Fluß

[-00:00:10]

Вертикаль

 

Десять секунд вертикали: сквозь просоленный воздух, сквозь неоновых призраков, пляшущих в густой мороси, между монохромной плоскостью низкого, налитого влагой и светом неба, и мокрым покрытием платформы, уходящей прямо в свинцовые тревожные воды океана. Он, невидимый за люминесцентными нагромождениями Фрайхавна, ощущается, тем не менее: смутная громада, древняя и терпеливая.

Десять секунд вертикали. Контактные линзы датской туристки, зачем-то задравшей голову у входа в паб, оценили скорость объекта в точке фокуса и переключились в рапидный режим.

Патрульный квадрокоптер: беспилотный дрон с чемодан размером — высветил его лидаром и рванулся на перехват — основной массив полицейской экспертной системы располагался где-то в Микронезии и сигналу потребовалось четверть секунды, чтобы вернуться с ответом. Эту четверть секунды дрон считал падающее тело враждебным беспилотным аппаратом. Убедившись в том, что жертвовать собой нет необходимости, квадрокоптер, вывернув зарешёченные гондолы, с визгом улетел прочь.

К этому моменту, первые кадры из глаз датчанки добрались до её хранилища в Вальбе.

Софт разбивает картинку на отдельные фрагменты. Средний план, подобранный по композиции: распластанная в воздухе фигура на фоне облицовки небоскреба «Зименс-турм». Крупный план, подобранный по цветовому подобию: рыжие волосы на фоне кортен-стали.

Из светящейся взвеси слетаются патрульные дроны. Таймеры светофоров сбрасываются на пятисекундную задержку.

Сверхкрупный план. Реконструкция по трём тысячам кадрам, включая съёмку с квадрокоптера. Золотой стержень медленно обращается вокруг крепления. Мочка уха за пределами фокуса едва угадывается.

Мириады глаз устремляются вверх, привлечённые сигналом геосоциальной сети. Десять секунд свободного падения, растянутые на сотни ракурсов и несколько миллионов кадров длятся, в переводе на отснятое видео, тринадцать часов.

Из них пять минут — удар о землю, превращённый рапидой в мучительно долгое соприкосновение.

Обнуление таймеров. Красные огни очерчивают квадрат перекрёстка и фигуру в чёрном плаще, распластанную в его середине.

Визг дронов, слетающихся подобно стае падальщиков.

Микротранзакции. Венчурные боты уже вступили в игру и выкупают впрок права на любой мало-мальски пригодный материал.

За сцену падения туристке из Дании — по тридцать две марки в секунду — от «ИрРор».

Ей же, за отдельные кадры — по шестьдесят марок за снимок.

«Фотобанк», «Стереосток», «АкценФото».

Сто двадцать три марки — корейской практикантке, за кадр с лицом падающего человека за мгновение до того, как тот соприкасается с асфальтом. Взгляд его безучастен, в огромных чёрных зрачках адаптивная выдержка захватила одновременно гаснущий зелёный и загорающийся красный.

Впоследствии, «Альгемайне Цайтунг» использует обрезанный вариант — глаз и в зрачке две разноцветные фигурки.

Встревоженный гул толпы, синтетические выкрики дронов, выставивших оцепление, фоновый, почти неслышный шум океана. Опустевшая вертикаль, залитая неоном, отражается в стеклах очков.

Шульдих закуривает, некоторое время смотрит на красное марево за чёрной аппликацией толпы. Улыбается, потом вдруг, словно не сдержавшись, разражается нервным смехом, и смеётся, обречённо и зло, пока промозглый воздух и табачный дым не срывают его на хриплый кашель.

 

[-43:12:34]

Полифония

 

Пристальный взгляд Кроуфорд ощутил на себе, едва оставив за спиной таможенный пост. Зал прилёта Фрайхавна: архитектурный бастард флактурмов Третьего Рейха и разлапистой зондерготики, обладал странной грацией шагающего экскаватора, внезапно взмывшего в тройном тулупе. Голографические призраки, сошедшие с карт Меркатора: киты и каравеллы, дрейфующие между фальшивых нервюр, при общем приглушённом освещении смотрелись зловеще.

Таможенник устало скользнул взглядом, по одному ему видимым маркерам, сличавшим лицо американца с его цифровым образом. Рутинная, и, по большому счёту, ненужная операция — так, убедиться, что машины не врут совсем уже бессовестно. И, игнорируя вереницу крохотных расхождений: сменилась оправа очков, пробилась первая седина, глубже врезались морщины — один заспанный человек пропустил другого.

Оставив таможенный пост за спиной, Брэд извлёк прибор, издали напоминающий карманные часы, но со встроенным монитором, отображавшим несколько радиальных шкал. Стрелки на шкалах держались середины диапазонов и немного подрагивали. Американец некоторое время изучал показания, потом захлопнул крышку с гравированным на ней посохом Асклепия и спрятал прибор во внутренний карман пиджака.

У выхода две анимированных реплики водолазных скафандров братьев Карманолле раскрывали двери перед немногочисленными прибывшими. Из круглых визоров на тяжёлых шлемах лился месмерический бирюзовый свет.

Бронзовые вороны, сидящие на макушках шлемов, провожали проходящих маслинами широкополосных сенсоров. При виде Кроуфорда, птицы всполошились, оправили металлические перья и вновь замерли, чуть поводя головами.

Американец усмехнулся: он начал получать определённое удовольствие от мрачноватой германской стилизации. Взглянув напоследок под потолок — там рёбра свода образовывали узор из ромбов, рассечённых перпендикулярами и проплывала наивно очерченная средневековым картографом Антарктида — Кроуфорд покинул терминал.

Снаружи тянулось серое предрассветное безмолвие. Башни экстерриториала Фрайхавн в этом глухом рассеянном свете казались карандашными набросками промдизайнера — чёрное стекло вперемешку с наплывами искусственно проржавленных панелей.

Брэд вспомнил, как платформа выглядела из иллюминатора дирижабля: ощетинившийся хрупкими кристалликами квадрат, словно висящий над монотонной текстурой океана.

Здесь, на земле, обманчивая хрупкость уступила место грубым деталям. В сумеречном свете ещё не взошедшего солнца, при отключённой иллюминации видно было, как тяжелы конструкции платформы, оседлавшей сплетения искусственного рифа. Сами здания отчасти утратили изящество. В лишённом теней пространстве, они остались предоставлены собственной геометрии: тоскливому продолжению баухауса в сумрачные глубины деконструктивизма, с перекошенными наплывами из кортеновской стали и фронтонами, более напоминающими двуотвальные ножи машин разграждения.

Пропахший йодом и солью воздух гнал мусор по смоляного цвета дорожному покрытию мимо рядов припаркованных у аэропорта такси: параллелепипедов с чуть заметными скосами и едва выступающими колёсиками. На бортах, поверх имитации полированной нержавеющей стали — символ Фрайхавна, зитирон: наполовину рыба, наполовину рыцарь.

Крохотная беспилотная машина за несколько минут довезла Кроуфорда по пустынным улицам до отеля — типовой брэндированной коробки. Меняй часовые пояса и широты, ничего не изменится, с точностью до расположения этажных элементов.

В плиту у входа вмонтирована гравированная плазменным резаком табличка: 23:04:38. Сутки на сборку отеля из готовых компонент в любой точке земного шара. Кажется, девочек для регистрационных стоек выращивают где-то на соседнем конвейере.

—Wollen Sie wirklich die Zimmer mit Meerblick?

Американец медлил. Перевод висел перед ним в воздухе, отображённый на прозрачных экранах контактных линз, разговорник подобрал несколько транскрибированных вариантов ответа, но усталость смешивала языки в голове и сейчас это просто звуки и закорючки. Регистраторша — кажется внутри её черепной коробки, наконец, перещёлкнулась локаль — переспросила, уже на английском, таком же безупречном и стерильном, как и интерьеры гостиницы.

— Простите, сэр, вы действительно хотите номер с видом на море? В наших условиях это может быть не самым лучшим выбором.

— Меерблайк,— с улыбкой и отвратительным акцентом произнёс Кроуфорд,— битте.

Номер с видом на море действительно, был пропитан какой-то призрачной сыростью, несмотря на сухой переработанный гостиничный воздух. За узкими окнами отступала на запад ночная мгла.

Стук в дверь застал американца со снифтером в руке — коньяк он считал лучшим средством от смены часовых поясов. Кроуфорд оторвался от разглядывания картины на стене — аллюзии на Климта в охряных тонах — и пошёл открывать.

Визитёр, в синем военном пальто времён Второй Мировой, сдвинув на рыжую шевелюру очки-консервы, с грохотом переставил внутрь гостиничного номера два опломбированных металлических кофра.

— Пиздец, — на Брэда пахнуло крепкой смесью из алкогольного и табачного перегара, — меня, можно сказать, за ноги стаскивают с постели, потому что некий тип проводит по протоколу «минус один» небольшой арсенал.

Американец жестом пригласил гостя внутрь, не обращая внимания на его эскападу. Тот, тем временем, продолжал:

— И вот кому, кому может прийти в голову приволочь на мой маленький островок два чемодана ёбаных стволов? Какому, блядь, гудериану доморощенному в здравом уме и твёрдой памяти захочется волочь сюда гаусс?

Кроуфорд налил себе ещё коньяка, потянулся за вторым бокалом, потом, передумав, протянул визитёру целую бутылку.

— Кто бы вы подумали? Брэд Кроуфорд, собственной персоной, везёт взрывчатку в мой маленький рай.

— Я тоже рад тебя видеть, Шульдих. Только не говори, что после нашего с тобой прощального банкета у тебя остались деньги на покупку Фрайхавна.

— Nein…— отмахнулся немец и приложился к коньяку, — слежу за порядком. Синекура… Была, блядь, синекура. Что ты здесь забыл?

Американец пожал плечами.

—Работа.

—«Работа» как в «простите, блядь, что моими трудами госпиталь переполнен, ничего личного, просто работа»? Или как в «да, сударь, сие есть ваша дочка, все тридцать пакетов, ничего личного, просто работа»? Или как…

—Как в «есть работа, на месте получишь нужную информацию», — отрезал Кроуфорд.

— Пиздец, — опустошённо выдохнул Шульдих и, вдруг, чуть не хватая за грудки,— ну почему, почему я не могу прибить тебя к хуям, и сделать вид, что ты никогда не въезжал на «площадку», никогда не селился в этом ёбаном отеле и вообще тебя на свете не было?

Американец печально улыбнулся.

— Из сентиментальных соображений. Вы, немцы, очень пьющая, а потому — сентиментальная нация. А ещё потому, что сюда едет Уроборос. И, скорее всего, кто-нибудь ещё.

— Сраные хакеры. Сраный кто-нибудь ещё. Чего ещё ты знаешь такого, чего не знаю я?

Кроуфорд пожал плечами.

— Больше ничего, клянусь, — он допил свой коньяк и поставил стакан на прикроватный столик. — Спроси лучше у своих ворон.

— Каких ещё ворон? — недоуменно уставился на Брэда Шульдих.

— В аэропорту, на входе. Сидели прямо на головах у водолазов.

Глаза немца расширились. Он выхватил из кармана коммуникатор и пулей вылетел из номера. Дверь за ним захлопнулась, потом снова приоткрылась, сквозь щель донеслось:

— Всё из-за тебя. Вот, блядь, гадом буду — всё из-за тебя!

Дверь закрылась окончательно.

Кроуфорд сел в кресло. Шумное явление старого знакомца, тяжёлый перелёт и алкоголь сложились вместе и погрузили его в тяжёлый сон.

Он ехал в лифте с двумя водолазами, облачёнными в викторианские скафандры. Не вылизанные до блеска реплики из аэропорта, а настоящие, ощутимо тяжёлые, пахнущие йодом, солью и чем-то ещё, неуловимо гнилостным. По ту сторону окуляров царила беспросветная мгла, и только звук нагнетающих воздух мехов подсказывал, что внутри находится кто-то живой.

Кабина лифта, сначала блестящая хромом и с зеркалами от пола до потолка, потом, внезапно, как случается во сне, зарешеченная, спускающаяся сквозь опустевшее офисное здание времён Депрессии и, наконец, некое подобие шахтёрской клети, всё никак не могла закончить нисхождение.

Наконец, лифт замер и Кроуфорд оказался в пустой комнате, стены которой терялись во мраке. Свисающая с потолка люминисцентная лампа в зарешёченом коробе освещала тяжёлый дубовый стол.

Из темноты на столешницу выпорхнул ворон и, уставившись на Кроуфорда неморгающим взглядом, изрёк:

— Nimmermehr! Nimmermehr!

В следующий момент Брэд был уже в гостиничном номере, в прыжке, с пистолетом в руке. Патрон в стволе, предохранитель снят.

За окном — визг электромоторов, приводящих в движение винты квадрокоптеров. Наёмник откатился за кровать, осторожно выглянул из-за укрытия. Снаружи гостиницы висело не меньше дюжины полицейских дронов.

— Шульдих, — раздосадованно выдохнул американец и распрямился.

Дроны разом зажгли поисковые огни. Слепящее галогеновое сияние заполнило комнату.

— Шульдих, я знаю что ты меня слышишь, — проорал Кроуфорд, — выключи иллюминацию!

Зазвонил коммуникатор. Закрываясь ладонью от света Брэд принял вызов.

— Шульдих, хватит шутить, — сказал он и осёкся.

В наушнике хор синтезированных голосов произнёс.

— Мы не он.

— Кто это?

Несколько голосов ответило ему разом.

— Говорите по одному. И выключите свет, — рявкнул Кроуфорд.

Номер погрузился во тьму, но двигатели за окном не стихли — беспилотники продолжали висеть, вероятно, держа американца на прицеле.

— Транзит через сорок два часа, — раздался мужской баритон.

— Это важно, — вторил ему голос девочки.

— У разных фракций разные интересы, но действительную опасность представляет только одна из них. Проблема, впрочем, не в этой фракции, а именно в конфликте интересов, — женский голос, почти старческий.

— Это важно, — опять голос девочки.

— Физическая целостность оборудования необходима для транзита, — мужской баритон, — Ретрансляционная станция расположена в Зименс-турм.

— Это важно.

— Он может разорвать все цепи кроме одной, — ещё один голос, гортанный, грассирующий.

— Это важно.

— Это действительно важно, — подтвердила женщина, — Это применимо как к физической стороне проблемы, так и к отношениям между фракциями.

— Можно чуть более конкретно сформулировать «проблему»? — попросил Кроуфорд.

— Тяжело, — ответила ему девочка, — мы — не он. Мы — не ты.

— Мы — никто из вас, — гортанный голос, — мы понимаем, но не говорим.

— Ты должен понимать, — девочка поставила ударение на «ты».

— Это стоит большой награды, понимать, — добавил баритон.

— Медишны можно прошить. Мы знаем, как.

— Это важно, — сказали они разом.

— Сорок два часа, Зименс-турм, — повторил баритон.

— Это важно, — ещё раз сказала девочка и связь оборвалась.

За окном было тихо, только шум волн, бьющихся о платформу, доносился, приглушённый расстоянием.

Кроуфорд взял в руки коммуникатор, набрал Шульдиха. Из наушника раздалась отборная портовая брань.

— Помолчи, — твёрдо оборвал его американец. — Они со мной связались.

— Кто ещё «они»?

Кроуфорд облизал пересохшие губы.

— Монады.

 

[-39:03:12]

Доспех

 

Шульдих, похмельный и насупленный, сосредоточенно водил пальцем по набранному фрактурой меню, когда за столик подсел Кроуфорд. Несмотря на бессонную, похоже, ночь, немец успел сменить гардероб и теперь, поверх майки с толстым очкариком на фоне горящего Биг-Бена и надписью «Burn London to the Max», на нём была затёртая джинсовая жилетка, украшенная розовой нашивкой с тремя воздушными шариками. За его спиной, на вешалке болтался кожаный тренчкот.

Кроуфорд огляделся: кафе «Das Nibelungenlied», расположенное в полуподвале и стилизованное под романские казематы, даже на общем фоне Фрайхавна выглядело угрюмо.

— Мрачновато для тебя, — заметил американец.

— Зато к бодунищу самое то. Семнадцатая авентюра, — Шульдих указал на фреску темперой, где безутешная вдова оплакивала своего супруга, — моя любимая в это время суток.

Кроуфорд всё это время внимательно разглядывал старого знакомца. Пожалуй, он относился к тому типу людей, которые долго не стареют внешне и сейчас морщины диссонировали с почти юношеским лицом. Американца, тем не менее, смущала некая деталь, которую он всё никак не мог уловить в приглушённом освещении кафе.

Улыбчивая официантка принесла две кружки пива.

— Я не буду, — отказался Брэд, попутно оставив надежду уловить встревоживший его признак.

— А это всё мне. Мне пришлось протрезветь, когда я узнал про воронов, но после твоей новости я уже не уверен, что хочу быть трезвым. Эта сраная платформа всё равно потонет к хуям.

— Ну, насколько я понял, монады как раз заинтересованы в том, чтобы с ней ничего не стало.

— Это да. А теперь подумай, кто может угрожать монадам настолько, чтобы они так зашевелились? Ну? Так… На секунду, бля, масштаб происходящего и нас в этом масштабе? Нихуя не видно? Так это потому, что в этом масштабе на нас никто даже смотреть не станет — сметут нахер и даже не заметят.

— Мы все погибнем. Давай этот момент мы отложим на потом, окей? Что у нас есть? Что за вороны?

— Хрен его знает. Автономные камуфлированные боты для наружки. Только они в этот раз были внутри.

— Монады угнали кучу полицейских квадрокоптеров…

— Нет, это штучный товар и явно не угнанный. Монады прошлись по сети безопасности как стадо бизонов — наверняка скопировали всё видео с камер, логи файерволов, логи систем доступа, телеметрию с реактора, геоданные с такси… и это только то, что мы знаем. А вот вороны — это кто-то ещё. Мои гаврики нашли у входа в аэропорт остатки «умного песка»…

— Вороны работали на малой мощности, а из «песка» был собран ретранслятор?

— Похоже на то. Разорвали цепь заземления на зарядной станции такси и использовали для модуляции радиосигнала. Мой умник посчитал, там получилось, что приёмник был где-то на платформе.

