- Хон... Хондзё?

Макс скептически посмотрел на меня, приподняв брови. Мне показалось, что в глубине его глаз кроется беспокойство. С чего бы это?

- Только не говори, что он не рассказал тебе про Юуси Хондзё.

- А, Юуси. Нет, про него я с самого начала знал. Просто почему-то не интересовался фамилией, - тихо ответил я.

Шу улыбнулся и взъерошил мне волосы.

- Вот и хорошо. Было бы неприятно, если бы Ран решил от тебя это скрыть. - Повисла пауза. - Он был клевый. От него вечно были одни неприятности, как от меня. Однажды мы с ним вместе напились в стельку, и он выложил мне все про их "дружбу" с Раном Фудзимией. Чертовски жаль, что он спятил. Видел бы ты, как вертолет землю пропахал!

Я не знал, что на такое ответить, только смотрел на Макса в растерянности. Как он может так запросто говорить о гибели человека, которого считал другом?

- Так что, отвечая на твой вопрос, - да, я догадался про вас с Раном. Но ты не бойся. Ты мне нравишься, так что... - Он наклонился, почти касаясь губами моего уха. Я чувствовал на коже его горячее дыхание, и это было неприятно. - Я никому не скажу.

Он отодвинулся, улыбнулся и подмигнул мне. Откинул волосы за спину и направился к выходу. Я не знал, как реагировать, верить ему или нет, и просто пошел следом.

Когда мы добрались до бараков, Шульдих почему-то придержал для меня дверь. Ну, хоть по голове не потрепал. Ран стоял у койки с принадлежностями для умывания в руках. Фарф ухмылялся ему со своей койки. Похоже, они пытались выяснить, кто кого переглядит.

- В душ собрался, а, Фудзимия? Правильная мысль. Может, и Хидаку с собой возьмешь? - предложил Шульдих из-за моего плеча. Я заметил, что Ран чуть-чуть поджал губы.

- Да уж, это дело чистотой не отличается, - нараспев протянул Джей и усмехнулся в своей жутковатой манере. - Ведь так, япошки?

- Ты нас уже за единое целое считаешь? - огрызнулся я, подходя к койке.

Фарф перевел на меня взгляд своих странных желтых глаз и улыбнулся еще шире.

- Почему бы и нет? Что вам теперь делить-то?

Я не собирался им подыгрывать и поддаваться на провокацию, просто стиснул зубы и отвернулся. К счастью, Ран поступил так же. Странно. Я вспомнил, как он ударил Фарфарелло в день моего прибытия в Панг Нуан. Интересно, это он так изменился или все стало гораздо сложнее?

- Я мыться, - буркнул Ран, направляясь к двери. - И тебе советую.

Шульдих кивнул и прислонился к койке рядом со мной.

- Поддерживаю. Только вместе не ходите.

- Ага, а то может получиться неловко, если еще кто-нибудь зайдет, - поддакнул Фарф.

Я злобно посмотрел на них и лег на койку.

- Спасибо, учту.

Через некоторое время я тоже сходил в душ. Это был самый приятный душ в моей жизни. Я просто стоял, а горячие струи воды смывали с меня пыль, грязь и все остальное. Смывали усталость, успокаивали нервы, прогоняли тревоги и окутывали теплым облаком пара.

Рана я не видел до вечера. Не знаю, куда он пошел. Я проспал остаток дня, встал только к ужину, но и в столовой Рана не встретил. Я уже лежал в постели после отбоя, когда услышал его шаги. Он быстро прошел между койками, разделся и залез на свою полку. Я надеялся, что он спустится ко мне в темноте и обнимет хоть на несколько минут.

Спустился он только под утро. Я заснул с чувством обиды, без утешения, без единого ласкового слова. Когда он разбудил меня, осторожно потормошив за плечо, я чуть не вскрикнул от неожиданности. Он прижал пальцы к моим губам. Я едва различал его силуэт в темноте. Лежал на спине и старательно вглядывался, пытаясь разглядеть его лицо. Он не сказал ни слова, наклонился и осторожно поцеловал меня. И уже через секунду исчез.

Следующий день тянулся бесконечно. Всех участников задания: Джея, Макса, Рана, меня и вторых пилотов, которых назначили во время нашей отлучки - Митчелла и Брика, - освободили от тренировок. Наверно, думали, что нам лучше "морально подготовиться" к предстоящему вылету. Ран опять весь день держался отстранено и ни с кем не разговаривал: либо читал на своей койке, либо пропадал неизвестно где.

С приближением вечера нарастала моя тревога. Мне безумно хотелось увидеться с Раном. Хотелось поговорить с ним еще раз, услышать от него что-нибудь обнадеживающее и нежное прежде, чем мы станем всего лишь стрелком и пилотом, которые летят навстречу гибели. Но когда я решил подойти и заговорить с ним несмотря на его явное нежелание общаться, оказалось, что в бараке его уже нет. Его вообще нигде нет.

Пожалуй, даже хорошо, что, разыскивая его, я обошел всю базу. Посетил места, с которыми у меня были связаны воспоминания. Заглянул в медчасть и поболтал с дежурными. В эту смену Манкс и миссис Бирман не работали, но мне было не так уж принципиально. Мне разрешили пройти в палату, и я постоял немного у койки, на которой когда-то лежал Оми. Вспомнил, о чем мы с ним разговаривали. Странно все это было.

- Привет, малыш, - прошептал я. - Знаешь, мне тебя не хватает. Все так изменилось, интересно, что бы ты на это сказал. Эх... Пожелай мне удачи, ладно?

Я на секунду сжал набалашник на столбике кровати и вышел на улицу.

Через некоторое время я обнаружил, что бреду мимо бараков в сторону плаца. В это время он пустовал, солдаты были заняты другими, более интересными делами.

Я не сразу понял, куда иду, пока не очутился на дальнем конце поля у поленницы, где мы с Ёдзи Кудо болтали в день моего приезда в Панг Нуан. И я почему-то совершенно не удивился, что снова встретил здесь лейтенанта.

Он сидел лицом к плацу, и по тонкой серебристой ленте дыма над его головой я понял, что он курит. Я остановился и собрался потихоньку уйти, чтобы с ним не встречаться. Не знал, что мы можем сказать друг другу: слишком хорошо помнил, в каком бешенстве он был вчера. Но внезапно он меня окликнул.

- Эй, Хидака. Нечего там топтаться, садись, покурим.

Я оглянулся:

- Я не курю, сэр.

Он хмыкнул и склонил голову на бок.

- Да, совсем забыл. Ну и правильно, от этой гадости один вред. Тогда я покурю, а ты посидишь рядом. Надо поговорить. Я не знал, насторожиться мне или расслабиться. Я уже давно считал Кудо своим другом и не хотел, чтобы все закончилось вот так. Но я опасался новых упреков. Как бы то ни было, я подошел к поленнице и примостился рядом с лейтенантом. Он покосился на меня, с чувством затянулся, задержал дым в легких и шумно выдохнул.

- Знаешь, Хидака, ты мне нравишься. С первого дня понравился, - рассеянно сообщил он. - И я не хочу, чтобы ты думал, будто мое отношение изменилось после вчерашнего. Что ты делаешь в свободное время, твое дело, рядовой. А что ты делаешь в служебное время - мое дело. Понимаешь?

Я молча кивнул. Мне уже стало надоедать, что меня отчитывают, как школьника.

Ёдзи помахал рукой в воздухе, оставляя след сигаретного дыма.

- Не то чтобы я считал себя в праве давать советы, но я хочу, чтобы ты меня выслушал. То, во что вы с Раном ввязываетесь, доставит всем одни неприятности. И в первую очередь вам самим. Здесь и без того легко умом тронуться, а вы еще больше все усложняете. Я знаю о чем говорю. Я видел, как погиб Юуси и что потом было с Раном. И я каждый день ругал себя за то, что не вмешался раньше и не положил этому конец, пока еще было время. Пойми, это для твоего же блага. Не связывайся ты с Раном Фудзимией. Брось его. Расстанься с ним по-хорошему, пока он не потерял тебя - это его убьет. Скажи, что он тебе не нужен, что ты передумал. Так ему будет легче, если с тобой что-то случится. Если вы оба выживете и после войны захотите снова сойтись и трахаться, пока смерть не разлучит вас, валяйте, дело ваше. Но здесь и сейчас вам лучше расстаться. Забудь все, что было, Кен. Так будет лучше.

Я некоторое время молчал, потом повернулся к нему:

- Как я могу об этом забыть, сэр? Как смотреть ему в глаза и врать? Вы же сами мне говорили, чтобы я не смел все портить, если когда-нибудь влюблюсь. Потому что тогда я испорчу себе остаток жизни. Так вот, я нашел любовь, сэр, и не хочу все портить обманом.

Лейтенант долго и внимательно смотрел мне к глаза, пытаясь что-то найти. Наконец ему надоело искать, он покачал головой и усмехнулся:

- И ты всегда слушаешь пьяных влюбленных идиотов?

- Если они правы, то да.

Он фыркнул и снова затянулся.

- Ладно, Хидака, поступай, как знаешь. Если ты так решил, я не могу тебе помешать. Но я сделаю так, как обещал: если хоть что-то всплывет, я отдам вас под трибунал и с позором выгоню из армии.

- Я понимаю, сэр.

Он вздохнул и взъерошил мне волосы.

- Хорошо. А теперь иди отдыхать, ночью будет много работы.

Я проспал весь вечер, чтобы сэкономить силы на задание.

Когда стемнело, меня довольно грубо разбудили.

- Подъем, Хидака, пора идти. Нам уже надо быть в четвертом ангаре, - Шульдих тряс меня за плечо.

- Встаю, - огрызнулся я, отбрасывая его руку.

Джей стоял, прислонившись к койке, и с улыбкой меня разглядывал. Рана нигде не было. Я схватил куртку и последовал за Шу и Фарфом.

- Думаю, остальные уже в ангаре, - вежливо сообщил Шу, оглядываясь. Я устало посмотрел на него, и он подмигнул мне в ответ. - Не строй такую кислую рожу, Хидака. Будет прикольно! Я попытался улыбнуться и снова уставился под ноги. Я и сам не знал, что чувствую. Страшно уже не было, как будто я смирился с неизбежным. Я не сомневался, что случится беда, но сделать ничего не мог, оставалось только принять все, как данность. Действительно, Ран, Митчелл и Брик ждали нас в ангаре. Ран не встречался со мной глазами. Он стоял, прислонившись к борту вертолета, сложив руки на груди, и курил. Дымок от сигареты лениво тянулся вверх. Кудо и Ботан тоже были здесь, стояли чуть поодаль и обсуждали, что там положено обсуждать начальству.

Когда все собрались, Кудо и Ботан провели последний короткий инструктаж. Вертолеты уже были загружены и ждали нас на летном поле. Оставалось только взлететь. Нам дали координаты отряда, которому мы везли припасы, пожали руки и отсалютовали на прощанье. На душе было тоскливо. Не хватало того адреналина и возбуждения, которым сопровождались обычные вылеты. Никто не сновал туда-сюда, не перекрикивался и не шутил. Медики не стояли на краю поля, готовые в любую секунду прийти на помощь. Были только мы и двое офицеров. Только мы, вертолеты и наступающая темнота.

Митчелл устроился в соседнем кресле, надел наушники и покрутил головой так, что суставы хрустнули. Кудо крикнул нам вслед:

- Чтобы все вернулись живыми, слышите? Никаких глупостей, отвезли - и назад!

Ему никто не ответил: не было смысла. Я оглянулся через плечо и встретился взглядом с Раном. Он сидел у бокового люка в обнимку с пулеметом, согнувшись и свесив одну ногу наружу. Я слабо улыбнулся ему, и к моей радости он улыбнулся в ответ. Но тут раздался сигнал к взлету, я повернулся к приборам и запустил лопасти.

Я до сих пор помню, как выглядела в ту ночь база под нами. Было темно и спокойно. Над самой кромкой горизонта еще виднелись последние отблески солнца, опустившегося в джунгли. Яроко-розовые полосы тянулись по небу и сверкали в водах реки Меконг, текущей в стороне. Джунгли еще никогда не казались мне такими красивыми. Ветер стих, и дождь перестал. В затухающем свете казалось, что деревья и сами мерцают. Я следовал за Шульдихом и понимал, что глаза щиплет вовсе не из-за яркого заката.

Мы двигались вдоль реки вглубь континента. Становилось все темнее. Я еще никогда не летал ночью и, должен признаться, что было очень страшно. Рацией пользоваться было запрещено, оставалось полагаться только на собственный слух, следуя за ведущим вертолетом. Лететь пришлось низко, над самой водой. По крайней мере, она отражала лунный свет. Пока небо не затянуло тучами и снова не пошел дождь. Тогда пришлось лететь так медленно, что с ума можно было сойти. Мы пробирались между верхушками деревьев, скользили над самой поверхностью воды, чтобы не заблудиться, а дождь заливал лобовое стекло и затекал внутрь через открытый люк. Из-за непогоды мы задержались и ушли от реки в лес на два часа позже, чем планировали. Теперь был риск, что возвращаться придется при дневном свете.

Удивительно, но последний кусок оккупированных вьетконговцами джунглей мы прошли без происшествий. Ран, похоже, даже заскучал, когда мы поднялись выше, чтобы нас не мог достать какой-нибудь вьетнамский герой. Мы подошли к конечной точке и увидели среди деревьев робко мерцающие сигнальные огни. Теперь можно было без опаски включить прожекторы. Потоки света хлынули вниз с обоих вертолетов и осветили джунгли так ярко, что хотелось зажмуриться. Внизу оказалась расчищенная площадка, на которой стояли люди и махали нам руками. Перед тем как приземлиться, я посмотрел на восток, и у меня засосало под ложечкой: небо там явно светлело. На обратном пути темнота уже не будет нас прикрывать.

Мы приземлились, поднимая лопастями ветер и немного пыли с утоптанной земли. К нам тут же бросились солдаты, обступили самолет, здоровались и протягивали руки. Я вылез из кабины, переглянувшись с Митчеллом, и встал рядом с Раном на погрузочной платформе.

Ребята выглядели жалко. Совершенно измученные. Не зря они нам так обрадовались. Руки исхудавшие и костлявые. Форма изодрана и висит, словно велика на несколько размеров. Все грязные и небритые, с синяками под глазами. И на всех лицах немного безумное, отчаянное выражение. Время от времени к нам поступали сообщения об ушедших в самоволку. Я всегда удивлялся, как они на такое решались, но сейчас, глядя на этих ребят, я все понял.

Следующие полчаса мы помогали этим остаткам отряда разгружать вертолеты и укладывать ящики. Москиты непрерывно звенели над ухом, и я чувствовал, что так и рехнуться недолго. Я пытался представить, как солдаты жили все это время в джунглях. У них не было ни увольнительных, ни сухих бараков, ни надежды.

Странно, но я впервые за несколько недель подумал об Оми. Вспомнил свой первый вылет, когда его отряд бросился к нашему вертолету, как к спасению. Вспомнил свою беспомощность и растерянность, когда худые и оборванные солдаты лезли на платформу, подталкивая друг друга. Они так же жили в джунглях? Спали в грязных палатках, кормили собой насекомых и постоянно ждали нападения? Да, конечно. Жизнь Оми была такой же, пока мы за ним не прилетели. Пожалуй, даже хуже, ведь ему приходилось постоянно лазать в подземные норы, пробираться в полной темноте по извилистым тоннелям. Я поежился от этой мысли и снова посмотрел на усталые лица бойцов. Как бы мне хотелось забрать их отсюда. Погрузить в вертолет и увезти на базу, подальше от этой богом забытой дыры.

Когда мы выгрузили все ящики, с официальным приветствием подошел командир отряда - он был старше и опытнее остальных - и крепко пожал нам руки.

- Словами не передать, как мы благодарны, - сказал он. - Может, кофе? Ведь обратно лететь долго. Пойдемте ко мне в палатку.

- Мы бы с удовольствием, сэр, - ответил я, поглядывая на небо, - но уже светает. Если задержимся, темнота нас уже не прикроет.

Командир пожал плечами и хмыкнул:

- Да какая разница? Стартуете сейчас или через полчаса, все равно лететь по светлу. А так хоть кофе выпьете. Кто знает, представится ли еще шанс.

Мы переглянулись, понимая, что он прав, и приняли приглашение. Палатка оказалась всего лишь куском брезента, растянутым между деревьями. В центре стоял высокий стол, заваленный отсыревшими бумагами и картами, сверху лежало несколько карандашей и компас. Командир зажег маленькую керосиновую плитку и поставил на нее котелок. Воду, видимо, собирали дождевую. Через пять минут нам подали кофе, почти не процеженный и такой крепкий, что мог бы поднять и мертвого. Но мы были благодарны.

Мы почти не разговаривали, стоя под тентом с кружками в руках. Командир время от времени что-нибудь рассказывал про их житье-бытье и спрашивал, как дела на базе. Выходило довольно уныло. Я уже забыл, как его звали. Допив кофе, мы поставили кружки прямо на подгнивающие документы и направились к вертолетам. Около них ждали несколько солдат. Они хотели поблагодарить нас лично: похлопали по плечам и подбодрили шуткой.

Сейчас я с трудом помню детали. Ни одного четкого лица или фразы, только повисшее в воздухе ощущение безнадежности. Лопасти винтов снова закрутились, и через несколько минут мы уже летели обратно. Я увидел рассвет во всей красе. На востоке солнце медленно поднималось из-за верхушек деревьев. Нам оно не сулило ничего хорошего, но я не мог не залюбоваться. По небу расходилось бледное, желто-розовое сияние, и облака казались охваченными языками пламени. Мы летели над джунглями, один вертолет метров на сто выше другого. Если нас начнут обстреливать, нижний примет на себя удар, а у второго будет шанс скрыться. Время от времени мы менялись местами. Ран напряженно высматривал среди деревьев возможного противника.

Мне не нравилось, что он так высовывается из люка. Я уже собирался сказать ему об этом, как вдруг вдалеке раздался негромкий треск, а потом совсем рядом - металлический звон. В нас попали.

- Черт! - Ран отшатнулся от люка. - Я их не вижу, - прошипел он, хватаясь за пулемет, и выпустил несколько очередей по густой листве, но все наугад.

Мы как раз летели внизу, прикрывая Шу и Фарфа. Я включил рацию.

- Шу, ты меня слышишь?

- Слышу тебя, Хидака. Что у вас? В вас попали?

- Да, попали, но...

Я не успел сказать, что ничего страшного не случилось. Череда выстрелов отозвалась глухими ударами по корпусу. Ран что-то крикнул, и я едва удержался, чтобы не бросить штурвал и не побежать к нему.

- Кен, твою мать, - проорал он, - поднимайся выше!

- Не могу! Тогда нас обоих подобьют! - крикнул я в ответ. - А ты что? Прикрывай нас!

- Я пытаюсь, - огрызнулся он, выпуская очередь за очередью, - но их не видно. Замаскировались! Они ждали нас с вечера. Слышали, как мы летели!

- Черт!

Я проверил приборы, выясняя масштаб повреждений. Пока все было нормально. Я принялся вилять из стороны в сторону, надеясь сбить с толку вьетконговских стрелков. Митчелл припал к стеклу и старался хоть что-нибудь разглядеть.

- Хидака?! У вас все в порядке?! - голос Шульдиха пробился через помехи.

- Да, летите дальше! - рявкнул я и отключил связь. Не хотел, чтобы Шульдих меня отвлекал. Сердце колотилось, как бешеное. Лучше всего я слышал его стук, на удивление гармонично сочетавшийся с поворотами лопастей. Выстрелы гремели непрерывно, и я уже не различал, когда стреляли мы, а когда - в нас.

Снова и снова раздавался звон металла о металл. Рано или поздно какому-нибудь вьетконговцу повезет и он попадет в топливный бак или в один из винтов. Вот тогда начнется свистопляска.

Ран снова выругался, а потом из джунглей донесся звук очередной серии выстрелов. Пули застучали по правому борту вертолета и попали в стекло, к которому прижимался носом Митчелл. Осколки с средитым звоном брызнули внутрь кабины. Митчелл вскрикнул, отшатнулся от окна и прижал руки к лицу. Приборная панель моментально покрылась пятнами крови, темно-красными в утреннем свете. Митчелл стонал, скорчившись в своем кресле. Я бросил на него быстрый взгляд, и к горлу тут же подкатилась тошнота: между его пальцев просачивалась кровь, собиралась в крупные капли и падала на пол.

У меня затряслись руки, пальцы судорожно сжались на штурвале. Этого нельзя было делать. Машина начала терять высоту и пошла носом вниз. А я не мог отвести взгляда от Митчелла. Слышал его стоны и всхлипывания даже сквозь рев мотора и стрельбу.

