Ты берешь синюю пилюлю, история заканчивается, ты просыпаешься в своей кровати и веришь в то, во что хочешь верить.
Ты берешь красную пилюлю, и ты остаешься в Стране Чудес, и я покажу тебе, как глубоко ведет кроличья нора.(с)
Сперва – удалить мякоть и семечки, а корку оставить толщиной 1 см. Потом – и это важно – дать соку стечь, перевернув тыквы вниз головой. А потом можно вырезать собственно лица, и каждой свое, особенное, неповторимое. Желтая, твердая, хрусткая плоть неохотно поддавалась ножу, тыква – не человек… Даже как-то непривычно было поначалу.
«О да, это твой праздник, Фарфи, ты просто создан для него».
Насмешки телепата не трогали Фарфарелло: он был слишком занят. Молча, с тщанием и усердием он прорезал тыквам глаза и острые, устрашающие зубы. Дело было нехитрым, но требовало внимания и осторожности, потому что каждому известно: острый нож, одно неверное движение – и тыквенная голова будет испорчена. После того, как ты долго старался, это было бы очень обидно.
Тыкв было четыре – по одной на каждого члена команды. Когда Шульдих с помощью Наги притащил их сегодня домой, Кроуфорд застыл в дверях с совершенно нечитаемым выражением лица. Видимо, не ожидал, что его подчиненные зайдут так далеко, собравшись «всего лишь немного попраздновать, Брэд». Настолько немного, что преодолеют лень и займутся хозяйственной возней со свечками какими-то, тыквами, и прочим антуражем.
Глупостями, по мнению Брэда не приносящими команде денег.
Ребячливая, бессмысленная затея, считал Брэд, хотя Шульдих и утверждал обратное.
Ну, может быть, на сей раз он не так уж и неправ. Уничтожив гнездо Эсцет, они охотились на отдельные выжившие группы паранормов, а выжившие боевые группы охотились, соответственно, на них. Жизнь в бегах, постоянные переезды с места на место, бесконечная напряженная работа – Шварц заслужили передышку. Что же может быть лучше, чем устроить праздник и расслабиться?
Фарфарелло покачал головой. Не тот они выбрали праздник для веселья, но разве кто-нибудь послушает психа. Самайн – это серьезно. Это очень серьезное время, но только он понимает это, а остальные Шварц – материалист-американец Кроуфорд, японец Наги, или немец Шульдих – восточный немец, безбожник и телепат – никогда не смогут понять. Они собираются веселиться и пить, когда надо быть трезвыми, внимательными и вооруженными.
Врезать жутковатые праздничные лица доверили Фарфарелло, – кто же лучше него обращается с ножами? И вот теперь он с головой погрузился в работу, а телепат болтался рядом – ему скучно, ему хочется поболтать, ему нечего делать, потому что в клуб еще рано, так что можно приставать к товарищам по команде.
«К дикой охоте присоединиться, случайно, не хочешь? Ты только представь, сколько жертв…» – продолжал гнусавить ублюдок. Что он понимает в традициях? Праздник для него – это пойти на вечеринку, испугать кого-нибудь, промыть мозги, внушить парочку интересных фобий, связанных с темнотой, чудовищами и разными прочими вещами. Вот и весь Самайн.
Лучше не обращать на него внимания.
Хотя не обращать внимания на телепата для него было практически невозможно… Ну, хоть вид сделать.
Смешок Шульдиха показал, что Фарфарелло не удалось его обмануть. И никогда не удавалось. Ни обмануть, ни скрыть свои чувства к нему.
– Теперь нужно зажечь внутри фонарик. – Он посмотрел на скривившегося Брэда, и поправился: – Или хотя бы свечи.
Фарфарелло уже открывал входную дверь, когда увидел Шульдиха. Телепат стоял у стены, облокотившись на нее с самым вызывающим, но дружелюбным видом, и щурился, как довольный кот.
– Ты ведь ненадолго, правда, Фарфи? Хочешь, Наги пройдется с тобой? Малышу тоже нужен свежий воздух.
– Пусть подышит на балконе, – отрезал Фарфарелло. Он прекрасно знал их уловки. Выгуливать себя как собаку на поводке он сегодня не позволит. После нескольких недель напряженной работы и заточения он обрел свободу на этот вечер, и намеревался воспользоваться ею по своему усмотрению. Он не дурак, чтобы попадаться.
– Вернусь до темноты. Только идиот будет гулять по темноте в Самайн.
Телепат насмешливо оскалился.
– А я по темноте пойду в клуб, хаха! И никто меня не съест. Ну, смотри, не задерживайся долго. Сегодня я сделаю тебе подарок в честь праздника.
«Подарок». «Подарок». Голос Шульдиха летел ему вслед, эхом отражаясь от стен и металлических перил лестницы.
Ужин и подарок. Интересно, какой. Может, новый нож? Фарфарелло задумался об этом и нашел идею привлекательной. Пожалуй, он и правда не будет гулять слишком долго.
Нож от Шульдиха… он будет его беречь.
