Старинные настенные часы пробили полночь, когда Шулдих тихо, стараясь производить как можно меньше шума, открыл входную дверь и проскользнул внутрь. К счастью, петли были смазаны, так что дверь за ним закрылась абсолютно беззвучно. Шулдих питал слабую надежду, что все в доме уже спят, и он сможет прокрасться к себе, не привлекая к своей скромной, по его мнению, персоне излишнего внимания.
Дело было не в том, что он вернулся поздно. В конце концов, он взрослый человек и давно уже вышел из того возраста, когда такие нелепые запреты, как четко установленный комендантский час, имеют хоть какое-то значение.
Дело было даже не в том, что он боялся разбудить Наги или Фарфарелло, если они, конечно спят. Наги, может, и спит, ведь он всегда был соней, а вот со штатным психом – это еще вопрос. Сидит, небось, у себя и ножи точит. В прямом и переносном смыслах.
Дело было в том, что Шулдих боялся попасться на глаза боссу. А все из-за того, что нарушил его приказ не высовываться, и влез в драку с Вайсами. Ну не мог он спокойно смотреть, как двое из них чисто случайно прогуливались по парку! Такие люди случайно нигде не появляются. У них всегда есть цель, и, похоже, на этот раз этой целью являлось вывести его, Шулдиха, из себя. Что им благополучно и удалось, потому что немец не обладал завидным хладнокровием, которым славился Кроуфорд.
Немного успокоившись, Шулдих взглянул на ситуацию со стороны и с прискорбием отметил, что его выходка с самого начала не имела шансов на успех. Вайсов было двое, причем оба вооружены, да не какими-то зубочистками, а катаной и этой кошмарной перчаткой с когтями, как у гризли.
Да…Тут даже нечеловеческая быстрота не спасла, и Шулдих все-таки получил приличную рану на спине, несмотря на то, что успел послать кое-какие не слишком приятные видения в голову одному из противников.
Шулдих осторожно двинулся вперед, стараясь не обращать внимания на разрывающую спину боль. Похоже, крепко ему досталось… Ладно, главное незамеченным добраться до своей комнаты, а там уж разберемся, что к чему.
Но его мечте не суждено было сбыться.
Немец невольно вздрогнул, когда из гостиной, мимо которой он как раз проходил, двигаясь вдоль стены, чтобы не наткнуться в темноте на что-нибудь, прозвучал ледяной голос:
– Хватит красться, Шулдих, я все равно знаю, что ты здесь.
– А…мм…я, собственно, проветриться ходил, – наконец, нашелся Шулдих, мысленно молясь о том, чтобы Брэду достаточно было этого объяснения, и он смог бы поскорее добраться до своей комнаты.
– Иди сюда.
Тон, которым это было сказано, не оставлял надежды отвертеться. Определенно, сегодня – не день сбывающихся желаний. По крайней мере, для немца.
Шулдих сжал зубы и поплелся на звук голоса, уже в который раз проклиная свою вспыльчивость. Не напади он на Вайсов, не было бы ни ранения, ни выговора, который только добавит унижения к его поражению. Вот черт!
– Может, хоть свет включишь, – высказался Шулдих, вытягивая вперед руки в надежде не снести что-нибудь из мебели, пока пробирается к дивану, на котором, судя по источнику голоса, сидел Кроуфорд. – Только не сильно, а то глаза, знаешь ли, побаливают в последнее время. – Это было чистейшей воды ложью, но в полутьме у немца еще оставался шанс, что босс не заметит раны.
– Ночник пойдет? – осведомился Брэд, щелкая выключателем стоявшей на столике лампы.
– Ага, – Шулдих опустился на диван, изо всех сил стараясь скрыть неудобство, которое доставили ему вновь напомнившие о себе порезы. Да какое там неудобство! Спину словно снова полосонули лезвиями! – А остальные где?
– Наги спит, Фарф тоже. Я дал ему снотворного.
– А ты чего полуночничаешь?
– Вероятно, я могу задать тебе тот же вопрос.
