Закрытая клиническая больница находится в старой части Берлина, на Олдердорфен. Сумасшедший дом позапрошлого века, ветхий, желтые стены за черной кованой решеткой. Перед психушкой огромный парк, засаженный старыми липами и кленами, вишнями и яблонями. Они цветут, засыпая сад белыми лепестками, как снегом. Кроуфорд проходит через калитку и направляется по асфальтированной дорожке парка не к главному входу в здание, а к боковому подъезду, где договорился встретиться с главным врачом. Шульдих идет за ним. Кроуфорд чувствует его в своей голове, ощущает внутреннее зрение. Но за неделю он привык к этому присутствию и почти научился игнорировать. А еще — закрывать от него то, что для Шульдиха не предназначено. Кроуфорд много прочитал на эту тему, и ему легко перенести теоретические знания в жизнь. Шульдих ловит взглядом других пациентов, которые выползают на солнце подышать влажным свежим весенним воздухом, и показывает картинки Кроуфорду. С ним удобно и безопасно — никто не может подобраться с тыла.

Дорожка сворачивает с липовой аллеи в яблоневую и упирается в старое подлатанное крыльцо. Монументальное, как у немцев принято. Добротное, большое, у высокой и узкой двери. Кроуфорд заходит первым, за ним — Шульдих.

«Здесь полно мертвых», — жалуется он. — «Мрачное место. Хорошо, что никому не хочется поговорить со мной».

«Не завидую. Но сосредоточься на деле», — отвечает ему Кроуфорд. Шульдих ухмыляется. Тут же в голове возникает картинка — они на кухне в арендованной квартире, бедра Шульдиха Кроуфорд придерживает руками, чтобы тот слишком не расходился. Шульдих стонет в его голове, пока член ходит в заднице. Бедра у Шульдиха гладкие и белые, поясницу покрывают бисерины пота. Его возбуждение проникает в Кроуфорда, и невозможно никак сопротивляться этому воздействию. Каждое прикосновение становится кульминацией, каждое движение, скольжение, рывок заставляют испытывать миллионы оргазмов за мгновение, ведут их к одному главному.

Кроуфорд поправляет очки и хмурится.

«Перестань».

Он чувствует, что Шульдих снова хочет его. Но сейчас у них совсем другие дела.

«Хорошо, Кроуфорд», — Шульдих не спорит с ним. Картинки гаснут, чужое возбуждение покидает мысли, и Кроуфорд с облегчением вытирает лицо ладонью. Он и сам завелся, и ему это вовсе не нравится. Шульдих забывается.

Врач ждет их в кабинете. Он сначала не понимает, что Шульдих его не видит и не слышит. Потому что Шульдих довольно неплохо видит предметы через них обоих и почти не тормозит. Только потом, поздоровавшись с ним и не дождавшись ответа, врач удивленно поднимает брови. А потом удивляется еще сильнее. Наверное, Шульдих все-таки отвечает ему.

— Не обращайте внимания. Мы здесь для другого, — сухо говорит Кроуфорд. — Все готово?

Вот уже несколько дней он обдумывал, готов ли он взять Фарфарелло в команду. Но вчера наконец принял решение. Врач должен был подготовить документы. В случае с Фарфарелло все обстояло гораздо сложнее. Десять лет назад того поместили сюда по приговору суда. Потом срок закончился, но тот так и не был признан вменяемым, потому остался. Кроме того, его некому было забрать. Кроуфорд решил уничтожить его и воскресить как своего помощника. Потому врач оприходовал вместо Фарфарелло неучтенный труп, а самого Фарфарелло собирался выпустить под их ответственность.

Врач кивает, все еще напряженно и внимательно оглядывая Шульдиха, потом вытаскивает из стола и показывает им свидетельство о смерти.

— Он ваш. Надеюсь, организация понимает…

— Не ваши проблемы. Ведите.

Врач вздыхает, трет переносицу и поднимается. Кроуфорд и Шульдих встают следом.

