3. Улыбка

Июль 2000

Когда Йоджи просыпается снова следующим утром, улыбаясь и чувствуя себя бодрее, чем положено человеку с таким количеством присобаченных к нему агрегатов, персонал госпиталя пытается выгнать Айю. Снова. Он подумал, что к этому времени они уже должны были знать его лучше.

На этот раз они угрожают вызвать охрану, и Айя давится смехом при мысли о раскормленных пончиками американских охранниках, пытающихся заставить его делать то, что он не хочет. Разумеется, если он поранит кого-нибудь, они вызовут полицию, а у полицейских есть пистолеты. Айя задумывается, скольких из них он сумеет вырубить, прежде чем они одолеют его. У него нет пистолета, даже меча нет, так что они, вероятно, не будут стрелять на поражение. Может, ему даже удастся попасть для выздоровления в палату к Йоджи. Это почти кажется хорошим планом.

– Айя, – тихо окликает Йоджи. – Эй!

Айя слегка качает головой. В комнате очень тихо и все смотрят на него как-то странно, все, кроме Йоджи. Тот просто протягивает к нему руку. Айя опять опускается на кресло возле кровати и сжимает ее.

– Убери это «ши-не» выражение с лица, бэби, – шепчет Йоджи. – Ты пугаешь мирных жителей.

Айя опускает голову, заодно пряча лицо. – Не называй меня так.

– Милый, – с нажимом говорит Йоджи. – Солнышко.

Айе не нужно смотреть на него, чтобы знать, что он усмехается, но он все равно смотрит.

Он так давно не видел этого выражения, вообще какого-нибудь выражения на лице Йоджи, что у него сжимает горло. Айя сильнее, чем нужно, стискивает йоджину руку и видит, как тот морщится.

– Полегче, – говорит Йоджи. Потом обращается к врачам: – Он ведь может остаться, правда? Я хочу, чтобы он остался.

Йоджи всегда поступает по-своему. Иногда Айе кажется, что тому достаточно просто улыбнуться и все вокруг из кожи вон вылезут, только чтобы сделать его счастливым, не только люди, но и неодушевленные предметы.

Знает, что это глупо, но он все еще помнит тот случай, когда сломался холодильник. Мороженое растаяло, рыба начала портиться, а Оми по телефону общался с ремонтником, который мог прийти только завтра, и тут вниз забрел Йоджи в пижаме, сунул нос в пыльную темноту за холодильником, и шарахнул ладонью по чему-то там. Мотор заработал с низким счастливым гудением. Позже Йоджи признался, что он понятия не имеет, какую деталь он ударил почему все опять заработало.

Разумеется, врачи разрешили Айе остаться.

Они обсуждали тесты, которые надо провести, и трубки, которые надо будет вставить или извлечь. Они тыкали, и нажимали, и все спрашивали Йоджи: «а так больно?» и «а что вы чувствуете здесь?», и задолго до того, как они закончили, Айе хотелось врезать каждому из них в живот и поинтересоваться: «а так больно?».

Все это время Йоджи улыбался и кивал, и поглаживал большим пальцем костяшки айиных пальцев.

– Ты в порядке? – спросил Айя, когда они, наконец, убрались.

– Конечно, – ответил Йоджи. По-прежнему улыбаясь. – Это – приятная часть.

– Приятная часть?

– Та часть, где они не делают мне больно.

Айя нахмурился: 

– Кто? … Эти врачи?

– Нет, ты же знаешь. ОНИ.

– Йоджи, никто не сделает тебе больно. Я обещаю.

– А знаешь, мне это раньше не нравилось. Ну, видеть то, чего на самом деле нет. Это пугало меня до чертиков. Думал, я свихнулся, когда это в первый раз случилось. Но теперь я не возражаю. Так гораздо лучше, чем знать, что они делают со мной, даже если мне все равно больно, когда я возвращаюсь.

Йоджи все еще улыбается, светлой, счастливой улыбкой.

Горло Айи так сжимается, что он едва может сглотнуть: 

– Йоджи… Это – реальность. Ты действительно здесь. Все кончено.

Йоджи похлопывает его по руке: 

– Ты всегда так говоришь.

Айе даже не приходило в голову, что он может потерять его таким образом. Он смотрит на йоджину улыбку, на йоджину руку, лежащую на его руке, и ему становится физически плохо. Йоджи не понимает, что он настоящий? Не видит разницы?

– Хотя, обычно это пляж, – продолжает Йоджи. – Гавайи. Или цветочный магазин. И я в душе. Осточертело быть грязным. Все чертовски чешется.

Все должно было быть хорошо, когда Йоджи проснется. Все должно было закончиться. Да, Йоджи будет больно, но он будет здесь, где он так нужен Айе, а не застрянет где-то в воспоминаниях, улыбаясь и ожидая тех, кто снова будет его мучить.

Йоджи зевает, прикрывая глаза.

Айя ждет, пока не убеждается, что Йоджи уснул и отпустил его руку. Он выходит за дверь, впервые за эти пять дней, спускается вниз, в комнату для посетителей. Опускается на жесткое пластиковое кресло и прячет лицо в ладонях.

Некоторое время спустя его обнаруживает Манкс, и Айя объясняет, что произошло.

– Я поговрю с врачами, – говорит Манкс и уходит.

Время идет. Какой-то мальчишка интересуется, не будет ли у него мелочи на содовую, и Айя выуживает несколько банкнот из кармана. Мальчик возвращается с содовой для себя и батончиком «Сникерса» для Айи вместе со сдачей.

– Оставь себе, – говорит Айя, на что мальчишка, очевидно, и рассчитывал.

