Кроуфорд несколько лет видел это во сне: событие, которое он пытался остановить и которое был бессилен изменить.

– Сукин ты сын, – сказал Шульдих. – Я ожидал от тебя большего.

«Я пытался» хотел сказать он, но какой смысл? Шульдих умирал, уже, считай, умер, кровь ржавыми пятнами пачкала оранжевую гриву, дышал он отрывисто и поверхностно.

– Прости.

– Твою мать, – сказал Шульдих, похоже, это все, на что у него хватило дыхания. «Перестань винить себя, бестолочь». Он закашлялся и еще больше забрызгал кровью костюм Кроуфорда. «Это было классно, пока длилось, а?»

– Ага, – ответил Кроуфорд. – Классно, – но он уже разговаривал сам с собой.

И ведь не то чтобы все умерли. У Наги был его котенок, у Фарфарелло – его ведьмочка. Но Кроуфорд потерял свою команду. Шульдих – это все что от нее оставалось, как бы дерзко и раздражающе он не вел себя время от времени.

И как бы не было приятно его трахать.

Со Шварц было покончено, их больше не было, и Кроуфорд стал агентом-одиночкой. Были и свои плюсы, не будем забывать о них. БОльшая безопасность. БОльшая автономия. Не надо ни с кем спорить, что смотреть вечером по телевизору.

Он вернулся в Америку. А почему бы и нет? Средний Запад давно созрел, множество раскормленных кукурузой и белым хлебом граждан просто жаждали лишиться своих домов, своих сбережений, своих жизней. Восхитительные политические махинации, жадные и нетерпеливые боссы преступного мира и почти бесконечное множество возможностей.

И это был дом. Кроуфорд скучал по нему – в странном, мазохистском смысле. Ему не хватало полей, и широкого неба, и периодически случающихся торнадо – чтобы встряхнуть монотонность.

Его хватило всего на неделю, а потом он продал свою квартиру и вылетел в Нью Йорк. В этом городе он тоже не собирался задерживаться, но это было хорошее место для остановки, большой и деловитый город, в котором легко затеряться, потерять себя в тысяче различных проблем.

С финансами у него обстояло более чем хорошо. И ему было ужасно скучно.

Он шел к себе в отель, подумывая, не стоит ли переехать в зону боевых действий, когда услышал звук, отдаленно напоминающий скулеж умирающего животного. Дар быстро подсказал, что кое-кто умирает и если ничего не предпринять, и вправду умрет.

Вместо того чтобы дать ему умереть, он осторожно поднял Фудзимию Айю на руки и направился к ближайшему пункту скорой помощи. Когда ему объяснили, что тут частный госпиталь, не общественный, и что им требуется страховка, он предъявил кредитную карточку и предложил проверить ее лимит.

Следующие полтора часа он провел в комнате ожидания.

Когда вышел медбрат, он читал дешевый романчик. 

– Мистер Кроуфорд. Вы родственник мистера Фудзимия?

Он поднял взгляд от страницы – все равно знал, чем закончится чертова книжонка – и решительно заявил:

– У нас семейный союз.

– Ах, – слегка ошеломленно сказал медбрат. – Должным образом оформленный…

– Так и есть, – отрезал Кроуфорд. – Могу завтра принести документы, если…

– Было бы прекрасно, – медбрат слегка улыбнулся. – В случае вооруженного нападения мы должны быть осторожны, вот и все.

Кроуфорд кивнул: 

– Прекрасно вас понимаю.

Его проводили в небольшую, безупречно чистую «семейную комнату», где доктор торжественно поведал ему то, что он и без того уже знал про состояние Фудзимии.

– Выздоровление будет долгим и трудным, – сказал он. – Если у вас есть семья…

– Нет, – ответил Кроуфорд. – Его родители уже скончались, а мои… – он замолк, так чтобы доктор мог додумать остальное – отчуждение, горечь, гомофобия.

– Понимаю, – у доктора был столь серьезный и участливый вид, что Кроуфорду захотелось рассмеяться. – У одного из наших социальных работников такая же ситуация.

Фудзимия Айя проснулся спустя несколько дней. Кроуфорд уже просмотрел Dubliners наполовину и даже не шевельнулся, когда Айя дернулся было за оружием, но осознав, что слишком хреново себя чувствует, остановился.

– Ты получил удар ножом, – сообщил Кроуфорд. – И обзавелся… приличным количеством стежков. На твоем месте, я бы не напрягался.

– Я не хотел, чтобы меня спасали, – сказал Фудзимия.

– А я не спрашивал, хотел ты или не хотел, – ответил Кроуфорд, переворачивая страницу.

