1

Шульдих не любил оставаться с ним один на один. Не то, чтобы его стесняло или напрягало и, уж конечно же, не пугало общество Наги - нет - он просто не испытывал необходимости в его обществе. Никогда. По крайней мере – припомнить не мог. Общение с теми, кто был моложе, казалось Шульдиху напрасной тратой времени - размышлять о разнице между отдельными особями ему было недосуг - он всегда думал – с невообразимой тоской - что придется подстраиваться под уровень, ооо - а уровень заведомо ниже - а не хочется – просто так не хочется, а взамен – если уж напрягаться, то за что-то, да? - а ничего не надо – незачем и стараться. Но Шульдих не уходит – ему лень. Лень. Лень. Лень. Он сидит в кресле, ноги на низком столике, и просто разглядывает Наги. Маленького худенького неразговорчивого… крысеныша - вот дословно мнение Шульдиха. Оно пристрастное, и можно спорить относительно объекта и определения объекта – все можно. Зато, без сомнения, экспрессивное.

С Наги взгляд скользит на потолок – Шульдих уже в сотый раз рассматривает светильник. И, в общем, ничего интересного нет и на потолке тоже.

У Брэда к Наги особое отношение – и это отношение Шульдиха всегда раздражает – такая добровольно принятая на себя забота о ком-то. Сам Шульдих не выносит, когда о нем заботятся – или просто так говорит - и не выносит, когда заботиться заставляют его – хотя никто ни разу не заставлял. Но самое неприятное не это, нет, а наблюдать чужую заботу о ком-то. Все эти игры «отец или старший брат» или вот еще - «мудрый наставник». На самом деле Брэд ничего такого не разыгрывает, и его общение с Наги достаточно холодное, часто менторское и бла-бла-бла, но Шульдиха оно все равно раздражает – ну, пусть без причины. Или пусть по причине, которую он не хочет озвучивать. Себе самому тоже. Так что с вопросами - в порядке общей очереди.

- Перестань изображать молодого папашу, Брэд. Выглядит глупо. – Нужно усмехнуться, когда это говоришь – Брэд не воспринимает это серьезно, но все равно не любит насмешки – их кто-то любит, м?

- Шульдих этим пользуется, но это не действие ради действия - ему на самом деле хочется уколоть Кроуфорда, выставить в дурацком свете перед самим собой - несложный трюк и крутой Оракул - даааа, о даааа - вдруг становится сюсюкающим папашей – посредством пары слов. Предложений. По крайней мере, так хочется в это верить.

Брэд не отвечает на твое невероятно изощренное ехидство, ха - просто смотрит на секунду дольше – это называется «тяжелый взгляд», но Шульдих готов к поднятию таких тяжестей. Так вот, этот взгляд значит – «глупо, Шульдих».

О да, Брэд, я и сам знаю, что это глупо. Да, Брэд. Конечно, Брэд. Разумеется, Брэд.

Еще забавно мешать Наги – занимать места больше, чем тот рассчитывает, ронять, нарочно сталкивать со стола всю эту дрянь – папки, бумаги, ручки - чем он там занимается? чем-то серьезным, конееечно! - был бы кофе - опрокинул бы на документ поважней — и не поднимать уроненное, даже не обращать на это внимания, все это само собой разумеется. Наги молчит, сам все поднимает — не показывая вида, абсолютно - не смотрит на Шульдиха, не реагирует, ничего не говорит.

И поэтому через какое-то время Шульдиху становится скучно. Столько действий, и все впустую.

Но другого объекта для тренировок нет — по крайней мере, в пределах видимости.

- Наги, – говорит он равнодушным голосом, – а ты мастурбируешь?

- Да, – отвечает Наги, даже не поворачивая голову.

Вау! Похоже, сопляк всегда наготове в его обществе – бедненький – Шульдих чувствует слабенькое удовлетворение, но непростительно слабенькое.

- Это правильно, – говорит Шульдих. – Тебе же надо как-то снимать напряжение. По утрам. Ты подросток. А у тебя узкий круг общения, да и вряд ли ты кому то нравишься - очаровывать с первого взгляда не твое амплуа, смирись. А тут одни взрослые и придурки.

- И взрослые придурки, – говорит Наги холодно.

Шульдих пожимает плечами.

- Ты это обо мне? Но в любом случае – я в тебе не заинтересован. Масса причин.

- Причина одна, – говорит Наги – он по-прежнему не удостаивает Шульдиха взглядом – ты любишь быть снизу.

- Ого! – Шульдих поднимает брови. – А ты тоже любишь быть снизу?

Наги не отвечает.

И возможны варианты — "почему" - сознательное игнорирование, неуверенность в своих силах, ожидание подходящего момента для подходящего удара — можно перебирать их до бесконечности. Все вместе, в конце концов.

