В общем, все началось с того, что он попал под машину. Потрясающее везение. Слишком увлекся спором, а точнее – скандалом, и гордо прошагал на проезжую часть, не обращая внимания на светофоры и гудки. Если бы это был кто-то другой, я бы характеризовал его коротко – идиот. Но Этот…
Был четкий приказ – без Этого не возвращаться. Не оставлять одного, не выпускать из виду. Приходилось дежурить в больнице и ждать, когда он очухается и будет готов к долгому путешествию. По идее, это должно было произойти скоро. Пара сломанных ребер и сотрясение мозга – мелочи.
Этот меня раздражал. Сидел в отдельной палате, отлично питался, получил от меня в личное пользование ноутбук для "разгона скуки", имел огромные перспективы даже сейчас, показав себя не с лучшей стороны – и в таких воистину царских условиях он продолжал скандалить!
Все его аргументы были откровенно смехотворны.
"Я не хочу ни на кого работать".
Дурак. Со своим даром у тебя никогда не получится не быть чьей-либо собственностью.
"Ты все равно не заставишь меня".
Дважды дурак. Я, может, и не заставлю. А вот другие – легко.
"Учти, как только выздоровею, сотру в порошок и уйду на дно, второй раз не найдете".
Дурак трижды. Не предупреждай о своих планах потенциального врага. И – прячься или нет, но скрыться не получится.
Я это знаю, потому что сам проверял.
Этот опять закатил истерику медсестре. Дескать, его пичкают таблетками, ни одна из которых не способна избавить его от головной боли. Ему кажется, или на нем ставят какие-то эксперименты? Довел девочку до слез. А меня – до скрежета зубовного. Ненавижу его фокусы. Единственное, из-за чего у него может сейчас болеть голова – так это попытки прокомпостировать кому-нибудь мозги и слинять. Ведь предупреждали идиота…
Когда пришел его лечащий врач и конфисковал ноутбук, не забыв напомнить мне, что я – полный профан в медицине, раз даю такие игрушки больному с сотрясением мозга, вся больница уже стояла на ушах из-за его воплей. Сначала он просто говорил все, что думал о врачах, о соседях по коридору, обо мне, об уборщице… Потом начал канючить и требовать. Под конец, чтобы разжалобить утершую слезы медсестру, стал скулить и хныкать. Оставшись наедине со мной, решительным тоном заявил, что никогда и ни за что не присоединится к нам добровольно. Иными словами, перемерил кучу масок в попытке подобрать ключик к двери, ведущей на свободу.
Медсестра напоила его снотворным. Его истерики у нее уже в печенках сидели.
Проснулся он к ужину, без энтузиазма поковырялся в вечерней каше и стал сверлить меня взглядом. Я делал вид, что слишком занят ноутбуком.
– Когда меня выпишут? – хмуро спросил Этот.
– Как только, – я сохранил файл и вырубил приложение, – так сразу. Тебя это не должно волновать.
– Это мое дело, чему волноваться! – моментально завелся он, с грохотом ставя тарелку на тумбочку.
– Целесообразнее было бы поволноваться о том, что будет, когда до моего начальства дойдет…
Он мотнул головой:
– Мать твою, меня не колышет твое начальство! Я хочу уйти отсюда!
– Тогда чего беспокоиться? Как только врачи найдут твое состояние удовлетворительным, мы первым же самолетом улетим отсюда.
– Я никуда не полечу.
– Тебя не спросят.
– Я не пойду.
– Не пойдешь – отнесут, поверь мне.
– Сволочь.
– Я бы порекомендовал тебе смириться, но ты все равно не послушаешь.
Его уже трясло. Я сам был далек от идеала спокойствия, но не понимал – зачем так нервничать, если эти беседы повторяются изо дня в день, и ничего не меняется? Мы беседовали вчера, будем скандалить завтра и послезавтра. Неужели ему это не надоедает?
– Как будто в этом гадючнике можно найти занятие получше, – фыркнул Этот.
В таких ситуациях лучше всего было просто игнорировать его. Что я и сделал.