– Так я же сказал, что проветриться ходил. Не спалось что-то.
– С самого утра? – едко поинтересовался Брэд, от чего у Шулдиха похолодело в желудке.
Немец хмыкнул, полагая, что Кроуфорд на этом успокоится, и мысленно уже представлял, как, наконец-таки доберется до своей комнаты и займется раной, но сегодня он положительно был обречен тешиться исключительно мечтами.
Взгляд Брэда вдруг стал ледяным. Не то, чтобы он раньше был особенно жизнерадостным, но сейчас льда в нем хватило бы, чтобы заморозить весь город.
– Я могу поинтересоваться, что это за подозрительное бурое пятно расплывается по обивке дивана? – спокойно спросил он, и Шулдих обреченно понял, что теперь ему точно никуда не деться.
– Поцарапался немного, – кисло пробормотал он. Слабая попытка скрыться от неизбежного. Слабая, а главное – бесполезная.
– Кто? – Брэд развернул Шулдиха к себе спиной и принялся осматривать глубокие порезы, оставленные противником. Кожаная куртка не остановила острые лезвия, распоровшие ее от воротника до самого низа. Кровь пропитала рубашку и даже обивку спинки дивана, к которой немец прислонился, пытаясь скрыть от Кроуфорда следы своего поражения.
Прежде чем, Шулдих открыл рот, чтобы ответить, Брэд предостерегающе добавил:
– И не вздумай мне врать, иначе будет хуже.
Что конкретно подразумевалось под этим многозначительным “хуже”, Шулдих благоразумно решил не выяснять, а потому выложил боссу все, как было. Чего трепыхаться, когда приперли к стенке?
– Стало быть, ты нарушил мой прямой приказ, – подвел итог Брэд своим лишенным эмоций голосом, от которого у Шулдиха всегда начинал нервно дергаться левый глаз. Такой тон определенно не предвещал ничего хорошего. А чего ты, собственно, ожидал? Что по головке погладят?
К огромному удивлению Шулдиха Брэд молча встал и направился на кухню, строго бросив через плечо:
– Сиди тут. Я сейчас приду.
Откровенно говоря, Шулдих и не собирался никуда уходить по нескольким причинам. Во-первых, сказывалась потеря крови – черт знает, сколько ее пролилось, он ведь до дома пешком добирался. Во-вторых, он уже мысленно приготовился к самому худшему. А в-третьих, его повергло в шок то обстоятельство, что Брэд не особо стремился это “самое худшее” исполнять, даже осмотрел его раны, что абсолютно не укладывалось в его образ человека, лишенного каких бы то ни было эмоций.
Шулдих так и просидел, не шелохнувшись, терпеливо дожидаясь, пока Кроуфорд не вернулся с аптечкой, которую раздобыл на кухне, и глубокой чашей, наполненной теплой водой, в которой плавал чистый бинт. Разорванную куртку он без сожаления выбросил, потому она теперь годилась разве что на жалюзи, рубашка оказалась где-то на полу. Присев на диван рядом с неожиданным пациентом, Брэд принялся вытирать его спину смоченным бинтом. Очевидно, в воду был подмешан какой-то антисептик, потому что Шулдих почувствовал характерное покалывание каждый раз, как ткань касалась открытой раны.
– Тебе не приходило в голову, что, нарушая мои приказы, ты однажды и себя угробишь, и нас заодно? – Брэд прополоскал бинт, от чего вода в чаше стала светло-красного оттенка, выжал и снова приложил его к спине Шулдиха. В его тоне немец не обнаружил ни сдерживаемой ярости, ни досады. Только какую-то обреченность, словно американец смирился с тем, что с его, Шулдиха, вспышками гнева ничего не поделаешь.
– Ну…Ничего ужасного ведь не случилось…
– Ты спятил или нарочно надо мной издеваешься? У тебя вся спина разорвана, и это, по-твоему, “ничего ужасного”?