– Зачем ты это делаешь? – много позже спросил Фудзимия.

Кроуфорд снял крышечку с предназначенного Айе стакана с апельсиновым соком и сказал: 

– Я еще не до конца разобрался.

Фудзимия метнул в него взгляд, которым можно было разбить стекло. Кроуфорд пожал плечами. Он не был уверен. Шульдих бы объяснил, почему он это сделал, но Шульдих был мертв.

Фудзимия глотнул апельсинового сока: 

– Где другие члены твоей команды? Ты мне не сказал.

– Ушли, – ответил Кроуфорд. Этого ответа было достаточно.

– Я хочу уехать, – произнес Фудзимия.

– Ты еще не поправился, – Кроуфорд вновь уселся в кресло.

– Нет, – пояснил Фудзимия. – Потом. Я хочу покинуть эту страну.

– Вернуться в Японию не хочешь.

Тот вздрогнул: 

– Нет.

– Хорошо, – сказал Кроуфорд.

В больнице Фудзимия похудел. Трудно поверить, что можно так похудеть и не свалиться замертво, но основная потеря веса пришлась на мышечную массу. В аэропорту он выглядел хуже некуда, и Кроуфорду стало интересно, что покажет просвечивание на таможне.

Окружающий мир приобрел куда больше неопределенности, когда не стало Шульдиха и появился Фудзимия. Кроуфорд мог с большой степенью точности оценить действия Фудзимии, но его эмоциональное состояние, мотивы, ход его мыслей были надежно скрыты за равнодушно-прекрасным фасадом.

– Должно быть, это красиво? – спросил Фудзимия, прищурившись на свой билет. – Я никогда там не был.

– Да, – ответил Кроуфорд. – Это другая страна.

– Шульдих мертв, – сказал Фудзимия. – Верно?

Кроуфорд просто кивнул.

Париж и вправду был прекрасен. Фудзимия двигался как лунатик, такой же твердый и надежный, как поезда метро, с ревом проносящиеся через город, но иногда Кроуфорду удавалось уловить в его глазах огонек, которого он не замечал в Японии, не говоря уж об Америке.

Он не давал Фудзимии скучать. Нашел школу, где обучали военным искусствам, и записал его на продвинутый курс, два раза в неделю к нему приходил учитель французского, а служанка Бабетта могла приготовить все, что душа пожелает.

Иногда он задавал себе вопрос Фудзимии "Зачем ты это делаешь?"

У него по-прежнему не было ответа.

Сам Кроуфорд нашел работу. Простые задания, никаких убийств, при такой работе руки оставались относительно чистыми. Своевременные инвестиции, необходимая защита, наведение справок.

Жизнь была неплоха.

Вернувшись однажды домой, он обнаружил Фудзимию, уставившегося на листок бумаги. Текст был написан по-японски, Кроуфорд довольно быстро узнал язык и стиль. Рапорт по Фудзимие Айе.

Младшая сестричка Фудзимии хорошо училась в школе, работала в цветочном магазине, встречалась с мальчиком своего возраста. Рапорт был замечателен только своей незначительностью – для сугубо нормальных привычек Айи и ее плотного графика. Она и Сакура проводили время вместе. Ходили на пикники и в кино, вместе готовили и развлекались.

Коротко говоря, Фудзимия Айя все еще была нормальной девочкой.

– Зачем ты это делаешь? – задал вопрос Фудзимия.

– Подумал, что ты захочешь получить копию.

Фудзимия, сидевший за кухонным столом, обернулся, фиолетовые глаза встретили взгляд Кроуфорда. Айя злился, его гнев был резким и угрожающим.

– Копию?

– Рапорт заказывал не я, – мягко произнес Кроуфорд, направляясь к холодильнику и открывая дверцу. Он извлек бутылку «Кроненберга» и открыл ее. – Хочешь чего-нибудь?

Фудзимия затряс головой:

– Тогда…

– Такатори Мамору выполняет обещание, – пояснил Кроуфорд, откручивая крышечку и делая большой глоток пива.

Фудзимия оттолкнул от себя рапорт.

– Уничтожь это, – сказал он. – Больше их мне не давай.

Кроуфорд кивнул и убрал бумагу со стола.

Фудзимия снова отрастил волосы, окрасил их в более яркий, истинно красный цвет. Он был прекрасен, с тонкими чертами лица, но вел себя так тихо, что Кроуфорд временами забывал, что тот находится в комнате, пока он не начинал говорить. Все равно что иметь в доме чрезвычайно самодостаточного кота.

– Я хочу работать, – однажды вечером заявил он, Кроуфорд отложил книгу в сторону и кивнул. – В Японии я работал на стройке. Мне нравилось. Ты можешь сделать мне документы?