Сначала я думал, что с заданием не будет никаких хлопот. Имеющаяся у меня на тот момент информация не внушала опасения. Мне стоило знать, что видения и собственную интуицию надо всегда брать в расчет. Что ж, я только начинал учиться подобным премудростям.
Видение показало мне симпатичного мальчишку в старых джинсах и футболке с выцветшим логотипом. Он дружелюбно улыбался и помогал пенсионерке в цветочной шляпе снять книгу с верхней полки. Никаких поводов для беспокойства, верно? Может ли быть опасен вежливый подросток, работающий в библиотеке и искренне влюбленный в свои обязанности?
Интуиция подсказывала, что очень даже может. Я предпочел не услышать ее глас.
Библиотека была совсем небольшая. Частная, потихоньку ветшающая такая, с облупившейся позолотой на вывеске. В подобной библиотеке не может быть много посетителей. Истинные ценители искусства из числа местных старожилов. Запах пыли, бумаги и дерева. Гнетущая тишина. Что такой как ты мог забыть в этом месте?
Низенькая старушка в цветочной шляпе нерешительно посматривала на потертый корешок книги. В ее возрасте не стоит пользоваться стремянками и вообще совершать резкие движения.
– Эта? – подросток, сверкнув белозубой улыбкой, вытянул книгу и протянул ей.
Старушка взяла ее, пребывая словно в тумане, полистала страницы и закрыла:
– Нет. Лучше не брать. Лучше пойти домой.
– Как вам угодно, – мальчишка снова улыбнулся и поставил книгу на место. – Но все равно спасибо, что зашли.
Старушка открыла глаза и посмотрела на него так, словно впервые увидела:
– Да. Да…
Ее глаза наполнились слезами:
– Спасибо… Хороший ты мальчик…
– До свидания! – он продолжал улыбаться так, будто за это ему платили отдельно, причем такие деньги, что можно было позволить себе сделать это искренне.
Настолько любвеобилен к посетителям?
Старушка ушла, промокая глаза платком.
Он поднял на меня взгляд и строго сказал:
– У нее рак. Никогда ничем серьезным не болела, а тут… – он беспомощно развел руками. – А вчера к ней приходил сын, в общем, он на нее наорал, что она старая идиотка и только квартиру зря занимает. И теперь она думает только о том, что жизнь прожита напрасно. И, кажется, она… Не думаю, что еще когда-нибудь ее увижу, – вздохнул он.
– Тебе есть до этого дело? – спросил я, ставя книгу на полку.
– Да.
Теперь подросток смотрел на меня с вызовом.
– Почему ты работаешь здесь?
– Потому что владелица библиотеки добра ко мне. Я снимаю здесь комнату и один могу работать все время. Роза… – он запнулся, – ну, библиотекарша, она старая уже и часто устает.
– Это единственная причина?
– Вам-то что за дело? Здесь тихо.
Тихо. Да уж, тишина угнетает. Я не люблю шум, но в этом месте все становится каким-то обреченным из-за отсутствия звуков. Не хотел бы тут работать.
– Это вы не хотели бы. А мне подходит.
Ах, ну да, конечно же. Тебе-то эта тишина должна казаться раем.
– Ну, не рай, но мне нравится. Здесь тихо, потому что в таком месте люди никогда не шумят. Они даже думают шепотом. А по большей части не думают, а читают. У них нет стоящих мыслей, но они хотя бы могут читать чужие, записанные на бумаге.
– А ты?
– Что вам от меня надо?
Мы не играем в прятки, да? Ты с самого начала знал, что я пришел за тобой. Трудно поверить, что такого как я могла заинтересовать сама библиотека, да еще находящаяся в настолько плачевном состоянии. Ну что ж, если тебе так интересно…
– Да мне плевать, что там вы хотите, я никуда с вами не поеду! – он размахивал руками, становясь все больше похожим на ветряную мельницу. Или на соломенное чучело, учитывая, как экзотично его волосы торчали в разные стороны.
