Weiss Kreuz - Reality Show

Пролог

 

– К-кто ты?

– Вайсс.

Один отточенный удар и девственный горный снег узнает, что такое таять под струйками горячей крови. Проще, чем оборвать чью-то жизнь, только зачать ее. Впрочем, первое делал каждый из «Белых Охотников» так много раз, что уже сбился со счету, а вот со вторым не срослось.

Айя вытирает катану, убирает в ножны.

Спектакль, фарс, в который они превращают смерть, всегда был великодушным жестом в глазах Абиссинца. Не каждый заслуживает права на жизнь, но у каждого есть право на Смерть с большой буквы. Это понятие включает в себя два пункта –  красивая прелюдия, быстрый финал. Как первый секс. Так же важно для партнеров и также отвратительно со стороны. Вот она, философия убийцы.

 

Айя: Ожидание – это неотъемлемая часть нашей… специфической профессии. Ждешь миссии. Выжидаешь время. Ждешь сигнала. Ждешь появления объекта. Ждешь, когда все это закончится. Ждешь оплаты. Снова ждешь миссии.

 

В этот раз миссия оказалась смехотворно легкой и прошла почти идеально. Даже «наживка» выжила, и осталось только рассказать несчастной девочке, почему четверо парней бросили ее одну в горном домике в окружении трупов. Впрочем, эта забота не входит в обязанности Абиссинца.

С миссий они всегда едут молча.

Дома – снова ожидание. Каждый хочет смыть с себя грязь, пот, подсохшую кровь. Каждый принимает душ, бросает боевую одежду в корзину для грязного белья и, как хороший мальчик, идет сразу же спать.

 

Кен: Я никогда не высыпаюсь после миссий. Лежу всю ночь в кровати — и сил нет, и заснуть не получается. Чтобы прийти в себя нужно ночь не спать и день проработать в магазине, вообще не включая мозги.

 

 

 

I

 

Йоджи: Мы Вайсс, Белые Охотники. Вы понимаете о чем я, да?

Йоджи Кудо. 22 года. Самый старший член команды Вайсс. Согласился участвовать в проекте, надеясь забыть свою покойную возлюбленную.

Йоджи: Когда я шел на эту работу, я не думал, что мне придется запоминать, чем отличается горечавка от колокольчика, и уж тем более, что на языке цветов обозначает пурпурная гвоздика или желтая роза.

 

Цветочный магазин открывается каждый день в 10 утра и работает до 20:00. Даже если всю ночь отряд на миссии, даже если случится трагедия или приблизится конец света, Конеко все равно откроется. На тот случай, если не выйдет никто из мальчиков-флористов, всегда есть Момоэ-сан.

 

Айя: Если смотреть на факты, от магазина больше убытков, чем прибыли. Но Критикер в состоянии себе это позволить. 

Ран «Айя» Фудзимия. 20 лет. Родился и вырос в Токио. В проекте участвует, чтобы отомстить за свою семью и покрыть больничные счета.

 

Айя. Никто из членов Вайсс не знает, спит ли он вообще. Если постучаться в его комнату посреди ночи, он открывает почти сразу. Утром его всегда можно обнаружить в магазине или на кухне с чашкой чая.

Айя делает то, что должен и никогда не прогуливает работу, даже если за день до этого был ранен на миссии. Просто он иногда опаздывает и не считает нужным объяснять почему.

Уже с утра Айя обрывает завядшие лепестки роз и меняет воду в пластиковых вазах. За ночь она успевает стать мутной и приобрести слабый запах гниения. Сегодня утром Айя ждет двенадцати, ждет того момента, когда появятся Кен и Оми, чтобы помочь ему. Не столько с цветами, сколько с покупательницами. Конечно, особым мастерством в этом деле обладает Йоджи, но Айя даже не надеется увидеть его сегодня. Если тот возвращается домой позже трех часов ночи, это бесперспективно.

 

Кен: Не могу назвать себя трудолюбивым, но работа в магазине меня вполне устраивает. По крайней мере, я чувствую, что занят чем-то нормальным… чем-то таким, чем может заниматься парень моего возраста.

Кен Хидака. 18 лет. Бывший футболист. Сам еще не решил чего хочет от проекта.

 

Кен появляется в магазине к полудню.

У него свои странности. Иногда за столом он гнет вилки тремя пальцами, сохраняя на лице милую улыбку. Иногда бьет посуду, не объясняя, случайно это вышло или нет. Иногда выходит утром из комнаты с содранными костяшками пальцев. В остальном, он вполне нормальный флорист и член команды Вайсс.

Кен выбрасывает в черный пакет розы, с которых Айя оборвал лепестки пару часов назад и собирает букеты для первой стайки школьниц на сегодня. Уж он, как никто другой, знает, в чем смысл его работы. Просто не озвучивает.

 

Оми: Я редко открываю магазин. Обычно в это время я уже в школе.

Оми Тсукиено. 17 лет. Самый младший член команды. Главной целью проекта ставит желание найти свое место в жизни.

 

Ни для кого не секрет, что большая часть работы Оми совершенно бессмысленна и бесполезна. Мальчишка хорошо умеет создавать иллюзию бурной деятельности, на деле просто переставляя горшки и опрыскивая из пульверизатора и без того влажные цветы. Оми твердо следует простой истине: «лучшая помощь – не мешать». Именно потому, что он не мешает, Вайсс делают вид, что все нормально и парень занят не меньше остальных.

Сам Оми любит находятся в магазине, на кухне, в подвале, в чьей-то комнате –  не важно где, лишь бы рядом был другой Вайсс.

 

Работа супергероя только кажется красивой и полной приключений. На практике же большую часть времени они просто живут вчетвером. Не как семья и даже не как друзья. Скорее, как квартиранты, снимающие комнаты в одном доме и работающие в одном магазине. Беседы редко заходят дальше обсуждения погоды и подобных мелочей, в сущности, не имеющих никакой важности.

Нет ни привязанности друг к другу, ни даже доверия, что неудивительно для такого срока совместной работы и проживания. Они ни разу не спасали друг другу жизнь, ни разу не выпивали вместе и не смотрели кино.

В тот момент, когда секретарша входила в дом через магазин они становились Вайсс, командой, и переставали ей быть, вернувшись с миссии и сняв боевую одежду.

 

* * *

 

Сразу же по прибытию в Токио, Шварц получили в свое распоряжение квартиру. Не привыкшие к роскоши, они были довольны, но все же задумываться о том, кому раньше принадлежало это место, им тоже не хотелось.

Такатори оказался человеком крайне жадным, посему некоторую перестановку и уборку новоявленным телохранителям пришлось делать самостоятельно.

Кабинет не был пригоден для жилья, и все же Кроуфорд выбрал именно его, невзирая на перспективу спать на потертом диване, в лучшем случае, следующие несколько месяцев. Для благоустройства своего жизненного пространства ему достаточно было стереть с паркета несколько кровавых пятен и снять занавески с окна.

 

Кроуфорд: Со дня прибытия Шварц в Японию, я официально являюсь руководителем операции. И, честно говоря, на практике это несет за собой больше ответственности, чем в теории.

Брэд Кроуфорд. 27 лет. Лидер отряда Шварц. В проекте ищет признания.

 

Комната Шульдиха, судя по всему, раньше принадлежала женщине в годах. В первый же день телепат собрал в коробку старушечью одежду, развешенные по стенам вышивки, мотки ниток и баночки просроченных лекарств, и отправил на помойку. Довольно странно было смотреть на то, как он ползает по полу с тряпкой, стирая пятна с паркета, а за тем, собрав волосы в хвост и замотав лицо куском влажной ткани, протирает пыль, копившуюся, кажется, десятилетиями.

 

Шульдих: У меня никогда не был своей комнаты. Раз уж она появилась, мне хотелось бы там жить, а не периодически заходить поспать.

Вальтер «Шульдих» Геллерманн. 22 года. Низкопробный телепат. Признается, что не ждет от проекта ничего хорошего.

 

Наги досталась детская и единственное, что он сделал – это сгреб все игрушки в один угол и поставил компьютер. Остальное его мало интересовало. И Кроуфорд был рад тому, что мальчику под вечер пришла идея хотя бы постелить чистые простыни.

 

Наги: Мне не очень нравится мой отряд. Но вряд ли это имеет значение.

Наги Наоэ. 15 лет. Младший из участников проекта. От комментариев воздержался.

 

Комната Фарфарелло на пару дней стала центром Вселенной. Псих с тенью улыбки наблюдал за тем, как Брэд прикручивает кровать к полу, решетку к окну, а крюк к потолку. Соблазн выпнуть табуретку из-под ног новоявленного лидера, конечно, был велик, но Фарфарелло держался.

Ему нравилась атмосфера комнаты молодой девушки. Он представлял, как хорошо будет смотреться кровь на белых обоях, выбирал место, куда повесит распятие, жадно вдыхал застоявшийся аромат женских духов.

 

Фарфарелло: Иногда очень удобно быть чуть более сумасшедшим, чем ты есть на самом деле. Все, что от меня требуется – убивать.

 Джей «Фарфарелло» Кессиди. 20 лет. Страдает паранойей и шизофренией. В проекте, по его собственным словам, «ради хлеба и зрелищ».

 

Отряд с завидно громким названием Шварц существует уже три месяца. Два года Кроуфорд отработал в Японии перед тем, как год назад получил разрешение на сбор отряда. Примерно тогда же он побывал в Розенкройц, где ему представили Шульдиха и Фарфарелло. Восемь месяцев назад он получил под свое руководство телекинетика Наги Наоэ. Месяц назад он прибыл с отрядом в Японию.

Все, в сущности, решили за него.

Брэд Кроуфорд – почти идеальная программа, сочетающая в себе твердые алгоритмы и способность к самообучению.

Программа была выпущена в 1971 году Лаурой Кроуфорд – алкоголичкой, живущей на пособие по безработице, - ей же доработана и обкатана жизнью на окраинах Детройта. Программа оказалась пригодной как для уличных драк и тяжелого труда на заводе, так и для игры на бирже и работы в офисе перспективной фирмы в Лансинге, штат Мичиган. В 1992 году смелость внести в программу необходимые коррективы взяла на себя организация Розенкройц. Их готовый продукт — Брэд «Оракул» Кроуфорд — одобрен знаком качества Эсцет, почти горд собой и в настоящий момент завязывает галстук узлом Виндзор.

Он знает набор нормативов и правил, которые помогают ему принимать верные решения в любой ситуации.

Он знает, что мужчины носят короткие волосы, а женщины – длинные, и потому посещает парикмахерскую не реже, чем раз в месяц.

Он знает, что каждое утро нужно умываться, чистить зубы, бриться и пользоваться дезодорантом, чтобы выглядеть презентабельно.

Он знает, когда нужно улыбнуться, сохранить официальный вид или проявить какую-либо еще эмоцию из его не очень богатого списка функций.

По сути дела, Брэд Кроуфорд знает все.

К сожалению, этого не знает его отряд. Шульдих не знает, что нужно стричь волосы. Фарфарелло не знает, что нужно мыться чаще раза в неделю. Наги не знает, как нужно общаться с людьми. Потому Кроуфорд руководствуется принципом «если хочешь что-то сделать — сделай это сам» и по возможности следит за клиентом самостоятельно, не привлекая отряд.

Клиент — видный японский политик, связавшийся с сомнительной организацией Эсцет — сегодня идет на прием к своему приятелю Хикагэ Масая. Туда же идет и Брэд.

Он заканчивает с галстуком, сосредоточено застегивает пять пуговиц на жилетке и три на пиджаке, расправляет воротник, одергивает рукава, смотрит в зеркало. Из отражения на него смотрит экземпляр ответственного гражданина, состоявшийся человек с высоким социальным статусом, пример для подражания, тот, кому мистер Такатори без сомнений доверит свою жизнь, тот, кем Брэд хочет быть.

Электронные часы на тумбочке подсказывают Кроуфорду о том, что времени хватит еще на чашку чая. Оракул согласен с часами.

На кухне опять ошивается этот жуткий парень. За год знакомства и месяц совместного проживания Брэд так и не привык к его длинным волосам, завязанным в хвост, и манере одеваться. Шульдих всем своим видом рушит каноны Кроуфорда о должном для мужчины виде. Он не то чтобы раздражает, но в его присутствии Брэд никак не может избавиться от напряжения, от мерзкого чувства, что его накололи. И самое противное, что так оно и есть. Кроуфорд хотел профессионала в отряд, человека ответственного, исполнительного и, что немало важно, талантливого. Но надежды Брэда были разрушены, когда в Розенкройц один старый приятель шепнул Оракулу о том, что этот парень и внушать-то не очень хорошо умеет.

И вот этот парень висит на шее Кроуфорда уже без малого год.

– Доброе утро. – Шульдих перелистывает газету, пока Брэд ставит чайник.

– Доброе.

Оракул сомневается в том, что Шульдиху правда интересны новости японского спорта. Но внимательный взгляд телепата, бегающий по ровным строчкам иероглифов говорит об обратном. У Брэда просто в голове не укладывается, как такому человеку может быть что-нибудь интересно. В его понимании жизнь ребят подобных Шульдиху сводится к попойкам, дебошу и желанию поиметь как можно больше девушек. Телепат же не был застукан ни за чем из этого постыдного списка. В отличие от самого Брэда.

– Тебе не нужна помощь? – Шульдих не отрывает взгляд от газеты.

– В смысле? – Кроуфорд насыпает сахар в чай и разбавляет его холодной водой.

– Может быть, ты возьмешь меня к клиенту?

– Нет. – отвечает Брэд, не задумываясь, и садится напротив телепата. – Твоя помощь не потребуется.

 

Шульдих: Мы уже месяц сидим в Токио. Я так и не увидел ни самураев, ни гигантских роботов, ни школьниц с огромными сиськами. Если до конца операции придется сидеть в четырех стенах, я скоро задумаюсь о харакири… или как там японцы это называют?

 

* * *

 

За все время пребывания в Японии Брэд мог по пальцам пересчитать действительно красивых женщин, что он видел. И большинство из них попадались ему именно на приемах мистера Такатори. Не то чтобы японки не были красивыми, но Кроуфорд не любил таких женщин. В его твердо расписанной системе ценностей женщина обладала пышными формами, порой доходящими до легкой полноты. Среднестатистическую японку природа же не наградила ни большой грудью, ни широкими бедрами, ни даже длинными ногами.

Секретарша Хикагэ была ярким примером, даром, что блондинка.

Кроуфорд рассматривает ее во всех ракурсах, размышляя, стоит ли пытаться пригласить ее на романтический ужин с последующей ночью. Что-то подсказывает Брэду – вряд ли. Да и он сам с большим удовольствием затащил бы в постель танцовщицу, извивающуюся вокруг шеста в зале.

Брэд плохо улавливает смысл слов.

Его внимание переключается на шахматное поле и остается там даже тогда, когда мистер Такатори вместе с Хикагэ и его секретаршей покидают VIP-ложе. Отсюда, если закрыть один глаз, тем самым забыв о размере и расстоянии, это поле кажется размером с шахматную доску. Кроуфорд наслаждается симметрией и лаконичностью узора, представляя, как бы рисовал его в Paint’е, и как бы его творение рябило в глазах, если замостить им рабочий стол.

Брэд старался всячески ограждать себя от подобных поверхностей, зная, как приятно на них смотреть и как за этим можно забыть о времени и осторожности…

Белое, черное, белое, черное, белое…

Кроуфорд вздрагивает и, сняв очки, протирает их салфеткой, которую всегда носит в кармане. С момента ухода мистера Такатори прошло порядка десяти минут. Непростительно много. И Брэд торопится на поиски клиента, а в глазах у него по-прежнему рябят ровные черно-белые клеточки. Вскоре черные исчезают и остаются только белые, тем самым, вызывая особое беспокойство. В Розенкройц Кроуфорда учили верить интуиции, если не получается найти адекватную трактовку своим видениям.

Уже на выходе с балкона Кроуфорд слышит взрыв и ускоряет шаг. Зал, недавно наполненный смехом, разрывается криком, вслед за которым падает люстра. Но Брэд спокоен – он видит такого же спокойного мистера Такатори, полностью уверенного в том, что ситуация находится под контролем. Если так думает клиент, то и Брэду лучше думать так же.

Механический голос из всех динамиков требует Хикагэ сдаться.

Белые клеточки на поле.

Кроуфорд дергает головой, отгоняя лишние мысли, и кидается к мистеру Такатори. Вблизи можно различить, что он не просто спокоен, он наблюдает за происходящим с легкой улыбкой в уголках губ.

– Мистер Такатори?

– Пойдем, – он делает короткий приглашающий жест и вальяжно движется в гущу событий, прямо к Хикагэ. – Что происходит?

– Мы заканчиваем. Сегодняшняя игра слегка грубовата, – отмахивается Хикагэ, переводя взгляд на шахматную доску.

Главным героем «грубоватой игры» сегодня становится фигура, еще не определившаяся, пешка он или ферзь. Брэд с особым вниманием разглядывает парнишку, почему-то смутно знакомого. Вооруженные телохранители Хикагэ позволяют ему это делать, на время забыв о безопасности мистера Такатори.

– Хорошее зрелище. А, Кроуфорд? – клиент окидывает шахматное поле опытным взглядом.

Брэд знает, что вопрос скорее риторический, потому решает не ломать голову над правильным ответом. Красно-оранжевое пятно на доске его определенно раздражает своим мельтешением перед глазами.

Секретарше Хикагэ это пятно нравится куда больше. Выбирая ему нового противника, она стонет так, будто вот-вот испытает самый сильный в ее жизни оргазм. Она прогибает спину, дергает руками и повторяет срывающимся голосом «убей». Кроуфорду кажется, что она вот-вот полезет себе под юбку. Довольно своеобразная сублимация.

А шахматная фигура тем временем срывается с доски. В его руках оказывается совсем не палка, а самурайский меч, судя по всему, боевой. И Брэд уже точно знает, что секретарша не доживет до вечера.

Кроуфорд хватается за пистолет, скорее инстинктивно, в тот момент, когда красноволосый японец подлетает к секретарше так близко, что удивительно, почему она еще жива, а не валяется на полу трупом, рассеченным на две половины.

Свет гаснет. Секретарша прячется за широкими спинами телохранителей.

Кроуфорд не любит суеты, не любит экшн, не любит непредвиденные обстоятельства. И он, конечно же, не хочет знать, каковы будут дальнейшие распоряжения Эсцет, если мистер Такатори погибнет. Он хочет знать только то, откуда сейчас нужно ждать нападения.

Когда охранники падают, Брэд наклоняется к клиенту и просит с толикой приказа в голосе:

– Здесь опасно, идемте.

Мистер Такатори медлит и Кроуфорд вдруг понимает, что сегодня его ожидает настоящая работа. Сегодня ему предстоит ловить руками стрелы и защищать клиента по мере сил.

 

* * *

 

Возвращаясь с победой, Кроуфорд чувствует себя совершенно разбитым.

Когда пешка преодолевает всю доску, она становится ферзем.  А ферзь – это самое оно, что бы поставить шах и мат. Спектакль в двух актах. В роле пешки – красноволосый японец, в роле короля – клиент. Себя Брэд ассоциировал с ладьей, реже со слоном…

Прием у Хикагэ, что ни говори, прошел на славу. Не считая того, что сам Хикагэ умер. Точнее, его секретарша, коей он и являлся…

Кроуфорд старается не забивать себе голову этой мыльной оперой и думать о плюсах сложившейся ситуации. Не о том, что он чуть не облажался, когда валил новоявленного ферзя на пол, а о том, что, наконец, показал клиенту, на что способен.

 

Кроуфорд: Конечно, за два года мне неоднократно приходилось защищать жизнь мистера Такатори, но именно сегодня я сделал то, что не каждому телохранителю под силу.

 

Токио… если снять очки и смотреть на него через окно едущего автомобиля, так, что бы при всем желании нельзя было понять, что вывески написаны иероглифами, можно увидеть Нью-Йорк. Кроуфорд был там всего два раза, но почему-то сейчас ощущение того, что он в Америке, а не в Японии, позволяет немного расслабиться. Оно позволяет представить, что он никакой не Оракул, а работает здесь в крупном офисе известной фирмы, живет в пригородах в небольшом частном доме с молодой женой и сыном, а водителя такси зовут вовсе не Юкито, а Джек. В сущности, Брэд никогда не стремился прыгнуть выше головы, но жизнь лидера отряда, работающего на весьма сомнительную организацию, была именно таким прыжком.

 

После работы алгоритм дает сбой и Брэд бросает пиджак на пол, растягивает галстук и закуривает.

Он никогда не носит сигареты с собой, но всегда тщательно следит за тем, чтобы в нижнем ящике стола была пачка и зажигалка на случай форс-мажоров.  А еще бутылка чего-нибудь крепостью не меньше 20 оборотов для таких случаев, как сегодня.

С того момента, как Брэд получил Шварц, он обещал себе бросить пить, но тут же узнал, что сорвется через месяц после появления Наги. Генетика – это то, что не лечится. Пристрастие к алкоголю является такой же частью его организма, как и способность к прорицанию, то, с чем он родился и то, что развивается в нем с каждым годом.

 

Шульдих: Мне не хочется знать о мотивациях Кроуфорда, но лично я склоняюсь к точке зрения, что он просто неудачник.

Фарфарелло: Пьяные люди смешные, глупые и беспомощные. Меня устраивает Кроуфорд, но когда я чувствую запах перегара, мне хочется проверить, насколько он боеспособен в таком состоянии.

Наги: Меня это совершенно не волнует, но, да, Кроуфорд – алкоголик.

 

* * *

 

Айя встает ежедневно в восемь утра, тратит полчаса на разминку и еще полчаса на душ. Когда есть точное расписание, не предусматривающее «окна», не возникнет вопрос «что делать?», не будет возможности бесцельно сесть, уставиться в стену и захлебнуться отчаянием. Если же свободное время все же появляется, у Айи всегда есть легкая для чтения книга, есть чай на кухне, есть даже горка грязной посуды в раковине. Словом, скучать не приходится.

 

Айя: Иногда по утрам я улыбаюсь зеркалу, напоминаю себе, что я все еще это умею.

 

В магазине жарко. Если принюхаться, можно уловить в общем букете ароматов запах алоэ. Кен меняет воду в вазе с колокольчиками. Айя думает о том, почему ему так сильно не нравится работать с этим безмозглым футболистом. И что-то подсказывает ему, что их чувства взаимны.

 

Кен: Собирая Вайсс, Критикер прокололись. Они совершенно не учли такой фактор, как личная совместимость. Мне не нравится мой отряд.

 

– Айя, ты составил букет для… – Кен сверяется с блокнотом, – Моэри-сан? Тот, с желтыми гвоздиками?

Айя мог бы ответить, что, вообще-то, был занят миссией. Он мог бы даже рассказать Кену о том, что тот самый Такатори, который не был их целью, сломал Рану всю жизнь, убил его родителей, переехал его сестру на машине. Закончил бы он рассказ тем, что пошел к Критикер с одним единственным желанием – отомстить. Но не это ли называется где-то «открывать душу», а где-то «грузить своими проблемами»? Потому Айя отвечает коротко и довольно доступно:

– Нет.

– Я тебя еще вчера попросил!

Есть тысячи способов унизить человека, не сказав ему ни слова. Айя подсознательно владеет всеми и, кажется, ежедневно изобретает новые. Время на его стороне – часы только что отбили три и, сняв фартук, Ран идет на выход.

– Эй! – Кен сжимает кулаки. – Я ведь с тобой разговариваю!

Проходя мимо ваз, Айя как будто бы невзначай цепляет герань и, поравнявшись с футболистом пихает ему цветок перед тем, как уйти. Кен замирает на минуту, вертит герань в руках, судорожно соображая, что же это могло значить.

Часы тикают.

По улице пролетает стайка школьниц с громким смехом и криками.

Кен вспоминает язык цветов и сжимает кулаки так, что герань ломается.

 

* * *

 

– Здраствуй, Айя.

Ран садится на стул рядом с больничной койкой.

