Такое чувство, что голова становится тяжелее с каждой секундой. Мир в окошке прицела время от времени расплывается, и приходится смаргивать, чтобы все снова стало на свои места. Наверное, еще одна чашка кофе не помешала бы… Третьи сутки бесполезного сидения на этой крыше. Да, я все понимаю. Идеальное место для засады. Если бы еще цель появилась хоть раз, то было бы совсем хорошо.
Прав был Ежи Лец. "Иногда юморист впадает в отчаяние: ему не удается быть смешнее, чем пафос других". Это про Персию. Даже я, ребенок, который просто обязан быть постоянно жизнерадостным, если можно так сказать, не вижу, чем мы, Охотники Света, отличаемся от Тварей Тьмы. Хотя, если поверить, что добро всегда побеждает зло, то есть, кто победил, тот и добрый, тогда да, мы добро, мы свет, мы Охотники Света. Но это если поверить.
Какая только чушь ни лезет в голову.
Нет. Слишком опасные мысли. Думать – это вообще опасно; если много думать, то можно до чего-нибудь додуматься.
Но где же эта чертова цель?..
Еще одна чашка кофе не помешала бы нисколько. Приклад уже скользкий оттого, что его держат скользкие ладони. Ладони, скользкие от пота. Я устал. Я волнуюсь.
Где цель?
Цель – светлое будущее. Пароль: рыба-меч. Логин: вобла-нож. Восемь шагов вперед и поворот направо. Или налево. Ведь по-любому все дороги ведут в Рим, и ничего ты с этим не сделаешь. Но кто смеет утверждать, что светлое будущее обитает в Риме?
Где цель?
Чуть прищуриваюсь, чтобы мир, перечерченный крестиком прицела, снова обрел резкость. Я люблю свою винтовку.
Как в каком-то детском стишке: я люблю свою винтовку, причешу ей шерстку ловко, гребешком приглажу хвостик и верхом поеду…
Какая только чушь в голову ни лезет.
Где цель?
Ирландец, 21 год; чтобы зачитать заключение Мэнкс по поводу его невменяемости, потребуется пара часов. Видимо, хороший человек.
Хорошего человека выследить и убить.
Так же, как он убивал сотни служителей церкви. И пускай я не верю в Бога.
– Так-так… – мягкий, обволакивающий голос позади меня. Шульдих. Плохо…
Прикусив губу и мысленно чертыхнувшись, оборачиваюсь. И что он забыл на этой чертовой крыше?.. Стоит, рыжая тварь, стоит и ухмыляется.
– Правильно, все мы твари Божьи, – с пробивающейся в каждом слове веселостью кивает немец. – И Фарф – в особенности Божья.
– И в особенности тварь?
Только сейчас замечаю, насколько у телепата заразительная ухмылка. Интересно, умеет ли он улыбаться?
– Неужели правда интересно? – продолжает веселиться Шу. У каждого из нас – свои маленькие радости. Киваю, размышляя о том, что наверняка не успею ни выхватить дротик, ни развернуть винтовку.
– Правильно мыслишь, котенок.
Размышлять в обществе телепата – это утопия, но я так и не научился не думать.
– Ну да ладно, что-то мы с тобой заболтались… – ухмылка почти перешла в улыбку. Почти.
А из того, что было дальше, я помню только жуткую головную боль.
* * *
Очнувшись, понимаю, что на затылок что-то давит. Собрав остатки самообладания, открываю глаза. Потолок. Следовательно, на затылок мне давит пол. Гениально, как все простое. Так, не отвлекаемся. Потолок, белый, подперт белыми же стенами. В этом мире есть другие цвета? Поворачиваю голову. Человек с белыми волосами, в белых брюках и белом жилете. Цель… почему цель того же цвета, что и потолок?
Ладно, об этом подумаем потом.
Попытка выхватить дротик и убить Тварь Тьмы одним легким движением руки проваливается. Руки отказываются выполнять не то, что легкие, а вообще какие бы то ни было движения. Руки прикованы к стене где-то над головой, между потолком и затылком.
Тварь Тьмы медленно подходит, глядя единственным глазом сверху вниз. Глаз желтый, а не белый, и это тоже радует. Вместо приветствия несильно пнув меня носком белого ботинка под ребра, Тварь присаживается рядом на корточки.
– Ну что, все еще хочешь меня убить?
– Хочу, но кто ж мне даст? – меня всегда отличала привычка говорить правду людям.
– Кто ж тебе даст?.. – задумчиво повторяет Тварь, окидывая меня взглядом. Под взглядом становится неуютно. Хотя, нельзя сказать, что без взгляда было уютно, на холодном-то полу с прикованными руками.
– Я натурал, – зачем-то уточняю я.
– А я зоофил, – пожимает плечами мой странный собеседник. – Каждый имеет право на хобби, нэ?