Просто Шульдих плевать на это хотел.

- Ну, допустим, я преодолел себя, наступил на глотку собственным привычкам, – Шульдих убирает ноги со стола и наклоняется к собеседнику – этому юному, неразговорчивому собеседнику, который так отчаянно не хочет общаться – и улавливает желание отстраниться. Но Наги не отстраняется - молодец, железная выдержка, мальчик.Умница. - И захотел бы… - он касается пальцами щеки подростка — вот так, провести сверху вниз, а потом коснуться большим пальцем нижней губы – Наги мгновенно закусывает ее – какая непокорность! - даже устаешь смеяться. А еще — заглянуть в глаза, в самую глубь, да-да-да, - Вдруг по непонятной причине решил бы облегчить сексуальную жизнь одного не слишком симпатичного подростка. – Шульдих приближает свое лицо максимально близко – но лицо Наги ничего не выражает, он молчит - но зрачки расширились – Шульдих знает это ощущение острого неприятия и острого желания одновременно– настырный червячок любопытства. Отчаянное желание ласки. И просто — желание. - Вопрос в том, – Шульдих снова откидывается на спинку кресла, – что я действительно в этом не заинтересован. Хахаха. Ты мне не нравишься. И я люблю – как и ты, хахаха – быть снизу.

- Хотя я все равно мог бы помочь тебе, – Шульдиху плохо даются роли бескорыстных дарителей и он невыносимо переигрывает — неподходящая интонация и нестерпимая фальшь в голосе - и заранее согласен с самой низкой оценкой за артистизм, но, впрочем, он уверен в отказе и ничем не рискует, - познакомить тебя с кем-нибудь, — Господи, ну с кем ты его познакомишь, хахаха. Но повторимся – риск отсутствует. Совершенно.

- Я сам справлюсь, – губы сжаты, кулаки сжаты — классика.

- Ну, конечно, конечно, - говорит Шульдих, усмехаясь. – Конечно, ты сам справишься. Своими собственными руками.

Шульдих мог бы солгать – Наги вполне мог бы нравиться – любители узких плеч, бледной, эээ, полупрозрачной кожи, выразительных глаз и прочее и прочее, через запятую, потом все вот эти слова - «хрупкий», «нежный», «ранимый», «изящный», что там еще? — спрос на такое всегда будет. Но не солгал – Наги был из той замечательной породы людей, которая никому не нравится — необщительных, замкнутых - все это опять-таки с прилагательным «ранимый» — практически самый невкусный коктейль из возможных. Неспособные на похвалу. Вообще – на выражение чувств. Такое ощущение, что подспудно такие люди сами отчаянно желают не нравиться. И там, где могли бы получить плюс получают два минуса, сознавая, что их получат. Надеясь на плюс, а?

Да, это не мешает им верить в и надеяться на. Тут как у всех. Разница только во внешнем проявлении. Так что… Ну и, давай, Шульдих, скажи ему то, что собирался. Кульминация сцены.

- Кстати, не надейся на Кроуфорда - Брэд с тобой не будет, – говорит Шульдих, потягиваясь.

И - ждем реакции.

- А с тобой будет? – Голос непримиримый — но это реакция, да. Без сомнения. И мы сразу переходим к конкретным людям, мальчик?

- Нууу, - Шульдих усмехается, - возможно.

Наги поднимается – резко поднимается - как Шульдих и ждал - берет пару каких-то папок и быстро выходит из комнаты.

Ну вот – миссия выполнена. Случайный противник повержен. Наверное. Наверное, повержен и, наверное, противник.

И снова так же скучно, как было до этого.

2

- Зачем ты все это ему говоришь, Шульдих? — спрашивает Брэд.

- Вопрос не в этом — вопрос в том, зачем я говорю это тебе? Гораздо умнее было бы промолчать, ведь правда? - Шульдих лежит в постели, рука под головой. Он всегда кажется бледней после секса — губы почти белые.

Кроуфорд наклоняется, целует Шульдиха в шею, в ключицу – такие легкие прикосновения полуоткрытыми губами – это нежность, если ты хочешь в это верить, а если не веришь? Или боишься поверить? Что тогда?

- Ты ревнуешь?

- Ты хочешь, чтобы я ответил? - От Брэда пахнет новой туалетной водой. Или это лосьон для бритья? - Мне не нравится этот запах, Брэд. - Шульдих отворачивается. — Мне не нравится этот запах.

- Уходишь от ответа? – Еще прикосновение мягкими губами. Нарисуйте образ красивого сильного умелого любовника – не жалея красок и предпочтений - и это будет Брэд.

- А это был вопрос? — Шульдих усмехается. — Ты знаешь, я не думаю, что ты бы мог переспать с Наги — роль наставника так важна для тебя — он ерничает. — Ведь так?