* * *
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – произнес Кроуфорд, когда дверь захлопнулась, и Шульдих понял, что он хотел сказать. Если вменяемость Фарфи они переоценили, то он не вернется ни через полчаса, ни через час, а вместо праздника их ожидает поиск потерявшегося психа и, скорее всего, уборка трупов. Учитывая, что они спрятались в густонаселенной части Лондона и собирались не привлекать к себе внимание, это было бы самоубийством. Это было бы равносильно тому, как если бы они повесили неоновую вывеску над городом «Мы тут», с указателем стрелочкой для боевиков Эсцет, где именно.
– Все в порядке, Брэд. С ним все в порядке.
* * *
Лондон был укутан сумерками. Фонари горели на обочинах, но не везде – этот район города был не самым респектабельным. Улицы и тесные переулки петляли, переплетались, уводили все дальше в глубины городских окраин. Немногочисленные магазинчики уже были закрыты или закрывались, зато бары – о, бары были открыты и переполнены. Все, кому не лень, вышли из дома в этот вечер, наряженные мертвецами, вампирами, феями и прочей нечистью, чтобы повеселиться и одновременно – ощутить холодок страха, дыхание того, другого мира, что прячется во мраке, а сейчас выходит на поверхность.
Фарфарелло плутал между домами, завороженный таинственной и мрачной атмосферой праздника, полумраком улиц, костюмами прохожих. Сегодня ему не надо было маскироваться: в толпе ряженых и переодетых людей он выглядел… нормальным. Естественным. Его дикий вид, белые волосы, глазную повязку, ножи, шрамы и кожаные браслеты люди принимали за костюм, так что он шел, никем не замечаемый, ухмыляясь про себя той доверчивости, с которой люди воспринимают жизнь. Сколько из них сегодня умрут, а найдены будут только утром? Вот убей он сейчас несколько человек – и в этом языческом маскараде никто ничего не заметит, настоящую кровь все примут за краску, а тела – за притворство пьяных гуляк. И даже не придется ничего прятать…
При этой мысли Фарфарелло испытал огромное искушение, и остановился, взвешивая за и против. Кругом полно укромных местечек. Можно было бы развлечься убийством, и потом взять, как сувенир, пару-другую глаз, чтобы украсить тыквы, это было бы так… мило.
Но Кроуфорд будет недоволен. А Шульдих… А Шульдих обещал ему подарок. Мысли его переключились на воспоминания о телепате, его словах, его… его волосах, которые свесились вниз, когда он наклонился, говоря «не хочешь ли ты, случайно, присоединиться к Дикой охоте»… Его волосы шелковистые на вид, и всегда сладко пахнущие, несмотря на множество выкуренных сигарет...
Фарфарелло тряхнул головой и медленно побрел дальше, уже не глазея по сторонам, а погрузившись в себя, сворачивая на одну из улиц. Прохожих становилось все меньше, тишины все больше. Пора было возвращаться, но одиночество и это сумеречное таинственное ощущение от города хотелось продлить.
В одном из совсем уже пустынных переулков он вдруг услышал позади шаги и невольно насторожился. Кто-то неспешно нагонял его, и по стуку каблуков он понял, что приближалась девушка. И высокая – ее тень упала на стену перед Фарфарелло. Что-то было не так в ее фигуре, но сегодня все было не так и все были одеты странно, так что Фарфарелло не стал оборачиваться.
Девушка обогнала его и зашагала впереди. Теперь он мог рассмотреть ее: высокая особа в нелепом костюме ведьмы, островерхая ведьминская шляпа как-то лихо заломлена набок,
вокруг узких бедер болтается черная юбка, а довольно широкие для девушки плечи облегает белая рубашка. Длинные рыжие волосы качаются в такт шагам.
Шагам, слишком уж размашистым для той, кто носит юбку.
Вальяжная, развинченная походка и все ее повадки показались странно знакомыми. «Ведьма» обернулась, взглянула на него через плечо, из-под полей шляпы блеснули синие глаза, знакомая ухмылка, – и вот дева уже шагает дальше, медленно удаляясь, еще больше вихляя задом и помахивая шалью в руке. Фарфарелло остолбенел.
Мало что могло потрясти его нечувствительную натуру. Но это потрясло. Тайком влюбленный в телепата, он, случалось, представлял Шульдиха и так, и этак, и в разных позах, и даже совсем без одежды, но в женских шмотках – никогда.
Как выяснилось, многое терял. В юбке эта рыжая бестия выглядела еще соблазнительнее, чем обычно. А ноги-то до чего длинные, да еще и на каблуках!
Тут вдруг молнией сверкнула мысль про обещанный подарок, и во рту моментально пересохло. Так это он и есть? Это его подарок, подарок телепата, который, разумеется, знал о молчаливом и давнем желании Фарфи, не мог не знать, с его-то способностями и привычкой болтаться в чужих головах без спросу… И вот теперь идет тут, оглядывается на Фарфи, предлагает себя и скалит зубы над своей удачной проделкой.
Если Шульдих думал вызвать его влечение, то мог бы и не трудиться, Фарфарелло хотел его постоянно и без всяких юбок. Но сегодня, в праздник, когда стираются все границы, когда одно переходит в другое и ничто не является самим собой, он переоделся, как это делали язычники. Показывая, что он как бы «не Шульдих», другая личность, а значит с ним можно сделать то, что в команде с настоящим Шу ему делать нельзя.