В коридорах больницы пусто. Так кажется Кроуфорду. У Шульдиха на этот счет другое мнение. Он видит все слои прошлого, он видит тех, кто был заперт и умер тут раньше.

«Здесь все, как век назад. Ничего не изменилось. А немцы молодцы, аккуратные».

«Ты сам немец».

«Точно? Я сам точно не знаю, возможно, не совсем немец. Хотя не против им быть, — недовольно отзывается Шульдих. — Ты только посмотри на них. Какие непривлекательные костюмы».

Кроуфорд не слушает. Они идут к лестнице, спускаются сначала на один пролет, где лестница окунается в льющий из длинного окна свет солнца, а потом еще ниже, в подвал. Там держат сумасшедших преступников.

Возможно, на других этажах все осталось как было, широкие подоконники, большие резные батареи, арки и высокие потолки, тяжелые двери. Но только не здесь. Здесь все оборудовано по последнему слову техники. Врач открывает дверь особенным электронным ключом. У двери сидит охранник с электрической дубинкой и пистолетом в кобуре. Он кивает врачу — у них есть договоренность. Солнечное сияние остается за спиной, тут помещение освещают только лампы дневного света.

— Следуйте за мной, — голос врача звучит натянуто. Кроуфорд представляет его волнение. Безразлично оглядывает ряды запертых металлических дверей, за которыми заперты психи. Садисты, маньяки.

«Кроуфорд, это плохое место», — Шульдих показывает ему людей за стенами. Шульдих знает, что они совершили.

«Этот ел людей», — сообщает Шульдих через две двери. — «А тот вырезал жертвам гениталии и пришивал к платьям. Псих».

«Что делает наш будущий коллега?» — спрашивает Кроуфорд вместо ответа.

Шульдих тут же обращается взглядом к камере в конце коридора. Их шаги разносятся гулом по пустой кишке, пахнет цементом, сыростью и лекарствами. Кроуфорд ловит картинку у себя в голове. Человек в смирительной рубашке, совершенно седой, всего один глаз. Привязан к металлической прикрученной к полу койке. Кроуфорд видит его очень хорошо.

«Отлично. Он спокоен?»

«Вполне. Если его не злить».

«Твое дело — контролировать его», — приказывает Кроуфорд. Они уже однажды спускались сюда, и Шульдих общался с Фарфарелло. Кроуфорду понравился результат. Они говорили без слов несколько минут, в конце Фарфарелло осклабился и провозгласил:

— Бог тебя проклял, как и меня.

Лучший комплимент, кажется.

Они останавливаются перед дверью, врач открывает камеру электронным ключом. Но сам остается снаружи.

Шульдих входит первым, за ним Кроуфорд.

Фарфарелло поворачивается к ним и упирается в них единственным выцветшим, нереально желтым глазом.

«Пойдешь с нами? Будет весело». Мягкий вкрадчивый голос Шульдиха звучит не только в голове Кроуфорда, но, главное, в голове Фарфарелло. Шульдих позволяет Кроуфорду участвовать в разговоре, включает его в мысленный диалог. Фарфарелло приподнимается, насколько позволяют ремни, и показывает им удивительно ровные крупные зубы.

«Да».

Кроуфорд приказывает Шульдиху отвязать его, но не снимать рубашку.

— Без глупостей, иначе вернешься обратно, — говорит Кроуфорд. Фарфарелло медленно кивает. Кажется, он готов на все, чтобы только выйти отсюда.

Теперь можно действовать. Шульдих приближается к нему, принимается развязывать ремни. Все это время Кроуфорд не двигается, но чувствует свой глок через рубашку так, словно металл жжет кожу. Он готов выхватить оружие при первой необходимости. Он не умеет читать мысли, не обладает суперсилой. Зато отлично управляется с пистолетами.

Ремни со звоном свешиваются до пола. Фарфарелло садится, затем встает. Он не высокий, под рубашкой и штанами трудно разобрать его телосложение, но Кроуфорду кажется, что он крепкий и жилистый.

