Шульдих пытался уснуть. Сначала он просто лег на бок, подложив руки под голову и старательно закрыв глаза, потом свернулся калачиком, через какое-то время еще больше подтянул колени к груди и обнял подушку. Не помогло. Он приоткрыл один глаз и посмотрел на часы: 01.28 am. Больше часа бесплодных попыток, и ничего. Все та же тяжесть в голове, ощущение пустоты внутри и гудящего улья вокруг. Он перевернулся на живот, ткнулся лбом в подушку и зажмурился.
«Черт, черт, черт!!!»
Руки сжались в кулаки, комкая углы подушки.
«Черт, как же это?»
Шульдих стукнул кулаками по постели, но легче не стало.
«Так не должно быть!»
Он стукнул еще раз, чуть сильнее. Еще удар, и еще.
«Это я, черт меня побери, Кукловод! Это я подчиняю, не меня!»
Он колошматил ни в чем неповинную подушку, захлебываясь внутренним криком.
«Ты!!! Как ты посмел!?! Как ТЫ смог?!?»
Немец нечаянно дернул себя за волосы и, раздраженно рыкнув, так резко сел, как будто только и ждал какого-то повода, чтобы принять более удобную позу для экзекуции над подушкой.
«Ты чертов псих!!! Ты – никто! А я… Я!!!»
Подушка не выдержала и лопнула, выплюнув облако белых перьев.
«А я…»
Взлетевшее выше всех перо медленно и плавно опускалось вниз, как будто не спеша затеряться в куче себе подобных.
«А я…»
Шульдих застыл, глядя прямо перед собой.
«А я еще больший псих, потому что позволил тебе это сделать».
* * *
То, что команда Шварц до сих пор существовала в первоначальном составе, наглядно свидетельствовало о высоком профессионализме ее лидера. В других группах замены хотя были и не частыми, но все-таки случались, а Кроуфорд умудрился не только завербовать нужных специалистов, но и успешно руководить ими.
Первым в команде появился телепат, в данный момент Кроуфорд подбирал себе телекинетика, а еще он решил, что им потребуется боевик – берсеркер. Брэд предварительно сообщил немцу, что мальчишка – психопат, без всяких паранормальных способностей, зато сильно пригодится в бою, потому как входит в раж и теряет чувствительность к боли.
Шульдих хорошо помнил, как выглядел Фарфарелло до того, как черный наглазник стал неотъемлемой частью его имиджа. У него была бледная, гладкая кожа, светло-карие глаза, тонкий чуть вздернутый нос и упрямо сомкнутые губы. В обычное время он был почти так же невозмутим, как Кроуфорд, и на все словесные подначки Шульдиха реагировал иронично изогнутой бровью или чуть приподнятыми уголками губ, что почему-то выглядело не менее язвительно. Немец быстро обнаружил, что ирландец почти не умеет ставить щиты, а то, чем он пытался оградиться, не могло остановить даже начинающего. Что уж говорить о телепате, которому предстояла последняя из многочисленных ступеней «обучения». Но Шульдиху недолго позволили резвиться в мозгах Берсеркера. Ощущая в своих мыслях присутствие телепата, Фарфарелло пытался всеми силами его оттуда выкинуть, но не мог. Тогда он впадал в бешенство, и начинался очередной приступ. После второго такого случая Кроуфорд строго-настрого запретил Шульдиху подобные шутки. Конечно, немец был не прочь поступить по-своему. Он всегда любил рисковать и даже лезть на рожон, но дураком не был никогда. Он прекрасно понимал, что своим непослушанием не только навсегда подорвет авторитет Кроуфорда, но и подпишет себе смертный приговор. Шульдиху и сейчас, в двадцать четыре, безумно хотелось жить, а уж в девятнадцать… К тому же мысли Фарфарелло были ему не слишком интересны.
Для Шульдиха чужое сознание всегда было окрашено в ту или иную цветовую гамму. Вот у Кроуфорда, например, даже за первым внешним щитом, куда его иногда допускали, все было темно-синим. Глубокий синий бархат, отливающий чернотой в ниспадающих складках – окрестил про себя цветоощущение мыслей Брэда Шульдих. Такой богатый цвет встречался очень редко. Обычно его жертвы переливались от ярко-желтого трепета умирающей канарейки до вязкой коричневы запекшегося и застывшего страха. Мысли же Фарфарелло были темно-бордовые, как венозная кровь, и такие же тяжелые, густые и неотвратимые, как жидкость, которая все равно вытечет из растерзанного запястья, если вовремя не пережать вену...
Шульдиху действительно не нравилось в голове ирландца, он ненавидел открытые раны и радовался, что его дар позволяет избежать бессмысленного кровопускания. Тогда он даже посочувствовал штатным телепатам, в чьи обязанности входила обязательная, как минимум ежедневная, проверка состояния всех «учеников» центра: копаться в мыслях Фарфарелло он считал удовольствием ниже среднего.
В общем, тогда он послушался Кроуфорда, оставив ирландца в покое. Шульдих даже стал к нему терпимее, переключив свое внимание на более интересный объект – наконец-то выбранного Кроуфордом мальчишку-телекинетика. Наги был стеснительным, замкнутым подростком, ревностно охранявшим свой внутренний мир от посягательств извне. Он так забавно нервничал, когда Шульдиху удавалось проникнуть за очередной его барьер, и всегда возводил взамен нечто еще более сложное. Борьба с ним доставляла телепату истинное удовольствие.
А потом был тот тест… Недавно внедренная супер-вакцина, которую теперь применяли на всех выпускниках для стимуляции их дара.
Шульдих считал, что в данном случае Эстет сильно лоханулись, потому что никто и никогда не использовал дошедших до последней ступени паранормов в качестве подопытных кроликов. Кто-то наверху просто недооценил побочные эффекты и ошибся в расчетах.
Уже многим позже Шульдих, размышляя о том, почему Кроуфорд допустил проведение этого теста, пришел к очень интересным выводам. Во-первых, самому Оракулу ничего не угрожало. Вакцину не вводили тем, кому посчастливилось уже закончить обучение. Во-вторых, Кроуфорд явно знал, что все члены его команды выживут, постепенно придут в «норму» и обретут при этом намного большие способности, чем другие паранормы их ранга и уровня подготовки. Более того, поскольку из всех сорока пяти человек, прошедших тот тест, только у троих Шварц возникла такая сильная реакция, Шульдих полагал, что это вполне могло быть одним из критериев подбора в команду.
Немец прекрасно помнил, как вел себя Кроуфорд. Тот обратился только к своему непосредственному начальству, и, видимо, привел не слишком веские аргументы, потому что тест провели, не взирая на его протесты. Зато потом, когда начались разборки, в его пользу говорила и лояльность к вышестоящим, и то, что он правильно оценил ситуацию, попытавшись вмешаться. Скорее всего, уже тогда Брэд видел намного дальше провидцев, курирующих проект. В итоге для него все сложилось оптимально – он не потерял подчиненных и скрыл от Старейшин настоящий уровень своих способностей. Шульдих не сомневался, что у Кроуфорда на все были свои причины…
После применения вакцины и без того замкнутый Наги стал вести себя, как ребенок с крайней степенью аутизма. Он забился в самый дальний угол, отгородился телекинетическим барьером и швырял в приближающихся всем, что попадалось ему на глаза. Через пару дней его уже не пытались оттуда вытащить, а кормили насильно три инструктора-телекинетика. По одному с ним не справлялись…
Фарфарелло упрятали в смирительную рубашку под постоянный присмотр врачей. Но иногда он умудрялся освободиться, то силой, то хитростью, усыпляя их бдительность обманчиво-спокойным видом. Как только ослабляли контроль, он сбегал, находил колюще-режущие предметы и, если никто не попадался ему на пути, опробовал их на себе. Именно тогда шрамы украсили руки и грудь ирландца, еще один пересек нос, другой – разорвал нижнюю губу, так, что теперь его ехидная ухмылка стала выглядеть маниакальной. И еще: его глаза совсем посветлели, став медово-желтыми, что вкупе с бледной кожей придавало Фарфарелло зловещий вид.