- Кен?! Какого хрена ты творишь? Мы же падаем! - крикнул Ран.

- Поднимайся скорее!

Я чуть повернулся к нему, но по-прежнему не отрывал глаз от Митчелла. Я был словно в трансе, все остальное потеряло смысл.

- Ран, я...

- Заткнись и веди машину! - заорал он. - Кен, не смей! Не вздумай разбиться, как Юуси! Слышишь?!

Не знаю, что на меня подействовало, его слова или то, что вертолет сильно тряхнуло. Рядом с нами разорвался снаряд, и по тому, как кабину сразу стал заполнять дым, а стрелка топливомера поползла к нулю, я понял, что пробит бак. Нас принялось качать из стороны в сторону и кидать по всему небу. Я что есть силы тянул штурвал на себя, пытаясь поднять вертолет.

Но это не помогло. Мы медленно падали. Для того, чтобы набрать высоту, не хватало мощности. И когда впереди уже показалась лента реки, по нам выпустили еще два снаряда. Один попал в хвост и оторвал нам задний винт, а другой разорвался перед самым носом вертолета. Я уже почти ничего не видел из-за дыма от горящего бака. Кашляя и отплевываясь, я еще раз дернул рычаг в отчаянной попытке хоть как-то наладить управление. Все напрасно. Теперь хвост стремительно уходил вниз, нос задирался, и мы вот-вот могли перевернуться. Нет ничего кошмарнее перевернувшегося вертолета.

Избежать этого можно было только одним способом - направить нос вниз. Тогда мы прямой наводкой падали в джунгли. Глаза щипало от дыма, все заволокло туманным маревом, лишь изредка в нем попадались чистые участки. Мы продирались сквозь ветки с диким треском и скрежетом. Казалось, всё разваливается на куски. В ушах стоял ровный гул от пульсации крови, разогнанной адреналином. Потом весь мир вздрогнул. Смешно, но в этот момент я подумал, что попал внутрь сувенирного стеклянного шарика со снежинками.

Кружатся, кружатся, кружатся и стремительно падают.

Я не очень хорошо помню момент удара о землю. Это произошло так неожиданно: только что все двигалось, ходило ходуном и гремело, и вдруг прекратилось. Стало темно и тихо. Очень тихо. Наверное, я потерял сознание. Другого объяснения я найти не могу.

Когда я поднял голову, в ушах еще звенело от недавнего грохота и от внезапной бесконечной тишины. Я сам удивился, что еще жив. Казалось, голова треснула пополам. Глаза жгло и пощипывало, мир виделся словно через тонкую красную пленку. Я как-то отстраненно осознал, что у меня лицо залито кровью, и прижал руку ко лбу. Прикосновение отозвалось такой вспышкой боли, что я вскрикнул, и от этого стало еще хуже.

Я пошевелился и почувствовал, что со мной что-то не так. Болело в груди, и я попытался разобраться, почему. Мозг отказывался работать. Тянуло в сон, но я помнил, что спать нельзя. Поэтому я сидел и старался не заснуть, надеясь, что сознание прояснится. Мурлыкал себе под нос какую-то мелодию и время от времени вытирал кровь, заливающую глаза. Интересно, давно ли у меня кровотечение? Сколько крови я уже потерял? Внезапно все встало на свои места резко и болезненно. Хуже, чем от раны на голове.

Вертолет приземлился на бок. На правый. Я остался в кресле, потому что был пристегнут ремнями. Я потрогал ключицу и понял, почему ноет в груди. Кость треснула, когда от удара меня бросило вперед, а ремни потянули назад. Я повернул голову направо и посмотрел на расплющенный о землю бок кабины. Митчелл висел в своем кресле, как тряпичная кукла. Руки и ноги торчали в стороны под странными углами, пол вокруг был залит кровью. Меня чуть не стошнило, когда показалось, что он пошевелился.

А потом я вспомнил - Ран.

Господи, Ран! Он-то не был пристегнут. Слабо соображая, что делать, я принялся дергать удерживающий меня ремень. Меня захлестнула паника, я снова начала задыхаться и всхлипывать. Черт, мне не выбраться! Не выбраться!

Внезапно ремень расстегнулся. Меня больше ничто не удерживало, и я чуть не выпал из кресла. Боль вспыхнула с новой силой. Пытаясь удержаться на ногах, я случайно задел рукой изуродованное тело Митчелла.

Оно захрипело. Захрипело и повернуло ко мне лицо - сплошное месиво из крови и клочков кожи. Я вспомнил, как кровь текла у него между пальцев, когда он закрывал руками лицо. Господи, Боже милостивый...

- Хидака... - звук был булькающий и какой-то липкий от обилия крови. На этом лице что-то шевелилось и подергивалось, но я не мог определить, где рот. - Выпусти... меня... пожалуйста...

Я отшатнулся с ужасом и отвращением. Мне было страшно и в то же время стыдно за свои действия. Но ничего более жуткого я в жизни не видел. Даже когда тело Оми развалилось в руках санитаров, это выглядело не так ужасно, как куча переломанных костей и изрезанного мяса, когда-то бывшая человеком. Я вскрикнул, отодвигаясь, и заплакал:

- Я... Я не могу. Господи, Митчелл, прости меня. Я не могу. Ран! - позвал я, отвернулся и стал пробираться на погрузочную платформу. Надо было найти его и убедиться, что все в порядке. Спотыкаясь и всхлипывая, стараясь не обращать внимания на ноющую ключицу и невыносимую головную боль, я добрался до люка.

- Ран! - снова позвал я. Почему он не отвечает?

Из-за крена я все время сползал вниз, к правому борту. Ботинки скользили, видимо, по крови Митчелла. Пытаясь удержаться, я схватился за первое, что подвернулось под руку. И только когда пальцы сомкнулись вокруг холодного металлического стержня, я понял, что это. Опора пулемета, которая была прикреплена к полу.

Я замер и даже задержал дыхание от внезапной догадки. Пулемет оторвался от опоры при падении. А Рану больше не за что было держаться...

Я начал в панике огладываться по сторонам, выискивая его в полумраке. Слабого утреннего света, проникающего через люк, было недостаточно. Наконец я нашел его. И не смог сдержать крика отчаянья.

При ударе о землю его вместе с оружием отшвырнуло к правому борту. Та сила, которая сломала, как прутик, стальную опору, впечатала Рана в стену кабины и придавила пулеметом. Теперь я его прекрасно видел. Он лежал у противоположной стены, придавленный массой металла, и струйка крови стекала с его губ по безупречно-белой коже. Левый рукав куртки тоже был в крови, и я понял, что его ранили, еще когда мы были в воздухе.

- Ран! - закричал я, выпустил опору и где ползком, где на четвереньках подобрался к нему, не переставая шептать, как заклинание:

1 Возможно, отсылка к вальсу "Sunrise, sunset" из мюзикла "Скрипач на крыше"

Сильнее

Стук моего сердца - как постоянно работающий метроном. Я слушаю его, медленно шагая к дому. Дом? Разве это мой дом? Говорят, дом там, где сердце. А мое сердце осталось во Вьетнаме. С ним, где бы он ни был. Так что мне уже никогда не найти свой дом.

Слезы наворачиваются на глаза. Но это неважно: снова пошел дождь, так что никто ничего не заметит. Банзай идет за мной по пятам без команды. Славный пес. Заботится обо мне.

Ну вот, я уже почти пришел. Даже если эту постройку нельзя назвать домом, приятно считать хоть что-то своим. Надо взять себя в руки, добраться до кухни, принять пару таблеток и лечь спать. Тогда воспоминания меня отпустят. Хотя вряд ли. Мои сны полны воспоминаний. И во всех воспоминаниях есть он.

Надо взять себя в руки и дойти до дома.

Вот только бы видения прошлого не лезли в голову...

* * * * * *

Руки у меня дрожали. Я осторожно дотронулся до его лица. Кожа под моими пальцами была холодной.

- Ран! - отчаянно закричал я, схватил его за плечи и принялся трясти. Хотя, пожалуй, этого как раз не стоило делать. - Очнись! Господи, пожалуйста, скажи хоть что-нибудь, - бормотал я, еле сдерживая всхлипы.

Мне потребовалась вся сила духа, а ее оставалось уже очень мало, чтобы не удариться в истерику, не отползти куда-нибудь в уголок и не свернуться там калачиком. Но я понимал, что Рану это не поможет. Если ему вообще можно помочь.

Я схватился за голову, отодвинулся от Рана и попытался сконцентрироваться на собственном дыхании, чтобы успокоиться. Стоило мне снова поднять глаза, увидеть своего прекрасного возлюбленного искалеченным, как все мои усилия шли прахом. Но я должен был сосредоточиться. Быть сильным ради него.

Я постарался унять дрожь в руках и с волнением прижал пальцы к его шее под подбородком, надеясь найти признаки жизни. Я ждал и боялся того, что мог ничего не обнаружить. Ни малейшего движения. У меня все внутри похолодело, когда я понял, что не чувствую пульса. Я вглядывался в его лицо, отказываясь верить, и сильнее прижимал пальцы.

Ждал и мечтал найти хоть какой-то признак жизни.

И вдруг... Да, точно! Толчок под моими пальцами. Еще один. Слабые, редкие, но явные удары сердца. Ран был жив. Хотя сил у него почти не осталось. Я уже понял, что он не дышит. Мешала тяжесть пулемета, сдавившего его грудь.

Я не заметил, что и сам все это время не дышал. Понял это, только когда с шумом выдохнул и тут же закашлялся от жжения в груди.

С меня вмиг слетело оцепенение, и я бросился отодвигать пулемет, чтобы освободить своего любимого. До сих пор не понимаю, как мне это удалось, учитывая мое состояние. Я ослабел от потери крови, шока и испуга, и чувствовал, как смещается от движений сломанная ключица. Боль была такая, что словами не описать. Но я справился. Изодрал руки в кровь, но это уже казалась сущим пустяком.

Справившись с оружием, я впервые смог оценить, что произошло с Раном. Выглядел он неважно. Один бок был сплющен и даже немного прогнулся внутрь. Значит, ребра сломаны. Раздроблены. Поэтому он и не дышал: скорее всего порвано легкое.

Надо было вынести его из вертолета. Перегретый двигатель все еще пощелкивал и поскрипывал, и я понимал, что если бак пробит, может загореться горючее. Тогда вертолет взорвется.

И снова я совершил невозможное - откуда только взялись силы? - оттащил Рана от стены, перевернул и подхватил под мышки. Я смутно подозревал, что его не стоит передвигать: может стать только хуже. Но и оставлять его в вертолете было нельзя. Я доволок его по площадке к открытому борту. Здесь у меня случился очередной приступ паники, потому что я не сразу сообразил, как спустить его на землю.

Я слишком устал и ослабел, чтобы нести тяжелое тело. Смутно помню, что попытка взвалить Рана на плечи кончилась тем, что мы оба рухнули на траву. Но большую часть действий я выполнял, как во сне.

Что я точно помню, так это как укладывал его на землю в нескольких метрах от раскуроченного вертолета. Я уже с ног валился от боли, усталости и попыток сдержать истерику. Я с трудом концентрировался на том, что делал. Невыносимо было смотреть на его безвольное тело. Чтобы успокоиться, я постарался вспомнить, каким он был два дня назад. Как он был полон сил и страсти, как раскраснелось его лицо, как он дрожал от предвкушения...

А сейчас он лежал передо мной холодный и неподвижный. Я не мог допустить, чтобы все закончилось вот так. Надо было попытаться сделать хотя бы искусственное дыхание.

- Ран... - прошептал я и снова стал проверять его пульс. Жилка слабо билась под моими пальцами. Когда он потерял сознание? Как давно уже не дышит?

В любом случае, терять время больше было нельзя.

Я наклонился и осторожно запрокинул ему голову назад, чтобы открылось горло. Потом разжал рот и вздрогнул, когда из уголка снова потекла кровь. Я зажмурился, прижался губами к его губам и выдохнул. Я молился, чтобы все получилось. Снова и снова я отстранялся, чтобы сделать вдох, наклонялся и выдыхал, пытаясь наполнить воздухом сдавленные легкие и вернуть его к жизни.

Он не реагировал. Я снова начал плакать и тихо ругаться.

- Ран, пожалуйста! Ради бога, не умирай. Я не могу вот так тебя потерять. Ведь должно быть наоборот... Разве не я должен был умереть? - всхлипнул я, еще раз глубоко вдохнул и сделал последнюю попытку.

Я не был готов к такой внезапной реакции. По его телу прошла дрожь, легкие попытались наполниться, вытягивая из меня дыхание, потом снова сжались. Ран дернулся, когда воздух встретился с заполнившей легкие кровью, и сработала защитная реакция организма: начался приступ кашля.

Его кровь хлынула мне в рот с такой силой, что я чуть не захлебнулся. С ужасом и отвращением отодвинулся от Рана, и меня тут же стошнило. Глаза слезились, а на траве передо мной оказалось все содержимое моего желудка. Не так уж много: чашка кофе и едкая желчь, подкрашенная его кровью. Красная нитка слюны тянулась от моих губ, и я продолжал откашливаться и сплевывать, пока во рту не пересохло.

С каждым спазмом невыносимая боль разливалась по груди, и сделать с этим я ничего не мог, пока меня не перестало тошнить. Но как бы плохо мне ни было, я понимал, что Рану в сто раз хуже.

Я повернулся к нему - нельзя позволить ему снова потерять сознание. Он перекатился на бок и отхаркивал кровь. С каждым новым приступом кашля его тело мучительно содрогалась, и мне даже представить было страшно, что при этом происходит с его ребрами и поврежденным легким.

- Ран! - хрипло позвал я, подполз к нему и обнял, чтобы поддержать, пока он пытается восстановить дыхание.

Болезненные, жалобные стоны срывались с его губ, слезы скапливались в уголках глаз и стекали по бледным щекам.

Наконец кашель утих. На траве перед Раном набралась целая лужа темной крови со сгустками. Его мелко трясло от усталости. Я перевернул его на спину и положил голову себе на колени. Синие глаза застилала пелена боли, они смотрели на меня откуда-то издалека. Он попытался сделать вдох, дыхание на мгновение прервалось, и я вздрогнул, ощущая его боль.

Может, не стоило его мучить и возвращать к жизни?

- Бо... больно... - слабо выдохнул он. Голос у него сорвался.

- Я знаю. Прости, - прошептал я.

- Ч-что?..

- Мы разбились, Ран. Прости. Я... В нас попали. И на тебя упал пулемет. Похоже, у тебя ребра сломаны и пробито легкое. Господи, Ран... - всхлипнул я и разрыдался. - Прости. Я не мог бросить тебя умирать в вертолете.

Его взгляд то затуманивался, то прояснялся. Ран старался сфокусироваться на моем лице. Он снова попытался вздохнуть. Брови вздрогнули и сдвинулись к переносице. Он на мгновение закрыл глаза.

- Митчелл?

Я чуть не подпрыгнул и оглянулся на вертолет. Митчелл! О Господи! Я его бросил. А ведь он был еще жив. Надо было его тоже вытащить. Я не мог его бросить теперь, когда спас Рана.

- Он еще в вертолете, - забормотал я, опуская Рана на землю. - Я схожу за ним. Не двигайся. Я быстро!

Пока я поднимался на ноги, он что-то сказал. Голос был странным и неузнаваемым. Я устало повернулся и взглянул на него:

- Что?

- Аптечка. Принеси... аптечку.

Я кивнул, еще раз внимательно оглядел его и поковылял к вертолету. Как-то умудрился снова залезть внутрь и пробраться в кабину.

- Митчелл? Дружище, я за тобой! - позвал я, приближаясь к креслу второго пилота. Мне показалось, что крови на полу стало больше, и я остановился. Митчелл пытался выбраться из прохода между креслами, но ему не удалось. Он был мертв. От запаха крови, страха и смерти меня чуть снова не стошнило. Но было уже нечем.

Митчелл был мертв. Теперь. А ведь он был жив всего несколько минут назад. Впрочем, может, и не минут. Это для меня из-за избытка адреналина все события пронеслись на огромной скорости. На самом деле, я понятия не имел, сколько времени ушло на то, чтобы вытащить Рана и сделать ему искусственное дыхание. В любом случае, Митчелл был мертв. А вдруг я сумел бы его спасти? Умом я понимал, что вряд ли, но чувства вины от этого не убавлялось.

Почему со мной все это происходит?

Но я не имел права на эмоции. Надо держаться не только ради себя, но и ради Рана. Нужно его перевязать и придумать, как нам выбраться отсюда живыми. А еще найти аптечку... и рацию.

Мне показалось, что я потратил несколько часов, ползая по разбитому вертолету и собирая все, что может пригодиться. Сухие пайки, спасательные одеяла, аварийную сумку и радиостанцию, аптечку и оружие из ящика у стены. Пока я сновал туда-сюда, в голове у меня крутились две мысли: что надо вернуться к Рану и что Митчелл на меня смотрит. Я не мог удержаться и все время оглядывался на его труп. Не буду рассказывать, о чем я тогда думал, а то вы решите, что я съехал с катушек. Впрочем... Может, я и съехал. Я уже ни в чем не уверен.

Я взвалил на себя все находки и вернулся туда, где оставил Рана. Со стоном свалил поклажу на землю и присел рядом с ним. Дотронулся до его лица.

- Ран? Я вернулся, - тихо позвал я.

Он лежал, закрыв глаза, и выглядел таким умиротворенным, что я на мгновение обрадовался: ему уже не так больно, раз он заснул. Но через секунду я заметил, что он опять не дышит. Видимо, наступил болевой шок - организм постарался отключиться, чтобы избавится от мучений. Никогда не говорите, что от боли еще никто не умирал.

- Фудзимия! - заорал я. - Сволочь! Не смей умирать! И это после того, как меня тошнило твоей кровью! Ты просто не имеешь права, скотина!

Сердце у него еще билось довольно ровно, и я снова решился на искусственное дыхание. На этот раз я был готов к его реакции и не наглотался застоявшейся крови.

Я обнимал его, пока он содрогался от спазмов и во второй раз за полчаса возвращался к жизни. Он снова кашлял кровью, но уже не так сильно, как в первый раз. Я был рядом, когда он пришел в себя и вновь с пугающей ясностью осознал, что происходит и как ему больно. У меня сердце разрывалось, когда я видел, как он стискивает зубы, с каким усилием остается в сознании.

Я покрепче прижал его к себе, чтобы он не повредил еще что-нибудь, корчась от судорог. Крепко зажмуренные глаза вдруг распахнулись и уставились в небо, а через мгновение из уголков снова потекли слезы. Он издал какой-то странный полузадушенный звук, пытаясь сделать глубокий вдох, замер напряженно и неподвижно, осторожно восстанавливая дыхание, и наконец медленно, постепенно расслабился в моих объятиях.

- Прости меня, - прошептал я, стараясь не заплакать.

Он вдохнул с каким-то влажным всхлипом и устало выдохнул. Несколько секунд мы так и лежали. Мне просто хотелось чувствовать успокаивающее тепло его тела. Живого тела. Мне было все равно, в каком мы оба состоянии, лишь бы он был жив. Я всё для этого сделаю. Даже если нам уже немного осталось. Я постарался дышать глубоко и ровно, чтобы помочь ему.

- Дыши со мной, - сказал я, прижимая его к груди. - Пожалуйста, Ран. Постарайся дышать со мной.

И он постарался. Я чувствовал, как отчаянно он вцепился в мою форму, превозмогая боль и стараясь удержаться в сознании. Не помню, что я говорил, но точно что-то нашептывал ему на ухо. Скорее всего он меня не слышал, так что смысл моих слов не имел значения. Все равно было приятно думать, что от звука моего голоса ему становится легче.

Наконец его дыхание выровнялось. Оно по-прежнему было слабым и отрывистым, но уже почти ритмичным. Я еще некоторое время дышал вместе с ним. Потом мне показалось, что он вот-вот снова потеряет сознание, и я пошевелился.

- Я перевяжу тебе ребра, - тихо сказал я. - Тогда станет легче. Надеюсь.

Он долго не реагировал, потом коротко кивнул. Мне удалось посадить его. Мы оба уже потеряли столько крови, что любые действия казались нелепыми и бесполезными. Есть ли смысл что-то предпринимать? Правильного ответа я не знал, но почему-то чувствовал, что сдаваться и тихо умирать нельзя. Даже если Ран только об этом и мечтал, я не мог этого допустить.

Вооружившись найденной аптечкой, я начал снимать с него одежду. Я старался действовать как можно аккуратнее, но он все равно зажмурился и стиснул зубы. Было очень тихо, ни шума ветра, ни единого звука, кроме шуршания ткани. Я стащил с Рана куртку, пытаясь не задеть раненую руку, и с облегчением обнаружил, что кровотечение уже прекратилось.