– Подумаешь, маленькая царапина! – самоуверенно заявил немец и тут же пожалел о сказанном, потому что Кроуфорд слегка надавил на края раны, и Шулдиха накрыла волна адской боли. Закусив губу, он застонал. – Эй, полегче! Я же не Фарф, терпеть боль – не мое хобби!
– Это чтобы ты не нёс всякую чушь, – назидательно произнес Брэд, протягивая руку к аптечке за лекарством и чистыми бинтами. – Если ты завтра понадобишься нам, что прикажешь делать? С располосованной спиной ты нам не помощник.
– Ладно, я осознал свою вину перед обществом, – Шулдих поднял руки, словно сдавался, и тут же заработал подзатыльник от босса.
– Эй! За что?
– За то, что ведешь себя, как ребенок, – мрачно сообщил ему Брэд, разматывая скрученный бинт. – Не опускай руки, – приказал он и принялся перевязывать Шулдиха, не обращая внимания на то, как тот болезненно дергается при каждом неосторожном касании.
После того, как американец закончил, Шулдих обнаружил, что его спина довольно туго затянута бинтами, озватыющими его белым кольцом, но, несмотря на это, повязка не стесняла движений и не причиняла неудобства. Он потянулся к брошенной на пол рубашке, но тут же скривился от боли, резанувшей между лопаток, и, качнувшись, повалился на бок. Брэд успел подхватить его прежде, чем немец рухнул на пол.
– Чертова потеря крови, – выругался Шулдих, обессилено повиснув на руках Кроуфорда, который усадил его на диван рядом с собой.
– А ты что хотел? Еще бы до утра так бродил, так вообще бы свалился где-нибудь на улице.
– Тебе-то что? – вяло пошевелился Шулдих. Очевидно, в воду, которой Брэд обрабатывал раны, было подмешано и какое-то успокоительное, потому что его неудержимо клонило в сон, и он чувствовал, что если сейчас не соберет остатки сил и не поднимется к себе в комнату, то уснет прямо здесь, прислонившись к неожиданно теплому и мягкому плечу Брэда. И еще Шу обнаружил, что, в принципе, не против, если так случится.
Кроуфорд проигнорировал его вопрос.
– Постарайся не двигаться. Тебе нужно отдохнуть.
– Но мне холодно без рубашки, – пожаловался Шулдих.
Брэд вздохнул, потом, стараясь при этом не сильно беспокоить немца, потянулся к пледу, который лежал на краю дивана, и укрыл их обоих.
– Брэдли…
– Что?
– А что, если я тут усну?
– Ну и спи.
– Слушай, я, правда, не хотел, но так уж получилось, что я на Вайсов нарвался…
– Забудь.
Шулдих почувствовал, что Кроуфорд склонил голову к его волосам и шевелит их своим подбородком. Ощущения при этом были противоречивые: с одной стороны ему было щекотно, а с другой – такие круговые движения действовали расслабляюще, словно массаж, и немец постепенно забывал о пульсирующей боли в спине, отдаваясь во власть прикосновений человека, который, казалось, не способен был чувствовать сам, не то, что дарить это другим. Но так только казалось…
Брэд прекратил водить подбородком по ярким волосам Шулдиха, но зато стал перебирать их свободной рукой, той, что не держала немца за плечо. Глаза Шулдиха слипались, но он заставил себя на время побороть одолевающий его сон и поднял голову, глядя на Кроуфорда.
– Где ты так здорово научился делать массаж?
Брэд усмехнулся и приблизил к нему лицо настолько близко, что все черты, кроме глаз, расплывались и словно растворялись в мягком, успокаивающем свете от ночника. Несколько секунд он просто смотрел на того, кто сейчас, несмотря на всю свою силу и даже Дар, выглядел таким слабым и беспомощным, а потом осторожно коснулся его губ своими, пытаясь вложить в поцелуй все то тепло, которое еще не потерял, живя в безумном и жестоком мире, где приходится убивать, чтобы выжить самому.