 

Айя: Наверное, это странно, разговаривать с тем, кто тебя все равно не услышит. Но все-таки, если я не буду разговаривать с ней, то, наверное, скоро забуду, как это, вообще, делается.

 

Ран не знает, верит ли он в месть. Не знает, станет ли ему лучше после смерти Такатори. Он знает только то, что очень любит свою сестру и сколько стоит ее жизнь в йенах. У двадцатилетнего парнишки такие суммы не получается собрать легальным путем.

– Знаешь, Айя, у меня вчера была миссия… нашей целью был человек, устраивающий подпольные игры, где люди сражались друг с другом насмерть. Они все оказывались там из-за долгов. И я подумал, что если бы не работа в Критикер, я тоже мог быть там. – Ран рассказывает об этом, как мог бы рассказывать сестре о работе в цветочном магазине, будь она в сознании. – Я убил всего одного человека – нашу цель. Но это не важно. Важно, что я видел Его… и я был совсем близко… – он наклоняется ниже и вцепляется пальцами в одеяло так, словно его хотят оттащить от койки. – Но я не смог, Айя… я не успел… – говорит Ран уже совсем шепотом.

 

Айя: Убить Такатори было бы, по меньшей мере, глупо. Я бы остался без работы. Я бы сел в тюрьму, как обычный преступник. И неизвестно, кто позаботился бы об Айе. Но, почему-то, увидев его, я даже не задумался об этом.

 

* * *

 

Оми: Придя в Вайсс, я получил призрачную надежду, что у меня будут друзья. И сколько бы я себе не говорил, что они просто бездомные собаки, которые в любой момент могут заболеть бешенством, отношение к ним изменить не удалось.

 

Оми спускается на несколько ступеней и садится на корточки так, чтобы видеть Айю. Тот лежит на диване, листая очередной детектив. У Оми в руках смятый лепесток белой лилии. С первого дня работы в магазине он завел привычку мять в ладонях опавшие лепестки особенно понравившихся цветов. Это успокаивало.

Оми не мог объяснить своего беспокойства за Айю. Как самый приближенный к Персии, он чувствовал некоторую гордость и ответственность за Вайсс, как за отряд. К тому же, как он ни старался, признать, что у Айи «бешенство», не получалось. Хотелось верить, что его достаточно накормить и почесать за ухом, чтобы он перестал рычать. Но Оми никогда не проверял, потому что предполагал, что Айя не только рычит, но и кусается.

 

Айя: Я знаю, что Оми наблюдает за мной. Только ума не приложу, зачем…

 

Ран перелистывает страницу, но так и не начинает читать. Просто закрывает глаза и кладет книгу на грудь. С каждым днем становится понятно, что совмещать работу в магазине с работой в Вайсс – слишком сложно. После того, как видишь кишки, выпавшие из распоротого живота, трудно думать о каттлеях, горечавках, фрезиях и прочем. Айя уверен, что Оми, как и остальные, этого не чувствует. Каждый из Вайсс в этом уверен.

 

Оми вздрагивает, услышав цоканье каблуков по коридору. Без сомнений, это может быть только одна женщина.

Вот она, их красная королева со свитой в лице Йоджи, уже гарцует к лестнице. А в ее руках кассета, означающая, что Критикер считают нормальным давать миссии с разрывом меньше недели.

 

Оми: Я чувствую в этом свою вину – значит, в последнем отчете я недостаточно внятно объяснил, что «с Абиссинцем проблемы».

 

Все это перестает иметь значение, когда Манкс вставляет кассету в магнитофон, и телевизор приветствует их фотографиями зверски убитых девушек. Такими фотографиями, глядя на которые не веришь, что это не постановка, глядя на которые осознаешь, что не боишься больше ничего, глядя на которые понимаешь, зачем работаешь в Вайсс.

 

* * *

 

Шульдих: Это я, а это Фарфарелло. Он – сумасшедший.

 

Шульдих познакомился с Фарфарелло четыре года назад в изоляторе Розенкройц, куда они слегли с ветрянкой с разницей в три дня, где провели «чудесные» две недели и больше не общались вплоть до определения в Шварц. С этого момента Шульдих считает Фарфарелло своим единственным другом. Сам Джей придерживается другого мнения, но вслух его не озвучивает, а телепат не заморачивается.

Они завтракают вместе после того, как Брэд, выпив чашку кафе, уходит «на работу».

Сейчас их объединяет одна идея, одно желание – наконец-то выбраться из квартиры. Япония из окна мало отличается от Америки, Германии, Ирландии и прочих стран. Те же игрушечные машины и копошащийся муравейник с высоты пятнадцатого этажа. Только дома другие.

– Пойдем гулять? – Шульдих разбивает два яйца над сковородкой и та отзывается хищным шипением.

Фарфарелло отвечает из-за открытой двери туалета, куда он выливает заплесневевшие чаинки из френч-пресса:

– Нам нельзя.

– Да ладно тебе… – телепат бросает на сковородку две мелко порезанные сосиски и успевает отдернуть руку раньше, чем на нее упадет капля масла. – Не отправит же он нас обратно в Германию?

– Откуда ты знаешь? – Джей возвращается на кухню, чтобы промыть сосуд.

Шульдиху приходится говорить громче привычного, чтобы его голос перекрыл шум воды и шипение масла на сковородке.

– А ты знал, что он в каждом отчете указывает, что выполнял задание с отрядом? То есть, мы с тобой официально работаем.

– Значит, мы можем официально провалить работу. – Фарфарелло засыпает новые чаинки во френч-пресс, заливает кипятком из только что закипевшего чайника, конечно же, не используя прихватку, чтобы снять его с плиты.

Когда они через десять минут сидят за столом и завтракают, Шульдих не унимается:

– Давай спустимся хотя бы в магазин? Жаль, мы не курим. – телепат вспоминает опыт из детства, говорящий о том, что выйти за сигаретами – это универсальный способ свалить из дома.

Фарфарелло не отвечает. Он протыкает глаз яичницы вилкой и смотрит, как желток медленно растекается по тарелке. Шульдих хранит призрачную надежду, что Джей его все же слышал.

 

Шульдих: И с каких пор шизофреников так волнуют правила?

 

Сам Фарфарелло тем временем встает из-за стола, берет пачку чая и, открыв окно, начинает высыпать туда чаинки. Они стелятся по ветру черными стайками умирающих мух. Джей подходит к делу со всей ответственностью и трясет пакет до тех пор, пока не убеждается, что чая в доме больше нет.

– Теперь мы можем пойти. – говорит он удовлетворенно и садится за стол, чтобы доесть свой завтрак.

 

Вблизи Япония не оказалась чем-то особенным. Те же вывески, только написанные иероглифами. Те же люди с теми же проблемами, только другого фенотипа. В общем-то, Шульдих не ожидал ничего особенного, тем более, в ближайшем от дома квартале. Но все же, если они такие самостоятельные мальчики, что смогли сходить в магазин за чаем, то, может быть, «папочка» начнет отпускать их гулять, конечно же, при условии, что они будут возвращаться домой не позже полуночи.

– Тебе нравится Кроуфорд? – спрашивает телепат, откидываясь на спинку лавки.

– Каждый начальник немного отец. А каждый отец немного Бог. – Фарфарелло блаженно жмурится на солнце.

– По-моему он просто закомплексованный говнюк.

– Он тебе не нравится?

– Да нет… почему? Нравится. Во всяком случае, с ним лучше, чем в Розенкройц. – Шульдих вертит в руках новую пачку чая, не желая напрягать мозги, чтобы вспомнить, как читаются иероглифы. – Просто мне кажется, что лидер из него неважный.

– Боги все такие.

Шульдих набирает в легкие побольше воздуха, задерживает его и медленно выдыхает. Будучи до конца откровенным он признает, что ему не нравится Кроуфорд, не нравится Фарфарелло, не нравится Наги и, в общем-то, ничего не нравится. Но он не жалуется, потому что Шварц и правда не Розенкройц и здесь он может смотреть телевизор, бесцельно слоняться по квартире, самостоятельно готовить себе еду и выбирать одежду…

– Знаешь, Фарфарелло… – Шульдих тянется, чтобы размять затекшую спину. – А не пошел бы ты к черту?

 

* * *

 

Сам Брэд в это время меряет шагами коридоры, точно зная, что ничего не произойдет в ближайшие полчаса. Полчаса проходит, и он снова знает, что в следующие полчаса никакой снайпер не притаится на крыше небоскреба напротив.

Утром Кроуфорд выпивает чашку кофе раз в полтора часа, днем переходит на чай. Последнее время он все чаще рассматривает такой вариант, как ввести в игру остальной отряд. Он уже давно бы это сделал, облегчив себе жизнь в разы, но у него нет уверенности в Шварц. В конце концов, он не может оставлять мистера клиента один на один с психом, подростком или клоуном, вряд ли знающими об ответственности хотя бы из толкового словаря.

 

Кроуфорд: Я несу ответственность за клиента, за его подопечных, всех, вплоть до секретарей, за всех тех людей, которые нужны клиенту, за Шварц, за себя…

 

После трех к мистеру Такатори приходят «деловые партнеры», и Брэд занимает свое место в кабинете лидера Независимой Партии наравне с многочисленными цветочными вазами, торшерами и ненужной массовкой безделушек за дверцами стеклянного шкафа.

Мистер Гэндзи довольно своеобразный человек. Глядя на него, Брэд ощущает особо острое непонимание японского менталитета. У него нет никаких догадок, объясняющих тот факт, что в его стране уже давно не носят ковбойские костюмы, в Германии давно отказались от тирольских шляп, а японцы считают нормальным разгуливать по городу и, тем более, являться в офис в национальных одеждах. Кимоно Кога Гэндзи кажется Кроуфорду нелепостью, уместной, разве что, для участников народного ансамбля. Туда же Брэд причисляет самурайские мечи, один из которых недавно чуть не лишил его работы. 

Кроуфорд смотрит на боковую часть стола, выискивает тайный смысл в деревянном узоре. Стол смотрит на него пустыми глазами, оставшимися на тех местах, где когда-то были ветки. Как он ни пытается сосредоточиться на разговоре клиента с партнерами, внимание все время переключается.

– …ненужная помеха… – говорит мистер Такатори, катая в пальцах сигару. – …устранить… – говорит он, закуривая.

Кроуфорд складывает руки перед лицом, на пару секунд закрывает глаза, пытаясь сосредоточиться.

– … свадьба… – доносится до Брэда глухим эхо.

Перед глазами стоят навязчивые образы. То, что в Розенкройц называли «дальними видениями» – набор психоделических кадров, со временем меняющих форму, цель которых рассказать о чем-то, что будет не ранее, чем через день. Сегодня Кроуфорд пытается обнять язык пламени и обжигает руки. Боль почти реальна, но не вызывает страха. Наверное, то же чувствует Фарфарелло, когда ковыряет себя ножом.

– … убить всех… – говорит мистер Гэндзи, а Брэд вдруг понимает, что сам Кога почти мертвец.

 

Кроуфорд: Есть такая мудрость – Вы можете привести лошадь к воде, но Вы не можете заставить ее пить. Меня научили видеть будущее, но я никогда не озвучиваю свои видения, если не считаю это нужным.

 

Вечером Брэд едет домой с вымышленным шофером Джеком. Сегодняшней почвой для размышлений становится вопрос о трудоспособности отряда. Еще пары месяцев работы без выходных он боится не выдержать. Это будет медленная и мучительная смерть, соперницей которой становится быстрая и почти безболезненная, которую он может встретить в случае провала миссии. И при том, и при другом раскладе есть вероятность выжить, но ее Кроуфорд не учитывает.

Закрыв глаза, он видит огонь, становящийся уличной кошкой. Кошка шипит и царапается.

Открыв глаза, он знает, что чем раньше он окажется в квартире – тем лучше.

 

– Если говорим, что не имеем греха, – обманываем самих себя, и истины нет в нас!

Кроуфорд открывает дверь и, не медля не секунды, бежит на голос.

Впрочем, бежать долго не приходится. Он застает Шульдиха и Наги у дверей туалета. Телепат прижимает дверь своим весом, мальчик стоит напротив, должно быть, подстраховывая его на случай, если дверь не выдержит.

– Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное! – орет Фарфарелло из туалета и кидается на дверь. – Блаженны плачущие, ибо они утешатся! – голос берсерка срывается в хрип. – Блаженны чистые сердцем, ибо они увидят Бога!

Заметив Кроуфорда, Шульдих кривится. Что он этим хочет сказать, Брэд не знает, да и, в общем-то, не хочет знать. Ему сейчас не нужны слова, комментарии и объяснения. Нужно только полное подчинение.

 

Кроуфорд: Вот и шанс «обкатать отряд». Очень не кстати.

 

Вместе с подробной инструкцией по применению Фарфарелло, Брэд получил внушительный набор лекарств, одним из которых сейчас было самое время воспользоваться.

– Держите его. – командует Брэд уже из комнаты, открывая аптечку. В стрессовых ситуациях, Кроуфорду кажется, что его мозг отключается и работает что-то другое, возможно, то самое, благодаря чему он уже давно не живет в Мичигане. Ампула как будто сама попадается под руку, а вслед за ней одноразовый шприц. Брэд наполняет его и возвращается в коридор под крики:

– Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом!

– На счет три открываем дверь. – распоряжается Кроуфорд. – Вы двое его держите. Я вколю успокоительное. Раз.

Шульдих кивает.

– Два.

Наги поднимает руки

– Три.

Дар предвидения, скорость движений и телекинез делают свое дело. Шульдих распахивает дверь и, как только Фарфарелло вылетает наружу, его припечатывает к противоположной стене. В силах Наги никто не уверен, потому телепат придерживает шипящего берсерка за плечи. Джей слабо дергается. Его глаз широко раскрыт, а зрачок сжат до размеров черной точки. Лицо у психа разбито и, подходя ближе, Кроуфорд краем глаза замечает кровь на ободке унитаза. Опустившись на одно колено, лидер Шварц обхватывает Фарфарелло рукой за талию, чтобы расстегнуть ремень. Берсерк делает несколько слабых рывков. Услышав тихий стон Наги из-за спины, Кроуфорд торопится спустить с Джея штаны и вогнать шприц ему в задницу. 10 миллиграммов галоперидола должно хватить, чтобы его успокоить.

– Я не могу его долго держать. – привычно спокойный голос телекинетика дрожит от напряжения.

– Я знаю. – Кроуфорд натягивает на Фарфарелло штаны и дает следующее указание. – Шульдих, нам нужно его связать.

Телепат не возражает. Он не сильно-то верит в то, что они вдвоем смогут удержать Фарфарелло и, уж тем более, запихать его в смирительную рубашку, но если в это верит Брэд – почему бы ни попробовать?

– Наги, сколько еще примерно ты сможешь его продержать? – Кроуфорд упирается в спину Фарфарелло двумя руками.

– Пару минут.

– Отлично. Шульдих, принеси рубашку.

Брэд по-прежнему уверен, что его мозг не работает. Наверное, именно поэтому он не чувствует ни страха, ни даже беспокойства. Он знает, что успокоительное подействует раньше, чем Наги опустит руки и, поморщившись, привалится к стене, даже раньше, чем вернется Шульдих с белым свертком в руках.

Когда они с телепатом укладывают берсерка на пол и просовывают его руки в бесконечно длинные рукава, тот чуть слышно бормочет:

– Возлюби ближнего своего, как самого себя…

Шульдих, даже не дождавшись приказа, приподнимает Фарфарелло за плечи так, чтобы Кроуфорд мог застегнуть ремни и завязать рукава тугим узлом. Смирительная рубашка Джея напоминает дверь в квартире параноика, покрытую замками сверху донизу. За то время, что Брэд тратит, запаковывая Фарфарелло, берсерк отрубается окончательно.

– Наги, иди к себе. – Кроуфорд встает на ноги и, утирая со лба пот, замечает, как сильно дрожат его руки. Сознание начинает планомерно включаться, как назло, раньше, чем Брэд успевает сделать последний рывок.

Вдох. Выдох.

Наги нетвердым шагом удаляется к себе. Шульдих сидит на полу, по-прежнему держа Фарфарелло за плечи, смотрит на Брэда то ли вопросительно, то ли с каплей презрения. Если он почувствовал, как Кроуфорд начал терять точку опоры, это неудивительно.

 

Кроуфорд: В целом, меня не должно волновать, что думают обо мне мои подчиненные. Но, почему-то, волнует.

 

– Намочи полотенце. – приказ звучит как просьба, но телепат все равно уходит в ванную и за это Кроуфорд ставит у себя в голове еще одну отметку в пользу Шульдиха, затем поднимает Фарфарелло на руки и несет в комнату.

 

Когда телепат возвращается, Фарфарелло уже висит вверх головой. По удивленно изогнутой брови Кроуфорд понимает, что раньше Шульдих не имел дела с подобным.

– Не думай. – говорит Брэд, забирая у рыжего полотенце. – Это методы Розенкройц. – он стирает кровь с лица Фарфарелло. – У нас ведь нет комнаты с мягкими стенами.

Теперь видно, что Джей не так сильно повредил лицо – разбил губы, судя по всему, об бортик унитаза и даже интересно, насколько преднамеренно. Кроуфорд не ставит своей целью привести Фарфарелло в порядок, просто узнать, все ли с ним в порядке. Брэд надвигает повязку на пустующую глазницу, тяжело вздыхает и вручает Шульдиху полотенце, на тот случай, если рыжий решит еще позаботиться о лице своего дружка.

– Держи.

– А ты куда? – телепат складывает полотенце напополам, не отрывая взгляда от своего начальника.

– Мне нужно выпить. – честно признается Брэд и уже стоя в дверном проеме добавляет. – Кстати, приведи себя в порядок к восьми утра. В восемь пятнадцать нас заберет шофер.

Кроуфорд закрывает дверь, а Шульдих еще с минуту стоит, теребя окровавленное полотенце в руках, затем чуть наклоняет голову и, ухмыльнувшись, хлопает Фарфарелло по плечу.

– Спасибо тебе, гребаный урод.

В магазине пахнет отчаянием. И запах у него особенный, несколько неприятный, выбивающийся из общего букета. И Кен надеется, что это первый и последний раз, когда они получили партию ноготков, которые, к слову, еще и плохо расходятся.

У Кена сыпь на правом боку и каждый раз, убедившись, что сейчас он не находится в чьем-то поле зрения, футболист запускает руку под футболку и чешется. Может быть, это реакция на Фройде, которое Кен опрометчиво попробовал, может быть, аллергия на новые цветы или на жизнь в целом.

 

Кен: Неделю назад моя девушка улетела в Австралию. Еще чуть раньше я своими руками убил человека, которого считал лучшим другом. И еще немного пораньше я убил престарелую монахиню, которая меня вырастила. А еще чуть раньше меня признали лучшим из лучших и отправили поливать цветочки вместе с моральным уродом, алкоголиком и малолеткой. Да, я еще забыл сказать, что меня оклеветали и лишили смысла жизни. В остальном, у меня нет проблем.

 

После событий этого месяца жизнь в цветочном магазине и прилегающем к нему доме становится почти невыносимой. Наблюдающий за происходящим с почти безопасного расстояния Оми впервые осознает, насколько верно выбрано название магазина и позывные членов Вайсс. Его товарищи по команде постепенно превращаются в трех котов, пытающихся поделить территорию бесконечными молчаливыми схватками, пока не доходящими разве что только до драк. Хотя Оми знает, что ключевое слово – пока.

Оми плохо понимает, что сделал Айе известный политик, но от одной его фамилии вздрагивает, не пытаясь понять, почему. Зато ему легко предположить, что Йоджи любил ту девушку, чей труп они нашли в отеле «Риот» во время миссии. Тсукиено не пытается лезть им в душу, хотя бы потому, что считает, что любовь – это совсем не его детское дело. Точно так же он верит, что убить лучшего друга гораздо сложнее, чем любимую собаку и потому не осуждает Кена.

И все же причина не отменяет факта.

 

Йоджи: На все эти миссии нервов никаких не хватает…

 

Блондин прикладывается к бутылке. Обычно он старается не выпивать дома. Но мысль о том, что он снова ошибся, лежит в животе тяжелым камнем, мешает нормально дышать, тянет так, что у Йоджи не хватает сил выйти из затворничества. Уже третий день он не был на улице дальше, чем около дверей магазина. Вчера Айя сделал ему замечание на счет запаха перегара и отправил в комнату.

Йоджи не понимает, какой ему смысл работать в Вайсс, если он никого не может спасти.

 

Йоджи: Аска, Саяка, Марико… тела скольких еще женщин мне придется увидеть? Сколько еще прекрасных жизней оборвется из-за того, что я не успел?

 

Ставя точку после слова «неудачник», бутылка решает закончиться. Йоджи переворачивает ее и трясет над открытым ртом, надеясь выжать последние капли.

Бесполезно.

Уединение давит. Свое общество раздражает. Одиночество тихо посмеивается за спиной. Ответ на все вопросы набирает воздуха в легкие и прыгает с подоконника.

Йоджи поднимается с кровати в полной уверенности, что холодильник, в котором спрятана последняя бутылка budweiser, пожалеет его.

 

Трудно признаться себе в том, почему посреди ночи слоняешься по дому с бутылкой пива. В такие моменты Йоджи начинает понимать Оми.

 

Йоджи: Хреново жить среди людей и понимать, что они все тебе чужие.

 

Йоджи тыкается во все двери, надеясь, что хоть кто-нибудь в этом доме бодрствует в три часа ночи и жаждет выслушать его пьяную исповедь. Гостиная и кухня не оправдывают его надежд. Отчаявшись, он берет ключи от магазина. Пара ночей там показала, что в пустом «Конеко» около огромной витрины одиночество переносится легче.

Йоджи открывает дверь и застывает.

В темноте вырисовывается четкий знакомый силуэт. В свете фонарей, пробивающемся с улицы, волосы боевого товарища кажутся скорее рыжими, чем красными. В его руках шипит пульверизатор, из которого он обрабатывает товар в вазах, выставленных перед витриной. Странное время он нашел для ухода за цветами.

– Привет.

Ран только кивает, на несколько секунд оторвав взгляд от камей.

 

Айя: Странное времяпрепровождение, я знаю. Но иногда мне не спится по ночам.

 

– Что ты тут делаешь? – Йоджи седлает стул и прикладывается к бутылке.

– Думаю. – Ран не симпатизирует Йоджи, но все же относится к нему недостаточно плохо, чтобы кинуть оскорбительное в свое очевидности «поливаю цветы».

– О чем?

– Не твое дело.

Раздражение – тоже эмоция, и сейчас Йоджи рад даже ей. Айя злит своими бесконечными попытками казаться лучше других. Впрочем, Кудо знает, что это не так и в отличие от Кена не ведется на провокации, не дает Айе законный повод ненавидеть свой отряд чуть-чуть сильнее.

– Да ладно… – блондин крутит бутылку в руках, бегло перечитывая заученную почти наизусть этикетку. – Будешь? – спрашивает он, не рассчитывая на согласие. Если бы Айя пил, ситуация стала бы куда проще.

– Нет, – коллега по команде восхищает своей предсказуемостью.

За окном проезжает автомобиль – одинокий красный Suzuki. Свет белыми прямоугольниками крадется по стенам, выхватывает из темноты каждую вазу, каждый цветок, каждый изгиб тела, очерчивая почти черными тенями.

В магазине пахнет календулой. Ран меланхолично обрызгивает кактус. И Йоджи на секунду задумывается о том, что будь Айя девушкой – проблем в отряде не было бы вообще. Что может быть проще – соблазнить холодную красавицу, чтобы растопить лед в ее сердце – или как там говорят? Отвлечься от своих переживаний. Йоджи думает о том, что Айя прекрасно смотрелся бы раком у стола или на кровати с раздвинутыми ногами. Если бы он был девушкой, разумеется. И тогда Йоджи дарил бы ему цветы – конечно же, красные розы, – и приглашал бы в кафе по окончанию дневной смене в магазине или в бар после вечерней. И Айя был бы идеальной девушкой, так как наличие секса между ними не отменяло бы того факта, что он – Вайсс, то есть, человек, от которого можно ничего не скрывать.