– Не ори, придурок, не в опере. Послушай, у тебя дар, и…
– Это мое дело, что у меня дар! Хочу – работаю на всякие там спецслужбы, а хочу – читаю книги в чужих мозгах! И второе мне пока что нравится больше, понял, ты?..
Очень хотелось заткнуть ему рот его же собственной бейсболкой. Если он будет так же разоряться, когда мы выйдем на людную улицу, я это точно сделаю. Обыватели меня не волновали, но лишней возни не хотелось. А если сопляк надеялся таким образом слинять под шумок – значит, он еще глупее, чем выглядит.
– На себя посмотри, урод.
Нет, интуиции нельзя не верить. Со старушками он, может быть, и вежлив, но нельзя ожидать от такой рыжей бестии постоянства поведения.
– И что ты ходишь за мной? Я, может, на свидание собираюсь!
Теперь он повернулся ко мне и шел задом наперед, сверля меня взглядом. Боже, пошли камень ему под ногу и награди меня удовольствием лицезреть, как он грохнется и раскроит себе череп.
– Помечтай, – мальчишка скорчил гримасу и развернулся.
Маленький самоуверенный наглец. Умение держать хорошую мину при плохой игре – ценное качество, но надо еще и уметь чувствовать, когда это уже ничем не поможет.
– Кончай ты давить на психику! Не запугаешь! И плевать я хотел на все, что ты сказал и скажешь, – теперь, когда мы наконец вышли из переулка, он старался говорить как можно громче. – У нас тут не каменный век, и я тебе не мамонт, чтобы охоту на меня устраивать, я…
Он спрыгнул на мостовую и посмотрел на меня снизу вверх:
– Я человек, я свободный человек, и не пойти ли тебе по известному адресу, а, дружище?
Я промолчал. На нас косились, но пока вмешиваться никто не собирался.
Между тем он, видимо, злясь моей безучастности, стал переходить дорогу, не переставая прожигать во мне дырку взглядом. Думаю, если бы я сделал в его сторону еще хоть шаг, он бы точно устроил какую-нибудь сцену.
Но видение пришло стремительно и смешало все карты.
– Стой!
– Да пошел ты! – радостно отозвался он, счастливый тем, что я наконец-то отреагировал на его выходки.
Издевательски помахивая ладошкой, он ухмыльнулся, продолжая шагать. Упрямый придурок…
Где-то на другом конце улицы закричала женщина. Визг тормозов, показавшийся оглушительным по непонятной причине.
Он начал оборачиваться, все еще улыбаясь. Глаза удивленно распахнулись, рот приоткрылся, руки инстинктивно поднялись, защищая голову… Совершенно детское выражение лица. Черт возьми, если он подохнет, мне придется отчитываться…
…Пробившись сквозь толпу, я наконец оказался рядом с ним.
– Вы его знаете?
– Знаю, знаю, черт возьми. Он жив?
Мальчишка открыл глаза и посмотрел на меня. Выглядел не особо пострадавшим, но приложился затылком об асфальт…кто его знает.
– Да пошел ты… – шепнул он и устало вздохнул, словно выполнив некую противную, но обязательную работу.
Этот снова сидел, экспериментируя с дыханием. Кончалось все это тем, что он страдальчески морщился, продолжая дышать полной грудью, а потом громко требовал обезболивающее. Идиот.
– Они не зарастут быстрее оттого, что ты так делаешь, – заметил я, листая газету.
– Не твое дело, – привычно огрызнулся он. Потом откинулся на подушку и уставился в потолок:
– Мне так скучно. Дай газету.
– Не дам. Врач запретил тебе читать.
– Тогда я прочитаю ее с твоих мыслей.
– Если бы он знал, что ты телепат, он запретил бы тебе и это.
– Почитай вслух.
– Не испытываю желания.
– Сволочь. Разве ты не должен заботиться о моем благополучии?
Я позволил себе слегка улыбнуться:
– О твоем здоровье, но не о твоей скуке.