Когда я снял с Рана футболку и обнажил грудную клетку, я одновременно обрадовался и испугался. Удивительно, но у него не было ни одного открытого перелома. Кости наружу не торчали. Но при этом ребра выглядели как-то странно. Не могу объяснить, почему, но я был уверен - что-то не так. Теперь предстояло самое трудное.

- Ран?

У него дрогнули веки:

- Мм?

- Я попробую поставить твои ребра на место. Ты как?

Он медленно открыл глаза. Темно-синие, почти черные. Ничего не выражающие.

- Все равно. Делай, что хочешь.

Я не был уверен, что он имел в виду, но он дал разрешение, и переспрашивать я не стал.

- Я люблю тебя, Ран, - прошептал я. - Прости.

Он ничего не ответил. Оно и понятно.

Я начал медленно обследовать пальцами его бок и все время поглядывал на его лицо, чтобы понять, не становится ли ему хуже. Понятно, что ему больно от любого прикосновения, но я не хотел еще больше повредить легкое. Если я буду делать что-то совсем не то, это будет видно по его лицу.

Очень аккуратно и бережно я ощупывал и подталкивал ребра, проверяя, можно ли то-то исправить. Искал сместившиеся осколки, пытался их подвинуть. Несколько костей удалось вернуть, как мне казалось, на правильное место. Один раз пришлось резко остановиться, когда Ран полузадушенно всхлипнул.

Я встревоженно вскинул голову, но, к счастью, его лицо разгладилось. Он даже очень слабо улыбнулся и выдохнул:

- Лучше.

Еще несколько неприятных хрустящих звуков под моими пальцами, и я решил, что пора заканчивать. Мы оба тяжело дышали. Ран - от боли и, видимо, потери крови, а я - от напряжения. Я прижал ладонь к его ребрам, чтобы кости снова не сдвинулись, и неуклюже потянулся к аптечке.

- Вдохни поглубже, чтобы я не слишком сильно затянул, - рассеянно сказал я, возясь с мотком бинтов: пытался пристроить его так, чтобы удобнее было бинтовать. Я надеялся, что повязка удержит ребра на месте, создаст опору, и ему станет легче дышать.

- Не могу, - еле выдавил он.

Я поднял голову и нахмурился:

- Постарайся.

Он так посмотрел на меня, что захотелось все немедленно бросить. Сердце сжалось от того, что я увидел его потемневших глазах. Возмущение и обиду. Неужели Ран ненавидел меня за то, что я пытался его спасти? Наверное, спокойная смерть казалась ему более заманчивой перспективой.

- Ран, не смотри на меня так, - попросил я. - Я вытащу тебя отсюда, но мне нужна твоя помощь.

Он моргнул и снова закрыл глаза. На мгновение замер, а затем все тело напряглось, когда он резко и шумно втянул воздух. Грудная клетка чуть-чуть поднялась, и он еще крепче зажмурился, стараясь удержать воздух в легких. Я перебинтовал его так быстро, как мог, плотно наложил и завязал бинт. Ран никак не реагировал, а у меня тряслись руки. Закончив, я сел на пятки и вздохнул.

- Так лучше? - спросил я.

Ран прерывисто выдохнул и снова закашлялся. Кровь опять потекла из уголка его рта. Когда приступ прошел, он коротко кивнул. Прижал к груди руку и замер, бездумно уставившись в землю.

В ушах у меня как-то странно жужжало. Мне это не нравилось. Я мотнул головой и с недовольным ворчанием потер лоб. Я уже забыл про свою рану и теперь вздрогнул от внезапной вспышки боли.

- А!

- Ты ранен... - рассеянно сказал Ран. Голос у него был тихий и нетвердый.

- Обо мне не беспокойся, - отозвался я, придвигаясь ближе, и переполз на четвереньках так, чтобы осмотреть его руку. К моей радости рана оказалась поверхностной, пуля прошла по касательной.

- Можешь вытянуть руку?

Он оторвал руку от груди, чуть приподнял и протянул мне. Каждое движение сопровождалось тихим кряхтением и полустонами. Я бережно взял руку и принялся обрабатывать рану пропитанными спиртом тампонами из аптечки. Наверное, спирт щипал, но Ран никак этого не показывал. Если к большой боли добавить еще чуть-чуть, разница не так уж заметна.

Я перевязал его, помог лечь, накрыл курткой и одеялом и стал думать, что делать дальше. Где-то на грани сознания вертелась мысль, что неплохо бы что-то сделать с собственной раной на голове. А вы часто слушаетесь голоса разума?

Каждое движение давалось мне с трудом, как будто я плыл против течения. Руки и ноги не слушались, тело казалось ужасно тяжелым. Тем не менее я заставил себя проползти к тому месту, где оставил аварийную радиостанцию. Я понимал, что мне не удастся связаться с базой. Но если за нами кого-нибудь послали (а я был уверен, что Макс и Джей не бросили бы нас просто так и обязательно попытались бы вызвать подмогу), спасательный вертолет мог поймать наш сигнал, если настроить рацию на резервный канал.

Волоча за собой радио, я вернулся к Рану, сел рядом с ним, пристроил аппаратуру под боком и завернулся в оставшееся одеяло.

Так мы и ждали, обессиленные и истекающие кровью. Ждали, видимо, своей смерти. Я покачивался из стороны в сторону и что-то говорил. Нес какую-то чушь, просто чтобы занять себя и не уснуть. Я точно знал, что засыпать нельзя. Если усну я, уснет и Ран. А если Ран уснет, он уже не проснется.

Снова пошел дождь. Мы слышали, как он стучит по листьям, но ветки деревьев смыкались так плотно, что на нас капли почти не попадали. Вместо этого вода скапливалась в листьях, а потом внезапно проливалась на землю.

Время тянулось как-то странно. Звук моего голоса превратился в монотонную мелодию, которая безуспешно пыталась заполнить затянувшуюся паузу. Шли часы. Солнце карабкалось все выше и около полудня прогнало с неба дождевые облака. Сразу значительно потеплело.

От жары и влажности нам лучше не стало. Не помню, когда я заметил, что на кровь слетаются насекомые. Огромные тропические мухи потянулись на запекшуюся кровь, когда она начала пахнуть. Я снова и снова проводил рукой по лбу, отгоняя их от открытой раны. Мне хотелось перебраться вместе с Раном в какое-нибудь другое место, но на движение не было сил. Мы оба слишком устали. Оставалось только сидеть и ждать неизвестно чего.

Трудно представить себе более жалкое зрелище, чем мы с Раном в тот день. Мы едва осознавали происходящее, а наши тела и земля вокруг были покрыты кровью и слетевшимися на пир насекомыми.

Время от времени я тряс Рана или громко звал по имени, чтобы убедиться, что он в сознании. Он просто лежал, глядя в небо и не обращая ни малейшего внимания на обитателей джунглей, которые по нему ползали. Я хотел бы их согнать, но для меня это было уже слишком тяжело. Мышцы на груди в районе ключицы занемели, и любое действие вызывало боль.

Я все время вспоминал, что сказал мне когда-то Джей про сухие ноги. И не мог избавиться от мысли, что у нас носки давно отсырели. "В джунглях все растет", - бормотал я.

Так прошел день. Мне уже с трудом удавалось сосредоточиться. Мысли ходили по кругу, язык молол полную чушь, иногда споря с рассудком. Я начинал бредить. В рану на лбу попала инфекция, и у меня поднялась температура, но в тот момент я ничего этого не понимал. Я только чувствовал, что очень устал, и меня переполняли страх и ярость.

Иногда наступали периоды удивительной ясности сознания. Тогда я понимал, что все безнадежно. Хотелось лечь на промокшую землю и плакать, пока не умру. Это было странно, потому что я никогда раньше так не беспокоился о своей участи. Наверное на самом деле я волновался за Рана. Мысль о том, чтобы потерять его, едва обретя любовь, поддержку и смысл жизни, была невыносима. А он просто лежал, смотрел вверх, в кроны деревьев, и дышал - с трудом, с болью, с кровью. Кажется, в тот момент я уже осознал, что нам не суждено быть вместе.

- Ран? - позвал я, с трудом наклоняясь к нему. Мышцы сопротивлялись любому движению. Я прижал ладонь к его мертвенно-бледной щеке и заглянул в темные бездонные глаза. - Не спи, а? Я знаю, ты хочешь спать. Но нельзя. Останься со мной, Ран, пожалуйста. Не бросай меня.

На мгновение его взгляд прояснился и сосредоточился на мне. Его глаза потемнели еще больше. В них были злость, неприязнь и обида. Обвинение и боль. Губы шевельнулись, как будто он хотел что-то сказать. Но я знал, что на разговоры у него не хватит ни сил, ни дыхания. Тогда я заплакал. Сидел над ним и плакал от отчаянья. Если он не умрет от ран, он замкнется в себе.

Я знал, что ему очень больно. Я читал это в его взгляде, в малейшем движении его тела. Он мечтал только о том, чтобы закрыть глаза, уснуть и больше не просыпаться. А я не давал ему отдохнуть, требовал, чтобы он боролся с усталостью и болью. Разве он однажды не сделал то же самое для меня? Да, ситуация была немного другой, но ведь тогда он точно так же не позволил мне сдаться, хотя я мечтал только о том, чтобы избавиться от боли. Тогда он помог мне, теперь была моя очередь вернуть долг.

Я помнил ночь, когда Ран отобрал у меня таблетки. Прижег мне руку сигаретой, чтобы я перестал цепляться за свое единственное утешение. Как я его в тот момент ненавидел! Помню, как я кричал, ругался и злился на него за непрошенную заботу. Я хотел, чтобы он оставил меня в покое. Чтобы боль исчезла, неважно как. Сейчас отрешенное выражение во взгляде Рана, лежащего передо мной на земле, говорило о том же. Он хотел, чтобы я оставил его в покое. Позволил умереть, если иначе нельзя.

Я отчаянно всхлипнул:

- Прости, Ран. Я эгоист, я знаю. Но я не хочу остаться здесь один. Не бросай меня. У меня больше ничего нет, кроме тебя.

Когда солнце стало клониться к закату, по земле потянулись длинные тени. Ветер принес запах разлагающейся плоти. Митчелл сделал все возможное, чтобы отравить нам последние часы существования, и я проклинал его за это. К тому же его тело привлекало тварей куда более опасных, чем мухи. Хотя, думаю, мух на него тоже слетелось немало. В полумраке я ничего не видел дальше обломков вертолета, но был уверен, что слышу, как кто-то скребется, царапает когтями по металлу. Я представлял, как маленькие желтые черти пляшут внутри разбитой машины и закусывают телом моего погибшего товарища. А самое страшное - я отчасти понимал, что брежу. От этого становилось особенно жутко.

- Хидака, возьми себя в руки! - пробормотал я себе под нос. - Чертей не бывает... Но здесь они наверняка есть, это же ад... Именно здесь и живет дьявол.

Я придвинул винтовки поближе.

Теперь, оглядываясь назад, я не перестаю благодарить бога, что рация сработала именно в тот момент, когда я был в относительно здравом рассудке. Раздался пронзительный скрип на высокой ноте, потом послышался треск помех и обрывки фраз.

- Сбитый вертолет, вы... - треск, - меня? Прием?

На несколько секунд я так растерялся, что не понял, кто со мной разговаривает. Потом до меня дошло. Я повернулся, схватил передатчик так крепко, как позволяли онемевшие пальцы, и поднес ко рту.

- Повто... - щелк. - Это UH-1B 52520. Сбитый вертолет... -треск. - Слышите меня? Прием.

Я что есть силы нажал кнопку передачи. Голос у меня дрожал, и я очень старался говорить связно.

- Это Хидака. Вас слышу. Прием!

Тишина.

И наконец:

- Господи, мы и не надеялись вас найти. Чертовски рад вас слышать. Где вы? Что с вами? Сообщите статус.

- Ано (1)... Мм, извините, я... Статус? Не знаю. Мы... Мы разбились. Второй пилот.. э... погиб, стрелок... еле жив, кажется. А я... я не знаю.

Снова пауза.

- Лады. Тебе, похоже, досталось, сынок. Можешь подать сигнал ракетницей?

- Сигнал?

Я снова начала скатываться в бред, перед глазами мелькали яркие звездочки.

- В аварийной сумке должна быть ракетница. У вас есть аварийная сумка?

- Я... Да, кажется. Да, есть. Слава богу, она не в вертолете! Я бы туда ни за что не полез, там черти...

- Э... Ладно, сынок. Найди ракетницу, дай сигнал, и мы вас вытащим. Найди ракетницу, и скоро будешь дома. Конец связи.

Не говоря больше ни слова, я выронил рацию и медленно, преодолевая боль во всем теле, пополз туда, где оставил аварийную сумку. Я в нее еще не заглядывал. Дрожащими руками я открыл замок и откинул крышку. В слабом свете заходящего солнца мне удалось разглядеть сигнальный пистолет.

Я вцепился в него и сел на пятки. Я мог поклясться, что уже слышу шум вертолетных винтов. Далеко, очень далеко лопасти медленно рассекали воздух, нарезая небо на куски. Я закрыл глаза и представил себе вертолет.

- Сынок, ты меня слышишь? Джейкобс, похоже, мы их потеряли. Черт!

Я подумал о том, что все события в моей жизни происходили только для того, чтобы я оказался здесь, в джунглях Вьетнама, раненый, измученный, с ракетницей и надеждой на спасение. Я вспомнил Касэ и Юрико. Скучают ли они? Думают ли обо мне? Узнают ли они меня, пережившего весь этот ужас, если мы когда-нибудь встретимся? Я подумал о своей матери, вспомнил, как она плакала, когда узнала, кто я на самом деле. Или "что" я, как сказал мой отец. Он был жёстким человеком, но он многому меня научил. Объяснил, что такое честь и уважение, и что потеря уважения равносильна смерти, должна караться смертью. Какую кару я заслужил, отец? Я подумал об Оми, вспомнил его улыбчивое лицо и ясные голубые глаза. И что он прорвался. Прорвался и умер у меня на руках. Были еще Свонни. И Кроуфорд. Сколько еще людей пострадало, пообщавшись со мной? Вспомнив Рана и нашу единственную блаженную ночь вместе, я нажал на курок, наконец все осознав.

На меня не подействовало проклятие Рана Фудзимии. Потому что мое собственное проклятие оказалось сильнее.

Я следил, как ракета взмыла в небо и вспыхнула ярко-красным, а потом начала медленно-медленно падать. Как фейерверк на Рождество.

- Ух ты! Видим вас! - пробился сквозь помехи голос пилота.

А я просто сидел и смотрел, как падает красная звезда.

- Видишь, Ран, - сказал я. - Я же обещал, что мы выберемся.

Через пять минут спасательный вертолет пробрался через оставленную нашей машиной дыру в деревьях и кое-как приземлился. К нам бросились люди, подняли и понесли, подбадривая. Я помню, как вскрикнул от боли, когда кто-то задел мою ключицу и тут же принялся извиняться.

Я видел, как люди бежали к Рану, оглянулся через плечо и, вырываясь из поддерживающих меня рук, крикнул:

- Осторожнее с ним!

Они что-то буркнули в ответ, и я позволил поднять себя на борт. Это оказался медицинский вертолет. UH-1, переоборудованный "Красным крестом". Я понял это, потому что меня уложили на больничную койку. Что-то холодное коснулось моей руки, и тут же по венам разлился жар, а боль отступила. Краски поблекли, звуки стали глуше.

Как в тумане я смотрел, как вносят и укладывают на койку Рана.

- Этому уже ничем не поможешь, - услышал я чьи-то слова. - Не тратьте морфий, он не жилец. Можно просто оставить его здесь, все равно шансов нет.

- Не смейте! - услышал я собственный голос и удивился его силе и ясности. Весь мир был словно за глухой стеной, но мой голос через нее пробился.

- Я не дал ему умереть. Он целый день продержался! После это вы не имеете права его бросать! - прорычал я, чувствуя, будто проваливаюсь внутрь койки.

Мне на лоб легла чья-то рука.

- Не волнуйся, сынок. Мы не бросим твоего друга умирать.

- Ё... ёкатта (2).

И поняв, что мне больше не надо отвечать за нас обоих, я наконец поддался действию морфия и отключился.

_____
1 Э... (яп.)
2 Хорошо (яп.)

Жизнь продолжается

Очнувшись, я почувствовал тяжесть во всем теле. Руки и ноги не слушались, зато боль исчезла. Мне было на удивление спокойно, хотя из темных уголков сознания время от времени вылезало какое-то пакостное чувство, вызывающее панику. Перед глазами все расплывалось и мелькали черные пятна – от усталости и действия морфия. Я вздрогнул, приподнялся на локтях и начал оглядываться по сторонам. В голове на мгновение прояснилось, и я услышал оглушительный шум винтов, увидел медицинское оборудование и врачей, уставившихся на меня.
Они сдержали обещание? Ран еще со мной?
Я завертел головой, не обращая внимания на то, что меня пытались уложить обратно на койку. Чьи-то голоса уговаривали успокоиться, лечь и не шевелиться. Они мешали мне сделать то, что нужно.
- Где он? - закричал я, начиная паниковать. - Где он, где Фудзимия?
- Ляг, солдат. Он здесь. Никуда твой друг не делся, - ответил негромкий голос.
Я со стоном повернулся туда, куда показывала рука. Оказалось, что он лежит рядом со мной. Я вздохнул с облегчением и тут же почувствовал досаду: он был совсем близко, а я не заметил.
Он лежал на соседней койке, привинченной к полу, и был пристегнут ремнями на случай болтанки. Лицо было закрыто кислородной маской, аппарат помогал ему дышать, и я порадовался, что ему наконец-то можно провалиться в блаженное забытье. Между нами сидел врач, но расстояние было небольшим. Хватка удерживающих меня медбратьев ослабла, когда я снова лег. Не обращая на них внимания, я потянулся к соседней койке и дотронулся до безвольно лежащей руки.
- Не оставляй меня, Ран, - попросил я. Повернулся на бок и накрыл ладонью его холодные пальцы.
Никто из врачей не счел мое поведение странным. Впрочем, учитывая мое состояние, я мог бы начать читать стихи про любовь, и все бы просто решили, что у меня бред.
Я старался не уснуть, чтобы не упускать Рана из вида. Боялся черной пустоты и провала во времени, которые разделят нас, если я отключусь. Но вертолет плавно покачивался, убаюкивая, а морфий делал свое дело, так что я все-таки провалился в глубокий сон без сновидений.
Когда я очнулся в следующий раз, вокруг суетились и шумели. Кто-то выкрикивал приказы, передавал информацию и настойчиво тянул меня за руку. И чем сильнее меня тянули, тем крепче я сжимал пальцы. Сжимал руку Рана.
- Черт, он не отпускает! - прозвучал громкий голос надо мной.
Нет, нет, ни за что! Не забирайте его. Я хочу остаться с Раном, я люблю его. Вы не понимаете, я люблю его! Если вы его отнимете, я умру. Мне незачем будет жить дальше. Все эти слова крутились у меня в голове, мне хотелось кричать во все горло, но я не мог пошевелиться. Пусть лучше думают, что я еще без сознания.
- Какого хрена вы копаетесь? Выгружайте их из вертолета, им срочно нужна помощь! - Этот голос я узнал. Лейтенант Кудо. - Я не для того устраивал спасательную операцию, чтобы вы их угробили из-за своей некомпетентности!
- Мы не можем их выгрузить, сэр! Этот парень держит другого за руку, не отпускает и не приходит в себя, - огрызнулся санитар, который тянул меня за руку.
- О господи… - пробормотал Кудо. Он забрался в вертолет и склонился надо мной. - Хидака, придурок, очнись!
От его слов я еще крепче зажмурился. Но, наверное, Кудо догадался, что я в сознании. Он положил руку мне на плечо, наклонился к самому уху и проговорил так тихо, чтобы никто больше не слышал:
- Кен, пожалуйста, соберись. Я не знаю, что там произошло, но ты должен его отпустить. Если не отпустишь, Ран умрет. Ему срочно нужна операция. Пожалуйста, отпусти, иначе врачи не смогут ему помочь.
Слезы потекли из-под моих плотно сжатых век. Хотелось свернуться калачиком и ни о чем не думать.
- Я хочу быть с ним, - прошептал я так тихо, что Ёдзи вряд ли меня слышал.
- Я знаю, Хидака, но нельзя. Нам надо отправить Рана дальше, в госпиталь. Если ты его любишь, а я знаю, что любишь, отпусти его. Тогда мы сможем его спасти.
У меня сердце разрывалось, потому что я понимал, что он прав. Я любил Рана, но удерживать его рядом было чистейшим эгоизмом. Надо было отпустить его, чтобы ему оказали помощь, даже если это означало, что его увезут куда-то без меня. Я медленно разжал пальцы, сжимавшие его холодную руку, и всхлипнул так отчаянно, словно вложил в этот звук всю боль мира. Уже тогда у меня возникло ощущение, что, отпуская его руку, я расстаюсь с ним навсегда. Последнее прикосновение... Холодное и мимолетное.
- Ран... - жалобно позвал я, но так тихо, что вряд ли кто-то услышал. И тут же все пришло в движение. Медики выгнали Кудо из вертолета, погрузили нас с Раном на носилки и стали кое-как спускать на летное поле. Там нас должны были передать другим санитарам.
Пока меня несли. в медчасть, я собрал последние остатки сил и приподнялся, чтобы посмотреть, как Рана уносят в другую сторону, к стоящему поодаль Bell UH-1H, который повезет его в крупный госпиталь на севере. Возможно, в Вунгтау или в Лонг Бинь. Он ни разу не шевельнулся, пока я смотрел на него, сопротивляясь врачам, пытающимся снова меня уложить. Потом его погрузили в вертолет, и мне больше ничего не было видно. Я рухнул на носилки, чувствуя накрывающую волну отчаянья, и на глаза навернулись слезы.
Тогда я видел Рана Фудзимию в последний раз.