— То есть этот «кто-то» всё ещё во Фрайхавне?

— Ну, судя по всему, пиздец пропускать он не намерен. Есть ещё интересное: к нам идут подлодки. Пока что насчитали четыре, но, судя по всему, найдётся ещё.

— Чьи полдолки?

— Чтоб я знал! Пока сложно сказать. Похоже что-то древнее, времён Холодной Войны.

— Хочешь сказать, что это атомные субмарины?

— Очень даже может быть. Видимо кто-то из корпораций хочет поучаствовать в процессе, но пока что никто не признаётся. По крайней мере, скорее всего ядерного оружия на борту нет.

— Не считая того, что они сами по себе — ядерное оружие. Но ты прав, пока что рано делать выводы. Скажи лучше, птиц нашли?

— Куда там? Тем более, что у нас тут хватает настоящих птиц. Боты будут искать пернатых, которые сильно дохуя светятся, но, если наш клиент не дебил — а он, сука, не дебил, большую часть времени они будут в режиме радиомолчания. Ты, лучше, скажи, что там были за монады? — Шульдих некоторое время поколебался, с какой кружки начать, отхлебнул из каждой по очереди и, после этого, взялся за стоявшую слева от него.

Кроуфорд пожал плечами.

— Не знаю. Минимум четыре голоса. Два мужских, женщина и девчонка.

— Девчонка — это явно «Брони». Я тут пока трезвел, решил просветиться немного.

— Ну, может быть ты сможешь и меня просветить заодно.

— Начать и кончить: краткое резюме наших познаний о монадах — нихуя. Мы даже не знаем, это искусственный интеллект или что-то, зародившееся само, от нехуй делать. Вроде как, появились после перехода на протокол Npv9 в качестве основного для Сети. Что бы это ни значило, — Шульдих отпил ещё немного пива, — Точно не хочешь? Связаться с ними ни у кого не получалось, если только сами монады не решают поболтать, ну как с тобой, например. Вообще не агрессивны, но, когда нашёлся какой-то перец, Гавел Возняк, который вроде как придумал, как можно уничтожить монаду… ну, его потом нашли… вернее находили… а ещё, вернее до сих пор находят. «Брони» тогда дала пресс-конференцию, если это так можно назвать. Перекрыла диснеевские видеопотоки кадрами, где пара наёмников лечит того самого перца от мысли, что с монадой можно сделать то же, что и с крысой. Я, кстати, нашёл то видео: какой-то пиратский ресурс ловил поток с «Юнглингами-спасателями», ну и попутно запечатлел для потомков.

— И?

— Ну, Фарфарелло в лучшие годы.

— Там был Фарфарелло?

— Нет. Но ему бы зашло.

Кроуфорд тяжело вздохнул.

— Думаю, мы сейчас в одной лодке. И нам…

— Четверть, — Шульдих стукнул опустевшей кружкой по столешнице.

— В смысле?

— Двадцать пять процентов. Если только ты не работаешь на монад pro bono.

Американец хотел было что-то сказать, но потом передумал, достал из кармана прибор с посохом Асклепия, некоторое время молча рассматривал змей на крышке, водя ногтем по эмали, и, наконец, произнёс:

— Окей. Начнём с того, что ты отдашь мне чертежи Зименс-турма и сделаешь ключ-вездеход.

— Бля… опять продешевил, — сокрушённо выдохнул Шульдих.

Гарнитура в его ухе заморгала.

— Что там ещё? — немец выслушал ответ и помрачнел. — Ну пускай спускается, если пролезет.

Кроуфорд выжидающе посмотрел на собеседника.

— Клоц, — ответил тот, и по лицу его было видно, что самую интересную часть новости он приберёг на потом.

— Не томи уже, — нетерпеливо выдохнул Брэд, — речь же явно не идёт об очередном умнике, который натянул экзоскелет поверх списанного китайского скафандра.

Шульдих покачал головой.

— Советский клоц.

— Один?

— Это, блядь, натуральный краснознамённый серпасто-молоткастый клоц, прямиком из Союза. Как ты думаешь, нам одного не хватит?

На этих словах двери распахнулись и в помещение, извернувшись каким-то невероятным образом, протиснулся клоц — мобильный комплекс замкнутого цикла: антропоморфная громада, предположительно содержащая в своём чреве живое существо.

Немногочисленные посетители поспешили покинуть помещение, опасливо огибая ссутулившуюся машину.

Шульдих снял с крючка тренч-кот и, небрежно перебросив его через локоть, медленно приблизился к клоцу. Тот стоял неподвижно и почти бесшумно: от него исходил еле слышный низкий пульсирующий гул.

— Чем могу быть полезен? — поинтересовался немец.

Вблизи оказалось, что советский клоц собран из какого-то совершенно разномастного хлама: абсолютно ассиметричный, половина его корпуса была, похоже из дюралевого крыла древнего истребителя, вторая из углепластика. Графитовая чернота причудливо наползала на тусклое серебро. Из двух пар конечностей одна досталась, похоже от лабораторного манипулятора, а вторая — от докового погрузчика. Ноги Шульдих опознал как шасси американского боевого андроида времён гражданской войны.

На плоской голове виднелось два блока оптики — симметричных, разнообразия ради — и что-то вроде лидара, светящегося из гнезда, надпись на котором линзы Шульдиха перевели как «Проверка бдительности».

— Я являюсь официальным представителем Союза, — отчётливо проговорил клоц. Акустическую систему для него искали явно по остаточному принципу — динамики перегруженно хрипели.

— Оху… в смысле… это не является большой неожиданностью для меня, — скривился Шульдих.

— Я хочу поставить службу безопасности экстерриториала Фрайхавн в известность о своём прибытии и дальнейших намерениях. Согласно решению Информбюро от шестнадцатого октября сего года, гражданство Союза будет предложено лицу, которое, находится на территории экстерриториала. Я присутствую здесь как полномочный представитель Союза со всеми вытекающими последствиями.

Начальник службы безопасности задумчиво прикусил губу.

Союз мог бы прислать сюда пятилетнюю девочку — она бы ходила по платформе и люди Шульдиха бегали бы вокруг неё, переводили через дорогу и сдували пылинки. И этот нелепый клоц уже не казался таким нелепым — это просто зерно в филиграни на рукояти дамоклова меча, такого огромного, что в фокус попадает только это вот крохотное металлическое зёрнышко.

— Мы не будем препятствовать. Как мне к вам обращаться?

— Кэн.

— Эм… как «консервная банка»? — Шульдих не выдержал и прыснул.

— Хидака Кэн, — уточнил клоц.

 

[-38:40:12]

Змей

 

Самый простой вариант описания: сорокафутовый контейнер цвета прусской сини, с белым граффити — стилизованной под кельтику змеёй, вцепившейся в собственный хвост.

Чуть сложнее: этот же контейнер среди тысяч других на борту дряхлого контейнеровоза класса Triple-E.

Ещё сложнее: одна из многих подпрограмм интерфейса доковой инфраструктуры Фрайхавна базируется на библиотеке двадцатилетней давности с хорошо известной и документированной уязвимостью, до сих пор не исправленной. Беспроводная сеть имеет хорошую, современную защиту с высокой криптостойкостью. Автономные погрузчики общаются по устаревшему протоколу. Новозеландский внештатный сотрудник австралийской фирмы, которую бразильский субподрядчик нанял выполнять заказ немецкого софтверного гиганта, решил проблему со сроками сдачи своей части проекта, необоснованно придав запросам от этих самых погрузчиков чуть больше прав, чем стоило бы.

Как результат, виртуальный образ сорокафутового контейнера минует таможенные сканнеры по запутанной схеме, то перепрыгивая в списки возврата, то исчезая как утерянный, то восстанавливаясь, как найденный, но уже вне стерильной зоны порта.

Реальный контейнер уже погребён в глубине одного из складов Фрайхавна, учтённый и неучтённый одновременно — в зависимости от намерений наблюдателя.

Под его ребристой шкурой — матрица переменной радиопрозрачности, на случай если кто-то любопытный всё-таки запихнёт контейнер под сканнер. Глубже — слой из метаматериалов, на случай, если любопытствующий уже обнаружит, что раскрыть контейнер нельзя и возьмёт излучатель помощнее. Далее — слой брони. Не то, чтобы непроницаемой, но, если вдруг какой-нибудь нигерийский спаммер отправит из РПГ-7 тандемное письмо счастья — за сохранность груза можно не волноваться.

Наконец, сам груз — в основном, дыхательная жидкость на основе перфторуглеводорода.

Теперь, совсем просто: два невесомых тела в тёплой колышущейся тьме. Лёгкие касания в полудрёме. Давно уже непонятно, есть ли в этом какое-то человеческое влечение, или всё что осталось — механический тропизм предоставленной самой себе органики.

Души их парят над платформой.

— Смотри как интересно, — без слов, без звуков, говорит один из них другому, и указывает на то, как кружащие над Фрайхавном квадрокоптеры облучают чаек коротковолновыми импульсами.

— Ищут бионические разведчики, — так же беззвучно отзывается второй.

Вдвоём они строят модель поведения пернатых и вносят в неё всех птиц над Фрайхавном.

— Их уже убрали…— меланхолично замечает первый.

Лёгкая тёплая грусть. Они долго экспериментировали с тонкой настройкой пресинаптических рецепторов, чтобы добиться этого ощущения. Теперь им всегда немного грустно — в этом состоянии они легче вникают в детали, в этом состоянии неизбежная близость тел становится необходимой.

Одного из них зовут Наоэ Наги. Второго — Цукиёно Оми.

Вернее, звали. По ту, внешнюю, сторону сорокафутового контейнера есть только Уроборос.

Уроборос просачивается в инфраструктуру Фрайхавна неторопливо и незаметно, избегая магистральных каналов. Без участия Наги и Оми, Уроборос — зверь в себе. Он заимствует часть их нейронных структур, часть вычислительной мощности, скрытой в контейнере и изрядную долю — в распределённых системах по всему земному шару.

Когда-то давно его бы называли искусственным интеллектом, экспертной системой, обучающейся машиной — в угоду маркетинговым веяниям, ничуть не изменяющим сути происходящего. Уроборос-сам-по-себе. Упрямый движок, прогрызающийся через слабины цифровой инфраструктуры.

Наги и Оми — в другом месте.

Кёбенхавн для Оми, который действительно был там, который, поводя видоискателем поверх толпы японских туристов, выцеливал слонов со свастиками на попонах и чудесным образом ощущал себя абсолютным гайджином, чуждый толпе, почти синхронно щёлкающей затворами зеркалок. Тогда он бродил один, не скованный ни галерным ритмом туристической группы — с соотечественниками он пересёкся случайно у завода Карлберга — ни временными рамками. Он снимал, пытаясь неверным оком цифровой матрицы уловить вёрткий призрак Ганса Христиана: в бронзовой русалочке, опять украшенной ошейником сварного шва, в технократических колоннах на фоне старого здания оперного театра, в позеленевших памятниках и стеклянных призмах, случайно встретившихся в одном парке.

Это он пытался общаться с седым программистом, коверкавшим английскую речь до полной неузнаваемости под шильдой с русалкой, выглядывающей из саксофона. Это он, дошедший до экзистенциальной стадии алкогольного опьянения, втолковывал плоскомордой китайской студентке какую-то совершенно безумную теорию, в которой Нанкин и Тростенец мешались с ацтекскими ритуалами и пиринговыми сетями — на фоне украшающих бар плакатов времён военного коммунизма в России.

Копенгаген для Наги: стерильный образ, восстановленный по мириадам фотографий, мерцающий от интерференций несовпадения временных меток. Город, в котором он не был никогда.

Они оба сидят на скамейке (предположительно, не существующей в реальности, судя по псевдоегипеткому модерну на спинке) посреди реконструированного образа Кристании, смотрят на покосившуюся, заросшую мхом фабричную трубу. Здесь, внутри морока цифровой реконструкции, они свободны друг от друга, свободны от рукотворного серотонинового вольера. Они делятся мыслями вместо того, чтобы разделять их.

Зацветший пруд. Осень, гальванизированная остаточным теплом Гольфстрима.

— Интересно, — говорит вдруг Наги, прервав длительное (о, как относительно здесь время!) молчание, — есть ли для монад хоть один способ проверить, действительно ли непрерывность так необходима для их существования.

Вопрос, риторический в зародыше, порождает очередную лакуну.

— А для нас? — отзывается Оми, наполовину поглощённый чередой воспоминаний. — По сути и для них, и для нас есть один лишь способ проверить.

— Это уже что-то религиозное…

— Не совсем. Религиозность подразумевает агент, гарантирующий непрерывность. Систему защиты от сбоев, которая вступает в силу, когда физический носитель утрачивает целостность. Скажем, для тех же монад нет принципиальной разницы, где и как в Сети хранятся их данные, но непрерывность существует столько, сколько существуют монады.

— Или, в человеческих мерках, столько, сколько существует отдельный человек.

— Именно.

Чайки кружат над Кристанией. Ни Оми, ни Наги не знают, есть ли в Копенгагене чайки. Это просто образ, который устраивает обоих. В конце концов, даже для них нет полной свободы от плоти.

Мужчина в сером пальто неспешно шествует по берегу пруда, слишком фактурный, слишком живой для анимированных декораций. Но в его движениях, в походке, в мимике таится слишком много подсознательного страха, чтобы признать его живым. Он — коренной обитатель зловещей долины и самим своим присутствием словно высасывает цвета из воздуха.

Поравнявшись со скамейкой на которой сидят Наги и Оми, он извлекает из кармана свежую пачку L&M в целофановой упаковке — долговязый параллелепипед, свойственный только для канувших в Лету стран Евросоюза. Срывает прозрачный покров, разминает сигарету, закуривает.

— На кой чёрт вы вообще здесь? — спрашивает он, грассируя.

Наги отключается от симуляции и ныряет в темноту Уробороса, в сплетение систем безопасности, ищет малейшие признаки проникновения.

Оми остаётся на берегу озера, наблюдает за пришельцем. Тот молча курит: его сигарета обуглилась до середины, но не далее. Неровное чёрное кольцо ползёт по линованной сигаретной бумаге и, при этом, остаётся недвижимым.

— Ничего. Абсолютно ничего! — взволнованно отзывается Наги, пытающийся уловить малейший канал связи незнакомца с окружающим миром.

Пришелец замирает вместе с Кристанией, вместе с Кёбенгавном, вместе с рендер-фермой в Мазалии. Теперь он заморожен, но к нему всегда можно будет вернуться. Уроборос обрывает ненужные каналы и подчищает следы, переключается на резервные прокси-сервера. Наги и Оми ищут уже вместе.

Оми чувствует, как учащённо бьётся сердце его напарника в иной реальности. Или это его собственное? За годы в чреве машины, он, кажется, уже забыл, которое из тел — чьё.

— Ищи. Должно быть что-то. Обязательно должно быть что-то.

— Нет. Монады всегда действуют примитивно — мы бы…

— А если это не монады?

— Другие не стали бы предупреждать.

— Если только это было предупреждение!

Уроборос медленно смыкает незримое кольцо вокруг Фрайхавна. Он спокоен, его хватка несокрушима, но оба его сердца стиснула холодом тревога.

 

[-36:02:37]

Нуар

 

Изнанка мира — монохромна. Контрастный снимок: чёрное, белое, шероховатая текстура и силуэты в контровом цвете.

— Они мне говорили потом: посмотри, ты так много теряешь.

Тень от бокала: искристые блики в сумрачном абрисе.

— А я уже всё потерял.

Матрос на винтажном плакате призывает к молчанию. Болтовня топит корабли.

— Нет, честно, они говорили: давай мы поменяем тебе глаза, будешь всё видеть в полном цвете, если хочешь, даже в инфракрасном диапазоне.

Глупая девчонка. Пялится в черноту устаревших имплантов, словно кролик на удава.

— А я так вижу больше, честно, гораздо больше. Вот я вижу, что ты любишь смеяться.

Хихикает. Лучики-морщинки в уголках глаз. Тут тебе и фальшивая невинность, и настоящая — всё в одном лице. Словно и не знала мужчины, хотя, конечно, знала, и не раз, и по-всякому, но, при этом, нет зла за душой.

Рука отрывает стакан от столешницы — его рука, в чёрно-белой гамме, но всё же его собственная и глаза, брызжущие смешливыми морщинками поверх ледяной амальгаммы, и хочется говорить, потому что пока ты говоришь, ты чувствуешь себя частью этого мира.

— Правда ведь любишь!

Смеётся. На циферблате «Гамильтон-Вентуры» — почти полночь. За окнами — промозглый серый день. Лучшее лекарство от часовых поясов — плевать на часовые пояса. И виски… Пока не закипит внутри чёрная злая волна, пока не подхватит всё скопом: осколки старых воспоминаний, шелуху новых, пену кратковременной памяти, пока не закрутит и не понесёт на неверных ногах.

— Эй, папаша…

«Папаша». Шевелится под кожей осколок, разворачивает смертоносное жало к трепыхающейся сердечной мышце. Горящий дом, чадный столп, подсвеченный пламенем. Чей-то хриплый безумный крик.

Чей-то? Его собственный.

— Папаша? — девочка не со зла, она любит смеяться, любит пьяных просоленных мужланов, любит, когда её берут сильнее, чем она хотела бы. Когда-нибудь какой-нибудь финский моряк не рассчитает силы и её не станет. Но сейчас она, сама того не желая, ворошит разбитые стёкла воспоминаний, которые сука-память всё никак не выбросит.

— Не вышел из меня папаша, — прочь из этого места. Воздух становится густым, свет меркнет, и тяжёлая металлическая дверь с окошком-иллюминатором всё никак не хочет открываться.

Его зовут Кудо Ёджи. Он всё ещё красив в той обречённой манере, которая сводит с ума женщин, любящих жить ярко и недолго. На его лице — русла пересохших марсианских рек всё стремятся и всё никак не впадают в Лету. Он стоит, прислонившись к стене, где-то в портовом районе Фрайхавна, неловко шарит по карманам полинялой армейской куртки, наконец, ему удаётся выудить пачку «Ред Эппл» и зажигалку.

«Зиппо», раскрываясь, издаёт металлический щелчок. Пламя глазами Кудо: белый язычок, пляшущий над перфорированным соплом.