– Чувствую, что покалечу себя, если придется еще немного поскучать, – проворчал он, но, судя по голосу, энтузиазма устраивать скандал у него не было.
Некоторое время мы провели в полной тишине, прерываемой только шорохом страниц.
Потом он поерзал на постели, устраиваясь поудобнее, и безо всякой связи поинтересовался:
– Ты ненавидишь меня?
– Почему ты спрашиваешь?
– О, мне просто любопытно. Я точно знаю, что ненавижу тебя. Но вот как ко мне относишься ты, я как-то не успел вызнать.
– А тебя это волнует?
– Еще бы. Я тут стараюсь довести тебя до белого каления, надо же знать, эффективны ли методы.
– Что ж, изволь, – я отложил газету. Все равно с таким собеседником ее вряд ли получится дочитать, – не сказал бы, что ненавижу тебя, потому что ты всего лишь глупый мальчишка, навязанный мне руководством. Но я определенно не отношусь к тебе с любовью и пониманием. От тебя мне пока что одни неприятности. Ты виноват в том, что я застрял в этой дыре, ты виноват в том, что я вынужден находиться в больнице – а я ненавижу больницы. Ты виноват также в том, что вынуждаешь меня работать твоей бесплатной сиделкой, а я ненавижу работать сиделкой. Так что можешь радоваться – ты действительно безмерно меня раздражаешь.
– "Виноват, виноват, виноват", – передразнил он. – Кажется, я прохожу в твоем личном досье под этим кодовым именем, приятель?
Я пожал плечами:
– А что, тебе больше по душе такой вариант? Я мог бы звать тебя тем липовым именем, под каким ты числился в библиотеке, но ты так крысился, что…
– Ну вот и отлично, – ухмыльнулся он. – Официально разрешаю тебе называть меня Виновным, раз уж это я, как ты выразился, виноват во всех твоих неприятностях.
Потом он опять начал изводить медсестер своими капризами. А мне идея показалась не лишенной смысла.
Так Этот превратился в Виновного.
Врач имел неосторожность сказать, что он идет на поправку. "Думаю, в понедельник можно будет выписывать" – эти слова могли стать его последними, если бы он не успел увернуться от стакана, пущенного меткой рукой.
– Угомонись, – осадил я разбушевавшегося подростка, когда мы остались вдвоем, – он-то тут совершенно ни при чем.
– Да. Но я ужасно зол, – сообщил Шульдих, с довольным видом поглядывая на рассыпанные по полу осколки.
– Последние шесть дней, – протянул я. Наверное, не стоило, но хотелось позлить мою маленькую неприятность еще немного. – Говорят, перед смертью не надышишься…
Судя по его гневному взгляду, мне очень повезло, что у него не было второго стакана.
– Он разрешил мне гулять, – капризным тоном протянул Шульдих. – Выгуляй меня, черт возьми.
– Прямо сейчас?
Ливень стеной. Даже веток дерева, растущего под окном, не рассмотреть. Не знал, что ты мазохист, рыжий.
– После дождя, дубина, – смилостивился тот.
После дождя было все еще прохладно, так что пришлось пожертвовать ему свой пиджак. Выглядел он просто нелепо, в больничной пижаме, жизнерадостно кремовой, тапочках на босу ногу и сером пиджаке. Здорово похудел за это время – из-за своих вечных фокусов по поводу кормежки – и из-за этого смотрелся даже еще младше. Поневоле чувствуешь себя…
– …Старым пердуном, выгуливающим чадушко, да? – поинтересовался Шульдих, разглядывая тюльпаны на клумбе. – Спешу тебя обрадовать, ты и есть…
– А ты – маленькая наглая рыжая сволочь, ты в курсе? – я был в хорошем настроении, и это прозвучало, кажется, немного дружелюбно.
– Ах, не смущай меня комплиментами, – огрызнулся он и назло всему миру, судя по пакостной мордашке, сорвал один тюльпан и сунул за ухо.
Как я заметил, шагал он все еще с опаской. Возможно, ребра давали о себе знать, хотя за такое время должны были придти в норму.