Но Айя – парень. Парень с плоской грудью, с узкими бедрами, с, черт возьми, волосами на ногах, совершенно не хрупкий и самую малость изящный и женственный.

– Тебе нравится твоя работа? – Йоджи уставляется на горлышко бутылки, надеясь услышать хоть немного содержательный ответ.

– Она меня устраивает.

– Почему ты пошел в Вайсс? – Йоджи понимает, что перегнул палку фамильярностью вопроса, потому даже не обижается на тишину в ответ, только продолжает. – Мне, наверное, просто не хватало адреналина после работы детективом. Представляешь, я думал это просто. Я думал, я уже не смогу ничего чувствовать после того, что пережил. Ты когда-нибудь терял близких людей?

Айя напрягается всем телом, сжимает руки, повторяет деревянным голосом:

– Это не твое дело.

Йоджи только усмехается и делает несколько крупных глотков выдохшегося пива.

– Я думаю, ты или не знаешь, что такое боль или наоборот знаешь слишком хорошо…

– Отстань, – Айя старается «сохранить дистанцию», понимая, что готов ударить Йоджи, лишь бы тот замолчал и не пытался лезть ему в душу. И все же, предусматривая и такой вариант, он ставит пульверизатор на подоконник рядом с цветущим кактусом.

– Почему ты относишься к нам, как к врагам? – Йоджи вкладывает сигарету в губы и щелчок зажигалки служит спусковым крючком. Терпение Айи лопается и, сорвавшись с места, он вцепляется в воротник блондина.

– Какого черта ты здесь куришь? – Ран выдергивает сигарету изо рта Йоджи и ломает пополам.

Кудо не говорит уже ничего. Объяснять, что сигарета – последняя, было бы слишком по-детски, потому он легко быстро замахивается и бьет Айю по лицу. Пощечина – удар недостойный для мужчины, потому самый унизительный. Ран мог бы отступить, будь это что-то другое. Но сейчас он делает рывок вперед, спихивая Йоджи на пол. Бутылка выскальзывает из не твердых пальцев Кудо, бьется, разлетается кучей осколков, каплями почти безвкусного пива. Блондин не замечает того, что порезал об нее руку, зато замечает, что по вине Айи остался до утра без курева и алкоголя.

– Иди сюда, – Балинез вскакивает на ноги. Легкое опьянение не мешает ему отлично контролировать свои движения. Это необходимый навык, если ходишь на миссии поддатым.

Перед дракой количество адреналина в голове зашкаливает. И Йоджи не отдает себе отчета в том, что, наверное, за всю жизнь не хотел ни одну женщину так, как сейчас хочет Абиссинца. Хочет его жестко и грубо, неподобающе профессиональному убийце. Хочет повалить, взять в захват, болезненно выворачивая руки за спину, бить лицом об пол, пока на светлом кафеле не появится лужи цвета его же волос.

Абиссинец делает выпад первым, пытается сделать захват для подножки. Он еще не понял, что борцовские приемы – это не то, что можно использовать в пьяной драке, потому Балинез без труда уходит в сторону и успевает добавить локтем между лопаток. Ран хватает воздух ртом, кривится от боли, но берет себя в руки за долю секунды и бьет с разворота. В этот раз не успевает уйти Йоджи. Перед глазами Кудо мелькают психоделические узоры из кругов и спиралей, и ненадолго ему кажется, что он уже проиграл. Но это только ненадолго. Балинез открывает глаза и мир встречает его новым ударом. И новой порцией мимолетной боли, о которой завтра он еще пожалеет.

Несколько ударов впустую и они сцепляются. Безвыходное положение, когда силы равны.

Йоджи смотрит в глаза противника, тяжело дышит, кривит губы, сплевывает в сторону кровь. Айя только крепче сжимает пальцы, никак не ожидая, что Балинез подастся вперед и врежется лбом в его переносицу. Откидываясь назад и, под чужим натиском не удерживая равновесие, Абиссинец не думает о возможном переломе, просто падает и тянет Йоджи за собой.

Больно. Но не более.

 

Кудо открывает глаза, тяжело втягивает холодный воздух. Они с Айей лежат на полу в одной из тех поз, в которых люди распластываются на кровати после прекрасного секса. Рука Йоджи покоится на плече Фудзимии. Их бедра соприкасаются. Бессознательно они пытаются дышать в такт.

Адреналин буквально растекся по воздуху, перебил запах всех цветов своим, похожим на смесь пота и крови.

И, лежа на полу закрытого магазина, пропуская через себя вязкий холодный воздух, не имея ни сил, ни желания вставать, Йоджи спокоен, как никогда. Ядовитый хмель выветрился. Ненужные мысли выбиты из головы парой хорошо поставленных ударов.

Йоджи не думает. Только тихо говорит:

– Хорошо, правда?

И Айя, утерев лицо, кивает.

 

* * *

 

Кен пьет сок прямо из пакета, пользуясь тем, что никто все равно не узнает об этом. Он ставит пакет на полку и закрывает холодильник.

У каждого в этом доме было свое лекарство, своя сублимация. Для Кена это были горы грязной посуды, которые он находил раз в неделю-две в раковине. Его не покидает чувство, что если он скажет остальным «помойте посуду», они округлят глаза и ответят «какую посуду?». И это злит. Не меньше, чем взгляд Айи, чем голос Оми, чем запах Йоджи.

Кен моет за ними посуду, то есть, он видит их суть.

Вот оно – настоящее лицо Айи, смотрит на Кена с белой тарелки разводами присохшего кетчупа. И даже когда Хидака усиленно трет его губкой, оно продолжает усмехаться россыпью особенно въевшихся рыже-коричневых капель. Айя не понравился ему еще с самой первой встречи, с самого первого взгляда, с первой нотки этого голоса лишенного всякой человеческой эмоции. Иногда в ночь перед миссией Кен закрывает глаза и представляет, как случайная пуля проходит прямо сквозь голову Абиссинца и разносит его мозги отвратительной кровавой розой по стене. А потом Сибиряк вспоминает, что они все по-прежнему Вайсс.

Лицо Йоджи – зеленое от плесени на стенках чашки недопитого чая, которую Кудо продержал в своей комнате, наверное, пару недель. Со злой усмешкой Кен думает о том, что, наверное, их плейбой хотел вырастить там новую цивилизацию и стать для них богом, чтобы потешить свое самолюбие. Как в том мультфильме. Хидака старается не дышать, пока с отвращением смывает грибы с гладкой керамической поверхности. Этот запах слишком похож на тот, который он вдыхал на складе, чуть раньше, чем безликий человек попытался сжечь его заживо.

Оми прекрасно олицетворяют остатки яичницы, кажется, насмерть присохшие к сковороде. Ведь он знает, что они присохнут, но все равно оставляет. Точно так же, как и знает, где и зачем работает, но продолжает делать вид, что все нормально. Продолжает косить под идиота, оправдывая себя тем, что ему всего семнадцать. Кен бы смирился с этим фактом, если бы не был всего на полтора года старше этого юного дарования. Присохшее яйцо отходит от тефлонового покрытия тонкой корочкой и Хидака переворачивает губку, чтобы тереть сковородку более жесткой стороной.

В этом вся суть – Кен знает. Кен слишком часто стирает белье и моет посуду, чтобы плевать на маски, выдуманные его боевыми товарищами. Он знает, у кого больше всего сухих белых пятен на простыне и это дает ему право не считать свои.

 

* * *

 

Шульдих: Я уже большой мальчик и хожу на работу без папочки.

 

Телепат перепрыгивает через ступеньки, вращает ключ на указательном пальце, напевает себе под нос старую детскую песенку, подслушанную в голове старухи у подъезда. Сегодня был его первый полноценный рабочий день. Сегодня он разгуливал по зданию Независимой Партии, как полноправный хозяин и увлеченно читал комментарии о своей внешности в чужих головах.

 

Шульдих: И это было прекрасно.

 

Только зайдя в квартиру, Шульдих чувствует характерную смесь запахов – застоявшийся перегар и табачный дым. Телепат медлит и старается закрыть дверь без единого лишнего звука. Страх перед пьяными людьми иногда поражал Шульдиха своей иррациональностью, но заставить себя его побороть рыжий не мог. Слишком уж хорошо он помнит, как запирался от отца в ванной.

– Шульдих… – к удивлению телепата голос начальника звучит разборчиво.

Кроуфорд сидит на кухне с пустой бутылкой и полной пепельницей.

– Шульдих! – зовет он повторно, завидев подчиненного в коридоре. – Иди сюда! – на последней фразе его голос теряет твердость, но телепат все равно идет, четко вымеряя движения и жесты, ухмыляется, садится на стул верхом.

– В чем проблема, Кроуфорд?

– Как прошел твой рабочий день?

– А… – Шульдих делает картинный взмах рукой. – Без приключений.

– Сможешь написать отчет сам? – Брэд неустойчиво покачивается и упирается локтями в стол, наверное, чтобы не упасть. – А то я немного… это…

– Я понял.

Телепат осматривается, выискивая все пути к отступлению. Панику, вызванную пребыванием в замкнутом пространстве с пьяным человеком, трудно скрывать, но на протяжении жизни он научился играть на публику, чем гордился. Шульдих не всегда даже может объяснить, почему ведет себя именно так, но продолжает это делать, даже не смотря на то, что огребал за такое поведение со средней школы. Улыбка телепата могла довести до белого каления кого угодно – отца, учителей, одноклассников, кураторов Розенкройц. Шульдих знает об этом. И все равно улыбается Брэду.

– Знаешь… – Кроуфорд надевает очки, до этого лежавшие на столе. – Слушай… почему ты носишь длинные волосы?

– Мне так нравится.

Понять намерения пьяного почти невозможно, и от того Шульдих боится их особенно сильно. Справиться с пророком не поможет даже ускоренная реакция, потому у телепата есть уже второй повод бояться лично Кроуфорда.

Уловив быстрое и, судя по всему, враждебное движение, Шульдих срывается с места, но все же, Брэд успевает вцепиться в его пиджак. Удивительно, как этот гребаный алкоголик умудряется держать равновесие и не падать, перегнувшись через стол и удерживая вырывающегося телепата. Кроуфорд поднимает вторую руку, прежде служившую ему опорой, чтобы мертвой хваткой ухватиться за волосы Шульдиха.

– Какого черта?! – рыжий слабо дергается, когда Брэд тянет его на себя, распрямляясь и заставляя теперь уже его перегнуться через стол.

– Ты не будешь больше меня позорить! – только голос сейчас выдает, насколько Кроуфорд пьян.

Краем глаза телепат видит, как Брэд берет со стола кухонные ножницы. Через секунду лезвия щелкают чуть дальше того места, где сжимаются пальцы Кроуфорда. Избавившись от захвата, Шульдих отлетает назад и падает. Удар задницей о кафель прокатывается волной мимолетной боли от копчика до головы.

– Иди сюда! – командует Кроуфорд, потрясая клоком рыжих волос, бывших когда-то челкой и макушкой Шульдиха. Затылок в захват не попал и потому остался той же длины, что и раньше. И, наверное, именно это Брэд намеревался исправить. Решая не проверять, справится с этим Кроуфорд или нет, Шульдих моментально оказывается на ногах и вылетает с кухни. Брэд старается не отставать, но спотыкается уже в дверном проеме. Удар тела об пол, сопровождаемый громким криком и нецензурными выражениями, заставляет телепата остановиться уже около дверей своей комнаты. Он оборачивается – Кроуфорд лежит на полу, лицом вниз, тяжело дышит, не предпринимая никаких попыток подняться. И Шульдих идет к нему с одной единственной целью – дать пинка, добить, чтобы сегодня уже точно не встал. Это отличный способ выместить обиду и злость, успокоится, доказать себе, что дело тут вовсе не в беспомощности. Телепат бьет его ногой по спине несколько раз, с удовольствием слушает, как Кроуфорд стонет, затем уходит, картинно громко хлопнув дверью.

Завтра его ждет поход в парикмахерскую, дающий смутную надежду, что его имидж можно спасти хотя бы частично.

 

Шульдих: Мне кажется, когда-нибудь я вышибу Кроуфорду мозги и в бегах уеду, скажем, в Латинскую Америку, Россию или Китай.

 

* * *

 

Оми довольно качественно прикидывается идиотом. По крайней мере, Вайсс ему верят.

Спустившись в общую комнату Оми окидывает взглядом Айю, читающего очередную книгу, и Кена, раскладывающего на компьютере пасьянс, вставляет кассету в магнитофон. Он взял ее в прокате утром и выжидал момента, когда все закончат со своими делами и в гостиной будет хоть кто-нибудь из товарищей по команде. Удача оказалась на его стороне – сразу двое, причем, если исходить из того, что оба до сих пор здесь, в хорошем расположении духа. Для Кена это, как Оми кажется, нормальное состояние. А вот Айя… Тсукиено, конечно же, не интересовался, что случилось, но видел прямую связь между содранными костяшками лидера Вайсс и разбитым лицом Йоджи, но выпадал в ступор каждый раз, когда видел их рядом. В такие моменты они больше не были уличными котами, делящими территорию, они были людьми.

Будучи уверенным в своей инфантильности, Оми выбрал один из самых глупых способов хоть как-то объединить Вайсс в не боевое время.

И поэтому он нажимает play.

После заставки фильма, телекомпания приносит извинения за содержание, а Оми устраивается удобнее на диване. Айя на секунду отрывает взгляд от книги, услышав жужжание мух и звуки ударов. Наверное, условный инстинкт. Оми расценивает это как первый шаг к успеху.

Под беседу двух падших ангелов, блуждающих по аэропорту Висконсина, Кен отрывается от монитора и сидит уже в пол оборота, внимательно смотрит в экран, ловит каждое слово, должно быть, имея твердое ощущение, что пропустил уже полфильма. А ангелы говорят про католичество, про возвращение домой, про многое другое. И вот, спустя еще десяток минут, Кен оборачивается полностью, откидывается на спинку стула.

Первые раз за довольно долгое совместное проживание они делают вместе что-то кроме продажи цветов и работы в Вайсс. Это немного похоже на одно из заданий, когда они делали вид, что отдыхают в домике в горах в свободное от работы время. Только намного лучше.

Они смотрят фильм молча. Пока на сороковой минуте, ровно на сцене стриптиза, не появляется Йоджи и, падая на диван рядом с Оми, не комментирует:

– Я как раз во время.

А вслед за ним, через десяток минут, когда ангелы перечисляют грехи, Кен нервно вздыхает, а Айя кладет книгу на колени. Его лицо напрягается, отражая сосредоточенность с тенью волнения. Слова ангелов вызвали в нем интерес.

– Думаю, если бы по нам кто-то так прошелся, мы бы узнали много нового. – смеется Йоджи.

– Особенно о тебе. – отзывается Кен со своего места в другом конце гостиной, и Оми складывает пальцы, чтобы эта перепалка не превратилась в ссору.

– А что? – Йоджи потягивается. – Я не делаю ничего такого о чем не мог бы сам рассказать. – и добавляет, – Не при Оми, конечно же.

– Тихо. – командует Айя так, будто они на миссии, и из телевизора раздается детская песенка и стрельба. В этот момент Оми сомневается в том, правильно ли выбрал фильм. Впрочем, сравнивать себя с падшими ангелами, пришедшими покарать грешников, было бы хоть и верно, но довольно глупо.

Так идут минуты. Сцены сменяют одну другую. Каждая из них наполнена смыслом, в той или иной степени понятным им всем. И они интерпретируют его по-своему, задаются своими вопросами, вспоминают о своих грехах и праведных поступках. Вместе физически, но, по сути, довольно далеко друг от друга. Но Оми этого не понимает. Оми, убежденный в том, что он всего лишь ребенок, просто радуется тому, что они смотрят фильм вместе.

 

* * *

 

– Здравствуй, Айя.

Ран достает из вазы подсохшие желтые розы и, стряхнув с них капли, ставит на их место скромный букет незабудок. Каждое движение доставляет легкую боль, но почему-то это приносит странное удовлетворение. Фудзимия не знает как относится к тому, что произошло между ними с Йоджи, но теперь, оказавшись с Кудо в одной смене или столкнувшись в доме, не получалось смотреть на него так, как раньше. Совместный просмотр фильма только усугубил эту беспомощность, что удалось проверить тем же вечером, когда Йоджи спросил, верит ли Ран в Бога.

– Айя… – Ран берет сестру за руку. – Мне так страшно.

Он представляет, как девочка обеспокоено спрашивает его в чем дело.

– После того, что случилось в Сендае, я не хочу привязываться к отряду. Я хочу быть уверенным, что смогу убить их, если они окажутся предателями так, как убил Кике. Я хочу быть уверенным, что мне не будет больно, если с ними что-то случится. Сейчас это так. Но они пытаются сблизиться со мной, друг с другом… – Ран гладит ладонь сестры, думает о том, что только что сказал и, закрыв глаза, решает, что он не в том положении, чтобы позволить себе сентиментальное отношение к Вайсс. – Прости. Не думай об этом. – наклоняется, целует в щеку. – Я хочу любить только тебя.

 

* * *

 

С того дня, когда Кроуфорд пытался привести в должный вид волосы своего подчиненного, прошло две недели. Две недели абсолютной трезвости. Брэд обходил стороной все магазины, посылая за продуктами Шульдиха, реже, Наги.

Он выглядел хорошо, как никогда.

И вот теперь он сидит на кухне после тяжелого рабочего дня с чашкой кофе и газетой, старательно игнорируя взгляд телепата. Все это время им удавалось довольно не плохо играть в прятки. Первую неделю Шульдих демонстративно уходил, стоило Брэду только появиться. Вторую неделю бегать начал сам оракул, с трудом понимая, чего добивается телепат, играя в молчанку. Так уж сложилось, что мозг Кроуфорда не мог даже допустить той мысли, что Шульдих ждет всего лишь извинений.

Не сказать, чтобы телепату не шла его новая прическа, но его не покидало ощущение, что с укороченной челкой, он слишком похож на педика. Картину дополняли бандана, которой он повязывал голову, и солнцезащитные очки, но это все Шульдих нацепил уже назло Кроуфорду – пусть смотрит, как неподобающе выглядит его подчиненный.

– О чем пишут? – интересуется телепат с толикой злости в голосе.

– О преступниках, вырезающих органы у детей. – отвечает Брэд монотонно.

– Долбанутые уроды… – телепат направляется к холодильнику и после недолгих поисков и творческих метаний достает оттуда нарезку колбасы и упаковку Филадельфии.

– Кто?

– Японцы. – Шульдих раскладывает добычу на столике около раковины и выбирает нож поострее.

Брэд хмыкает в ответ и перелистывает страницу. И Шульдих знает – он думает о том, что выпускника Розенкройц не должны травмировать подобные истории. Думает о том, что их работа вряд ли лучше того, о чем пишут в газетах. Думает о том, что если прикажут – он сделает. Думает, что высказывания Шульдиха неполиткорректны и, наверное, являются национальной особенностью. Думает…

– Да пошел ты! – телепат оборачивается и, размахивая кухонным ножом, выпаливает. – Hitler Kaput еще скажи. Если я немец, я, что, не имею право не любить какую-то страну или национальность? Я, к твоему сведению, наполовину еврей! – судорожно вдохнув, Шульдих возвращается к готовке, но, вскрыв упаковку сыра, снова взрывается. – Это «легкая» Филадельфия!

В следующую секунду у Кроуфорда под носом оказывается баночка с чем-то отдаленно напоминающим зернистый творог.

– А знаешь почему? – телепат щурится и, не дождавшись ответа, продолжает. – Я мог бы прочитать слово «легкий» на английском, на немецком, на французском, даже на русском, мать его! Но не на японском! Мне нужно каждый раз напрягать мозг, чтобы читать их несчастные иероглифы!

– И? – Кроуфорд поправляет очки и складывает газету.

Шульдих не отвечает, просто закидывает продукты обратно в холодильник и ставит чайник.

– По-твоему, то, о чем я подумал, это национальное оскорбление?

Телепат по-прежнему молчит, стоя спиной к начальнику, опираясь руками в столешницу. И в этот момент Кроуфорд жалеет, что не умеет читать мысли. Последнее, чего ему хочется – это окончательно портить отношения с отрядом.

Но Шульдих сам раскрывает карты.

– И, что, ты думаешь, если я выпускник Розенкройц, то я должен быть таким же моральным уродом, как эти узкоглазые? – телепат прогибает спину, довольно изящно, но, по оценке Кроуфорда, совершенно не женственно. Тем не менее, это движение вызывает желание приобнять Шульдиха за плечи и поинтересоваться, что именно его так злит. Кроме отрезанных волос, конечно же. Но Брэд держит дистанцию, говорит с места.

– Это издержки нашего дела. Ты, насколько мне известно, сам рвался к оперативной работе.

– Брось, Кроуфорд… – телепат распрямляется, оборачивается. Брэд ожидает увидеть на его лице слезы или хотя бы маниакальный блеск в глазах, но Шульдих улыбается. – Не хочу я такую работу.

То ли все вышесказанное вдруг складывается в логическую цепочку, совместившись с минимальными познаниями о характере подчиненного, то ли зачаточные способности к телепатии, наконец, дают о себе знать, но Брэд вздрагивает от поразившей его догадки. Все до смешного очевидно. Кроуфорд не первый год занимался оперативной работой, Фарфарелло не раз сталкивался со смертью, а Наги, кажется, вообще, не волнуют такие мелочи, как человеческие жизни.

– Ты никогда не убивал? – Брэд ловит взгляд Шульдиха, смотрит в упор, ждет реакции. Телепат хмыкает, улыбается, кивает.

Этого Кроуфорд не учел. Он успокаивает себя мыслью о том, что не может предвидеть все. Но ситуация, как ему кажется, не безвыходная, особенно если откинуть жалость и проявить твердость, которой должен обладать каждый начальник, способный держать отряд под контролем.

– Ты ведь понимаешь, что это вопрос времени? – Кроуфорд добавляет немного сарказма и издевки в голос, чувствуя, что это возымеет эффект. – Если ты хочешь жить, а в особенности, жить за пределами Розенкройц, то будь готов сделать все, что от тебя потребуется.

Шульдих медлит с ответом. Он выигрывает еще несколько секунд, благодаря закипевшему чайнику. Телепат переставляет его на другую комфорку, выключает газ, глубоко вдыхает и, наконец, говорит:

– Я понимаю.

– Вот и хорошо. – Кроуфорд поднимается с насиженного места и, отгоняя мысли о бутылке виски или в крайнем случае сакэ, останавливается рядом с Шульдихом. После короткого обмена взглядами, он, наконец, выдавливает, – Кстати, извини за волосы.

– Да что уж там, мистер Кроуфорд. – телепат невесело ухмыляется и провожает начальника взглядом.

 

Шульдих: Может быть, он и не так плох, как кажется. Хотя в бухом состоянии выглядит довольно жалко. По крайней мере, то, что я слышал о других отрядах, внушает надежду. Он не бьет нас и, если задуматься, даже голос не повышает. И не делает ничего похуже… думаю, вы, понимаете о чем я.

 

* * *

 

Шульдих точно знает одно – если он не хочет покинуть свое рабочее место ногами вперед, он должен научиться убивать. Он думает об этом всю ночь, ворочаясь с боку на бок. Он думает об этом утром, когда пытается позавтракать, но яичница смотрит на него двумя желтыми глазами убитых птенцов. Он думает об этом, одеваясь и выходя на улицу.

Его не пугает мысль о том, что придется лишать людей жизни. Осознание необходимости убивать – вот, что заставляет его раз за разом просыпаться в холодном поту, вот, что заставляет его внутренности заворачиваться узлом, отвергая пищу. Необходимость причиняет чудовищную боль, но никуда от этого не девается. Жизнь не знает слово «пожалуйста», не знает, что такое «не хочу» или «не могу». И именно потому Шульдих стоит в зоомагазине, осматривая клетки и аквариумы.