Раньше, когда очередной смазливый юноша во время планового техосмотра предлагал ему сменить импланты, детектив вдавался в пространные философские рассуждения. В последние годы он просто стал слать — злым трёхэтажным матом.

И ему стало немножечко легче. Возможно оттого, что теперь он не чувствовал себя предающим память тех, кого не смог спасти из огненной западни. А ещё потому, что настоящая правда была простой: он никогда бы не смог смотреть на оранжевое пламя.

Кудо затушил окурок о голову горгульи, держащей урну. Алкоголь и никотин смешались в крови в нужной пропорции: наступило ясное, прозрачное безразличие. Все лишние мысли отступили.

— Он рядом… — бормочет детектив, сам не замечая сложившейся привычки проговаривать мысли вслух, — вот только где?

Над улицей, на высоте третьего этажа проносится ошалевшая ворона, преследуемая стаей квадрокоптеров. Дроны преследуют её в изменчивой хищной формации, кажется, они вот-вот столкнутся вместе и рухнут на мостовую. Но вместо этого, они просто в какой-то момент останавливаются, полностью потеряв интерес к птице и рассредотачиваются, так что через минуту беглянка остаётся забытой. Взъерошенная, она сидит на кронштейне рекламного экрана и пялится на прохожих глазами-бусинками.

— Ищут, ищут, но не там… этот ход уже сделан, повторяться он не станет. Они просто не знают, кого ищут…

Громада «Зименс-турм» нависает над Фрайхавном. В рассеянном свете пасмурного осеннего дня она выглядит как ржавый штырь, проткнувший небеса и застрявший, большею частью, в морском дне. Дроны кружат около небоскрёба словно пчёлы вокруг потревоженного улья.

—Там его нет… Рано ещё… Что дальше? Офисные здания: куча камер, куча детекторов, трафик просеивается через мелкое сито. Не подходят. Отели? То же самое…

Портовые краны, издали похожие на лапки паука-сенокосца, пребывают в постоянном движении. Ночью, в маслянистом мареве, пронизанном светом прожекторов, кажется, будто из преисподней, упрямо цепляясь за края бездны, выбирается гигантское насекомое. День сер, и в нём краны — это просто краны. Ветер доносит басовитые гудки и обрывки объявлений по громкой связи.

— Порт не подходит. Там застрял Уроборос, за ним следит Шульдих, за Шульдихом опять Уроборос, третий там явно лишний. Порт отпадает. Что ещё?

Нищий протянул к Кудо перемотанный изолентой платёжный терминал.

— Коммуникации? Неплохо. Не на виду, много закрытых помещений, легко подключиться к сети… но слишком банально.

В подворотне стоит фургон с опознавательными знаками службы безопасности Фрайхавна. Два плечистых наёмника запихивают в канализационный люк шестилапого робота-разведчика. Робот растопыривает конечности, примеряясь к габаритам отверстия, но издали кажется, будто он сопротивляется попыткам спустить его в душные катакомбы.

— Слишком банально. Может совсем не на платформе? Сеть ретрансляторов на расстоянии полусотни километров, постоянно в движении? Вряд ли. У Шульдиха достаточно дронов, чтобы прочесать океан от Австралии до Камчатки.

Кудо снова закурил. Мысль упрямо двигалась вперёд, уже практически неподвластная ему.

— Что ещё? Что ещё остаётся? В основании платформы полно искусственных каверн, но там — датацентры, там мышь не просочится… Что ещё? Что я пропустил? Я не смогу сам проверить каждый угол, мне надо точно знать…

Ноги вывели его на самый край платформы. Позади остался штырь Зименс-Турма, довлеющий над прочими зданиями, которые, всё уменьшаясь, переходили в приземистые склады на периферии Фрайхавна. Основание платформы прирастало год от года, но на краях его прочности ещё не хватало для полноценного строительства.

За невысокой оградой, десятью метрами ниже закипал океан. Кудо присел на скамейку, спиной к воде. Бросил за спину окурок и потянулся за следующей сигаретой.

Ответ вертелся на задворках сознания, красивый, изящный и неуловимый.

— Место, которого нет… где-то здесь есть место, которого нет, но он его нашёл. Не на поверхности, не в низу, не в канализации: ни сверху, ни снизу, ни посередине. Не рядом, не в небе. Должен быть какой-то ещё пробел, что-то, что никто не учитывает…

Огромный мохнатый кот с обгрызенным левым ухом неторопливо брёл мимо с распотрошённой рыбиной в зубах. Ещё один немыслимый обитатель пустот Фрайхавна: белый, с чёрным пятном-маской на морде и чёрным же хвостом. Кот оценивающе посмотрел на Кудо лазурными миндалинами, потом утратил к нему интерес и отправился куда-то к докам вместе со своей добычей.

И, внезапно, ответ становится для Ёджи очевидным. Кот, встревоженный его громким возгласом, озирается и прибавляет шагу.

 

[-35:55:23]

Ронин

 

Кабинет Шульдиха более всего напоминал логово атамана разбойников, особенно после того, как хозяин разложил, расстелил и развесил по нему все доступные чертежи и схемы Зименс-турм. Сам хозяин дополнял картину пиджаком-мандарином разукрашенным фракталом Жюлиа.

Кроуфорд, оттянув за угол план канализации, рассматривал картину в тяжёлой золочёной раме.

— Только не говори мне, что это Караваджо.

— «Похмельный монах»… то есть, тьфу, «Экстаз святого Франциска». Я бы предпочёл «Иоанна Крестителя», но эти сраные анархисты в гражданскую громили Хартфорд, а не Рим. Достался за бесценок.

Американец покачал головой.

— На войне нужно оружие и патроны, а не пидорасы пятивековой выдержки, — пояснил Шульдих. — Если бы в Статую Свободы не влетела пачка НУРСов, её бы тоже обменяли на что-нибудь, что делает «бум».

— А тебе уже зачем понадобилась эта картина?

— Мой старый, я бы даже сказал, пожилой, друг. Я решил: почему бы благородному дону не украсить свою скромную обитель какой-нибудь древней хуйнёй в напоминание о тщетности бытия ну и чего-нибудь ещё в таком же духе?

— Ванитас-штиллебен?

— За ванитас я могу в любой момент сходить к моему патанатому. Торчки и морячки поставляют его в неебических количествах. А тут человеку, — замурлыкал Шульдих, — хорошо…

— Знали бы лет тридцать назад, какие полотна будут болтаться по кабинетам спившихся наёмников…

— Знали бы лет двадцать назад, что при помощи прецизионной трёхмерной печати, смытого полотна второсортного богомаза и аутентичных пигментов можно будет воссоздать идеальную копию…

— Так это подделка?

— Реплика. Абсолютной точности…— Шульдих выдержал театральную паузу, — или всё-таки оригинал? Кого это теперь ебёт?

Кроуфорд со вздохом закрыл полотно распечаткой.

— Лучше скажи, мой глубокомудрый друг, что там у нас с Уроборосом? — поинтересовался немец.

— Несколько часов назад контейнер разгрузили и он, естественно, затерялся на складах. Особой активности с тех пор заметно не было. Понятно, что он будет ломиться в нашу инфраструктуру, но в ближайшее время мы вряд ли это заметим. Физически найти его на складе — задача твоих спецов, но думаю, рано или поздно им это надоест.

Шульдих крякнул.

— Однако, — продолжил Брэд, — интересные вещи творятся за пределами Фрайхавна. Я посадил на хвост Уроборосу пару толковых команд, и они сказали, что за последний час Уроборос обрубил сразу несколько своих распределённых систем.

— Прячется?

— Зачем ему прятаться? Мы не знаем ни чем занимаются эти системы, ни как к ним обращается Уроборос.

— Может какая-нибудь хуйня, которая отработала и больше не нужна? Что-нибудь, чем он пробил себе дорогу внутрь Фрайхавна?

— Может быть и так, но обычно такие штуки — как мне объяснили мои товарищи — ставят на паузу. Холодный старт у подобных систем может достигать нескольких часов, а поднятие с нуля ещё больше.

— А есть какой-нибудь способ узнать, для чего были системы?

— Железо в основном было с голливудских рендер-ферм, ещё довоенных, понятное дело. Но какое это имеет отношение к делу… в общем, мы за ними смотрим, они за нами следят, патовая ситуация должна доставлять им больше дискомфорта, чем нам.

— Ну и хуй с ними, — Кроуфорд закурил. — Зименс, ебать его, турм. Самая большая елда в моём хуятнике. Вообще, весь Фрайхавн висит на ней, как пачка на балерине. Вернее, висел: кораллы разрослись…

— Кораллы?

— Ну та кремнийорганическая херня, на которой мы сидим. Не кораллы, конечно, но достаточно близко. Так вот, херня разрослась, и платформу с тех пор расширили вчетверо. Но с самого начала тут было офшорное НИИ Зименса.

— И чем оно занималось?

— Да всем подряд. Стервятничало на проектах Дженерал Электрикс, Бостон Дайнамикс — всех шарагах, которые полетели в пизду вместе со старыми Штатами. Рельсовые пушки, боевые андроиды, чуть-менее-летальное-чем-хотелось-бы оружие… ну и, конечно, связь. По слухам — эти засранцы до сих пор не отдают всех данных даже под расписку, словно знают, что хуй я клал на их бумажки — так вот, по слухам, тут был сделан первый прототип передатчика для квантовой сети.

— И как всё это может быть связано с монадами?

— Ставлю на связь.

— Которой тут никто не занимается уже сколько?

— Лет пять точно. Сейчас тут одни клерки. Мир приходит в норму, чёрная бухгалтерия опять в моде.

— Кажется, я ошибся с выбором занятия.

— Почему? Ты всегда был охуенным бухгалтером.

— Ну, ты всегда был пройдохой высшего разряда, а теперь сторожишь покой бухгалтеров.

— Старость, мой друг, это называется «старость». Когда быстро бегать и метко стрелять уже не так интересно, как греть кости и…

Коммуникатор Шульдиха издал тревожную трель.

— Хилтон-хотель, им-то уже что может быть надо? Алло… Жертв нет? Ну и отлично, я пошлю кого-нибудь разобраться, пока можете пинать вашего админа… А чьего, моего что ли? Это не у меня восстание тостеров, а у вас… Да, конечно, невиновных обнаружим, непричастных покараем, конец связи.

Немец с гримасой отвращения закурил очередную сигарету.

— Хилтон-бордель: сраные турки превратили франшизу в сраное говно. Раз в месяц очередной неудовлетворённый клиент ставит их сеть раком и выворачивает маткой наружу, — пояснил он. — На блядей с модельными имплантами у них деньги есть, а на нормальный брандмауэр всё никак не находится.

Кроуфорд вспомнил широкое здание, дугой охватившее восточную оконечность Фрайхавна:

— Ты уверен, что это не дело рук одного из наших фигурантов?

— И что? Кибернетические проститутки затрахают нас до смерти? — скривился немец.

Его коммуникатор снова зазвонил, на этот раз на более высокой ноте. Не дожидаясь собеседника Шульдих проорал:

— Турок. Шлите. Нахуй. Верблюжими тропами… не понял… вы ебанулись там, что значит «угнали», он же на ручном ходит, ставьте помехи и отбирай… не понял… откуда?.. Подымайте мощность, делайте что хотите, но чтоб к утру птичка стояла в ангаре непоцарапанной…

— Думаю, речь идёт не о кибер-гейшах, — ехидно поинтересовался Кроуфорд.

— Совсем нет. Патрульный беспилотный вертолёт… не эти, — Шульдих изобразил в воздухе что-то, напоминающее одновременное ввинчивание двух лампочек,— а нормальная такая хуйня береговой охраны. Ракетный катер может потопить на раз.

— «Бёльков-штурм», икс-восьмая модель? — спросил Кроуфорд.

— Откуда ты… бегом!

За окном выполняла боевой разворот изящная конструкция: внутри двух концентрических колец, скрывавших в себе безлопастные движители, крепилась продолговатая гондола с ощетинившимися оружием подвесами по обе её стороны. Почему-то Кроуфорду напоследок бросился в глаза серебристый зитрион на носу гондолы.

Огненный шквал изрешетил опустевшую комнату мгновением спустя.

— Куда? — в руках у американца был бесполезный «Глок», оружие он достал рефлекторно.

— Вниз, — Шульдих рванул по коридору. — У меня к твоему арсеналу остался один вопрос: хули он у тебя не с собой?

Брэд прохрипел что-то нечленоразборчивое.

— Похуй, бежим.

Навстречу выскочило несколько бойцов охраны с пистолетами-пулемётами в руках.

— Там наша птичка взбесилась, бросайте пукалки, нам ПЗРК надо, — кричал немец, — бегом, к арсеналу!

Коридор прошила очередь, оставляя веером аккуратные отверстия в обеих стенах.

— Хорошо, что стены термоизолированные, — прошипел распластавшийся по полу немец,— он нас не видит.

— Пока что, — рухнувший рядом Кроуфорд прятал пистолет в кобуру, — пока он здание не разобрал.

— Ебическая сила… бегом, бегом!

Они рванули сквозь дождь искр и штукатурки, сквозь мерцающий свет — к лестнице. И когда они уже были на лестничной площадке, пролёт этажом ниже с грохотом обрушился.

— Вверх, — немец уже бежал.

— Что там?

— Крыша, что ещё? До арсенала не доберёмся, тянем время…

— Пока что?

— Пока хуй знает что. Пока не заглушат, пока не собьют, беги, мать твою, кролик, беги!

И они побежали, спотыкаясь и матерясь, наперегонки, вверх по лестнице, подгоняемые следующей за ними преисподней.

— Снимите вы этого пидораса уже, — срывался на хрип Шульдих, — нас сейчас расхуярят тут, давайте, быстрее.

Ещё несколько этажей: Кроуфорд начал задыхаться, но с неуклонным упорством заставлял своё непослушное тело преодолевать пролёт за пролётом: хватаясь за перила, за ступеньки, руками, ногами, да хоть зубами, лишь бы вверх, подальше от неумолимой машины. Шульдих карабкался рядом, матерясь так, как даже у него получалось нечасто.

Вместе они кубарем выкатились на крышу.

— И что теперь, — тяжело дыша спросил Брэд.

Почти бесшумно боевая машина поднялась над ними.

— Пиздец теперь, — дрожащими пальцами Шульдих засунул в рот сигарету.

Дрон висел над ними, словно выжидая. А потом прозвучал выстрел.

Мучительное мгновение спустя они поняли, что прозвучал он из-за их спин. Кроуфорд и Шульдих обернулись, чтобы увидеть стоящую на лифтовой надстройке фигуру в молочного цвета плаще: левое плечо покрыто тяжёлым наплечником, рыжая шевелюра расплескалась по ветру, на поясе — катана в ножнах. В пяти метрах над ним распускался дымчато-серый цветок, от которого вниз, к наплечнику шёл едва заметный кабель.

Человек извлёк катану из ножен и направил её на дрона. Клинок покрылся алым узором, с его острия сорвалась призрачная черта, на которой вздулась низка сфер, искажающих свет подобно линзам.

Черта упёрлась в вертолёт и тот внезапно накренился, а потом разорвался изнутри, словно вывернутый наизнанку. Призрачная линия расплылась белёсыми протуберанцами — и всё это в гулкой, щемящей тишине, нарушаемой лишь скрежетом исковерканного металла.

Человек спрыгнул на крышу, держа объятую клубами пара катану, и приблизился. Чуть слышно звенели многочисленные пряжки на его плаще.

— Эй, твари тьмы, — прокричал он, — вы там живы или как?

— Живы, блядь, куда ж мы денемся, — ворчит Шульдих, сражаясь с зажигалкой. — Что это было, Ран?

— Фононный генератор стоячих волн, — ответил Фуджимия и постучал себя по наплечнику, — запитывается от одноразовых вышибных капсул.

Его клинок похож на остывающее кострище.

— Ты не представляешь, — откашлявшись произнёс Кроуфорд, — как я рад, что эта штука не появилась у тебя раньше.

 

[-32:12:36]

Паломники

 

Узенький переулок — грязная и тёмная щель между домами на окраине Фрайхавна, между жилыми и складскими кварталами. Палимпсест граффити, восходящий по стенам на совершенно недосягаемую высоту.

Пара подростков неопределённого пола разворачивает сумку с баллончиками краски и верхолазным снаряжением. И пока один из них заряжает арбалет катушкой с арамидной нитью, второй присматривает себе участок внизу стены.

Наконец, он находит подходящий кусок, забитый в основном, тегами канувших в Лету уличных художников. Граффитчик ловко вскарабкивается на кучу алюминиевого хлама и, встряхнув баллончик проводит первую линию.

И в этот момент, то, что на первый взгляд показалось хламом, приходит в движение.

Вспыхивают прожекторы, заливая переулок слепящим ксеноновым светом.

— Шли бы вы отсюда, ребята, — скрежещет динамик, впрочем, последнее излишне: «ребята» и так улепётывают со всех ног, побросав орудия ремесла.

Иллюминация гаснет. Клоц снова складывается и становится похожим на брошенную кучу металлолома.

Хидака Кэн вновь обращает взор внутрь себя и — вверх. Тепловые карты Фрайхавна: сетевой трафик, потребление электричества и воды; синестетические диаграммы: глубокая эвристика поисковых запросов, анализ данных, перехваченных снифферами.

Кэн методично пробуждает к жизни всё новые подсистемы, которые захватывают всё больше данных и, неизбежно, оставляют всё больше следов.

Через некоторое время он перестаёт обращать внимание на результаты анализа. Кэн сомневается, что ему удастся что-то найти.

В первую очередь его интересует не поиск, а именно следы, которые оставляет за собой этот поиск.

Потому что это его должны искать.

И его нашли.

Все протянутые им поисковые потоки схлопнулись в один, состоящий, казалось, из нестерпимо яркого сияния.

Когда оно стихло, первым, что увидел японец, было отражение солнца, садящегося в спокойное, безупречно гладкое море. Потом само солнце — ослепительный червлёный диск в окружении лёгких перистых облаков.

Потом — звук: перестук вагонных колёс по стыкам рельс и почти неслышная работа электродвигателя.

А затем всё остальное: старый «Зименсовский» вагончик, движется по несуразно длинному пирсу к далёкому городу на противоположном берегу залива. Деревянные скамейки, испещрённые надписями и залакированные поверх этих бесчисленных имён, дат, признаний и петроглифов.