От прогулки стало вполне возможным получить удовольствие – для этого ему надо было просто помалкивать. Он и молчал, в основном мучая свой тюльпан, срывая листья с кустов и кидая в голубей комками земли.
Я немного отвлекся – хотелось найти относительно сухую скамейку, чтобы инвалид мог перевести дух, а я – спокойно дочитать постылую газету – а когда повернулся к нему, то понял, что что-то не так.
Шульдих стоял в классической позе "нервная дама увидела мышь", сцепив зубы и широко раскрыв глаза. Он немного отстал от меня и сейчас стоял на дорожке, с двух сторон окруженной очередными грядками тюльпанов.
– В чем дело? – окликнул его я, выходя из-под кроны дерева. – Завис?
Он, кажется, меня не услышал. Я никак не мог взять в толк, что могло его так напугать.
– Иди сюда, – позвал я.
– Не…не могу, – проскулил он, не меняя ни позы, ни выражения лица.
Дьявол. Меняем тактику.
Подойдя к нему, я полюбопытствовал:
– Ноги отказали?
Шульдих наконец соизволил поднять на меня глаза:
– Их…их там столько…
– Кого?
Он показал. Я непонимающе посмотрел на дорожку. Какого…
Потом до меня дошло. Какой же он идиот, а я уже начинал волноваться.
– Слушай, это естественно. После дождя они обычно выползают. У тебя с этим проблема?
Шульдих продолжал пялиться на дорожку.
– Боишься? – мягко поинтересовался я.
Странно, что он не возмутился. Неужели и впрямь так напуган?
– О, это просто чудесно. Этот крутой парень, который был так бесстрашен, что сунулся под колеса легковушки, пасует перед дорожкой с дождевыми червями. Мои поздравления, Шульдих.
– Дело не в них, – ответил тот и посмотрел на меня. – Но…я не смогу пройти там, правда. Вернемся?
Борясь с подступающим желанием проволочь его по пресловутой дорожке, я вздохнул. Лишать себя удовольствия посидеть на свежем воздухе? Вы что, смеетесь?
– Я закричу. Правда.
– Это ты угрожаешь?
– Это я жалуюсь.
С каких пор в мои обязанности входит выслушивать его жалобы?
– Я не могу. Они как…люди.
Если бы я не беспокоился за свой костюм, я бы сел там же, где стоял.
Повторите, кажется, я ослышался. Шульдих не хочет идти по дорожке, потому что на ней много дождевых червей. Он готов биться в истерике, потому что его ранимая душа корчится в агонии, когда он давит ни в чем не повинных, бессловесных тварей, так похожих на людей. Интересно, тут есть психиатрическое отделение? Потому что кому-то из нас точно нужна помощь. Надеюсь, что не мне.
– Ты не понимаешь, – судя по голосу, он действительно был близок к истерике.
– Объясни.
– Вслух не могу.
– Тогда давай не вслух.
Шульдих отступил на шаг, чтобы держаться подальше от тех, кто еще проявлял признаки жизни, подползая к его тапочкам, а затем…
"Черт, надо было в это влезть… Ненавижу, когда так делают!"
Их так много, они такие ничтожные и жалкие. Кто-то уже мертв, кто-то умирает, кто-то куда-то ползет… И ты идешь, содрогаясь от омерзения, потому что тебе не хочется принести домой их трупики на подошвах ботинок. А потом, когда их становится так много, что ногу уже некуда поставить, ты начинаешь думать, как они похожи на людей. Кто-то сдох, кто-то подыхает, кто-то стремится к своим ничтожным целям… Жалкие, низкие, вызывающие отвращение твари…И есть кто-то выше, кто ходит над ними, способный убить их одним легким движением, и кто не делает это просто из чувства гадливости. А если я попаду в Ад, то я знаю, каким он будет – я буду одним из них, противной склизкой мерзостью. Но я не буду чувствовать себя одним из них, а буду помнить дни, когда я ходил над ними… И буду ползти, пытаясь быть от них подальше, не касаться и забыть, что я такой же ничтожный… А потом придет кто-то выше и раздавит меня… Хотя нет, наверное, поморщится и обойдет – ведь никто не захочет притащить домой мой трупик на ботинке?