 

Шульдих: Интересно, а так называемые ученые Розенкройц испытывали что-нибудь подобное, решая, кто останется ждать, а кто станет подопытным кроликом?

 

Котята смотрят на Шульдиха с легкой застенчивостью в прозрачных глазах. Щенки встречают его, наивно виляя хвостиками. Мышата, крысята и хомячки, еще такие маленькие, что на ладони телепата мог бы поместиться пяток таких, суетятся, принюхиваются.  Кто-то из этих пуховых комочков отправится домой, чтобы наполниться любовью, а кто-то – на корм другим животным. Телепат не хочет решать, кто из них умрет. Он поднимает голову, приглядываясь к птичьим клеткам, выискивая взглядом самого безнадежного птенца.

– Вам чем-нибудь помочь? – интересуется продавщица.

Она думает о том, что смена еще не скоро закончится, но зато вечером она пойдет в гости к подруге. Она думает о смешном иностранце в нелепом зеленом плаще. Она пытается отгадать, за чем такой человек мог явиться в зоомагазин.

 

Шульдих: Мне действительно нравится выставлять себя идиотом в глазах прохожих. Подумать только! Это же рыжий парень с женской прической, одетый в цветастые шмотки! Эй, только взгляни на него! Красные очки, желтая бандана, зеленый пиджак – он, что, изображает светофор?! Да, черт возьми, светофор. И вы все ведетесь и смотрите на меня, как на инопланетянина. И кто после этого идиот?

 

– Я хочу купить себе животное.  – Шульдих смотрит на очередную японскую принцессу сверху вниз, легким движением поправляя волосы и улыбаясь. Девушки почему-то всегда на это клюют. И следующие полчаса она рассказывает ему о своем товаре, разрешает тискать котят, кормить хомячков, даже ткнуть шиншиллу под бок, тем заставив зверушку подпрыгнуть на месте и пронзительно заверещать. Продавщица много смеется и, случайно поймав взгляд телепата, смущенно улыбается.

Шульдих записывает ее номер телефона на руке, расплачивается за канарейку и уходит.

 

Он несет маленькую клетку поглубже в парк, так, чтобы не то, что никого не видеть, но даже не слышать, как фонят их мысли. Такое место находится, хоть и не сразу. И вот телепат уже стоит на коленках и открывает дверцу клетки. Канарейка мечется совсем не долго, прежде чем становится пленницей человеческих пальцев. Желтый комок трепещет в руках Шульдиха, пока тот вытаскивает его из клетки и подносит к лицу.

Как немного нужно – всего лишь сжать пальцы. Всего лишь переломать птичке все кости и раздавить внутренности, резко, почти одновременно, так, чтобы осколки ребрышек распороли легкие, чтобы маленькое сердце, дрожащее под большим пальцем, лопнуло, и кровь хлынула из безвольно распахнутого клювика.

Шульдих не любит людей достаточно сильно, чтобы иметь твердую уверенность в том, что если он сможет убить птицу, то убить человека не составит труда. Нужно просто сжать руку в кулак. Только вот пальцы немеют…

Черные бусины птичьих глаз отбрасывают телепата на двенадцать лет назад. В то лето, когда отец еще не запил так плотно, и они часто ездили загород. Хрупкое мягкое тельце чуть больше того птенца, что отец подобрал в лесу, возвращает Шульдиха к детским воспоминаниям. По тому окровавленному кусочку мяса, похожему на вырванное сердце, было трудно определить, какой птицей малыш мог бы вырасти. Мог бы, если бы отец не свернул птенцу шею, сказав:

- Чтобы не мучился. Все равно ведь помрет».

Крохотный клювик заставляет вспомнить, как Шульдих еще неделю плакал в подушку и раз за разом задавался вопросом – мог ли он что-то изменить?

Тогда, двенадцать лет назад, тоненькая шейка легко сломалась под пальцами отца. Быстро и, наверное, почти безболезненно. Сделать это своими руками оказалось гораздо сложнее, чем Шульдих думал.

 

Шульдих: Как-то соседка попросила отца утопить котят. Я схватил одного, утащил домой и заперся в комнате. Всю ночь я сидел на кровати со слепым пищащим котенком в руках и плакал. Утром отец осмотрел меня с ног до головы, дал подзатыльник и сказал «хрен с ним, пусть живет». Я назвал его Шпац и, если честно, я до сих пор мечтаю когда-нибудь вернуться домой, потому что знаю, что он ждет меня.

 

Птенец дергается, хлопает клювом, пока хватка не ослабевает. Шульдих вздрагивает и, смирившись, встает на ноги и раскрывает ладони. Канарейка быстро соображает, что путь к свободе открыт и, пока телепат не собрался с мыслями, взлетает. А Шульдих еще долго стоит посреди поляны и провожает взглядом желтое пятнышко.

 

* * *

 

В палате больницы со странным названием Ран чувствует себя намного спокойнее, чем где бы то ни было. Может быть, потому что Айя рядом и хотя бы в эти моменты о ней можно не беспокоиться, не замирать при одной только мысли о том, что с ней что-то случилось.

Сегодня Ран пришел не по расписанию.

Сегодня он решил, что сошел с ума, потому что видел Айю на улице.

 

Айя: Наверное, мне стоит больше спать.

 

Сегодня он чуть не попал под машину, когда погнался за воображаемой Айей. Осознание этого пришло только когда Ран вошел в палату. Если бы он умер, то некому было бы заботиться о сестре. Никто бы не отомстил за нее. Никто бы не встретил ее, когда она проснется. И именно по этой причине Ран жил.

– Айя…

Он проходится по палате и открывает окно. День выдался на удивление жарким, и парень решает, что сестре не повредит немного свежего воздуха.

– Не беспокойся обо мне, ладно? – Ран присаживается на подоконник. – Я буду осторожнее. Знаешь… я тут вспомнил, как часто ты меня ругала раньше за мою неосмотрительность. Сколько раз я чуть не попадал под машину, или чуть не падал с дерева. Ты помнишь? – парень улыбается. – И ты всегда так злилась. Иногда даже плакала… а я смеялся. Прости меня, ладно? Я был таким дураком…

 

Айя: Воспоминания – это все, что у меня есть. Наверное, глупо цепляться за них, но… мне ведь нужно держаться хоть за что-то. Я бы многое отдал за то, чтобы их обновить. За то, чтобы еще раз увидеть ее улыбку, услышать ее голос. И я надеюсь, что когда-нибудь я смогу это сделать. И тогда не будет больше никаких Критикер, никаких Вайсс. Ничего.

 

* * *

 

Иногда наши мысли имеет свойство становиться материальными.

 

Айя: По крайней мере, я не сошел с ума.

 

Новая жертва новых ублюдков. Часть новой миссии. Томое Сакура – девочка, которую Ран принял за сестру, смотрела на него с фотографии. Информацию о ней он собирал несколько дней, чтобы во время подловить и усадить в свою машину.

Слишком похожа. До боли, до зубного скрежета.

Ран понимает, что не стоит злоупотреблять своей работой, но все же ловит каждую минуту, каждую нотку ее голоса, каждый взгляд, каждый поворот головы. Не позволяет себе разве что притронуться к ней, хотя бы, потому что знает, что Кен и Йоджи контролируют любое его действие.

Сакура ведет себя так, как подобает себя вести пятнадцатилетней девочке – смеется, говорит много глупостей, плачет, уткнувшись в его грудь. Ран только отмечает, сколько раз за это время он мог бы ее изнасиловать, будь он маньяком.

Вечером выясняется, что этот подсчет вел не только он, судя по подколкам Йоджи.

 

Ночью Айя задерживается в душе чуть дольше обычного, вспоминая ее запах и те несколько минут, что она прижималась к нему. Это могло продолжаться еще долго, если бы в дверь не постучали и следом не послышался бы голос Йоджи:

– Эй, Айя, я надеюсь, ты там не утонул!

Ран вздрагивает и, не ответив, старается быстрее закончить. После он несколько раз умывается и выключает воду.

Йоджи ждет его на кухне в компании одинокой банки пива и сигареты. Иногда по ночам он курит в доме, если погода позволяет держать окно открытым до самого утра. Ран почти сразу понимает, что налить себе чаю и молча уйти в комнату не получится.

– Ты уже выпил? – Айя оценивающе смотрит на банку.

– Нет, только открыл. Будешь?

Ран мотает головой, но все же садится рядом.

– Не хочешь поговорить? – Йоджи спрашивает об этом, как будто той ночью в магазине они вовсе не дрались, а занимались сексом. Айю передергивает при одной мысли об этом. Пусть иногда одиночество сводило с ума, а привычка задерживаться в душе перестала быть чем-то из ряда вон выходящим, он твердо знает, что никогда до такого не опустится. И Йоджи, он надеется, тоже.

– Это, конечно, не очень нормально… – блондин отпивает пива и бросает на Айю слишком уж оценивающий взгляд. – Я просто хотел узнать, что ты об этом думаешь…

– Ничего.

Ран врет, чуть отведя взгляд. Йоджи расценивает это как что-то сродни женскому кокетству и продолжает:

– Ведь тебе понравилось? Мы ведь не те люди, которые могут плакать в подушку…

 

Йоджи: Я чувствовал себя полным идиотом, когда говорил с ним об этом. Вообще, когда разговариваешь с Айей, это нормальное чувство. Но не мог же я ему прямо предложить…

 

– И? – Айя смотрит в свою чашку так, будто на ее донышке лежит секрет мироздания.

– Так тебе понравилось?

Ран молчит. Молчит настолько долго, что Йоджи решает, что тот и вовсе о нем забыл. Тем не менее, он продолжает ждать, успев за это время еще пару раз приложится к бутылке и закурить. Он не уверен в том, что это сработает второй раз. Айя же удерживает раздражение, возникшее вместе с запахом табачного дыма, пытается превратить его в злость, подбирает слова, не желая просто вслух признать, что ему понравилось. Наконец, сдается и говорит со свойственной ему безучастностью:

– Пойдем в магазин?

Йоджи расплывается в улыбке.

– Только по лицу больше не надо. – говорит он, крутя сигарету в пальцах. – Подождешь минуту? Я докурю и пойдем.

Айя только кивает.

 

Айя: Считайте это сублимацией.

 

* * *

 

Кен: Я не считаю себя несчастным. Пока есть хоть какие-то проблески, мне нравится жить.

 

 Футбольное поле – это то место, где есть настоящий Кен, такой, каким он только притворяется перед командой. Дети – это окружение, где он может быть собой. Как был в J-Лиге. Как был с Юрико. Здесь он живой и, что самое главное, нормальный парень, который в свободное от работы время приходит погонять мячик с детьми.

Сейчас ему не хочется думать о погубленных жизнях и украденных органах. Он перевоплощается в ребенка. В хорошем смысле — не так, как Оми.

Что на его взгляд самое прекрасное в детях – это простота. Они не любят, не понимают правила и рамки, упрощают футбол до предела.  Забил мяч – молодец, запомни, что набрал еще одно очко в пользу команды. И Кен не пытается их учить тонкостям игры, зная, что так не принято на чужой территории.

Кен пинает мяч, кричит что-то мальчику-вратарю, закрывает глаза и секунда вытягивается в вечность. Сибиряк вдруг вспоминает человека, которого он убил на последнем здании, вспоминает кровь на хорошо заточенных лезвиях и представляет, как плакала его мать, как ей было больно, когда полиция только пожимала плечами. Ведь он, этот мужчина, которому вдруг стало недостаточно тех денег, что он имел, тоже был кем-то любим. Он тоже когда-то был ребенком и, наверное, тоже играл с другими детьми в футбол. Ужас холодной змеей сползает по горлу Кена в живот, и он замирает посреди поля. Вокруг него бегают мертвецы. Мертвецы пинают мяч, смеются и переругиваются. И всех их убил он. Но он поступил правильно, потому что, убив заранее, он спас жизни тем, кто мог бы стать жертвами этих детей, когда они вырастут и пойдут по трупам. Кен гонит от себя эту мысль, мотивируя это тем, что все эти дети не могут быть плохими. Но тут же сам себя останавливает, задаваясь всего одним вопросом – как понять, кого из них стоит убить заранее?

– Кен! – кричит кто–то из мальчиков, но Хидака не реагирует. Он смотрит на детей, ища ответ на вопрос, как вдруг один полный паренек подставляет сопернику подножку и тот падает на землю, прокатывается по ней, сбивая колени.

Дети замирают.

«Вот оно» – думает Кен, срываясь с места. Все происходит настолько быстро, что он сам с трудом улавливает, как оказывается рядом с виновником, хватает его за шкирку и заносит руку для удара. Мальчик вскрикивает и съеживается, закрываясь руками. Теперь уже, как жертва.

 

Кен: И какая муха меня укусила?..

 

Мир перед глазами проясняется. Рука вздрагивает и опускается, и под всхлипы и тихие перешептывания Кен судорожно ищет выход из ситуации.

– Испугался? – Хидака хлопает паренька по плечу. – В следующий раз будешь думать перед тем, как ставить подножку своему другу. – говорит он с натянутой улыбкой и смеется. Правда, совсем не весело. Дети, кажется, чувствуют подвох, но все же делают вид, что поверили.

 

* * *

 

Шульдих любит себя. В самом грубом смысле этого слова. Может быть, потому что ему некого больше любить. Что само по себе парадоксально, учитывая, что со своей внешностью и способностями он мог бы развести на секс любую девушку. Но другая сторона этих самых способностей препятствует доведению дела до конца. Уже неоднократно Шульдих знакомился с девушкой, затаскивал ее в постель, а дальше следовали ее мысли… много ее ненужных, глупых, отвратительных мыслей, мешающих возбудиться. Потому Шульдих и любит себя.

 

Шульдих: А что в этом ненормального? Мне уже 22. Проблем с гормонами и прочей фигней у меня нет. Это естественная потребность.

 

Сексуальный опыт телепата оставляет желать лучшего. Самым ярким его впечатлением стал минет, сделанный девушкой, привыкшей думать на китайском, которого Шульдих, к счастью, не знал даже немного.

Телепат любит себя несколько раз в неделю. В особенно трудные периоды жизни даже каждый день. Обычно он делает это перед сном, заперев дверь, чаще всего полностью раздевшись и устроившись поверх одеяла. Всегда только одной рукой. Он, конечно же, знает про то, что некоторым мужчинам нравится вставлять в себя пальцы, но сам никогда не пробовал.

Иногда он представляет себе просто девушек. А иногда нечто настолько жестокое и омерзительное, что вряд ли такое можно увидеть даже в нелегальной порнографии. У него слишком крепкая психика, что естественно для телепата. Он знает, что может представить человек и это его не пугает.

Сегодня Шульдих делает это сидя на кровати в одной только расстегнутой рубашке. Свободной рукой он гладит свое лицо и шею, представляя, как это делает миниатюрная брюнетка с пухлыми красными губами. Кажется, одна из бывших Кроуфорда – телепат точно не уверен, да и разбираться особо не хочет.

В такие моменты он на самом деле счастлив – его мозг отключается от внешнего мира почти полностью. Нет никаких мыслей и приглушенных голосов. Есть только он и его воображение.

Тут как нельзя кстати оказывается шпингалет, поставленный Шульдихом на первой неделе проживания. Дверь дергается несколько раз и замирает.

– Я занят! – кричит телепат, на несколько секунд останавливаясь, и непрошенный гость уходит.

 

Конечно, Шульдих знает, что это Фарфарелло, и выходит к нему на кухню минут через десять. Джей наливает чай, к большому удивлению телепата, на двоих.

– Чего тебе? – Шульдих потягивается и занимает излюбленное место у окна. – Мне завтра рано вставать.

– Кроуфорд звонил. – Фарфарелло вручает товарищу по команде чашку с нарисованным котенком, оставшуюся тут от прошлых хозяев, как и вся остальная посуда. – Сказал, что скоро будет. Велел ждать их.

– Их? – телепат прикладывается к слишком сладкому чаю и чуть морщит лоб.

– Их с Наги.

– А… Кроуфорд и его теперь с собой таскает?

Фарфарелло кивает и забирается на стул с ногами.

– Я тебя не очень сильно отвлек? – со всей учтивостью интересуется Джей, и телепат моментально ловит подтекст этого вопроса. Не стесняется своих развлечений он только в теории, потому кривится, показывает психу средний палец и отворачивается, смотрит в окно.

 

Фарфарелло: Мне нравится его доставать.

Шульдих: Иногда он так раздражает. Даже больше, чем Кроуфорд.

 

Фарфарелло не унимается. Он не говорит больше ничего. Только думает – представляет или вспоминает – не важно. Важно, что как только эти образы касаются сознания телепата, он давится и, пытаясь прокашляться, выливает с полчашки чая себе на брюки.

Японцы называют это гуро и рисуют про это мультфильмы и комиксы. И Шульдих очень надеется, что Джей видел это именно там. Но факт остается фактом, и телепата подташнивает от приступа кашля и обилия крови, вываленных на пол внутренних органов, изображенных со всей анатомической точностью.

– Прекрати! – он с громким ударом ставит чашку на стол и вытирает проступившие на глазах слезы. Ему кажется, что он сорвал горло и отбил легкие.

Берсерк только мечтательно закрывает глаз так, будто Шульдиха здесь нет и представляет, как демон вгоняет щупальца в тело девушки не только через все естественные отверстия, но и через дополнительные, прорванные прямо в ее плоти. Неестественно красная кровь брызжет на стены вперемешку с мутной жижей, выделяемой телом насильника. И Шульдиху стыдно признаться, что это его тоже возбуждает, потому что это возбуждает Фарфарелло.

– Хватит!

Телепат не знает, что могло быть дальше, если бы в прихожей не зазвенели ключи. Образы исчезают, Фарфарелло отворачивается так, будто он здесь и не причем, а Шульдих думает о том, насколько его выдают раскрасневшиеся щеки и влажный блеск на лбу. Когда он встает из-за стола, чтобы встретить Кроуфорда, Фарфарелло шепчет:

– Извращенец.

Шульдих только повторно демонстрирует самый длинный в их отряде средний палец и выходит с кухни, поправляя мокрую от чая футболку. В коридоре он сталкивается с Кроуфордом, и тот начинает говорить без ненужных программе прелюдий:

– Шульдих, у меня к тебе дело.

– Ко мне?

– В первую очередь, к тебе.

 

Через пятнадцать минут они всем отрядом собираются в комнате Кроуфорда. Сам хозяин помещения сидит за столом, сложив пальцы сферой, и никого уже давно не веселит полупустая бутылка виски, выглядывающая из-за монитора. Шульдих, в общем-то, не сомневающийся в том, что Кроуфорд снова запьет, разваливается на диване, расщедрившись для Наги на место в уголке. Фарфарелло привычно сидит на полу и ковыряет пальцем ободранный паркет.

Все ждут. Кроуфорд устало снимает очки, массирует переносицу двумя пальцами, затем говорит:

– Нам нужно общее пространство для связи отряда. Это может нам пригодиться.

Наги напряженно хмурит брови. Фарфарелло закрывает глаз. Только Шульдих напрягается всем телом, понимая, о чем идет речь. Признаваться в своей ущербности всегда обидно, прямо говорить о том, что Бог не наградил необходимыми способностями – тяжело. Но если это выяснится в ходе работы, будет только хуже.

– Нет. – отзывается он, как можно более спокойно. – Я не смогу. Это слишком сложно. Почему мы не можем связываться, как нормальные люди, по телефону?

 

Шульдих: Да он совсем спился! Пространство для связи… он серьезно думает, что я смогу сделать отдельный канал для телепатического общения отряда? Он, вообще, читал мое личное дело?

 

– Я на тебя рассчитываю. – Кроуфорд закрывает глаза и трет веки. – Я консультировался со штатными телепатами Эсцет: это не так сложно. – добавляет он, должно быть, надеясь ущемить самолюбие Шульдиха. По крайней мере, рыжий расценивает это именно так.

 

Шульдих: Штатные телепаты Эсцет. Он хоть знает, каким нужно быть гением и как нужно вкалывать в Розенкройц, чтобы попасть в штат?

 

– Я жду первых результатов через две недели. – заканчивает Кроуфорд.

 

Шульдих: Мудак.

Кроуфорд: Если бы я не знал, что это пространство у нас будет, я бы даже не завел эту тему. Меня убедили, что Шульдих так себе телепат, но я не склонен верить людям на слово.

 

* * *

 

Айя наделся, что если спасет Сакуру, то сможет хоть немного облегчить боль. Он ошибся.

Девочка надоела даже быстрее, чем он мог предположить. Ей достаточно было пару раз прийти в магазин и подействовать Айе на нервы ненужными расспросами. Ему было достаточно присмотреться к ней повнимательнее, чтобы понять – непохожа. Не та фигура, не тот овал лица и даже уголки глаз и те задраны вверх чуть сильнее, чем нужно.

Йоджи пару раз попробовал подколоть Айю на тему его весьма неоднозначных отношений с Сакурой, но Абиссинец кратко и доступно предупредил его о том, что в следующий раз не станет дожидаться ночи и пустого магазина.

Так жизнь снова пошла своим чередом.

 

– Айя, прости меня, – говорил Ран сегодня днем, утыкаясь лбом и плечо сестры. – Я, правда, на какой-то момент подумал, что тебя возможно заменить.

Он не считает самобичевание верным путем к прощению, но все же ночью в магазине Ран почти не сопротивляется. Он лежит на полу лицом вниз, получая свои честные удары по ребрам. Балинез ждет, когда он поднимется, вскрикнет или хотя бы сдастся, чтобы не продолжать бессмысленные побои. У него уже давно не осталось ни адреналина, ни запала. Когда Йоджи сталкивался с подобным в постели он тоже сначала выкладывался на полную, потом пытался понять, что же не так, и в итоге обреченно сдавался, не имея уже никакого желания продолжать.

– Знаешь… – Йоджи садится рядом, не дожидаясь «хватит». – Если ты захочешь выговориться, то я всегда буду рад тебя выслушать.

Айя только мотает головой, даже не пытаясь встать с пола. Ему хочется банально расплакаться, рассказать и про смерть семьи, и про сестру, и про то зачем пошел в Вайсс. Но именно последнее мешает ему сделать это. Он обещал себе, что будет жить ради мести, что будет сильным и не станет разводиться по мелочам. Слова казались пафосными и красивыми, но на деле оказались полным дерьмом…

Айя тяжело выдыхает воздух и просит:

– Пойдем спать?

 

* * *

 

С тех пор, как Кроуфорд разрешил выходить из дома, Наги нашел себе увлекательное занятие.

Иногда в будние дни он берет старый портфель, найденный в детской, закидывает в него пару книг для вида и идет гулять. Он выбирает наиболее людные места, иногда гуляет рядом со школами или сидит на автобусных остановках, часто приходит на площади и подолгу стоит там, периодически сверяясь с часами, как будто кого-то ждет. Он бывает в торговых центрах, обычно во второй половине дня, когда туда подтягиваются школьники, только-только закончив занятия. Там Наги ходит по магазинам, покупает диски с новыми компьютерными играми, листает мангу, обедает в «МакДональд’с», иногда раскладывая на столе тетради и решая задачи по алгебре из учебника, взятого все в той же детской. Пару раз с ним даже заговаривали девочки, и Наоэ очень ценит эти момент и трепетно хранит в памяти каждое из таких одноразовых знакомств. Со своей работой он вынужден называть им ненастоящее имя, ненастоящую школу и иногда даже ненастоящий возраст, правда, уже не из-за работы.

Наги нравится так проводить время. Ему на самом деле нравятся многие вещи и многие люди, хотя он практически уверен, что отряд считает, будто он их ненавидит. Это даже забавляет, правда, эпизодически. После смерти сестры Амамии Наги чувствовал себя как никогда одиноким и первое время один только вид Кроуфорда доводил его до приступов панического страха, который он успешно скрывал. Шульдих и Фарфарелло по началу пугали пусть и не так сильно, но сравнимо. Уже после переезда в Японию Наги стал ловить себя на том, что часто подслушивает, как товарищи по команде завтракают или обсуждают вечером события, произошедшие за день. Еще хуже стало осознание того, что иногда телекинетик хотел назвать Кроуфорда «папой», но это было бы слишком фамильярно. Потому Наги удерживает себя от этой слабости, позволяя себе лишь изредка заходить на кухню и молча пить чай, слушая разговоры сотрудников.