А Шульдих… Он и раньше не отличался особой разборчивостью в выборе сексуальных партнеров, а тут и вовсе утратил всякое чувство меры. В рекордно короткие сроки телепат перетрахался почти со всеми обитателями Центра, независимо от пола, внешней привлекательности и сексуальной ориентации. Рыжий умел убеждать, когда чего-то очень хотел. Трахать или быть трахнутым тоже не имело никакого значения. Он виртуозно обманывал своих охранников, пуская в ход весь арсенал своих возможностей от телепатии до природного обаяния, и трахался, как кролик. Перед его напором не смог устоять даже Кроуфорд.
Ко всем своим прочим достоинствам, Шульдих был наблюдателен и обладал хорошо развитой интуицией. При других обстоятельствах он, наверное, даже и не сунулся бы к Кроуфорду, который считал недопустимыми подобные отношения с подчиненными. Но в тот момент немец физически ощущал, что его хладнокровный и непрошибаемый шеф уязвим, как никогда раньше. И все равно телепат почти не надеялся, что попытка увенчается успехом, но снедающее его желание погасило слабые протесты разума. Шульдих сделал этот безрассудный шаг и выиграл.
Вот только воспользоваться своей победой ему удалось всего один раз. На следующий день в центр прибыла комиссия по расследованию, приезд которой совершенно неожиданно объяснил странное поведение Кроуфорда.
Шульдих направлялся через холл в другое крыло здания, когда увидел в сборе все руководство центра, встречающее высокопоставленных визитеров. Первым вошел высокий, темноволосый мужчина с пронзительно голубыми глазами. Шульдих сразу узнал Нэйтана Хартмана, провидца из ближайшего окружения Старейшин, который был в свое время куратором Кроуфорда. Происшествие в центре, конечно, было из ряда вон выходящим, но присутствие Хартмана означало, что в Совете делу придали первостепенное значение. Высокомерный американец кинул только один не слишком дружелюбный взгляд на директора центра и направился к Кроуфорду, оказавшемуся среди встречающих. Шульдих видел и напряженную спину Брэда, и цепкий взгляд, которым некоторое время сверлил лицо Оракула Хартман.
– Ты уверен, что хочешь такой власти?
Шульдих почти не слышал слов, но ему показалось, что именно этот вопрос задал учитель своему бывшему ученику.
Кроуфорд решительно, но без лишней поспешности кивнул.
– Что ж… Удачи.
Мужчина развернулся и направился обратно. Шульдих смотрел на Брэда и поэтому заметил, как расслабились его плечи.
Тогда немец не успел обдумать, что все это означало, потому что среди вошедших увидел Гюнтера Айсмана и поспешил покинуть свой наблюдательный пункт: встречаться со своим бывшим куратором ему совсем не хотелось.
Позже Шульдих решил, что раз встреча с Хартманом избавила Кроуфорда от столь нетипичной для него нервозности, то, значит, Брэд только со стороны своего бывшего куратора видел какую-то опасность. Впрочем, последний явно решил не чинить препятствий честолюбивым планам своего протеже…
Кроуфорд больше не допускал никаких слабостей по отношению к Шульдиху, хотя тот еще несколько раз попытался подкатиться к нему. Зато псих оказался очень легкой добычей для телепата.
Шульдих наткнулся на него в коридоре прямо тогда, унося ноги от Айсмана. Видимо, Фарфарелло только что в очередной раз вырвался от врачей и даже не успел еще найти нож.
«Почему бы нет?» – подумал телепат, устремляясь к настороженно замершему ирландцу.
– Хочешь меня? – спросил он, подходя совсем близко и заглядывая в лицо своей жертвы.
– Убить?
Шульдих видел, как дрожат тонкие ноздри ирландца, предвкушавшего свое излюбленное развлечение, и рассмеялся.
– Нет, любить…
Тогда он счел это удачным ответом. А идея продемонстрировать психу природу настоящего возбуждения казалась ужасно заманчивой. Кто же знал, что ирландец воспримет все так буквально?
Фарфарелло на удивление неплохо справился с поставленной перед ним задачей, на какое-то время утолив терзающий телепата голод. Правда, Шульдих предпочитал менее жесткий секс, но в тот момент подобные тонкости его не интересовали, напротив, он искал всевозможного разнообразия. Когда же они все стали более-менее приходить в себя, он вычеркнул ирландца из списка своих партнеров одним из первых. А через несколько дней психа поймали на попытке вырезать себе сердце. Он уже располосовал кожу на груди, когда телепат, сканировавший в тот день Центр, увидел это и попытался его остановить. Фарфарелло наплевал на мысленный приказ. Когда же на помощь призвали других паранормов, ирландец из последних сил ткнул себя ножом в глаз… Удар прошелся вскользь, лезвие не вонзилось в мозг, но псих обзавелся черной повязкой, скрывавшей изуродованную глазницу…
Шульдих тогда не связал воедино свой отказ и попытку самоубийства Фарфа. Во-первых, он никак не мог предположить, что Берсеркер способен на подобные чувства, во-вторых, в тот момент у него не было времени копаться в переживаниях психа. События, происходящие у него на глазах, казались намного более интересными и достойными внимания.
Два дня расследования Центр лихорадило, потом быстро сменили руководство и всех причастных к одобрению вакцины. Комиссия отбыла восвояси, а новое начальство тут же взялось ликвидировать последствия неудачного опыта. Фарфа подлатали, Наги встряхнули, Шульдиха привели в чувство. А потом на Шварц как из рога изобилия посыпались назначения одно лучше другого, что, по мнению телепата, было абсолютно немыслимым для такой неопытной команды с настолько молодым руководителем. Швейцария, Австрия, Франция, Япония. И не просто задания-однодневки, которыми обычно проверялись новообразованные команды, а длительные командировки, значимые для многих проектов Эстет. Конечно, может быть Старейшины таким образом «замаливали» свою вину за случившееся с ними, но Шульдиху казалось более вероятным, что за всем этим стоит могущественный покровитель на самом верху.
Правды немец так никогда и не узнал. Кроуфорд ни разу не заговаривал с ним о чем-либо подобном, а спрашивать самому при таком раскладе было абсолютно бесполезно.
* * *
Немец вздрогнул и зябко повел обнаженными плечами. Развороченная постель, усыпанная гусиным пухом, выглядела, как поле битвы. Они с психом в пылу своей «схватки» вполне могли бы учинить нечто подобное…
Шульдих скрипнул зубами. Что с ним не так, раз опять все его мысли возвращаются к этому обесцвеченному уроду?!
Голова болела, как с похмелья, от сухости во рту язык приклеивался к небу, и липкая пленка холодного пота покрывала тело. Шульдиха то знобило, то бросало в жар. Наверное, так должны чувствовать себя наркоманы, лишенные привычной дозы. Но в отличие от последних, редко признающих свою зависимость, Шульдих ее осознавал. Только никак не мог понять, каким образом психопату без паранормальных способностей удалось так привязать к себе, стать жизненно необходимым для телепата такого высокого уровня?
До вчерашнего вечера Шульдих и не подозревал, насколько ирландец стал частью его сущности. Немец бесился от его постоянного присутствия рядом, за спиной, затерявшегося в окружающей толпе. Рыжий действительно мечтал избавиться от этой утомляющей слежки, но, когда судьба преподнесла ему этот подарок, оказалось, что он не может его принять.
Исполосованного на задании Фарфарелло перебинтовали и уложили в его комнате, накачав лекарствами, и Кроуфорд, зная темперамент обоих своих подчиненных, запретил Шульдиху появляться в спальне ирландца. А теперь оказывается, что расстояние в несколько метров для немца абсолютно невыносимо.
Телепат соскочил с постели и натянул джинсы прямо на обнаженное тело, потом тихо приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Конечно, вряд ли Наги или Брэду взбредет в голову шататься по дому в два часа ночи, но Шульдих все-таки предпочел проверить. Комната Кроуфорда терялась в полумраке коридора, а вот из-под двери Наги пробивалась еле заметная полоса света. Рыжий покачал головой: мелкий точно получит от Оракула, если тот застанет его в такой поздний час за компьютером. Впрочем, ему самому достанется куда сильнее, если Брэд узнает, что Шульдих ослушался его приказа.
Немец бесшумно выскользнул в коридор и добрался до комнаты психа. После секундного колебания он нажал на ручку, зашел внутрь и крепко притворил дверь за спиной.