Я открыл глаза. Шульдих грыз ногти, уставившись в асфальт.
– Откуда такие мысли? – спросил я. – "Трупик на ботинке", боже мой!
– Ты смотришь под ноги? – осведомился он.
– Смотрю.
– Потому что не хочешь, чтобы они липли к твоей обуви.
– И что?
– Потому что ты выше их. Не такой ничтожный.
Ну, спасибо.
Он вздохнул:
– Знаешь, я очень завидую тем, кто может просто идти и не смотреть под ноги. Им спокойнее. Им-то наплевать, что у них под ногами.
– Если провести аналогию с твоими идеями, то это значит быть еще хуже тех, кто испытывает омерзение при общении с другими людьми.
Шульдих задумался:
– Ну да, это значит – вообще признавать себя единственным существом во Вселенной и все такое. Но я все равно завидую.
– Сколько чудесных откровений, – съехидничал я. – Могу написать твою биографию.
– Просто я распсиховался, – ответил он. – Их там до шиза.
– Почву удобряли, наверное.
Он кивнул.
Фантазер несчастный…в его возрасте философские вопросы всегда кажутся либо чем-то совершенно незначительным, либо абсолютно глобальным и первостепенным. Но все равно забавная идея.
Можно презирать людей, но это лучше, чем вообще не замечать их.
Интересно, Санрюдзин смотрят под ноги, прогуливаясь после дождя?
Погода не собиралась улучшаться, а Шульдих не собирался отсиживаться в палате последние дни своей относительной свободы. В перерывах между дождями он таскал меня в больничный парк и нервно тормозил возле дорожки с тюльпанами. Я не знаю, сколько удобрений вбухали в почву, но она всегда была в таком же "чудесном" состоянии. После маленького откровения во вторник я был склонен относиться к подопечному терпимее, а потому наплевал на его попытки восстановить имидж пофигиста и перенес на руках. Кто же виноват, что это была единственная скамейка, установленная под достаточно густым деревом.
Шульдих не разочаровал меня – вел себя как избалованный ребенок, брыкаясь и вопя. Пришлось пообещать уронить его прямо на дорожку, и только это заставило его угомониться.
Потом я сидел и читал газету, чувствуя, что уже никогда не захочу на них смотреть, покинув это место, а моя головная боль демонстративно отодвигалась на другой конец скамейки, прожигая во мне дырку взглядом. Однако он не издал ни звука, из чего можно было сделать определенные выводы. Пусть в извращенной форме, но это создание знало слово "благодарность".
Я только начал задремывать, смирившись с вечными скрипами выделенной мне раскладушки, как Шульдиху приспичило пообщаться.
– Кроуфорд?
Кажется, впервые за все это время он обратился ко мне как-то иначе, нежели "эй, ты!".
– Чего надо?
Он сидел на постели в обнимку с подушкой, завесив лицо спутанными патлами.
– Что там? – помолчав, спросил он. – Ну, куда меня отвезут. Там очень плохо?
А, вот оно что. Наконец смирился с ситуацией и дал волю страху. На самом деле мне было его жаль, но от этого будущего ему не уйти.
– Не очень. Если ты будешь играть по их правилам. Послушным ученикам никто не втыкает в мозги скальпель.
Пауза. Угнетающее молчание. Еще один осторожный вопрос:
– А непослушным?
Может, кто-то бы и не одобрил того, что я ему это рассказываю. Но их сейчас тут нет, а значит – я разберусь сам.
– Тебя будут ломать. И сломают, если, конечно, ты раньше не сломаешься сам. А если ты окажешься совсем бесполезным, то ты станешь… – я умолк.
– Материалом? Это еще что за чертовщина? – послышался его испуганный голос.
Подопытный кролик. Лабораторная крыса. Тот, чья жизнь уже не имеет ценности. Тот, с кем можно делать что угодно.