Наги допивает колу, складывает учебники в портфель и идет домой.

 

Дома его встречает Шульдих, расположившийся на кухне с пакетиком засахаренной клюквы и чашкой чая, в котором, – Наги не сомневается – еще ложки три сахара. Он сидит, закинув ноги на стол, и, кажется, полностью отключившись от реальности смотрит мультфильмы. Впрочем, внешнее впечатление ошибочно и когда телекинетик заходит на кухню, чтобы поставить чайник, Шульдих задумчиво произносит, обращаясь толи к Наги, толи в пространство:

– Не понимаю я эти мультфильмы.

– В смысле?

Шульдих берет пульт, чтобы сделать звук потише.

– Ты знаешь, сколько кадров воспринимает человеческий глаз за секунду?

– Двадцать четыре? – Наги опускает в чашку пакетик и ждет, пока закипит вода.

– Когда я первый раз увидел японский мультфильм, – говорит Шульдих, закидывая в рот несколько ягод, – мне показалось, что это набор картинок, быстро сменяющих друг друга.

Наги пожимает плечами и заливает пакетик, прикидывая, нормально ли будет с его стороны остаться на кухне, чтобы посмотреть вместе с Шульдихом мультфильмы. На раздумья у него есть целая чашка чая и рекламная пауза.

– Оставайся. – говорит Шульдих, не отрывая взгляда от экрана. – Я не против.

Телекинетик молча садится за стол. Впервые он осознает, что этот человек знает все, о чем он думает. И вслед за этим следует стыд вместе с кровью, прилившей к щекам. Хочется спросить как давно и насколько много он знает, но Наги понимает, чем меньше он будет думать об этом, тем больше своих секретов сможет сохранить.

– Не бойся.

Голос у Шульдиха тихий, мелодичный, такой, как Наги любит. Этот голос заставляет и правда успокоится, перестать крутить в голове свои страшные тайны, приставляя к каждой «а вдруг он знает, что…». Хоть мальчик и не исключает вероятности, что дело тут вовсе не в голосе, а, скажем, в телепатической силе убеждения или чем-то подобном.

– Брось. Стал бы я так напрягаться?

Эта форма общения начинает казаться даже немного забавной.

Но тут Шульдих выключает телевизор и, скинув ноги со стола, смотрит на телекинетика, пристально, внимательно, должно быть, с несколько десятков секунд. Глаза у него тоже красивые, европейские, совсем чужие в этой стране. Но Наги почему-то нравится.

– Арийская раса, знаешь ли. – телепат гордо усмехается.

– Ты разве не еврей? – осторожно интересуется мальчик.

– Что?.. – Шульдих на секунду теряется, выискивая ответ в голове подростка. – А, ты подслушивал тогда?.. – он кивает, как будто сам с собой соглашаясь. – Фамилия у меня, значит, такая?.. – еще раз утвердительно кивнув, телепат поднимает чашку и легко раскачивает ее, заставляя чаинки кружиться по донышку. Он занимается этим, давая Наги осознать сказанное, подобрать слова и озвучить их.

 

Наги: Я не думал, что его это заденет.

Шульдих: Я немного болезненно реагирую на все эти национальные высказывания, но когда это говорит мальчишка – не обидно. Я вынудил его попросить прощения скорее забавы ради.

 

– Извини… – мальчик опускает взгляд. – Я не хотел тебя этим обидеть.

– Чем? – Шульдих отрывается от чаинок с таким видом, будто они на самом деле его заинтересовали, а голос подростка только-только вернул его в реальность. – А… ты об этом. Хочешь, я тебе кое-что расскажу?

Наги кивает.

– Тогда… – Шульдих делает последний глоток подстывшего чая и протягивает Наги чашку. – Налей мне еще чая и слушай.

Мальчик послушно уходит к плите, нетерпеливо гадая, что же такого важного хочет рассказать ему телепат. Это его первый почти полноценный разговор с кем-то из отряда, который, возможно, поможет ему приблизиться на шаг к тому, чтобы научиться доверять им.

– Я рос с отцом в Хеннингсдорфе. Это небольшой город недалеко от Берлина. Мать нас бросила и, в общем-то, черт бы с ней. Мне и с отцом жилось не плохо. Правда, когда мне было десять он запил… – Шульдих делается паузу, скорее для драматического эффекта. – Он меня, конечно же, не бил. Мог отвесить подзатыльник, потрясти или оттаскать за волосы. Побил только один раз, да и то, потом месяц не пил и все время извинялся. Но, сам понимаешь – приятного мало. Когда мне было тринадцать, его выгнали с завода, где он работал. А когда мне было четырнадцать я как-то раз пришел из школы и знаешь, что я увидел?.. – телепат встречается с Наги взглядом, когда берет из его рук теплую чашку и чуть заметно кивает в знак благодарности. Мальчик садится напротив и так же слабо мотает головой, на что получает горькую усмешку. – Он повесился. Представляешь?

– Но… почему?..

– Черт его знает. Пьяный был, наверное. – Шульдих отмахивается и делает несколько осторожных глотков. – Кинь еще ложку сахара, – просит он между делом и, когда Наги притягивает сахарницу, продолжает. – Меня могли бы отправить в детский дом, но тут объявилась моя бабушка из Берлина, которую на тот момент я уже лет пять, как не видел. Спасибо, кстати. – бросает Шульдих, когда мальчик насыпает еще ложку сахара ему в чай и старательно размешивает. – Они с отцом поругались, и я как-то забыл о ее существовании. Дай уточню. Моя бабушка родилась в 28-ом году и была чистокровной еврейкой с соответствующей внешностью и фамилией. Ты, думаю, понимаешь где она провела военные годы? – телепат быстро считывает мысли и, не дожидаясь устного ответа, кивает. – Именно там. В концентрационных лагерях. Сам понимаешь, гладко для психики это не проходит. В общем, не знаю уж чего ждала моя бабуля, но, по-видимому, не меньшего, чем воскрешения Адольфа Гитлера. Ей везде мерещились фашисты и антисемитские заговоры. А уж что с ней было, когда к нам в дом пришли люди из Розенкройц! Но я не об этом. Я о том, что за те три года, что я с ней прожил, она успела вбить мне в голову одну простую истину «ты виноват, потому что ты еврей». Теперь понимаешь, о чем я?

Наги молчит, переваривая полученную информацию и даже не подозревая насколько активно сейчас телепат копается в его голове. Мальчик плохо умеет общаться с людьми и потому не знает, как реагировать на такие истории – промолчать, посочувствовать, уточнить подробности. Все эти варианты кажутся ему заведомо неправильными, особенно применительно к Шульдиху. Тот вряд ли добивается жалости или хочет рассказывать хоть немного больше того, что уже есть. Потому Наги сдается и еще раз повторяет.

– Извини… я, правда, не хотел. И… – он растерянно замолкает.

– Все нормально. Я никогда особо не верил своей бабке. – хмыкает Шульдих и встает из-за стола, оставляя полупустую чашку чая. – Я пойду прилягу, если ты не против. Не выспался из-за Фарфарелло…

– Хорошо.

Наги еще долго сидит на кухне с ощущением, что сегодня произошло что-то особенное, из ряда вон выходящее, что случается с нормальными людьми, но никак не с ним. А Шульдих приходит к себе и делает несколько коротких пометок в блокноте, который специально купил, чтобы записывать все наработки по созданию пространства для связи. Скорее не для себя, а для Кроуфорда, если тот попросит отчет.

Двадцать детей мертвы. У Оми по спине ползет холод от этой цифры.

За время работы в Вайсс он повидал преступления разной степени жестокости, но то, о чем объявили сегодня в новостях – верх бесчеловечности.

Недавно он спас мальчика и теперь понимает, что сложись все иначе, этот ребенок тоже был бы мертв и его родители точно так же рыдали бы около его обескровленного, накрытого простыней тела. Оми, честно говоря, мало представлял боль матери или отца, потерявших свое чадо, и у него в голове даже не совсем укладывалось, что они могут так страдать.

А дети… Оми помнит их страх.

Шесть лет прошло, шесть гребаных лет с тех пор, как Персия спас его. Боль так и не утихает. Вспоминания не становятся более тусклыми. И до сих пор Оми иногда просыпается в холодном поту. Не зря говорят, что детские травмы имеют самые тяжелые последствия для психики…

На деле Оми понимает, что ему уже давно пора повзрослеть и избавиться от комплексов, и будь он простым флористом, такое поведение было бы уместно, но он убийца. Впрочем, как Бомбеец, он неплохо справляется со своими обязанностями и излишней инфантильностью не грешит. Вопрос, наверное, больше стоит об отношениях с командой, чем с работой. И Оми бы с удовольствием повзрослел, если бы это не значило то, что ему тоже придется стать котом, пытающимся отбить себе побольше территории в доме и магазине.

Сегодня в «Конеко» поступила партия ромашек, и Оми расставляет их по вазам. Сегодня он работает вместе с Айей. Мальчик хотел бы спросить старшего товарища, не знает ли он, откуда на полу около прилавка подсохшие капли крови, и не связаны ли они с синяком, который был замечен на руке Абиссинца сегодня за завтраком. Но он молчит, понимает, что это не его детское дело. И оттого особенно обидно, оттого вопрос взросления становится еще более актуальным.

 

Оми: Мы убили плохих людей… вроде бы и радоваться надо, а вроде бы и убили.

 

Через неделю трое мужчин, как Вайсс сообщили, несущие ответственность за смерть детей, мертвы. Оми надеялся, что это не только сделает мир светлее и чище, но и поможет ему хоть немного преодолеть детские страхи. Он уже не говорил о призрачной надежде вспомнить первые одиннадцать лет жизни, начисто вылетевшие из его головы после похищения. Но не произошло ничего. Просто в мире стало на три ублюдка меньше и на их место – Оми не сомневался – скоро встанут другие, но Вайсс и их убьют. Когда-нибудь.

 

* * *

 

– Господи, ты это видел? – Шульдих разваливается на диване, закинув руки за голову.

Сегодня он в особо приподнятом расположении духа. Это чувство настолько сильное, что он сам вошел в комнату Кроуфорда, зная, что тот уже открыл бутылку виски. Впрочем, точно так же он знает, что Брэд только осушил первую рюмку, что немало меняет ситуацию.

– Этот бабский батальон просто умилителен! – смеется телепат. – А сколько амбиций, ты бы знал.

– А Масафуми? – Кроуфорд отрывает взгляд от бутылки с тенью интереса на лице.

– Педик, – отмахивается телепат. – Как он на Наги смотрел… если бы ты только знал.

– Ему нравятся мальчики?

– А то, – Шульдих прикрывает глаза, ликуя от того, сколько грязи сумел собрать на непонравившегося ему человека за какие-то несколько десятков минут. – Но эти его девочки… – телепат все не унимается.

– Ты, я вижу, сильно интересуешься женским полом? – Кроуфорд наполняет вторую рюмку.

Телепат буквально давится воздухом и, подавшись вперед, вкрадчиво интересуется:

– А в этом есть что-то зазорное?

– Да нет. – спокойно отвечает Брэд.

И Шульдих, откидываясь на спинку кровати, восстанавливает дыхание и пульс, вдруг сбившиеся без видимой причины. Он прекрасно понимает, что это был необдуманный вопрос, брошенный между делом, чтобы поддержать беседу, а не намек, но почему-то все равно не может убедить себя в обратном.

 

Шульдих: Вовсе нет у меня паранойи.

 

– Ты, главное, слишком сильно не увлекайся, – продолжает Кроуфорд, поднимая рюмку и, прикрыв один глаз, смотрит сквозь золотистую жидкость. За ней комната превращается в старую фотографию, а Шульдих становится блондином в черном пиджаке и бежевых брюках. – Вряд ли нас ждет тесное сотрудничество с этими дамами. – говорит он, не меняя позы.

– Знаю… – телепат наклоняет голову, взвешивая все за и против. Он знает, что его нисколько не интересуют Шраент, даже та сексуальная блондинка. Он знает, что они не интересует Кроуфорда и, уж тем более Фарфарелло. Точно так же он знает, что Наги смотрел на их младшенькую с особым интересом, превышающим тот, который часто проявляют мальчики его возраста. Вот только Шульдих не знает, стоит ли информировать об этом Брэда. Телепат даже пытается прочитать мысли своего начальника, чтобы понять подходящий ли сейчас момент, но тот все же умеет закрываться. И это настораживает.

– Кстати, Шульдих. Я хочу, чтобы ты в ближайшие пару дней подежурил у особняка Масафуми. Можешь взять с собой Фарфарелло. – говорит Кроуфорд и, наконец, опустошает свою рюмку.

 

* * *

 

Вокруг особняка Масафуми высажена сакура. Целые сады, бесконечно длинные заросли цветущих, как назло, деревьев. От их запаха чешется нос, и Фарфарелло то и дело чихает, за что телепат на него шипит, осознавая, насколько никудышные из них шпионы.

– А Кроуфорд не сказал, что именно мы должны здесь увидеть?

– Нет, – телепат приваливается к ближайшему дереву.

– Может, он просто пьяный был? – Фарфарелло скашивает глаз к переносице, чтобы получше рассмотреть опустившийся туда лепесток, затем жмурится и снова чихает.

– Может быть… – сдается Шульдих, затем резко распрямляется. – Там кто-то есть. Пойдем, посмотрим.

И они идут, практически беззвучно. Только Фарфарелло несколько раз шмыгает носом.

На поляне их ожидает картина, красоту которой Шульдих не в состоянии оценить из-за напускного цинизма. Зато Фарфарелло застывает, приоткрыв рот и расфокусировав взгляд. По этому выражению лица сложно понять, какие чувства у него вызывает вихрь из лепестков сакуры, разлетевшийся на всю поляну, но телепат надеется, что исключительно отрицательные.

– Забавно, – шепчет он, подходя чуть ближе.

Телепат внимательно рассматривает Наги и его спутницу – младшую из Шраент. Тот. Именно так. И Шульдиха, как уроженца Германии, слегка веселит ее имя. При других обстоятельствах, конечно же, а не когда она оказывается объектом воздыханий его товарища по команде. Сейчас эта кукла раздражает, и телепат не без удовольствия отмечает отсутствие у нее особого интеллекта. Но вихрь из сакуры ей нравится. А Наги нравится она. Нравится ее лицо, ее голос, даже то, как она восторженно попискивает, вытягивая руки на встречу вихрю и, наверное, его можно понять.

Но вот голос со стороны дома зовет ее по имени, и кукла убегает так, будто Наги здесь и не было.

 

Шульдих: Что поделать? Лох – это судьба.

 

Вихрь стихает, и лепестки плавно оседают на землю, что, по идее, тоже должно быть очень красиво. Но телепата больше волнует, за этим ли Кроуфорд их сюда посылал, и можно ли теперь взять Наги за шкирку и потащить домой, или они должны до скончания веков созерцать цветение сакуры.

Фарфарелло шмыгает носом.

Наги чуть оборачивается и Шульдих явственно читает в его голове страх, переходящий в  раздражение.

 

Наги: Не могу поверить, что они следили за мной. Просить оправданий было бы глупо. Самому оправдываться тоже. И… я надеюсь, что Кроуфорд ничего не узнает…

 

– Ты что, влюбился в нее? – телепат интересуется в лоб, скорее просто для того, чтобы заполнить собой тишину и не выглядеть идиотом, как, например, Фарфарелло.

– О чем ты? – отвечает Наги, и Шульдих понимает, что положение почти безвыходное. Джей тем временем ловит в ладонь несколько лепестков и своими комментариями только подливает масла в огонь:

– Возможно, тебе придется ее убить.

– Если прикажут…

Они замолкают. Все трое. Наги обдумывает ситуацию и через каждое слово напоминает себе, что он сам во всем виноват, и лучше бы ему в это не впутываться. Шульдих решает, как ему стоит поступить. А Фарфарелло ни о чем не думает, только чихает, когда очередной лепесток задевает кончик его носа.

 

* * *

 

В общей комнате стоит гробовое молчание.

Йоджи лежит на диване лицом вниз. После возвращения домой, он только снял очки и расстегнул плащ, что для него, обычно первым после миссий занимающего душ, совсем несвойственно.

Кен сидит на лестнице, спрятав лицо в ладони, дышит медленно, тяжело. Ступенькой ниже валяется его багнак.

Оми сразу же забился в кресло и теперь смотрит в пол стеклянными глазами. Кажется, что в любой момент он может расплакаться и даже удивительно, почему он этого до сих пор не сделал.

Даже Айя все еще не ушел к себе, как он всегда это делает после каждой миссии в течение первых пятнадцати минут. Сегодня он стоит, прислонившись к спинке дивана, закрыв глаза, наверное, уже в который раз проигрывая в голове то, что произошло в лаборатории.

Первым не выдерживает Оми и, уткнувшись носом в колени, плачет навзрыд. На его ногах до сих пор подсохшие следы слизи, к которым успели прилипнуть пепел и земля.

Айя и Кен переводят на младшего взгляды, и даже Йоджи находит в себе силы оторваться от дивана. Тем не менее, ни один из них не открывает рот, чтобы сказать хоть какие-то слова утешения. Слов нет. А глупые фразочки в духе «ничего страшного не произошло, успокойся» – не больше, чем лицемерие.

 

Йоджи: Имел я в виду такую работу.

Кен: У всего должен быть какой-то предел.

Оми: Оно прикасалось ко мне… оно было живым и пыталось говорить со мной…

 

Сегодня на миссии они видели, как человек, их цель, превратился во что-то, больше похожее на плод больной фантазии, чем на живое существо. Они сталкивались с этим несколько раз за последнюю неделю, но монстры оставались монстрами, до того момента, пока Вайсс не увидели, как человек становится одним из них. Не увидели, как лопается одежда на разрастающимся теле. Не увидели, как оно покрывается шерстью и шипами. Не ощутили, как это, когда щупальца сжимаются тугим кольцом, силясь переломать все кости. Йоджи и Кену повезло чуть больше – им не пришлось к этому прикасаться, зато Айя и Оми получили за всю команду и, наверное, никто даже не удивится, если Абиссинец тоже заплачет. Но он молчит. По дороге с миссии его дважды тошнило и это, разумеется, тоже осталось без комментариев.

 

Айя: Я могу сказать, что это из-за того, что он меня слишком сильно сжал?

 

В остальном, в выдержке ему не занимать.

Оми продолжает плакать, теперь чуть потише, попутно пытаясь оттереть от ног подсохшую жижу влажными пальцами. Получается не очень, и движения Тсукиено становятся судорожнее, а всхлипы отрывистее.

– Хватит, – говорит наконец Йоджи и предпринимает попытку встать с дивана, правда, неудачную. – Черт… – шипит он, когда его локти подгибаются.

– Лежи, Йоджи. Я сам, – отзывается Кен и поднимается одним рывком. – Оми, – зовет он.

Бомбеец не реагирует, продолжая тереть ноги.

– Оми! – повторяет он, подходя к младшему и опуская руку тому на плечо. Парень вздрагивает всем телом и смотрит на Кена так, будто все это время пребывал в уверенности, что находится один в комнате. Заплаканным он выглядит младше своих лет, а оттого не так жалко.

– Пойдем, – Кен выжимает из себя улыбку, вспоминая, как неоднократно успокаивал детей на тренировках по футболу. К его удивлению, Оми послушно встает и разрешает отвести себя в ванную.

Йоджи провожает их усталым взглядом и не без труда переворачивается. Перед ним открывается вид на потолок и сутуло изогнутую спину Айи. Кудо переводит дыхание и интересуется, то ли у складок на плаще, то ли у красного затылка:

– Ты как?

Абиссинец медленно оборачивается и Йоджи кажется, что он слышит, как хрустит каждый сустав в теле Айи. Он представляет, какую боль тот испытывал, когда щупальца пережимали все его синяки и ушибы, полученные в последней драке. Он морщится и ждет ответа, но Айя молчит, как молчал. Так могла бы пройти вечность или хотя бы вся ночь, но Ран неожиданно зажимает рот рукой и, вскочив, убегает.

 

Йоджи: Что за день такой?

 

Кен решает, что не имеет никакого желания смотреть на голого Оми, а одежду для миссий все равно придется стирать. Тсукиено практически не возражает и послушно делает все, что футболист скажет. Он послушно снимает кеды и носки, послушно садится на край ванны, опустив туда ноги, и даже почти успокаивается, когда Кен включает воду и оттирает слизь. Завтра он еще будет извиняться, и благодарить Кена за помощь, а тот будет отмахиваться и просить оставить его в покое. Завтра Айя, пристыженный тем, что товарищи по команде видели, как его тошнит, будет смотреть на них своим любимым взглядом, полным презрения. Завтра Йоджи не сочтет нужным даже выйти из комнаты. Но это только завтра. А сегодня Кен терпеливо отмывает ноги Оми, а Йоджи гладит Айю по спине, интересуясь, не нужно ли ему что-нибудь.

 

* * *

 

В этот раз Шульдих заявляется как раз в тот момент, когда Кроуфорд заинтересованно рассматривает пятна на обоях, прикидывая, на что самое крупное больше всего похоже – на карикатурно нарисованного полисмена или же на мультяшного поросенка. Этот жизненно важный вопрос поразил Брэда во время сочинения очередного отчета в Эсцет, так что его руки безучастно застыли над клавиатурой.

Телепат по-детски хихикает и стучит костяшкой указательного пальца по дверному косяку. Начальник вздрагивает и переводит на него взгляд.

– Да, Шульдих? – спрашивает он чуть раздраженно и пробегает взглядом по двум абзацам в три строчки каждый, которые никак не хотят увеличиваться.

- Я хотел показать, как идут дела.

Кроуфорд хочет спросить, с чем именно, но предвидит ответ, и потому только удовлетворенно кивает, ждет, когда телепат сам продолжит. И Шульдих, подрагивая от нетерпения, проходится по комнате, выжидает небольшую драматическую паузу.

– Я почти закончил.

– И?

– На первые несколько раз, нам нужен физический контакт, чтобы выйти на связь. Потом со временем мы сможем увеличивать расстояние.

Шульдих ждет похвалы, хочет получить ее прямо сейчас, не дожидаясь демонстрации результатов работы. Он с огромным удовольствием рассказал бы Кроуфорду, как не спал по ночам, как раз за разом сканировал товарищей по команде, пытаясь настроиться на их волну, как болела голова, как он сдавался, но находил в себе силы и снова брался за работу. Но этот рассказ обозначал бы, что он и правда неудачник, который кое-как владеет своим даром.

– Показывай. – Кроуфорд приподнимает очки и трет переносицу. – Какой именно физический контакт нужен?

Шульдих, чувствуя себя Питером Пеном, зовущим Венди в несуществующую страну, протягивает Кроуфорду руку и улыбается. Брэд неуверенно берет его ладонь и через пару секунд комната начинает плыть, видоизменяться и в то же время оставаться прежней. Лидер Шварц сам не улавливает тот момент, когда оказывается стоящим посреди бесконечного туннеля, уходящего обоими концами в бесконечность. По краям туннель отделен от огромного пространства, покрытого текстурой ночного неба, рядами желтых ламп.

– Ну как тебе? – Шульдих отпускает его руку.

Кроуфорд осматривается. Картина вокруг сама по себе чарующая, и рыжий свет, и небо под ногами. Именно в такие моменты Брэд, как нельзя отчетливо, понимает, что он не простой человек и ему дано то, чего не надо другим. В такие момент он горд собой. И Шульдихом, конечно же.

 

Кроуфорд: У меня просто не было слов.

 

Раньше ему уже случилось бывать в пространствах для связи, правда, скорее мимоходом и всего пару раз. Одно из них было залито теплым белым светом, настолько уютным, что там хотелось остаться навсегда, и принадлежало штатному телепату Эсцет, объяснявшему Брэду все тонкости этого явления. Второе напоминало каменную коробку, в которой неизвестно откуда брался свет, и из которой хотелось убежать как можно быстрее. Кроуфорд не сомневался в том, что Шульдих выпендрится, но не знал, что настолько.