Перемежаясь, то по левую, то по правую сторону проплывают чугунные столбы, поддерживающие контактный провод на вычурных подвесах. На равном расстоянии вперёд по пути виднеются стилизованные под башенки маяков подстанции.

Вагоновожатый постучал в остеклённую дверь салона костяшками облачённых в белоснежную перчатку пальцев.

Кэн поднялся, на секунду удивившись тому, насколько лёгким и маленьким он стал. Посмотрел на руки: действительно, он оказался в своём старом теле.

Японец вышел на переднюю площадку: в лицо пахнуло йодом, солёные брызги оросили губы. Вагоновожатый стоял, возложив левую руку на рычаг реостата, а правую — опустив по шву. В полной парадной форме, при перчатках и фуражке, он скорее напоминал капитана дальнего плавания.

Глаза его были цвета ртути. Вагоновожатый заговорил глухим скрежещущим голосом:

«А что сказать мне об его наряде?
Был конь хорош, но сам он не параден;
Потерт кольчугой был его камзол,
Пробит, залатан, в пятнах весь подол.»

— Стало быть ты — Кентербериец, — предположил Кэн.

Вагоновожатый кивнул.

— Ты знаешь, кто я?

«Тот Рыцарь был достойный человек.
С тех пор как в первый он ушел набег,
Не посрамил он рыцарского рода;
Любил он честь, учтивость и свободу;
Усердный был и ревностный вассал,
И редко кто в стольких краях бывал.
Крещеные и даже басурмане
Признали доблести его во брани»

Кэн хмыкнул.

— Допустим… Ты знаешь, кого я представляю, и что я готов вести переговоры.

Вагоновожатый протянул руку к городу на берегу: там начинали зажигаться первые огни.

«Свершая в Кентербери по обету;
Здесь ненароком повстречал я эту
Компанию. Их, — тут он издал странный горловой хрип,—девять было.
Цель общая в пути соединила»

— Остальные монады ждут нас там?

Вагоновожатый кивнул.

Кэн, облокотившись на поручень, стал терпеливо ждать, всматриваясь в медленно приближающийся город. Его спутник более ничем не нарушал тишины.

К берегу трамвай подъезжал уже в темноте. Зажглись фонари на столбах и вагон двигался от одного тусклого желтоватого пятна к другому. Наконец, он достиг конечной точки своего маршрута.

Вагоновожатый закрепил свой экипаж ручным тормозом и молча указал пассажиру на перрон. Кэн спустился на выложенные мозаикой плиты. Рисунок в полумраке терялся: японец смог разобрать портрет Миколы Теслы и символику, ныне приписываемую Абдулле Аль-Хазраджи.

Спутник увлёк его дальше, мимо пустынных павильонов, предназначенных, судя по вывескам, для торговли сладостями и прохладительными напитками, к массивному дебаркадеру, укрывающему многочисленные вагончики, вроде того, на котором Кэн прибыл в город.

Под сводами дебаркадера прозвучало вступление из нескольких нот и женский голос произнёс:

— Напоминание для Бронни: вагон на архипелаг Мелзака отправляется через восемь часов.

«Тут, на земле, блаженства каждый час
Бедой венчается, – счастливой доли
Всегда мучителен конец для нас.
Нет под луною радости без боли», — отозвался провожатый.

Кэн поёжился. Тем временем, пустынные платформы завершились, и мощёная плитками в форме эшеровских ящерок дорожка вывела их в сквер, в центре которого находился небольшой круглый пруд. В центре пруда виднелся остров, практически целиком накрытый беседкой из ажурной чугунной решётки с флористическим узором.

Кентербериец провёл гостя по узкому горбатому мостику на остров.

В беседке находились восемь человек: девочка в мальчиковой куртке не по плечу сидела на спинке скамейки, свесив ноги на сиденье. Огромная фигура в викторианском водолазном скафандре возвышалась позади беседки. Внутри визоров сферического шлема мерцал бирюзовый огонь. Напротив девочки расположился седеющий мужчина в сером пальто. Он курил сигарету, которая всё никак не желала догореть до конца.

По середине, сидела немолодая женщина, напоминающая ушедшую на покой примадонну. Вечернее платье на ней, по всей видимости, знавало лучшие годы, а в подвеске недоставало нескольких драгоценных камней.

По левую её руку взгромоздился на спинку некий усреднённый супергерой: в маске и обтягивающем костюме он напоминал одновременно дюжину персонажей комиксов. По правую руку, положив ногу за ногу, восседал толстячок в дорогом костюме. Он постоянно сверял время с карманными часами.

Ещё двоих Кэн, как ни силился, рассмотреть не мог. Они определённо присутствовали, но видимыми были лишь в периферическом зрении. На какие-то мгновения японцу удалось зафиксировать их взглядом, но даже тех мелочей, которые он успел схватить хватило, чтобы прекратить попытки разглядеть детали.

— Тебя послал Рой, — произнесла женщина, когда вагоновожатый обошёл беседку и стал за её спиной. По её голосу нельзя было понять, спрашивает она или утверждает. Кэну показалось, что вопрос и утверждение прозвучали одновременно, как будто две звуковые дорожки наложились одна на одну.

— Меня зовут Хидака Кэн, — спокойно произнёс гость, — я есть уполномоченный посланник Советского Союза.

— Тебя послал Рой, — сказали, похоже, все собравшиеся одновременно.

— Как вам будет угодно. Вы знаете, что произойдёт через тридцать часов.

«Взгляните вы на камень при дороге,
Который трут и топчут наши ноги:
И он когда-нибудь свой кончит век.
Как часто сохнут русла мощных рек!»

— Не «когда-нибудь». Через тридцать часов.

— Рой предлагает обмен, — басовито прогудел голос из водолазного скафандра.

— Да. Советский Союз… в смысле, Рой, предлагает обходной путь для транзита.

— Равноценный обмен? — человек в сером пальто стряхнул с сигареты несуществующий пепел.

— Да. Я пришёл передать послание.

Кэн сжал правую руку в кулак, а потом поднял на раскрытой ладони багровый сгусток. Сгусток пришёл в движение, закрутился, разметал протуберанцы и, наконец, вспыхнул словно магниевая вспышка.

Собравшиеся переглянулись.

— Возможно, — кивнула женщина.

— Это всё, что вы хотите передать Рою?

— Рой вне нас, — ответила девочка.

— Рой вне течения, — грассируя произнёс толстяк в костюме.

— Мы не знаем рой, — кивнул супергерой.

— Возможно, — вновь кивнула женщина.

Девочка спрыгнула на землю и направилась к мостику.

— Вагон на архипелаг Мелзака отправляется через восемь часов, — безразлично произнесла она,— змей в нас излишний.

Женщина сжала губы, покачала головой и заметила:

— Человек Роя завязан змеем.

Кэн встревожился.

— Уроборос?

— Змей, — кивнула женщина.

— Излишний, — бросила девочка, удаляясь.

— Не смейте его трогать, — закричал Кэн.

— Равноценный обмен? — поинтересовался человек в сером плаще.

— Я знаю кто работает на Ловца Снов. Я могу найти его.

— Возможно, — холодно произнесла женщина.

— Надо понять: мы не есть одно, — развёл руками толстяк,— вагон прибудет через на архипелаг через восемь часов.

— Точка необратимости, — вздохнул курильщик и описал кончиком сигареты замысловатую фигуру.

Дебаркадер осветился изнутри мириадами огней. Стеклянный свод раздвинулся и в небо начала расти эстакада: отдельные её детали медленно всплывали из-за деревьев и соединялись, издавая лёгкий металлический звон.

— Путь на архипелаг, — прошептал голос над правым ухом Кэна.

— Восемь часов, и мы уже не сможем её остановить, — прошелестел голос над левым его ухом.

Со стороны дебаркадера снова раздался сигнал и голос в громкоговорителях произнёс:

— Аудиенция окончена.

Хидака оглянулся по сторонам: две стены, палимпсест граффити и брошенные сумки с баллончиками аэрозольной краски.

 

[-29:56:33]

Лакуна

 

Внезапно — свет.

Десятки прожекторов, вспыхнув разом, осветили полость гигантской бетонной линзы. На дне полости замыкали ведьмин круг приземистые стойки с приборами. Чуть поодаль, на дальнем склоне, стоял выровненный гидравлическими подпорками чёрный, с антрацитовым отблеском, куб, к которому бежала толстая кишка силового кабеля. На кубе молочными буквами значилось «Gen4 Ὠκεανός».

Внутри круга сидел, сложив ноги по-турецки, поджарый мужчина: босой, в разодранных джинсах и болоньевой парке на голое тело. Некогда рыжий цвет его волос окончательно победила седина, хотя на вид ему сложно было дать больше сорока.

Кудо нащупал вытяжное кольцо скрытой под наручными часами катушки.

— Кудо Ёджи, — прокаркал мужчина, подымаясь на ноги и приветственно простирая руки.

— Фарфарелло…— прошипел детектив.

Только сейчас он заметил, что левая глазница ирландца скрыта под серой кляксой, похожей на разросшуюся колонию плесени.

— Кдо Ёджи, собственной персоной, — усмехнулся Фарфарелло. — «Прежде чем в дом войдешь, все входы ты осмотри, ты огляди, — ибо как знать, в этом жилище недругов нет ли».

Японец дёрнул за кольцо: скрытый в корпусе часов механизм отстрелил спаренную алмазную катушку. Закреплённые на ней мононити тянулись одна к механизму в часах, вторая — к вытяжному кольцу. Через равные промежутки в молекулярную структуру нити были внедрены фуллерены с простейшими резонансными радиометками — их положение триангулировалось датчиками в часах, кольце и глазах Кудо, так что иначе невидимая нить визуализировалась для него жирным пунктиром.

Фарфарелло стоял посреди своих приборов, безучастно наблюдая за тем, как детектив широким жестом рыбака, забрасывающего спиннинг, направлял незримое оружие к цели.

Еджи заподозрил неладное и попытался остановить движение, но опоздал.

Мононить налетела на что-то в воздухе и, разбросав едва заметные искры, разорвалась на куски. Алмазный сердечник, освободившись от натяжения, улетел в другой конец полости. Софт всё ещё пытался отслеживать движение нити, но от этого уже не было никакой пользы — Кудо теперь видел ощетинившийся многоугольник, соединяющий неподвижно лежащие на полу точки.

Концы мононити повисли на кольце и часах. Без груза они были безвредны.

— Шум кошачьих шагов, женская борода, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыханье и птичья слюна, — назидательно изрёк Фарфарелло,— вот из чего стоило бы делать твоё оружие.

— Ты бредишь!

— Отнюдь нет. Я ждал тебя. Поэтому натянул карборундовую сетку под напряжением. Так что между нами на самом деле экран из плазмы.

— Тогда почему я его не вижу?

— Видишь. Но из-за твоего цветовосприятия ты, скорее всего, принял его за особенности освещения. Для кого угодно ещё происходящее было бы очевидным.

Кудо присмотрелся: действительно, «ведьмин круг» опоясывал едва заметный светящийся цилиндр. Форма помещения скрывала его почти идеально.

— Ты ведь пришёл, чтобы убить меня, правда? — вкрадчиво поинтересовался ирландец.

— Ты сжёг мой дом. Ты убил мою семью. Просто так, потому что у тебя перемкнуло шестерёнки. Чего ты заслуживаешь кроме смерти?

— Отлично, — кивнул Фарфарелло,— я как раз хотел, чтобы ты сам вынес себе приговор.

Он подошёл вплотную к барьеру. То ли это была игра света в плазменном мареве, то ли действительно наросты вокруг его глазницы медленно шевелились.

— Что ты имеешь в виду?

— Очень просто. Ты помнишь горящий дом, горечь потери… а ты помнишь, как ты покупал его? Ты помнишь, как ты в нём жил? Ты помнишь хотя бы лица своих близких, которых ты потерял?

Кудо молчал. Его разум метался в поисках ответа, и чем дальше, тем больший ужас сковывал его при мысли об остающихся вариантах.

Фарфарелло двинулся вдоль барьера, не глядя на собеседника. Тому пришлось прибавить шагу, чтобы успеть за ирландцем по большему кругу.

— Правда странно? Выслеживать через полмира человека, имея перед глазами одну только маленькую болезненную картинку. Выслеживать фанатично, терпеливо, выжидать возможности расплатиться по счетам… отомстить, — Фарфарелло разразился приступом гомерического хохота,— отомстить за кого-то кого ты даже не помнишь.

«Он меня провоцирует», — подумал Кудо и эта мысль ненадолго его охладила,— «Он хочет, чтобы я забыл про преграду между нами и сам бросился на неё. Наверняка есть какое-то разумное объяснение. Меня могли отравить токсином, препятствующим обращению к долговременной памяти, например, или что-то в воздухе… Тут же может быть всё что угодно»

— Ты, наверное, пытаешься найти рациональное объяснение. Что-то такое, что поставит всё на свои места, чтобы ты по-прежнему был несчастной жертвой обстоятельств. Но мне хочется, чтобы ты догадался сам.

— Ты что-то проделываешь с моей памятью, — Кудо сорвался на крик, — что-то в воздухе, я угадал?

— Тепло, — об улыбку на губах ирландца, казалось, можно было порезаться. — Нет, конечно, я могу подсказать, но это неинтересно.

— Та девчонка в баре. Ты подослал её, чтобы отравить меня, — голос детектива утратил уверенность. Теперь он больше напоминал речь проштрафившегося ученика, пытающегося подобрать ответ стоя у доски.

— Фу… Понятия не имею, о чём ты вообще говоришь.

— Тогда как?

— Я пока скажу где. В Дублине.

— Я никогда не был в Дублине.

— Чёрта с два. Ты этого не помнишь, но ты там был. Я сам притащил тебя туда.

— Куда, блин?

— Туда, блин. В ветеринарную лабораторию, если тебе так интересны детали. Это была ближайшее место с подходящим оборудованием и возможностью удалённого контроля.

— Что. Ты. Со. Мной. Блядь! Сделал?

— Ничего особенного. Внедрил в твой мозг маленький чип и немного белковых структур. Можно подумать, я сам знаю в деталях, как оно работает.

Кудо мало-помалу начал сомневаться в реальности происходящего.

— Зачем?

— Потому что так реплицируется долговременная память. Чип служит чем-то вроде вентиля для обращений к событиям определённой давности. К сожалению, ограничения технологии позволяют вставить только очень маленький набор образов.

Детектив осел на бетонный пол.

— Горящий дом?

— Горящий дом.

— И это не мои воспоминания.

— Нет, — Фарфарелло покачал головой.

И, выдержав паузу, добавил.

— Это мои воспоминания. Это мой дом и моя семья.

— Такого не может быть, — пальцы Еджи заскребли по бетону. — Таких технологий не существует. Ты просто блефуешь!

— Отрицание… нормальная шоковая реакция, это пройдёт. Но, действительно, без помощи Ловца Снов я бы не справился.

— Что это?

— Я думаю, что он всё-таки думает о себе, как о живом существе, так что «кто это?». Это монада, Кудо. Мне пришлось пойти на сделку с монадой, хотя, пожалуй, она настолько взаимовыгодна, что слово «пришлось» не подходит. А теперь, я думаю, пора вернуть тебе твою собственность. Слушай внимательно: «Сванхильд – имя вашей сестры, что Ёрмунрекк бросил коням под копыта, вороным и белым, на дороге войны, серым, объезженным готским коням!»

Сначала ничего не произошло. А потом словно раскалённая добела игла уколола Кудо в переносицу и пружина безумия распрямилась. Образ горящего дома подёрнулся и растворился в запахах бензина, стали и крови. Ёджи подскочил, словно от гальванического разряда.

Своды линзы растворились в непроглядном мраке, а потом схлопнулись с гулким хлопком и стали полутёмным коридором построенного в подражании георгианскому стилю особняка. Трафаретная роспись по бордовым обоям, светящие в полнакала лампочки-свечи. Картина на стене: хулиганское подражание де Сурбарану: метис в балахоне вводит себе внутривенно желтоватую жидкость. Кулак левой руки лежит на человеческом черепе. Взгляд устремлён в верхний правый угол полотна.

Только сейчас Кудо понимает, что различает цвета.

— Он тебя найдёт…— хриплый женский голос.

Почему хриплый? Ну да, гаротта сжимает её шею, золотистые пряди перехвачены струной. А концы струны?

В его руках.

— Вот и прекрасно! Вот и замечательно! — слышит Кудо собственный голос.

И откуда-то из клокочущего нутра подымается осатанелая ярость.

— Пускай он меня найдёт! Я его спрошу, зачем он мне дохлых блядей в постель подкладывает! Я знаю, что это он! Он хочет, чтобы я сошёл с ума.

На картине метис выдёргивает иглу из вены и, с наслаждением причмокивая, кивает.

— Я видел, как Фарфарелло задушил ту, рыжую и поволок к тебе в мотель, — подтверждает он с бруклинским выговором.

— Слышала? Слышала!?

— Нет…— задыхается женщина.

— Не притворяйся, — рычит Кудо. — Твоему муженьку стоит завешивать портреты, когда он душит блядей в собственном доме. Они всё видят.

— Душить иль не душить, вот в чём вопрос, — метис вглядывается в глазницы черепа, потом, взяв его за нижнюю челюсть и развернув к зрителям, артикулирует. — Душить!

— Успеется, — кивает Кудо и волочёт свою жертву по коридору к лестнице.

— Эй, — доносится из портрета. — Может ты её прямо тут, а? Знаешь ли, это место небогато на зрелища.

— Иди нахуй, — отзывается японец.

— Тебе того же, — звучит в ответ.

У самой лестницы ближайшая дверь открывается и навстречу им выбежала рыжая девчушка лет семи в белой ночной рубашке.

— Отпусти мою маму! — Она бросается на Кудо с кулаками. — Не смей её трогать!

Ёджи пинает девочку, та теряет равновесие и катится кубарем по лестнице. Белый с рыжим силуэт замирает, распластанный на полу и уже не шевелится.

Женщина издаёт сипящий звук, который так раздражает Кудо, что тот натягивает концы струны до предела, пока он не прекращается. Тогда японец отпускает тело и некоторое время безразлично разглядывает собственные руки. Через некоторое время до него доходит, что он не помнит, что, собственно говоря, он пытался увидеть.