Шульдих стоит и ждет, пока Фарфарелло разминается, потом ведет его, чуть придерживая за локоть, в коридор. Кроуфорд идет рядом, готовый каждую минуту достать глок.

«Расслабься. Он не собирается убивать нас. Он хочет выбраться отсюда».

Кроуфорд поправляет очки.

«Хорошо. Следи, чтобы его желания не изменились».

Охранник у двери провожает их долгим взглядом. Врач идет позади, запирает кодовый замок.

 

 

Они идут через парк втроем к машине, которая ждет их у ворот.

— Эй, ты, как там тебя, — бросает Фарфарелло Кроуфорду. — Собираешься рассказать мне, что у вас за маленькая компания психов?

Кроуфорд смотрит на небо, на яблони, потом вперед. Дорога поворачивается на липовую аллею, а оттуда видны госпитальные ворота.

— Я — Кроуфорд. Шульдих, видимо, уже представился. Подробности обсудим на месте.

Фарфарелло хмыкает.

— Если все так, как рассказал немой, мы неплохо повеселимся, — сказал он.

Кроуфорд застегивает пуговицы пиджака. Ему нравится такой подход, но надо вовремя объяснить им, что веселье — не единственная цель группы.

 

 

В машине Фарфарелло молчит и смотрит в окно.

«Хочешь знать, о чем он думает?» — спрашивает Шульдих мысленно. Кроуфорд как раз выезжает с Олдердорфен, движение не очень оживленное, но ему надо вклиниться между внедорожником и машиной скорой помощи.

«О чем?» — отзывается он без особенного интереса. Ему нет дела до душевного состояния Фарфарелло. Главное — заинтересованность в деле.

«Думает об убийстве. Он любит убивать», — Шульдих улыбается с заднего сидения, транслирует ему свою улыбку. Синие глаза безучастно смотрят вперед, в лобовое стекло.

«Что ты видишь?» — интересуется Кроуфорд, когда они наконец выруливают на широкую магистраль.

«Город мертвых».

Кроуфорд бросает на Шульдиха взгляд искоса.

«Как это выглядит?»

«Тут повсюду мертвецы, война. Дома разрушены, люди мертвы»

Кроуфорд снова смотрит на него.

«Вернись в настоящее».

Шульдих кивает и закрывает глаза. С того дня, как они побывали в доме бывшего ученого на службе Рейха, Шульдих иногда впадает в странное оцепенение, словно возвращается в подвал снова и снова, пытаясь найти там нечто еще. Нечто про своего отца. Пока, кроме прочего, они узнали, что в быту субъекта звали Третий глаз, обыгрывая его основную обязанность и увлечение — эксперименты над пленниками, выявление и развитие сверхъестественных способностей.

Кроуфорд пытался поговорить с Шульдихом несколько дней назад. Выяснить, что еще он видел, что вспомнил. Он предполагает, что воспоминания могут дать новые улики для шантажа. Шульдих сидит за столом, держит в пальцах вилку, солнце освещает его безучастные глаза, яркие волосы, бледное узкое лицо. Шульдих опускает вилку в тарелку, вилка звякает о стекло. Его губы дергаются в подобии улыбки.

«Ничего нового».

«Как умер твой отец?», — спрашивает Кроуфорд, разрезая на куски желтый с белым омлет.

«Он болел», — коротко отвечает Шульдих. Кроуфорд многое узнал о его судьбе прежде, чем взять в команду, но сейчас ему интересны не биографические данные.

«Он умел то, что умеешь ты?» — уточняет он. Шульдих медленно качает головой. — «Нет. Не так, как я. Совсем немножко. Он меня боялся». А потом продолжает: «Он не родился таким, его умения — работа нашего майора». После этого Кроуфорд больше не допытывается. Но прежде, чем вернуться к еде, он улавливает вспышку ненависти, которую Шульдих не может удержать точно так, как не способен контролировать себя в момент оргазма. Ослепительно яркую, ледяную, острую. Кроуфорд запоминает это чувство и напоминает себе, что никогда нельзя ослаблять контроль.