Кроуфорд молчит - можно ответить «так», и цепная реакция прекратится, и это «так» имеет значение для Шульдиха - а можно продолжать молчать. И подождать, что будет.

Брэд молчит и едва заметно улыбается.

Нет, конечно, Шульдих не переспросит, хватаясь, цепляясь за надежду, как бывает в фильмах и в жизни «так? Скажи, Брэд, так?» - иногда это равно «подтверди, что я лучший, скажи мне, что я единственный, что никто… что никогда,» и так далее - нет, ничего этого Шульдих никогда не скажет, но он закусывает губу, и Брэд испытывает удовольствие и не испытывает угрызений совести.

- Иди ко мне, – говорит он любовнику и целует его в губы.

- Ненавижу тебя, — шепчет Шульдих, обнимая его за шею. Это называется – прильнуть. Прижаться. Это называется - голод. Это называется… как? Одиночество? Настоящее? Придуманное? Или... Или что?

Прерывистое дыхание. Полузакрытые глаза. Дрожь. Или не дрожь – просто дурацкие мурашки по коже, светлые волоски на руках приподняты. Красивый. Ревнивый. Дрянной, распутный. Шульдих, ты охотнее ложишься под меня, когда меня ненавидишь – вот, что я знаю.

- Я люблю, когда ты меня ненавидишь. Я люблю тебя брать, когда ты меня ненавидишь. - Брэд говорит это прямо в рот, который целует. — Давай, давай иди ко мне, — одеяло сползает на пол. - Ты устал, Шульдих, у тебя губы белые - у тебя всегда белые губы, когда ты трахаешься - столько секса за раз - и думаешь, меня остановит то, что тебе плохо?

- Нет, — говорит Шульдих. – Нет. Надеюсь, что нет.

- У тебя голос дрожит, — шепчет Брэд. — Было бы тебе шестнадцать, как Наги, – удар и эффект – всё в одну секунду – высокая концентрация взрывчатых веществ - рот Шульдиха как-то кривится, - я бы мог тебя пожалеть - бедненький, маленький, слабенький Шульдих, ха. Тебя когда-нибудь жалели, а? Хоть кто-нибудь? Наверное, нет, правда? Давай. Выгнись. Вот так. Так. Так. Может быть, когда-нибудь я прощу тебе всех тех, с кем ты переспал! - почти со злобой. Черт! - эта фраза вырывается против воли.

Шульдих не отвечает. Да не имеет значения — ты знаешь, что ему больно. И ты знаешь, что ему мало. И тебе мало того, как ему больно.

- Не хочу видеть твое лицо, – говорит Брэд, - повернись спиной. Давай.

- Брэд? – ооо, вот этот выдох, смятение, какой-то ужас – ну, ты же знал, что так будет? продолжаем бить точно по болевым точкам? – и, в общем, ты отыгрываешься за случайную фразу, да, за то, что позволил себе открыться — используя запрещенные приемы.

- Брэд? - Берешь его за подбородок. - Что - Брэд? Что? Хочешь, чтобы я смотрел тебе в глаза, когда тебя трахаю, так? Так? Скажи!

- Да, – говорит Шульдих. – Смотри на меня. Пожалуйста.

То время, когда ты…То время, когда он… Эвфемизмы, недоговоренности или нарочно грубые слова. Все эти толчки, стоны, крики, всхлипы, напряжение, разрядка, фейерверки в ночном небе, капельки пота, расширенные зрачки и все такое прочее. То, о чем думаешь до, после, и никогда во время. То время, которое никогда не помнишь – а помнишь только ощущения - это было. Но, в принципе, ты и не думаешь, о том, чтобы запомнить – эти ощущения - ты думаешь о том, чтобы их испытать.

- Пойдем, пойдем, – Брэд обнимает Шульдиха за талию, - пойдем, и ты умоешься. Вставай, Шульдих, я помогу тебе.

Потом они целуются в ванной у зеркала – нарочно не смотришь на отражение - а потом просто стоят обнявшись, и голова Шульдиха у Брэда на груди, и это тот момент, когда Брэд хочет сказать ему что-нибудь из того набора – того самого - мой, только ты… любимый - все то, что говоришь и во что веришь, когда говоришь – сам даже больше, чем тот, кому говоришь. Но Брэд ничего не говорит, а просто касается губами волос Шульдиха.

Шульдих тянется и берет с полки туалетную воду.

- Мне не нравится, как это пахнет, — говорит он, — отвратительно пахнет, — разжимает пальцы, и флакон падает, ударяется об пол, разбивается, взрывается брызгами.

Брэд усмехается и целует Шульдиха в губы.

- Ну, конечно, – говорит он. – Ну конечно, Шульдих. Ну, разумеется, Шульдих.

конец