– Ну? – повторяет телепат, теряя терпение.

– Почему оно… такое?

Шульдих усмехается, откинув волосы с лица.

– Ты что, не смотрел мультфильмы про супергероев?

 

* * *

 

Тем же вечером Кроуфорд нетвердой походкой слоняется по прихожей в поисках ключей, но их не оказывается ни в кармане, ни в двери, ни на тумбочке. Железная дверь отделяет его от заветной цели, и Кроуфорд не настолько пьян, чтобы пытаться высадить ее плечом.

Тихий голос отвлекает Брэда от обыска ящиков.

– Куда-то собираешься?

Шульдих стоит в дверном проеме, опираясь плечом о косяк. После возвращения из пространства для связи он оставил восхищенного Брэда в одиночестве и, как сейчас понимает, зря. Хотя Шульдиху, конечно же, очень интересно, с какого момента его это начало волновать.

Кроуфорд тем временем упирается рукой о тумбочку, чтобы удержать равновесие.

– Гулять…

– Может быть, не стоит?

Один из аспектов работы телепата состоит в том, чтобы точно знать, что нужно человеку в настоящий момент и по жизни в целом. И Шульдих знает, что Брэду нужно немного расслабиться. Шульдих знает, что хреново быть программой, и что иногда хочется побыть просто человеком.

– Ну… – Брэд морщится, думает. – Посиди тогда со мной.

Кроуфорд опускает голову и, кажется, на долю секунду засыпает, опершись подбородком в грудь. Его мысли нервно подскакивают и снова путаются, когда пророк вздрагивает и часто моргает, должно быть, имея полную уверенность, что проспал так несколько часов.

– Ладно… – вздыхает телепат, взвесив все за и против. С одной стороны он бы с огромным удовольствием сейчас уединился с пакетом чипсов и телевизором, но с другой стороны, ему совершенно не хотелось ловить пьяного полуголого Брэда по всему Токио.

 

В комнате Кроуфорд внимательно, почти выжидающе смотрит на Шульдиха, в то время, как сам телепат с тенью ужаса разглядывает предложенную ему бутылку.

– Мне нельзя. – мрачно подытоживает он наконец.

– Мне тоже. – Брэд садится на диван рядом с телепатом и прикладывается к бутылке. Жидкость цвета среднего между мочой и спитым чаем стекает по его подбородку, и Шульдих морщится, представляя, какова она на вкус.

– Зачем ты тогда пьешь?

Бессмысленный вопрос для поддержания беседы. Впрочем, когда знаешь, что в состоянии алкогольного опьянения любой сбой дара может лишить тебя рассудка, ответ тоже становится бессмысленным. Еще с Розенкройц Шульдих помнит историю про телепата, увидевшего на пьяную голову нечто такое, что свело его с ума. Беднягу обезвреживали трое лучших телепатов, чтобы потом усыпить, как бешеную собаку. И Шульдих не уверен, сможет ли он сделать что-то подобное с Брэдом.

А Кроуфорду, в понимании телепата, или адреналина не хватает, или мозгов, если он может вот так рисковать своей жизнью каждый раз, когда хочет выпить.

– Я не боюсь. – говорит он. – Я, когда пью, ничего не боюсь. – Брэд снова прикладывается к бутылке, затем неестественным движением изгибается, кладет голову на журнальный столик.

Шульдих только скрещивает руки на груди, закрывает глаза и гадает, почему из всех обитателей этой квартиры он должен быть самым адекватным.

– Вот скажи мне… – Брэд стучит пальцами по столу. – Вот ты, лично ты счастлив?

– Нет, – Шульдих переставляет полупустую бутылку подальше от Кроуфорда. Тот, кажется, уже ничего не замечает.

 

Шульдих: Меня откровенно злят такие вопросы. Мне кажется это так же нагло, как интересоваться, сколько раз в неделю я дрочу.

 

 – Вот и я нет…. Это все полное дерьмо… – Кроуфорд тянется за бутылкой, но теряет равновесие, мягко приземлившись лицом в колени своего подчиненного. Прикосновения раздражают, раздражают чужие горячее дыхание и запах, раздражает то, что Кроуфорд не думает вставать и даже наоборот устраивается поудобнее. Он переворачивается на бок, чуть ли не утыкаясь носом в ремень Шульдиха, и все, что может сделать телепат – это снять с Кроуфорда очки, чтобы душка не давила ногу.

 

Шульдих: Конечно, в той ситуации с Брэдом, я мог бы скинуть его, уйти, но… если бы с Брэдом что-то случилось, я бы вернулся в Розенкройц. Думаю, вы сами понимаете, почему я готов подтирать этому алкашу задницу.

 

Пьяный Кроуфорд даже немного мил, если не думать о том, что в любую секунду он может стать дерганным параноиком или блаженным дебилом. У Брэда распухший нос и воспаленные глаза, как будто он плакал. У Брэда румянец на щеках и красные горячие уши. У Брэда, наверное, и правда нет в жизни ничего хорошего, кроме виски.

– А ты представь…. – Кроуфорд грустно усмехается. – Нам с тобой еще столько лет придется работать вместе.

– «Аминь», – думает Шульдих и не верит, что кучка говна на его коленях — это тот же джентльмен с поставленным голосом и до скрипа в зубах официальной улыбкой.

– Так что… – продолжает Брэд совсем тихо, – нам нужно привыкать друг к другу… мы теперь как приемная семья…

С каждым следующим предложением голос Брэда становится все менее разборчивым…

 

Кроуфорд: Не помню, что именно хотел ему сказать. И он, надеюсь, тоже.

 

Шульдих просыпается от резкой боли в затекшей шее. Он так и заснул на диване под неразборчивую тираду Кроуфорда то ли об отряде, то ли о семейных ценностях. Телепату в сущности было все равно.

За тот час, что он спал, затекла не только шея, но и позвоночник, изогнутый в неудобном положении, и рука, служившая опорой для головы, и ноги, заменившие Кроуфорду подушку. Сам Брэд, кажется, хорошо устроился, и теперь пускает слюни на брюки Шульдиха, выдыхает густой запах перегара и тихо посапывает. Его пальцы сжимаются на краю пиджака телепата и сейчас почему-то совсем не кажутся пальцами взрослого мужчины. Шульдих осторожно разжимает их и выбирается из-под Брэда. На какую-то секунду он задумывается о том, что не помешало бы проветрить комнату, вынести пепельницу и укрыть Брэда, но, только поймав себя на этой мысли, Шульдих хмыкает и вспоминает, что ужастик, который он сегодня хотел посмотреть, только-только начался.

 

* * *

 

Через пару дней Кроуфорд решает собрать весь отряд для повторной проверки связного пространства.

 

Наги: Это похоже на сеанс спиритизма.

Фарфарелло: Я расстроился, когда узнал, что мы не вызываем Дьявола.

 

Кроуфорд находит ситуацию глупой, но, сколько он ни пытался придать происходящему официальный вид, ему это так и не удалось. Ничто не может отменить того факта, что сейчас его команда сидит вокруг кухонного стола и при выключенном свете.

 

Кроуфорд: Помнится, в средней школе на Хэллоуин мы с одноклассниками вот так сидели на чердаке заброшенного дома, чтобы, как сказала девочка, все это организовавшая, пообщаться с умершими.

 

Шульдих поднимает руки и протягивает их вверх раскрытыми ладонями. Если бы среди них был еще один телепат, то он бы решил, что рыжий вот-вот лопнет от чувства собственной важности. Но телепата нет, и потому Шульдих без труда сохраняет загадочный вид. Наги и Фарфарелло берут его за руки. Кроуфорд немного медлит, перед тем, как замкнуть круг, коснувшись ладоней своих младших подчиненных.

 

Шульдих: Кроуфорд мне теперь по гроб обязан.

 

С момента предыдущего визита Брэда звезды стали ярче, а свет мягче. Чувствовалась постоянная усердная работа над этим местом, и Кроуфорду нравился ответственный подход к делу. Шульдиху, в общем-то, все равно. Он делает это ни ради одобрения, а ради того, чтобы насладиться еле сдерживаемым восторгом Наги и услышать, как Фарфарелло шумно втягивает воздух перед тем, как улыбнуться.

 

Шульдих: А самое главное, я доказал всем, что я могу, что зря гер Рихтер бил меня указкой по голове и обзывал бездарем.

 

* * *

 

Кен: Что я могу сказать про Оми? Он, конечно, иногда ничего, но большую часть времени меня не покидает ощущение, что он идиот.

Айя: Оми не готов для работы в Вайсс.

Йоджи: Точно не знаю, что произошло на последней миссии, но Оми… он, конечно, славный малый, но я ума не приложу, кто допустил ребенка к оружию.

 

Стоя на мосту, Оми раз за разом прогоняет в памяти события последней миссии. Голос Хирофуми звучит в голове. И это слово, «брат», приобретает особые смысл. Ведь ни Йоджи, ни Кен, ни, уж тем более, Айя никогда бы его так не назвали, в то время как Хирофуми говорил это с блеском в глазах.

Теперь, когда Оми узнал, что Хирофуми Такатори – его брат, в его голове многое сходилось. Даже воспоминания о чудовище, назвавшему его «Мамору», перестали наводить ужас. Все встало на свои места.

 

Оми: Жаль, они никогда этого не поймут.

 

* * *

 

Айя бы соврал, если бы сказал, что думал о последней миссии без удовольствия. До того, как они ее провалили, конечно же. Он знал о Рейдзи Такатори больше, чем кто-либо другой в Вайсс, и он был бы рад дать лидеру Независимой Партии почувствовать хоть малую часть той боли, что испытал сам. Он наделся, что заставит этого человека плакать над могилой и проклинать тех, кто это сделал, раз за разом, сгибаясь в приступах бессильного гнева.

 

Айя: Мне тоже случалось убивать тех, кто когда-то много для меня значил. Это не так страшно, если ты точно знаешь, зачем работаешь в Вайсс.

 

Айю нисколько не трогали слезы Оми. Напротив, теперь появился повод ненавидеть его, как Мамору Такатори, ненавидеть его, как человека, лишившего Рана возможности отомстить, как предателя, нацелившего пистолет на своих.

 

Айя: Наверное, зря мы с Кеном остановились. Я сомневаюсь, что Оми сумел бы выстрелить. С другой стороны… неизвестно, чего можно ждать от ребенка с оружием.

 

Сегодня Оми приходил поговорить, но безуспешно. Айе не хотелось не то, что отвечать ему, а даже находиться с отпрыском семьи Такатори под одной крышей. Поэтому, после того, как Тсукиено уходит, Ран выжидает десяток минут и идет к Йоджи с просьбой заменить его завтра в магазине в одной смене с Оми, а заодно, быть может, пригласить в закрытый торговый зал.

 

* * *

 

Кен не знает, как ответить на вопрос – что делать дальше? Первый раз они провалили миссию так глупо. Впрочем, после истории с Касэ, Хидаку нисколько не смущала мысль о том, что им придется убить Оми. Он мог бы сделать это сам, и его рука бы не дрогнула.

Только вот Кена не покидает ощущение, что он стал случайным свидетелем чужого конфликта. Он не знает, чем перед Айей провинился Такатори, но не сомневается, что на той миссии с человеческими шахматами у Абиссинца были причины не подчиниться приказу.

 

Кен: Мир перевернулся. В этот раз я поддерживаю Айю.

 

Беспомощность Оми злила. Кен своими руками убил друга, своими руками убил женщину, заменившую ему мать и теперь ему кажется, что родственные связи и человеческие отношения не имеет уже никакого значения. И, конечно же, Кен не вспоминает, как ему было сложно решиться на это. Под действием естественный защиты организма, не дающей Кену сойти с ума окончательно, боль, страх и чувство вины со временем забылись.

 

* * *

 

Йоджи: Зря я тогда не остался до конца миссии.

 

Вечером после миссии, Кен отвел Йоджи на кухню и рассказал, что случилось. Возможно, если бы он услышал эту историю от Оми, то симпатии Кудо были бы на стороне несчастного ребенка, нашедшего хоть какую-то зацепку, чтобы вернуть прошлое. Но он услышал историю от Кена и, выйдя с кухни, увидел не жертву, а маленького предателя, который, наверняка, думает, как лучше убить их всех ближайшей ночью.

Всю ночь обдумывая произошедшее, Йоджи решил даже поговорить с Оми лично, но около часа явился Айя. С дракой у них не заладилось и Абиссинец, извинившись, быстро ушел, а Балинез еще долго сидел в пустом магазине, пока не решил, что его это и вовсе не касается.

 

Йоджи: И правда. Меня на той миссии вообще не было.

 

* * *

 

Последние полчаса Шульдих не без интереса наблюдает за тем, как Кроуфорд заигрывает с секретаршей мистера клиента. И заигрывает он, нечего сказать, профессионально. За этот недолгий отрезок времени она успела сменить мнение о нем с «опять этот сомнительный телохранитель» на «вот бы он пригласил меня на ужин». Еще через полчаса Шульдих уже не сомневается в том, что сегодня его начальник будет трахаться. Телепат не без раздражения ощущает зависть к Кроуфорду, который точно не обречен провести этот вечером в компании телевизора или, того хуже, своей правой руки.

– Шульдих, – Брэд наклоняет к телепату и быстро шепчет ему на ухо. – В ближайший час ничего не произойдет, так что я отлучусь ненадолго. Посиди тут, хорошо?

– Да-да… - рыжий скрещивает руки на груди, устало закрывая глаза.

Брэд тут же уходит в компании секретарши.

 

Шульдих: А с виду так и не скажешь, что Кроуфорд из тех, кто может трахать баб по сортирам. А я еще удивлялся, зачем он с утра заходил в аптеку.

 

Шульдих провожает взглядом стройную фигурку секретарши и тяжело вздыхает. Пребывание рядом с таким человеком, как Кроуфорд, приносит дискомфорт, и телепат думает о том, как же это круто, когда ты всем нравишься, когда у тебя все получается, когда в глазах людей ты этакий Мистер Вселенная. И, пожалуй, единственное, что не дает Шульдиху потерять уважение к себе, это то, что он знает, каким Кроуфорд бывает жалким, когда выпьет.

 

Шульдих: По крайней мере, я не вырос в трейлере.

 

Телефон на столе секретарши пищит и сообщает голосом мистера Такатори:

– Каори, вызови ко мне Кроуфорда.

Шульдих может остаться на месте и послушать, что еще скажет клиент. Может дождаться Кроуфорда и позлорадствовать, когда мистер Такатори сделает ему выговор. Но что-то подсказывает ему, что нервы лидера Независимой Партии могут сдать раньше, чем Брэд вернется, и если он выйдет в холл и застанет там только Шульдиха, то выразит ему свое недовольство.

 

Шульдих: Честно говоря, я не люблю, когда на меня орут.

 

Потому телепат встает, еще раз мысленно обложив своего начальника на трех известных ему языках, и плетется в кабинет мистера Такатори.

– Шульдих? – лидер Независимой Партии отрывает взгляд от бумаг. До того, как он успевает продолжить, телепат кланяется в лучших японских традициях и отвечает на незаданный вопрос.

– Кроуфорд отлучился. Он не уточнил куда. Но, надеюсь, я смогу его заменить.

– Ты? – мистер Такатори замолкает, и Шульдих оценивает всю глубину мыслительного процесса, посвященного рассмотрению возможности доверить важную работу парню с длинными волосами. За это время телепат узнает о себе много нового, на что только то ли кривится, то ли ухмыляется. – Тебе известно о недавнем нападении на моего сына Хирофуми?

Шульдих слышал об этом только краем уха, но мистеру Такатори совершенно не обязательно об этом знать, потому рыжий делает серьезное лицо и кивает.

– Мне нежелательно, чтобы с Хирофуми что-то случилось, потому я хотел бы, чтобы кто-нибудь из вашего отряда временно занял должность его телохранителя…

 

Шульдих: Ни за что не поверю, что он это не предвидел…

 

* * *

 

Тем же вечером, Шульдих приезжает к дому нового клиента, до сих пор пребывая на нервах от реакции Кроуфорда. Когда телепат поделился с ним пожеланиями мистера Такатори, Брэд отмахнулся, мол, тебе сказали – ты и делай, и вернулся к стиранию помады со своей шеи. Шульдих хотел напомнить ему о лидерских качествах, об ответственности, о своей неопытности в подобной работе, о даре предвиденья, в конце концов, но почему-то промолчал и, сделав один звонок, пошел собирать вещи.

Квартира Хирофуми кажется дворцом после той, в которую мистер Такатори поселил Шварц, и это несказанно успокаивает Шульдиха, пусть и не привыкшего к роскоши.

– Со мной вы можете ни о чем не беспокоиться. – заверяет телепат нового клиента в прихожей.

– Очень хорошо. – Хирофуми кивает, и телепат знает, что он не рад такой компании, и это, в общем-то, взаимно. – Чаю?

– Было бы очень не плохо.

 

Хирофуми Такатори – этакий нервный интеллигент, слепо преданный идеям отца, не столько потому, что надеется получить вместе с наследством власть и положение, сколько потому, что правда в них верит. Шульдих уважает это, даже несмотря на то, что сам клиент и окружающее его напряжение, которое, как телепату кажется, витает в самом воздухе, его раздражают. Но чай он пьет охотно, не забывая таскать конфеты из вазы.

– Я бы хотел уточнить… – Хирофуми поправляет очки.

– Да?

– До меня дошла информация, что ваш отряд…

– Шварц. – вставляет Шульдих гордо.

– Да-да… Шварц… – растерянно повторяет клиент и снова хватается за очки. – Я слышал, что вы… как бы это сказать? Умеете то, что не под силу обычным людям.

– О да. – телепат натягивает улыбку еще шире и собирается с силами перед тем, как сделать рывок. Передвижение с такой скоростью требует особой затраты энергии, но Шульдих не может отказать себе в таком красивом ходе. И вот он уже стоит за спиной Хирофуми с чашкой чая и конфетой в руках, и ужас клиента стоит потраченных усилий. До того, как тот успевает открыть рот, Шульдих возвращается на месте с той же скоростью и ухмыляется. – Кое-что умеем.

Мысли Хирофуми путаются, кишат десятками глупых, не озвученных, детских в своей наивности вопросов. А Шульдих закидывает в рот очередную конфету и решает извлечь максимум удовольствия из работы.

 

* * *

 

Кроуфорд старается держаться подальше от выпивки, потому бесцельно слоняется по залу, таская Шульдиха за собой. Телепат готов поклясться, что их уже трижды приняли за педиков.

– Это шеф полиции? – интересуется Брэд, прислоняясь плечом к колонне.

– Да. – Шульдих испытывает крайний дискомфорт от большого скопления людей. Сейчас неважен даже тот факт, что он давно умеет частично контролировать процесс чтения мыслей. Эхо остается всегда, эмпатия дает о себе знать, и телепат заставляет себя распрямить спину и не выйти из любимого образа. Судя по всему, Кроуфорд верит в его ехидную усмешку, а остальное уже второстепенно.

– Это его жена? – Брэд рассматривает на удивление красивую девушку в красном кимоно.

– Нет, Брэд, это не его жена и даже не любовница.

Кроуфорд вздрагивает и смотрит на своего спутника, нахмурив брови. Шульдиху не нравится этот взгляд.

– Как ты меня назвал? – интересуется Брэд тоном строгого родителя.

– Брэд… – растерянно повторяет Шульдих и, хмыкнув, добавляет. – Тебя так зовут.

– Не называй меня так. – Кроуфорд отстраняется от колонны и осматривает телепата с ног до головы самым мерзким оценивающим взглядом, на который он только способен.

– Почему? Это ведь всяко лучше, чем по фамилии.

– Хорошо, Вальтер. Называй так, как тебе будет удобнее.

Шульдих напрягается, прикладывая все усилия к тому, чтобы не послать Кроуфорда прямым текстом. Его совершенно не волнует, почему Брэд так не любит свое имя, зато волнует уважительное отношение к себе.

– Ладно, Кроуфорд, я понял… – побеждено выдыхает он, и лидер Шварц снова опирается о колонну, интересуясь:

– А вон так дама в синем платье не занята?..

 

Кроуфорд: У меня нет причин ненавидеть имя Брэд. Дело вовсе не в том, что его дала мне тупая алкоголичка и даже не в школьных прозвищах. Дело в том, что, на мой взгляд, оно совершенно не благозвучное.

Шульдих: «Вальтер, ты виноват». Ключевое слово «виноват». Да и вообще… я разве не в праве сам выбрать себе имя?

 

Шульдих прислоняется к стене, закрывает глаза и тяжело вдыхает воздух. Кроуфорд сказал, что телепат должен оказаться в кабинете Хирофуми не позже, чем через пятнадцать минут. Устройство помещения позволяет Шульдиху скрыться в закутке и остаться незамеченным, даже если в кабинет кто-то войдет.

Именно этим он пользуется, слушая разговор Хирофуми и пришедшего с ним мальчишки. Хирофуми уверен, что этот парень – его брат и его зовут Мамору. Сам Мамору уверен, что его зовут Оми. За их короткую беседу, Шульдих узнает о множестве скелетов в шкафу семьи Такатори, о сомнительной команде «Вайсс» и даже о том, что в 17 лет можно неплохо уметь убивать. Это завлекает телепата куда сильнее, чем монотонные мысли сонной элиты.

Хирофуми просит рассказать, где скрываются товарищи Оми по команде.

Оми просит раскаяться и сдаться полиции.

Шульдих улыбается.

– Щенок… – произносит Шульдих, появляясь в кабинете сразу после того, как за начинающим убийцей захлопывается дверь. – Ты ведь так подумал?

– Шульдих? Как давно ты…

– Предоставь это мне. Я сделаю все так, как ты хочешь.

И телепат прекрасно знает, как Хирофуми хочет поступить со своим милым младшим братом, которого неделю назад обнимал со слезами на глазах. И, пожалуй, именно это больше всего поражает Шульдиха в людях.

 

Через час они уже в квартире Хирофуми и пока хозяин дома связывает Оми руки, Шульдих переодевается в выделенной ему комнате, напевая под нос песню из заставки очередного японского мультфильма. Он горд тем, что сумел сработать красиво, и потому даже позвонил Кроуфорду, чтобы проинформировать пророка о ходе работы. Тем не менее, Брэд ответил холодно и предупредил телепата о том, что по-прежнему видит смерть Хирофуми.

Из комнаты слышится удар, а следом за ним стон.

Шульдих морщится, но все равно улыбается.

 

* * *

 

Кен: Конечно, мы пошли его спасать. Куда мы денемся?

 

Кен переглядывается с Айей и затаивает дыхание, скорее по привычке. Сейчас, когда в комнате, от которой его отделяет одна только стена, избивают его товарища, он вдруг осознает, что Вайсс для него чуть больше, чем люди, с которыми он ходит на задания и работает в одном магазине. А может быть, просто сказывается обостренное чувство справедливости, привитое ему еще в церковном приюте. Он не знает. Знает только то, что сразу после сообщения о том, что Оми похищен, Вайсс бросили все свои дела, нацепили боевую одежду и двинулись на помощь.

Только сейчас Кен понимает, что они не договорились о сигнале, но, как выясняется, он и не нужен. Оми в комнате кричит:

– Ты мне не брат!

И Кен понимает, что пора.

Они врываются в комнату одновременно с Йоджи, пробравшимся в дом через чердак. Айя замахивается катаной над замершей целью, но меч рассекает воздух. На секунду Кену кажется, что он сходит с ума. На секунду ему кажется, что у него в глазах двоится, но вот изображение собирается в четкую картину. Хирофуми стоит у двери, а чуть правее того места, где он был раньше, возникает иностранец с длинными рыжими волосами.

– Беги, – бросает он Хирофуми. И пользуясь промедлением Вайсс, цель скрывается.

