Ещё лишь войдя в съемочную студию, отдавшись рукам гримеров новостной службы, Кроуфорд почувствовал: после чтения прогноза погоды лучше не выходить. Запереться, забаррикадироваться, спуститься по стене, как Человек-Паук, чтобы не наткнуться на взгляд, полный несокрушимого, недвижимого упорства.

— Я убью его, — Кроуфорд зажмурился от струи лака. — И тебе придется устраивать мне побег.

— Да ладно! — ответил бездушный старый друг. — Нависни над ним, как ты умеешь, посмотри своим фирменным взглядом — он и отстанет. И вообще с чего ты взял, что он опять тут?

Шульдих — ведущий новостей их местного телеканала и заодно один из совладельцев — вовсе не собирался понимать причин бешенства Кроуфорда.

— Чую, — коротко ответил тот и рывком затянул галстук так, что в глазах слегка помутилось. — И — не отстанет. У него цель, и он весьма упёртый парень. А я — идеальное, по его словам, средство.

— Так в чем дело? — Шульдих не видел проблемы. — Кто тебе мешает быть средством, которое ему не по карману?

Он пожал плечами и шагнул за дверь в звукоизолированную часть студии, где снимали новости. Кроуфорд остался щуриться на его слишком яркую, даже сквозь затемненное стекло двери, гриву и давить за стиснутыми зубами ответ: меньше всего хотелось, чтобы Фудзимия счёл, будто его можно купить.

Пока Шульдих одним своим видом поднимал рейтинг канала на недосягаемую высоту среди половозрелых зрителей — точнее, в основном зрительниц, — подошла Хитада, тренер лучшего тира города, обозревающая спортивные новости. Посмотрела так жалостливо, что ярость Кроуфорда задохнулась и начала преображаться в смирение.

— Соглашайся лучше, — посоветовала она. — Я живу через два дома от них. Фамильный характер.

— Я преподаватель. Метеорология агрономам, географам и погодникам, — Кроуфорд смутно понадеялся, что смотрит мирно, лучше — жалобно.

Не то чтобы у него был большой опыт подобных эмоций.

Хитада не повелась: снисходительно улыбнулась пугающе яркими губами, сняла волос с отворота его кипенно-белого пиджака и проговорила монотонно, вполголоса:

— Ты математик, играешь на бирже, в университете вколачиваешь знания за совесть и из интереса, здесь красуешься ради вон того рыжего и его идеи живой местной телестанции. Наш мальчик не оставит тебя в покое. Он горит по тебе.

— Что?!

Нельзя заставить человека, желающего молчать, отвечать без применения силы — если ты не беспримерно напористый Шульдих, конечно. Увы, Хитада шла под камеры сразу после основных новостей, а Кроуфорд понимал, что слишком заинтересован в ответе, чтобы переспрашивать без дерганого оскала.

Ему казалось, что горел он сам — гневом из-за мальчишки двадцати семи лет, на счету которого числились одна успешная театральная постановка, два артхаусных фильма, одна короткометражка, за которую он чуть не получил Золотого медведя, и куча рекламных роликов, омерзительно успешных при откровенной заумности. Кроуфорд бы без сомнений подал на него в суд за преследование, если бы Фудзимия позволил себе фамильярность, навязчивость или нечто, напоминающее угрозы. Увы, тот вел себя корректней похоронных дел мастера с семьей покойного и галантней викторианского джентльмена, ухаживающего за богатой наследницей. Шульдих откровенно пренебрегал ширящимся неврозом Кроуфорда, коллеги вообще не обращали внимания на новое лицо в коридорах, а одноглазый консьерж-охранник просто заявил, что для сталкера Фудзимия слишком уважает личное пространство и жизнь объекта.

Рассказывая по памяти прогноз на две недели, Кроуфорд позволил себе несколько увлечься и рассказал о влиянии океанических течений на климат — всякий раз подобное оказывалось экспромтом и к большому его удивлению стабильно поддерживало рейтинг новостного блока. Из студии он выходил под перезвон телефонов — его импровизированная лекция опять имела успех, и секретарь запишет все вопросы, чтобы потом переслать на е-мейл.

Фудзимия, скинув мокасины, сидел на скамейке против входа в позе “лотос”. В темно-зеленой рубашке и черных джинсах в разгар летней жары он смотрелся как человек на грани теплового удара, и тем более дико смотрелась его кожа без малейших следов пота.