Кровь его вскипела при этой мысли, и Фарфарелло бросился вперед со скоростью торпеды.
– Привет, красавчик, – сказал прижатый к стене телепат, не выходя из роли прекрасной незнакомки. – Как твое имя?
– Фарфарелло, – сказал Фарфарелло. – Джей, – поправился он, расстегивая на Шульдихе рубашку и гладя обнажившуюся кожу. Глаза телепата чувственно заблестели.
– Джеееей, – протянул он, – Джей, как чудесно. Джеееей. – Он смаковал его имя, перекатывал во рту, как редкий напиток, и от этих тягучих интонаций, от этого голоса, шепчущего «Джей, Джей» в животе у Фарфарелло запорхали бабочки. Руки его дрожали.
Не в силах сдерживаться, он толкнул телепата в узкий грязный проулок и с жадностью принялся его целовать. Его «подарок» отвечал ему с неменьшим пылом.
– Ну что, Джей, ты готов переступить черту? – слегка задыхаясь от поцелуя, произнес он, глядя на Фарфи шальными глазами.
Да!
Только на один миг, но Фарфарелло заколебался. Хотел там Шульдих сделать ему подарок или не хотел, он все же всегда был с Кроуфордом, а Брэд мог наказать за игру с тем, что ему принадлежало.
Но тут телепат слегка изогнулся, прижавшись к Фарфарелло – и отодвинулся, и все сомнения смыло волной жгучей похоти. Он не думал, что им могли манипулировать.
Он вообще больше не думал.
Он бросился на Шульдиха и со всей силы впечатал его в стену, чувствуя, как выбил из него дух. Тот даже не успел вскинуть руки, чтобы защититься от удара. Дурацкая ведьминская шляпа свалилась с него на землю.
Фарфарелло поцеловал его, грубо потерся пахом о его пах и сделал то, о чем давно мечтал: запустил руки в длинные рыжие патлы ублюдка, потянул, запрокинув его голову назад, и впился зубами в нежное, вздрагивающее горло. И еще, и еще, и ниже, спускаясь, оставляя красные укусы на белой коже, даже не слыша, а чувствуя, как вибрирует это горло под его губами, когда Шу стонал.
Он потерся о ключицы носом, вдохнул в вырезе рубашки аромат кожи, особенный аромат того, кого давно хотел. Потом снова притянул к себе рыжую голову, приник губами к губам. Они ответили на поцелуй, раскрылись под нажимом его языка. Такие сладкие. Звуки, которые издавал Шульдих, невозможно было описать словами. Фарфарелло мгновенно оказался на грани того, чтобы кончить, и не стал себя сдерживать. Плевать. Ночь только началась, волшебная, волшебная ночь!
Оргазм был ослепительным.
* * *
– Долго ты еще будешь прихорашиваться, Шульдих? – со смешком сказал Брэд.
Шульдих стоял перед зеркалом, застегивая пуговицы рубашки, приглаживая копну волос, поворачиваясь то так, то этак, и обычной глумливой ухмылки не было на его лице. Он делал это на автопилоте, его разум находился за пределами этой комнаты. Потом прислушался, слегка встряхнулся, и принялся поправлять бандану. Поправлять там особенно было нечего, но отойти от зеркала – значит встретиться с обвиняющим взглядом Брэда, показывающего, что он, Брэд, как всегда оказался прав, а Шульдих – как всегда ошибался. И не надо быть, хаха, телепатом, чтобы понять, что сейчас скажет их лидер.
Кроуфорд, читавший газету, оторвался он нее, посмотрел на часы, потом на Шульдиха, потом дернул рукав пиджака и снова уткнулся в газету.
Та-да-а-ам!
– Фарфарелло нет уже больше двух часов, – сказал он. – По-моему, тебе пора его поискать. Если ты, конечно, все еще планируешь отправиться сегодня в клуб.
Ну вот, так и есть.
– Все же, не следовало отпускать его одного, – донесся его голос из-за газеты.
Голос был ровным, но Шульдих, хорошо знавший лидера, понимал, что тот недоволен.
Еще бы – ведь именно телепат предложил дать команде расслабиться несколько дней, попраздновать, да еще и сделать приятное Фарфи, который уже давно был хорошим мальчиком. «Быть хорошим» в представлении Шульдиха – значит исполнять приказы, быть относительно вменяемым, не устраивать резни в городе и не заставлять его, Шульдиха, разыскивать себя и убирать последствия. Быть хорошим в представлении Кроуфорда – это нечто иное, но он трудоголик, так что это не в счет.
Период просветления и правда был долгим. Сегодня вечером даже удалось убедить Кроуфорда позволить Фарфарелло отправиться на прогулку одному.
Шульдих вздохнул. Он надеялся, что не придется об этом пожалеть.
Спустя несколько минут Кроуфорд поднялся из кресла и отбросил газету в сторону.
