Если бы Шульдиху было, кому все это рассказывать, он бы наверняка пожаловался, что не знает, как относиться к Рождеству – любить или ненавидеть. В эту ночь, в единственную ночь года, он был счастлив абсолютным, абсурдным счастьем, которое приставляло ему крылья и заставляло почти петь от радости. Но на утро, когда он понимал, что сказка закончилась, хотелось выть.

Много раз он пытался уйти из дома на Рождество и замерзнуть, к чертовой матери, в каком-нибудь вонючем переулке. Но он понимал, что, во-первых, ему не дадут умереть, а, во-вторых, если он пропустит Сказку, то в этом году ее не будет. А это пугало гораздо больше, чем страх утра.

… И в это Рождество все было, как всегда. Елка почти до потолка, Фарфарелло заперт в подвале, куда не доносятся ни гимны, ни смех, и он там вполне счастлив. Наги химичит на кухне. И Шульдих, как и за год до этого, входит в кабинет Кроуфорда и, улыбаясь, говорит:

– Пора елку наряжать, хватит работать…

И, в единственный день года, Кроуфорд улыбается в ответ на его реплику. Они идут доставать ящики с большими, красивыми игрушками, Шульдих вспоминает, как всю неделю бегал по магазинам как проклятый, разыскивая подарки. Как искал игру для Наги, игру, про которую тот думал давно, мечтал и прекрасно осознавал, что вряд ли кто-то догадается об этой мечте. А просить самому не позволяла гордость – он отказывался признавать себя ребенком. Для того, что бы добыть этот подарок, пришлось даже Дар применить – все дети Токио хотели её на Рождество. Шульдих вспоминает о том, как ломал голову, думая, что же подарить Кроуфорду – человеку, у которого, как кажется, есть все. Но в укромном антикварном магазине он находит ту вещь, которая, родившись, должна была принадлежать Брэду, и только по какому-то странному стечению обстоятельств не досталась ему раньше. Это старинные карманные часы на серебряной цепочке. На крышке часов выгравирован потрясающе забавный чертик с хвостом, изогнутым, как ручка чайника. Чертик играет на флейте. Шульдих купил часы давно и отнес в мастерскую, что бы на обратной стороне крышки красовалось имя владельца. Теперь кокетливая вязь сообщит каждому, что владельцем часов является Brad Crawford, Oracle.

… Они медленно наряжают елку огромными стеклянными шарами, каждый из которых – произведение искусства. А Шульдих рассказывает Брэду о шарах, делавшихся на его родине, и утверждает, что такие красивые елочные шары можно купить только в Германии, что каждая такая игрушка – сокровище. Оракул лишь улыбается, и это еще одна особенность этой ночи – Брэд улыбается телепату очень редко.

Потом следует праздничный ужин, вполне семейная атмосфера. Шульдих чувствует, насколько изменилось все, даже воздух кажется ему другим и он стремится надышаться им, задыхается и недоумевает, почему Рождество не каждый день? Почему нельзя, что бы так было – всегда?

Потом следует вручение подарков. И радостный вскрик Наги, когда он видит игру, его удивленный взгляд, когда Брэд, улыбаясь, вручает ему очередную сверхнужную деталь компьютера, о которой мальчик и заикаться не смел. Он улетает наверх тестировать свои сокровища, когда у Шульдиха начинает ныть сердце от радостного предвкушения. Но он делает все, что бы отдалить момент. Он вручает Брэду часы. И тут же замирает – вдруг не понравятся? Вдруг он ошибся и выбрал не ту вещь? Но глаза Оракула почти светятся, когда он рассматривает чертика, а затем вязь на крышке. Глаза теплеют, когда он говорит:

– Спасибо, Шульдих.

А потом достает объемистый сверток и говорит:

– С Рождеством.

Шульдих, замирая от восторга, разворачивает подарок. Это елочный шар. Такой, о которых он рассказывает каждое Рождество. Такой, какие делают только в Германии. Произведение искусства, кажущееся сделанным изо льда и мороза, с почти настоящим снегом, размером с большую тарелку. Его могли привезти только из Германии. Наверное, и привезли – с Кроуфорда станется сгонять туда личный самолет. Оракул делает подобного рода глупости не чаще одного раза в год, и это обычно происходит на Рождество. Не отрывая глаз от подарка, телепат выдыхает:

– Боже, Брэд… Как красиво…

Он понимает, что это банальность, что нельзя словами выражать такие чувства, что это бесполезно, но все равно не может удержаться от этой бесполезности. Все еще оглядывая подарок, он шепчет:

– Спасибо…- и несмело, поставив подарок на пол, обнимает Кроуфорда за плечи. Впервые за все ночи Рождества, сам не зная, почему. Просто сегодня ему так захотелось. Оракул не отталкивает, просто терпеливо ждет, когда пройдет этот порыв, а может, даже впитывает тепло и нежность прикосновения, молча, не признаваясь в этом никому, даже себе. И телепату на мгновение кажется, что теплые руки касаются его талии и обнимают. Но это, наверное, только кажется…

… А потом много позже, после того, как они втроем полюбуются на фейерверк, Шульдих уходит к себе. И, засыпая, он думает о том, что завтра все станет, как было. До следующего Рождества. И он знает, что отдаст все, только чтобы дожить до него. И еще он знает, что никому ничего не расскажет, и даже не потому, что некому слушать, а просто потому, что ему не хочется даже казаться человеком. Потому что в их положении быть человеком слишком больно. Возможно, когда-нибудь… Но не теперь. И Сказка будет кончаться к утру.

И телепат заснет, уткнувшись носом в подушку, чтобы проснуться утром прежним, рыжим чудовищем. Что бы позабыть восторг и счастье до следующего Рождества. И только иногда, украдкой, любоваться на шар изо льда и мороза с почти настоящим снегом. Пока никто не видит.

Конец