* * * * * *

Я останавливаюсь, кладу руку на ограду. Банзай смотрит на меня с удивлением и коротко гавкает, призывая открыть калитку во двор. Я улыбаюсь псу (слезы высохли по дороге) и ласково треплю его за ухом.
- Молодец. Ты мой хороший… Заботишься обо мне, да?
Банзай опять гавкает, начинает вилять хвостом и приплясывать на месте. Снова улыбаюсь и распахиваю калитку. Он пробегает вперед, взлетает по ступенькам и обнюхивает крыльцо у двери. Я только головой качаю: странный пес.
Захожу в дом, снимаю куртку и вешаю на крючок у двери, стаскиваю ботинки. Банзай укладывается на свою подстилку в гостиной, а я прямой наводкой иду к раковине. Руки уже почти не дрожат, когда я добираюсь до батареи пластиковых рыжеватых бутылочек. Глотаю две таблетки, запиваю стаканом воды, замираю, опершись о раковину, и смотрю в водосток.
Просто квинтэссенция моей жизни.
Выхожу из кухни, окликаю Банзая и начинаю подниматься по лестнице. До чего же в доме тихо... Я слышу, как иногда потрескивают стены, оседая, как стучит по крыше снова зарядивший дождь, как пес ходит в кухне, стуча когтями по линолеуму.
Наверху лестницы меня поджидает Кот. Сонно моргает с отстраненным видом, как будто хочет сказать: "Почему ты так рано? Хотя, какая мне разница". Когда я прохожу мимо, он встает и начинает тереться об ноги. Наклоняюсь и глажу его от головы до кончика хвоста. Он смешно мяукает, а затем шествует вперед, в спальню.
Я иду следом, замечая краем глаза, что Банзай тоже увязался с нами. В комнате я переодеваюсь, быстро снимаю мокрую одежду и натягиваю трикотажные штаны и поношенную футболку. Меня наполняет спокойствие и умиротворение. Я внезапно чувствую огромную усталость. Усталость и пустоту. Может, удастся заснуть и не видеть снов. Может, когда я проснусь, окажется, что этот дом мне приснился, а на самом деле я сижу раненый в джунглях и брежу. Может, так было бы даже лучше. Не знаю. С одной стороны, я многое бы отдал, чтобы снова оказаться рядом с ним. С другой - я приложил столько сил, чтобы хоть как-то наладить жизнь после всех утрат. Я так устал, что слабо понимаю, каково это - оставаться в живых. Я обещал жить ради него, и я сдержу слово. Даже если придется жить без него.
Залезаю под одеяло, натягивая его до ушей, и жду, пока постель согреется. Кот расхаживает по кровати, а потом устраивается на подушке у меня перед лицом. Некоторое время дую на его мех, смотрю, как взъерошиваются шерстинки, пока Кот не начинает ворчать и прижимать уши.
Усмехнувшись, зарываюсь лицом в подушку и жду, когда придет сон. И вспоминаю конец вьетнамской истории.

* * * * * *

После того, как увезли Рана, я проспал три дня кряду. Проснувшись, я почти ничего не помнил об аварии и дне, проведенном в джунглях. Я у всех спрашивал, где Ран, и мне никто не отвечал. Только предлагали "отдыхать и набираться сил". Это было сложно, потому что я мало что понимал, голова все еще плохо работала из-за температуры, и до выздоровления было далеко. Через некоторое время меня навестил новый капитан - Ботан. Он ничего конкретного не сказал, но чуть не утопил меня в потоке общих фраз с благодарностями и извинениями.
Когда мне, наконец, удалось вставить слово, я спросил, что с Раном, и если уж на то пошло, что со мной, а он как-то странно посмотрел на меня и ушел. Это для меня ничего не прояснило. Более-менее внятных ответов удалось добиться только после недели в госпитале, когда я уже мог нормально соображать. В последние дни я начал постепенно вспоминать, что произошло. Правда, пока отрывочно: кровь, боль, запах смерти во влажном воздухе. Мне не нравилось то, что вспоминалось, и возникало предчувствие, что дальше будет только хуже.
Пришел медбрат, чтобы сменить мне повязку на голове. Заодно внимательно осмотрел рану.
- Ну что ж, шрам останется, но небольшой. И все равно будет закрыт волосами. Ты счастливчик, солдат.
- Вот бы еще кто мне объяснил, откуда на меня столько счастья свалилось, - пробурчал я.
Медбрат посмотрел с сочувствием, пожал плечами и отвернулся.
- Я тебе ничего не могу сказать. По официальным данным ты в наш госпиталь вообще не поступал.
Я понял, что ничего не понимаю.
Первые адекватные ответы я получил, только когда меня навестил Кудо.
- Привет, Хидака! Вижу, ты решил вернуться в мир живых.
- Где он? - сухо поинтересовался я.
Кудо покачал головой и опустился на стул рядом с койкой.
- Без обиняков сразу к делу, да? В прочем, твое нетерпение понятно.
- Сэр, пожалуйста, не изводите меня. Я уже неделю не встаю с этой койки и не особенно помню, как это меня угораздило. А то, что помню, оптимизма не внушает. Скажите, где Фудзимия? - я посмотрел на него с мольбой.
Кудо вздохнул:
- Я точно не знаю. Где-то на севере. Скорее всего, в Вунгтау, но даже я не знаю наверняка. Все засекречено. Команда медиков так и не сообщила нам, долетел ли Ран до Вунгтау живым и приняли ли его в госпиталь. Вообще никаких известий.
- Как его могли не принять? - я не верил своим ушам.
Кудо посмотрел на меня темными усталыми глазами.
- Помнишь, я говорил, что ваше задание неофициальное. Таким оно и осталось. Ни в каких документах оно не значится. Кена Хидаку и Рана Фудзимию не находили у сбитого вьетнамцами вертолета, на котором перевозили припасы, потому что вьетнамцы не сбивали никакого вертолета, перевозившего припасы, потому что никто никаких припасов никому не отвозил. Так что официально ни ты, ни Фудзимия не были ранены. Понимаешь, к чему я клоню? Даже если госпиталь согласился принять Рана без документов или согласования с начальством, мы об этом никогда не узнаем, потому что этого не было. Никаких данных о вашем лечении нет и не будет.
- Погодите! А как же мы узнаем, что с ним?! Как узнаем, жив ли он?
- Мы и не узнаем, - покачал головой Кудо.
Я сидел на кровати, подключенный к куче приборов, тихий писк вторил моему участившемуся сердцебиению. И я медленно начинал понимать, что все это значит. Если только Ран не поправится полностью и его не пошлют обратно в Панг Нуан, что маловероятно, я не смогу выяснить по официальным каналам, жив он или нет. Никто не сможет выяснить. Скорее всего, он будет официально числиться погибшим.
Ощущение пустоты и безнадежности было просто ошеломляющим, пока в голову не пришла мысль, за которую я уцепился с отчаяньем утопающего:
- Но ведь это не значит, что он не сможет связаться с нами лично? То есть, если после выздоровления его отправят домой, он сможет написать в нашу часть, хотя бы лично вам, и рассказать, что случилось. Он ведь не может просто исчезнуть... правда?
Что-то странное промелькнуло в глазах Ёдзи, но тут же исчезло, и он улыбнулся.
- Правда. Если Ран поправится, он обязательно даст нам знать. Особенно тебе. Если только у него не возникнет каких-то причин с тобой не общаться, что маловероятно.
Я слушал и чувствовал, что уже не так уверен. Я вспоминал взгляд, который умолял оставить его в покое и дать умереть. Вспоминал ненависть в глазах Рана. Вспоминал, каким испытаниям его подверг. И разбились мы по моей вине, разве нет? Я подвел его. Сделал то же самое, что и Юуси. Может, у него и правда есть причина со мной не общаться? Может, он захочет все забыть и начать жизнь с чистого листа? Что если злость и обида на меня не исчезнут? Если он возненавидит меня за то, что я не смог быть с ним в госпитале? Если он меня разлюбит?
Мысли крутились у меня в голове, я перескакивал с одной на другую, пока не почувствовал, что ужасно устал. Я откинулся на подушки и уставился в потолок. Если он не умрет, то замкнется в себе. Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы он меня не возненавидел. Не отбирай его у меня. Если он выживет, пожалуйста, не отбирай!
- Кен? - негромко окликнул Ёдзи и положил руку мне на лоб. - Не переживай так, ладно? Все образуется. Все будет хорошо, Кен. Поспи. Ты правильно сделал, что отпустил его. Все будет хорошо, обещаю. Отдыхай.
Следующие несколько недель я еле выдержал. Ждал и ждал, ходил проверять почту после каждого грузового вертолета, но писем не было. Шли дни, и у меня оставалось все меньше надежды. И все больше времени я проводил наедине с собственными мыслями. Кудо сказал, что жизнь продолжается, посоветовал забыть о прошлом и смотреть в будущее. Я пытался, но получалось плохо. Оставшийся срок на базе Панг Нуан я отслужил с большим трудом. Вокруг было полно народу, но без Рана я чувствовал себя ужасно одиноким.
Я проторчал на базе Панг Нуан в 326-й транспортно-десантной роте до конца сезона дождей. Потом еще два месяца летал на задания. Как-то нашел в себе и в баночке с таблетками силы, чтобы жить дальше без Рана. Рядом были Макс и Джей, которые, как ни удивительно, отнеслись ко мне с большим сочувствием и поддерживали все время совместной службы. Позднее в 1970 году они стали одними из первых, кого отправили домой, когда началась программа Никсона по выводу войск из Вьетнама.
Вскоре базу Панг Нуан закрыли, она проработала чуть больше года. Но еще раньше меня перевели в Камбоджу, на грузовые перевозки. Людей доводилось перевозить лишь изредка. Там я отслужил большую часть своего срока, хотя сейчас воспринимаю этот период как незначительный довесок. Условия там были хуже, чем в Панг Нуан. Никаких стационарных баз, только лагеря. Вертолеты ставили прямо на поляне в джунглях, а спали мы в хижинах, сложенных из мешков с песком и накрытых брезентом. Я всегда следил, чтобы ноги были сухими.
Макс и Джей писали мне в Камбоджу. Мы до сих пор поддерживаем отношения. Фарф переехал в Нью-Йорк и занялся "семейным бизнесом". Если верить слухам, семья Фарарелло занимается тем, что обувает людей в ведра с цементом. Шу вернулся домой, а потом перебрался в Техас, где и познакомился со своей нынешней женой. За три года они успели родить двоих детей и завести весьма доходное ранчо. Кто бы мог подумать, что Макс преуспеет в скотоводстве!
От Кудо тоже время от времени приходили письма. После закрытия Панг Нуан его перевели на непыльную работу: перекладывать бумажки в посольстве в Сайгоне. Там он и просидел почти до самого конца войны.
Я провел на войне еще два года без Рана и так и не получил от него весточки. Я продолжал ждать и проверять почту, куда бы ни забрасывала меня судьба. Продолжал надеяться. Без этой надежды я бы не выжил.
Я вернулся домой в 1972 году, когда прошла последняя крупная операция по выводу войск. Написал матери и переехал в Северную Калифорнию. И тут все пошло наперекосяк. Вернуться к обычной жизни оказалось невероятно трудно. Повсюду было полно протестующих. Протестующих против меня! Против людей, которые за них сражались. И чем больше я видел по телевизору этих протестующих, которые размахивали плакатами, называли нас дикарями и чудовищами, утверждали, что война бессмысленна, тем сильнее их ненавидел. Конечно, война бессмысленна, но что они об этом знают? Часто ли они видели умирающих? Или увозили раненых с поля боя? Кто из них потерял на войне близких людей? Война стала частью меня, сделала меня тем, кем я стал. А они против меня протестовали! Я не хотел этого видеть. Я ничего не хотел видеть.
Война официально закончилась в семьдесят третьем, и еще год после этого я пытался отыскать Рана. Я ходил по инстанциям, проверял данные госпиталя в Вунгтау, просматривал списки погибших - безрезультатно. Мне даже удалось отыскать некоторых сотрудников госпиталя, которые по поему мнению могли помнить, что случилось. Все говорили разное. Одни утверждали, что никто похожий на Рана в то время к ним не поступал. Другие говорили, что он, скорее всего, умер по пути в госпиталь, иначе его бы зарегистрировали. Но большинство врачей повидали столько покалеченных солдат, что перестали различать лица. Я хотел найти его сестру, но даже под пытками не смог бы вспомнить, называл ли Ран ее имя. Как я ни старался, все было без толку.
Я до сих пор помню день, когда прекратил поиски. День, когда я сдался. Я получил письмо от офицера, который планировал наше последнее задание. Мне немалого труда стоило вытянуть из Кудо его имя. Письмо было коротким и ясным.
"С сожалением вынужден сообщить, что все Ваши вопросы и далее будут оставаться без ответа. Я понимаю Ваши чувства. Все мы скорбим о наших братьях, пропавших без вести или не вернувшихся с поля боя. Но, как это ни печально, я настоятельно советую Вам забыть о случившемся и больше не поднимать эту тему. Дальнейшие расспросы о том, что произошло 21 июля 1969 года, могут привести к крайне нежелательным последствиям".
И у меня опустились руки. Какой смысл? Никого не интересовало, что случилось с Раном. Всем было наплевать. Если Ран жив, почему он со мной не связался? Мои данные не были засекречены, и узнать, где я, не так уж трудно. Может, Ран действительно не хотел, чтобы я его нашел? Или его бесполезно было искать? Вдруг он действительно умер? Такое ведь тоже возможно. От этой неопределенности с ума можно было сойти.
Меня всерьез стали мучить кошмары. Они снились мне и раньше, когда Оми умер у меня на руках. Но после того, как я перестал искать Рана, от них просто не стало покоя. У меня начались приступы картины прошлого вставали перед глазами, как наяву, я слышал голоса. И начал ходить на прием к доктору Крейгу. А он стал прописывать мне всё новые и новые лекарства. Два года я прожил на таблетках, которые не отпускают без рецепта, и это не могло не сказаться на моих нервах.
Жизнь потихоньку устаканилась и превратилась в бессмысленную череду лекарств, сообщений, которые я удалял с автоответчика, и работы. Я заботился о своих питомцах, они заботились обо мне. Было несколько людей, как Мэри, которые иногда могли заглянуть в гости, но никого из них я не назвал бы близким другом. Они казались ненастоящими, хоть и были рядом. Настоящими были только мои сны. Всё остальное было миражом, а люди - призраками, которых носило туда-сюда. Вот и меня каким-то ветром принесло в этот дом.