Фарфарелло спал на спине, как примерный школьник, вытянув руки вдоль тела поверх одеяла. В темноте терялись черты его лица, были видны только пересекающие грудь и обвивающие руки белые бинты.
Шульдих вздохнул и, отойдя от двери, опустился на колени рядом с постелью. Профиль спящего теперь четко выделялся на фоне освещенного луной окна. Телепат устроил локти на постели, положил подбородок на скрещенные ладони и затих, ощущая, как уходит давящая тяжесть и затихает невнятный гул в его голове.
* * *
Как же он развеселился, обнаружив, что псих тенью следует за ним, сопровождая его в ночных похождениях, ждет в баре, пока он трахается в комнатах наверху, стоит под окнами съемной квартиры, не обращая внимания на дождь или ночную духоту, пугая своим видом припозднившихся гуляк. Шульдих отрывался от души, издеваясь над добровольным зрителем, демонстрируя свои эскапады от момента соблазнения до последнего поцелуя, а нередко и сам процесс. Немца возбуждал не столько сам секс в грязной подворотне, пустынном сквере, темном углу какого-нибудь клуба, а ощущение, что за ним неотрывно наблюдает снедаемый желанием ирландец. И если бы псих хоть раз, хоть чем-то выказал свою ревность, Шульдих, наверное, до сих пор продолжал бы глумиться над ним. Но тот выслушивал подколки немца с невозмутимостью каменного идола и по-прежнему следовал за ним по пятам.
Через какое-то время веселье сменилось легким раздражением, которое очень быстро переросло в настоящее бешенство. Шульдих убеждал, угрожал, чуть ли не просил оставить его в покое. Фарфарелло молча выслушивал его, глядя в пол, но оставался глух к словам. Тогда телепат решил немного подкорректировать Берсеркера. В конце концов, легкое промывание мозгов психу не помешает.
Шульдих виртуозно и быстро разбирался с сознательными мыслями. Все, что было глубже, требовало большего напряжения и тщательной проработки, но тоже не представляло особого труда. Самыми сложными были глубинные инстинкты. Разумеется, и их можно было изменить, но обычно у Шульдиха не было времени на такую «коррекцию». Конечно, бывали задания, когда надо было создать видимость, что человек сам пришел к суициду. Телепат справлялся и с этим, шаг за шагом, постепенно заменяя в жертве инстинкт самосохранения на инстинкт саморазрушения. Человек не сходил с ума, не превращался в идиота, он просто кардинально менял свои смысловые установки, уставая жить и мечтая о смерти. Обычно от Шульдиха не требовалось такой ювелирной работы. Достаточно было почти размазать мозги по черепной коробке болевым импульсом и бросить приказ, например, шагнуть под машину… Такая постановка задачи тоже была привычной и не вызывала у телепата никаких трудностей.
С психом все оказалось по-другому.
У Шульдиха создалось впечатление, что ирландец сам заменил в подсознании один из базовых инстинктов, записав на подкорку вместо просто «хочу» – «хочу Шульдиха». Это желание стало частью его жизненной энергии, подпиткой его силы, единственной навязчивой идеей. Психа невозможно было переубедить, не сломав; остановить, не лишив рассудка. А на присутствие Шульдиха в своих мозгах он, как и раньше, реагировал приступом неконтролируемого бешенства. Немец тоже злился, столкнувшись с таким упрямым сопротивлением. Он был в такой ярости, что готов был убить ирландца, превратить его мозги в яичницу, но тут вмешался Кроуфорд, напомнив телепату о своем давнем запрете, и велел по-прежнему не провоцировать Фарфарелло. И снова Шульдих орал, объяснял, пытаясь убедить американца в необходимости своих действий.
– Делай, что хочешь, но вы нужны мне оба, – твердо ответил Оракул, бесстрастно выслушав вопли телепата, но объяснять свое решение не стал.
Легко сказать: «делай, что хочешь», когда оставить психа дееспособным, но при этом заставить отвязаться от себя, немец как раз и не мог.
– Кстати, имей в виду, если однажды ночью с Фарфарелло произойдет несчастный случай, я даже не стану выяснять, причастен ты к этому или нет. Презумпция невиновности на тебя не распространяется, – и Оракул уткнулся в газету, показывая, что разговор окончен.
Шульдих громогласно послал к чертям туманные планы Кроуфорда и его запреты, самого Брэда, Фарфарелло, а заодно и Наги, и вылетел из дома, хлопнув дверью. Под утро он вернулся с виду присмиревший, но на самом деле твердо решивший найти способ избавиться от психа. Его уязвленная гордость кричала так, что заглушала голос разума. Его обломали дважды: сначала какой-то псих, а потом Кроуфорд. Чертов Оракул был прекрасно осведомлен о том, каким путем Шульдих попытается решить эту проблему. Конечно, жаль, что самый легкий вариант отпадает. Подстроить ночью несчастный случай было бы проще простого, но всегда можно найти и другой выход. Телепат никому не позволит взять над собой верх. Берсеркер всего лишь «пушечное мясо», а Кроуфорд – не Бог, он не может предвидеть все. Но даже если Оракул увидит смерть психа, то совсем не обязательно, что сможет усмотреть и доказать причастность к этому Шульдиха. В конце концов, в их работе так много случайностей, которым можно лишь чуть-чуть помочь. Главное, все хорошо обдумать и быть предельно осторожным.
Совсем скоро Шульдих убедился, что ошибся в расчетах. Дни летели за днями, а он никак не мог послать Берсеркера на смерть, оставшись при этом в стороне. Немец подозревал, что Кроуфорд не только по какой-то причине взял на себя роль ангела-хранителя Фарфарелло, предупреждая возможные инциденты, но и привлек к защите Наги, который всегда оказывался рядом, когда телепат уже был готов привести приговор в исполнение.
Шульдих теперь твердо знал, что такое ад: это – не боль, не раскаленная сковородка, которой все время пугают грешников, это – невозможность чего-либо изменить, полная обреченность и медленное, неотвратимое погружение в медовое золото. Для немца само существование стало непрекращающимся кошмаром. С каждым днем он все отчетливее видел, насколько глупыми и непродуманными были его планы, как сильно он недооценил Кроуфорда. А еще Шульдих понял, что его шансы остаться в живых, ослушавшись приказа Оракула, равны нулю, и вместе с этим осознал, что очень не хочет умирать. Даже ради успокоения ущемленной гордости и торжества над кем бы то ни было. Он знал, что должен прекратить играть с огнем, но почему-то продолжал совершать одну глупость за другой, то подставляясь на задании, то внезапно теряя концентрацию в самый неподходящий момент. Только каким-то чудом дело не доходило до фатальных ошибок, пока еще Шульдих как-то умудрялся повернуть ситуацию в нужное русло пусть даже в самый последний момент. Брэд все чаще хмурился, хотя пока не предпринимал никаких решительных действий. Шульдиху от его взгляда становилось так страшно, что он начинал пить еще с вечера, прикладываясь к заныканной в спальне бутылке, а с наступлением темноты выскальзывал из дома и отрывался так, как будто каждый день был последним. И, конечно, он все время чувствовал, что его ни на минуту не оставляют одного. Его тень, как и положено, ни во что не вмешивалась, но всегда была рядом.
Иногда немцу казалось, что еще чуть-чуть, и он свихнется от напряжения, которое наполняло теперь каждую минуту его существования. Его засасывало в трясину, а он, противореча сам себе, уже и не знал, хочет ли из нее выбраться. То Шульдих со злорадством представлял себе, как «обрадуется» Кроуфорд, если он действительно сойдет с ума. Как там сказал Брэдли? «Вы нужны мне оба»? Вот будет облом для Оракула, если его телепат выйдет из строя, а следом Берсеркер наложит на себя руки. Из того, что рыжий успел увидеть в мозгах ирландца, он не сомневался, что Фарф поступит именно так: там, где дело касалось Шульдиха, все остальное не имело значения. Но уже в следующую секунду немцу снова становилось страшно при мысли о смерти, он собирался перед очередным заданием и выполнял свою работу. Хотя подобная концентрация давалась все с большим трудом.