– Выезжаем, – сказал он. – Агенты Эсцет скоро будут обшаривать этот район. У нас полчаса на то, чтобы подобрать Фарфарелло. Шульдих, поищи его, я позову Наги.
– Было видение?
– Да.
Телепат принялся ментально сканировать окрестности. Нахмурился. Черт, о черт. Психа нигде поблизости не было. Бормотания его разума не было слышно вообще. Он расширил круг поисков, мысленно дотягиваясь до отдаленных кварталов этой части города.
Тишина. Как такое возможно?
Если Фарфарелло жив, то он бы его услышал. А если нет… он не мог бы не почувствовать его смерть, не мог бы упустить это, ведь так? О дерьмо.
Шульдих медленно повернулся и увидел Кроуфорда, стоящего в дверях вместе с телекинетиком. Секунду они молча смотрели друг на друга.
– Я знал.
* * *
Фарфарелло замер на миг, привалившись к Шульдиху и пытаясь прийти в себя, оглохший и ослепший после пережитого наслаждения. Ноги с трудом держали его. Он так и знал, что это будет прекрасно. Что с Шульдихом это будет прекрасно. Он чувствовал себя так, словно разлетелся на части, а потом сложился обратно, и ни одной целой кости не было в его теле.
А спустя мгновение ощутил, что телепат вцепился в него с отчаянием утопающего, напряжен и дрожит, как натянутая струна. И это нехорошо: сам он кончил, а рыжик все еще нет.
Фарфарелло опустился, сполз на колени, прямо на мостовую, задрал юбку...
...юбку, о, дорогой Господь!..
...и обхватил руками чудесную круглую задницу, а губами – напряженный, твердый как камень член, слыша, что Шульдих вскрикнул с каким-то изумлением, и вцепился в его волосы. И задрожал еще сильнее, когда он начала двигаться.
Всего несколько секунд понадобилось, чтобы Шульдих кончил, с таким же изумленным возгласом, словно не веря в происходящее. Странно, машинально подумал Фарфарелло, уткнувшись головой в его пах и переводя дыхание, странно, что он так реагирует. Ему что, Брэд никогда минет не делал? Вот уж не поверю.
Он закрыл глаза, безмолвно наслаждаясь этим мигом единения со своей мечтой, а потом..
А потом сырость под коленями заставила его посмотреть вниз. Он понял, почему в последнюю минуту ему было неприятно: его колени утопали в сырой, мягкой зелени, сквозь мох и редкие травинки просачивалась, поблескивая, вода. Штанин намокли. Что за хрень, тут только что была мостовая.
Фарфарелло попытался опереться рукой о стену позади Шульдиха, чтобы встать, но его рука провалилась в пустоту. Не удержавшись, он повалился вперед, но лицом уткнулся не в гладкие бедра, обтянутые чулками, а в душистые зеленые листья, обдавшие его брызгами росы.
Отшатнувшись, Фарфарелло вскочил на ноги. Проклятые шуточки телепата! Что он еще придумал? С колотящимся сердцем он озирался, сознавая, что вонь и шум городских окраин исчезли, сменились небывалой для Лондона свежестью, жалкие домишки грязного переулка таяли на глазах, а на их месте возникала широкая лощина. Мягко засветила сквозь ветви луна.
У него глюки. Это точно. Он поражался глубине своего воображения.
Из темноты впереди донеслось глумливое хихиканье, какие-то жалобные стоны и завывание, кто-то – или что-то – быстро двигалось в траве. У самой земли стлался туман. Из тумана у его ног вдруг поднялись маленькие, забавные головки странных, крошечных существ, глазки-бусинки с любопытством уставились на него.
Фарфарелло подпрыгнул и замер. Крик застрял где-то в горле. Краем глаза он заметил, как справа от него шевельнулась высокая, какая-то слишком вытянутая и тонкая фигура того, кто был его любовником... Что бы это ни было… Черт! Он испугался.
Словно двери распахнулись внутри него. Понимание, узнавание того, где он находится, с кем здесь стоит, пришло быстро и просто.
Он развернулся, чтобы бежать, но превращение завершилось, и бежать было некуда: вместо грязного лондонского переулка позади него простирались пустоши. Волшебные Холмы.
* * *
В эту ночь открывались иные миры и их обитатели выходили наружу, причём, в куда более реальном смысле, чем в другие ночи. Не оборачивайся, когда тебя кто-то зовет, не гуляй один возле кладбищ или на пустынных дорогах, а встретишь фейри – не называй свое настоящее имя, иначе он обретет над тобою власть – все это проносилось в голове Фарфарелло со скоростью экспресса, и он застонал от досады. Каждый ирландец с детства это знает, каждый, и только он поступил как болван, расслабленный обыденным шумом города, суетой ряженых, всей это современностью жизни.
И теперь будет платить.
Платить, платить и платить.
Нет, это неправда.
Правда.
Фарфарелло убеждал себя, что ему это все кажется. Но какая-то часть внутри него знала точно, что окружающее – не иллюзия.