– Разумеется, – ответил Кроуфорд. – Но – стройка. Ты уверен? У тебя хватит способностей на…

– А чем плоха стройка, – прервал его Фудзимия. – Мой французский хромает. Это хорошая работа.

Кроуфорд кивнул: 

– Хорошо.

.

Теперь Фудзимия приходил домой заляпанный сажей и потом. По контрасту, настроение его настолько улучшилось, что даже Бабетта заметила разницу. Кроуфорду чаще удавалось вытащить его на ужин, на шоу, просто погулять по улицам города, посмотреть людей, поглазеть на витрины.

– А если мы…, – начал было Кроуфорд, рассматривая широкий экран телевизора, и тут обнаружил, что Фудзимия где-то потерялся.

Несколько раньше они миновали антикварный магазин, Фудзимия стоял около его витрины, разглядывая…

Он вернулся на несколько шагов. Скрипка.

– Ты играешь?

– Играл, – в глазах Фудзимии застыло потерянное выражение, но в остальном лицо оставалось закрытым. – Целую жизнь назад.

– Понятно, – сказал Кроуфорд.

Следующим вечером Бабетта приготовила цыпленка, фаршированного форелью. Она зажгла свечи, и они ели практически в полном молчании. – По какому случаю? – спросил Фудзимия, разрываясь между удовольствием и подозрительностью.

– У меня для тебя подарок, – Кроуфорд встал и принес футляр со скрипкой.

– Не надо было, – сказал Фудзимия, но глаза его зажглись.

Другая скрипка, не та, что из магазина, эта была новой и в куда лучшем состоянии. Продавщица уверяла, что это идеальный инструмент для взрослого, играющего после долгого перерыва. Фудзимия открыл футляр и осторожно извлек инструмент.

– Хорошее качество, – заметил он. – Возможно, потребуется настройка, – и приложил ее к плечу.

Моцарт, первый концерт, подумал Кроуфорд. Музыка звучала прерывисто и медленно, но в ней было некое очарование. Скрипка и вправду нуждалась в настройке, но была неплоха, мелодия продолжалась, игра Рана стала более уверенной.

Кроуфорд увидел это лишь за полсекунды до того, как оно случилось – настоящая, прекрасная, реальная улыбка. Фудзимия был удивительно красив, его длинные пальцы нежно касались инструмента, несмотря на уже появившиеся от работы мозоли.

Кроуфорд поднялся и прошел на кухню. Ухватил Бабетту за руку и потащил в столовую. Они смотрели, пока Фудзимия не закончил. Бабетта стала аплодировать, Кроуфорд скрестил руки на груди.

– Благодарю, – сказал Фудзимия и убрал инструмент обратно в футляр.

– Вам надо играть чаще, – поощрительно заявила Бабетта.

– Avec plus de pratique, – отвечал Фудзимия. – Je promet.

– Очень хорошо! – вновь зааплодировала она.

Фудзимия сам организовал для себя уроки, используя свой паршивый французский, охарактеризовал свой уровень и договорился об оплате. Он не потрудился просить у Кроуфорда денег, просто-напросто однажды вечером забрал пачку купюр из бумажника американца и ушел.

Кроуфорд только улыбнулся. Хорошо когда в жизни есть немного бунта.

Фудзимия практиковался каждый вечер, обретая навыки и уверенность. Кроуфорд привык читать свою вечернюю газету под однообразные, и по-видимому бесконечные экзерсисы. Он откладывал газету, когда Фудзимия добирался до пьесы, обычно это бывали Моцарт или Вивальди.

– Намного лучше, – заметил он однажды вечером, когда Фудзимия аккуратно убирал скрипку.

– Благодарю, – Фудзимия расплылся в улыбке. Эти улыбки были все еще мимолетными и редкими, но случались теперь куда чаще.

– Так ты решишь когда-нибудь? – закрывая футляр, спросил Фудзимия. – Почему ты подобрал меня в той аллее?

Кроуфорд покачал головой.

– Это имеет значение? Возможно, мне просто нравятся рыжие, – не спуская глаз с Фудзимии, он сложил газету. – Разумеется, я вообще-то до сих пор не знаю, действительно ли ты рыжий.

Фудзимия откинул с лица волосы.

– Можешь выяснить, – сказал он, разглядывая футляр. – Если хочешь.

– Полагаю, хочу, – сказал Кроуфорд, откладывая газету в сторону и вставая.

Губы Фудзимии были сухими, но теплыми, а его волосы густыми и мягкими на ощупь.

– Давай дадим Бабетте на сегодня выходной, – предложил он, и Фудзимия согласно кивнул.