/Но ты не бойся,/ – неожиданно для себя подумал я. – /Потому что достаточно играть по их правилам. И выражать готовность лизать им задницы. Если ты изобразишь это достаточно хорошо, тебе легко удастся пройти через все это./
– А если…
– Даже не пытайся показывать характер или что-нибудь в этом роде. Я видел, что бывает в таких случаях.
Шульдих некоторое время сидел молча. А потом пробормотал так тихо, что я едва расслышал:
– А ведь просто работал в библиотеке и был…
– Счастлив? Ты думаешь?
Он поднял голову. Проклятье, он слишком похож на меня тогдашнего. Под машину я, правда, не попадал…
– Знаешь что? Если не сломаешься…Просто найди меня потом, хорошо? – предложил я.
– Найти?
– Считай, что я предлагаю тебе работу. Года так через четыре, правда… Может, к тому времени действительно будет что предлагать.
– Работать? С тобой? Только с тобой и больше ни с кем?
Даже не надейся, что нас оставят в покое. Но пара вариантов…
Он кивнул.
Если его все-таки сломают…если эта часть его памяти будет подвергнута анализу, вся моя жизнь может пойти под откос. Если они заподозрят что-то.
Неужели я стал настолько безрассуден, чтобы доверять свою судьбу какому-то сопляку?
Если я чему и научился полезному, покинув наставников, так это тому, что время от времени надо идти наперекор всякой логике. И следовать интуиции.
– Думаю, что я все-таки не ненавижу тебя, – драматично сообщил Шульдих, пиная камешек носком тапочка. На его счастье день выдался солнечным.
– О радость, о экстаз, – сказал я, не отрываясь от газеты. Какая-то часть меня холодно поинтересовалась, какого черта я вечно хожу с этой макулатурой перед глазами.
– Ты такая язва, знаешь ли, – пожаловался он. – То есть, ты мог бы проявить хоть каплю сочувствия к несчастному, заблудшему, испуганному ребенку.
Язва? Неблагодарная свинья. Очень даже сочувствую.
– Ты ехидничаешь.
– А ты требуешь сентиментальности?
Шульдих задумался. Думал он долго, мне хватило времени дочитать колонку новостей и гороскоп на неделю.
– У меня, кстати, день рождения скоро, – сказал он, тоже пробегая глазами по гороскопу.
– Телец? Неудивительно. Упрямый, как бык.
– А ты, конечно же, Дева. Такая вредная, очкастая старая дева, вроде училки по геометрии, была у нас такая мымра. Вся ее жизнь заключалась в плавном переходе: от климакса – к пенсии.
– Посажу в клумбу вместо тюльпана.
– Очкастая старая дева.
– И присыплю компостом.
Он угомонился, но лишь чтобы понюхать цветущий шиповник. Не парень, а мечта ботаника. Что такого занимательного в этих лепестках? Он рассматривал их даже не с эстетическим, а исключительно с научным интересом.
– Между прочим, я действительно хотел стать ботаником, – бросил он через плечо. – В детстве.
Он стоял у больничных ворот, обряженный в свои старые шмотки. Рукав рубашки был порван в одном месте, джинсы – все в пыли. Я как-то упустил из виду тот факт, что ему это снова понадобится. Не особо компетентный, верно? У меня будет время освоиться.
Нас уже ждали. Две машины, одна до аэропорта, другая – до города. Для меня шофер, для него два охранника. Ему повезло меньше.
– Ну что, это типа слезливая сцена прощания? – хотя он и нервничал, но виду не подавал. Снова надел маску циничного подростка. Что ж, меня это устраивает, пока я знаю, каким серьезным он может быть.
– Думаю, что да.
– Тогда пока, – ухмыльнулся Шульдих, посмотрев на начинающих терять терпение охранников.
/Только не забудь, что предлагал, ладно?/
Постараюсь.
Я не знаю, насколько он важная фигура и насколько велик его талант, но интуиция подсказывает мне, что Шульдих – ценный партнер, которого не стоит забывать.