Сейчас он вспоминает о разговоре.

«Ты думаешь, что эксперименты нашего субъекта сделали твоего отца особенным?» — интересуется он, пока машина тащится по запруженной машинами магистрали. Шульдих отзывается не сразу, несколько секунд в голове тишина. Когда наконец в мыслях звучит его голос, он кажется отстраненным и даже холодным. «Нет, эксперименты загнали его способности внутрь него. Он ненавидел себя». Кроуфорд мог бы закончить за него — «И меня тоже». Ему не очень нравится, что у Шульдиха к субъекту личные счеты, но тут ничего не поделаешь. Других таких, как Шульдих, Кроуфорд пока не нашел.

Они добираются до дома к полудню. Фарфарелло размещают в спальне. Шульдих мысленно о чем-то беседует с ним, а потом сообщает Кроуфорду: «Этого парня лучше привязать».

«Ты не сможешь его контролировать без этого?».

«Не ночью», — коротко отзывается Шульдих. Он как раз проводит Фарфарелло в спальню, рассказывает ему, что и где, спрашивает, не хочет ли тот отлить или поесть. Даже развязывает смирительную рубашку. Кажется, при свете дня эти двое прилично ладят.

Потом Кроуфорд собирает всех в гостиной. Шульдих садится на стул и, закинув ногу на ногу, принимается раскачиваться. Фарфарелло сидит на диване, широко расставив ноги.

— Мы — особая команда тайной организации под названием Розенкройц, — рассказывает ему Кроуфорд. Он устраивается в кресле у окна, чтобы видеть обоих. И чтобы при необходимости глок был под рукой. Фарфарелло замечает это. Возможно, даже чувствует, как звери чуют опасность.

— Зачем тебе пушка? Боишься меня?

Кроуфорд не отрицает пользы страха, потом отвечает откровенно:

— Не боюсь, но всегда готов пристрелить тебя, если неправильно себя поведешь. Помни об этом.

Он кладет руку на кобуру.

— Не сомневайся, я успею его вытащить, если что.

Шульдих громко фыркает.

«А меня боишься?» — спрашивает он. Кроуфорда обдает жаром. Он досадливо морщится.

«Думай о деле».

Но его еще долго не покидает ощущение вязкости в голове и тяжести в паху. Он продолжает говорить, игнорируя и свое, и чужое возбуждение.

— Наша задача на данный момент — вернуться в Нью-Йорк, туда, где сейчас проживает субъект, и получить у него документы об экспериментах прошлого. Кроме того, он выгоден для нас живым. Подробности вам не интересны.

«Ну отчего же», — тут же откликается Шульдих. — «В команде должна быть полная прозрачность».

«Если будет необходимо, я расскажу тебе. И не пытайся увидеть информацию в моей голове». У Кроуфорда удачно выходит прятать данные от Шульдиха. Тот досадливо морщится и снова принимается качаться на стуле. Фарфарелло пожимает плечами.

— Мне насрать, зачем он нужен.

— Хорошо. Твое дело — выполнять мои приказы. Если я скажу врезать ему, ты врежешь, если скажу — приставить нож к горлу, ты приставишь. Уяснил? Конкретнее уточню на месте.

Так заканчивается их брифинг. Остаток дня Кроуфорд подводит итоги, сводит данные в одно, описывает все, что они с Шульдихом узнали в последний раз. Когда снова отправились в старый дом.

Они прошли в залитую солнцем кухню, спустились по скрытой шахте в подвал. Шульдих реагировал спокойнее.

«Что ты видишь?» — спросил его Кроуфорд, прохаживаясь по небольшому помещению. Стены были влажными, в потолке горела лампа. Немцы позаботились об удобстве. Шульдих кивнул и передал ему картину. В помещении вдоль стены стояли люди, на них направляли автоматы военные в нацистской форме. Человек в штатском объяснял одному с отметками Штурмбаннфюрера.