– Спасибо.

Айя не отвечает, но мальчик все равно садится рядом, слава Богу, хоть молчит.

Манкс приходит обратно спустя несколько минут и садится с другой стороны:

– Врачи говорят, что в этом нет ничего необычного. Просто, потребуется некоторое время, пока он придет в себя.

Айя кивает.

– Он снова проснулся, – сообщает Манкс. – Спрашивал про тебя.

Айя ничего не отвечает.

– Ты не пойдешь?

Он качает головой.

– Полчаса назад они не могли тебя ломом оттуда выковырять. Ты идиот, Абиссинец.

Молчание всегда было для него лучшей защитой. В конце концов, Манкс вздыхает и поднимается. Стук ее каблучков эхом отражается от стен, когда она уходит прочь.

– А почему ты не хочешь увидеть своего друга? – спрашивает мальчик.

Айя раздумывает над этим вопросом некоторое время, но в действительности он уже знает ответ.

– Потому, что я слабак, – отвечает он.

Потому что у всех есть точка надлома, и Эсцет, похоже, нашли одновременно такую точку у него и у Йоджи.

– Аа. Я тоже боюсь увидеть мою маму. У нее в горло вставлена трубка, чтобы помочь ей дышать.

Айя хочет, честно хочет объяснить, что бояться – это нормально, что это не делает мальчика слабаком – бога ради, ему же не больше восьми лет – что его мама поймет. И не может. Не знает нужных слов или как их произнести.

Молчание и убийства – это единственные два дела, в которых он достиг совершенства, поэтому он дает мальчику еще своих «кровавых» денег и отсылает его опять к торговому автомату. Когда тот возвращается, они вдвоем поедают «Читос» пока за мальчиком не приходит его отец.

– Пока, – говорит мальчик.

Айя машет рукой.

* * *

У Айи уходит два дня, чтобы собраться с духом.

Йоджи по-прежнему спрашивает о нем. Айя так и не заходит к нему и так и не покидает госпиталь. Он умывается в мужском туалете, дремлет в комнате для посетителей, питается ужасными сэндвичами из автомата.

Медсестры добры к нему, обеспокоенно улыбаются, приносят ему булочки. Они кажутся ему нереальными, что, как он думает, довольно иронично.

Только глядя на часы он замечает, как проходит время. Все остальное – это стена белого неонового шума.

Почти два часа утра, когда он заставляет себя вернуться в палату Йоджи. Тот на месте, хотя Айя немного опасался, что его не будет. Он спит, руки сложены поверх одеяла, ноги аккуратно сдвинуты вместе. Наверное, трудно вытянуться во весь рост на такой небольшой кровати.

Айя подходит ближе и прикасается к его руке, чтобы убедиться, что она все еще теплая, что он действительно здесь.

Йоджи открывает глаза и улыбается, но эта улыбка не слишком уверенная, его глаза почти с отчаянием всматриваются в лицо Айи.

– Эй, – произносит он охрипшим голосом. – Ты не должен был уходить. – Его рука разглаживает складки одеяла над животом, вдоль одного из многочисленных порезов, которые Айя помнил с того момента, как нашел Йоджи. – Мне не должно быть больно, а ты должен быть здесь. Только так, – его голос становится громче. – Только так это работает. Если ты не… Я не смогу…

Айя с силой бьет его в нос. Чувствуя, как хрящ поддается под костяшками пальцев.

Йоджи зажимает ладонью кровоточащий теперь нос и пялится на него.

– Это – реальный мир, Йоджи. Здесь бывает больно. И иногда люди уходят.

Молчание, молчание, молчание. Айя в жизни так его не ненавидел.

– Айя? – Йоджи больше не улыбается. У него огромные от шока глаза и бледное лицо. Как будто его неожиданно разбудили от одного из его кошмаров.

– Да.

– Это…

– По-настоящему.

– Ты меня ударил.

– Знаю. Надо позвать кого-нибудь.

Но Йоджи перехватывает его руку прежде, чем он дотягивается до кнопки вызова.

– Это подождет, – говорит он. – Где я?

– В госпитале в Нью-Йорке.

– Что случилось? Они…?

– Они все мертвы.

– Хорошо. Это хорошо, – Йоджи отнимает ладонь от носа и сжимает руку Айи обеими своими ладонями. Кровь из носа стекает по лицу, но ему, похоже, совершенно все равно.

– Ты в безопасности, – говорит ему Айя.

Йоджи кивает: 

– Я знал, что ты придешь.

– А я знаю, что ты лжешь.

– Угу, – тихо отвечает Йоджи. – Но я надеялся, что ты придешь.

Это уже достаточно хорошо. Ногти Йоджи впиваются в его ладонь, и Айя опускает голову, уткнувшись лбом в их переплетенные руки.

– Я рад, что ты вернулся, – сообщает он, потому что в кои-то веки молчания не достаточно.

– Ага, – говорит Йоджи. – Я тоже.

Они так и засыпают, и, проснувшись утром, Айя видит распухший нос Йоджи, дорожку подсохшей крови вокруг его рта и подбородка и слышит, как тот ругается.

Йоджи спорит с двумя полицейскими, которые хотят арестовать Айю за нападение, с медсестрой, которая хочет помыть ему лицо, с врачом, который заявляет, что Айе вообще нельзя было разрешать оставаться позже часов посещений. И что неудивительно, Йоджи, похоже, выигрывает.

Айя рассмеялся бы, если бы не опасался, что его арестуют или накачают успокоительным. Вместо этого он слегка улыбается и молчит. Йоджи, как обычно, достаточно красноречив за них обоих.