В ту ночь Шульдих вернулся с очередной гулянки, по пятам сопровождаемый своим «телохранителем», зашел в дом, но вместо того, чтобы подняться к себе в комнату, притаился в холле и шагнул навстречу ирландцу. Какой же он устроил скандал! Толку, конечно, опять не будет, но накричаться всласть тоже не плохо. Шульдих с упоением орал так, что дрожали стены и дребезжали стекла! Правда, ни Брэд, ни Наги почему-то не вышли на его вопли. Ирландец, как и ожидалось, молча слушал гневные обвинения. Шульдих распылялся все сильнее. Еще немного, и телепат полез бы с кулаками на этого истукана, даже зная, что сила отнюдь не на его стороне. Но Фарфарелло вдруг вскинул голову, и немец осекся на середине очередного оскорбления. Расплавленное золото из единственного глаза ирландца обожгло, огненной лавой прошло по венам, вымыв не только недосказанные слова, но и желание вторгнуться в глупую обесцвеченную башку, наплевав на все запреты Брэда… Берсеркер подошел совсем близко и поднял его голову за подбородок. Пальцы неправдоподобно ласково скользнули по скуле. Шульдих подумал, что это случайно. Сейчас эти пальцы сомкнутся на его шее, и он ответит за все свои издевательства и оскорбления… Но ирландец снова повторил этот жест. И еще раз, и еще… Провел большим пальцем под подбородком, погладил остальными по щеке… Шульдих пошатнулся, зажмурившись от удовольствия, и поднял голову навстречу ласке. Тут его губ очень мягко, еле ощутимо коснулись другие губы, и он от неожиданности распахнул глаза. Может быть, он все-таки сошел с ума, если думает, что такое может проделывать психованный ирландец, после секса с которым неделями не сходили синяки с бедер, на шее долго были видны следы засосов, а искусанные губы болели так, что он мазал их гигиенической помадой, иначе ему было больно даже улыбаться. Но это действительно был Фарфарелло. Ласкающий его лицо и с ошеломляющей нежностью касающийся его губ. Раньше никто и никогда не целовал Шульдиха так, что все начинало плыть перед глазами от ощущения невозможности происходящего. А когда ирландец, разорвав поцелуй, оставил языком влажную дорожку на его щеке, Шульдих решил, что слишком много выпил, потому что в ответ то ли всхлипнул, то ли просто вздохнул, вцепившись руками в плечи Берсеркера. Немец был готов к тому, что ирландец сейчас так притиснет его к себе, что он заработает парочку новых синяков, но Фарфарелло, еще раз коснувшись его губ, легко подхватил телепата на руки и направился наверх, в свою спальню. Никто и никогда не носил Шульдиха на руках. Конечно, его подхватывали, чтобы пронести несколько шагов и бросить на ближайшую горизонтальную поверхность, но никогда не несли и не опускали на постель, как хрупкий, бесценный груз. Конечно, его раздевали сотни раз, раздирая застежки, сдергивая одежду и отбрасывая ее прочь, но не так, расстегивая пуговицу за пуговицей и лаская каждый сантиметр обнажающейся кожи. Шульдих сам всегда быстро зажигался и не видел необходимости в особой нежности. А сейчас ему нравилось это ощущение все возрастающего возбуждения, доходящего почти до болезненной потребности в освобождении от каждого прикосновения. Каждый раз казалось, что это предел, но последующая ласка только еще сильнее разжигала желание. Шульдих распростерся на постели, предоставив ирландцу полную свободу. Фарф довольно урчал, опускаясь вниз по его телу, а Шульдих только всхлипывал и стонал, комкая простыню, пытаясь собрать ускользающие мысли.
Неправильно… Все неправильно… И то, что он чувствует, и то, кто именно доставляет ему эти ощущения, и то, что он позволяет это делать. И еще что-то важное… что-то еще, что не следовало бы…
Шульдих выгнулся дугой, когда Фарфарелло добрался до самого чувствительного местечка, и рванулся вверх, вслед за ускользающим наслаждением, потому что ирландец, проведя языком по толстой вене, немного отстранился.
– Черт тебя подери, – прорычал Шульдих, опуская руку на затылок Фарфа и рывком притягивая его голову обратно, – не останавливайсся!
На тихий смешок он даже не успел рассердиться, снова со стоном откидываясь на подушку, потому что ирландец послушно вернулся к прерванному занятию. Мягкие губы сомкнулись вокруг чувствительной головки, язык осторожно прошелся по кругу, до конца отодвигая крайнюю плоть, потом ирландец чуть ослабил давление, позволяя вздыбленной колонне скользнуть в свое горло.
– Чееееерт, – выдохнул Шульдих, сжимая в кулак коротко остриженные волосы, – ЧЕРТ!!!
Фарфарелло сглотнул, лишая немца последних связных мыслей, и заскользил по его члену вверх-вниз. Туго, глубоко, все быстрее и быстрее. Шульдих даже не успевал вскрикивать в одном ритме с ним. Дыхание совсем сбилось, вздрагивающее тело тоже не попадало в такт. Рыжий то всхлипывал, то хрипел, отчаянно надеясь, что его возгласы не собьют ирландца с правильно выбранного ритма. Бля, чего только не приходит в голову, когда начинаешь думать другим местом! Шульдих вцепился зубами в собственную руку, удерживая очередной истеричный всхлип. Только не останавливайсся, только не сейчас, только… сделай же что-нибудь!!! Как будто услышав его мысленный вопль, а может и правда услышав, ирландец обернул пальцы вокруг основания его члена, теперь следом за своим ртом скользя по покрытой слюной плоти еще и рукой. Шульдих чуть не прокусил себе руку от яркости новых ощущений, но тут пальцы Фарфарелло разжались и скользнули вниз к рефлекторно сжавшемуся отверстию…
Господиблячерттебяпобери!!! Вчера был чудесный вечер, завершившийся отличным сексом, как и много вечеров до этого. Сегодняшний вечер тоже был не плох: много пива, зажигательный танец и взрывной оргазм, но это… Неужели он действительно умеет так орать?! Или он просто открыл рот, жадно хватая воздух, а в ушах звенит от прилива кислорода? А танцующие пятна перед глазами… Ах, да… Он же пьян, сильно пьян…
Напряжение, столько времени снежным комом нараставшее в груди, как будто покидало его тело вместе со спермой, с каждым толчком, с каждым всплеском. Он не чувствовал опустошения и усталости, которые обычно сопутствовали оргазму. Наоборот, он как будто наливался силой, которая покинула его за время противостояния с Фарфарелло. Он был непобедим, когда развалился на постели, расслабившись всем телом и прикрыв глаза. Он снова был язвителен и нахален, снисходительно поглаживая волосы ирландца, расположившегося головой на его животе. Для него больше не было непреодолимых преград, он обязательно что-нибудь придумает…
Шульдих вдруг засмеялся, поняв, о чем важном он позабыл где-то на полпути между поцелуями и эротическим массажем простаты: он позволил психу сделать себе минет. Черт, да ему же всегда казалось, что с ирландца станется покрепче сомкнуть челюсти в самый неподходящий момент! Даже тогда, в учебном центре, когда он больше напоминал сексуально-озабоченное животное, чем человека, Шульдих не рискнул доверить психопату настолько важный жизненный орган, а тут вдруг… Совсем ополоумел… Однако ничем плохим это не закончилось, даже наоборот… Интересно, а где это псих умудрился так овладеть техникой минета? Рыжий захохотал.
Фарфарелло поднял голову и нахмурился. Шульдих, продолжая смеяться, притянул его к себе и слизнул капельку спермы с нижней губы. Ирландец потянулся к нему, требуя большего. Шульдих совсем развеселился. Наивный идиот только что вернул ему силы для борьбы с ним же самим, а теперь так умильно просит уделить себе внимания…
Нет, ей-Богу, с него, Шульдиха, не убудет, а психа можно, напоследок, и вознаградить за доставленное удовольствие. Телепат закинул ногу на талию ирландца, крепко прижимая его к себе. Обжигающая твердая плоть уперлась между его распахнутых ног, вызвав новый прилив желания.
– Хочешь меня? – вдруг вырвалось у Шульдиха в губы наклонившегося над ним ирландца, и что-то предательски екнуло в груди в ожидании ответа.
– Любить, – очень серьезно ответил Фарфарелло.
Шульдих чуть не крикнул: «Бинго!». Свою столь некстати проявившую чувствительность он решил игнорировать.
