Мысли людей напоминают смолу. Черные и гнилые, они заползают в разум Шульдиха, и оседают на подкорке сухим и грубым налетом. По утрам он с трудом отрывает от подушки тяжелую, точно налитую свинцом голову. А иногда просто лежит и смотрит в потолок, воображая, как его глаза засасывает внутрь, и окружающий мир постепенно сереет, сереет и, наконец, остается лишь темнота. Он представляет себе, как ходит по улицам слепой и смеется, потому что наконец-то не видит все эти жалкие лица, скрывающие клейкие, грязные мысли.
Ая – Ая другой. Его мысли – золотистый мед. Они липкие, но тягучие, и Шульдих жадно ловит их сладкие капли. Запустив руки в кроваво-красные волосы, он вылизывает кожу Аи, и чувствует медовый вкус – прохладный, мягкий и янтарный. И замечает, что когда Ая рядом, мир становится ярче и четче, а его собственный мозг перестает напоминать гноящуюся помойку.
Но Ая уходит. Однажды утром Шульдих просыпается один, но его это нисколько не беспокоит, потому что Ая любит исчезать, появляться и снова исчезать. Иногда он говорит почему, иногда говорит куда идет (повидать сестру, посмотреть как там ребята) и Шульдих отвечает: «да, на здоровье», – потому что знает, что тот вернется.
Проходит неделя после безмолвного ухода Аи, когда Шульдих понимает, что на этот раз он не вернется. В воздухе еще можно уловить остатки медовых мыслей, что-то вроде: "это не может произойти со мной и мне надо уйти" – и Шульдих пытается понять, от чего убегал Ая и как он посмел это сделать. Больше нет ни Вайсс, ни Шварц, ни Эсцет, нет никакой опасности, нет миссий, убийств и угроз, и у Аи нет причин уходить, если эта причина не в самом Шульдихе.
Шульдих лежит на кровати и смотрит в потолок. Он решает, что не так уж важно, что Ая не вернется. У них никогда не было отношений: они делили кров, постель и иногда один на двоих разум, но больше их ничего не связывало. Шульдих использовал Аю для своего душевного равновесия. Он никогда не понимал для чего его использует Ая, потому что тот научился закрываться, а телепату никогда не было настолько любопытно, чтобы ломать его защиту.
Так что он дает Ае уйти и не ищет его, решив, что подберет кого-нибудь другого с медовыми мыслями, кто будет оберегать его рассудок от черной гнили. Он ходит по многолюдному городу, легко проникая в беззащитные умы, ища тех, кого он может использовать, управлять и развращать, как ему заблагорассудится.
Он находит одного здесь, парочку там, ухмыляется и заставляет их терять голову в порыве внезапной страсти. Один за другим, подчиняясь легкому толчку руки и телепатии, они падают в его постель и извиваются под тяжестью его тела. Он запускает пальцы в их волосы – светлые, темные, рыжие, красные – впивается в их рты, в поисках утраченной ясности мыслей.
Но мысли этих людей похожи на воск – из них можно слепить что угодно, но на вкус они неприятны и со временем становятся твердыми и ломкими.
Шульдих сидит и смотрит на стену. Мир вокруг него расплывчат и темен, как и воздух, гудящий от чужих беспорядочных мыслей, но он еще помнит когда-то наполнявший его сладкий янтарный вкус. Он больше не чувствует остатков присутствия Аи, все его следы стерлись, и неожиданно Шульдиха захлестывает необъяснимая слепая ярость. Он хватает вещи со стульев, этажерок, шкафов, кидает их в стены, бьет об пол и кричит: «Кто тебе разрешил уйти?!» – потому, что у Аи не было права, у него не было права вот так уходить, уходить от Шульдиха – и вещи разлетаются на куски и бьются вдребезги: фарфор, стекло и глина – ломаются и гнутся, а он кричит, кричит и мысленно, и вслух, пока его горло не начинает саднить, а голова – раскалываться от боли.
Когда уже не остается ничего что можно разбить, а изо рта вырываются только невнятные хрипы, он колотит кулаками по кухонному столу, а потом оседает: просто падает на колени, все еще держась руками за стол и прислонившись лбом к отполированному дереву.
Он выдыхает и решает, что, пожалуй, хватит.
Ему требуется три года, чтобы найти Аю. Тот хорошо прячется: сбегает в Америку, обрывает все связи и никогда не перестает держать щиты. Но Шульдих все равно находит его и теперь стоит перед дверью в его квартиру, разглядывает деревянную панель и металлические цифры номера и думает, что это так забавно – то, что пришлось приложить столько усилий, чтобы просто найти его. Сколько было людей и сколько отобранных жизней – несмотря на мольбы и уверения о том, что они ничего не знают, он убивал их просто потому, что это было приятно и потому, что скучал по кроваво-красному цвету.
Шульдих не стучит. Нет, он ухмыляется, и выбивает дверь ногой – от удара по дереву вокруг замка бегут трещины и дверь распахивается, с грохотом ударяясь об стену. Его веселит, что люди в соседних квартирах напуганы шумом, а Ая – нет.
Ая стоит на лестнице, ведущей на второй этаж квартиры, и спокойно смотрит на Шульдиха, который с довольной усмешкой перешагивает порог. Ая изменился: он отрастил и начал заплетать в косу волосы, он носит очки и галстук, и его когда-то яркие глаза потускнели.
Но когда он поворачивается к Шульдиху, знакомо хмурит брови и говорит: «За дверь платить будешь ты» – и его мысли обволакивают телепата янтарным медом, Шульдих только смеется, потому что знает: он пришел домой.
