Countdown

Фик написан на четвертый WK-фикатон, для Эвил

5.

… вздрагиваю от стука. Шульдих никогда не придерживает входную дверь, и она грохает об косяк. Мне кажется, что он делает это мне назло – только потому, что я сто раз просил его так не делать.

Нет, мне не кажется. Я уверен.

Шум в прихожей, тихий голос Наги, смешок Шульдиха. Как Фарфарелло? Сегодня хорошо, Шу, но все равно – я рад, что ты пришел, потому что мало ли что, ты ведь знаешь... Знаю, чибик, все хорошо, если что, позовешь меня. Ага, ладно, Шу.

Скрип лестницы, шорох за спиной. Я не поворачиваюсь к двери, продолжаю все так же пялиться в экран ноутбука. Я не могу разобрать ни строчки.

– Приветики.

Мне не нужно оборачиваться, и так несложно догадаться – костюм на нем измят, на шее – следы засосов, он их даже не прячет, потому что знает, как это действует на меня. Духами разит на всю комнату. Сегодня я больше не смогу работать в кабинете, от этого запаха я сойду с ума.

– Ты что-то хотел, Шульдих?

Он провоцирует меня. Никакие щиты не могут полностью скрыть мою ярость, он не может ее не чувствовать. Шульдих играет с огнем. Когда-то, очень давно, он боялся меня, теперь страх потерял всякое значение.

Он ненавидит меня. Он ненавидит то, что я с ним делаю. Но по-другому – уже невозможно. Это стало частью нас, частью привычного порядка вещей. Шульдих может меня убить, но он не может перестать чувствовать себя жертвой.

Его выворачивает от этого наизнанку. Он ненавидит себя не меньше, чем меня. Но он все равно приходит в мой кабинет – вот такой вот, только что вернувшийся из очередного загула, обцелованный и оттраханный по самое не могу, растерзанный, нервный, искрящий. Если я сейчас обернусь, я смогу прочесть в его глазах: «Тебе больно, Брэдли? Как же так, твою личную шлюшку пялит кто-то еще! И шлюшке это нраааавится…»

Я не оборачиваюсь. Меня колотит, он это чувствует, не может не чувствовать, я сейчас, наверное, представляю собой презабавнейший ментальный фейерверк. Он его смакует.

Я не оборачиваюсь.

… В прошлый раз, когда его не было дома три дня, и он ввалился ко мне вот такой… Я не выдержал, зарычал, схватил его за патлы, и швырнул мордой на стол. Он рассадил себе скулу, и залил кровью все мои распечатки, но мне было наплевать, я содрал с него штаны, – они были узкие, и никак не хотели слезать, так что я просто порвал их по шву, – и оттрахал его, грубо, быстро, как всегда. И больше всего на свете я хотел, чтобы он орал, чтобы он шипел что-то злое, грязное – в мой адрес, чтобы он понял – он здесь, со мной, и он мой, принадлежит мне, и будет принадлежать во веки веков – слышишь, Шульдих?

А он… смеялся. Он хохотал, у него, кажется, была истерика, и это окончательно добило меня, я как будто отключился, не знаю, как я не убил его.

… И потом он, сидя у меня на столе, все еще смеющийся, размазывал кровь вперемешку со спермой по груди, по бедрам, по лицу, облизывал окровавленные пальцы, глядя мне в глаза, а меня колотила крупная дрожь, я сидел в кресле, и меня всего трясло. Я смотрел на Шульдиха и думал: «Ты делаешь меня чудовищем».

Он уловил мою мысль, – я был так разбалансирован, что позволил ей прорваться наружу, – и сказал: «Брэээдли, ну что ты. Ты ведь всегда им был».

Я закрыл глаза, расслышал его смешок, потом шорох – он неловко сполз со стола, распечатки полетели на пол, – он собрал свою одежду и вышел из кабинета, как был, обнаженный, окровавленный – Фарфарелло в подвале, Наги еще час не осмелится подняться наверх. Малыш давно приучился: как только Шульдих заходит ко мне, все двери в доме как бы сами собой захлопываются, и Фарфарелло у себя в подвале, я знаю, усмехается и облизывает стилет. В такие моменты он считает меня почти своим братом…

Это было две недели назад.

Сейчас Шульдих стоит у меня за спиной, не приближаясь, но и не пытаясь уйти. Он ждет.

Он ненавидит меня за то, что я с ним делаю. Он ненавидит себя за то, что приходит ко мне, провоцирует меня. За то, что кончает подо мной – каждый раз, всегда, что бы я ни делал с ним, как бы ни был груб.

Эта связь настолько прочна, что я не знаю способа ее разорвать – кроме как убить его. Временами это желание становится нестерпимым, я хочу приставить пистолет к его голове и нажать на курок, я хочу вычеркнуть его из своей жизни, вымарать, очиститься, не быть больше тем, кем он заставляет меня быть. Излечиться, покаяться.

Я знаю, он думает о том же. Возможно, у него получится – когда-нибудь. У меня – нет. Я не могу убить его. Я уже пробовал.

– Брээээдли, ты совсем по мне не соскучился? – тянет он, в голосе слышится усмешка.

– Уходи, Шульдих, – говорю я. И мысленно прибавляю: «пожалуйста».

Дверь за моей спиной закрывается. Без стука. Очень тихо.

Я закрываю ноутбук, снимаю очки, откидываюсь в кресле и закрываю глаза.

Нестерпимо хочется напиться. Почти так же, как перестать думать о том, что…