* * * * * *

Я вдыхаю теплый мех. Фыркнув от нехватки воздуха и попавшей в нос шерсти, резко отодвигаюсь назад и открываю глаза. Какая прелесть! Чихаю и отталкиваю Кота. Сонно моргаю и поднимаю голову, чтобы увидеть будильник. Шестой час. Я проспал до вечера.
Мне слишком уютно и не хочется вставать, поэтому я опускаю голову на подушку и снова закрываю глаза, наслаждаясь теплом окутавшего меня кокона. Даже запах в комнате какой-то сонный. Так приятно. Мягко, хорошо и спокойно. Так бы всю жизнь и пролежать здесь в темноте. Если бы только темнота спальни могла вытеснить тьму из моей души.
Потревоженный Кот зевает мне в лицо и начинает лизать щеку своим шершавым языком. Газовая атака - запах съеденной на обед рыбы.
- Отстань, - бормочу я, отталкивая мягкую пушистую тушку. Кот коротко и недовольно мяукает и цапает меня зубами за палец. Вскрикнув, отдергиваю руку, сажусь и, схватив кота за шкирку, скидываю с кровати. - Вот паршивец!
Не без удовольствия наблюдаю, как Кот приземляется на ковер и выбегает из комнаты. Ко мне подходит Банзай и кладет голову на край кровати. С улыбкой треплю его за ухом, потом откидываю одеяло. Опускаю ноги на ковер и поджимаю пальцы, захватывая ворс. Всегда любил ходить по ковру босиком.
Банзай кладет голову мне на колени, а я бросаю еще один взгляд на часы. Скоро придет Мэри. Надо пойти на кухню и прибраться, а то она опять будет читать мне лекцию о неправильном образе жизни. Знала бы она!..
Горько усмехаюсь и глажу морду Банзая. Славный пес.
- Ну что, Банзай, есть хочешь? - спрашиваю я с улыбкой. Иногда приятно знать, что кто-то на тебя рассчитывает.
Банзай гавкает в знак согласия, встряхивает головой и начинает приплясывать по ковру.
- Ты проголодался? Ну-ка, кто у нас проголодался? - пытаюсь сюсюкать с ним, как с ребенком.
Он срывается с места. Стоит мне подняться и сделать шаг к двери, он уже мчится на кухню. Слышу, как он скачет по лестнице. Иногда я ему завидую. Вот бы меня в такой восторг приводила мысль о сухом корме и консервах. А впрочем... Было время, когда я так же радовался сухому корму и консервам. Только мы называли это солдатским пайком.
Улыбаюсь этой мысли и на секунду задерживаюсь перед зеркалом. Иногда я надеюсь увидеть там парнишку, которым был раньше. Иногда вздрагиваю, обнаружив, что оттуда на меня холодно смотрит какой-то молодой человек. Внешне этот человек не слишком отличается от девятнадцатилетнего парня, который ушел из дома в чужие края, где что-то для себя нашел, но еще больше потерял. Ну, волосы немного отросли, черты лица заострились, щеки перестали быть по-детски пухлыми. Но не эти изменения меня пугают. Меня пугает взгляд. Не синяки под глазами, не постоянно припухшие веки, а пустота во взгляде. Бывали же времена, когда в этих глазах искрилась радость? Или они всегда были такими тусклыми и усталыми? Пожалуй, я мог бы вспомнить, когда улыбался не только губами, но и глазами. Но это было очень давно.
Придвигаюсь ближе к зеркалу, убираю со лба густую челку, открывая длинный, тонкий извилистый шрам. Он проходит у самой линии роста волос. Я некоторое время его разглядываю, и губы сами начинают растягиваться в звериный оскал. Из забытья меня выводит нетерпеливый лай доносящийся с первого этажа.
- Слышу, слышу! Иду. Уж и на минуту задержаться нельзя, - отзываюсь я. Челка снова падает на лоб. Отворачиваюсь от зеркала и выхожу из комнаты.
Шлепая босыми ногами по дереву, я спускаюсь на первый этаж. Третья снизу ступенька скрипит под ногой. Как обычно. Я тихо вздыхаю, радуясь тому, что есть что-то постоянное.
Банзай и Кот смотрят на меня снизу вверх просящими глазами. Кот прохаживается между лап собаки, в нетерпении помахивая хвостом из стороны в сторону.
- Иду, иду. Нечего на меня так смотреть, - ворчу я, тяжело ступая с последней ступеньки на пол.
Прежде чем отправиться на кухню, прохожу в гостиную к проигрывателю. Я недавно купил новый альбом ABBA. Приятно держать в руках пластинку. Кладу ее на опорный диск, поворачиваю выключатель и опускаю иголку на первую дорожку. Начинает звучать песня, и я отправляюсь на кухню. Притопываю ногой в такт, подпеваю и пританцовываю, пока готовлю зверью ужин.
Роюсь в шкафчике под раковиной, ищу, куда же засунул последний пакет собачьего корма. Наконец нахожу, кладу на кухонный стол и собираю миски. Пока раскладываю по ним корм, замечаю, что на автоответчике опять мигает лампочка. Проходя мимо, включаю воспроизведение, чтобы прослушать сообщения, пока хлопочу по кухне. Хорошо, что музыка не очень громкая и не заглушает запись.
- Кен, здравствуй. Это снова доктор Крейг. Ты, наверное, еще на работе, но я решил оставить еще одно сообщение. Нужно пересмотреть твой курс лечения. Думаю, тебе не стоит принимать такие большие дозы. Пожалуйста, позвони мне и запишись на прием. Это нельзя откладывать до следующего планового осмотра. Договорились? Ладно, хорошего дня.
Устало вздыхаю и виновато кошусь на свою коллекцию баночек с таблетками. Если доктор Крейг опять снизит дозировку, меня неделю будет мотылять, как на американских горках. Пожалуй, стоит приберечь то, что есть, чтобы пережить ломку. Ну почему эти проклятые "специалисты" не могут оставить меня в покое.
- Господи, - шепчу я, отставляя в сторону миски для пса и кота. Надо написать записку, чтобы не забыть позвонить врачу.
Проходя мимо телефона, замечаю, что есть еще одно сообщение. Что это всем от меня сегодня понадобилось? Поворачиваю переключатель.
- Хидака! Здорово, это Макс. Ты где шляешься? Правда что ли работу нашел? По мне так ты достаточно в армии отпахал, чтобы больше уже ничем не заниматься. Ну да бог с ним. Я тут поговорил с Шерри, моей красавицей, и мы подумали: приехал бы ты к нам в гости на День благодарения или еще на какой праздник в этом году. Нечего тебе одному торчать в этой проклятой дыре в Северной Калифорнии. В общем, либо позвони матери и поезжай на праздники домой, либо дуй к нам. Я тебе еще позвоню, и только попробуй не взять трубку, так одни пидоры делают. Хотя, черт, ты же пидор и есть! Ладно, короче, созвонимся. Чао!
Слыша голос Макса, я не могу удержаться от смеха. Перемешиваю еду в миске Банзая и хихикаю. Похоже, Макс взял на себя роль моего опекуна. Он звонит мне каждый месяц и зовет в Техас. За последние три года я дважды к нему ездил. Но, честно говоря, мне трудно воспринимать его в новом качестве. Глядя, как он играет с детьми и общается с женой, я все время вспоминаю того паршивца, которого знал раньше. Который подстрелил на дороге косоглазого пацана и сломал стол в баре Вилли Нг. Семья не узнала бы в том типе человека, которого они называли Максом Вульфом. А я не узнавал в этом отце семейства Шульдиха.
Ставлю миску с собачьей едой на пол у холодильника и зову Кота. Ищу в ящике открывашку. Надо правда как-нибудь навести здесь порядок. Такой бардак! Кот с мяуканьем трется о мои ноги, а услышав звук открывающейся банки, запрыгивает на стол.
Я вываливаю корм в миску и иду выбрасывать пустую банку. Замечаю, что есть еще сообщение.
С недовольным ворчанием резко поворачиваю ручку и иду обратно. Пленка перематывается с тихим свистом, потом останавливается и начинается воспроизведение. Прислушиваюсь. Тишина. Ни слова, абсолютно пустая запись, только потрескивание от помех. Потом тихий вдох, пауза и выдох. Щелчок. Гудки. Всё.
У меня почему-то мороз проходит по коже. Что-то... Что-то здесь не так. Я оглядываюсь на автоответчик - больше сообщений нет. Медленно подхожу, шлепая босыми ногами по линолеуму. Накатывает непреодолимое желание прослушать запись еще раз. Прослушиваю.
Снова тишина. Вздох и всё. Скорее всего, ошиблись номером. Наверное, звонили какой-нибудь Джуди или Грегу или еще кому, а попали на автоответчик постороннего парня. Но тогда зачем столько ждали? Зачем этот вздох?
Замечаю, что на проигрывателе играет "SOS". Господи, как я ненавижу эту песню! Слишком много ассоциаций. И слова как будто специально про меня написаны. Но идти выключать не хочется.
"Где же теперь наша любовь? Я не понимаю. Ведь все было так хорошо, так чудесно. Когда ты рядом, неужели ты не слышишь, как я прошу о помощи: SOS! Только твоя любовь может меня спасти. SOS! Если ты уйдешь, как мне жить дальше? Если ты уйдешь, разве я смогу жить без тебя?"
На душе как-то неспокойно, но я отмахиваюсь от этого чувства и поворачиваюсь к раковине. Надо бы выпить воды. На самом деле мне нужна еще одна таблетка, но я не хочу к приходу Мэри совсем одуреть. Кстати, где она? Уже почти шесть. Обычно она освобождается в половине шестого. Надеюсь, она скоро придет, а то я уже проголодался. И мне больше не хочется оставаться одному. Странно, с чего я так разволновался?
Стакан тяжело ложится в руку, и это приятно. Открываю кран и слышу стук в дверь. Вот и Мэри. Я вздыхаю с облегчением, хотя и не понимаю, что меня тревожило. Просто рад, что рядом будет живая душа. Улыбаясь, набираю воду. Жду, когда дверь откроется. Мэри ведь знает, что ей совсем необязательно стучать.
Но вместо этого снова раздается стук, на этот раз не такой уверенный.
Нахмурившись, качаю головой. Может, она решила, что я еще сплю. Кричу ей:
- Открыто! Заходи! - Стараюсь, чтобы голос звучал жизнерадостно.
Несколько мгновений ничего не происходит. Закрываю кран и тянусь к бутылочкам. Хотя стоп! Никаких таблеток. Не при Мэри.
Слышу, как дверь медленно открывается, а потом закрывается. Банзай поднимает голову и настораживается, кот медленно машет хвостом.
Черт, у меня весь стол завален грязной посудой! Ставлю стакан и бросаюсь собирать тарелки и сгружать их в раковину.
Не оборачиваясь, начинаю тараторить.
- Что-то ты поздно. Я уже думал, что ты не придешь. Можно было, между прочим, позвонить, предупредить, что задерживаешься. А то я уже давно не сплю. Сижу тут один, в тоске, - усмехаюсь я.
Звук неторопливых шагов приближается, потом замирает у входа в кухню. Улыбаясь, беру стакан и подношу к губам. Хочу сделать пару глотков, прежде чем повернуться к Мэри.
- Я не знал, что ты меня ждешь.