Ладно, псих, получай свою конфету…
Рыжий плавно качнул бедрами, подзадоривая ирландца.
– Не забудь про смазку, сладенький, – растягивая слова, мурлыкнул Шульдих. – Я хочу завтра нормально передвигаться на своих двоих, – и захохотал, как сумасшедший, когда псих, сломя голову, кинулся к тумбочке, чтобы исполнить его желание.
* * *
Берсеркер вздрогнул и рвано вздохнул. Шульдих поднял голову и, привстав, потянулся к нему, пытаясь разглядеть в темноте выражение лица. Фарфарелло спал, несмотря на то, что его дыхание сбилось и с еле слышным свистом вырывалось из полуоткрытых губ. Рыжий нахмурился, заметив, как блестит при лунном свете кожа ирландца. Нерешительно помяв пальцы и еще раз вглядевшись в лицо спящего, Шульдих все-таки опустил ладонь на его лоб. Черт… Единственное, что пришло в голову, это положить мокрую тряпку на пылающий лоб ирландца. Шульдих стал озираться, ища что-либо подобное.
Фарфарелло вдруг глубоко вздохнул, что-то пробурчал, потерся о его ладонь и затих.
Бля… Только этого еще не хватало…
Телепат попытался убрать руку, но ирландец сразу глухо застонал, и Шульдих поспешно вернул ладонь обратно. Чертов психопат со своими привязанностями…
Немец уперся локтем на постель, подперев другую руку, чтобы она не соскользнула со лба Фарфарелло, и опустил голову. Как же неудобно… Черт бы побрал этого психа…
* * *
Шульдих откинул одеяло, сел и подтянулся к краю кровати. Но не успел он опустить ноги на пол, как рука ирландца цепко перехватила его за запястье. От неожиданности немец вздрогнул, но тут же попытался освободиться.
– Пусти.
– Нет.
Шульдих резко развернулся и удивленно уставился на Фарфарелло. Черная повязка чуть сбилась в сторону, открывая начало безобразного шрама.
– Я хочу уйти, – немец поморщился, и глаз Берсеркера гневно сверкнул.
– Нет, ты останешься со мной.
Шульдих презрительно фыркнул.
– С какой это стати?
Фарфарелло замер, Шульдих снова попробовал высвободить руку, и тут ирландец резко дернул его на себя. Падая, телепат попытался отразить нападение, рефлекторно послав короткий, но ощутимый болевой импульс в противника. Но даже когда через долю секунды немец осознал всю опрометчивость своего поступка, было уже поздно: ирландец накинулся на него, как раненый зверь, с рычанием подминая под себя.
Так неожиданно вернувшаяся уверенность в себе таяла, уступая место страху. Шульдих понимал, что «ментальные стрелы» только заставят психопата остервенеть, а убив его, он сам вряд ли переживет завтрашний день. На физическое сопротивление Фарфарелло, казалось, вообще не обращал никакого внимания: со всей силы молотящие по спине кулаки телепата ничуть не мешали ему терзать беззащитную шею и подминать под себя лягающиеся ноги. Шульдих чувствовал себя бабочкой, насаженной на булавку. Ее трепыхания тоже всегда отчаянны и совершенно безнадежны. Но он еще не собирался сдаваться. Почему-то казалось достаточным сбросить с себя прижимающее тело. Только бы встать с этой кровати, выбраться из комнаты. Дальше он сумеет спрятаться.
Шульдих собрал все свои силы и вложил их в один рывок. Фарфарелло чуть сдвинулся, но тут же подмял его обратно, пребольно укусив за плечо. Немец взвизгнул. Псих поднял голову и улыбнулся.
Почему-то Шульдих испугался не всклокоченных волос и раздувающихся ноздрей, не безумного взгляда ирландца и не кровяного следа на его губах, и даже не пустой глазницы, пересеченной уродливым шрамом, выставленной теперь напоказ, потому что во время их борьбы Фарф потерял свою повязку, а именно этой улыбки. Мягкой, ласковой, многообещающей.
Иррациональный страх захлестнул с головой. И откуда только взялись еще силы?
Шульдих лягался, кусался, царапался, полосуя ногтями плечи и лопатки психа. Фарфарелло, бормоча сквозь зубы ругательства на гаэльском, теперь с трудом удерживал в руках ужом извивающегося немца.
Шульдих начал задыхаться, руки и ноги деревенели от непривычной нагрузки, судорога прошла по напряженным пальцам. И в какой-то момент, окончательно утратив над собой контроль, вместе с ударом коленкой в живот противника Шульдих послал и мощный болевой импульс. Он даже сам не поверил своему счастью, когда Берсеркер скатился с него, схватившись руками за голову, поскуливая, как подбитый пес.
Свобода.
Шульдих одним прыжком оказался у двери, даже схватился за ручку. Остался еще один рывок и еще один шаг, и он вывалится в коридор. Все! У него все получилось!
Его с силой дернули назад. Что-то в плече мгновенно отозвалось оранжевым взрывом боли. Шульдих вскрикнул, заваливаясь на спину, но его тут же развернули и толкнули обратно. Он с чудовищной силой врезался в дверь, захлопывая ее своим весом, и со всего маху приложился о нее затылком. Разъяренное лицо Берсеркера поплыло перед глазами, удержался только образ золота, подернутого кровавой пеленой. Солоноватый, тошнотворный вкус, наполнивший рот, остался тонкой ниточкой, привязавшей к реальности. Короткий полет в сторону кровати, сменившийся пружинистым падением в мягкость матраса. Он даже не успел сделать полный вдох: обрушившаяся сверху тяжесть другого тела вытеснила с таким трудом набранный воздух. Десятки вопросов, обгоняя друг друга, закружились на танцполе под меркнущими софитами. Почему он не зовет на помощь? Боится показать, насколько не может справиться с ситуацией? Признать свою слабость страшнее, чем остаться в живых? Или он давно зовет, только никто не спешит его спасти?
Боль нахлынула вместе с вернувшимся цветом. В затылке взорвалась граната, разбросав по темно-бордовому атласу слепящие золотые искры. Его рот разграблял чужой рот, мешая дышать. Властно требуя повиновения и получая его, чужой язык жадно вылизывал внутри каждый миллиметр, собирая кровавую слюну. На каждое вторжение твердой плоти между ног отдавалось тягучей болью.
Бля, если бы полчаса назад Фарф, дрожа от нетерпения, не выдавил бы на полтюбика больше, чем нужно, сейчас у него была бы еще одна серьезная проблема. Рыжим всегда везет… Черт, черт, черт…
Шульдих застонал, то ли от боли, то ли от ощущения собственной беспомощности. Фарф ответил еще более сильным толчком, заставившим выгнуться в его руках, замычать занятым ртом, мотая головой, вцепиться непослушными пальцами в широкие плечи и тут же, не удержавшись, соскользнуть. Повторить попытку, снова потерпев неудачу, только добавить вкус свежей крови, опять наполнившей его рот. Как будто он когда-нибудь учился на своих ошибках… Его руки снова и снова взлетали вверх, пытаясь уцепиться и удержать, но кровоточащие царапины, покрывшие плечи Берсеркера, делали эту задачу невыполнимой. Подрагивающие пальцы все равно соскальзывали вниз по незапекшейся сукровице, оставляя алые разводы на бледной коже, скорее поглаживая, чем царапая.
Бля, какая же все-таки бесконечная ночь…
Берсеркер глухо зарычал, выпив до дна свой божественный нектар, а Шульдих вдруг захлебнулся, свободно вдохнув воздух вместо тяжелого дыхания: псих отпустил его рот, уткнувшись влажным лбом в шею и довольно урча. Шульдих нахмурился, моргнул и вдруг с ужасом понял, что его руки гладят плечи ирландца. Пальцы легко скользят по влажной коже, перебираясь на шею, ласкают короткие волосы на затылке, окрашивая платиновые колючки в нежно-розовый цвет, и возвращаются обратно, собирать выступающую кровь и снова рисовать ею непонятные узоры…
Телепат вздрогнул и сжал руки в кулаки, прекращая это безумие. Бедра ирландца сбились с ритма, задержавшись на верхней точке, и опустились вниз, чуть медленнее вонзая пульсирующую плоть в измученное тело. Но Шульдих даже не заметил, что Фарфарелло кончил. Только когда яростные вторжения сменились плавным скольжением, понял, что это уже произошло.