Кен, придя в себя, делает выпад. Йоджи бросает проволоку. Но иностранец двигается настолько быстро, что его движения невозможно уловить глазом, не то, что попасть по нему. И вот он уже стоит на подоконнике и бросает:

– Я видел ваши лица. Когда-нибудь я приду за вашими жизнями, – перед тем, как спрыгнуть.

 

Шульдих: Думаю, эффектно получилось. Прямо как в их мультфильмах.

 

Шульдих прислоняется к стене дома, переводит дыхание.

 

Шульдих: Все-таки мои «супергеройские» примочки требует слишком больших усилий. Повторить на бис я бы не смог.

 

Он обводит площадку перед домом усталым взглядом в надежде увидеть клиента, но взгляд упирается в пустое место, на котором должна стоять машина Хирофуми.

– Черт… – телепат срывается с места, на ходу доставая из кармана телефон, чтобы позвонить Кроуфорду и узнать, есть ли еще надежда не завалить работу.

 

* * *

 

Оми возвращается той же ночью.

У него красные воспаленные глаза и лук в руках. Никто из отряда не интересуется, выполнил ли он задание. Все и так понятно.

Он входит на кухню, где его ждут остальные, и, упав на стул, кладет лук перед собой.

В тишине каждый звук кажется слишком отчетливым, слишком громким. И шум ветра за окном, и звон каждой капли, падающий из протекающего крана, и судорожное дыхание Оми. Он всхлипывает, но тут же вытирает лицо рукавом боевой куртки.

– Оми, как ты? – наконец, спрашивает Кен.

Мальчик опускает руки и, морщась, ощупывает ребра.

– Все в порядке.

– Хорошо… – растерянно отвечает Кен и за его тяжелым вздохом снова наступает тишина. Хидака обводит комнату взглядом, надеясь найти поддержки у сидящего верхом на стуле Йоджи или стоящего в углу Айи. Но они тоже молчат.

Оми старается думать о том, что выполнил миссию, а не о том, что убил своего брата. Старательно гонит от себя мысль о разрыве еще одной ниточки, связывающей его с прошлым. Теперь он знает, что его отец – Рейдзи Такатори, а его ныне покойные братья попали в список целей Вайсс не просто так. И не знает, нужно ли ему такое прошлое.

Неожиданно для себя он вспоминает сегодняшний прием. Вспоминает, как, кажется, признался дорогой ему девушке в любви, как обнимал и целовал ее. И от этих воспоминаний тяжелый ком сползает от его горла к животу. Вопрос о том, почему этот день должен был закончиться именно так, причиняет боль.

Глаза снова колет. И Оми снова вытирает лицо рукавом. Что-то мешает ему плакать сейчас. Может быть, желание, наконец, вырасти. А может быть тяжелые взгляды товарищей по команде.

– Оми.

Голос Айи заставляет вздрогнуть.

– Иди спать.

И ничего не возразив, Бомбеец встает и уходит, так и оставив лук на столе.

 

Йоджи: Оми молодец, ничего не скажешь. Я думал, он не справится.

Кен: Оми убил своего брата. Я представляю, что он сейчас испытывает. Только вот я не знаю, что я сам хотел услышать после казни Касе, потому и не знаю, что сказать ему. Надеюсь, он быстро встанет на ноги.

Айя: Оми сделал правильный выбор.

 

* * *

 

Шульдих сидит на кухне и дрожащими руками разворачивает шоколадные конфеты, пихая их в рот одну за другой. Он пытается убедить себя в том, что Хирофуми сам виноват, но все его попытки оправдаться разбиваются о мистера Такатори, которому будет все равно, почему Шульдих не сумел уберечь его сына. Телепат знает, что клиент уже связывался с Кроуфордом и орал в трубку до срыва голоса, после чего пророк закрылся в кабинете. И Шульдиху страшно. Так же страшно, как бывало в детстве, когда он запирался в ванной, пока отец напивался вместе со своими приятелями. Телепат не знает, какая сила удерживает его на кухне и не дает убежать к себе и закрыть дверь на шпингалет. Он просто ждет, закидывая в рот конфеты, от одного вкуса которых его уже минут десять, как тошнит.

– Шульдих! – зовет Кроуфорд из своей комнаты, и телепат идет.

Брэд сидит на диване, запрокинув голову, положив руку на переносицу так, как будто плачет. В комнате стоит ненавистный запах алкоголя. И Шульдих решает остаться стоять у двери.

– Какого хрена?.. – хрипит Кроуфорд, подается вперед, берет со стола пачку Lucky Strike.

– Я не виноват. Этот идиот сам сбежал, не дождавшись меня.

– Почему ты этого не предусмотрел? – Брэд закуривает.

– Я же не пророк. – фыркает телепат, поворачивая голову к окну. Он не может объяснить себе, почему даже сейчас, когда у него ноги подгибаются от страха, он продолжает нарываться.

 

Шульдих: Интересно, а если бы я упал перед ним на пол, расплакался и стал просить прощения, как бы он отреагировал?

 

– И что? – Кроуфорд выдыхает дым и ослабляет галстук. – Ты сам не в состоянии ничего сделать?

– Я…

– Это был риторический вопрос.

Шульдих сжимает зубы, чтобы не парировать. После того, как Кроуфорд обрезал ему волосы, он не исключает возможность дальнейшего рукоприкладства со стороны начальника, особенно, когда тот пьян и на нервах.

– Знаешь, ты – мое самое большое разочарование. Я надеялся, что ты способен хоть на что-то, я положился на тебя, но, наверное, в Розенкройц были правы, зарекомендовав тебя, как совершенно бесполезного, безответственного клоуна. – Брэд мотает головой и, повысив голос, продолжает. – Ты можешь сделать хоть что-нибудь? Или ты только выряжаться как педик умеешь?

– Пошел ты. – шипит Шульдих, напрягаясь еще сильнее. Слова Кроуфорда обидны почти до слез. То ли Брэд мало отличается от отца с бабушкой, учителей и кураторов Розенкройц, то ли телепат действительно так плох. В последнее Шульдиху верить совсем не хочется.

 – Ты вообще ни черта не делаешь! – Брэд бьет кулаком по стулу и его подчиненный вздрагивает. – Вообще ничего! Ты совершенно бесполезен в отряде! – он делает паузу, поднимая взгляд на телепата. – Чего молчишь? Сказать нечего? Где все эти твои цирковые замашки? А?!

– Я по крайней мере не безвольный алкоголик. – наконец, не выдерживает Шульдих после еще одной довольно короткой паузы. – Если бы ты поменьше думал о выпивке и бабах, то, может быть, и лидер из тебя был бы получше.

– Что?! – Кроуфорд резко встает, что заставляет телепата отступить на шаг назад. – Так, все. – к облегчению Шульдиха, Брэд опускается обратно на диван и тушит сигарету о дно пепельницы. – Проваливай с глаз моих долой. Чтобы я тебя не видел!

– Легко! – Шульдих разворачивается и вылетает из комнаты, хлопнув дверью.

Уже у себя в комнате он сползает на пол и утыкается лицом в ладони. Слова Кроуфорда до сих пор звучат в голове. Разочарование, бесполезный клоун, педик – и все это о нем. Все это заставляет сердце биться так, что это причиняет легкую боль во всем теле. Все это злит, выводит из себя, давит. И Шульдих вскакивает, начинает бродить по комнате из стороны в сторону, по-прежнему держа руки около лица.

Его останавливает только стук в дверь.

– Шульдих? – за ним следует тихий голос подростка. – Шульдих, с тобой все в порядке?..

– Проваливай отсюда! Оставь меня в покое! – кричит ему телепат и чувствует необъяснимую обиду, когда Наги послушно уходит.

 

Шульдих: Я покажу ему беспомощность! Я покажу ему бесполезного клоуна! Значит, Вайсс убили Хирофуми? Тогда я убью Вайсс. Я покажу, что я на это способен!

Оми не знает, пришел ли он в себя, но присутствие Оки делает его немного счастливее. И, конечно, поддержка товарищей по команде тоже дает о себе знать. За пару дней он почти возвращается к жизни или хотя бы находит в себе силы держаться. Воспоминания о Хирофуми и Масафуми становятся подобием ночного кошмара.

 

Оми: В конце концов, мне нужно жить дальше.

 

Шульдих в это время берет все свои деньги, полученные за время работы на мистера Такатори, и покупает машину, конечно же, вызывающего красного цвета. Когда тем же вечером, зайдя на кухню, он как будто бы случайно кидает на стол ключ с фирменным брелком audi, выданным в подарок, Кроуфорд только морщится и, свернув газету, уходит. Конечно же, Шульдих не рассказывает ему о том, что знает, где скрываются Вайсс, и уже выстроил отличный план мести.

 

Шульдих: Я давно хотел машину… почему бы себя не порадовать? Прав у меня, правда, нет, но я же телепат.

 

Компания Оки немного смущает, скорее потому, что до этого Оми никогда близко не общался с девушками. Но все случается в первый раз. И он в первый раз узнает, какого это, когда мягкие девичьи руки смыкаются кольцом на талии. Первый раз приносит ей цветы. Первый раз приходит к ней в дом. И мысли, заставляющие румянец проступить на щеках, не покидают его ни на минуту. Он убеждает себя в том, что ему еще рано думать о таком, но неожиданно для себя вспоминает, что через полгода ему уже восемнадцать.

 

Оми: Наверное, я боюсь даже думать об этом, потому что это обозначало бы, что детство и правда кончилось.

 

Шульдих готовит все заранее – припарковывает машину за углом, находит пути к красивому отступлению, продумывает все, что скажет Оми, до последнего междометия. Остается только ждать, когда младший отпрыск семьи Такатори появится.

 

Шульдих: Телепатия, на самом деле, открывает сказочные горизонты для тех, кто любит играть на нервах. Я не то, чтобы большой любитель, но если на нервах тех, кто мне не нравится – другое дело. А этот малец мне не нравится.

 

Дверь подъезда открывается. Оми идет к мопеду, бормоча под нос:

– Ока такая настырная…

– Это уж точно, – отзывается Шульдих, пока что предусмотрительно скрываясь за деревом.

 

Шульдих: Я напомню ему обо всех его грешках, если он вдруг забыл.

 

* * *

 

Йоджи сидит за столом, прижимая закрытую бутылку ко лбу. Стекло приятно холодит шишку, хоть и немного обостряет боль. Сегодняшняя драка удалась на славу, и об этом говорят не только сбитые костяшки Кудо, но и кровь из разбитого носа Айи.

Ран вытирает лицо рукой, сползает по стене на пол. В последнее время ему все чаще кажется, что их с Йоджи развлечения – это что-то неправильное и ненужное, но он уже не может остановиться. Иногда ему жаль, что они не могут просто поговорить.

– Я закурю? – Кудо ставит на стол бутылку.

Айя только кивает, решив, что, наверное, Йоджи это заслужил.

– Может быть, все-таки выпьешь со мной? – блондин берет со стола пачку и зажигалку, предусмотрительно выложенные перед дракой. Щелчок, и на секунду его лицо озаряется дрожащим рыжим светом, в котором отчетливо видны и шишка у него на лбу, и синяк под глазом.

– Нет… – Ран наклоняет голову и еще раз вытирает нос. Судя по отсутствию новых красных разводов на его рукаве, кровь все-таки остановилась.

– Попробуй. Увидишь, станет легче.

 

Айя: Не знаю почему, но в тот момент мне захотелось оказаться рядом с ним, совсем близко.

 

С некоторыми усилиями, Айе удается подняться на ноги и, сделав несколько шагов, он опускается за стол напротив Йоджи. Расценив это как согласие, Кудо протягивает товарищу по команде бутылку. Ран медлит, но все же берет ее и делает глоток. Пиво дешевое, крепкое, и от того особо противное. Заметив, как кривится лицо товарища, Йоджи смеется.

– Ты раньше когда-нибудь вообще пил?

– Да, – Айя кивает и снова прикладывается к бутылке. После пары глотков ни вкус пива, ни запах сигарет почему-то не кажутся такими противными.

 

Йоджи: И все-таки я победил.

 

* * *

 

В магазине пахнет розами.

Сегодня Кен работает вместе с Айей, и это раздражает, впрочем, как всегда. Тот сидит за столом, глядя в одну точку. И Хидака с удовольствием ударил бы его по лицу, но привычка сдерживать агрессию под маской миролюбивого идиота не позволяет ему сказать даже дурного слова о товарище по команде. Для Кена слова «жить» и «терпеть» уже давно стали синонимами, и он старается не задумываться о том, что будет, когда злости внутри него накопиться так много, что сил ее контролировать не останется. Наверное, она разорвет его.

Впервые Кен замечает пятно крови на полу, когда заворачивает для одной из первых покупательниц букет камелий. Не стягивая с лица самую глупую улыбку он, как будто переминаясь с ноги на ногу, незаметно закрывает пятно носком кроссовка.

Когда покупательница уходит, он мочит тряпку и, опустившись на корточки, разглядывает пятно. При ближайшем рассмотрение смутная надежда на то, что это все-таки не кровь развевается, и Кен трет его с особым усердием. Перед ним суть их работы – стирать грязные пятна. Конечно же, в Вайсс, а не в «Конеко». Повернув голову, Хидака замечает еще одно, ближе к вазам с цветами, и перемещается туда. За ним следует другое, уже у стены, третье по счету. Четвертое – между ваз, пятое – около стола. И только ткнувшись лбом в стул, на котором все так же неподвижно сидит Айя, Кен задумывается о происхождении всех этих пятен.

– Айя, ты не знаешь, откуда на полу кровь?

– Нет, – тут же отзывается Фудзимия так, слово заранее знал, о чем будет вопрос.

– Странно, правда? – не унимается Кен с тенью сарказма в голосе. Мозгом он понимает, что вряд ли Айя как-то к этому причастен, но привычка винить отряд во всех своих бедах не позволяет ему просто успокоиться и вернуться к цветам.

– Может быть… – Айя легко вскакивает и, взяв лейку, поспешно выходит на улицу, чтобы полить выставленные перед магазином цветы. А Кен еще долго сидит на корточках с тряпкой в руках, рассматривая через витрину фигуру человека, которому он, по идее, должен не бояться доверить свою жизнь.

 

Айя: Надо будет в следующий раз лучше за этим следить. Я не хочу, чтобы кто-то знал, как мы Йоджи проводим время.

Кен: Как же он меня раздражает.

 

* * *

 

Оми, наверное, скоро забыл бы, как выглядит человек по ту сторону экрана, если бы не набрался храбрости прийти к нему лично с одним единственным вопросом – за что? Так же, как он мог бы прийти в церковь, чтобы спросить об этом же Бога. Но Оми совсем не уверен в том, что на небесах кто-то есть, чего он не может сказать о Персии.

Встреча с ним оставила неприятный осадок и не ответила ни на один из вопросов.

Оми хотел знать, почему его назначили палачом для родных братьев, но вместо этого узнал еще о паре скелетов семьи Такатори. Все это кажется ему сюжетом какого-нибудь глупого сериала, где все друг другу родственники. Персия – брат Такатори Рейдзи, его дядя. И Оми безумно сильно хочет поделиться этой практически скандальной новостью с товарищами по команде, но что-то стопорит.

– Эй, Оми, – окликает его Кен вечером того же дня, заметив, что Тсукиено уже несколько минут неподвижно стоит с тарелкой в руках и смотрит на стекающую по ней воду. Впрочем, футболист навряд ли заподозрил что-то неладное, так как после смерти Хирофуми отношение отряда к Оми изменилось, особенно, со стороны Кена. Как итог, Оми считает его самым заботливым членом их команды и не сомневается в своей правоте.

– А? – мальчик растерянно смотрит на Хидаку, потратив с полминуты на осознание того, где он и чем занимается.

– Как ты?

– В порядке. – Оми улыбается и, наконец, соображает выключить воду.

 

* * *

 

Все шло по плану, и самооценка Шульдиха поднималась с каждым выполненным пунктом. Маленьким плюсом стало еще и то, что отряду удалось выйти в пространство для связи, когда телепат нарезал на машине круги около дома Оки, а Кроуфорд и вовсе сидел в здании Независимой Партии.

Шульдих знал, что после их короткой беседы Оми не может прийти в себя. Следующим пунктом плана была Ока, которая по счастливой случайности оказалась незаконнорожденной дочкой Рейдзи Такатори, о чем Шульдих поторопился ей сообщить. Оставалось только проинформировать девочку о работе ее бойфренда, собрать Вайсс всех в одном месте, не забыть прихватить Фарфарелло и, что самое главное, не выдать свой план Кроуфорду. Чему Шульдих и посвящает следующие полчаса.

 

Шульдих: Вайсс убьют своего младшего, а мы с Фарфарелло добьем их.

 

Ока привязана к дереву. Шульдих и Фарфарелло сидят в укрытии. Появляются Вайсс. Появляется Оми. Все идет в точности в соответствии с планом. И телепат подбирается поближе, чтобы проконтролировать их беседу, прячется за зонтиком в центре песочницы.

– Оми? – подает голос их блондин и Шульдих узнает, что его зовут Йоджи Кудо. – Что ты здесь делаешь?

– Я хотел спросить у вас тоже самое!

Оми уверен в том, что сказал ему телепат ранее, а именно – товарищи по команде пришли расправиться с Окой, потому что Шульдих раскрыл ей секрет Вайсс. И он готов прямо сейчас убить каждого из них.

– Мы получили очень странную информацию, так что пришли проверить. – подхватывает тот парень, Кен, который несколько дней назад чуть не разодрал телепата своими когтями.

Оми начинает сомневаться, хочет спросить еще что-то, что обозначало бы, что план рухнул. Шульдих торопиться напомнить ему о сказанном ранее, но малец выкрикивает:

– Заткнись!

И их главный, наверное, тот самый, парень с катаной, про которого рассказывал Кроуфорд, срывается с места и перерубает зонтик. Шульдих отскакивает назад, понимая, что план сорвался и дальше придется работать экспромтом.

 

Шульдих: Я все равно был уверен, что мы с Фарфарелло справимся. В конце концов, мы умеем то, чего не могут они.

 

– «Фарфарелло!» – зовет Шульдих ментально, на ходу доставая пистолет. Сейчас, оказавшись прижатым четырьмя противниками, он не думает об убийствах. Он уверен, что у него получится. И все же телепат стреляет, почти не целясь.

 

Шульдих: Вряд ли Кроуфорд бы мной гордился.

 

Адреналина в крови достаточно много, чтобы ни о чем не думать и, смеясь, стрелять по всему, что движется. И Шульдих начинает что-то соображать мозгом не тогда, когда пуля рассекает плечо Оми, а только когда пистолет вместо очередного выстрела дает только тихий щелчок. Осознание ситуации приходит вместе с очередным блеском лески в паре сантиметров от шеи, вместе со свистом катаны, рассекающей воздух слишком близко, вместе с ножом, выбитым из рук Фарфарелло. Стоя рядом с Джеем спиной к спине в окружении врагов и перезаряжая пистолет, Шульдих вдруг понимает, что их способности – ничто, по сравнению с боевыми навыками этих ребят, понимает, что если сейчас не отступит, то вряд ли доживет до утра, понимает, что очень боится умирать.

Телепату кажется, что время замедлилось, и та пара секунд, что он потратил на поиски решения, длилась, по меньшей мере, десяток минут. Бежать, бежать любой ценой – вот что сейчас меньшее из зол.

– Уходим. – Шульдих щелкает затвором и не зная, услышал его Фарфарелло или нет, бежит, не забывая отстреливаться.

Фарфарелло нагоняет довольно скоро и выдергивает пистолет из рук телепата, бормоча что-то вроде:

– Хотя бы одного из них я отправлю на тот свет.

Но Шульдих не слушает. Он убегает, не останавливаясь ни от выстрела, ни от того, что Джей, чертыхаясь, нагоняет его.

 

* * *

 

Оми кричит и вырывается, повторяя одно и тоже имя срывающимся голосом. В уголках его рта слюна, в глазах маниакальный блеск, а нос покраснел и распух. В целом, жалкое зрелище. Жалкое и жуткое.

Кен держит его, обнимая, как родного. Айя приводит в порядок плечо извивающегося подростка, которое так неудачно задела пуля. Йоджи курит прямо в гостиной.

– Пустите меня! Пустите! – Оми выворачивается, бессильно бьет ногами по полу.

– Успокойся, Оми… – Кен крепче прижимает к себе полуголое тело, скорее рефлекторно поглаживая его по голове. Он верит, что это должно успокаивать. Но Оми продолжает кричать, давясь слезами и срывая горло.

 

Йоджи: Больно за Оми. Или за себя. Не знаю. Быть свидетелем такой сцены – врагу не пожелаешь.

 

– Йоджи, да сделай ты хоть что-нибудь! – кричит Кен перед тем, как снова уткнуться носом и растрепанные светлые волосы. И Кудо послушно встает, тушит сигарету о подошву ботинка и хватает Оми за ноги.

– Ока! – снова кричит парень, дергаясь.

Айя молчит, одной рукой делая очередной стежок на свежем шве, другой стягивая края раны. Его пальцы немного дрожат.

 

Айя: Я не знаю, как на такое стоит реагировать. Чужая боль меня уже давно не трогает, но все же… мне жаль. Правда.

 

– Тихо, тихо, Оми… – повторяет Кен, как заведенный, и крепче сжимает товарища по команде.

– Ока! Ока! – Тсукиено дергает головой и слабо стонет, хватая воздух ртом. – Ока… – повторяет он тише и протяжнее. Мир перед его глазами плывет, искажаясь в слезах. Он видит коричневые пятна вместо куртки Кена, две светлые полосы – свои ноги, и один большой синий развод – Йоджи.

– Айя, ты скоро? – блондин поднимает голову, косясь на лидера.

– Да. – холодно отрезает тот и, сделав один из последних стежков, добавляет. – Кен, держи его крепче.

 

Кен: Тех, с кем столько переживаешь, уже трудно ненавидеть. И, черт возьми, Оми не заслужил этого! Почему в его жизни не могло быть хоть чего-то хорошего?!

 

Айя тянет Оми за руку и щедро льет на шов прозрачную жидкость с резким запахом. Парень хрипит сорванным горлом и начинает слабо скулить.

– Ока… Ока… – повторяет он, кое-как двигая дрожащими губами. Кен снова его гладит. У Йоджи от напряжения начинают затекать руки. Айя кладет на шов вату, пропитанную все тем же лекарством, и делает перевязку. – Ока… – тянет Оми и кашляет.

Сейчас Йоджи плохо представляет, как они смогли оттащить его от трупа и посадить в машину. По правде, он вообще плохо представляет, как это все получилось и как жить после этого.

– Все, – Айя поднимает с колена и складывает инструменты, флакончик жидкости, а так же то, что осталось от ваты и бинта, в аптечку. Уходит, не сказав больше ничего.

 

Айя: И все же, я рад, что теперь Рейдзи Такатори будет больно.

 

– На, – Йоджи подсаживается к Оми и протягивает ему открытую флягу.

С того момента, как Айя закончил с раной, прошло порядка десяти минут, за которые Тсукиено выбился из сил и, кажется, немного успокоился.

– Ч-что это? – спрашивает он, всхлипывая так, будто ему не хватает воздуха.

– Просто пей, как лекарство.

Кен смотрит на Йоджи с некоторым сомнением, до сих пор не совсем понимая, что происходит. Об этом свидетельствуют хотя бы его руки, по-прежнему лежащие на плечах младшего товарища. Он реагирует только в тот момент, когда Оми, сделав несколько крупных глотков, давится.

– Что ты ему дал?! – Кен вырывает флягу из рук Тсукиено.

– Это ему точно поможет, – Йоджи пожимает плечами.

– Если это тебе помогает, то не нужно этим всех пичкать!

– Слушай, он не ребенок!

Оми вздрагивает и снова начинает плакать, хотя его щеки уже давно пошли красными пятнами от слез, а легкие болят так, что больно даже дышать. Вдобавок ко всему, от угощения Йоджи горло стало жечь еще сильнее, а голова загудела с новой силой. Оми, кажется, что он умирает.

– Не кричите… – тихо просит он, постепенно расслабляясь и оседая на Кена.