Во рту пересохло. Он чувствовал, как нити, связывающие его рассудок с реальностью, со звоном лопаются, а в голове расширяется черная пропасть, в которую он падает, падает, теряется в этой темноте. «Это не то, что я думаю, это чертов телепат, он воздействует на меня, скоро все кончится, и я проснусь там же, на улице, и задам ему трепку, какой еще не бывало» Он уцепился за эту мысль, пытаясь удержаться на поверхности разума, барахтаясь, чтобы не утонуть, но погружался все глубже, и мгла заволакивала его мозг.
Внезапно холодная рука опустилась ему на плечо и его позвали: «Джей!» Снова: «Джей!»
Ощущение было такое, словно его окунули в ледяную воду. В голове моментально прояснилось, мысли стали четкими, зрение и слух, казалось, обострились. Он пришел в себя так резко, что даже пошатнулся. Все части личности встали на место, и он вновь обрел себя.
«Джей, ты наш дорогой гость. Не покидай нас раньше времени». Голос, говорящий с ним, был чуждым, холодным, но таким доверительным. И таким завораживающим, хотелось слушать его и подчиняться.
Ах да, точно. Он же назвал этому фейри свое имя, теперь из него, Фарфи, можно пирожки на праздник печь, а он не сможет сопротивляться. Мелькнула неуместная мысль, что Эсцет только мечтать могли о такой власти, и он засмеялся.
«Посмотри на меня, Джей».
И Джей посмотрел.
На него с безразличным вниманием уставились раскосые глаза
…Он был невыносимо прекрасным. И правда, он был отдаленно похож на Шульдиха, и в то же время настолько непохож, что Фарфарелло, глядя на него, не понимал, как мог перепутать с телепатом этого… это существо. Это тонкое, ослепительное создание со сверкающим, серебристым взглядом. Он совершенно определенно не был человеком, но пытался им выглядеть, словно некий улучшенный, усовершенствованный человеческий вид старался снизить, уменьшить себя, чтобы стать как все люди. Не очень успешно.
И этому типу он только что отсасывал. Бог ты мой, и все его ангелы! И целовал это непонятное, жуткое в своем совершенстве лицо. Фарфарелло неверяще потрогал свой рот. Если бы кто-нибудь узнал о таком, он бы от зависти лопнул.
Фейри, словно догадавшись, о чем думает Фарфарелло, улыбнулся. Прекрасные губы его изогнулись, приоткрылись и явили ряд острейших зубов, таких, рядом с которыми ножи Фарфи казались безобидной детской игрушкой. Вот это да. Фарфарелло тут же вспомнил, как кусал своего необычного любовника за горло, даже следы все еще явственно виднелись.
Хорошо все-таки, что парень не ответил ему тем же. Повезло, можно сказать. Хотя – все еще может быть впереди. Много чего может быть в этом прОклятом месте. Ночь Самайна ведь только началась. Волшебная, волшебная ночь.
Фейри сжал его плечо и склонил голову на бок, рассматривая его.
– Ты согласился переступить черту, Джей, – прошелестел он. – Пойдем же праздновать с нами!
* * *
Они запрыгнули в машину молча, и так же молча колесили по улицам. Машин было много, и их черный седан ничем не выделялся из общего неторопливого потока, текущего по дорогам. Встревоженный Наги сидел на заднем сиденье и крутил головой, стараясь высмотреть Фарфарелло в толпе прохожих, но количество празднующих, шатающихся по улицам от бара к бару, было огромным. Шульдих на переднем сиденье, напротив, был недвижим, глаза закрыты, губы сжаты, – он обшаривал разумы окружающих. В толпе это было бы нелегко, но разум Фарфарелло – это особенное место, не заметить его просто невозможно, с особым привкусом его безумия телепат был хорошо знаком. Он лихорадочно продолжал искать.
Кроуфорд неторопливо переключал скорости, поворачивал направо, налево, однажды проверил пистолет в кобуре, кода они стояли на светофоре, и все. Никаких эмоций не отражалось на его лице, он хорошо себя контролировал.
– Черт, – Шульдих со стоном открыл глаза и потер лоб. – На улицах его нет, – сказал он, наконец. – Проверим ближайшие церкви. Может, нам лучше разделиться?
Он посмотрел на Кроуфорда и встретил его раздраженный взгляд.
– Ты видел, что он пропадет, Брэд? Когда ты отговаривал меня, ты видел, что Фарфи не будет?
Нет.
* * *
Фарфарелло не мог сказать, сколько прошло времени, да и было ли тут вообще какое-то время. Картинки сменяли одна другую, напитки сменяли один другой, танцующие призрачные фигуры уже не пугали и новизна ощущений притупилась. Он чувствовал себя утомленным и в то же время болезненно возбужденным, словно принял наркотик. И когда он смотрел на приведшего его сюда фейри или слышал его голос – понимал, что он этот самый наркотик и есть. Вызывающий зависимость.
– Кайльте! Кайльте привел гостя!
Кайльте. Когда они только пришли на огромную поляну, к ним устремились десятки существ, радуясь новой игрушке. Развеселые фейри разглядывали его со всех сторон, трогали, щипали и хохотали, наслаждаясь забавным страхом смертного существа. Пока в конце концов тот, кого называли Кайльте, не положил этому конец и не разогнал любопытный народец.