Оказывается, боль на какое-то время перестала быть яркой и колючей, покрыв тело ровным, темным слоем, в котором потерялись все другие ощущения. Но теперь он снова почувствовал, как саднит бедро, когда Фарф расслабил впившиеся в него пальцы, начав поглаживать бордовые отметины. Шея снова стала частью его тела, когда псих потерся о нее носом. Укус на плече ощетинился впивающимися иголками тоже после того, как ирландец прикоснулся к нему губами, видимо, решив залечить таким образом все оставленные собой отметины.
Фарфарелло осторожно выскользнул из него, вернув чувствительность и этому месту на его теле, и устроился рядом. Шульдих зажмурился и сжался, чтобы не закричать от того пожара, что клокотал у него внутри между ног.
–Прости, я не хотел делать тебе больно.
Это было так смешно, что хотелось плакать. Но немец не смог даже растянуть губы в каком-то подобии ухмылки. А Фарфарелло тем временем поглаживал его по щеке, продолжая лепетать свой нежный бред, звучавший в этой ситуации как издевательство.
Шульдих не слушал. Он думал о том, что найдет в себе силы уйти. Уползет на четвереньках, по-пластунски, если не сможет удержаться даже на коленях. Он все еще думал, что достаточно покинуть эту комнату, а дальше все встанет на свои места.
– Теперь я могу уйти? – чуть слышно перебил его Шульдих.
Берсеркер замолчал и посмотрел на него с непередаваемым изумлением, потом чуть склонил голову к плечу и терпеливо, как будто объясняя трудный урок ребенку, произнес:
– Конечно, нет. Какой ты непонятливый. Ты теперь мой.
Шульдих устало закрыл глаза. Сейчас у него уже не было сил не только на то, чтобы помешать психу притянуть его к себе, но и просто спорить. Он наконец-то понял, что бедная комната тут не причем: его не спасет даже побег на край света…
* * *
Через несколько часов он проснулся один, и тут же, едва осознав этот факт, скатился с постели. Дальнейшее происходило как будто не с ним. Как в замедленной съемке, видя себя со стороны, Шульдих наблюдал, как худой, обнаженный мужчина, щедро разукрашенный свежими синяками и царапинами, методично собирает свою одежду со стульев, подбирает что-то с пола, прижимает все это к груди и бредет из комнаты. Не заботясь, что его кто-то увидит совсем раздетым, он проходит по коридору в свою спальню, очень осторожно открывая перед собой, а потом закрывая за своей спиной дверь. Он равнодушно перешагивает черед одежду, высыпавшуюся из рук, и так же отрешенно плетется в ванну. И только там, когда он стоит под струями горячей воды, исчезает это тошнотворное ощущение двойственности. Он снова становится единым целым и видит перед собой белый кафель душевой кабины со стекающими по нему прозрачными каплями воды. И вместе с этим единением возвращается тупая боль в затылке, начинает ощущаться каждый след на его теле и появляется жгучая, тянущая боль внутри.
И он уже не знает, радоваться ли ему своему возвращению…
Когда он спускается вниз, на кухне еще никого нет. Так что никто не мешает наложить лед в принесенное с собой полотенце, развалиться на стуле и приложить холодный сверток к затылку. Еще целых пятнадцать минут никто не мешает ему приходить в себя, рассовывая по самым дальним уголкам свои слабости и страхи…
* * *
Шульдих услышал приближающиеся шаги и открыл глаза как раз, чтобы увидеть входящего на кухню Кроуфорда. Оракул чуть помедлил, разглядывая телепата, но на его лице невозможно было прочесть ни одной эмоции. Немец поджал губы, меряя гневным взглядом направляющегося к плите хладнокровного и, как всегда, спокойного мужчину.
– Ты это видел? – злобно поинтересовался Шульдих, с трудом приподнимая тяжелую голову, чтобы по-прежнему смотреть Брэду в лицо.
Темные глаза холодно скользнули по бледному лицу телепата.
– Я видел, что тебе понравилось, – равнодушно бросил Кроуфорд. – Признаться, это меня удивило. Но не мое дело упрекать тебя в дурном вкусе.
Шульдих прикрыл глаза и скрипнул зубами. Чертов Оракул. И ведь даже возразить нечего, вполне может быть правдой. Кроуфорд никогда не видел «сюжет» целиком, только куски, картинки, из которых потом и делал выводы.
Рыжий усмехнулся одними уголками губ, чтобы не слишком потревожить еле затянувшуюся ранку, представив себе, чего мог увидеть Кроуфорд из произошедшего вчерашней ночью. Потом не выдержал и фыркнул. Образ Оракула, вынужденного лицезреть минет в исполнении Фарфарелло, был просто комичным.
Брэд обернулся и посмотрел на него, изумленно выгнув бровь.
«Что такого смешного я сказал?»
Шульдих поморщился и немного сильнее прижал полотенце со льдом к затылку. После прошедшей ночи первый же телепатический контакт пронзил мозг десятками раскаленных иголок.
Кроуфорд нахмурился.
– Я был прав, что наказал его за твою голову.
– Что ты с ним сделал? – это прозвучало совсем не так кровожадно и довольно, как он хотел.
– Запер в подвале без оружия, – ответил Брэд, окидывая телепата пристальным взглядом.
– Ну ты и зверь, – с насмешкой откликнулся Шульдих.
Кроуфорд только сверкнул глазами, и принялся заставлять едой поднос.
«Хотя, – подумал Шульдих, отстраненно наблюдая за его действиями, – пожалуй, для психа это одно из самых страшных наказаний…»
– Хочешь отнести ему еду? – прервал его размышления Оракул.
– Если только с мышьяком, – с готовностью откликнулся немец, к которому постепенно возвращалась обычная язвительность.
Кроуфорд закатил глаза и, подняв поднос, вышел из кухни.
* * *
Шульдих пошевелился и закусил губу, когда по его затекшим ногам словно побежали сотни маленьких пузырьков. Телепат медленно поднял голову, морщась от такого же ощущения в шее, плечах, согнутых руках. Он что, уснул, стоя на коленях перед кроватью психа, прижимая ладонь к его лбу? Только этого ему еще не хватало!
Начало светать, но луна все еще была яркой. Перебинтованная грудь психа равномерно вздымалась, лицо казалось не просто спокойным, а даже каким-то умиротворенным. Шульдих осторожно убрал руку, Фарфарелло что-то промычал, но так и не проснулся. Немец осел на пол, крутя шеей и растирая затекшие конечности. Зябко поведя обнаженными плечами, он вдруг понял, что замерз, но, окинув взглядом комнату, обнаружил, что единственным одеялом было то, которое укрывало Фарфа. Где-то, конечно, должен был быть темно-бордовый плед, которым хозяин спальни каждый раз аккуратно застилал кровать на день, но шарить по комнате, рискуя разбудить психа, не хотелось. Поискать что-то из одежды в шкафу Шульдих не решался по той же причине. Можно было, конечно, вернуться к себе, подобрать сброшенный на пол плед и отправиться обратно, но…
Шульдих откинулся на стену и подтянул колени к груди. Сколько ночей он заставил Фарфарелло провести под своей дверью? А теперь он сам, как безродная собака, сворачивается клубком у ног хозяина, боясь потревожить его сон или потерять его из поля зрения.
Гадство!
Шульдих скрипнул зубами, вскочил на ноги и направился к двери. К черту! Придя сюда, он и так повел себя, как последний идиот. Что он так всполошился? Что напридумывал? Или просто испугался, что псих сдохнет? Ну и отлично, Кроуфорду точно не в чем было бы его обвинить, если бы он не приперся сюда. А при таком раскладе уже не отвертеться. Хорошо, что псих, кажется, поправляется. Бля…
Шульдих остановился у самой двери, вспоминая липкую дрожь, сотрясавшую его тело, сонм голосов и мерзкое послевкусие чужих мыслей. От всего этого он избавился именно здесь. В этой ненавистной, темно-бордовой комнате, потому что именно в ней лежал сейчас не менее ненавистный человек.
Проклятый ирландец.