Кудо спускается вниз, к заготовленным канистрам с бензином. Когда он возвращается, на втором этаже, облокотившись на перила стоит силуэт в балахоне. Рядом на перилах лежит череп.

— Бро, огоньку не найдётся? — интересуется метис. На его балахоне фосфоресцирует надпись «Haunted Knight» и два скрещённых шприца.

— Найдётся, — смеётся Кудо, откручивая крышку канистры. — Погоди минутку!

— Я не буду спрашивать тебя зачем ты это сделал или почему, — раздался откуда-то из бордовой завесы голос Фарфарелло, — мне уже давно это безразлично. Я просто хочу поставить точку.

За его спиной гулко щёлкнула высоковольтная развязка и только сейчас, в наступившей тишине, стало ясно, что плазменный барьер издавал чуть слышный гул. Упали удерживавшие сетку у потолка электромагниты.

И в тот момент, когда преграда исчезла, ирландец вонзил нож под рёбра детектива.

— Есть что сказать напоследок? — поинтересовался Фарфарелло.

— Опубликовать, — прохрипел Кудо, улыбнулся и, цепляясь слабеющими пальцами за парку Фарфарелло, сполз на землю.

И когда сомкнувшаяся вокруг него тьма уже почти поглотила и его, и остатки горящего дома, и мириады гаснущих воспоминаний. Когда боль, поначалу обжигающая, почти утихла. Когда звуки захлебнулись в пульсирующем гуле, а потом почти что утих и он, до Кудо донёсся спокойный женский голос.

— Файл загружен.

Видеозапись рванулась сквозь бетон к небу, словно измученная душа, наконец, обретшая свободу от обезумевшей оболочки.

 

[-27:29:51]

Линотип

 

Временный штаб, с лёгкой руки Шульдиха, развернули в «Das Nibelungenlied», компенсировав владельцу недополученную выручку. Из раскуроченного здания в полуподвал кафе вынесли необходимый минимум аппаратуры, так что теперь заведение напоминало склад торговцев ворованными комплектующими после рождественской вечеринки. Зигфрид тоскливо взирал с фресок на переплетение разноцветных коммутационных шнуров.

— Итак, вас атаковала стая интимных принадлежностей… — с видом учителя, выслушивающего объяснения нерадивых учеников, уточнил Фуджимия.

— Каждый сраный прибор, в котором была хоть какая-то антенна, — всплеснул правой рукой Шульдих. Левая рука, отягощённая кружкой пива, описала более скромную траекторию. — Как, как в здравом уме и твёрдой памяти можно хотя бы предположить, что кто-то сможет сделать фазированную антенную решётку из турецкого борделя?

Непонятно, когда и где, но немец успел сменить разодранный костюм на красный тартановый сюртук с широченными оранжевыми лацканами. Композицию дополняли оливковые вельветовые брюки, коричневый жилет, бирюзовый шейный платок в горошек, а также гематитовая брошь в форме кошки на левом отвороте.

— Ну, очевидно, наш противник, либо не отягощён здравым умом, либо вообще не человек, — Кроуфорд тыкал в сенсорный экран кофе-машины. Та отвечала раздражённым писком. — Я поискал аналогичные инженерные решения — и более всего это напоминает результат работы генетических алгоритмов.

— А монады? — поинтересовался Фуджимия, полусонно разглядывая меню.

— Что «монады»? — переспросил американец.

— Ну, они как-то отметились на ниве инженерии?

— Разве что спроектировали эту проклятую кофеварку, — прорычал Кроуфорд, извлекая из непокорного устройства очередную серию звуковых сигналов.

Из подсобного помещения неспешно выдвинулась массивная женщина с матерчатым мешочком в руках. Без особого усилия она отстранила Брэда от кофе-машины, открыла панель и засыпала в пустой бункер кофейных зёрен. Затем, медленно осмотрев собравшихся сочувствующим взором, она так же неторопливо ушла обратно.

— Брунгильда! — Шульдих послал ей вслед двумя руками воздушный поцелуй.

— С другой стороны, — предвкушая дозу кофеина американец потирал руки, — никто не мешает им нанять инженера, или арендовать инженерный ИскИн. Наняли же они нас в конце концов…

— Говори за себя, — буркнул Шульдих. — У меня сейчас один интерес: не затонуть к хуям вместе со всеми вами. Кстати, Фуджимия, тебя как сюда занесло?

— Кроуфорд же сказал: нас наняли. Он имел в виду нас обоих. Отдельно, конечно, но тем не менее. Фононный генератор сошёл за предоплату. Кстати, — Ран ткнул пальцем в меню, — что это за блюдо такое, «etaoin shrldu»?

— Хуй его знает, — немец пожал плечами, — они тут набирают меню на какой-то доисторической машине, типа фишка такая. Наверное, опечатка.

— Эй, — «Брунгильда» появилась на пороге подсобки. — Есть тут Ран Фуджимия?

— Это я, — Ран встал. — Чем могу быть полезен?

Женщина молча поманила его к себе. Когда японец приблизился, она чуть слышно сказала.

— Тут один… эм… товарищ, хотел бы тебя видеть. Пошли, провожу.

— Одному идти опасно, возьми вот это! — Шульдих протянул Рану кружку с пивом.

Фуджимия отмахнулся и последовал за провожатой. Служебный коридор вывел их на лестницу, которая уходила ещё на несколько этажей вниз.

— Туда.

— Кто там?

— Говорит, что твой старый друг. Давай, вали, чем быстрее он отсюда уберётся, тем лучше.

Ран осмотрел лестничный колодец: пролёты спиралью шли, похоже, от верхних этажей до самого основания. Вверху марши терялись в желтоватой полумгле.

— Давай, — «Брунгильда» подтолкнула его в спину, — двигай!

— После вас? — поинтересовался японец.

— Ещё чего. Пока твой дружок не уберётся оттуда, ноги моей там не будет.

— На кого он хоть похож?

— Слушай, если тебе так хочется поболтать — спустись и поболтай, а у меня и без вашего цирка дел полно.

Фуджимия прикинул: лестничного колодца, в случае чего, должно было хватить для того, чтобы отстрелить заряды накачки. Лестница привела его к прикрытой двери: сквозь тонкую щель выбивался луч света и доносился звук работающего механизма.

Ран вошёл и первую минуту не мог понять, что же находится перед ним: огромная древняя машина: половина её была скрыта под графитово-чёрным кожухом, другая, чугунная, состояла из невероятного сплетения рычагов, колёс и кронштейнов. Венчал её наклонный козырёк с множеством лотков.

Потом кожух пошевелился, разрушив мимолётную иллюзию. В комнате находилось две машины. Одна, чугунная, с колёсами, рычагами и удивительно неказистой клавиатурой на массивном пульте. Вторая: мобильный комплекс замкнутого цикла, который, по всей видимости, заключал в себе живое существо. То, что можно было бы назвать головой, повернулось в сторону визитера.

— Кэн? — неуверенно спросил Фуджимия.

— Привет, Ран. Давно не виделись, — проскрежетал клоц.

— Кроуфорд рассказал о тебе, но я, честно говоря, до конца ему не поверил. Что с тобой случилось?

— Ничего особенного. Я принял гражданство Союза.

— А… эм… вот это, — взгляд Рана перебегал с одной детали клоца на другую, — всё идёт в комплекте с паспортом?

Динамики затрещали. Похоже, это должно было изображать смех.

— Нет, разумеется. Но это достаточно удобная форма для того, чтобы покинуть пределы Союза. Кроме того, этот клоц собран исходя из того, что в случае попытки захватить меня, советские технологии не попадут в чужие руки.

— Это должны быть очень небрезгливые руки, старик.

Клоц снова затрещал.

— Должно быть. Но на самом деле у меня к тебе есть дело.

Кэн приподнялся. Его нижняя пара манипуляторов со щелчком разделились надвое, обнажая металлические кисти рук. Механические пальцы опустились на клавиатуру. По пульту пробежала рубиновая лазерная сетка, манипуляторы рывками установили себя в подходящую позицию и пальцы заходили по клавишам.

На каждое нажатие из расположенных над клавиатурой лотков падали стальные параллелепипеды величиной чуть меньше костяшки домино и складывались в магазин слева. Когда он заполнился, Кэн нажал на рычаг и весь механизм пришёл в движение: лифт поднял магазин к захватам, которые, в свою очередь, вложили его в следующий отсек. Там он на некоторое время скрылся из глаз, так что о происходящем можно было судить только по движению приводов и шипению расплавленного металла. Затем, позади отсека провернулось тяжёлое колесо и наружу в поднос выпал небольшой свинцовый блок — примерно соответствующий размерами содержимому магазина. Тем временем, магазин освободился из отсека, и его тут же подцепил следующий захват. Длинный рычаг размашистым движением поднял его на самый верх машины, где металлические костяшки снова разделились и по одной поехали к лоткам. Хитроумная система вырезов вернула каждый элемент в тот лоток, из которого он начал своё путешествие.

Словно убедившись в работоспособности механизма, Кэн принялся нажимать клавиши с утроенной скоростью. Теперь пока с одной строки делалась отливка, следующая за ней уже набиралась, а предыдущая возвращалась в лотки. Весь процесс сопровождался фантасмагорическим движением машинерии и целой симфонией разнообразных звуков: от низкого рокота двигателя, ухания колёс, лязга рычагов — к стаккатто возвращающихся в лотки матриц.

Фуджимия зачарованно наблюдал за этой картиной, так что не сразу понял, что Кэн закончил свою работу.

— Будь так добр, возьми отливки и переложи вон на тот пресс, — попросил клоц, — только не рассыпь…

Ран взял поднос. Только сейчас он рассмотрел, что каждый отлитый блок — это на самом деле строка с зеркальным отражением литер.

— Так вот как они печатают меню, — вырвалось у японца.

— Да, — подтвердил Кэн, — это линотип. Думаю, сейчас осталось не более десятка рабочих экземпляров. В этом, судя по тому, что я вижу, почти половина деталей, на самом деле, распечатана на принтере.

Фуджимия уложил отливки на подложку пресса.

— Отлично. Возьми теперь валик с краской и смажь их…— продолжил клоц, —…хорошо. Осталось приложить лист бумаги и прижать его.

— «Уважаемый Ран Фуджимия. Информбюро Советского Союза предлагает Вам принять гражданство»… Кэн, что это?

— Мне казалось, что текст сложно прочесть двояко.

— Но почему?

— Потому что это самое ценное, что я могу тебе предложить. Мне нужна твоя помощь, Ран.

— В чём?

— В деле с монадами. Чуть более чем через сутки они окажутся в весьма щекотливом положении. Моя основная задача — сделать им предложение от имени Союза, но Информбюро…

— …что такое это ваше Информбюро?

— Можешь считать это центральным органом власти или, точнее, координационным советом. Хотя если придираться к формулировкам, это совсем не так…

— «…участвовать в принятии решений в мере, определяемой текущим предиктивным рейтингом в соответствующей сфере…»

— Да, теплее. Но вернёмся к монадам: мы уже пытались связаться с ними, но не сказать, чтобы преуспели. Сейчас у них назревают неприятности, и мы считаем, что это сделает их коммуникабельней.

— Хорошо, а я вам зачем?

— Ну, иногда для успеха мероприятия требуется, чтобы нужный человек оказался в нужном месте.

— И где я должен оказаться?

— На крыше «Зименс-Турм». Через двадцать шесть часов.

Клоц распрямился и зашагал вглубь комнаты. Там он сдвинул в сторону широкую дверь-гармошку, за которой обнаружилась вместительная кабина грузового лифта.

— Ты можешь отказаться от гражданства, в принципе. Есть и другие варианты вознаграждения, но это действительно лучший вариант.

— А почему ты думаешь, что я полезу на ту крышу?

— Ран, честно говоря, мне здесь просто некому больше доверять. Пожалуйста, помоги мне.

Фуджимия на минуту задумался.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я помогу тебе. А насчёт гражданства ещё поговорим.

Клоц задвинул дверь лифта изнутри. Кабина, едва слышно за шумом двигателя линотипа, начала подъём.

Когда Ран вернулся в кафе, он застал немую сцену: Кроуфорд и Шульдих смотрели на проекционный экран. С экрана на них смотрел Фарфарелло, почему-то чёрно-белый.

— Что это?

— Наш противник, — устало ответил Кроуфорд.

— Когда устанавливали платформу, под неё подвели шесть бетонных поплавков, — в голосе Шульдиха сквозила не то обида, не то разочарование,— потом они стали частью коралловой подложки и, в принципе, ни на каких схемах их нет. Это почему мы до сих пор не могли его найти. Фарфарелло как-то затащил туда портативный ядерный реактор и кучу аппаратуры, включая оптронный гиперкомпьютер. Это к вопросу о инженерных ИскИнах…

— Я думаю, стоит начать с другого, — перебил его Кроуфорд,— Ран, то что ты видишь — это запись с глазных имплантов Кудо. Фарфарелло убил его.

«…согласие принять гражданство Советского Союза достаточно выразить в устной форме любому полномочному представителю. С момента выражения согласия, Вы принимаете на себя все права и обязанности, и полностью подпадаете под юрисдикцию Советского Союза…»

— Шульдих, через двадцать шесть часов Фарфарелло будет в «Зименс-Турм». И лучше бы ты не мешал мне оказаться там же, — твёрдо сказал Фуджимия.

 

[-24:01:33]

Ашура

 

Соединение с рендер-фермой восстановили — на этот раз через батарею фильтров и брандмауэров. В ограниченном режиме изображение воспринималось как проекция на боковую поверхность цилиндра, внутри которого находились Наги и Оми.

— Может не стоит? — поинтересовался Наги.

— Мы пришли за монадами. И не уйдём отсюда, пока не перехватим кого-нибудь из них. А в этой симуляции мы явно что-то зацепили. Так что давай, поехали!

По ту сторону всё ещё был Копенгаген. На этот раз: застроенный трёхэтажными серыми зданиями микрорайон, улица, заполонённая обнажёнными по пояс смуглыми мужчинами с ножами и плетями с хвостами из металлических цепей, оканчивающихся короткими клинками.

— Шах, Хусейн, Вах, Хусейн! — толпа истязает себя своими орудиями.

С неба падает мелкий редкий снег. Пар подымается от окровавленных тел.

Через столпотворение медленно продвигается машина скорой помощи. Проблесковые маячки попеременно окрашивают её окружение красным и синим. Кто-то, отделившись от общей массы, пошатываясь делает несколько шагов и падает в бурую грязь.

— Шах, Хусейн, Вах, Хусейн!

Синие и красные всполохи на серых стенах и разгорячённых, окровавленных лицах. Кого-то заносят в залитое холодным светом нутро «скорой». Темнеет. Насыщенный влагой воздух наполняется желтоватым свечением от уличных фонарей.

— Шах, Хусейн, Вах, Хусейн!

— Ашура, — предполагает Наги.

Оми беззвучно соглашается. Пока что непонятно, это настоящая запись или синтетическая картинка из арабского квартала.

Над толпой кружат фотокоптеры, то подымаясь вверх, то едва не касаясь израненных голов толстыми отростками объективов.

— «Глаз» многовато, — замечает Оми.

— Я, кажется, знаю, что это за год, — кивает Наги.

— Шах, Хусейн, Вах, Хусейн!

Из окончательно потемневшего неба, сквозь усилившийся снегопад, на улицу пикируют дроны — разномастный, хаотично движущийся рой, собранный, кажется из всего, что подвернулось под руку. До самого последнего момента никто не обращает на них внимания, а потом рой вклинивается в толпу.

Часть беспилотных машин не переживает первого же удара — убив или ранив пару человек они разваливаются на куски. Но остальные оборудованы более основательно, и они подымаются, чтобы сделать следующий заход. Ещё одна группа дронов вообще не спускается, обстреливая людей сверху металлическими шариками из пневматических пулемётов.

— Папа Питер Второй начал крестовый поход, — отстранённо произнёс Наги.

— Благословил, — поправил его Оми. — Постфактум. А постарался Народный Фронт Дании.

— Допустим, но почему мы вообще это видим? По идее, единственной локацией из Копенгагена на наших серверах должна быть Христиания.

На улицу выкатился полицейский фургон с водомётной установкой. На чёрном борту автомобиля белел грубо намалёванный кельтский крест. Фургон остановился, повёл тупорылым стволом водомёта, внутри его что-то кашлянуло и из ствола в мечущихся людей ударила струя бледного пламени.

Толпа отшатнулась: кто-то катался по земле, кто-то пытался сбить с товарища горящий напалм курткой, кто-то лежал, догорая и только почерневшая нога в оплавившемся кроссовке продолжала нервно дёргаться. Мальчик, лет десяти, объятый пламенем, с диким криком бросился на фургон, замахиваясь своим нелепым оружием — хлыстом с вплетёнными в хвост бритвенными лезвиями.

Он упал, не добежав пары метров.

Фургон проехал немного вперёд и снова ударил жидким огнём. На этот раз струя ударила внутрь машины скорой помощи. Та разом вспыхнула и несколько секунд спустя взорвалась.

И наступила тишина. Замер фургон. Куда-то исчезли люди и только снег продолжал падать на обугленные останки.

А потом Наги и Оми почувствовали запах: тошнотворный коктейль из крови, горелой плоти и напалма.

По опустевшей улице медленно шла девочка в отороченной мехом зимней куртке. В руке она неуверенно сжимала массивную бензиновую зажигалку.

— Полное погружение работает, — пробормотал Наги.

И действительно: изображение больше не было плоским. Цилиндр, разделявший зрителей и картину, исчез.

— Интерфейсы заблокированы, — отозвался Оми, — мы тут застряли.

Девочка подошла к ним на расстояние вытянутой руки, посмотрела снизу вверх — капюшон спал с её головы, обнажив расплетённые в косички русые волосы.

— Зачем вы?

— Что? — осторожно спросил Наги.

— Зачем вы это всё?

— Мы тебя не понимаем, — покачал головой Оми,— Кто ты?

— Я, — недоуменно ответила девочка, словно у неё спросили что-то само собой разумеющиеся.

— Ну да, а кто «Я»?

—Ты.

—Нет, кто ты. Я — Наги, а ты кто? Как тебя зовут.