Фейри оставались в отдалении, но продолжали внимательно их разглядывать. Забавные мордочки, то уродливые, то очаровательные, острые ушки, руки-палочки, крылья всех видов – Фарфарелло поначалу глазел на них с не меньшим интересом. Множество лиц, и множество больших, раскосых, темных без белков глаз. Эй, и он еще хотел украсить тыквы человеческими глазами?
Глупости. Глаза фейри – вот настоящее украшение.
Со всех сторон доносились звуки, которых Фарфарелло предпочитал бы не слышать – тонкие, бесплотные голоса, хихиканье, звонкие, словно хрустальный колокольчик, возгласы. Кайльте не отпускал его ни на секунду, и все время находился рядом. Оберегал или стерег добычу? Трудно сказать. Фарфарелло рассматривал его со все возрастающим чувством удивления и какой-то смутной тоски. Наряд шлюхи, в котором мнимый Шульдих подловил его в переулке, теперь исчез, просто растаял, приняв совершенно другой вид, и все, что осталось от его прежнего облика – это длинные рыжие волосы.
Фарфарелло незаметно гладил фейри по волосам. Струящийся шелк. Шелк – и то не был таким гладким и воздушным.
Длинные рыжие волосы. При мысли о Шульдихе он почувствовал небольшой укол боли, и все. Влюбленность в Шульдиха уходила, мягко уступая место новому – любви, влечению к этому существу, а все прошлые чувства, да и вообще вся прошлая жизнь словно затягивались туманом. Фарфарелло помнил о них, но уже не испытывал никакого беспокойства.
Любование «своим» фейри подошло к концу только тогда, когда на одной из полян, посреди деревьев, увитых плющом, Фарфарелло увидел огромный камень с резьбой – алтарь для жертвоприношений. При виде этого громадного сооружения вопрос, зачем он, человек, сюда попал, снимался сразу: он тут единственный из смертных, фейри празднуют и пируют, и явно готовятся к чему-то, и сегодня особенная ночь Самайна. Собственно, он с самого начала все так и подозревал. В это было легче поверить, чем в то, что незнакомое загадочное существо воспылало к нему страстью.
Может, это циничный атеист Брэд не сразу понял бы, в чем дело, а Фарфи понял. Потому что он знал, зачем фейри заманивают к себе людей в эту ночь.
Что ж, он сам виноват. Надо было быть осторожнее.
Странно, но он не испытывал страха. А было какое-то странное, теплое чувство, которое бывает, когда попадаешь домой. У Фарфарелло не было дома, как такового, и что значит «попасть домой» он понял только сейчас. Странно, что только перед смертью.
Мысль о собственной смерти его совершенно не взволновала.
К его удивлению, стоящий рядом фейри, наоборот, казался взволнованным. Он принялся о чем-то горячо спорить с призрачными фигурами, окружавшими их.
* * *
Они безуспешно прочесывали район. В один прекрасный момент Брэд сказал, что им лучше возвращаться домой и залечь – если берсерка нет, то стоило бы сохранить хотя бы оставшуюся часть команды, пока они не попались. Согласно его видению, паранормы Эсцет уже должны были обыскивать толпу, как это только что делали они сами.
Шульдих взвился, доказывая, что еще не все потеряно и они должны продолжить. Он чувствовал вину, а он ненавидел это чувство.
А в глазах Кроуфорда было что-то еще, помимо его обычного раздраженного «я же говорил». В них было нечто, что заставило Шульдиха разозлиться еще сильнее.
– Да, я беспокоюсь о Фарфи, – резко сказал он. – А это беспокоит тебя, Брэд?
Брэд промолчал в ответ. Ревнивое, собственническое чувство, которое он на миг не сумел удержать под контролем, которое увидел телепат, было очень некстати. Теперь, что бы он ни предложил, все будет сделано наоборот. Такова его команда и таков его телепат: в прошлом марионетка Эсцет, он не желал, чтобы им манипулировали из-за каких-либо личных интересов. А отношения Шульдиха и Фарфарелло его действительно беспокоили...
Но не слишком.
Ни в одном из возможных вариантов будущего телепат и берсерк не были вместе.
– Хорошо, мы продолжим, – сказал он.
И увидел, что Шульдих побледнел и съежился в кресле. Разыскивающие их паранормы начали свою работу, и телепат изо всех сил пытался закрыть щитами Шварц, противостоя их ударам. Липким, ищущим щупальцам их разумов.
Брэд затормозил в каком-то переулке, погасив фары и габаритные огни, чтобы машина сливалась с темнотой. Теперь оставалось только ждать, ждать и надеяться на лучшее.
Фарфи, ты предоставлен сам себе, подумал он.
* * *
Холодный бугристый камень врезался в спину, от дыхания из приоткрытого рта вырвались облачка пара, но Фарфарелло едва замечал холод. Его внимание приковал блеск лезвий, нависших над ним. Взмах – и ритуальные ножи заплясали, лаская кожу, целуя ее, впиваясь в нее, рассекая нежную податливую поверхность. Искусный палач начал выписывать какие-то знаки на груди Фарфарелло, и кровь струйками потекла по бокам. Жертвоприношение.