Шульдих развернулся и, кусая губы, побрел обратно к постели. Опустившись на пол, он снова подтянул колени к груди, обхватил их руками и устало уткнулся в них головой.
* * *
С какого момента псих решил, что немец принадлежит ему целиком и безраздельно, сомнений не вызывало: именно с той ночи, когда Шульдих опрометчиво лег с ним в постель. А вот когда ирландец стал так необходим ему, Шульдих определить не мог. Вроде бы он всегда только и делал, что пытался от него избавиться.
Конечно, после того, как он на собственной шкуре убедился, какой может быть реакция Фарфарелло, ему стоило быть осторожнее. Но немец не собирался хоть в чем-то себя ущемлять в угоду новоявленному любовнику. Он никогда не был моногамен и теперь тоже не собирался менять своих привычек. В конце концов, псих получил регулярный доступ к его телу, а если ему не нравится, что Шульдих хочет небольшого разнообразия, то это его трудности.
Зачем ему это самое разнообразие, он и сам до конца не понимал. Фрафарелло удовлетворял даже самые смелые сексуальные фантазии Шульдиха, и не имел ничего против того, чтобы поменяться местами. Псих спокойно давал привязывать свои руки к спинке кровати, просил, чтобы ему позволили кончить, делал сногсшибательный минет, облизывал немца с ног до головы, покорный и готовый к любым экспериментам.
Наверное, дело в том, что Шульдих все равно никогда не чувствовал себя хозяином положения. Он изгалялся, как мог, подчиняя и унижая, но не получал от этого желаемого удовольствия. Кажется, псих даже не понимал, чего добивается Шульдих. Может, вычитал в какой-то умной книжке, что в постели возможно все, если этого хотят оба партнера, и так спокойно и доверчиво принимал происходящее на веру, что заставлял немца чувствовать себя ущербным. Но черт побери проклятого ирландца! Шульдих не мог отказаться от этого противостояния.
Может быть, в первый раз он действительно пошел искать себе нового партнера только из чувства противоречия, но мальчишка оказался так хорош, что Шульдиху быстро стало наплевать на подоплеку своих действий. Громкая музыка, белое фосфоресцирующее пятно ставшей почти прозрачной тонкой майки, четкие тени на обнаженных мускулистых руках и восторженные, полные желания глаза юнца, прильнувшего к нему. Здесь не надо было много думать и разбираться в чувствах. Достаточно просто глотнуть еще пива и пойти на поводу своих желаний. Тесная комнатка наверху, приглушенный грохот басов из танцзала, задающих свой ритм слиянию двух молодых, гибких тел на скрипящей кровати. Никаких обещаний, угрызений совести и будущего. Ничего, что заставило бы чувствовать себя живым дольше, чем на несколько минут бурного полового акта…
Именно то, что нужно. За двадцатиминутный путь домой по темным улицам спящего города Шульдих почти убедил себя в этом. Но, тихо войдя в дом, Шульдих притормозил в холле, вглядываясь в темноту, медленно поднялся по лестнице, как будто нарочно растягивая свое восхождение, задержался у спальни Берсеркера, прислушиваясь к тишине царящей за дверью. В свою комнату он вошел немного озадаченным, если не сказать раздраженным. Все-таки странно, что он не встретился с психом. Хотя ведь перед уходом он постарался как следует вымотать своего любовника. Кажется, ему это удалось, раз Берсеркер не проснулся, когда он покидал его спальню, и теперь, очевидно, все еще крепко спит. Как младенец, который не подозревает, что его обманули. Шульдих довольно улыбнулся, и только сейчас сообразил, что не подготовил никакого правдоподобного оправдания своей отлучке. Вот был бы номер, если бы он действительно столкнулся с психом по возвращении! Какой же он растяпа! Но сегодня ему опять повезло, а в следующий раз он обязательно что-нибудь придумает.
Скользнув в постель, немец уснул успокоенным и чрезвычайно умиротворенным.
На следующую ночь Шульдих полчаса просидел за стойкой, в гордом одиночестве потягивая пиво, пока его раздражение не дошло до точки кипения. Вчерашний юнец прокатил его. Бля, Шульдих, конечно, не собирался привязываться к нему, но с этим мальчишкой он был не прочь перепихнуться еще пару-тройку раз. И ведь именно из-за него Шульдих пришел в один и тот же бар вторую ночь подряд. Это было неосторожно, неразумно, обычно он так не делал. Мало ли кто мог проследить за ним вчера… Шульдих напрягся. По привычке танцуя в цветомузыке из чужих мыслей, он вдруг уловил очень редкий, знакомый оттенок. Темно-бордовый… Черт, Фарфарелло. Шульдих уставился в толпу, но не смог его разглядеть. Конечно, это ничего не значило. Телепат точно знал, что ирландец здесь. Раздражение вспыхнуло с новой силой. Значит, псих опять взялся за старое? Хотя… Он ведь тоже не занимается ничем принципиально новым. Шульдих усмехнулся. Что ж, значит, все вернулось на круги своя, и не надо больше думать об оправданиях и отговорках. Фарфарелло знает, куда он ходит и зачем, но опять не собирается ни во что вмешиваться. В том, что псих начал следить за ним еще вчера, Шульдих почему-то ни капли не сомневался. Но сегодня за весь день ирландец не потребовал объяснений, ни словом, ни жестом не показал своей осведомленности, и всего несколько часов назад, в постели, тоже выполнил очередную прихоть своего рыжего любовника. Значит, псих принял правила и этой игры. Очень хорошо.
Шульдих хищным взглядом окинул зал, легко соскользнул с высокого табурета и с многообещающей улыбкой направился к выбранной жертве, окончательно выкинув из головы черноволосого мальчишку, имевшего глупость не явиться к нему на свидание.
* * *
Шульдих вырвался из своего временного заточения и с головой окунулся в ночную жизнь. Все снова вертелось в сумасшедшем ритме, не давая времени остановиться и подумать. Черт, а так оказалось даже лучше: справившись с очередным заданием, больше не надо было ждать глухой ночи, чтобы сбросить накопившееся напряжение или, наоборот, добрать недостающего адреналина. Под рукой всегда был ирландец, готовый разделить с ним все, что угодно. А ночью, если оставались силы и желание, всегда можно было продолжить эту гонку…
Только Кроуфорд все время о чем-то сосредоточенно размышлял, вертя в тонких пальцах золотой паркер, но Шульдих больше не боялся даже его. Оракул сам всегда говорил, что его не волнует ничего, что не влияет на работу, а немец сейчас действовал безупречно. Так что Шульдиху было начхать, в каких облаках витает их уравновешенный лидер. Тем более, что Кроуфорд теперь и сам частенько стал проводить ночи вне дома. Немец даже начал прикидывать, не проследить ли, куда это Оракул намыливается с такой регулярностью. Лучше было думать хоть о чем-то, кроме постоянного безотчетного чувства тревоги, причины которого телепат не понимал.
* * *
Шульдих возвращался домой расстроенным. Черт, а все начиналось так хорошо!
Он отрывался на всю катушку, танцевал, выбирал очередную жертву, и только на минутку отошел за пивом к бару. Там за стойкой, пока он ждал, когда бармен нальет ему пенистой жидкости в высокий стакан, он и выхватил из общего шума разговор двух стоящих неподалеку парней. Почему-то Шульдих вспомнил, что уже видел эти лица на прошлой неделе. Только тогда ребята были веселы и разнузданны, как и он сам, а теперь понуро стояли где-то в конце барной стойки, негромко переговариваясь и попивая что-то прозрачное из маленьких стопочек. Шульдих даже вспомнил, что парней тогда было трое, и именно этого третьего немец и увел после очередного танца в комнату наверху. Он «прислушался» и вдруг понял, что они скорбят как раз о своем отсутствующем друге. Эти остолопы не нашли ничего лучшего, как устроить поминки, находясь в эпицентре разношерстной, развеселой толпы, которую волновало, что угодно, кроме смерти.
Шульдих и сам не понял, почему так расстроился, что быстро допил свое пиво и больше не вернулся на танцплощадку. Он вышел из бара и отправился домой.
Черт, подумаешь, парень, с которым он трахался, теперь мертв. Да многие из тех, с кем он спал, уже наверняка покойники. Странно другое, обычно его вечер трудно испортить подобной мелочью. А вот встретившим его в доме Кроуфордом можно было бы испортить даже самый большой праздник в его жизни.