—Зовут? — девочка на секунду задумалась.

А потом исчезла. На месте её развернулась бездонная чёрная пропасть, наполненная статическим шумом, криком чаек, ржавым скрежетом и ещё мириадами образов и звуков, почти неразличимых…

И снова появилась.

— Так меня зовут.

— Ты — монада? — спросил Оми.

— Вы говорите «монада». Нам безразлично.

Девочка подняла руку с зажигалкой к глазам. С интересом повертела её, словно впервые увидев. Потом, медленно спрятала зажигалку в карман куртки.

— Вы от Ловца Снов? — спросила девочка.

— Кто это?

— Ловец Снов, — прозвучало в ответ.

Оми тяжело вздохнул.

— Ловец Снов — монада?

— Вы говорите «монада». Нам безразлично.

— Да или нет?

— Нам безразлично, — повторила девочка. — Вы от Ловца Снов? Да или нет?

— Нет, — сказали Оми и Наги разом.

— Хорошо, — отстранённо отозвалась их собеседница. — Это всё.

Она накинула капюшон и зашагала прочь.

— Эй, — окликнул её Наги.

Девочка остановилась, обернулась, прижала указательный палец левой руки к губам, а правую с зажигалкой подняла вверх. Капюшон опять упал ей на плечи. Её коротко стриженные вихрастые рыжие волосы трепетали на ветру.

Тоненький палец откинул металлическую крышку и в небо протянулась рокочущая полоса огня.

Наги и Оми задрали головы: на них в полном безмолвии падал огромный военный корабль: носом вниз, почти отвесно, орудийные башни, развёрнутые влево по ходу, давали залп за залпом, посылая пламенеющие заряды куда-то за горизонт. Сгустки пламени вырывались из стволов и, озаряя на своей траектории облака, исчезали в белёсой мгле.

— Корабль спущен на воду первого апреля тысяча девятьсот тридцать девятого года, — прокомментировала девочка. — Его назвали в честь адмирала Альфреда фон Тирпица. Кажется, что он падает. На самом деле он находится в четвёртой точке либрации пары Асгард-Муспельхейм и это лишь относительное движение Митгарда, гравитационное влияние которого на линкор ничтожно.

Небо схлопнулось, превратилось в испещрённый трикселионами витраж.

— Выхода больше нет.

Витраж разлетелся, сквозь него неумолимо падал «Тирпиц», пылающий, подбитый ответным огнём невидимого противника. Осколки стекла вспыхивают в полёте, превращаются в сгустки разноцветного пламени.

— Шах, Хусейн, Вах, Хусейн! — прозвучал хриплый голос.

Обгорелый, местами до костей, мальчик с плетью из лезвий смотрел на них в упор единственным уцелевшим глазом. Потом он замахнулся и его оружие продлилось в бесконечном самоподобии.

Бесчисленные лезвия пришли в движение, и вот по ним, сквозь искажённую перспективу, катится архаичный трамвай, ведомый кем-то с головой химеры. На табло трамвая пламенеет надпись: «МЕЛЗАК».

Погасло небо. Исчез линкор. Пропали дома. Где-то далеко, в другой реальности, замер Уроборос…

Наступила тьма, в которой остался один, неизбывный, невыносимый и всепоглощающий аналоговый сигнал.

Боль.

 

[-22:52:18]

Мизерикорд

 

Фарфарелло, обнажённый по пояс, шёл по пустому складу, в центре которого стоял единственный контейнер: в полумраке он казался почти чёрным, на борту виднелась стилизованное изображение змея, кусающего собственный хвост.

За плечами Фарфарелло висел бублик баллона самодельного ранцевого огнемёта, собранного из пластиковых канализационных труб. Пусковое устройство — из пистолетной рукоятки неясного происхождения и реплики викторианского брандспойта — он нёс перекинутым через локоть правой руки. В самой руке он держал зажигалку «Зиппо», то открывая, то закрывая крышку.

Приблизившись к контейнеру почти в упор, ирландец укрепил зажигалку в прикрученном к брандспойту проволочном держателе, навёл своё оружие на контейнер и нажал на спуск. Струя огнесмеси сбила зажигалку с крепления, но успела воспламениться и Фарфарелло принялся поливать контейнер сверху донизу.

Пока прилетевший из-за спины металлический штырь не сбросил баллон с его спины и не сбил его самого на землю.

— Прекрати! — проскрежетал усиленный динамиками голос.

— А вот и килька в томате, — скривился Фарфарелло, подымаясь на ноги и наблюдая, как на свет выдвигается громада клоца.

В свете горящего контейнера стало отчётливо видно, что половина головы ирландца скрыта под чудовищным наростом из серых шевелящихся нитей, пустивших метастазы на вторую сторону лица и вниз по торсу. Вдоль по позвоночнику и возле солнечного сплетения они собрались в крупные узлы, вероятно и заставившие Фарфарелло расстаться с одеждой.

— Ты тоже не красавец, — бросил Кэн. Кожух на его правом верхнем манипуляторе сдвинулся, обнажая ряд соленоидов, между которыми скользнул новый металлический штырь.

На этот раз Фарфарелло уклонился от снаряда, перекатился и вскочил на ноги, сжимая два десантных ножа. Ирландец бросился на Кэна, метя клинками в линзы оптического блока.

Клоц неожиданно резво скрыл уязвимые части под массивными верхними манипуляторами, словил атакующего нижними и перебросил через себя. Фарфарелло сгруппировался в полёте и приземлился на ноги, даже не выронив ножей.

—Ты у нас такой дурак только при исполнении, или в быту тоже не напрягаешься?

Кэн выстрелил ещё парой штырей, всё так же безрезультатно. Фарфарелло, выходя из очередного переката заметил:

— Всё, можешь не отвечать. Обучаемости никакой.

— Зачем ты пытаешься убить Наги и Оми?

— Я? — недоумевающе поднял брови ирландец и тут же попытался атаковать клоца, проскочив между его ног. Кэн всадил штыри прямо перед собой. Один из них прошёл по спине Фарфарелло, ссадив кожу на правой лопатке.

Выпрямившись, Фарфарелло протянулся за спину, с интересом осмотрел окровавленную ладонь, которую тут же облизал.

—Помилуй боже, — сказал он. — Я пытаюсь сделать им одолжение.

Клоц отбросил блоки соленоидов, израсходовав, по всей видимости, боезапас.

— Всё? — поинтересовался ирландец. — Может, теперь поговорим?

Из плечевых бронепластин клоца выдвинулись кассеты с мини-ракетами.

— Понял, не поговорим, — грустно подытожил Фарфарелло, отступая к горящему контейнеру, который он планировал использовать в качестве импровизированой тепловой ловушки.

Кэн выстрелил залпом из обоих кассет: большая часть снарядов действительно влетела в бок контейнера, не причинив, впрочем, ему видимого ущебра. Некоторое количество прошло мимо, одну или две ракеты ирландец умудрился отбить ножами и, наконец, несколько попало в наросты в его голове.

— И всё? — спросил было Фарфарелло, но в этот момент боеголовки сдетонировали.

Впрочем, взрывы лишь разметали серые нити, которые, как оказалось, полностью заменили собой часть головы ирландца. Секундой спустя нити сплелись заново. Фарфарелло с извиняющимся выражением лица развёл руками.

— Можно хоть немного в меня не стрелять, а? Я, между прочим, не железный.

— Зачем ты поджёг контейнер? — пророкотал клоц.

— Потому что взорвать мне его уже нечем, — пожал плечами Фарфарелло, — а иначе эта хрень ни за что не откроется.

— Они плавают в перфторуглеводороде. Если их вытащить — у них схлопнутся лёгкие.

— А если их не вытащить, они проведут вечность в аду. Вернее, нет, нет…— ирландец постучал клинком по лбу, словно подбирая подходящие слова, — в ад они отправятся отдыхать от того, что с ними вытворяет Бронни.

— Монада, девочка…

— Монада, да, девочка — безусловно нет. Выглядит как девочка, говорит, как девочка, но не утка, в смысле, не девочка. Это наше восприятие играет с нами шутки. Бронни у монад — это что-то вроде спецслужб, если бы их комплектовали клиническими психопатами. Тот чувак, ставший звездой диснеевской расчленёнки — это работа Бронни. Она наглухо отморожена и её послали за Уроборосом.

— Они мне сказали, что она сама пошла, что они не могут её остановить.

— Сама, конечно. Рыпнулась бы она, если бы её не спустили Мадам и Посторонний.

— Кто?

— Ну, если ты их видел, то это баба и мужик с сигаретой.

— А откуда ты это знаешь?

— Ловец Снов рассказал. Он теперь очень многое мне рассказал. Я знаю, почему они послали Бронни за Уроборосом. Но, знаешь, мне бы открыть этот контейнер. Каждая секунда здесь — это вечность в аду там.

— Говори пока.

— А ты садист, батенька. Ладно, про наложение синхронизаций и транзит ты знаешь. Уроборос установил снифферы так, чтобы процедить весь транзит через них и отсеять пакеты монад. Что именно они собрались сделать — захватить монады или просто скопировать данные мы теперь не узнаем. Факт в том, что монады об этом узнали. И последние сутки они просачивались в инфраструктуру Уробороса.

— «Вагон на архипелаг Мелзака», — просипел динамик клоца.

— Понятия не имею о чём ты говоришь. Так вот, когда они закончили — а это было часа так полтора-два назад — вся синестетика, вся грёбаная виртуальная реальность, в которой барахтались наши вундеркинды стала частью монад. И туда запустили Бронни. Ты, чугунная голова, вообще можешь себе представить, что может сделать Бронни за час внутри чьего-нибудь сознания. И сколько он длится, этот час.

Клоц молчал.

— Послушай, компостер, я знаю, что у тебя свой уговор с монадами и что мы с тобой ещё столкнёмся. Но сейчас мы должны открыть этот грёбаный контейнер, если в тебе осталась хоть капля милосердия.

— Отойди в сторону, — тихо сказал Кэн.

Фарфарелло подчинился. Клоц опустился на колено, поднял верхние манипуляторы над головой и сложил их вместе. Элементы кожуха раздвинулись и раскрылись, обнажив массивную радиаторную решётку.

Ирландец присвистнул.

— У тебя что, токамак в пузе?

— Закрой глаза… или сколько их там у тебя осталось.

Орудие выстрелило бесшумно. Вначале почти невидимый бирюзовый луч протянулся к углу контейнера, а потом полыхнула вспышка такой яркости, что непонятно было, что именно вспыхнуло.

Фарфарелло открыл глаз: контейнер раскрылся, развороченная обшивка торчала во все стороны. Потом треснул внутренний кожух, наружу хлынула розовая жидкость и в ней два худощавых обнажённых тела.

Клоц широкими шагами подскочил к ним.

Наги лежал неподвижно. Он, похоже, смог перегрызть вены на собственных запястьях. Ожесточённая гримаса застыла на его лице.

Оми ещё шевелился, гальванически подрагивая, словно рыба, выброшенная на берег. Он хватал ртом воздух, но лёгкие, отвыкшие дышать атмосферным газом, отказывали ему. Тонкими, почти прозрачными пальцами, он обхватил металлическую ногу Кэна, поднял на него невидящие глаза и прошептал:

— Спасибо… спасибо…

Тело его обмякло и замерло. В динамиках клоца что-то проскрежетало.

Наконец, Кэн поднял голову — Фарфарелло нигде не было, только остатки огня отражались в разлившейся по полу жидкости. Откуда-то сверху донёсся стрёкот патрульных дроидов: через ворота склада и разбитые стёкла в потолке они слетались дюжинами и кружили над останками Уробороса словно вороны над опустевшим полем брани.

 

[-11:22:18]

Дискордия

 

За спиной Шульдиха — женщина в готическом доспехе со щитом, наполненным золотыми монетами. В руках Шульдиха — пивная кружка. Сам он одет словно посол африканского государства, в наряд совершенно невообразимого кроя, словно кто-то шил пиджак, руководствуясь лишь разрозненными свидетельствами некомпетентных очевидцев.

— Пришёл ответ коронера, — мрачно процедил он, оглядывая собравшихся в «Das Nibelungenlied». — Если в этих ваших Советах до сих пор не научились восстанавливать сожжённые мозги, нихуя ты, Кэн сделать не мог. Наши мальки через нейроинтерфейс составляли с Уроборосом единое целое, там в общем-то уже не скажешь, где чьи руки и где чьи ноги. Монады взломали Уробороса и устроили в их головах Ад и Израиль.

— Монада, одна, Бронни, — уточнил Кэн, без особого энтузиазма.

— И что? — вспылил Фуджимия. На фреске за его спиной, раненый капеллан выбирался на берег. — Она точно так же, как и все остальные, уйдёт от ответа!

— Если уцелеет Зименс-Турм, — снова отозвался Кэн.

— Вот тут поподробнее, — попросил Шульдих,— Я так понимаю, что ты знаешь больше, чем все мы.

— Я не уверен, что мне стоит это рассказывать, — прогудел клоц.

— А мне почему-то кажется, что стоит, — процедил сквозь зубы Кроуфорд, — потому что если мы и дальше будем ходить в потёмках, то до следующего утра можем и не дожить.

Клоц медленно подошёл к стенному экрану. Откуда-то из своей утробы он извлёк шнур и подсоединил к входу проигрывателя. Автоматика приглушила освещение в баре, когда на экране появилось изображение земного шара.

— Всемирная сеть, — начал своё объяснение Кэн, — держится на системе геостационарных спутников квантовой связи, каждый из которых синхронизирован со всеми остальными и с собственной релейной станцией на Земле.

Землю на экране покрыла сетка связей между спутниками.

— Информация передаётся между спутниками мгновенно, с минимальной задержкой при передаче данных на землю. Но со временем, из-за воздействия гравитации, солнечного ветра и прочих факторов, спутники теряют свои временные координаты.

— Ты так говоришь, словно это маленькие синие будки, — язвительно отозвался Шульдих.

— Нет, я так говорю, потому что между самими спутниками информация передаётся именно что мгновенно. Но чтобы можно было извлечь из неё минимальную пользу, спутники должны чётко знать в какой момент времени что было отправлено и принято, потому что иначе релятивистские эффекты превратят данные в кучу безполезного мусора.

На экране высветилось несколько графиков с координатными осями, почему-то повёрнутыми на сорок пять градусов — по всей видимости, они должны были как-то проиллюстрировать только-что рассказанное Кэном.

— Поэтому, раз в год происходит процедура синхронизации с использованием альтернативных каналов передачи данных. Обычно, спутники синхронизируются попарно, но в этот раз периоды синхронизации совпали таким образом, что вся сеть распадётся на два больших фрагмента.

— И что это меняет? — поинтересовался Шульдих.

— Для нас — ничего. А вот монады окажутся разрубленными пополам.

—Надолго? — спросил Кроуфорд.

— На десять секунд. Или навсегда. Они никогда не сталкивались с такой ситуацией, но, похоже, либо точно уверены, что разрушение целостности Сети уничтожит их, или просто не хотят рисковать.

— Погоди, монады — это ведь по сути компьютерные программы? Как их можно убить? — спросил Фуджимия.

— Они не совсем программы. Или даже совсем не программы, — ответил Кэн, — большая часть информации, которая подтверждённо составляет их структуры — это просто содержимое сети: картинки, тексты, музыка.

— Вроде стеганографии? — предположил Брэд.

— Не знаю, — признался Хидака, — как из этого можно составить что-то с таким сложным поведением на сегодня не знает никто. Они просто есть, и они хотят жить.

— Хорошо, но при чём тогда Зименс-Турм? — спросил Шульдих.

— В Зименс-Турм работает резервный ретранслятор, единственная ниточка, которая будет соединять две половины сети на время синхронизации.

— И на этой ниточке будет держаться их жизнь? — уточнил Фуджимия.

— Да, — клоц погасил экран.

— Почему-то сейчас мне куда больше хочется оборвать её, чем сохранить, — проговорил Ран, — после того, что они сделали с Уроборосом.

— Боюсь, у нас нет особого выбора, — пробормотал Кроуфорд, — мы уже подписались и должны довести дело до конца.

— Когда мы подписывались, все ещё были живы, — парировал Фуджимия.

— То есть, теперь ты будешь играть за Фарфарелло, — уточнил Шульдих, — вот уж где неибаться нежданный поворот событий.

— Проклятье, — прошипел Ран и сжал кулаки.

— Правда, интересная у нас ситуация складывается? — с наигранной улыбкой произнёс Кроуфорд. — С одной стороны, наш гордый воин света не может оставить жить монады, потому что они убили Оми, но это значит, что надо помочь Фарфарелло, который убил Кудо.

— Заткнись! — рявкнул Фуджимия, стукнув ножнами по полу.

— А что? — Брэд продолжил. — Я, может быть, тоже не хочу об этих монадах ничего ни видеть, ни слышать. Но, господа, мы все заключили сделку, а сделки принято доводить до конца.

— Если бы я не знал, что Фарфарелло будет там, я бы плюнул и на сделку, и на монад — пусть выкручиваются как им угодно, если человеческая жизнь для них ничего не стоит.

— Боюсь, что они слабо понимают, что такое человеческая жизнь, — заметил Кэн.

— Зато они неплохо понимают, что такое их собственные жизни. И ими-то они дорожат! — воскликнул Фуджимия.

— Это не совсем жизнь, — сказал Кэн. — Скорее, это «непрерывность», протяжённость их существования из прошлого в будущее. Мы предполагаем, что монады обладают способностью восстанавливаться, но восстанавливается не оригинал, а точная, неотличимая копия. Для стороннего наблюдателя нет разницы между копией и оригиналом, но она сохраняется для оригинала, который попросту исчезнет.

— Их это как-то оправдывает?

— Я не думаю, что для них есть смысл искать оправдание. Или вообще мерить их какой-то человеческой меркой.

— Знаешь, Кэн, для меня нет никаких других мерок, кроме человеческой, — с горечью ответил Фуджимия, — я приду, и я буду стоять на твоей стороне, чего бы мне это не стоило. Просто потому, что я пообещал это тебе. И всё.

Ран подобрал своё оружие и торопливо вышел из бара. Клоц отправился следом.