Как я уже понял, моя интуиция – это что-то такое, что трудно понять, но что редко ошибается. Почти так же и с видениями. Наверное, есть какая-то связь?..
Подросток шмыгает носом, косится на машину, вытирает ладони о джинсы. Нервничает так, как будто задумал что-то.
/Все-таки я тебя немножко ненавижу…/
Прыжок, который можно заметить, но не увернуться, /дьявол побери моя шея это же больно/ горячее влажное прикосновение губ /как слепой котенок просто смешно первый раз что ли/ и доля секунды на прямой, малость смущенный и чуточку шкодливый взгляд.
Черт тебя дери. Это еще зачем было?
Он разжимает руки и тут же юркает в машину, проскочив под рукой одного из прибалдевших охранников. Я тоже несколько шокирован – этого я уж точно не ожидал. Машина трогается. За тонированными стеклами ничего не видно. Попрощались.
"Немножко ненавижу"… Чокнутый парень.
Шофер делает вид, что просто полирует лобовое стекло. Правильно, не его это дело. А мое ли?
С другой стороны, это же Шульдих. От него можно ждать чего угодно и когда угодно.
Ладно.
Ты там все-таки…не сломайся, а?
* * *
…Из-за погодных условий самолет прибыл с опозданием почти на два часа. Старый вопрос из числа необъяснимых – почему в газетах никогда не увидишь объявления "Провидица выиграла в лотерее"? Наверное, потому что у нас хорошая зарплата. Или потому что в лотерее выиграть не сможет даже провидец…
Зато мне не надо было торчать тут все это время в бесцельном ожидании.
Наконец потянулись прибывшие, а навстречу ним – встречающие. Мне никуда идти не надо было. Встреча возле рекламного стенда.
Я не удивлялся, когда мне прислали досье на первого члена будущей команды, и этим первым оказался парень, предпочитающий скрываться под кличкой "Виновный". Как он сам заметил во время небольшого телефонного разговора, договариваясь о месте встречи, люди слышат это имя и начинают придумывать жуткие истории. Кровавое прошлое. Это смешно, если знать правду.
По голосу я бы его не узнал. В шестнадцать он был порядочной писклей, на самом-то деле. Зато он проникновенно осведомился, встречу ли я его с цветами.
/Кстати, почему все-таки без букета?/
Я обернулся.
– Не люблю цветы.
– Так не для тебя же, – фыркнул он.
Ну, конечно, изменился. Но не то чтобы сильно.
– Польщен. Или стоит обидеться?
– Не стоит.
Ладно. Слово сдержал. Главное теперь не пожалеть об этом. У меня были кое-какие планы, но я предпочитал не замышлять ничего серьезного в гордом одиночестве.
Он ухмыльнулся и кивнул.
/Я с тобой по-любому. Раз тебе можно доверять по части обещаний…/
После дождя было холодновато, но он упорно не хотел надевать замотанную на поясе джинсовку. Вызов природе?
Но мне правда интересно, насколько сильно его изменили там. Насколько упорно они пытались сломать его и насколько преуспели.
/Много будешь знать…/
– Тогда другой вопрос можно?
/Один и он же последний./
– Что это за шоу ты устроил тогда на прощание?
Он немного сбился с шага. Аккуратно обошел выползшего на асфальт червяка. Обернулся и расплылся в улыбке:
– Это, шеф, было признание в любви.
– Клоун, – нахмурился я. – И не смей называть меня "шеф".
– Как скажешь, босс, – легко согласился Шульдих. – Образ сочувствующего героя слишком сильно сказался на ранимой детской психике. А что у нас на ужин?
Я что-то не понял. Мне не оставляли выбора или мне не оставляли выбора?
– Оптимист, – усмехнулся он, а потом посерьезнел, – ну а вообще…я подумаю.
Если бы это был кто-нибудь другой, я бы назвал его коротко – псих.
Но, думаю, все дело в том, что таких, как он, больше нет.
Конец