– В чем дело, Брэдли?
Явно случилось что-то серьезное, раз Оракул дожидался его возвращения, чтобы поговорить. А что его ждет разговор, Шульдих не сомневался: для других целей в кабинет его не приглашали.
– Ты вообще читаешь газеты, Шульдих?
Усевшийся в кресло немец ошарашено моргнул. Кроуфорд остался стоять, скрестив руки на груди и пристально глядя на телепата.
– Или смотришь телевизор? – так же невозмутимо уточнил Оракул.
– Ты решил в два часа ночи заняться моим просвещением? – окрысился ничего не понимающий немец.
– Позавчера в баре, молодой высокий светловолосый европеец в голубых джинсах и цветной футболке, – как будто не слыша его, продолжил Брэд.
Шульдих изумленно выгнул бровь.
– Вчера – опять европеец, еще моложе, темноволосый, затянутый в кожу…
– Дай угадаю, это лекция о моей нравственности или я должен подтвердить твою способность к предвидению? – ехидно откликнулся немец. – А может тебя задолбали порно-видения с моим участием?
– Они были убиты после того, как покинули бар, – буднично сказал Кроуфорд. – Один позавчера, другой, соответственно, вчера.
Шульдих почувствовал, как кровь отливает от лица, и облизнул ставшие вдруг сухими губы.
– Их порезали на кусочки, как и еще четырех молодых мужчин, которых нашли в Токио за последнюю неделю.
– Что ты хочешь этим сказать? – хрипло выдохнул немец, все еще боясь сделать правильные выводы из услышанного.
– Только то, что всех их убили после того, как они переспали с тобой, – Кроуфорд точно не боялся делать выводы и даже озвучивать их. – И мы знаем, кто это сделал.
– Брэд… – начал Шульдих, но, увидев, что Оракул смотрит куда-то ему за спину, тоже повернулся.
В дверях стоял Фарфарелло, с тенью легкой улыбки на лице. Он и не собирался ничего отрицать.
– В городе появилось слишком много жертв, убитых одним и тем же почерком. Все газеты наперебой кричат о маньяке, специализирующемся на молодых мужчинах. Полиция уже выяснила тот факт, что все они были любителями веселой ночной жизни, – продолжал свою речь Оракул, а Шульдих во все глаза смотрел на Фарфарелло, все еще отказываясь верить в очевидное. – Детективы опрашивают свидетелей, а ты слишком заметная фигура, чтобы никто не вспомнил о тебе. Мне не нужно, чтобы твои фотороботы были расклеены по всему городу.
– Что ты хочешь от меня? – еле вымолвил помертвевшими губами немец.
– Во-первых, ты перестаешь светиться по барам. Пока шумиха не уляжется, даже не думай там появляться. Во-вторых, ты сам займешься свидетелями. Никаких больше убийств. Это вызовет еще больше подозрений. Только корректируй их память, не стирая все целиком. Осторожно и бесследно. Сам разберешься.
Шульдих сглотнул и на мгновение прикрыл глаза. Целые Авгиевы конюшни, которые надо расчистить в рекордно короткие сроки.
– В-третьих, серьезно задумайся о том, что ты будешь делать с этим потом, чтобы больше не возникало подобных неприятностей.
– Что? – Шульдих оторвался от созерцания невозмутимого лица Фарфарелло и уставился на Кроуфорда. – С чем и что я буду делать потом?
Оракул поморщился.
– Шульдих, ты такой непонятливый.
Немец вздрогнул, услышав, что Кроуфорд почти дословно повторил фразу, сказанную раньше Фарфарелло. Черт, даже интонация была почти такой же!
– Совершенно ясно, что все подобные ситуации будут заканчиваться именно так. У тебя есть выбор: или прекратить искать случайные связи, или научить своего любовника убивать менее запоминающимся способом. А еще лучше – не оставлять потом трупы на видных местах.
Шульдих так и не нашелся, что сказать. Только согласно кивнул, когда, перед тем как покинуть кабинет, Оракул переспросил его, все ли он понял.
Рыжий какое-то время сидел в кресле, переваривая услышанное. Потом встал и направился к ожидающему его психу.
– Ты убил их всех, – констатировал немец.
Фарфарелло молча кивнул, преданно глядя в глаза Шульдиха.
– Бля! Ты что, Господь Бог, чтобы вершить свой суд?!? – взорвался немец.
Его не волновали эти люди. Человеческая жизнь давно перестала быть для него ценностью. Действия Фарфарелло он рассматривал только с точки зрения посягательства на свою свободу.
– Какого черта?!?
– Потому что ты мой, – спокойно ответил ирландец, улыбнулся и повторил: – Ты МОЙ.
Именно тогда Шульдих захлопнул дверь своей спальни перед носом Фарфарелло, а утром обнаружил его сидящим на полу прямо под этой самой дверью. Он играл в молчанку еще несколько дней, повторяя свое наказание. Но ирландец по-прежнему не отходил от него ни на шаг, а Шульдих так и не решился на очередную вылазку. Еще через несколько дней немец сдался на милость упрямого победителя, а через несколько недель позволил себе стать виновником смерти еще одного мужчины, который в свою очередь был виновен только в том, что переспал с очаровательным зеленоглазым молодым человеком, которого просто невозможно было не захотеть…
Кроуфорд придирчиво просмотрел в газете сводку происшествий, хронику в новостях по телевизору и ничего не сказал, потому что труп никто не обнаружил.
* * *
Когда же наваждение Фарфарелло стало не тюрьмой, а щитом, прикрывающим его от внешнего мира? И что бы он делал, если бы внезапно лишился этой защиты, исполнив свое заветное желание?
Шульдих тихонько вздохнул, поудобнее устроил голову на краю кровати и осторожно вложил руку в расслабленную ладонь Берсеркера. Рука ирландца вдруг вздрогнула и медленно сжала его пальцы. Шульдих вскинул голову и встретился глазами со спокойным взглядом Фарфарелло. Они молча смотрели друг на друга. Рыжему показалось, что целую вечность. Наконец, ирландец пошевелил рукой, стараясь убрать ее, и тогда Шульдих вцепился в него влажными, скользкими пальцами, пытаясь не отпустить… Но проиграл даже раненому. Немец изо всей силы прикусил губу, просто так, чтобы было легче подняться на ноги и уйти…
Фарфарелло, с трудом приподняв руку, отогнул край одеяла.
– Иди сюда.
Шульдих встрепенулся, быстро скинул джинсы и осторожно скользнул на холодную простынь. Он лег рядом с ирландцем, положив голову ему на плечо, и затих.
– Мой, – через какое-то время констатировал Фарфарелло.
Шульдих не стал разбираться, прозвучало это вслух или только в его голове. Это было не важно. Он лежал с закрытыми глазами, прижавшись к боку Берсеркера, впитывая то, зачем сюда пришел: спокойствие и силу. Еще вчера он бы поднял голову и начал спорить. Даже если бы был внутренне согласен с этим утверждением. Просто из принципа. Но сегодня он многое переосмыслил и решил для себя.
«Твой, – просто подтвердил телепат, а остаток мысли транслировать не стал, – пока я не пойму, что свободен от тебя. Тогда мы сыграем еще раз. А пока радуйся, псих…»
* * *
Недалеко от дома Шварц, в съемной квартире, Кроуфорд вздрогнул и проснулся. Он открыл еще сонные глаза, прищурился, переваривая и анализируя видение, и еле заметно улыбнулся.
Ну, наконец-то эти двое на какое-то время перестанут тратить свои силы на противостояние друг другу. Чертовы упрямцы. Ему уже почти надоело ждать этого примирения.
Лежащий рядом молодой человек недовольно завозился. Брэд привлек его к себе, заработав раздраженное фырканье в ответ. Однако рука юноши погладила его по спине, а нога закинулась еще выше на бедро. Кроуфорд усмехнулся и зарылся носом в красные волосы.
Последняя фигура давно готова занять свое место на игральной доске.
Юноша потерся щекой о его грудь и сонно засопел. Кроуфорд мягко коснулся губами его лба.
Очередной паззл снова сложился в целую картину. Теперь можно сделать следующий шаг на пути к настоящей свободе.