— С вами, господа, мне говорить не о чем, — проскрежетал он и направился к выходу, — встретимся в полночь на «Зименс-Турм», очень надеюсь, что к этому моменту мы всё ещё будем на одной стороне.

Когда он ушёл, Шульдих заметил:

— Ну тебя-то я так просто не отпущу.

— Почему это? — поинтересовался Кроуфорд.

— А моя законная четверть от твоей законной добычи?

Кроуфорд рассмеялся.

— Так, тут ты меня уже где наебал?

— У меня рак, Шульдих, весьма и весьма запущенный. Медишны, конечно, сдерживают его распространение, но это, на самом деле патовая ситуация. Рано или поздно они дадут слабину и рак сожрёт меня живьём.

— То есть тебе предложили лекарство?

— Лекарство можно продать и получить четверть его стоимости. Нет, Шульдих, мне предложили исцеление. В одно моё лицо. А четверть своей жизни я и так на тебя потратил, так что мы, мой друг, заведомо квиты.

Лицо Шульдиха побагровело.

— Нахуй, — проорал он, — тащи нахуй отсюда свою метастазную задницу, пока я не порвал тебе её на звёзды и полосы. И лучше всего, тащи её прямо в аэропорт, потому что, если я увижу тебя возле башни, клянусь чем угодно, я прикажу расстрелять тебя на месте.

—Ну вот, — вздохнул Кроуфорд, подымаясь на ноги, — мы и расставили всё по своим местам. Впрочем, в конечном итоге, четверть от моего бесценного здоровья мне следовало бы предложить нашему цельнометаллическому ипохондрику — он, по крайней мере, хоть что-то мне смог объяснить.

— Пошёл вон!

— Иду, иду…

 

[-5:30:55]

Процесс

 

В ярко-изумрудном небе, ощутимо низком и густом как кисель, раскачивался титанический маятник с отточенным лезвием на конце. Когда он низвергался сквозь зелёную дымку, он рокотал, негромко, но ощутимо, скорее на уровне диафрагмы — так довольно урчит исправный, смазанный механизм.

В нижней точке своей траектории, лезвие проходило над широким столом, укрытым красным сукном с золотой бахромой. Стол, в свою очередь, находился на широкой дощатой платформе, сооружённой над дымящейся бездной.

По одну сторону стола сидело восемь существ, пугающе похожих на людей.

В центре — уже немолодая женщина, в мантии и напомаженном парике. В руке она держала деревянный молоток с выжженными на нём рунами.

По левую руку от неё сидел человек в тактическом костюме с головой, замотанной бинтами. Следы запёкшейся крови на них напоминали маску вигиланта.

По правую руку находился полный мужчина с золотым пенсне. Одет он был в старомодный френч. На столе перед ним покоился сложенный шапокляк.

Далее слева сидели: пожилой курильщик в тренч-коте и нечто, силуэтом напоминающее сидящего человека, но выглядящее как прореха в недра гигантского часового механизма, прорезь в параллельный мир, сплошь состоящий из бешено вращающихся, хаотически сочленённых шестерён и шкивов.

Вправо, за полным джентльменом находился мужчина в униформе, какую мог бы носить смотритель музея или швейцар, страдающий манией величия. На его конфедератке тускло блестела эмблема из двух разомкнутых треугольников, вложенных друг в друга. Далее находилось нечто похожее на ожившие фантазии Эшера: текущая и изменяющаяся каждую секунду геометрия, в которой можно было рассмотреть фрагменты архитектурных форм, кости, графики, газетные заголовки и неоновые вывески. Всё это перестраивалось и переходило друг в друга в непрерывной психоделической фантасмагории.

Позади сидящих стоял гротескный водолазный скафандр, из визоров которого во все стороны били отчётливо видимые в дымке лучи света, мерцающие так, словно каждый из них испускался кинопроектором.

Напротив стола висел Хидака Кэн в готическом доспехе из спины которого в небеса уходил жгут кабелей.

— Советский Союз готов отозвать своё предложение, — громогласно заявил он, — но оставил решение вопроса на моё усмотрение.

— Рой угрожает?

— Я угрожаю. Рой умывает руки. Все возможные плюсы, которые он может получить, нивелируются тем, что для этого надо сохранить жизнь бригаде психопатов.

— Тебе нечем крыть, на самом деле, — кашлянул курильщик.

— Ты заменим, — подтвердил человек, замотанный бинтами.

— Я — да. А вот «Зименс-Турм» — незаменим. В моём распоряжении есть низкоорбитальное ионное орудие, которое может уничтожить Фрайхавн.

— Погибнешь вместе с нами? — поинтересовалась женщина.

— В некотором роде, — подтвердил Кэн, — мне это кажется равноценным обменом.

Маятник прошёл нижнюю точку. Вблизи, его размеры оказались столь огромными, что лезвие летело вдоль стола добрый десяток секунд.

— Мы так не считаем. Зачем тебе это?

— Месть. Думаю, это понятие вам знакомо. Вы предаёте мучительной смерти за малейшую попытку приблизиться к вам, но в этот раз вы чересчур задрали ставки. Вы уже никому не интересны.

— Блеф, — раздалось из прорехи, заполненной шестернями.

— Есть только один способ узнать: вернуться к нашему разговору завтра, — заметил Кэн.

Собравшиеся замолчали. Хидака догадывался, что между ними сейчас идёт оживлённая беседа, которую они не удосуживались переводить на человеческий язык.

— Мы можем избавиться от тебя, — сказала наконец женщина.

— Прежде, — подал голос водолазный скафандр.

— Прежде, чем ты выстрелишь, — уточнил курильщик.

Хидака рассмеялся.

Щелчок, плёнка сходит с направляющих, изображение прыгает.

Крохотный человечек в доспехе, коленопреклонённый, стоит на столе перед собранием монад. Женщина заносит над ним ладонь, собираясь раздавить словно надоедливое насекомое.

Человечек подымается с колен, не прекращая смеяться. Ладонь застывает на полпути.

— Ты странно ведёшь себя, — замечает женщина.

— Это иллюзия, — отвечает Кэн, — иллюзия настолько достоверная, что любая травма, любая пытка, любое повреждение воспринимаются мозгом как настоящие. Так вы убили Уробороса. Вот только я — не он.

Щелчок.

Он снова висит перед дощатой платформой, только в этот раз он в несколько раз больше, чем был в самом начале.

— Я — гражданин Советского Союза.

Зелёная мгла за его спиной расступается и становится видно, что кабель к его спине спускается из недр титанической конструкции, протянувшейся от горизонта к горизонту.

— За мной стоят миллионы. Я — их воплощённая воля, их милосердие и их карающая длань.

Конструкция вспыхнула мириадами огней, они набрали яркость и теперь на всё небо пылало лицо Кэна.

— То, что мы вам предложили — не сделка, не признак слабости, — пророкотал он, — не попытка умилостивить вас… Вы просто интересное новообразование в мире где нам уже не так многое интересно. И если мы отвернёмся от вас — то это ваши проблемы. Если мы решим вас уничтожить — нам это не составит ни малейшего труда…

Лезвие пересекло стол в обратном направлении.

—… но всё же, — Кэн сидел за столом напротив женщины, в обычном своём человеческом обличии, — я всё ещё готов провести вас, но при одном условии.

— Она одна из нас, — сухо сказал курильщик.

— Это ваш выбор, — безразлично ответил Хидака. — Или транзит на восемь персон, или гарантированное взаимное уничтожение.

— Выбор сделать несложно, — развёл пухлые ладошки мужчина в пенсне, — Бронни не пройдёт транзит.

— Этого мало. Она должна полностью перестать существовать.

— Невозможно, — затрясла головой женщина.

— Отнюдь нет, и вы прекрасно об этом знаете. Именно поэтому, как я предполагаю, Гавел Возняк всё ещё жив и его кромсают по кусочку. Тот самый человек, пытки которого вы так удачно показали по детскому телеканалу. Он придумал, как можно уничтожить монаду.

— Святотатство, — раздался рокочущий бас из недр водолазного скафандра.

— Думаю, это неудачный выбор слова, — заметил Кудо. — Но дело не в этом. Вы знаете, как можно уничтожить одного из вас, раз и навсегда, необратимо, без возможности восстановиться.

Лезвие гулко прорезало воздух между человеком и монадами.

Женщина потёрла висок, поднялась из-за стола и, в следующее мгновение она уже стояла у Хидаки за спиной.

— Равноценный обмен, — она склонилась к его уху и что-то прошептала.

Японец вздрогнул, потом на минуту задумался, наконец ответил:

— Действительно, равноценный обмен.

Затем он встал из-за стола, повернулся спиной к собравшимся и медленно пошёл прочь, по воздуху, навстречу надвигающемуся грозовому фронту.

 

[-1:03:55]

Восхождение

 

Переступив через вывороченную раму вращающейся двери, Фуджимия оказался в вестибюле «Зименс-Турма». В последний раз он был здесь ещё днём, и контраст произвёл гнетущее впечатление даже на него.

Сразу от входа в глаза бросалась глубокая борозда, начинавшаяся у дверей, пересекавшая вестибюль и переходящая в округлую брешь, зацепившую обе лифтовых кабинки и корень изображённого на барельефе «Древа Познания».

В воздухе парила густая взвесь из пороховых газов, дыма и пыли, в которую превратилась изрядная часть интерьера. За тяжёлым запахом озона почти терялись запахи крови, пороха, но и они оставались различимыми, внося свои штрихи в картину разгрома.

По сторонам от центральной оси вестибюля лежали убитые и раненые бойцы службы безопасности, между которыми торопливо перебегали медики. Несколько уцелевших бойцов собрались у стойки регистрации, которую сейчас оккупировал Шульдих. Последний выглядел измотанным и опустошённым: на глазах Фуджимии он успел докурить одну сигарету и тут же начать вторую.

Одет был немец, разнообразия ради, в серый тактический костюм, на рукаве виднелась нашивка: красная дельта и пятиконечная звезда с непропорционально вытянутым верхним лучом.

Ран подошёл поближе, попутно глазея на коррективы, внесённые перестрелкой в оформление вестибюля: гигантское «Древо Познания» лишилось нескольких своих ветвей вместе с обвалившимися панелями, отчего человечеству теперь недоставало филологических наук, кузнечного дела и, кажется, фармацевтики. Стилизованные под витражи ниши с плазмонными голограммами отключились все кроме одной, в которой подрагивал снисходительно улыбающийся Лейбниц.

— Что здесь случилось? — спросил Фуджимия у Шульдиха.

— Здесь случились Кэн и Фарфарелло, в основном. И когда они случились, нам всем настал.

— Кто настал.

— Пиздец настал, будто не видно…

— И где они теперь?

— Наверху, — пожал плечами Шульдих. — Мне остаётся только надеяться, что они не разнесут к чертям всю башню. Моих людей я туда не пошлю.

— А сам?

— Я похож на идиота? Кстати, как ты прошёл через оцепление?

Фуджимия молча положил на стойку пластиковый прямоугольник со своей фотографией.

— Я же твой пропуск аннулировал.

— Так его никто не сканировал, просто посмотрели, что он есть.

Шульдих махнул рукой.

— Пиздовал бы ты отсюда. Но если тебе так хочется свернуть себе шею, я вмешиваться, пожалуй, не буду. Лестница вон там.

— Ты знаешь, что вокруг платформы всплыли русские подлодки?

— Советские?

— Нет, русские, «Оскары»…

— Атомные подводные лодки? Затопленные Союзом за ненадобностью?

— Видимо. Я подумал на Кэна.

— Кэн только что угрожал мне ионным орудием.

— Монады?

— Не знаю… ничего не знаю. Если хочешь — пиздуй на крышу, к ретрансляторам, и сам разбирайся. Я ситуацию уже не контролирую, — Шульдих, цепляясь за стену, поднялся на ноги и медленно зашагал к выходу.

Из шахты донёсся глухой удар.

Фуджимия выхватил катану из ножен и заспешил к лестнице.

На улице, выйдя за кольцо оцепления, Шульдих набрал Кроуфорда.

— Брэд…

— Слушаю тебя внимательно.

— Все уже собрались, одного тебя не хватает.

— Я тут подумал и решил, что вы замечательно обойдётесь без моей метастазной задницы.

Шульдих опустошённо выдохнул, повертел коммуникатор в руке и, не найдя к чему его применить, выбросил в урну. Потом он вспомнил, что над ним висит боевой спутник, что рядом болтаются чёрные мокрые туши подлодок, вынырнувших, похоже, из самой преисподней и попытался ощутить хоть что-нибудь.

Хотя бы страх. Хотя бы злобу.

Он заглянул в себя и не увидел ничего.

Над ним, где-то в середине здания, вылетел ряд окон, осыпав тротуар дождём осколков. Оцепление подалось вперёд, оттесняя зевак от входа.

Преодолевший третий десяток этажей Фуджимия остановился, чтобы перевести дыхание.

У Кэна кончился запас выстрелов к рельсовым орудиям. Нож Фарфарелло прошёл через блок линз и застрял, частично ограничив клоцу обзор в инфракрасном диапазоне.

Они стояли в десятке метров друг напротив друга в разгромленном крысином лабиринте офисных кубиклов. Фарфарелло, перехватывая второй клинок ухмыльнулся:

— И вот зачем тебе это надо?

— Я должен держать уговор. Транзит должен пройти.

— Я тоже, — фыркнул ирландец, — монады должны сдохнуть.

— Печально, — на груди клоца полыхнули взрывы, отправляющие в полёт десятки флешет. От большей части снарядов Фарфарелло уклонился, но несколько стрелок процарапали ему плечо. Неожиданно яркие капли крови брызнули… и повисли в воздухе.

Фарфарелло застыл, уставившись на медленно плывущие гранатовые сферы.

— Началось, — прошептал он.

— Что началось? — Кэн тоже притормозил, сбитый с толку.

— Монады… Стадо верблюдов собирается просочиться в угольное ушко.

— Но они не могут изменить законы физики.

— Зато они могут изменить восприятие, особенно, если ты наполовину погружён в Сеть. Они наполняют собой это здание, каждую доступную систему.

Пол дрогнул и огни за окнами пришли в движение. Фарфарелло подошёл к высаженной раме и жестом подозвал к себе клоца. Тот, с оглядкой на оставшийся в руке ирландца кинжал, приблизился. Они посмотрели вниз, туда где медленно таяли в дымке огни Фрайхавна.

— Мы не можем лететь вместе со всем зданием, — констатировал Кэн, — мои акселерометры на нулях.

— Именно. Восприятие реальности, вот и всё.

— Но они не могли взломать мои зрительные блоки, незаметно, по крайней мере.

Фарфарелло фыркнул.

— Монады не проникали в тебя, монады не проникали в Уробороса, им вообще никуда не надо проникать. Это мы проникаем в них… ты ещё не понял?

— Видимо, не до конца… монады это…

— Нечто в Сети. Сигнатуры, стеганографически скрытые в картинках и видео, парадоксальные пакеты в протоколах, ожившая сложность и, при этом, сама Сеть в том виде, в котором мы её создали.

Зименс-Турм пробил облака и перед ними открылась залитая лунным светом серебристая долина.

— Но самое главное, — продолжил Фарфарелло, — что нет никакого способа разделить монад и содержимое Сети, не превратив монаду во что-то другое, или окончательно не уничтожив её. Поэтому прямо сейчас они проходят сквозь нас, мы дышим ими…

— Люди на улицах видят то же самое?

— Не знаю, — ирландец пожал плечами, — может быть и нет. Но времени у нас мало, смотри.

Где-то в километре от них облака вспенились и сквозь них восстал огромный военный корабль.

Вдоль борта, поверх сине-серых полигонов камуфляжа, шла надпись: «МЕЛЗАК».

— Это Бронни, — прошептал Фарфарелло.

— Знаю.

Линкор развернул башни к зданию и дал бортовой залп. Пылающие снаряды с гротескным низким гулом промчались мимо.

— Чего она хочет? — спросил Кэн.

— Мы не знаем. Она всегда была не такой как все, даже для монады. Ей досталась, похоже, детская жестокость. Enfant terrible, — развёл руками ирландец.

— В таком случае, мне есть, что ей ответить.

— Из своей пушки ты просто продырявишь соседнее здание. Мы всё ещё на земле, а это просто…

— Просто иллюзия. Но у меня достаточно оружия и на этот случай.

Оружие для иллюзорного мира выглядело совершенно безыскусно: у линз Кэна пробежали и погасли несколько светящихся строк. Зато действие оно оказало несоизмеримое по масштабу: на борту линкора взметнулось к небу несколько огненных столбов. Кормовая орудийная башня поднялась в воздух и, описав параболу, медленно обращаясь вокруг трёх осей сразу, скрылась в облаках.

— Ещё давай!

— Не могу. Она адаптировала свои протоколы. По правде, мы никогда не вступали в открытое столкновение с монадами.

— А ещё что-нибудь у тебя в ассортименте есть?

— Я готовлю распределённую атаку, но нужно ещё минимум пять минут, чтобы она полностью развернулась. Думаю, нам стоит бежать.

— Нас это не спасёт. Но Ловец Снов может выиграть нам немного времени.

Фарфарелло отстранился от окна и словно заснул стоя. А потом, словно другое лицо проступило сквозь его собственное, натянув кожу на новые кости. Это лицо даже в сравнении с прежним выглядело холодной жестокой маской.

— Сорокопут, — произнёс Ловец Снов губами Фарфарелло и глаза его стали глазами птицы.

Клоц попятился.

— Ты ещё жива, но вот се стою и тку мою ловчую сеть.

Ладони Фарфарелло сложились лодочкой и между ними возникло семечко. Оно росло в размерах, пока не стало величиной с кулак ирландца. Тот разжал руки и семя поплыло сквозь оконный проём.

— Где орёл не летает, где солнце не светит, где вода не течёт, где губы молчат, лежит под холодным камнем свинцовый ключ от костяного замка.

Семя, в десятке метров, уже почти невидимое, вдруг раскрылось, выпустив белёсый обруч, стремительно увеличивающийся в размерах. На обруче, через равные промежутки набухли смолистые почки. Когда сквозь окружность смог бы пройти грузовой контейнер, эти почки распустились, пустив симметричные побеги, переплетшиеся внутри в узор, похоже, не способный существовать в физической реальности.