Что нас ждет

На несколько секунд я замираю. Волосы на затылке встают дыбом, по спине бегут мурашки. Кот смотрит мне через плечо и облизывается, собирая с мордочки кусочки корма. Зрелище его, похоже, не впечатляет. Впрочем, он всегда довольно флегматичный. Я не могу пошевелиться, перед глазами все расплывается.
Этот голос. Я правда его слышал, или мне уже мерещится после всех сегодняшних воспоминаний? Сейчас я повернусь и увижу Мэри, улыбающуюся и немного встревоженную.
Вот только почему я так нервничаю, почему сердце так колотится и голова идет кругом?
Нельзя стоять весь вечер спиной к двери.
Усмехнувшись, поворачиваюсь со стаканом в руке. Представляю, как возмутится Мэри, когда я скажу, что у нее мужской голос.
- Представляешь, Мэри, мне на секунду показалось, что у тебя голос, как у пар...
Я уже повернулся и ищу глазами своего гостя. Вот он стоит в дверях кухни. Высокий, худой, растерянный. Смотрит на меня, сунув руки в карманы. Я узнаю эту куртку. Слева на планке вышита фамилия "Фудзимия", а к воротнику приколот значок 326-й транспортно-десантной роты. Куртка изрядно поистрепалась. На груди прибавилось нашивок. "Участник боевых действий, Вьетнам/Камбоджа, 67-69". Волосы у него стали длиннее, но глаза... Глаза остались такими же бездонными, такими же бесконечно-синими, как всегда.
- Ран... - имя срывается с моих губ вместе с дыханием.
Бабах!
Стакан выскальзывает из рук. Брызги и осколки разлетаются во все стороны. Вскрикнув, я отскакиваю назад. Банзай взвизгивает, напуганный появлением посторонего и грохотом.
- Кен!
Ран зовет меня, но я смотрю только на осколки на полу. Куда угодно, только бы не видеть его. Не думать про него. Я ничего не понимаю. Что происходит?
Он что, проходит в кухню? Идет ко мне? Это призрак из моих снов и кошмаров?
Банзай глухо ворчит. Я представляю, как он стоит, опустив голову, и рычит, защищая свою еду, защищая меня. А меня трясет. Кто-нибудь, помогите. Я не могу унять дрожь.
Звук шагов прекращается. Может, это была галюцинация, и все уже исчезло? Поднимаю голову. Нет, он еще здесь. Но смотрит не на меня, а на собаку. Банзай стоит между мной и Раном и угрожающе рычит.
- Хорошая собака, - тихо говорит Ран, медленно отступая.
Я с удивлением замечаю, сколько агрессии в позе Банзая. Шерсть дыбом, зубы оскалены. Глухое ворчание переходит в рык. Он защищает меня. Он и правда обо мне заботится. Славный пес.
Вдруг Ран поднимает на меня глаза, и я вижу в них страх, обиду и растерянность. И встретившись с ним взглядом, я внезапно понимаю, что это не привидение, не галлюцинация. Это действительно Ран стоит напротив меня и отчаянно пытается понять, узнал ли я его. Это человек, которого я любил и потерял пять лет назад. Тот, кого я не перестаю звать по ночам, когда мне страшно и одиноко.
Мы встречаемся взглядами лишь на секунду. Стоит ему переключить внимание на меня, как Банзай понимает, что самое время атаковать, пока враг отвлекся. Негромко рявкнув, он приседает, готовясь к прыжку,
- Банзай, нельзя! - кричу я и бросаюсь вперед как раз в тот момент, когда пес срывается с места. Наступаю на стекло, и осколки вонзаются в ступню, но я не обращаю внимания. С криком ловлю пса, хватаю за шерсть, тяну вниз, прижимаю к полу.
Он рычит и вырывается, яростно лает и щелкает зубами. Ран изумленно смотрит на нас и продолжает пятиться.
- Банзай, тихо! - командую я, обнимая его за шею. - Все хорошо, успокойся.
Хочу погладить его по ушам, но мое резкое движение его пугает, и когда я протягиваю к нему руку, он оборачивается и вцепляется в нее зубами. Течет кровь.
Я вскрикиваю от боли, и тут пес понимает, что натворил. Он замирает, дрожа и поскуливая. Принимается лизать мне руку, потом лицо. Прижимает уши, показывает горло, просит прощения.
- Прости, малыш, - шепчу я. - Все хорошо.
Поднимаю голову, ищу глазами Рана, но его уже нет. Отпускаю Банзая и вскакиваю, морщась от боли в ноге.
- Ран?! - зову я и прихрамывая выхожу в коридор.
Распахиваю входную дверь, выбираюсь на крыльцо и зову его по имени. Он уже идет по дорожке к калитке. На звук моего голоса он оборачивается. Медленно, будто нехотя. И я вижу в его глазах слезы.
- Прости, Кен. Я всегда приносил тебе только несчастья. Забудь, что я приходил, - говорит он. Голос у него срывается, и он отворачивается.
- Стой! - кричу я, пытаясь спуститься по ступенькам. - Ран, подожди, куда же ты?! Не заставляй меня бежать за тобой с осколками в ноге. Мне больно, но я побегу. Не вынуждай меня, пожалуйста!
Он снова оглядывается. У него такое грустное, такое несчастное лицо. Почему он так на меня смотрит? Как будто это я разбиваю ему сердце.
Мы несколько секунд смотрим друг на друга, и он отворачивается. У меня больше нет сил. Почему он уходит? Я не понимаю. Я делаю еще один шаг и поскальзываюсь. Вцепляюсь в перила, чтобы не упасть, и снова вскрикиваю от боли. На крыльце остаются кровавые следы. На перилах тоже.
Он огладывается на мой крик, чтобы убедиться, что у меня все хорошо. Но это не так. Если он уйдет, у меня никогда ничего не будет хорошо. У меня не было ничего хорошего с того момента, как я его потерял. А теперь он вернулся и снова уходит, почти ничего не сказав. Неуклюже цепляясь за перила, я соскальзываю вниз, сажусь на ступеньку и начинаю плакать. Рыдать, отчаянно всхлипывая.
- Не уходи! Господи! Не бросай меня снова! Прости за собаку, прости, Ран, пожалуйста, не уходи.
Я этого не вынесу. Если он сейчас уйдет, я этого не переживу. Никакие таблетки не помогут, если он меня больше не любит. Зачем он пришел? Показался мне на глаза и снова уходит, оставляя меня сломленным, уничтоженным.
- Господи, пожалуйста, не бросай меня, - шепчу я.
И внезапно оказывается, что он сидит рядом со мной, касается моей щеки, вынуждает посмотреть на него. Все еще всхлипывая, я поднимаю глаза и вижу, что на его лице уже нет того потерянного, испуганного выражения.
- Это правда? Ты хочешь, чтобы я остался?
- Конечно! Боже, Ран, это ты! - я падаю ему на грудь, заливаясь слезами. - Где ты был? Где ты был?!
Я чувствую его прикосновение, его запах. То, о чем я так мечтал. Ощущения такие знакомые и так давно забытые. Тепло его тела ни с чем не сравнимо, и я хочу прижаться еще плотнее.
Наверное, я еще сплю. Такого счастья в моей жизни просто не может быть. Скоро видение исчезнет, и я проснусь один в своей постели. Но сейчас это не имеет значения. Я плачу, спрятав лицо у него на груди. Он тоже всхлипывает, и я чувствую, как он целует меня в макушку.
Он успокаивает меня, обнимает, гладит по голове, слегка раскачиваясь из стороны в сторону.
- Это неважно, - отвечает он.
- Ни черта подобного, - бурчу я сквозь слезы и обнимаю его в ответ. - Ты был мне так нужен.
- Прости. Я не знал. Но теперь я здесь, и я останусь, если ты хочешь, - говорит он мне на ухо.
- Я думал, что ты умер. Думал, что ты меня больше не любишь, - шепчу я в его куртку.
Он долго ничего не отвечает, только обнимает меня. Снова начинается дождь.
- Пойдем в дом, - наконец говорит он. Помогает мне подняться и проковылять по ступенькам. Мы проходим через кухню и добираемся до гостинной, где он усаживает меня на диван.
Банзай виновато смотрит на нас. Лежит на своей подстилке, прижав уши, и всем видом выражает покорность. Тихо скулит, поднимаясь, подходит к дивану и лижет мне руку. Ран косится на него с подозрением, но не возражает.
- У тебя есть чем обработать раны? - спрашивает он, указывая на мои порезы.
Я киваю.
- Ага, аптечка в шкафчике у холодильника.
Так нелепо обсуждать с ним бытовые вопросы. Мне кажется, что есть темы поважнее. Но Ран всегда был практичным.
Я откидываюсь на подушки и пытаюсь осмыслить происходящее, но эмоции не дают сосредоточиться. Это же Ран, действительно Ран, убеждаю я себя. Он здесь, разговаривает со мной. Просто удивительно, до чего я сейчас спокоен. Закрываю глаза и слушаю, как он ходит по кухне.
- Кенни? - входная дверь открывается и в коридоре раздаются шаги. - Где ты, солнышко? Извини, что я так поздно. В магазин вдруг столько народу набежало. Будто весь город решил срочно что-нибудь купить. Кен... А ты кто такой? Где Кен?
Я хихикаю. Жаль, что мне их не видно.
- А ну отвечай, бандит, что ты сделал с Кенни?! Почему на крыльце кровь? О господи! Да как ты посмел?!
- Вы неправильно поняли! Я друг Кена, - быстро начинает объяснять Ран.
- У Кена нет друзей!
Кажется, Мэри бьет его сумкой.
- Кен, скажи что-нибудь! Черт!
- Хам! Что ты с ним сделал? Где он?!
Ран пытается оправдываться, но Мэри продолжает наседать.
- Да уймитесь, женщина! - рявкает Ран.
- Как ты смеешь?!
Я опираюсь на спинку дивана и привстаю, чтобы заглянуть в дверной проем.
- Мэри! Мэри, все в порядке! Я здесь, не волнуйся. Это Ран, мой товарищ со времен Вьетнама, - объясняю я, еле сдерживая смех.
Она вздрагивает и оглядывается, продолжая держать Рана за грудки.
- Ой, Кенни, а я тебя не заметила. - Она поворачивается к Рану и отпускает его куртку. - Извини, сынок, - начинает ворковать она, поправляя на нем одежду, - я подумала, а вдруг ты грабитель. Ты уж не обижайся. Ты, наверное, вместе с Кеном в войну летал. Это здорово. Мой сын тоже воевал, да так и не вернулся. Извини, просто не знаю, что сказать. Выставила себя на посмешище. И еды принесла только на двоих. Кен, ты не предупредил, что у тебя будут гости.
- Я и сам не знал, что у меня будут гости, - отвечаю я, пристально глядя на Рана.
Он встречается со мной глазами, и на мгновение все становится как раньше. Мы забываем обо всем, глядя друг на друга, и я не хочу, чтобы этот миг заканчивался.
Не знаю, замечает ли Мэри. Впрочем, какая разница. Наконец Мэри вздыхает и заявляет:
- Ну, может, оно и к лучшему, тем более, у тебя был трудный день. Ладно, я тогда оставлю вам продукты и пойду домой. Приятно было познакомиться, э... Рональд?
Ран поворачивается к ней и пожимает протянутую руку:
- Просто Ран. Думаю, мы с вами еще увидимся.
Мэри рассеянно кивает, затем подходит к дивану, чтобы меня обнять. Явно так и не поняв, что произошло, она все-таки прощается. Уже от двери говорит через плечо:
- Продукты я оставила в коридоре. Отдыхайте, общайтесь, приятного вам вечера.
Когда дверь за ней закрывается, я медленно опускаюсь на диван и начинаю хихикать. Ран бормочет что-то что ненормальных старушек и тоже усмехается.
Он приносит из кухни аптечку и несколько влажных кухонных полотенец.
- Кто это?
- Мэри, моя начальница. Собиралась сегодня накормить меня ужином.
- Она сказала, что у тебя был трудный день. Почему?
Я улыбаюсь, но одного взгляда на него, такого красивого, а главное - живого, достаточно, чтобы улыбка сползла с моего лица, а на глаза навернулись слезы.
- Без тебя у меня каждый день был трудным, - тихо отвечаю я.
Он поднимает на меня голову, и в его оглазах отражаются все чувства, которе он не в силах сдержать. Он опускается на колени рядом с диваном - аптечка уже позабыта - и, уткнувшись лицом мне в живот, целует сквозь футболку. Он всхлипывает и крепко обнимает меня, а я чувствую его горячее прерывистое дыхание.
- Хидака... Я думал, что ты не хочешь меня видеть. Что все кончено. Все это время я думал... а теперь... Сколько лет потеряно,- шепчет он.
Я зарываюсь пальцами в его волосы, а по щекам у меня текут слезы.
- Но что случилось? Почему ты так думал? Я тебя искал... - захлебываюсь всхлипом, - Я везде искал, но тебя нигде не было. Я не знал, умер ты или возненавидел меня за то, что тебе пришлось пережить после аварии. Ты просто исчез, не искал меня, не пытался со мной связаться.
Он медленно поднимает голову и встречается со мной взглядом. Вид у него потерянный. Тонкие рыжие брови нахмурены. Он некоторое время молча смотрит на меня.
- Я знаю. Кен, я... Это долгая история.
Открываю рот, чтобы ответить, но он останавливает меня, подняв руку, и качает головой:
- Подожди, сначала нужно разобраться с твоими порезами. Боюсь, тебе стекло в рану попало, - говорит он, отодвигаясь.
Пока он обрабатывает мои раны, я просто сижу, прикрыв глаза, и стараюсь выкинуть из головы все вопросы. Вновь наслаждаюсь ощущением его рук на теле. Меня даже не беспокоят вспышки боли в ступне, когда он вынимает из раны осколки. Это уже не имеет значения, ведь его прикосновения, само его присутсвие - сплошное удовольствие.
- Готово, - произносит он низким, ровным голосом, который я так хорошо помню.
Я киваю и смотрю на него затуманенным, усталым взглядом. Не могу насмотреться. Хочется и дальше так сидеть и ощущать его присутствие.
Ему, похоже, хочется того же. Он придвигается ближе и берет мня за руку. Когда наши пальцы переплетаются, я замечаю, что его руки загрубели. Похоже, им многое пришлось пережить. Мысли снова лезут в голову: где же он был, чем занимался эти пять лет разлуки?
У меня сбивается дыхание, и по жжению в глазах я понимаю, что вот-вот снова заплачу. Зажмуриваюсь и делаю глубокий вдох, крепче сжимая его руку. Вдох получается прерывистым - почти всхлип.
- Просто не верится, что ты здесь, - говорю я, и голос у меня дрожит. - В голове не укладывается. Почему ты не пришел раньше? Почему бросил меня одного? Где ты был?
Последнюю фразу я договариваю еле слышным шепотом. Его пальцы сильнее сжимаются вокруг моих, он пытается меня успокоить.
- Нам надо поговорить, - заявляет он после паузы и тянет меня за руку. - Как насчет кофе?
От неожиданной смены темы я открываю глаза и вопросительно смотрю на него снизу вверх. Он улыбается и снова тянет за руку.
- Я сварю кофе, и мы поговорим.
Я позволяю поднять себя с дивана и отвести к обеденному столу. Неохотно отпускаю Рана и сажусь. Он уходит на кухню, а я провожаю его взглядом.
- Где у тебя кофеварка? - спрашивает он, и тут же раздается хруст стекла. Он смотрит на пол и быстро отступает назад. - Черт, надо это собрать, - бормочет он и наклоняется, так что я перестаю его видеть. Слышу, как он подбирает осколки.
- Кофеварка на кухонном столе, - отвечаю я в пространство. - Хочешь, я сам уберу?
Он смеется:
- Нет, мне и раньше доводилось за тобой убирать, так что все нормально. К тому же, тебе не стоит расхаживать с порезом на ступне.
Я смотрю на столешницу, которая заслоняет от меня Рана, и чувствую себя неуютно.
- Ран, оставь, потом уберем. Лучше посиди со мной, - прошу я.
Его голова показывается над столешницей. Он ухмыляется.
- Потерпи. Ты же не хочешь, чтобы твой двортерьер шастал по стеклу. Не будем заострять внимание на том, что недавно он пытался вцепиться мне в горло.
- Он испугался. Луше приготовь кофе, и мы поговорим, - ворчу я, опуская голову на руки. Он снова скрывается за столешницей и продолжает уборку. Не видеть его становится совершенно невыносимо. Я не выдерживаю, поднимаюсь и ковыляю на кухню. Обхожу кухонный стол и останавливаюсь рядом с Раном.
Присаживаюсь на корточки и принимаюсь вместе с ним подбирать осколки. Его близкое соседство волнует. Я поглядываю на него краем глаза и начинаю понимать, что даже если это действительно Ран, в чем я уверен, он не похож на человека, которого я знал пять лет назад. Мы были вместе совсем недолго. Несколько месяцев, может, полгода. Но именно этот период своей жизни я помню особенно четко. А кто мы теперь? Нас разделяют столько лет и событий. Я даже не до конца понимаю, кем стал я сам. Так как же мне разобраться, в кого превратился он? Как узнать его заново, с чего начать?
Он улыбается каким-то своим мыслям, а потом начинает отпихивать мои руки.
- У тебя руки дрожат, ты порежешься, - заявляет он.
- А вот и не порежусь! - возражаю я и в шутку толкаю его плечом.
Он продолжает ловить мои руки, стараясь не подпустить меня к стеклу, и вдруг оказывается, что мы уже смеемся, толкаемся, отбиваемся, возимся, как дети. Я вспоминаю, как мы уже играли в такую игру. И как она плавно перешла в занятие любовью.
-Ран... - тихо говорю я, растерявшись от внезапно нахлынувших воспоминаний и ощущений.
Но он еще играет. Толкает меня так, что я плюхаюсь на пол и, перебирая руками и ногами, отползаю назад, пока не упираюсь спиной в кухонный шкаф. Ран пристально смотрит на меня и опускается на колени.
- Ты всегда умудряешься сам сделать именно то, что я от тебя хотел, - говорит он с ухмылкой и медленно приближается ко мне на четвереньках.
Я ничего не отвечаю, боюсь не справиться с голосом. Я вообще с трудом перевожу дыхание. Он останавливается у меня между ног, и берет мое лицо в ладони. Ласково смотрит на меня своими бездонными синими глазами. Взгляд у него затуманен, на губах играет незнакомая улыбка. Чувствую, что краснею. Рядом с ним я чувствую себя совершенно открытым и незащищенным.
- Я вдруг кое-что понял, - хрипло говорит он.
- И что же? - спрашиваю я, слегка встревоженно.
- Я ведь так и не поцеловал тебя в честь встречи, - отвечает он, проводя пальцем по моей щеке.
- А.
- Пожалуй, надо это исправить.
- Пожалуй.
Я закрываю глаза и приоткрываю губы в ожидании его прикосновений. В животе сладко ноет, а сердце колотится так, что я слышу шум собственной крови в ушах. Я мечтал об этом половину десятилетия и теперь сижу, затаив дыхание и дрожа, понимая, что пришел конец моим мучениям.
Первое прикосновение его губ легкое, как взмах крыльев бабочки. Его дыхание смешивается с моим, и мы на мгновенье замираем в нерешительности, дышим вместе, наслаждаемся ощущением предстоящего поцелуя. Вдруг я понимаю, что не могу больше ждать, и подаюсь вперед, прижимаясь к его послушным губам. Поцелуй становится более страстным, я чувствую, что меня бросает в жар. Мы тихо стонем, не в силах оторваться друг от друга. Под ладони попадет то одежда, то прядь волос, то обнаженная кожа, и мы обнимаемся так, словно боимся, словно пытаемся удержать ускользающее виденье.
Мы забываем обо всем на свете. Как тогда, во время первого поцелуя на залитом дождем тренировочном поле, когда Ран отобрал у меня таблетки и не позволил сойти с ума. Тогда он меня спас. Сейчас мне еще больше нужна его помощь. Он крепче обнимает меня, тянет вперед и усаживает себе на колени. Я всецело отдаюсь ощущениям, раскрываюсь ему навстречу, прижимаюсь еще теснее. Страсть захлестывает нас с головой, мы отрываемся друг от друга лишь на доли секунды, чтобы перевести дыхание, и снова целуемся.
Внезапно порыв проходит, я кладу голову ему на плечо и наслаждаюсь запахом его кожи.
Он продолжает легонько целовать мои волосы и шею.
- Ран, - вздыхаю я и закрываю глаза, чтобы опять не расплакаться от избытка чувств. Не хочу больше плакать. Рядом с ним я хочу только улыбаться. - Я люблю тебя. И всегда любил.
У него перехватывает дыхание, и он еще крепче прижимает меня к себе.
- Я думал, что больше никогда не услышу от тебя этих слов. Думал, что ты для меня потерян навсегда.
- Почему? С чего ты это взял? Объясни, Ран! Я тебя искал, я ждал, но от тебя не было известий, - тихо жалуюсь я. - Я даже не знал, жив ты или умер. Ждать было так тяжело, что я не выдержал. Я отчаялся и сдался. Ты не вернулся, и я сдался.
Я умолкаю, буквально чувствуя на языке горечь этих обвинений. Не хочу, чтобы он решил, что я злюсь и обижаюсь. Хотя в глубине души я действительно злюсь и обижаюсь, правда не на него, а на жизнь вообще.
Он продолжает обнимать меня и покачиваться из стороны в сторону. Мне кажется, что он хочет ответить, но не находит слов.
Наконец он вздыхает и прижимается щекой к моим волосам.
- Мне очень много надо тебе рассказать.
Мы так и сидим еще несколько минут. Не хочется сразу переходить к трудному разговору. Потом я чуть отстраняюсь и коротко целую его, неотрывно глядя в глаза.
- Ты, кажется, собирался варить кофе.
Он улыбается, тут же ловит мое лицо ладонями и снова целует. Я не могу удержаться от смеха, когда его улыбающиеся губы прижимаются к моим. Он слегка прикусывает мою нижнюю губу, потом отодвигается и смотрит мне в глаза.
- Собирался, но это несколько затруднительно, когда ты сидишь у меня на коленях.
- Ха-ха-ха.
Я опираюсь о стол, встаю и протягиваю руку, чтобы помочь ему подняться. Он снова тихо смеется, глядя на меня, и я отодвигаюсь чуть дальше.
- Что?
Он качает головой. Алые пряди бьют по щекам.
- Ничего. Просто... Ты кажешься старше.
Фыркаю в ответ:
- Я действительно старше. На пять лет, - резко добавляю я. - Пять лет, Ран.
Он заглядывает мне в глаза, и улыбка гаснет.
- Половина десятилетия. Мне столько надо тебе сказать. Кен...
Я обрываю его:
- Вари кофе, тогда и поговорим. А заодно сними ботинки, пока я здесь навожу порядок.
- А что не так с ботинками?
- Ничего. Просто это мой дом, и я никому не позволяю ходить по нему в уличной обуви. Так меня воспитали. И не спорь со мной.
- Хм. Боже упаси!
Я заканчиваю с уборкой и встаю, прислонившись к столу. Наблюдаю за Раном, за каждым его движением, пытаясь уловить различия и сходства между человеком, которого я знал, и тем, кто сейчас в носках расхаживает по моей кухне. Мы не разговариваем. Ран что-то напевает себе под нос и даже насвистывает, а я не перстаю удивляться тому, как он отличается от прежнего Рана. Как будто он избавился от тяжкого бремени. Тогда, во Вьетнаме, даже когда нам удавалось побыть наедине, он никогда не выглядел таким жизнерадостным и беззаботным. Пожалуй, сам я изменился в противоположную сторону. Уже нет той юношеской горячности и беспечности. Моя жизнь стала гораздо сложнее, чем пят лет назад.
Опускаю глаза и разглядываю рисунок на линолеуме. А мозг продолжает работать, вспоминать, находить новое, сопоставлять.
- Сливки? Сахар?
Вздрагиваю от звука голоса:
- Что?
Он наклоняет голову на бок.
- Я спросил, добавить ли тебе в кофе сливки или сахар. О чем задумался?
- Ни о чем. Так, просто.
- Тебе вредно думать.
- Что?
Он смеется.
- Не важно. Ты мне так и не ответил.
- А... Черный, без сахара.
Он кивает и огладывается по сторонам:
- А где у тебя чашки?
- Посуда в шкафчике над раковиной.
Я понимаю свою ошибку, уже когда он поворачивается. Бросаюсь вперед с криком:
- Стой, я сам достану!
Поздно. Он удивленно косится на меня и открывает шкафчик. И замирает, увидев наконец длинный ряд баночек вдоль раковины. Мои таблетки. Я съеживаюсь, будто в ожидании удара. Я не хочу, чтобы он их видел. Не хочу, чтобы он знал. Господи, зачем я пустил его на кухню?!