Это трудно – дарить тепло, соскребая его со дна своего сердца, собирая по крупицам…
Шулдих изумленно распахнул глаза, но не спешил отстраняться. Наоборот, он придвинулся ближе, хватаясь за внезапно возникшую нить нежности, стремясь продлить эти мгновения. Мгновения растерянности, смятения и…наслаждения, которое дарили ему чужие губы.
Поцелуй не был страстным, но был полон той невыразимой, искренней ласки, которая заставляла сердце Шулдиха биться сильнее, а голову приятно кружиться. Или это из-за лекарства? Ох, к черту эти размышления! Кому они нужны, когда можно просто наслаждаться касанием губ, прерывистым дыханием, шевелящим спадающие на лицо огненно-рыжие пряди и словно затрагивающим его кожу горячими ладонями?
Всего несколько мгновений – восхитительных мгновений – продлился этот сон, внезапно ставший реальностью, и Брэд мягко отстранился, заглядывая в глаза Шулдиха, которые озарялись изнутри темными всполохами.
– Mein Gott…
Легкая тень улыбки коснулась непроницаемого лица Кроуфорда, когда он потянулся к столику и щелкнул выключателем ночника. Сумрак накрыл их своим покровом, который теперь почему-то казался немцу теплым и убаюкивающим, хотя обычно во тьме таились неприятные сюрпризы, потому что она отбирала зрение не только у их врагов, но и у них самих. Шулдих ненавидел чувствовать себя беспомощным, но на сей раз темнота, не доставила ему неприятных ощущений.
Он положил голову на плечо Кроуфорда.
– Зачем тебе всё это нужно, Брэдли?
– Что – всё? Работа? – американец сильнее прижал Шулдиха к себе, но тут же ослабил объятья, потому что ощутил, как тот непроизвольно сжался от вновь нахлынувшей боли.
– Нет, на это у каждого свои причины… Я имею в виду нас всех. Меня, Наги, Фарфа? Без нас тебе было бы гораздо проще.
– Без вас…мне было бы одиноко.
Шулдих хмыкнул. Разве для таких людей, как Кроуфорд, имеет хоть какое-то значение одиночество? Или то, что на их пути встают препятствия? Они просто идут к своей цели, не обращая внимания на такие досадные мелочи, как чья-либо жизнь или смерть. Эта мысль билась в его сознании, как мотылек о стекло, и он, наконец, решился высказать ее вслух. Мог бы, конечно, просто залезть американцу в голову, но только он никогда на это не отважится. Наверное, потому, что боится узнать о том, чего не хочет пока знать…
– Кем ты меня считаешь, Шулдих?
Немец помедлил, но его ответ от этого не утратил искренности.
– Дьяволом.
Кроуфорд скривился в усмешке:
– Ну и как тебе поцелуй дьявола?
– Приятно...
В данный момент Шулдиху было все равно, даже если Брэд – демон. Он готов был отдать даже душу, чтобы вновь ощутить касание его губ. В конце концов, это было бы невеликой потерей – продать душу. Такую, как у него – скомканную, исковерканную своей и чужой болью – и потерять не жаль.
– Брэдли? Ты можешь снова сделать это? – осторожно спросил он, чувствуя, как дрогнул его голос в тишине.
– Что? – американец коснулся его подбородка, поворачивая к себе лицом, словно мог видеть в темноте. – Это?
И Шулдих снова почувствовал на своих губах уже знакомый вкус, от чего по телу разлилась волна дрожи и тепла, затмевающих разум. Она унесла все мысли, оставив лишь эмоции, которые накрыли его своими крыльями, защищающими от страха и сомнений.
– Спи, – приказал Брэд, и, прорвавшись сквозь сладкую пелену, в которой терялся его разум, Шулдих поразился необычной смеси интонаций в его голосе: твердости и нежности одновременно.
Немец закрыл глаза и позволил себе провалиться в сон, наверное, первый раз, в жизни не задумываясь о том, что будет завтра, и о тех, кому он причинит боль, и которые доставят боль ему самому. Он помнил лишь вкус чужих губ.
Поцелуй, ради которого можно отдать весь мир… Даже, если это поцелуй дьявола…