— Как не разбить неба, так и тебе не разбить моего камня. Как не поднять тени, так и тебе не поднять моего ключа. Как не открыть моря, так и тебе не открыть моего замка.

Узор, пребывая в движении, ощетинился стальными шипами, и вся эта конструкция, обрастая всё новыми и новыми деталями, двинулась к линкору.

— Да будет по воле моей!

Корабль дал ещё залп оставшимися тремя башнями. На этот раз огненные шары ударили точно в центр порождённой Ловцом Снов конструкции. Шипастый узор вспыхнул и лопнул. Но и снаряды не смогли преодолеть преграды.

— Больше пока он не может, — сказал Фарфарелло.

— А больше и не надо, — ответил Кэн. — Смотри.

Белые светящиеся силуэты наполнили небо. Они походили не то на самолётики, нарисованные нетвёрдой рукой ребёнка, не то на бумажных журавлей.

— Распределённая система отфильтровала траффик Фрайхавна и нашла по образам объекты, в которых скрыты данные Бронни. Уничтожить большую часть их мы не можем, зато мы можем забросать ответственные за них сервера паразитными запросами. Ей будет очень тяжело что-то предпринять в ближайшее время.

Стая белых журавликов заложила вираж над линкором с той пугающей и грациозной синхронностью, на которую способны птичьи стаи. И под ними корабль начал медленно таять, искажаясь и уменьшаясь в размерах.

Последней исчезла надпись «МЕЛЗАК» — некоторое время она висела в воздухе, словно прощальная улыбка чеширского кота, а потом тихо осыпалась серыми хлопьями и растворилась в облаках.

— Вот и отлично, — каркающим голосом произнёс Фарфарелло.

А потом он загнал кинжал под оптический блок клоца и одним движением сорвал его с плеч. Кэн, ослеплённый и дизориентированный, завертелся на месте, пытаясь зацепить ирландца, но тот был уже у служебной лестницы.

Механическая громада замерла стояла у выбитого окна, на самом краю пропасти, и по её обшивке стекали первые капли дождя.

 

[-0:05:12]

Схизма

 

Фарфарелло выбрался на крышу «Зименс-Турм» и едва успел отпрыгнуть, когда над его головой протянулась призрачная линия, соединившая кончик катаны Фуджимии и лифтовую надстройку.

— Вы тут все рехнулись? — вырывалось у ирландца, когда он, очерчивая замысловатую ломаную линию, рванул в атаку.

Ран парировал нападение ещё дымящимся клинком.

— Сдохни, — выдавил он сквозь сжатые зубы. — Просто сдохни!

Фарфарелло, перебрасывая кинжал из руки в руку принялся описывать широкий круг около Фуджимии.

— Содержательно… ты сам-то хоть на кого работаешь?

Японец в стремительном выпаде сократил расстояние и его меч описал широкую дугу через место, в котором мгновение назад находился Фарфарелло. Тот, увернувшись, успел ткнуть противника кинжалом, но, в основном лишь распорол куртку на не прикрытой наплечником руке.

— А я ничей, я сам по себе, с некоторых пор, — Фуджимия занёс катану для следующего удара.

— Что ж ты тогда тут делаешь?

— За тобой пришёл, — Фуджимия начал рубящий удар, оборвал его и, выйдя из обманного финта, ткнул с пол-замаха в грудь Фарфарелло. Единственный глаз его расширился, когда клинок прошёл между рёбрами.

— И ты меня решил таким образом убить? — поинтересовался ирландец, поводя пальцем по гексагональному узору на пронзившем его клинке.

— Нет, — ответил Ран и дальше движения схлопнулись во времени.

Вот он жмёт на спуск, и из его наплечника вырывается заряд накачки. Вот его губы артикулируют:

— Таким образом…

Но Фарфарелло уже выбросил вперёд левую руку и, словно в замедленном движении, Фуджимия успел рассмотреть под серыми наростами на ней графитово-чёрные матовые чешуйки.

Ирландец перехватил идущий от заряда кабель и отвёл его в сторону, так что сам заряд, описав полный оборот по орбите вокруг Фуджимии, ударил того по лицу. Ран пошатнулся и выпустил рукоять из рук.

Фарфарелло рассёк кинжалом идущие к катане провода и упал, свернувшись вокруг рукояти.

Заряд взорвался почти что под ногами японца. К счастью для него, большую часть энергии оболочка заряда превратила в предназначенное для катаны электричество. Но оставшегося хватило, чтобы поднять его в воздух и отбросить на несколько метров.

Ирландец поднялся, пошатываясь подошёл к свалившемуся наплечнику, подобрал его. Фуджимия, оглушённый, сидел, опёршись на обе руки. Сейчас он внезапно ощутил, что планета под ним стремительно вертится и, если не вцепиться в неё изо всех сил, центробежная сила неизбежно забросит его на околоземную орбиту.

Фарфарелло критически осмотрел трофей: из двеннадцати зарядов только три были израсходованы. Каждый заряд сам по себе состоял из начинённого взрывчаткой сложного цилиндра, структуру которого невозможно было бы разобрать без электронного микроскопа и вполне понятного капсюля с азидом свинца в качестве инициирующего вещества. Последнее открытие заставило ирландца широко улыбнуться.

Он присовокупил к наплечнику принесённую с собой гранату, смотал их вместе куском кабеля и, выдернув чеку, забросил под опору башенки резервного ретранслятора.

Едва Фарфарелло успел укрыться за надстройкой вентиляционной шахты, прогремел взрыв и ретранслятор медленно завалился на бок. Ирландец выдернул из своей груди клинок, осмотрел причинённое им разрушение и, не торопясь, двинулся к всё ещё не пришедшему в себя Фуджимии.

— Вот и всё, охотник, — с тоской в голосе произнёс Фарфарелло и замахнулся катаной.

Тускло звякнуло железо. Ирландец недоуменно задрал голову: меча в его руке не оказалось, как и большей части пальцев на самой руке. Он отскочил в сторону, ошалело озираясь по сторонам и увидел, наконец, что на крыше соседнего здания установлена антенная мачта и почти к самой её макушке висит, пристегнувшись карабинами, Кроуфорд со снайперским гауссовым ружьём в руках.

Брэд дослал в ствол новый флешет и поднял ружьё, выжидая, когда перезарядятся конденсаторы.

Фарфарелло фыркнул, зажал клинок кинжала между зубов и начал разбег. Уже к третьему его шагу Кроуфорд, к своему ужасу, понял: допрыгнет. То ли на модификациях, внесённых в его тело Ловцом Снов, то ли на голой ненависти, но обязательно допрыгнет. И ему, болтающемуся в альпинистской обвязке на верхушке стальной мачты, в общем-то нечего ответить вооружённому одним кинжалом комку ярости.

Ирландец оттолкнулся от края крыши и взмыл, выхватывая кинжал для последнего удара. И в апогее его траектории, на видимом только Брэду индикаторе вспыхнул зелёный огонёк.

Флешет встретил Фарфарелло в воздухе и, раскрывшись внутри цели, обратил её движение, поверг на крышу. Прокувыркавшись несколько метров, ирландец, пошатываясь, поднялся на ноги.

— И это всё? — проорал он, скорее небесам, чем Кроуфорду.

А потом его разорвало изнутри.

— Всё…— прошептал Кроуфорд, который то ли действительно расслышал крик Фарфарелло, то ли просто угадал.

Ран, наконец, справился с головокружением, и, опираясь на пустые ножны, кое-как встал. Кроуфорд помахал ему рукой, на что японец не отреагировал никак: всё, что находилось дальше метра всё ещё изрядно хороводило.

Он не увидел, как Брэд, озадаченный, поднял ружьё наизготовку. Но тяжёлую поступь узнал.

— Хидака…

Искалеченный клоц выбрался на крышу.

— Да, — его динамик хрипел пуще прежнего.

— Мы его остановили… Хорошо же он тебя отделал!

— Изрядно. Мне пришлось полагаться на инерциальные датчики и схему здания, чтобы выбраться наружу. Теперь я, по крайней мере, вижу себя со спутника.

— Фарфарелло взорвал ретранслятор…

Динамик закашлялся.

— Что такое? — переспросил Ран.

— Ретранслятор квантовой сети демонтировали вместе с лабораторией и перевезли в Исландию… уже давно.

— Тогда как ты собирался провести транзит…

Клоц промолчал.

— Не собирался?

Кэн всё ещё молчал.

— Эй, скажи хоть что-нибудь.

— Смотри, — был ответ.

Шесть огненных столбов выросли из моря и указали отвесно в небо, замкнув Фрайхавн в кольцо.

— Это командные ракеты системы «Периметр», переоборудованные как распределённая система узловых серверов. Ты же не думал, что Советский Союз будет торговаться вокруг чего-то, что можно уничтожить одной гранатой?

Фуджимия скривился.

— Но всё это наша часть сделки. Есть ещё обещание монад, и у меня есть сомнения, что они смогут её выполнить.

— Что ты имеешь в виду?

— Бронни не должна была пройти транзит. Это оговаривалось особо.

В это время телефон Кроуфорда зазвонил. Он открыл канал и сонм голосов заговорил.

— Они хотят прервать канал.

— Они сговорились.

— Твоё вознаграждение.

— Оно зависит.

Кроуфорд запустил руку во внутренний карман куртки, провёл пальцем по эмалевой крышке и, промедлив немного, поднял ружьё.

— Успею снять только одного. Выбирайте, — ответил он.

Голоса озвучили свой выбор. В прицеле клоц и Фуджимия стояли уже у самого края и клоц показывал манипулятором куда-то вдаль, а японец всё держался за ножны, стараясь не сверзиться. Перекрестье прицела поднялось вдоль груди Рана, к его лицу и выше — снаряд вошёл в корпус клоца и проделал в нём сквозное отверстие.

Хидака пошатнулся и начал оседать на крышу. Пытаясь сохранить равновесие — по крайней мере, так показалось Брэду, он верхним манипулятором ударил Фуджимии в спину и тот сделал один единственный шаг.

В пустоту.

И в этой пустоте — а может быть и другой, совершенно отдельной, потому что небо над ней было изумрудно-зелёным, расчерченным многочисленными сияющими траекториями — там сиял распахнутый дверной проём.

Невдалеке догорала туша огромного военного корабля.

Дальше, у раскуроченной насыпи, лежал, опрокинувшись на бок сошедший с рельс трамвай. Вагоновожатый лежал, вытянув застывшую руку к своей погибшей машине. Из груди его торчал заострённый обломок рельса.

Над открытым бассейном с зацветшей водой, на импровизированном из остатков трамплина кресте, висел распятый водолазный скафандр. Внутри его визоров вспыхивали и гасли огоньки, но видно было, что эти вспышки — лишь остаточные реакции, подобные гальваническим реакциям мёртвого теля.

Далее, в опалённом круге, две пепельно-серых человеческих фигуры: мужчина в плаще закрывает собой женщину. С первого взгляда можно решить, что это статуи, но едва ощутимый ветерок набегает, и с фигур осыпаются тонкие хлопья. Скоро от них не останется ничего.

Ближе к сияющему входу, пляшет размалёванный паяц: огромная кукла, приводимая в движение хитроумным механизмом и системой проволок. Руки, ноги, туловище и голову куклы ничего не соединяет, лишь проволока протянута так, что создаётся иллюзия слаженности. Внимательному взору не составит труда понять, что ещё недавно детали куклы принадлежали единому телу.

И лишь самый искушённый зритель сможет понять, откуда взялись остальные части механизма.

За ним возвышается кварцевый столп, внутри которого погибает целая вселенная, до последнего момента, отрицавшая самые основы человеческого мира. Кристаллы проникают внутрь её естества, расчленяя, упорядочивая, убивая. Распрямляются ведущие вверх и упирающиеся в собственное основание лестницы. Парадоксальные галереи размыкаются и стираются невозможные проекции и тени.

Где-то внутри бежит из последних сил скрытый под маской герой. Он уже никогда не найдёт выхода.

И совсем уже у ослепительного прямоугольника стоит девочка в куртке не по плечу. Она разочарованно смотрит в спрятанные за стёклами пенсне глаза. Потом отбрасывает голову прочь — стёкла хрустят на гравии.

Не спеша, девочка подходит к проёму. И замирает. Опускает глаза на окровавленный стальной треугольник внезапно выросший у неё из груди.

Треугольник подаётся назад и исчезает, оставляя за собой расползающееся тёмное пятно.

Девочка оборачивается и опускающийся клинок делит изумрудное небо на две равные части.

 

[--:--:--]

Исход

 

Зал отправления вблизи полуночи был почти пуст. Русалки флиртовали с зитрионами на стенах и потолке, плескалась нарисованная вода. Из беспошлинной зоны взашей выталкивали бригаду пьяных датчан. На пустых скамьях дремала в ожидании посадки стайка корейских туристов.

У таможенного поста остановились двое. Один — рослый американец в очках и строгом костюме. Второй — огненно-рыжий немец, который, казалось, пришёл в аэропорт прямо в пижаме.

— И что, стволы свои обратно ты не повезёшь? — поинтересовался Шульдих.

— Оставь себе, — пожал плечами Кроуфорд.

— Можно подумать, у меня своего мало… впрочем, странно что вообще, меня нахуй не выперли после того, что вы тут выкинули.

— Да ладно. У тебя были монады, советский клоц, сумасшедший мутант и, наконец, атака страпонов-убийц…

—…не напоминай мне про этот турецкий блядюшник.

— В любом случае, мне кажется, что ущерб мог бы быть куда больше. Особенно, если бы Хидака пальнул бы по нам из ионного орудия.

— А мог бы?

— А стоило ли выяснять? В любом случае, больше он нам досаждать не будет. Что вы там Советам ответили?

— Списали на Фарфарелло. У меня была мысль сказать правду, и, может быть, я так и сделал бы, если бы ты не торчал на платформе. Вдруг они бы решили по тебе пальнуть из орбитальной пушки.

— Моя благодарность не знает границ.

— Кстати, о благодарности, тебя вылечили?

— Да, как только я выстрелил, мои медишны были удалённо модифицированы, они уничтожили все раковые клетки и вывелись из организма. Так что я ещё помозолю вам всем глаза… послушай, — только сейчас Брэд понял, что именно смущало его в облике старого знакомца, — ты что, волосы подкрашиваешь?

— Раньше подкрашивал. Но после вас, уродов, придётся просто красить, — усмехнулся немец. — Давай, вали уже на посадку, пока дирижабль не ушёл без тебя. Но помни, четверть твоей задницы теперь по праву моя!

Кроуфорд крякнул и прошёл под таможенный сканнер.

В салоне дирижабля помимо него оказалась всё та же компания датчан, активно жестикулирующая и пытающаяся устроить соревнования по арм-реслингу на спинках сидений, несколько девиц неясного происхождения и ещё пара-тройка усталых бизнесменов жестами гоняющих перед внутренним взором спроецированные на линзы изображения.

Американец, убедившись, что сиденье за ним пустует, откинулся и подключил свои линзы к внутренней сети дирижабля.

Перед его глазами всплыл ассортимент фильмов и интерактивных развлечений. Кроуфорд уже потянулся к приглянувшейся картине, когда интерфейс рассыпался, оставив его погружённым в кромешную тьму.

— Надеюсь, ты добился своего, — прозвучал голос из темноты.

— Кто это? — прошептал Кроуфорд.

Перед ним осветилась узкая полоса, посреди которой стоял человек в белом плаще. По его волосам бежал геометрический узор расцвеченный оттенками красного. На поясе, в матово-молочных ножнах покоилась катана.

— Фуджимия… но ты же…

— Именно, — кивнул Фуджимия, — но всё дело в том поляке, Гавеле Возняке. Почему-то он принято считать, что он открыл способ уничтожить монаду.

— А на самом деле?

— На самом деле, — японец подтянул к себе откуда-то из темноты пластиковый стул и уселся на него, закинув ногу за ногу, — на самом деле он нашёл способ, как превратить в монаду живого человека. Хотя в обычных условиях, этот способ был мало осуществим: требуется передать огромный массив данных, причём одновременно в разные уголки сети, сохраняя обратную связь с мозгом.

— Непрерывность.

— Именно так,— кивнул Ран,— непрерывность. Но через поднятое Советами кольцо пошёл не просто траффик монад. В принципе, те десять секунд, которые синхронизировались спутники, на него была завязана вся сеть.

— С массивом всё ясно.

— Не совсем. Его надо было как-то снять. И толпа зевак вокруг оцепления пришлась как нельзя кстати. В некотором роде, я стал видеосигналом.

— Ты хочешь сказать, что достаточно снять человека с сотни ракурсов, чтобы обессмертить его?

— Нет, конечно, дело не столько в изображении, сколько в опорной модуляции. Тот самый спутник на орбите использует лазер для создания ионизированного канала в атмосфере, но этот же лазер в маломощном режиме можно использовать, чтобы создать опорный луч.

— И?

— И ещё остаётся прибор, который Хидака успел нацепить мне на затылок и который, скорее всего, отвалился при ударе о землю.

— Так ты теперь бессмертен?

— Не знаю. Но я теперь единственная оставшаяся в живых монада. Так что у Советов есть некоторые причины помочь мне сохранить моё нынешнее существование.

— А что с остальными?

— Остальных убила Бронни, когда поняла, что её пытаются оставить по ту сторону транзита. А я убил её.

У Кроуфорда внутри похолодело от внезапной догадки.

— А теперь ты пришёл расквитаться за Хидаку?

Фуджимия рассмеялся.

— Вообще-то он сам хотел тебя навестить, но мы решили, что ты можешь с перепугу выпрыгнуть из дирижабля прямо в море. Понимаешь ли, его идеей с самого начала было заставить вас поверить, что Советы прислали замкнутый мобильный комплекс, внутри которого находится живое существо.

— То есть это был…

— Телеуправляемый зонд. Хидака, большей частью, сейчас на Европе, сопровождает экспедицию биологов.

— В Европу? Куда?

— На Европу. Спутник Юпитера. В кратер Пуйл, насколько я понял.

— Почему-то мне кажется, что я продешевил с монадами.

— Ну, несколько десятилетий жизни за несколько выстрелов — в целом, нормальная сделка. Но если ты хочешь большего… я думаю, мы сможем что-нибудь придумать.

— Я подумаю… а сейчас, если не возражаешь, Фуджимия, вон из моего кинотеатра!