Он повернул голову и увидел Кайльте, который пытался пробраться к нему сквозь толпу.
“Не волнуйся, я не чувствую боли,” – хотел бы сказать ему Фарфарелло, но не мог, никакого звук не вышло. Он вдруг обнаружил, что не может говорить, а еще – он внезапно почувствовал боль. На самом деле, впервые за долгое время. Возможно, впервые за всю свою жизнь. Там, где на его коже двигались ритуальные ножи, заполыхало пламя, и он выгнулся дугой, благодарный магии фейри, которая заткнула ему рот. Слезы хлынули из единственного глаза.
И сквозь пелену боли с удивлением увидел, как из разрезов на его груди хлынул яркий серебряный свет. Он поднимался вверх, сиял, принимая форму рун и знаков, которые вырезали у него на груди: словно некий шутник пытался таким образом устроить лазерное шоу.
Затем Фарфарелло потерял сознание, а потому не мог знать, что реакция фейри на происходящее была поразительной. Толпа существ всех видов и форм отхлынула от алтаря с возгласами шока и ужаса.
Все увидели то, что Кайльте осознал с самого начала: кровь смертного одноглазого гостя нельзя было приносить в жертву здесь на алтаре. Потому что кровь эта была не всецело человеческой.
Дальнейшее Фарфарелло сознавал обрывочно, находясь на какой-то зыбкой грани между сном и явью. Он чувствовал, что его развязали и бережно перенесли с алтаря на траву, он смутно ощущал, что его окружили заботой, – а потом опять был провал… Вновь придя в себя, он ощутил, что Кайльте гладит его, говоря на разных языках и шепча «сиогэйли, сиогэйли»... Потом – как влажный язык скользит по его коже, останавливая кровь и безмолвно извиняясь.
Как будто Фарфарелло нужны были сейчас извинения.
Потому что, как только исчезла боль, Фарфарелло начал чувствовать кое-что другое, прямо противоположное. Желание пробудилось в нем, зашевелилось в нем, поднялось волной, и вскоре скрутило его, как судорога. Желание такой силы, что он застонал, не в силах шевельнуться или попросить, но смутно надеясь, что фейри не прекратит его облизывать и догадается опустится вниз, туда, где его больше всего ждут.
Фейри не прекратил.
Волшебная музыка звучала, то стихая, то снова усиливаясь, вдалеке гремел топот копыт проносящейся Охоты, скользящие танцы продолжались под чужими, холодными звездами, но Фарфарелло ничего этого не замечал. В его ушах гремела собственная музыка, равной которой он еще не слышал, а по венам несся огонь, сжигавший страхи, боль, самую сущность его личности, он терялся в наслаждении и уже не мог вспомнить, кто он.
– Ты привел меня сюда, чтобы убить.
– Я привел тебя, чтобы спасти.
* * *
Фарфи нашли недалеко от их лондонского дома, уже под утро, когда уже вообще потеряли надежду его найти. И глядите-ка, он сидел, привалившись к стене, свесив голову, в бессознательном состоянии. Рубашка, новенькая щегольская рубашка, которую Брэд купил ему на праздник по просьбе Шульдиха, была застегнута кое-как и спереди вся пропиталась кровью. Когда его затащили в машину и распахнули одежду, то увидели на груди вырезанные ножом непонятные знаки и руны. Раны уже подсыхали, ткань прилипла к ним, и когда рубашку расстегивали, то некоторые из них снова начали кровоточить.
Все-таки, период просветления был недолгим. Парень снова съехал с катушек и порезал сам себя. Видимо, предпраздничная суета и возвращение к корням скверно подействовали на него. Странно только, что вокруг не валялись трупы.
Домой ехали молча, измотанные и уставшие. На Шульдиха было страшно смотреть: синяки под глазами, засохшая кровь у носа и на щеках, потускневшие волосы. Собственно, вся команда выглядела не лучшим образом, но на телепата пришлась основная часть работы – прятать их и искать Фарфи, так что неудивительно, что к утру он уже был не в состоянии даже говорить, а уж вид был просто ужасным.
Хороший праздник получился, думал Брэд, лучше бы уж работали в обычном режиме – меньше ущерб и больше денег. Почему его не захотели слушать?
* * *
Фарфарелло очнулся в комнате, сначала даже не понимая, где он находится. Попытался сориентироваться, попробовал пошевелиться.
Руки стянуты смирительной рубашкой, грудь под рубашкой перевязана и саднит, во рту пересохло.
Добро пожаловать в Шварц, дорогой друг, ведь ты так сюда стремился.
Он изумленно озирался по сторонам, пытаясь примирить свой рассудок с действительностью, которая его окружала. Это удавалось с трудом. Что есть реальность, в конце концов? То, что он видит сейчас, или то, что было ночью? Он не мог сказать. Он помнил все до мельчайших подробностей, и покачал головой, думая, каким образом все, что произошло, могло произойти на самом деле и могло уложиться в одну эту ночь. Как это возможно.