— Ваше дело следить за транспортировкой! Они нужны мне живыми!

А тот в ответ кричал, слюна летела гражданскому в лицо:

— Их надо утилизировать!

«Он спас отца, получается так», — ухмыльнулся тогда Шульдих. Кроуфорд почувствовал в его голосе ту самую ненависть, как позже в машине. Шульдих перестал показывать картинки, прошел дальше, трогая пальцами стены и остановился у той самой стены.

«Тут можно найти следы крови, значок Штурмбаннфюрера, тот человек оторвал его. Если поднять пол и снять слой со стены». Кроуфорд кивнул: «Отлично». С этой минуты у них появились настоящие улики. Хотя Кроуфорд потом решил, что Шульдих мог бы поделиться с субъектом картинками, вряд ли тот не поверил бы ему.

Кроуфорд рассказал в отчете практически все, умолчал только об отце Шульдиха. Решил, что личную информацию лучше оставить при себе.

Потом они привязали Фарфарелло к кровати, закрепили карабины специальных веревок к ножкам кровати и оставили его до утра.

«Я сказал ему — спокойной ночи», — сообщает Шульдих, когда они уже лежат в кровати. — «А ты знаешь, он говорил мне, что не чувствует боли. Какое-то нарушение то ли в спинном, то ли в головном мозге…»

«Врожденная анальгезия Фальконе. Перевернись на живот», — говорит ему Кроуфорд. Они оба голые, Шульдих лежит, закинув руку за голову, и смотрит в потолок. А услышав приказ Кроуфорда, тут же перекатывается на живот и встает на колени.

«Ого! Анальгезия, да? Он говорил, что это сводит его с ума».

«Он и так полный псих», — отвечает Кроуфорд, поднимаясь и устраиваясь позади. Он гладит спину Шульдиха, сжимает ягодицы, потом берет смазку. Кроуфорд всегда достает ее заранее и кладет на кровать между ними. Шульдих весь напрягается. Кроуфорд толкается в него скользкими пальцами, потом прижимает головку и входит. Дрожь, тихий болезненный стон отдается эхом в голове. Кроуфорд знает, что в реальности звуки тише, они странные, словно вздохи какого-то животного, нечеловеческие, но в мыслях Шульдих стонет все громче и громче, пока Кроуфорд раскачивается, трахает его, крепко держа за бедра. Стоны нарастают, становятся мучительными, почти просительными. Кроуфорд останавливается. Шульдих всегда кончает слишком быстро — его тело слишком чувствительно к прикосновениям любого рода. Это его единственная связь с миром — кожа. Пальцы. А Кроуфорду хочется потянуть. Шульдих не контролирует себя, зато его контролирует Кроуфорд.

«Пожалуйста, ну давай уже…» — просит Шульдих в голове. Кроуфорд ничего не отвечает. Пережидает, пока тот немного не расслабится, пока предоргазменная дрожь не утихнет, и продолжает двигаться снова. Теперь он позволяет Шульдиху делиться ощущениями. И очень скоро возбуждение становится непереносимым, каждое движение обжигает огнем, хочется войти глубже, навалиться, быстрее, быстрее. Они бьются друг о друга, потные, скользкие. Шульдих вскрикивает, и они кончают вместе.

Потом они снова лежат рядом. Туман в голове рассеивается, и Кроуфорд снова может мыслить логически.

«Скажи, чем закончилось в бункере с твоим отцом?», — спрашивает он. Шульдих рядом зевает и бормочет сонно:

«Смотри».

Кроуфорд закрывает глаза. Перед ним снова тускло освещенная комната. Человек в штатском и военный с автоматом спорят, что делать с пленными. А потом раздается грохот, и Кроуфорду кажется, что рушатся стены. Но в грохоте и тумане известки и пыли он видит, как один из людей в робах открывает дверь в противоположной стене и забирается в лаз. Кроуфорд знает отлично, что этот проход ведет прямо в канал, под воду. Картинка выключается. Кроуфорд выныривает и слышит тихий, но отчетливый сап. Шульдих спит.