Он опускает руку от шкафчика с посудой и берет одну из бутылочек. Поворачивает, чтобы прочитать название, и таблетки тихо постукивают по пластиковым стенкам флакона. Такой знакомый звук, сопровождающий каждый день моей жизни. Я в каком-то странном оцепенении слежу за ним, жду, что он скажет, что сделает. Но когда он снова поворачивается ко мне, я отвожу глаза. Словно защищаясь, скрещиваю руки на груди, потом одной ладонью закрываю лицо. Я чувствую, что он на меня смотрит, но не могу встретиться с ним взглядом. Не хочу видеть его гнев или жалось. Или отвращение. Не хочу.
Я съеживаюсь под его взглядом и готовлюсь возражать, что бы он ни сказал. Жду, что он будет меня осуждать. Но он ничего не говорит. Только вздыхает и ставит флакончик на место.
- Я налью кофе, а ты садись за стол.
Голос у него тихий и усталый. Этого я и боялся.
Молча выхожу из кухни, но не сажусь за стол, а иду дальше в гостиную. Плюхаюсь на диван, мучаясь сомнениями и тревогами. Обхватываю голову руками. Как объяснить ему, что я чувствую, как плохо мне было все эти годы? Он решит, что я слабак. Я и есть слабак. Когда его нет рядом.
Задумывшись, не слышу, как он подходит. Останавливается рядом с диваном, опершись о спинку, и протягивает мне чашку. Молча беру ее и обхватываю ладонями, грею руки. Мурашки пробегают по спине, когда он начинает перебирать мои волосы. Он ничего не говорит, и от этого только хуже.
- Прости, - шепчу я.
- Не извиняйся, - мягко отвечает он, рука опускается с затылка мне на шею. - Мы разберемся.
Он сядится рядом, опустив голову, и разглядывает ковер. Тоже греет руки о чашку. Потом я чувствую его ладонь на плече, поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. Он улыбается, но как-то вымученно.
- С чего ты хочешь начать? - спрашивает он.
Делаю глубокий вдох и пытаюсь сообразить, о чем спросить. Вопросов слишком много. В голову не приходит ничего умнее как сказать:
- С начала. Расскажи, что было после того, как тебя увезли врачи?
Он откидывается на спинку дивана, держа кружку в одной руке, а другую уронив на колени. Несколько секунд собирается с мыслями, делает глоток кофе и начинает рассказ.
- Честного говоря, аварию я почти не помню. Все как в тумане. Ты, наверное, лучше меня знаешь, что произошло. Я помню только, как пришел в себя в госпитале посреди ночи. Я был подключен к аппарату искусственного дыхания и еще куче всяких приборов. Медсестра, делавшая ночной обход, заметила, что я очнулся. Врачи потом признались, что и не надеялись на мое выздоровление. Я к ним поступил в безнадежном состоянии. Но это я знаю только с их слов, сам ничего не помню.
- А как тебя вылечили? У тебя были сломаны ребра, а легкое... - не договариваю, потому что снова вспоминаю тот день, весь тот ужас и боль, которые нам с ним пришлось пережить. Он даже не помнит, что случилось. А я-то все время боялся, что он возненавидел меня после той аварии. Как это все нелепо.
Он снова вздыхает, потом резко встает и начинает расстегиваться. Смотрю на него с удивлением, но ничего не говорю. Он бросает куртку на спинку дивана и задирает футболку, открывая живот. У меня глаза округляются от увиденного. У него по-прежнему очень светлая и гладкая кожа, так что я не могу удержаться и дострагиваюсь до нее. Но не это меня так поражает. Длинный неровный шрам тянется поперек ребер почти по центу груди и отклоняется немного в сторону. Провожу рукой по его животу, потом прочерчиваю пальцем темную линию шрама. Похоже, он напрягается от моего прикосновения. Впрочем, мне могло и показаться.
- При дыхании сломанные ребра прорвали мне легкое. Пришлось его удалить, - сообщает он. - Обломки ребер собирали на металлические штифты, хотя никто на самом деле не ожидал, что они срастутся. Они и сейчас меня иногда беспокоят, но... Я жив, так что грех жаловаться.
- Ох, Ран, - я не могу оторвать пальцы от шрама. - А я всеми силами заставлял тебя дышать. Может, зря?
Я сам не понимаю, что хочу сказать, о чем думаю, поэтому замолкаю и прикрываю глаза. Опускаю руку и слышу шерох одежды: он заправляет футболку в брюки.
- Ты спас мне жизнь, Кен. Если бы не ты, я бы умер. Так что это, - он прижимает руку к груди, - не имеет значения. Ведь я жив и могу быть с тобой, - тихо заканчивает он и снова зарывается пальцами мне в волосы, хочет, чтобы я поднял голову. У меня в глазах стоят слезы, и я не могу встретиться с ним взглядом. С тихим всхлипом обнимаю его, тяну к себе и прячу лицо у него на животе. Вдыхаю его тепло и запах, хочу, чтобы они наполнили все мое существо. Вспоминаю наш разговор за бараками еще там, во Вьетнаме. Только теперь роли поменялись. Почему так происходит?
Я не хочу его отпускать. Так ему и заявляю. Хочу обнимать, чувствовать его тело и постоянно убеждаться, что это действительно он, живой и настоящий, а не галлюцинация, создание моего больного, напичканного таблетками мозга. Я плачу ему в футболку, глаза уже щиплет от всех пролитых за сегодняшний день слез. Он присаживается рядом, обнимает, прижимает к себе. Через некоторое время оказывается, что мы оба лежим на диване, а моя голова покоится у него на груди. Я слушаю ритмичные удары сердца и чувствую, что снова влюбляюсь в Рана.
Он рассказывает дальше о госпитале, о лечении, о том, как ему долго не разрешали вставать, опасаясь, что ребра срастутся неправильно. О том, как он мучился от ощущения, будто все время не хватает воздуха, пока не привык дышать одним легким. Почему-то мне это кажется одновременно болезненным и забавным.
Когда он замолкает, я подхватываю и начинаю рассказывать о последних месяцах в Панг Нуан, о том, что случилось с Максом, Джеем и остальными, кого он знал. Рассказываю, как я искал его после войны. Как упорно проверял все медицинские записи, хотя знал, что ничего в них не найду, как искал и расспрашивал сотрудников госпиталя, и как получил письмо.
Наверное, он хочет, чтобы я рассказал об аварии, о том, что случилось после того, как нас подстрелили. Хочет узнать подробности. Мне не хочется об этом говорить, но я же не могу просто замолчать, правда?
- Ты действительно ничего не помнишь об аварии?
- Ничего, - тихо отвечает он. - То есть... Я знаю, что мы разбились, и всё.
- Это было кошмарно. Авария была ужасная. Пулемет оторвался и придавил тебя к стене, наверное, тогда у тебя и сломались ребра. Пробили легкое, и вообще. Я помню... Ты кашлял кровью, столько крови. А я проиводил тебя в чувство и заставлял дышать. Не хотел оставаться один. А ты так смотрел, как будто хотел умереть, так тебе было больно. Смотрел... как будто ненавидел меня. И я понял, что так или иначе тебя потеряю.
Мороз проходит по коже. От одного воспоминания о том дне становится беспросветно уныло. Кажется, что если долго сидеть, мои боль и горе стекут вниз и начнут капать с пальцев. Мне так тяжело.
Он трогает меня за плечо:
- Ты меня не потеряешь.
Сколько в этом горькой иронии. Я смеюсь резким коротким смехом.
- Но я тебя потерял. Потерял на пять лет. Так что не надо рассказывать, что я тебя не потеряю. Это неправда.
- Кен...
- Что? Что ты хочешь мне сказать? Если все эти годы ты был жив, почему ты меня бросил? Куда ушел? Где ты был?! - отчаянно выкрикиваю я, меня переполняют гнев и горечь. Я поднимаюсь и смотрю на него, яростно сверкая глазами.
Он тоже приподнимается на локте и прищуривается:
- Я не "бросал" тебя, Кен. Я думал...
- Что?! Что ты думал, Фудзимия? - взрываюсь я. - Что я погрущу, и все пройдет? Что я и сам прекрасно справлюсь? Буду жить дальше припеваючи, даже не зная, почему ты не пытаешься со мной связаться?
В его глазах вспыхивает ярость. Я почти рад этому. Он смотрит на меня жестким, злым взглядом, как в старые времена.
- Ничего подобного я не думал. Выслушай меня, - он садится и хватает меня за плечи.
- Так что же ты думал, Ран? Я слушаю!
- Я думал, что ты не хочешь меня видеть. Не хочешь иметь со мной ничего общего, - голос у него низкий и угрожающий.
Я не обращаю на это внимания. Зло смеюсь в ответ. Сердиться гораздо приятнее, чем плакать. А ведь большую часть времени я вообще ничего не чувствую.
- С чего ты это взял? Я же тебя любил, Ран! И после войны не знал, куда деваться, как жить без тебя! С ума сходил от неведения. В прямом смысле с ума сходил! И все эти таблетки... Меня уже и нормальным-то назвать нельзя, Ран! У меня... у меня "отклонения"! - окончательно срываюсь на крик. - Вот что со мной стало без тебя! И у тебя хватает наглости заявлять, что ты думал, будто я не хочу тебя видеть?!
У меня начинается паника. Кажется, что меня заперли и нет выхода. Я задыхаюсь. Отталкиваю Рана, прижимаю руку ко лбу. Пытаюсь встать: не хочу сидеть рядом с ним. Мне душно, голова идет кругом.
- Кен, подожди, - он пытается схватить меня за руку.
- Нет! Не трогай меня! - кричу я, вырываясь, и от этого становится только хуже. К горлу подступает тошнота. - Мне нужно на воздух. Господи...
Я задыхаюсь. Пытаюсь сделать шаг, спотыкаюсь и чувствую, что ноги уже не держат. Падаю на колени, одной рукой вцепившись в футболку на груди, другой пытаюсь убрать волосы с лица: кажется, что они липнут ко лбу и никак не удается их отлепить.
Глухо, словно издалека доносится лай Банзая. Давно такого не было. Столько времени обходилось без приступов, и вот... Надо было принять таблетку. Чувствую нарастающую панику. Меня бросает в холодный пот.
Чувствую руку Рана на спине. Он что-то говорит, но я не слышу, не могу разобрать слов. Все тонет в оглушительном шуме винтов и треске автоматных очередей. В ушах звучат крики и грохот разрывающихся снарядов. Далеко и в то же время совсем близко. И нет им конца.
- Кен? Кен?! Что с тобой? Как тебе помочь? - спрашивает он, опускаясь передо мной на колени. Берет за плечи, приподнимает, чтобы заглянуть в лицо.
Я не могу ничего ответить, не могу произнести ни слова, только смотрю на него округлившимися испуганными глазами. Меня трясет, я хватаю ртом воздух, как вытащенная из воды рыба.
- О господи. Я вызову скорую, - бормочет он, поднимаясь.
Нет, не бросай меня! Я отчаянно вцепляюсь в его руку, крепко сжимаю пальцы. Отрицательно мотаю головой.
- Н-нет! - наконец удается выдавить мне.
Он заметно расслабляется, хотя в глазах по-прежнему тревога. Присаживается рядом и поддерживает меня. Постепенно сердце у меня успокаивается, и дыхание становится ровнее. Я снова начинаю замечать, что происходит вокруг, чувствую, как его ладонь рисует круги по моей спине. Звук его голоса успокаивает, прогоняет страхи.
Приступ заканчивается, я наклоняюсь вперед, почти касаясь лбом пола, и перевожу дыхание.
- Прости, - шепчу я.
- За что? Тебе лучше? - спрашивает он, вынуждая меня подняться, и снова опускается передо мной на колени.
Сглатываю комок в горле и киваю, убирая руку ото лба. Теперь уже он отодвигает мою челку, чтобы заглянуть в глаза. Я часто моргаю, пытаясь прогнать последние клочки тумана. Ран смотрит на меня с тоской, тревогой и волнением. Его пальцы касаются моего шрама, и он впервые его замечает.
Он шепчет мое имя и опускает голову.
- Я ничего этого не знал, Кен. Клянусь, не знал.
С тихим стоном я бросаюсь ему на шею. Он обнимает меня и целует в ухо.
- Вот видишь? - всхлипываю я. - Видишь, что со мной стало без тебя? Я уже не такой сильный, как раньше. Да я никогда и не был сильным. Пожалуйста, объясни, почему ты меня не искал. Сам видишь, что со мной творилось без тебя. Так почему же ты решил, что я не хочу тебя видеть?
- Потому что ты не отвечал на мои письма, - тихо объясняет он.
- Я не получал никаких писем! - возмущаюсь я. - Не на что было отвечать!
Он крепко обнимает меня.
- Теперь я это знаю. Но тогда не знал. Прости, Кен. Пожалуйста, поверь мне. В своих письмах я рассказал о своих чувствах, излил душу. Но ты не ответил на первое письмо, и я написал, что пойму, если ты решишь, что было глупо начинать эти отношения. И написал, что если это так, то тебе лучше не отвечать на мое письмо, я и так все пойму, а слышать прямой отказ я не хочу. И ты не ответил, так что мне пришлось как-то жить без тебя.
- Но мне не на что было отвечать, - вхлипываю я. - Не было никаких писем. Ни слова.
- Я знаю, Кен. Теперь я это выяснил, - успокаивает он меня.
- Как? Как ты это выяснил? - спрашиваю я, уткнувшись носом в его плечо.
Некоторое время он молчит, а когда отвечает, в его голосе звучат грустные нотки:
- Мне рассказал Ёдзи.
Несколько секунд я вообще не могу понять, что он сказал, потом резко отстраняюсь, забыв про текущие по щекам слезы.
- Что?
- Ёдзи. Он все мне рассказал.
- Что рассказал? - недоумеваю я.
Ран взыхает и начинает вытирать мне слезы. Молча смотрит на меня, но я качаю головой и отвожу от лица его руки.
- Не надо. Объясни мне.
- Давай вернемся на диван, - предлагает он и помогает мне подняться на ноги. У меня слегка кружится голова, и я пошатываюсь. Не отрываясь смотрю ему в глаза, пока он устраивает меня на диване, ложится рядом и обнимает. Прежде чем я успеваю что-то сказать, он начинает целовать меня, как будто его переполняют чувства и он не в силах сдержаться. Мне очень хочется забыть обо всем, согревшись в его объятьях, но я не могу оставить без внимания его последние слова.
Я отворачиваюсь, упираюсь руками ему в грудь и стараюсь смотреть сурово.
- Рассказывай. Хватит со мной в игры играть, Фудзимия.
- Хорошо, - вздыхает он.
- Как это Ёдзи тебе рассказал?
Он снова вздыхает и смотрит мне в глаза.
- Примерно год назад я решил попытаться найти свою мать, потому что устал от пустоты в своей жизни.
- Ран... - угрожающе перебиваю я.
- Я дойду до рассказа о Ёдзи, обещаю. Выслушай.
Устало смотрю на него, потом киваю и устраиваюсь поудобнее.
- Год назад я решил разыскать свою мать. Это оказалось не так уж трудно. Я нашел нескольких ее давних друзей, которые жили в окрестностях Нью-Йорка, и тех, кто знал ее еще в Сиэттле. Они помогли узнать ее адрес. Оказалось, что она живет в Сан-Франциско с мужем и детьми. Я и не знал, что у меня есть сводные братья и сестры. Я встретился с ней и ее новой семьей, понимая, что уже никогда не стану частью ее жизни. И остро почувствовал, что не хочу жить один. В Сан-Франциско на меня накатила депрессия, было больно узнать, что я для нее - лишь ошибка молодости, воспоминание из прошлой жизни. Нет, она не сказала мне ни одного грубого слова, но мое появление стало для нее неоджиданностью. А для ее семьи, пожалуй, настоящим шоком. Ну, не важно. Пока я был в Сан-Франциско, я вспомнил, что ты родом из этого города, и стал думать о тебе. Обычно я старался этого не делать, но тут словно плотину прорвало, и несколько дней я только о том и думал, как бы снова тебя увидеть. Даже начал надеяться, что есть шанс возобновить отношения. И я начал тебя искать. Нашел твою семью и встретился с твоей матерью. Сказал, что я твой однополчанин, но мне кажется, что она обо всем догадалась. Она сказала, что ты переехал на север и что она тебя ни разу не видела после твоего возвращения из Вьетнама. Но она дала мне твой адрес и номер телефона, так что из Сан-Франциско я уехал буквально окрыленным.
Он замолкает, а я не понимаю, что сказать и какое это имеет отношение к Ёдзи. Начинаю неловко ерзать.
- Ты видел мою мать? Как она?
- Скучает по тебе. Она только о тебе и говорила. Все время расспрашивала, как там было на войне. Оказалось, что она вообще ничего не знала. А еще я видел твоего брата и сестру.
- Котаро и Саяку? - рассеянно переспрашиваю я.
- Как? Мне их представили как Кори и Сару. Наверное, это...
- Ага, это их английские имена. К моменту моего рождения мама решила подобрать имя, которое подходит для обеих культур. Устала всем объяснять, почем у ее детей по два имени.
- А.
- Ну и как они? - спрашиваю я с грустью. Я уже очень давно не думал о родных, если не считать раздражения от тех сообщений, которые мать оставляла мне на автоответчике. Кстати, о сообщениях... Интересно, если бы я на них отвечал, мать рассказала бы мне о встрече с Раном? Может, я гораздо раньше узнал бы о том, что он жив, снова обрел бы надежду и шанс на счастье? Ладно, все равно бесполезно теперь об этом думать.
- Вроде, неплохо. Как я понял, твоя сестра помолвлена. А брат не захотел со мной разговаривать.
Невесело усмехаюсь:
- Это на него похоже. Мы были очень близки, но... У него было сильное потрясение, когда он узнал про нас с Касэ. Ну, что я...
Ран крепче меня обнимает и целует в лоб.
- Понятно.
Он некоторое время молчит, чтобы дать мне возможность собраться с мыслями, потом делает глубокий вдох и продолжает:
- Вернувшись домой, я первым делом позвонил Ёдзи. Мы с ним переписывались и созванивалсь с тех пор, как я пришел в себя в госпитале.
- Что?!
- Тсс! Дослушай. Я рассказал ему про поездку в Сан-Франциско, про свою мать и про твою мать. Сказал, что у меня есть твой адрес и я хочу с тобой встретиться, даже если ты снова мне откажешь. Не важно, каков будет результат, мне хотелось расставить все точки над "и". И еще раз тебя увидеть. Я был решительно настроен. Боялся, конечно, но очень хотел встретиться. А Ёдзи заявил, что не стоит этого делать. Я очень удивился такой реакции, он ведь сказал, что потерял с тобой связь после закрытия базы в Панг Нуан. Я думал, он обрадуется известиям о тебе.
Я снова начинаю волноваться. С трудом сдерживаюсь, чтобы не начать перебивать его и рассказывать, как было дело на самом деле. Но он попросил дослушать, и я постараюсь.
- В итоге мы поругались, я бросил трубку, и мы несколько недель не разговаривали. Он настаивал, что не стоит с тобой встречаться и бередить старые раны. Что если бы ты хотел общаться, ты бы давно дал о себе знать. Говорил, что для всех будет лучше, если мы оставим все, как есть, и не будем ворошить прошлое. Что не хочет, чтобы я снова расклеился, как после гибели Юуси. А я пытался объяснить, что хуже всего мне именно от неведения.
После всех этих разговоров я снова засомневался, стоит ли нам встречаться. Решимости у меня заметно поубавилось. А потом Ёдзи вдруг сам мне позвонил, сказал, что много думал и должен мне кое-что рассказать. Оказалось, что он прекрасно знал, где ты живешь. Он не стал сообщать мне, что тебя перевели из Панг Нуан, перехватил мои письма, а тебе соврал о том, в какой госпиталь меня отправили. Не сказал тебе, где я и что со мной, хотя все это время поддерживал с тобой отношения. А теперь решил мне обо всем рассказать, потому что понял, что я все равно с тобой встречусь, и хотел, чтобы я был готов к тому, что может случится, и чтобы между нами больше не было недопонимания. Он признался, что ты на самом деле никогда не говорил ему, будто хочешь разорвать наши отношения и жалеешь о том, что они вообще были. Сказал, что обманул нас, потому что думал, что так для нас будет лучше, так мы сможем избежать лишней боли и нам не придется сожалеть о совершенных ошибках. Я не могу и не хочу его оправдывать, но я отчасти понимаю, почему он так поступил.
Пока Ран говорит, я чувствую, как кровь отливает от лица. Я просто ушам не верю. Кудо? Лейтенант? Он... он соврал мне? Врал мне все это время? Знал, где Ран, и врал мне, чтобы я с ним не встретился? А я тут с ума сходил, не зная, что и думать! Он что, считал, что я смогу вот так просто отмахнуться от всего, что было, и спокойно жить дальше? Впрочем, может, он так и думал. Решил, что после всего, что я потерял, еще одна утрата погоды не сделает. Решил, что у меня уже иммунитет. Я лежу неподвижно в объятиях Рана и пытаюсь осмыслить все, что узнал. Голова идет кругом. Мимоходом замечаю, что музыка больше не играет: пластинка кончилась.
- А как же письмо? - глухо спрашиваю я. У меня по-прежнему концы с концами не сходятся.
Ран качает в ответ головой.
- Про это я ничего не знаю. Может, Ёдзи для правдоподобия попросил кого-нибудь из знакомых его написать. А может оно настоящее. Правительство не любит, когда суют нос в его не самые чистые делишки. Но это не значит, что Кудо не имел права сообщить тебе о том, что со мной случилось.
И наконец-то я все понимаю. Понимаю, что можно было избежать всего того, что со мной произошло. Что нам обоим совершенно не обязательно было страдать все эти годы. Столько боли, поисков и отчаянья, и из-за чего? Просто так. Потому что какой-то урод возомнил, будто ему лучше знать, как нам жить! В памяти всплывают слова Ёдзи: "Если ты когда-нибудь влюбишься, чего я не советую, но если все-таки, не вздумай все испортить. Иначе ты испортишь себе остаток жизни".
Ну что ж, Ёдзи, я последовал твоему совету. Я влюбился, хотя ты и отговаривал, и сделал все возможное, чтобы сохранить свою любовь. Но ты постарался и все испортил за меня.
У меня нет сил даже на то, чтобы рассердиться. Я совершенно опустошен, не могу ни плакать, ни ругаться. Так и лежу, крепко зажмурившись, и постепенно осознаю, что последние годы были потрачены впустую.
- Как он мог? - шепчу я. - То есть, получается, что все это... Все зря? Все эти таблетки, врачи, одиночество. Можно было обойтись без них. Незачем было так мучиться. Значит, тебя не в Вунгтау отвезли?
Ран вздыхает и качает головой:
- Нет, не в Вунгтау. Меня отвезли в Камрань. Там я проходил лечение и курс реабилитации. Поэтому тебе ничего не удалось найти.
Я вздыхаю так, словно вкладываю в этот выдох все свое отчаянье. Вцепляюсь в футболку Рана и пытаюсь сдержать рыдания. Не хочу, чтобы начался очередной приступ. Хочу взять себя в руки. Если он будет рядом, я со всем справлюсь.
- Тише, тише, - шепчет он, прижимая меня к себе, и я опять, как в былые дни, нахожу в его объятиях покой и утешение. - Послушай меня, Хидака. Сейчас это все не важно. Что было, то прошло. Все позади. Я был так рад, когда узнал, что еще не все кончено, что есть крошечный шанс, что ты меня еще любишь. Ты даже не представляешь, как я боялся, когда сегодня шел к тебе. Был почти уверен, что ты меня прогонишь.
- Ну что ты, - шмыгаю носом я.
- Мы многое пережили, но теперь мы вместе. Теперь все будет хорошо.
Я поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. В его глазах столько любви и уверенности, что у меня мигом высыхают слезы. Я только тихо спрашиваю:
- Откуда ты знаешь?
Он улыбается и очень нежно целует меня в губы.
- Иначе и быть не может. Как говорят ветераны: "Теперь нас ждет райская жизнь, потому что в аду мы свое уже отслужили".

