Кошмары.
Мне часто снятся кошмары, Брэд. Всегда одинаковые: ты, мертвый, на полу. Руки раскинуты на манер распятья, висящего над кроватью Фарфарелло, очки разбиты, волосы, всегда аккуратно уложенные, растрепаны, под головой кровавая лужа, пиджак тоже пропитан красным. И я… стою, смотрю и ничего, ни-че-го, не могу поделать. Единственное, на что я способен - это повторять твое имя до тех пор, пока шепот не перейдет в ультразвуковой вопль.
То, что происходит дальше тебе прекрасно известно. Ты будишь меня. Я открываю глаза и вцепляюсь в твои плечи. А ты стоишь, наклонившись над моей кроватью, хмуришься. Совсем незнакомый и чужой без своих вечных очков, в одних пижамных штанах и с кошмарным бардаком на голове.
- В чем дело, Шульдих?
Я никогда не отвечаю - уверен, что тебе ни к чему знать о том, что твориться в моём больном подсознании. Тогда ты хмыкаешь, легко снимаешь мои руки со своих плеч и уходишь. А я ещё долго смотрю на закрывшуюся дверь и помню твоё тепло. Мне спокойно. Я знаю, что сегодня кошмаров больше не будет.
Тихий омут.
Кроуфорд сидит за компьютером уже более трёх часов. Всё это время Шульдих валяется на диване и тупо изучает потолок. Ему скучно и время от времени он пытается завязать разговор… точнее просто начинает излагать первое, что придет в голову. Но оракул практически тут же пресекает болтовню. Однако, одна из тем заставляет американца всё-таки оторваться от работы.
- Знаешь, я часто задумываюсь над тем, кто из нас псих на самом деле. Фарфарелло, открыто демонстрирующий безумие, Наги, наш тихий чёрный омут, или я, парень с кучей чужих мыслей в голове…
- Вот как? - Кроуфорд откидывается на спинку кресла, с любопытством разглядывая немца.
Тот кивает.
- Забавно, что ты не берешь в расчет меня, - оракул снимает очки и неторопливо полирует стекла носовым платком.
- Тебя? - Рыжий фыркает, - ну, единственное, на чём ты можешь быть помешан - это работа.
В его голосе слишком много скепсиса. Брэд усмехается и посылает рыжему мысленный образ:
Тёмная, глубокая вода в камышах. Прозрачная, но… дна не видно.
Телепат хмурится, а Кроуфорд, старательно пряча улыбку, вновь возвращается к работе.
Одиночество. Беспарность.
Шульдих медленно перекатывает по полу большой стальной шар.
- Наедине с собой…
Его голос тих и спокоен. А ему хочется кричать. И он кричит. Мысленно.
Одиночество…
Наги липнет к Кроуфорду, как влюбленная школьница. Шульдих видит это, хотя его и нет с ними рядом.
…беспарность.
Он ненавидит японского мальчишку. Хотя и не может понять причины этого чувства.
Стальной шар ускользает из почему-то очень холодных пальцев и с мягким шорохом катится по полу. Телепат провожает его взглядом.
Одиночество.
Они вернутся сегодня очень поздно. Не нужно быть оракулом, чтобы это предвидеть.
Беспарность.
Он отворачивается от игрушки, бесшумно поднимается и выходит из своей комнаты.
До самого утра он просидит у двери в подвал Фарфарелло. Сумасшедший ирландец проведет ночь, проклиная Бога. Бога, которого ненавидит и без которого не может представить своей жизни. А Шульдих постарается не прислушиваться к грубому голосу за стеной. Он будет сидеть на полу, откинув голову назад и выпрямив одну ногу.
- Наедине с собой.
Приспособить.
Когда Шульдих ищет понимания, он идет к Фарфарелло. Ирландец - единственный человек в их доме, которому телепат может доверять. Всё равно блондин псих, и едва ли кто поверит его словам, даже если он и выложит «всю правду про этого рыжего». Поэтому с поражающей регулярностью Шульдих ищет понимания у спятившего коллеги.
Когда телепату необходимо развлечься, он отправляется к Кроуфорду. Ничто не способно доставить ему такое удовольствие, как попытка вывести оракула из себя, особенно если она удачна. Плюющийся ядом американец - любимое зрелище рыжего.
Когда же он хочет свободы, он ищет Наги. Мальчишка - уникум, только он может вернуть немцу потерянные крылья. Вдвоем они уходят из дома, прямо посреди ночи, и забираются на какую-нибудь крышу, достаточно высокую. Шульдих прыгает вниз, всегда широко раскинув руки, и смеется. А телекинетик ловит его у самой земли, сантиметрах в пяти от асфальта. И тогда всю следующую неделю телепат чувствует себя диким и свободным.
И никто из Шварц не подозревает о том, что для рыжего они всего лишь инструменты, приспособления к этой жизни. Такие же привычные, но не обязательные, как наручные часы.
Конец