 

 

Перелет до Нью-Йорка занимает десять часов. В штаб-квартире в центре города, на Пятой Авеню, у Кроуфорда в специально отгороженной дополнительной комнате — целый арсенал. У него даже есть Мерклин. Но сегодня им не нужно такое оружие. Потому что есть Фарфарелло. Кроуфорд хочет попробовать его в деле.

После перелета они моются и переодеваются. Фарфарелло спрашивает:

— У тебя есть ножи? Покажи все — я выберу.

Кроуфорд кивает. Он ведет Фарфарелло в дополнительную комнату и демонстрирует наборы.

— Бери, что нужно.

Тот со знанием дела изучает ножи.

— Неплохо, — говорит он с усмешкой. Потом выбирает пару и прячет в сапоги.

Кроуфорд решает, что Фарфарелло готов.

— Нам надо припугнуть его, не более, — говорит он потом, когда они спускаются к машине. — Я буду говорить. Ваше дело — ждать приказов.

Шульдих отвечает ему мысленно:

«Слушаюсь, начальник».

Кроуфорду чудится в его словах усмешка, он поворачивается к Шульдиху, но тот рассеянно улыбается и глядит прямо невидящими глазами.

 

 

Субъект живет в старом красном кирпичном доме. До его квартиры ведет небольшая лестница в один пролет. Дверь железная. Кроуфорд знает, что тот дома. Он установил камеры в спальне, гостиной еще до поездки в Берлин. И следит, принимая изображение на сотовый телефон. Кроуфорд достает магнитные отмычки, которые открывают любые замки. Изобретение лаборатории Розенкройц, незаменимая в работе вещь. Шульдих стоит позади и говорит ему:

«Он моется».

Кроуфорд кивает, вставляя тонкий штырь в замок. Механизм скрипит, щелкает и открывается.

Кроуфорд распрямляется, убирает отмычки во внутренний карман пиджака. Ловит на себе равнодушный скучающий взгляд Фарфарелло.

— Начинаем, — говорит тихо. И распахивает дверь.

Субъект действительно в ванной, за шумом воды не слышит тихих шагов по синим коврам с геометрическим рисунком. Свет заполняет огромную футуристическую гостиную через огромные окна. Кроуфорд проходит к широкому низкому дивану и садится.

— Ты, придержи его, когда выйдет, — приказывает он Фарфарелло. Тот замирает у двери, невидимый в тени зеркального шкафа.

Шульдих плюхается в кресло. Все звуки затихают. Слышно только, как с бульканьем поднимаются пузыри на поверхность встроенного в стену аквариума и как льется вода в ванной.

Потом этот звук затихает. Субъект тихо напевает, шлепает мокрыми ногами по полу. И появляется в гостиной, укутанный в большой халат. Кроуфорд смотрит на него в упор. Субъект — худой поджарый старик — застывает, как парализованный, открывает рот, чтобы, наверное, пригрозить полицией, но Фарфарелло скользит к нему из тени и приставляет нож к горлу.

«Он бы с удовольствием пустил кровь», — смеется в голове Шульдих.

Кроуфорд сцепляет пальцы на коленях.

— Не стоит. Мы пришли по делу. Нам нужны ваши исследования времен второй мировой и сотрудничество в экспериментах.

— Вам — это кому? — хрипло спрашивает старик. Он лезет в карман, Кроуфорд кивает Фарфарелло, и тот сильнее прижимает нож к старческому горлу. На грудь, покрытую редкими седыми волосами, бежит струйка ярко-красной крови.

— Очки… — хрипит старик. Кроуфорд снова кивает, разрешая, и Фарфарелло убирает руку и замирает позади.

Старик цепляет на нос огромные стекла.

— От кого вы? — повторяет вопрос.

— Розенкройц, — отвечает Кроуфорд. Старик медленно кивает.