Эпилог.  День благодарения, 1983

Тишина. Я сижу один на краешке кровати в незнакомой комнате, в незнакомом городе. Но так и должно быть. К тому же, один я ненадолго. Начинает ныть в животе от волнения и тревоги. Давлю в себе желание вскочить и опрометью броситься вон из комнаты, из города, подальше от этого места. Я не уверен, что готов. Восемь лет прошло с тех пор, как мой личный ад закончился, но я все еще не уверен, что готов ворошить прошлое.
Накануне мне впервые за долгие годы приснился Вьетнам. Снилось, что я снова сижу в санчасти и держу малыша за руку. Мы обсуждали какие-то философские темы. Не знаю, были ли это отголоски реального разговора или просто сознание выкинуло очередной фортель. Проснулся я с таким ощущением тяжести в груди, какого уже давно не помнил.
Я не стал будить Рана. В последнее время у него своих забот и воспоминаний хватало. Я только дотронулся до его лица и в миллионный раз вознес хвалу небесам за то, что он со мной. За то, что Бог вернул мне Рана. Конечно, у нас не все было, как в сказке. Не всегда дела шли гладко. Был даже момент, когда мне казалось, что все кончено. Что мы прошли через столько испытаний, нашли друг друга, но все равно не сможем ужиться вместе.
Я наклоняюсь, чтобы завязать шнурки, и вспоминаю, как Ран стоял в дверях с сумкой на плече и прощался со мной. Он хотел, чтобы мы переехали в Нью-Йорк или Сан-Франциско, куда угодно, лишь бы уехать из этого Богом забытого городишки. Туда, где к нам будут относиться если не с пониманием, то по крайней мере терпимо. А я не хотел уезжать. Это был город, где я смог начать новую жизнь, город, где Ран меня нашел. Я привязался к этому месту и не хотел с ним расставаться. Конечно, жизнь здесь была не сахар, особенно после того, как Ран ко мне переехал. Скрыть наши отношения в маленьком городке было невозможно. Но я считал, что пока Ран со мной, мне на всех наплевать, и не мог понять, что его так беспокоит. Я не обращал внимания на косые взгляды, перешептывания за спиной и даже открытую враждебность. Наверное, я просто уже привык к такому отношению, хоть и по другому поводу. А вот Ран совершенно не мог этого выносить.
"Я не о себе беспокоюсь, Кен, а о тебе. Разве ты не видишь? Они ненавидят нас. Они ненавидят тебя. Мне все равно, что говорят обо мне, но эти люди когда-то были твоими друзьями, и я не могу простить их за то, как они теперь к тебе относятся. Ради Бога, Кен! Давай уедем".
В конце концов Ран заявил, что с него хватит, и купил билет в один конец до Нью-Йорка. Я не поверил, что он действительно уедет, поэтому заупрямился и молча смотрел, как он собирает вещи, как останавливается в дверях, оглядывается в последний раз и смотрит мне в глаза, надеясь, что я попрошу его остаться. Но я ничего не сказал и позволил ему уйти. Через полчаса я уже мчался в аэропорт и орал на водителя такси за то, что он так медленно тащится. Я не знал, какой у Рана рейс. Ни времени вылета, ни названия авиалинии. Я не смог выяснить, через какие ворота он прошел на посадку, и у меня случился очередной приступ. Почти час я плакал и матерился, сидя в зале ожидания, потом взял такси и поехал домой, с ужасом понимая, что я все испортил. Какая мне разница, где жить, если для меня самое главное - чтобы Ран был рядом? Я же за ним готов в огонь и в воду. Какого черта я вцепился в это захолустье?
Когда я вернулся домой, оказалось, что Ран сидит в гостиной на диване, уронив голову на руки. Я догадался, что он тоже плакал. Я бросился к нему и обнял так крепко, что, казалось, вот-вот сломаю ему позвоночник. Он сказал, что не доехал до аэропорта и повернул назад, потому что понял, что готов остаться, если я так хочу. Потому что он уже жил несколько лет без меня и представляет, каково это. Я разрыдался и сказал, что я дурак, что согласен переехать куда угодно, лишь бы с ним. Со стороны все, наверное, выглядело как дешевая мелодрама. Мне и самому сейчас это напоминает сцену из фильма. Но закончилась она откровенной порнографией.
Мы переехали в Сан-Франциско, назад к моим корням. И у меня появилась возможность восстановить отношения с семьей. А еще в этом городе было много людей, которые спокойно принимали наши отношения.
Это было пять лет назад. С тех пор я ни разу не думал о том, чтобы расстаться с Раном. Тут не о чем было думать, без него я просто не мог жить.
Я встаю и потягиваюсь. Подхожу к окну и отдергиваю занавески. Прижимаюсь лбом к прохладному стеклу и смотрю на унылые улицы. Ноябрь - самый беспросветный месяц. Уже не осень, листья давно опали, но еще и не зима.
Слышу, как в замке поворачивается ключ, и оглядываюсь. Входит Ран с двумя стаканчиками кофе и мягко мне улыбается. На нем армейская куртка. Мне теперь кажется, что в ней он выглядит моложе. Моя куртка лежит на кровати, ждет, когда я ее надену. И снова стану Кеном Хидакой, пилотом 326-й транспортно-десантной вертолетной роты.
- Я спускался в вестибюль, - поясняет Ран, - купил нам кофе.
- Вижу, - с улыбкой отвечаю я и снова поворачиваюсь к окну. Слышу, что он останавливается у меня за спиной. Передает мне кофе через плечо. Я беру стаканчик и сжимаю его в ладонях, чтобы согреться.
Чувствую губы Рана на своей шее. Он целует меня и обнимает свободной рукой за талию:
- Ты как?
Делаю глубокий вдох:
- Нормально. Хорошо. А ты?
Он пожимает плечами:
- Мы давно это планировали...
- Ага. Ты меня любишь? - спрашиваю я, чтобы разрядить внезапно возникшее напряжение.
- Конечно, - усмехается он.
- А в какой он стороне? Никак не могу здесь сориентироваться, - я снова смотрю в окно.
Ран тоже присматривается, потом машет рукой куда-то влево:
- Там.
- А.
Еще пару минут мы молча стоим, потягивая кофе, и наслаждаемся обществом друг друга. Потом он накланяется и целует меня в макушку:
- Готов? Не хотелось бы опаздывать.
Я снова глубоко вздыхаю. Готов ли я? Да не особенно. Я понимаю, как мне будет плохо к концу мероприятия. Так плохо мне не было с тех пор, как Ран снова нашел меня после Вьетнама.
- Да, пожалуй.
Надеваю куртку, проверяю, ровно ли висит значок 326 роты. Выходя из комнаты, я не забываю захватить три розовых бутона, которые купил еще вчера и поставил на ночь в ванной в стакан с водой. Кладу их в нагрудный карман. В холле я выбрасываю стаканчик с остатками кофе: не стоит сейчас лишний раз нагружать желудок.
Мы садимся в машину, взятую напрокат, и некоторое время я просто смотрю в окно. Постепенно начинаю узнавать улицы и понимать, где мы едем. Впереди уже виден монумент Вашингтона, этот фаллический символ американского величия, рвущийся в небо. По идее, при виде мемориала меня должно охватывать благоговение. Но ничего подобного меня не охватывает, возникает только чувство бесконечной усталости. Я поворачиваюсь к Рану:
- Напомни, где мы с ними встречаемся?
- Перед мемориалом Линкольна.
- Это недалеко?
- Судя по карте - рядом.
- Ясно, - я снова поворачиваюсь к окну.
Когда мы едем по Национальной аллее, начинает казаться, что я попал в сказку. Она именно такая, как я себе и представлял. Солидные здания, идеально постриженные лужайки. Практически пустые улицы. На работу никому не надо. А вот и монумент Вашингтона, огромный и неумолимый. При виде его мне становится жутко и хочется закричать: "Выпустите меня!" Хочется выскочить из машины, сесть на первый же самолет до Сан-Франциско, свернуться калачиком в своей постели, уснуть и никогда больше не вспоминать про эту поездку. Но так будет нечестно. Нечестно по отношению к Рану и ко всем остальным. Они нас ждут.
Мы паркуем машину и неторопливо бредем к мемориалу Линкольна. Воздух холодный и свежий, и я стараюсь держаться поближе к Рану. Обнимаю его за талию, а он обнимает меня за плечи. Так и идем к месту встречи. Вокруг ни души, так что никто не будет на нас коситься.
В здании Мемориала мне бросается в глаза вовсе не величественная статуя Линкольна, сидящего в кресле. Первым делом я замечаю рыжего мальчишку лет десяти, которого раскачивает за ноги мужчина с гривой таких же рыжих волос. Я тут же расплываюсь в улыбке.
- Эй, Вульф! - кричу я и машу рукой.
Мужчина замирает и поворачивает голову.
- Хидака, гребаный засранец, давно не виделись!
Присутствие ребенка его явно не смущает. Ран коротко кивает Шульдиху. Тем временем пацан, опершись руками о пол, высвобождается из хватки отца, и уже через секунду бежит к нам с криком:
- Приехали! Приехали!
Я развожу руки в стороны, и маленький смерч бросается мне на шею.
- Привет, Вальт!
Я крепко его обнимаю. Меня иногда пугает, насколько Вальтер Вульф похож на своего отца. Это очень трогательно, но немного странно. Опускаю пацана на землю, взъерошиваю рыжие вихры, и мы все вместе направляемся к Максу, который воспользовался паузой, чтобы закурить.
- А где твоя мама и сестренка? - спрашиваю я.
- Пошли отлить, - отвечает мальчишка с легким техасским акцентом.
Я киваю.
- Очаровательно, - усмехается Ран и кладет руку мне на плечо.
Мы приветствуем друг друга как обычно: обнимаемся, острим, выпендриваемся. Толкаемся и устраиваем шутливую потасовку, но я чувствую, что Макс волнуется не меньше, чем мы с Раном. Через пару минут появляется Шерри с девятилетней Хелен. Видимо, уже "отлили". Здороваемся и обнимаемся с ними тоже. Еще некоторое время болтаем и смеемся, потом я начинаю оглядываться в поисках остальных. Забавно. Я-то думал, что это мы опаздываем.
- Похоже, мы зря торопились. Где шляются все остальные? - бормочу я, ни к кому особо не обращаясь.
- А, - Макс переминается с ноги на ногу. - Вообще-то, лейтенант уже приехал. - Он указывает большим пальцем в сторону мемориала Линкольна. - Любуется скульптурой.
Я нервно сглатываю слюну и смотрю на огромную статую Линкольна. Некоторое время я сам не могу понять, о чем думаю и что чувствую. Я не видел Ёдзи Кудо десять лет, с тех пор как уехал из Панг Нуан. Не уверен, что готов к этой встрече. Из-за Ёдзи несколько лет моей жизни пошли наперекосяк. Опускаю глаза и снова чувствую руку Рана на своем плече.
- Я пойду позову его, - тихо предлагает Ран. В отличие от меня он все эти годы поддерживал отношения с лейтенантом. Видимо, не так сильно на него обиделся.
- Не надо, я сам. Нам есть о чем поговорить, - говорю я, делая шаг вперед.- Скоро вернусь. Надеюсь, вместе с Кудо.
- Кен... - окликает меня Ран, явно не зная, что еще сказать.
Оглядываюсь через плечо и качаю головой:
- Все будет хорошо.
Я ускоряю шаг, почти перехожу на бег, направляясь к лестнице. Уверен, все остальные на меня смотрят. Буквально ощущаю их взгляды на спине. Я вздыхаю с облегчением, когда скрываюсь за колоннами. Неужели они и правда так за меня беспокоятся? Интересно, чего они от меня ожидают? Что я подерусь с Ёдзи у подножия памятника величайшему президенту Америки? Нет, я, конечно, человек импульсивный, но не настолько же! На мгновенье останавливаюсь и прислушиваюсь. Мимо проходит пожилая пара, шаркая ногами и улыбаясь. Похоже, местные жители. Я киваю им и иду вокруг памятника вдоль колонн. Вряд ли Ёдзи в благоговении замер перед статуей. И действительно, я нахожу его в самом дальнем углу. Он стоит спиной ко мне, прислонившись к колонне, и курит. Я уже отсюда вижу, что волосы у него стали короче, чем раньше. В остальном он не изменился: та же свободная, расслабленная, даже несколько вальяжная манера держаться.
- Ёдзи Кудо, ты - гребаный ублюдок, - заявляю я, останавливаясь рядом.
Он медленно поворачивается, приподняв брови. Сигарета небрежно зажата в зубах. Он выглядит старше, чем я помню. Может, это его совесть замучила. Так ему и надо. Смотрю ему прямо в глаза.
- Надо же, сам король мамбо пожаловал! Это был лучший танец в моей жизни, Хидака! Извини, не сразу понял, что ты со мной разговариваешь.
- Хватит нести чушь, Кудо, - обрываю я.
- Ты хорошо выглядишь. Как жизнь? - спрашивает он, делая очередную затяжку.
- Нормально, с учетом обстоятельств.
- Это хорошо.
- Ничего не хочешь мне сказать?
- Что именно? Сомневаюсь, что ты захочешь слушать.
- Кудо, мать твою, да говори уже!
- Что говорить? Что я был не прав? Хорошо. Прости меня, Кен.
- Вот и славно. А теперь давай обнимемся, все-таки десять лет не виделись. Черт, как же ты постарел!
Он несколько секунд просто смотрит на меня, а потом начинает смеяться. Бросает сигарету, давит окурок и наконец сгребает меня в охапку. Мы оба хохочем. Потом он берет меня за плечи и чуть отстраняется. С улыбкой разглядывает меня, взъерошивает волосы.
- Это кто здесь постарел, чучело?
Я смотрю на него и понимаю, как рад, что все закончилось. С тех пор, как обман раскрылся и выяснилось, что Кудо пытался разлучить нас с Раном, потому что думал, что так для всех будет лучше, у меня словно камень лежал на сердце. Ёдзи был одним из тех немногих людей, которым я полностью доверял там, во Вьетнаме. Когда я узнал о его предательстве, какая-то странная пустота возникла в моей душе, пустота, которую даже Ран не смог заполнить. Но сейчас, глядя в улыбающееся лицо лейтенанта, я понимаю, что он не со зла. С тех пор столько лет прошло, что все это уже неважно. Я очень боялся этой нашей встречи, и теперь с облегчением понимаю, что больше нечего бояться. Теперь я могу простить Ёдзи. Могу забыть прошлое, потому что Ран со мной, и это самое главное.
Я поворачиваюсь и смотрю вниз с возвышения, на котором мы стоим. Вижу, что у основания лестницы стоят Макс с семьей и Ран. Дальше поблескивает водная гладь бассейна, в которой отражается небо и памятник Вашингтону. Я вдруг понимаю, что абсолютно спокоен и готов к сегодняшним событиям. Замечаю, что к компании внизу присоединяется еще одна фигура. Трогаю Ёдзи за плечо:
- Пойдем. Джей приехал.
Я засовываю руки в карманы, а Ёдзи закуривает очередную сигарету, и мы молча спускаемся по лестнице. Действительно, рядом с Максом стоит Джей Фарфарелло собственной персоной. Он поворачивается к нам с Кудо, и оказывается, что один глаз у него закрыт повязкой.
Я качаю головой:
- Господи, Джей, что с тобой случилось?
- Производственная травма, - отвечает он, приподняв бровь над единственным глазом. Кажется, что он стал еще безумнее, чем раньше.
- Стоит ли спрашивать, чем ты занимаешься?
- Нет.
Все, кто еще не виделся, здороваются друг с другом, обнимаются, смеются, рассказывают последние новости. Детям все эти взрослые дела уже явно надоели. Наконец мы все понимаем, что пора двигаться дальше.
- Давайте уже пойдем, - говорит Макс и берет жену за руку.
Все кивают, и я снова обнимаю Рана за талию. Мы направляемся по дорожке вокруг бассейна в сторону Конституционных садов. В это время года там мало что растет. Кусты стоят голые, листья уже облетели, кроме одного-двух самых упрямых. Сад выглядит опустошенным и печальным, но это как раз соответствует нашему мероприятию. Мы некоторое время молча стоим в воротах. В небольшом киоске продаются буклеты. Ран берет один, перелистывает и, улыбнувшись мне, убирает в карман. Остальные тоже покупают буклеты, и мы идем дальше.
Я продолжаю размышлять о том, как мало в саду растений, и не сразу замечаю, что мы уже пришли. Вот она, длинная черная стена. Лучи тусклого ноябрьского солнца отражаются от ее поверхности, и кажется, будто стена светится собственным светом. Толстая, прочная, мощная, длиной в полторы сотни метров. У меня даже дыхание перехватывает. Два крыла словно вырастают из-под земли на западе и востоке, поднимаются все выше, чуть наклоняясь, растут, растут, и наконец встречаются под тупым углом, достигая трехметровой высоты. И вся поверхность исписана именами. Сантиметр за сантиметром, тысячи и тысячи имен. Цепочки имен тянутся по всему периметру с указанием даты смерти. Имена тех, кто погиб первыми, записаны в центре, следующие за ними - дальше по стене, уходящей на восток. Список продолжается, пока стена не уходит в землю. Потом надписи снова появляются на западном крыле и идут обратно к центру, где те, кто погибли последними, встречаются с первыми жертвами войны, так что круг замыкается. Кольцо смерти. Я с трудом перевожу дыхание и подхожу ближе. Я чувствую напряжение и грусть, которые охватили всех моих товарищей. То, что испытываем при виде этого монумента мы с Раном, Кудо, Джей и Шу, никогда не понять тем, кто не был на войне, например, Шерил. Наверняка ни одно имя на стене ни о чем ей не говорит. А я знаю многих. Особенно важны для меня три имени. Мы бредем молча, чувствуя, как подавляет эта огромная черная стена, как она угрожающе нависает над нами. Доходим до конца, и только тогда решаемся подойти ближе. У подножия стены лежат цветы и подарки.
Я несколько секунд не могу отвести взгляд от черной поверхности. Чувствую, как Ран сжимает мое плечо. Вдруг понимаю, что он знает гораздо больше имен на этой стене, чем я.
- Вот и пришли, - говорит он.
- Да, пришли, - выдыхаю я.
- Ты как? Нормально?
Я киваю и прижимаюсь к нему.
- Можно посмотреть буклет?
- Конечно, - он достает брошюрку из кармана и протягивает мне.
Я забираю ее и замечаю, что у нас обоих чуть дрожат руки. С минуту я перелистываю страницы, чтобы собраться с духом. Оглядываюсь и замечаю, что по низу стены указаны номера панелей. Теперь я знаю, куда мне идти. Возвращаю буклет.
- Я бы хотел немного побродить один. Ты не против?
- Конечно, нет.
Ран убирает руку с моего плеча, его успокаивающее тепло исчезает, и я оказываюсь один на один с черной мраморной стеной. Провожу пальцами по именам. Стена холодная, и внутри у меня тоже холодеет. Я крепче сжимаю розы в кармане. Продолжая касаться стены одним пальцем, я иду в обратную сторону, от конца к началу. Перед глазами мелькают имена, целая армия незнакомых людей. Я читаю надписи, ощупываю пальцами, отматываю назад даты смерти. Дохожу до конца западного крыла, останавливаюсь и поворачиваюсь. Теперь я ищу гораздо тщательнее. Я знаю, что три нужных мне имени должны стоять рядом друг с другом. Их смерти разделяли всего несколько месяцев. Они должны быть где-то посередине 1969 года. Я подхожу к нужной секции и начинаю читать все имена подряд, проводя по каждому пальцем. Ряд за рядом, сверху вниз. И вдруг нахожу.
Оми Цукиёно
Ощущение сродни физическому удару. До этого были просто буквы, складывающиеся в слова, и вдруг среди них оказался живой человек. То есть, уже не живой. Человек, которого я знал. Который до сих пор всегда со мной. И вот он здесь, в черном граните, среди других имен. Для других это тоже просто буквы, но для меня... Я судорожно вздыхаю, почти всхлипываю, но не плачу. Вспоминаю улыбающееся лицо малыша, вспоминаю, как он умирал у меня на руках, захлебываясь собственной кровью, вспоминаю, как он всегда обыгрывал нас в покер, вспоминаю, что так и не рассказал ему о Касэ... Стою, смотрю на стену и тяжело дышу. Но не плачу. Мне хочется выть, но я сдерживаюсь. Если у меня сейчас начнется приступ, я не доберусь до остальных имен. А я должен. Сажусь на корточки и прижимаюсь лбом к холодному камню. Кладу одну розу у основания стены под именем Оми и встаю.
Снова касаюсь рукой имени Оми и продолжаю читать. Как много людей! Слишком много. И за каждым стоит целая история, как у Оми, как у меня или Рана, как у Шульдиха или Джея. История, которая оборвалась. Остался ли у каждого погибшего хоть один человек, который о нем помнит? Который будет приходить к этой стене, оставлять цветы и прикасаться к выгравированному имени? А если бы я погиб во Вьетнаме, кто бы остался после меня?
Под моими пальцами проходит еще много имен. Следующее должно быть где-то рядом, совсем недалеко, ведь так? Не знаю. Я уже плохо помню порядок событий. Внезапно оказывается, что я уже перешел на другую панель. Слишком далеко. Я останавливаюсь и начинаю перечитывать имена в обратном порядке, внимательно вглядываясь в каждую букву. Наконец под пальцами оказывается имя Джеймс Д. Митчелл. Я вдруг понимаю, что забыл или никогда не знал имени Митчелла. Мы всегда звали его просто Митчелл. Но время совпадает, и когда я произношу имя вслух, мне кажется, что все правильно - это он. Я грустно улыбаюсь и качаю головой: "Прости, приятель. Мне жаль, что так вышло". Я стараюсь не вспоминать, как он прижимал руки к раненному лицу и кровь текла между пальцами, стараюсь не вспоминать запах разлагающегося тела. Но ничего не получается. Я оставляю вторую розу под именем Митчелла и иду искать последнее. Если Митчелл здесь, а Оми был там, значит, нужное имя где-то между ними. Странно, как я умудрился его пропустить?
Я снова иду назад к Оми, пальцами касаясь каждой надписи.
Оми Цукиёно
Останавливаюсь и смотрю на стену. Я что, опять его пропустил? Как это? Ведь оно же здесь. Должно быть! Я хмурюсь и чувствую, как внутри что-то сжимается. Опять иду в сторону Митчелла, дохожу до него, так ничего и не найдя, и со злости бью кулаком по граниту. Встаю примерно посередине между найденными именами и буравлю взглядом стену. И вдруг понимаю, в чем дело. Ну конечно!
Я грустно улыбаюсь. Где-то здесь на стене должно быть написано имя Брэдли Кроуфорда. Но его не включили в список жертв Вьетнамской войны, потому что по официальной версии у него сдали нервы и он застрелился. Это последнее оскорбление, последний подлый удар. Брэдли Кроуфорда не существует. Его как будто и не было вовсе. Но я-то знаю правду. Я знаю, что Кроуфорд - такой же герой Вьетнама, как Оми и Митчелл, как любой другой солдат, погибший в бою. Кроуфорд - вот истинная жертва войны, но этого никто не хочет признать. Я не отрываясь смотрю на черную поверхность, пока все не начинает расплываться перед глазами, и я понимаю, что все-таки плачу. Я подхожу вплотную к стене, надеясь, что так никто не заметит моих слез. Вспоминаю речь капитана в день моего прибытия на базу, вспоминаю наш разговор на плацу. Вряд ли нас можно назвать друзьями, но мне кажется, что я достаточно хорошо его знал. Закрываю глаза, и в памяти всплывает кабинет капитана, залитый кровью. У меня подкашиваются ноги, и я опускаюсь на колени.
И тут меня накрывает. Сколько боли, страданий, страха и растерянности. Столько людей, живших в аду и умерших непонятно за что! Мне хочется кричать и крушить эту стену. Чтобы построить новую. Отдельную стену для каждого имени. Я хочу написать поверх всего имя Брэдли Кроуфорда. Кровью. Чтобы те, кто увидит, сразу все поняли. Но это невозможно. Уже даже я ничего не понимаю. А может, никогда не понимал.
Тихо плача, я кладу розу туда, где должно быть имя капитана. Через некоторое время кто-то опускается на корточки рядом со мной. Я понимаю, что это не Ран - от него совсем другое ощущение.
- Его здесь нет? - голос у Ёдзи тихий и задумчивый.
Я мотаю головой и всхлипываю. Он кладет руку мне на спину, и некоторое время мы молча сидим вместе.
- Чего еще от них ожидать, - наконец произносит Ёдзи, встает и тихо уходит.
Я тоже медленно поднимаюсь. Вытираю лицо, стараюсь сдержать рвущийся наружу крик отчаянья. Отхожу от стены, не хочу больше чувствовать ее тяжесть, не хочу ощущать себя маленьким и беспомощным. Я уже сделал все, зачем пришел, и могу идти. Я направляюсь к выходу из Конституционных садов, не обращая внимания на то, что на меня оглядываются, что меня кто-то зовет. Я останавливаюсь, только когда оказываюсь снова у ступеней мемориала Линкольна. Перед памятником Вашингтону, отражающемуся в воде бассейна. Я смотрю на это воплощение величия нашего народа, стискиваю кулаки и ору что есть сил: "Да пошли вы все!" Потом сажусь на ступеньки и опускаю голову на руки.
Проходит время.
- Кен?
Я поднимаю голову и вижу Рана, неуверенно стоящего в двух шагах от меня. Он не знает, готов я с ним разговаривать или лучше меня не беспокоить.
Я моргаю, прогоняя последние слезы, и улыбаюсь - все в порядке.
- Привет, - тихо говорю я.
Он садится рядом, обнимает меня и прижимает к себе. Кладу голову ему на плечо, и мы вместе смотрим на отражение в бассейне.
- Тот, кто эту штуку придумал, знал, что делает, - говорю я. - На меня словно грузовик кирпичей высыпали.
- Ага.
- Ты нашел имя Юуси?
- Да.
Я не знаю, что сказать, и прижимаюсь к нему еще теснее.
- Имени Кроуфорда там нет.
- Я знаю. Видел.
- Это несправедливо. Всё несправедливо. Я посмотрел на эту стену, и понял, как все бессмысленно. Чего мы добились? Ничего. Мы не победили. Мы даже никому не смогли помочь. Просто продлили неизбежное. Кроуфорд был прав. Все это чушь собачья. Чертова политика. "Борьба за демократию", как же! Лучше бы этой войны вообще не было. И стены тоже.
В бассейне отражается пролетающая птица.
Ран несколько секунд молчит, потом вздыхает.
- Ты знаешь, я каждый день благодарю Бога за эту войну. Иначе я бы не встретил тебя. Жизнь с тобой стоит всего, что мне пришлось испытать. И если бы мне дали второй шанс, я бы снова прошел Вьетнам ради тебя.
Я закрываю глаза и жадно впитываю каждое слово. Сколько бы лет мы ни прожили вместе, острота чувств не стирается, и каждое его признание в любви звучит для меня, как в первый раз.
- Я тоже прошел бы Вьетнам ради тебя, Ран, - отвечаю я. - Но я предпочитаю думать, что даже если бы войны не было, я все равно бы тебя нашел. Не знаю, как, но обязательно отыскал бы.
- Хм. Все равно не хочу рисковать, - говорит он и целует меня в макушку.
- А где остальные? - спрашиваю я.
- Наверное, еще рассматривают памятник. Пускай. Я уже сделал все, что хотел.
Я обнимаю Рана за талию.
- Не могу сказать, что сделал все, что хотел, но мне уже явно достаточно.
- Если хочешь, можем вернуться в отель. Мы уже договорились, где встречаемся за ужином, так что остальных можно не ждать.
- Еще минутку, - отвечаю я.
- Конечно.
- Я люблю тебя, Ран.
- Я тоже люблю тебя, Кен. С Днем благодарения.

 

Конец