… После долгих, бесконечных занятий любовью, когда отголоски пережитой страсти уже стихали, Фарфарелло сидел на мягком мху под деревом, обвитый длинными руками фейри, окутанный его волосами, убаюканный его голосом, и думал, что отпущенная ему на сегодня способность удивляться и верить в чудеса иссякла. То, что говорил ему Кайльте, никак не укладывалась у него в голове, просто не умещалось там. Он больше не мог верить. У него больше не было для этого сил.
Фейри рассказывал и рассказывал, он говорил о подмене, о несчастливой судьбе сиогэйли, его слова лились, как песня сирен, завораживали, убаюкивали. Он говорил, что подкидыши всегда несчастны, их души больны, а разум мечется в поисках. Что люди никогда не понимают, с кем – или с чем – имеют дело, и всегда используют эту удивительную силу во зло. Он говорил, как разыскивал Фарфарелло, как пытался разглядеть его суть за человеческой плотью, как использовал шанс мистического дня, чтобы соединиться с ним и вернуть его Домой.
Честно говоря, Фарфарелло уже больше вообще не понимал, о чем идет речь. Его возможность воспринимать информацию все больше давала сбой. Он понял только, что Кайльте надеется, что Джей останется с ним здесь навсегда.
Где это - здесь? Фарфарелло догадывался, но все же хотел уточнить.
Здесь, в Холмах. Дома. Разве ты не чувствуешь?
То что я чувствую, подумал он тогда, может быть просто магией фейри, благо я сам дал ключик к себе.
Нет, сказал Кайльте, сейчас ты не подчинен магии. То что ты испытываешь, – это твои переживания на самом деле.
Фарфарелло прислушался к себе. Значит, вот это горячее, волнующее внутри него – это и есть его настоящие чувства? Это тепло, понимание, что он на своем месте и никогда не будет один – это ощущение дома? А сладкая, тревожная и щемящая боль в сердце – его… его любовь к этому фейри?
Сияющий взгляд был ему ответом.
Фарфарелло пошевелился и постарался принять позу поудобнее. В смирительной рубашке это было нелегко.
...Он вспоминал, как Кайльте кричал, и как он сам пытался объяснить ему, что не может быть с ним и быть в Холмах, по крайней мере, сейчас.
Фейри не знают обязательств и верности. У них нет чувства долга, того самого, который делает человека действительно человеком… или рабом своего слова, если посмотреть с другой стороны. Несмотря на эйфорию, любовь и покой, было нечто, что мешало Фарфарелло на самом краю сознания, некое воспоминание, некое обязательство, которое не позволит ему расслабиться никогда.
Шварц.
Он держал свое слово, и не собирался отступаться от своей команды сейчас, когда так им нужен. Они зашли слишком далеко вместе. Они команда. Они сражались с Эсцет, и победили, и закончат это вместе, или погибнут вместе, потому что Фарфарелло обещал. Это слишком важно, и это так просто, но фейри не мог этого понять.
Просто не мог.
Долг для фейри – пустой звук.
Вот когда Фарфарелло действительно ощутил разницу между ним и собой, эту пропасть, которую невозможно преодолеть. Он сжал всю свою любовь в кулак, и сказал нет.
И теперь лежал, растерянный и опустошенный.
За одну ночь он пережил самые сильные ощущения своей жизни – неистовое влечение, потрясающий секс, страх, восторг, принятие дома, любовь и боль, и разлуку, и отказ от всего. Фарфарелло сомневался, выдержит ли его сердце еще хоть что-то.
Он смотрел на тыквы, стоящие на полу, с вырезанными на них глазами и устрашающими ртами, свечи уже прогорели и глаза тыкв были мертвы и темны. Вот и все что осталось от праздника. Все, что осталось он его мира, в который он свалился нежданно-негаданно, и от которого отказался по собственной воле.
Может быть, потом, сказал он тогда, может быть, позже, когда Шварц закончат.
Он постарался не думать о том, что никакого «позже» может и не быть. Что его могут убить на задании, или уничтожить агенты Эсцет. О том, что вход в Холмы можно увидеть раз в жизни. Что фейри могут больше не вернуться, и что он, как одержимый, будет продолжать искать их повсюду, вглядываясь в чужие лица, а к его обычному безумию, к голосам в голове добавится еще одно – жалкие, бесплодные попытки вернуться Домой, туда, где осталась его душа. Где остался тот, кто заклеймил его своей любовью.
Стиснутый любящими объятиями смирительной рубашки, Фарфарелло поднял голову и негромко завыл.
– А на следующей операции нам понадобится вся команда. – задумчиво сказал Шульдих, слыша вой из соседней комнаты. – Думаешь, он придет в себя?
– Думаю, да. – Кроуфорд поправил очки и открыл ноутбук. Праздники закончились, и отдых тоже. Им пора работать.
– Подарок-то, подарок я ему так и не подарил, – вскинулся телепат. – Пойду, порадую его, что ли.
___________________________________________
Сиогэйли – подкидыш. Иногда это смесь фейри и человека, иногда – чистокровный фейри, отданный людям, чтобы, живя среди смертных, он приносил пользу иному миру.
(с) информация взята у Н. Игнатовой