— Вы занимаетесь исследованиями сверхспособностей? — уточняет он вполне по-деловому. В его голосе ни капли страха, только любопытство. Кроуфорд смотрит ему в глаза и думает, что мужик — полный псих. Взгляд старика скользит по его лицу, потом переходит на Шульдиха.

— О, вы мне кого-то напоминаете, молодой человек! — вдруг радостно восклицает он. Шульдих не реагирует. Кажется, что вместо него — в кресле пусто. Ни эмоций, которыми тот всегда готов поделиться, ни мыслей, ни картинок. Шульдих поворачивается к старику и кажется, что смотрит на него пустыми глазами.

— Неужели ваш отец… О, точно. Да! Не может быть! Интересно, насколько развился его дар? — продолжает старик.

Кроуфорд хмурится:

— Прекращайте болтовню. Сейчас вы оденетесь и отправитесь с нами. Мы можем не только убить вас, но что гораздо неприятнее, обнародовать ваше прошлое. Чтобы этого не случилось, поспешите. У меня не так много времени.

Старик весь светится, кивает:

— Забудем об угрозах. Ни один ученый не откажется от возможности продолжить исследования всей жизни.

Он спешит в спальню, Фарфарелло идет за ним.

 

 

По дороге в Первый национальный банк Кроуфорд думает о Шульдихе. Ждет, что тот как-то прокомментирует произошедшее. Ведь старик вспомнил его отца, узнал его. Шульдих должен был разозлиться, расстроиться, что обычно делают люди в таких случаях. Но он просто молчит. Кроуфорд понимает, что привык к его голосу в голове за две недели, что они работали вместе. Молчание беспокоит, но Кроуфорд оставляет беспокойство на потом.

Сейчас они со стариком выбираются из машины на теплую весеннюю улицу и идут к банку.

 

 

Чемодан с бумагами весит, кажется, тонну. Кроуфорд не выпускает его из рук по дороге в квартиру старика.

— Паспорт, — требует он, когда они прибывают. Шульдих и Фарфарелло сидят на диване. Шульдих по-прежнему выглядит отсутствующим. В этот момент Кроуфорд жалеет, что не умеет заглядывать в чужие мысли.

— Следите за ним, я должен позвонить, — говорит он. Старик подходит к окну и останавливается спиной к дивану.

— Не бойтесь, мне некуда убегать, — говорит он. Кроуфорд не видит его лица, но чувствует, что тот улыбается.

— Хорошо, — отвечает он, и развернувшись, уходит в спальню. Ему надо связаться с координационной группой, доложить о результатах операции и заказать места на ближайший самолет до Швейцарии. Разговор длится несколько минут. Его информируют, что места есть. И что их ждут в вип-зале аэропорта Кеннеди. Кроуфорд сбрасывает звонок, радуясь, что в квартире старика отличная изоляция. Бегло окидывает взглядом спальню. Никаких картин, фотографий. Ничего личного. Светлые стены. Шторы, окно от потолка до пола. Широкая не застеленная кровать. Словно старик всегда готов сняться с места и исчезнуть, ничего не оставив после себя.

Кроуфорд поднимается со стула, выходит в гостиную и первое, что видит — кровь на оконном стекле. Шульдих все так же сидит в кресле. Фарфарелло стоит за диваном. Лезвие ножа сверкает на солнце на фоне бескрайнего синего неба. На фоне города.

— Что здесь произошло? — спрашивает Кроуфорд, старательно сдерживая поднимающуюся изнутри ярость. Тело старика лежит у окна за диваном. Кроуфорд видит тощую руку на фоне ковра. Лужа крови расползается по лакированному жемчужному полу.

«Он заслужил смерть», — говорит в голове Шульдих. И Кроуфорд видит, как он улыбается совершенно счастливой детской улыбкой. — «Из-за него я такой».

«Как ты это сделал?»

«Попросил Фарфарелло», — признается Шульдих.