– Дома знают, куда я пошел… – говорю на всякий случай. Знают стопроцентно, потому что посылал меня Йоджи. Шел я не туда, но попал, видимо, по назначению, и крепко так попал…
Ирландец фыркает и достает из-за пояса стилет.
– Поиграем, котенок?
– А ты… – нервно сглатываю. – А ты правда зоофил? Впрочем, это не мое дело, но все равно интересно, чего мне следует ожидать. Шварц не отвечает, зато с улыбкой маньяка распарывает на мне майку.
Вкрадчиво интересуюсь:
– А просто так снять было нельзя? – жалко майку. На майке был Че Гевара. Теперь их двое. Страха нет. Вероятнее всего, это была моя последняя миссия, и, как бывает достаточно часто, охотник превратился в жертву. Охотник Света в Тварь Тьмы? Вполне возможно. Перевожу взгляд с майки на Фарфарелло. – Я тварь?
– Божья? – уточняет он.
– А какие еще бывают?
Ирландец задумывается. В следующую секунду дверь в комнату распахивается, и на пороге появляется некто. Хотя, может, и не появляется, – я валяюсь лицом в другую сторону, а шагов слышно не было.
– Джей, кончай с ним и поднимайся – там Такатори, – голос Наоэ. Судя по звукам, дверь возвращается в исходное положение.
– Ну что, котенок, кончать с тобой? – как-то не нравится мне его улыбка.
– Тебя правда интересует мое мнение?
– Нет, – будничным тоном бормоча отходную молитву, Фарфарелло принимается расчерчивать стилетом мою грудь. В крестики-нолики поиграть решил, что ли?..
– Больно, – констатирую факт, глядя на проступающую кровь.
– Не перебивай старших, когда они читают тебе отходную молитву! – ирландец с поучительным видом действительно ставит в центре кровавой решетки крестик. А потом, рядом, нолик. И еще один крестик.
– Решил поиграть напоследок?.. – стараюсь не обращать внимания на волны боли, расходящиеся от стилета. Бывало и хуже. Но надеюсь, хуже уже не будет. Зря надеюсь…
Тем временем по диагонали выстраиваются три аккуратных крестика, которые он зачеркивает одной линией.
– Католическая церковь выиграла, – сообщает Шварц итоги матча.
– А кто был за нолики?
Он пожимает плечами.
– Мячи? Колобки? Какая разница?
– Думаю, это были болванки… – вздыхаю, мысленно прощаясь с любимым лэптопом.
– Может, и болванки. Последнее желание есть?
– Есть. Отпустишь меня?
– Разве что грехи твои отпущу, – задумчиво пожимает плечами псих. Странная беседа.
– Фарф, долго ты там? – раздраженный голос Кроуфорда из-за двери.
– Уже иду, – не сводя с меня взгляда, отвечает ирландец и встает, тихо оповещая: – Я с тобой еще не кончил, котенок. Жди. А спустя секунду я остаюсь в одиночестве.
* * *
Возвращается Фарфарелло спустя примерно часа два, и не один, а в обществе полупустой бутылки виски.
– Скучаешь?
– Фарф, почему ты не буддист? – этот вопрос действительно мучил меня все прошедшее время.
– А почему не даосист? А почему не приверженец конфуцианства? – пожимает плечами ирландец, и его усилиями уровень виски в бутылке стремительно падает. – Так получилось.
– И правда – почему? – мне все равно умирать, и умирать в страшных мучениях, если верить репутации Фарфарелло, так почему бы перед смертью не поговорить? Беседы с психами – это вообще увлекательно, вы не знали?
– Я же говорю – так получилось, – повторяет он и, присев на корточки, распарывает на мне джинсы. Откуда такая страсть к разрезанию одежды?
– И что ты собираешься делать?.. – с некоторым испугом. Я правда натурал, и менять ориентацию непосредственно перед смертью в мои планы не входило.
– А разве не ясно?
На этом вполне логичном вопросе беседа сама собой обрывается.
А дальше…
Дальше комната наполняется криком, моим криком. Я все понимаю, он псих, садист, педофил, он пьян, возбужден и так далее, но не стилетом же!.. Впрочем, спустя минуту холодный металл стилета заменяет горячая плоть, и нельзя сказать, что это менее больно.
Мама, роди меня обратно…
Время измеряется не секундами, а промежутками от одной волны боли до другой, и крик переходит не то в вой, не то в поскуливание. Скорее все-таки последнее, потому что Тварь Тьмы возмущается, не отрываясь от своего занятия:
– Не скули!.. Ты же котенок… ты мурлыкать должен…
И на мысль, что "я никому ничего не должен", внутренний голос нагло ухмыляется.
Я не помню, когда именно сознание ускользает, но возвращается оно тогда, когда его заставляет вернуться Шульдих. Они все здесь психи. Заставить человека очнуться только для того, чтобы застрелить. И почему стены здесь белые, а не желтые?
Но через некоторое количество секунд все вопросы отпадают сами собой. Все, кроме одного.
Почему в конце тоннеля нет света?