— Прекрасное выступление, — он поднял голову, перестав пялиться в телефон, где отзвучала финальная нота анонса завтрашнего блока новостей. — Очень вдохновенное и доходчивое.

— Я не профессиональный диктор.

— Но первоклассный лектор и руководитель.

Значит, его не обманули глаза: этот успел и на лекции третьего курса посидеть. А на кафедре он Фудзимию точно видел, разговаривающим с Наги, аспирантом Кроуфорда — удивительно, как тот изволил отвлечься от бесконечного моделирования штормовых явлений и уделить внимание живому человеку, вдобавок не коллеге.

— Вы подумали над моим предложением?

— Нет и не намерен в будущем.

Эта часть их диалога была неизменна, как пароль и отзыв. Кроуфорд не собирался сниматься в кино. Ни на каких условиях, ни за какие деньги.

— Жаль. Я подожду, — в этом был весь Фудзимия: не уговаривал, не сулил золотых гор, не засыпал комплиментами, а констатировал, что будет ждать.

Точнее, в самом начале Кроуфорд слышал констатацию, затем пришла стадия обещания, сегодня же в небогатом на интонации низком голосе он различил — или додумал? — угрозу. Пока воображение не вышло за рамки, он спросил — впервые:

— Почему именно я? Мало ли профессиональных актеров, готовых на все ради главной роли? Тем более — загадочного всесильного оракула с любовной драмой, тяжелым детством и верными соратниками.

— Я встретил совершенство. Живое, дышащее, самостоятельное и развивающееся. Нет смысла размениваться на подобия.

Фудзимия не улыбался, не флиртовал, не льстил — говорил, что думал. Смотреть сверху вниз в глаза изменчивого цвета было неловко до тошноты, настолько сильно было в них принятие Кроуфорда всего, целиком.

— Полагаю, вы понимаете меня, — продолжил Фудзимия по-прежнему невыразительно. — Насколько я знаю, вы работаете над усовершенствованием алгоритмов прогноза погоды и климатических изменений и добились немалых успехов. Ваш труд — то же стремление к совершенству. Я свое увидел воочию. Повезло, — тут он улыбнулся, неловко, как-то неумело, и быстро опустил глаза на темный экран мобильного.

Мальчишка с нечитаемым лицом и аналогиями, слепящими больше, чем алый цвет его неплотно заплетенной косы.

Кроуфорд с пронзительной ясностью понимал, что чувствовал Фудзимия, найдя в нем искомый образ — неумолимое сияние единственно верного решения. От такого захочешь — не отвернешься. Кроуфорд со свистом втянул воздух сквозь зубы и быстро проговорил:

— Я согласен. Через неделю, когда приму последний экзамен.

— Конечно, — Фудзимия так быстро оказался на ногах прямо перед Кроуфордом, будто передвигался быстрее света. — И до начала следующего семестра. Мы успеем.

— Мы? — “Не слишком ли смело?” — хотел спросить Кроуфорд, когда услышал за спиной крик Шульдиха:

— Тебе понравится сценарий, Брэд! И контракт! И я в роли правой руки твоего героя!

И так призрачный, контроль над ситуацией таял на глазах. Кроуфорд к своему удивлению почувствовал, что даже не раздражен. Фудзимия неумело изобразил смущение.

— Тоже совершенство? — спросил Кроуфорд, кивнув на скалящегося в стороне Шульдиха.

В груди словно заскреблись острые цепкие коготки, неведомо отчего. Смутно помнилось: когда-то очень давно он испытывал это чувство.

— В своем роде, — не стал отрицать Фудзимия. — Для роли в будущем фильме — да, совершенство.

— Как и я, — подсказал Кроуфорд.

— О, нет, — и тут оказалось, что Фудзимия очень даже умеет улыбаться, широко и искренне, — вы, мистер Кроуфорд, нравитесь мне гораздо больше господина ведущего и вообще много кого. Где и когда вам будет удобно обсудить контракт и получить сценарий?

Называя адрес своего любимого кафе и предлагая отправиться туда прямо сейчас, Кроуфорд старательно не слушал наставлений Шульдиха Фудзимие вести себя пристойно на первом свидании.