Кроуфорд говорит себе, что наказание в данном случае рационально и необходимо. Хотя в глубине души он просто хочет сорвать злость. Он подходит к креслу, поднимает Шульдиха за грудки и бьет под дых. Как у бывшего боксера, у него отлично поставлен удар, а Шульдих такой тонкий, слабый и не подготовленный. Он пытается ответить, пытается повлиять на него мысленно, обрушивая на него чужеродные чувства и картины, которых Кроуфорд никогда не видел сам. На мгновение это сбивает Кроуфорда, он теряет связь с реальностью, пытаясь понять, что видит перед собой. Но ему нужно не больше секунды, чтобы отделить чужие воспоминания и мысли по системе Скотта, психоневролога Розенкройц. Шульдиху не хватает этого времени, чтобы избежать наказания. Он сгибается, голову наполняет стон. Но Кроуфорд не останавливается. Он бьет Шульдиха ногами, когда тот падает. Бьет в живот и в бока. Шульдих пытается закрыться, но его это не спасает.

Кроуфорд останавливается только, когда тот начинает всхлипывать, и не мысленно, а на самом деле. Даже из таких глаз могут течь самые настоящие слезы. Кроуфорд переводит дыхание, потирает кулаки.

— Мои приказы должны выполняться беспрекословно, — ровным голосом сообщает он, переводя взгляд с Шульдиха на Фарфарелло. Тот не пытается помочь Шульдиху, равнодушно наблюдает за избиением. Возможно, решает Кроуфорд, Фарфарелло справедливо полагает, что Шульдих получил свое. А сам Фарфарелло доволен тем, что сделал. — Вы думаете, что можете убить меня, если захотите? Это не так. Просто запомните. Вы — моя команда.

Он смотрит на старика, потом на небо. Есть только один способ скрыть правду. Кроуфорд жалеет, что уже сообщил в центр, теперь ему придется придумать другую версию. Старик пытался бежать, напал на них. У него было оружие. Он подходит к Фарфарелло, протягивает руку.

— Доставай второй нож, — просит коротко. Фарфарелло кривит губы, но делает что приказано. Кожаная рукоять ложится в ладонь. Кроуфорд взвешивает нож в руке, а потом выбрасывает вперед руку. На бледной щеке Фарфарелло выступают алые капли. Кроуфорд уклоняется от ответного удара и выкручивает руку Фарфарелло, нагибая его вперед, так что голова почти касается коленей.

— Чтобы выглядело, как будто он напал на тебя, — говорит с усмешкой. Затем отпускает его запястье и стягивает с дивана покрывала. Фарфарелло падает на колени, потирает предплечье и наблюдает зло, как Кроуфорд, держа нож через ткань, вытирает рукоять. Потом вкладывает в руку старика. Вот так. Насилие порождает насилие. Кроуфорд встает и оборачивается.

— Он оказал сопротивление.

«Ясно», — отзывается Шульдих. Фарфарелло кивает.

— У нас самолет, — продолжает Кроуфорд. Шульдих поднимается с пола, Кроуфорд не помогает ему. Но в чем-то безусловно понимает. С чемоданом, полным уникальных материалов, Кроуфорд в сопровождении команды покидает квартиру. Им предстоит долгий перелет. Кроуфорду нравится Нью-Йорк, и ему даже немного жаль покидать его.

 

 

Солнце садится, когда самолет отрывается от земли. Шульдих сидит у иллюминатора — Кроуфорду интересно, что тот видит в пустом голубом просторе.

«Всю землю», — отвечает тот.

«Не делай так больше», — просит его Кроуфорд, но говорит не об иллюминаторе и не о небе, а о старике. — «Он был полезен».

«Не буду», — совсем по-детски отвечает Шульдих и, помолчав, добавляет: «Но я не жалею, если что. Он должен был сдохнуть».

Кроуфорду на это нечего сказать, он смотрит на Шульдиха, как последнее солнце горит в его волосах.

Шульдиху лучше не совершать больше таких промашек. Кроуфорду будет жаль убивать его, если что.