– Делай, как знаешь, – Йоджи встает и, на прощание хлопнув Оми по здоровому плечу, уходит.

Кен тяжело вдыхает воздух и, запрокинув голову, смотрит в потолок. Подросток рядом с ним бормочет что-то совсем неразборчивое и жмется ближе. Нервы и алкоголь сделали свое дело, и теперь Оми беспомощнее младенца. Кен не винит его за это. Он снова опускает голову и, оценив одним взглядом покрывшуюся мурашками кожу и напряженные соски подростка, мысленно отвешивает себе подзатыльник, затем торопливо накидывает на Оми свою боевую куртку и поплотнее в нее закутывает. Тсукиено бормочет что-то еще, но довольно быстро замолкает, так и заснув на полуслове.

От чего-то Кен уверен, что сегодня они повели себя правильно. Все трое.

 

* * *

 

Кроуфорд тащит Шульдиха за рукав, то ли потому, что не сомневается, что он зачинщик всего произошедшего, то ли потому, что ему помощь нужна куда больше, чем Фарфарелло. Телепат плетется нехотя, спотыкаясь через каждую ступеньку, материться. Джей бодро прыгает за ним, периодически останавливаясь и наклоняясь, увлеченно глядя на то, как кровь с кончика его носа падает на бетон.

Кроуфорд не уверен в том, правильным ли было решение оставить Наги одного в офисе Независимой Партии. Но зато он уверен в двух других вещах: в том, что именно он должен отвезти Шульдиха и Фарфарелло домой и в том, что им сегодня не стоит отсвечивать перед мистером Такатори.

Только открывая дверь квартиры, Брэд отмечает, что его руки дрожат и, сделав короткий глубокий вдох, обнаруживает, что каждый удар сердца отдается легкой болью в голову. Будучи честным с собой, он признает – тот факт, что наниматель избил его подчиненных, пусть и за дело, мог бы заставить Кроуфорда бить кулаками стены, если бы не отточенная до идеала выдержка, коей, он уверен, на долго не хватит. Брэд благодарен Наги – по дороге в офис подросток поделился с ним тем, что рассказал ему Фарфарелло. А именно, информацией о настоящих причинах смерти дочери мистера Такатори. И Брэд рад, что вовремя нашел на кого свалить ответственность за эту трагедию, так как в противном случае он вез бы Шульдиха не домой, а в больницу. На счет Фарфарелло он не уверен, но проверять не хочет.

Войдя в прихожую, телепат, опершись о стену, снимает ботинки и по-прежнему молча уходит в ванную. Джей спешит за ним, от чего-то совсем по-женски виляя бедрами.

– Шульдих, помой меня! – тянет он с издевкой.

– Пошел ты! – кричит телепат, захлопывая дверь прямо перед лицом берсерка.

Кроуфорд только набирает побольше воздуха в легкие.

 

Кроуфорд: Признаться, мне так паршиво осознавать, что клиент поднял руку на моих людей. Паршиво осознавать, что такая ситуация вообще получилась. И чего я стою, если позволил себе это допустить? Ответственность… какая, к черту, ответственность, если я знал, что так будет, но все равно пустил их в кабинет клиента первыми? Впрочем, надеюсь, Шульдиху это будет впрок.

 

* * *

 

– And where is that band who so vauntingly swore that the havoc of war and the battle’s confusion a home and a country should leave us no more? – Пьяным голосом распевает Кроуфорд, перегибаясь через подоконник. – Their blood has washed out their foul footsteps’ pollution! – продолжает он, надрываясь и размахивая полупустой бутылкой, так, что редкие капли вылетают из горлышка и падают на кроны деревьев с высоты пятнадцатего этажа. – No refuge could save… – Кроуфорд осекается, кашляет и неизвестно какая сила спасает его от того, чтобы, потеряв равновесие, выпасть в окно.

 

– Это ты устроил. – констатирует факт Наги.

– Да, – кивает Фарфарелло.

– И? – Шульдих скрещивает руки на груди, в очередной раз косясь на запертую дверь кухни.

Кроуфорд надрывается в своей комнате. Оттуда слышатся возня, грохот и такие слова, что Шульдиху захотелось бы закрыть Наги уши, случись все происходящее при других обстоятельствах. Сейчас ему, увы, хочется заткнуть уши только себе и пустить все на самотек.

 

Шульдих: Да, я облажался. Но, по крайней мере, я сделал хоть что-то. А этот алкаш пусть хоть из окна прыгает.

 

– Если Кроуфорд умрет, я не против вернуться в Розенкройц. – Фарфарелло зевает и скучающе переводит взгляд на окно.

– Наги? – Шульдих смотрит на подростка в надежде, что тот хотя бы поможет ему усмирить Брэда. Но мальчик молчит, опустив взгляд, должно быть, с полминуты, прежде чем выдавливает из себя.

– Мне все равно.

Конечно же, телепат знает, что это не так и что Наги волнует судьба Кроуфорда и отряда, но все же он злится на Шульдиха не меньше, чем остальные, а потому готов пойти даже на такое.

Телепат сдается.

– Да пошли вы. – хмыкает он, натягивая на лицо контрольную ухмылку, даже не отдавая себе отчет, насколько она в этот раз получилась неправдоподобной, и направляется к двери. Впрочем, уже в коридоре он цепляется за мысль о том, что если он усмирит Кроуфорда, то следующим утром это он будет прав, а не Брэд.

 

– … O’er the land of the free and the home of the brave! – даже не поет, а кричит Кроуфорд, когда Шульдих застает его, сидящем на подоконнике в одном только белье.

– Кроуфорд! – зовет телепат, закрывая за собой дверь. В комнате Брэда намного холоднее, чем в остальной квартире. – Кроуфорд!

– А? – пророк разворачивается слишком резко для пьяного человека, сидящего на подоконнике. – А… это ты, сукин сын! – воет он, раскачиваясь.

– Кроуфорд, мать твою, слезь! – телепат подходит ближе, прикидывая, хватит ли ему скорости схватить Брэда, если тот вдруг начнет падать. Решив, что нет, он приближается еще на пару шагов, но все же сохраняет дистанцию, при которой у него есть пути к отступлению.

– Нет… нет… – пророк мотает головой и делает заключительный глоток виски перед тем, как кинуть бутылку в окно. – Вы меня гулять не пускаете…

– Куда ты пойдешь такой? – фыркает Шульдих, откидывая волосы с лица.

– Гулять, – крайне логично отзывается Брэд и снова начинает раскачиваться.

 

Шульдих: Это называется как-то вроде «посмотреть своим страхам в лицо».

 

Телепат решительно преодолевает комнату до конца и хватает Кроуфорда за руку.

– Слезай.

– Fuck you! – кричит Кроуфорд, падая на пол. Пользуясь моментом, Шульдих закрывает окно и, сочтя Кроуфорда отключившимся, направляется к выходу, но уже на полдороги слышит из-за спины тяжелое дыхание, кряхтение и возню. Брэд встает на ноги удивительно легко для пьяного человека.

 

Шульдих: И вот я стоял, как идиот, посреди комнаты и смотрел на этого зомби, который, по-видимому, собирался разбить мне голову и сожрать мозги.

 

Телепат цепенеет, решая, что лучше сделать сейчас – уйти или остаться. Ни Кроуфорд, ни его сползшие семейники не внушают ему особо доверия, но перспектива везти его труп обратно в Розенкройц в цинковом гробу кажется все равно хуже. Когда Брэд оказывается совсем близко и замахивается, Шульдих перехватывает его руку, и вот лидер Шварц, потеряв равновесие, валится на диван, подминая под себя телепата.

Кроуфорд весит меньше, чем телепату казалось. Но все же у Шульдиха нет никакого желания лежать под почти голым покрытым липким холодным потом телом, которое, ко всему прочему, в любой момент может вырвать. Телепат ворочается, пытается высвободить руки, так неудачно прижатые торсом Брэда к его собственному, пытается даже пнуть или укусить Кроуфорда, но единственным результатом этого становится синяк на плече Оракула. Все оказывается бесполезным. Судя по всему, пророк вырубился окончательно.

Через полчаса попыток высвободится, Шульдих сдается.

А еще через час мирного сопения лидера Шварц на ухо телепат засыпает.

 

Наги: Правильно ли мы поступили?

Фарфарелло: Я не жалею, что стал частью проекта. Я получил незабываемое удовольствие, стоя под дверью кабинета.

 

* * *

 

Утром Шульдиха будят характерные звуки и, открыв глаза, он видит, как Кроуфорд свешивается с кровати и блюет прямо на пол. Его спина вздрагивает и напрягается каждым мускулом. Телепат только брезгливо морщится и, будучи по-прежнему придавленным, только отворачивается. Ни звук, ни запах, ни само осознание происходящего не воодушевляют его. Ко всему прочему жутко ноет затекшее тело, и последствия вчерашнего рукоприкладства мистера Такатори дают о себе знать. Потому Шульдих совсем не уверен, что сможет легко встать и покинуть комнату, не испачкавшись.

 

Шульдих: Это, наверное, худшее утро в моей жизни.

 

– Где Фарфарелло? – интересуется телепат, когда Наги ставит перед ним чашку кофе. За то время, что подросток провел в этой квартире, он успел запомнить вкусовые пристрастия и привычки своих товарищей.

– Ему стало не очень хорошо ночью… – подросток хмурится и немного сконфуженно продолжает. – Мне пришлось вырубить его. Вы ведь…

Мальчик не договаривает. Зато Шульдих моментально вспыхивает, прочитав, как именно Наги трактовал увиденное ночью, то есть, почти голого Кроуфорда, спящего на телепате. И, наверное, Шульдих даже успел бы возмутиться, если бы кухонная дверь не открылась.

Выглядит Кроуфорд хуже обычного – отекшее лицо, почти закрытые глаза, темные разводы под ними. Видимо, поход в душ не помог лидеру Шварц встать на ноги, так как на его фоне даже Шульдих со всеми своими синяками смотрится ничего.

– Мне нужно в офис мистера Такатори… – бормочет Брэд севшим голосом. Неудивительно, что он простудился, бегая почти голиком по далеко не теплому помещению.

– Не смеши меня. – подает голос телепат.

– Я… – Кроуфорд зависает, так и не подобрав нужное слово. Глаза у него стекленеют, замерев в одном положении, и почему-то Шульдиху кажется, что если сейчас где-то прогремит взрыв, Брэд даже не вздрогнет. Впрочем, это впечатление оказывается ошибочным, так как пророк переводит взгляд на телепата сразу, как тот начинает говорить.

– Сегодня похороны. Нам там не место.

– Да? – Кроуфорд, наконец, отлипает от дверного косяка и идет к столу. – Откуда ты знаешь?

– Наги только что об этом подумал, – хмыкает Шульдих, делая несколько глотков кофе.

– Наги? – теперь неосмысленный вопросительный взгляд падает на подростка.

– Такатори вчера так сказал… – и, после паузы, – сделать тебе кофе?

– А? – Брэд до сих пор плохо осознает происходящее. – Да.

Младший Шварц кивает со всей японской вежливостью и, отходя, думает о Кроуфорде такое, что телепату стоит больших усилий не засмеяться.

– Кстати, хороший ход. – Шульдих переключает тему, совершенно не задумываясь о том, стоит ли им вспоминать о вчерашнем. – Свалить все на Вайсс. Как ты до этого додумался?

– Я… видел. – Кроуфорд кашляет и ежится. – И вот что, – продолжает он, – Шульдих, Наги, ни в коем случае не убивайте этих парней. Они нужны нам живыми.

– Зачем?

– Не знаю. – Кроуфорд хмурится с несвойственной ему неуверенностью в мыслях. Шульдих с Наги мало знают о пророках, но им обоим кажется, что это те люди, которые уверенны в каждом своем шаге и знают о нем на неделю вперед. Из этого следует, что или они чего-то недопонимают или Брэд просто неудачник. – Кстати, – снова оживает Кроуфорд, беря из рук Наги чашку кофе, – а где Фарфарелло?

Шульдих усмехается.

 

Наги: Не то, чтобы я был чем-то недоволен, но почему-то мне кажется, что все это плохо закончится.

Шульдих: Я молодец. Я опять все сделал правильно. Хвалите меня.

Кроуфорд: Пожалуй, мне надо завязывать с алкоголем. Хотя бы временно.

 

* * *

 

План Такатори сам по себе превосходен. Айя не знает, был ли Оми, назвавший Персию «дядей» его частью, но если бы это оказалось так, он бы даже не удивился. Выстроившаяся цепочка повергает его в ужас. Он работает на Персию. Настоящее имя Персии – Шуичи Такатори. То есть, Айя потратил два года жизни, работая на члена ненавистной семьи, из которых последние полгода еще и бок об бок с их же отпрыском.

 

Айя: Я жалею о сказанном. О том, что сказал ему, что он не Мамору Такатори, а Оми Тсукиено.

 

В городе один за другим случаются теракты и их зачинщики подписываются, как Вайс. Ран не имеет никакого желания сидеть и, сложа руки, ждать, пока Такатори придет за его жизнью.

Сегодня он ушел из магазина, точно зная, что никогда туда не вернется. Ни Йоджи, ни Кен, ставшие свидетелями этого, кажется, ничего не поняли, и Айя уверен, что так лучше. В конце концов, в последнее время они с Йоджи слишком сильно сблизились, и эту связь надо было разрывать, как и любые лишние привязанности. Наверное, если бы Ран не пришел к такому решению, он мог бы до сих пор работать в Крашерс.

 

Айя: Я проделал довольно долгий путь к заветной цели и сейчас, когда все настолько очевидно, я не собираюсь ждать еще, пока Персия соизволит дать нам миссию. Я убью Такатори Рейдзи, и будь что будет.

 

Сегодня Айя говорил с человеком по ту сторону экрана лично. И в жизни Персия не представлял собой ничего примечательного, не было той уверенности в себе, тех пафосных речей о справедливости, ничего, только крепкий бородатый мужчина в светлом костюме. Настолько невпечатляющий, что Айя без тени сомнений просто проинформировал его о своих планах и ушел.

Последним, что Ран сделал сегодня, стал короткий ночной визит к сестре.

И теперь он сидит в засаде, с замиранием сердца отсчитывая секунды, прогоняя в голове воспоминания, уже в который раз убеждая себя в том, что сейчас должен быть здесь, а не жить где-то нормальной жизнью, уже давно справившись со своим горем.

 

* * *

 

Йоджи осматривает свою комнату: пустые бутылки, бычки, вкрученные в переполненную пепельницу, грязная одежда – вот и все, что он оставит здесь после себя, если не вернется. Впрочем, если бы он верил в то, что может умереть, то не работал бы в Вайсс.

Йоджи сам себе улыбается и достает из шкафа одежду для миссий. Он не думает ни о чем, кроме того, как неприятно ткань холодит кожу, натягивая штаны и майку. Впрочем, отсутствие мыслей холодит голову ничем не хуже. Кудо старательно завязывает ботинки, накидывает плащ, нацепляет очки и только после этого берет часы с прикроватной тумбочки. Как последний штрих перед тем, как застегнуть плащ и выйти в коридор, он проверяет, как работает его весьма своеобразное оружие.

Вот, кажется, и все… Балинез готов.

 

Йоджи: Ничего не понимаю. Мы знаем, что задание – это ловушка, но все равно идем туда. Мне совершенно не нравится плясать под чужую дудку. Вот только почему я все время это делаю?

 

Кен читает молитву, беззвучно, не открывая глаз и не поднимая головы.

Его боевая одежда разложена на кровати и все, что надето на Кена – это джинсы. Пять минут назад, влезая в них, Хидака решил, что если выживет, то обязательно купит новые, так как эти уже давно прохудились. Хотя, будучи честным с собой, он добавил, что вряд ли дотянет даже до полуночи. В целом, Кен не сомневается в том, что заслужил смерти, но, все же, ему так хочется еще хоть немного пожить. Хотя бы лишний месяц, за который он бы успел продать столько цветов, поиграть с детьми в футбол, может быть, окончательно помириться с отрядом. Нет, не с отрядом. С Айей, Йоджи и Оми.

– Аминь… – шепчет Хидака, поднимаясь с колен, и без излишних промедлений берет с кровати футболку. Только сейчас он замечает, что плохо отстирал ее после миссии – около воротника чуть различимое пятно крови Оми. А еще замечает, что руки немного дрожат.

 

Кен: Вот, кажется, и все. Не знаю, зачем в это ввязался. Лучше бы оставался работать в Критикер… хотя, что уж сейчас метаться?

 

Оми пересчитывает дротики и берет на всякий случай побольше. Он проверяет работу всего оружия. Он проверяет, завязаны ли шнурки на кедах. А потом проверяет все по новой, ни о чем не думая. Для Оми не существует смерти или даже ее угрозы. И здесь со своей инфантильностью он выигрывает у товарищей по команде. Все кажется каким-то подобием компьютерной игры, где смерть — это что-то временное, а новая миссия – не более, чем новый уровень. Оми знает, что раньше не относился к этому так, но сейчас это единственное, что заставляет его, еще раз все проверив, выйти из комнаты.

Дожидаясь остальных, он спускает в магазин и глубоко вдыхает запах цикломенов. Осматривает зал, всхлипывает, но быстро вытирает глаза.

 

Оми: Мы справимся. Нам приходилось выбираться и не из такого. Или мне только так кажется?

 

* * *

 

Полчаса в засаде. Под холодным дождем с болезненными воспоминаниями в голове.

Айя все решил, и нет ни одной силы, способной изменить его выбор. Если вдруг так сложится, что ему удастся выжить – в чем Абиссинец сомневается – он готов сдаться в руки полиции, в руки Вайсс, куда угодно – это будет уже не важно.

А дальше все щелкает перед глазами, как раскадровка комикса:

Черный кадилак, возможно, тот самый, который отнял у Рана Айю. Прыжок, взмах катаны и ответный выстрел.

Бессознательное уступает место сознательному, только когда Абиссинец уже сидит на асфальте и из машины выходит мужчина в светлом костюме.

 

Кроуфорд: Честно говоря, я не любитель «боевых действий», но работа есть работа.

 

–  К сожалению... Мистера Такатори здесь нет. У меня было видение, что ты нападёшь на эту машину. – достаточно емко поясняет Брэд и слышит, как на заднем сидении возится Фарфарелло. Кроуфорд надеется, что от берсерка хоть раз с самого начала операции будет какая-то польза.

– Сила предвиденья? – Айя чувствует себя обманутым, и вовсе не из-за того, что Такатори не ехал на этой машине. Возможно, в другой раз он не поверил бы в то, что мужчина перед ним способен пророчить будущее, но сейчас это кажется вполне логичным выводом из всего вышесказанного, совершенно не требующим научного обоснования.

Брэд же списывает легкое принятие подобных фактов о себе или на сложность ситуации или на тонкость восточного менталитета. Потому, желая оттянуть время до появления Фарфарелло, честно отвечает на вопрос японца:

– Можно и так сказать. Я вижу всего лишь проблески будущего.

Наконец, появляется берсерк и подхватывает за Кроуфордом:

– В будущем, которое вижу я, ты умрёшь прямо здесь.

Брэд, точно знающий, что у истории их нынешнего клиента есть только один финал и успевший с этим смирится, мог бы поспорить с Фарфарелло, но, пожалуй, Джей имеет право на толику пафоса, позаимствованного из японских мультфильмов, коими его прокачивает Шульдих. Потому Кроуфорд только отходит в сторону, стараясь повернуть голову так, чтобы дождевая вода не попадала на очки, уступает психу место. Но, похоже, японца волнует именно оракул. Дар предвиденья всегда приходится очень кстати, когда на тебя летит кулак. Тело, как будто бы совершенно не совещаясь с мозгом, уходит от удара – этот условный рефлекс выработался у Кроуфорда еще в Детройте. Увернувшись еще несколько раз, Брэд не может воздержаться от комментариев:

–  Какая жалость, ты не способен видеть будущее.

Вайсс не теряется с ответом:

– Будущее – это не то, что видят. Будущее – это то, что создают!

Кроуфорд, будучи, как и многие оракулы, фаталистом, придерживается другой точки зрения. Ведь, садясь в машину клиента, Брэд знал, что этим только отсрочит, но не предотвратит скорую смерть мистера Такатори. Потому что это — его будущее. Увы, мальцу сегодня суждено выжить, равно как и его товарищам по команде, поэтому Кроуфорд даже не старается его убить.

 

Кроуфорд: Я никогда не мог понять одного. Зачем люди начинают заниматься чем-то подобным, если у них был шанс отказаться?

 

* * *

 

Айя теперь, кажется, знает, где он должен быть. Впрочем, все сложилось так, как должно было. Если бы он сразу пошел с Вайсс на миссию, то, вероятно, они были бы мертвы все четверо. Но сейчас они живы и вполне боеспособны. Кажется, первый раз им придется действовать без указа свыше, но, учитывая, что по всему городу уже давно расклеены их фотографии с подписью «разыскиваются», дальше становится преступниками им уже некуда.

Смерть Рейдзи Такатори – единственный выход. И они все это признают, даже Оми.

– Ну и ночка выдалась, – Йоджи прислоняется к стене, осматривая канализационный туннель. Это место не внушает особого доверия ни своим видом, ни запахом, но все же, как им всем кажется, это самое надежное укрытие, где они смогут зализать раны перед предстоящим делом.

– И не говори, – Кен садится рядом с Кудо на корточки.

Йоджи хмыкает и закуривает. Тело до сих пор болит, а руки трясутся. Как они и предполагали, на месте миссии их ждала ловушка, подготовленная войсками. И они до сих пор не могут до конца поверить в то, что выжили, ведь там были солдаты в полной амуниции. Целый отряд против них троих, вооруженных своим, хоть и действенным, но весьма странным оружием.  Впрочем, если бы не Айя, то вряд ли бы они здесь стояли.

– И что дальше? – спрашивает Оми, рассматривая свои содранные в кровь колени. – Айя?

– А разве не ясно? – отвечает за Абиссинца Йоджи. – Пойдем к зданию партии.

– Это будет наше самое опасное дело… – растерянно произносит Тсукиено, сползая на пол рядом с Кеном.

Айя старается не сомневаться в победе. Он готов умереть, лишь бы при этом забрать Рейдзи Такатори с собой в могилу. С холодной головой он признается себе, что мог бы пожертвовать ради этого жизни всей команды. Только вот, когда он смотрит на них, потрепанных, грязных, изнемогающих от усталости, его охватывают сомнения. Глядя на них, Айя вспоминает первый день существования их команды, вспоминает, как они работали в магазине и даже то, сколько раз ему приходилось прятать улыбку, когда он просто сидел рядом и слушал их разговоры. Айя совсем не уверен в том, насколько часто им было хорошо вместе, но почему-то все плохое сейчас резко отходит на второй план, оставив только приятные воспоминания. Это проносит немного боли и сожаления. Абиссинец никогда не думал, что все так сложится.

– Наверное, это не только самое опасное, но и последнее наше дело. Как думаете? – Йоджи выдыхает дым и снова затягивается.

– Наверное… – Кен кивает и поднимается с пола.

Их ожидает очень долгий день с не менее долгой последующей ночью. И, конечно, они могли бы махнуть на все рукой и, к примеру, бежать из города, но если бы им в голову приходили подобные идеи, то они вряд ли бы стали частью Вайсс.

 

* * *

 

Теперь Кроуфорду не о чем беспокоиться. Раньше смерть мистера Такатори могла повлиять на его положение в глазах начальства, но клиент сделал одну большую ошибку – он отказался от их услуг. Власть ударила ему в голову и, войдя в комнату, где Шварц ждали его дальнейший распоряжений, новый премьер-министр Японии сообщил, что больше не нуждается в их услугах, обвинил в шпионаже, к слову, вполне заслужено, и отдал последний приказ – наблюдать.

В Японии объявлено военное положение и Кроуфорд может только восхититься тем, как мистеру Такатори это удалось, имея в качестве предлога всего четырех мнимых террористов. Впрочем, так же Брэд знал, что клиент сам вырыл себе могилу. Вайсс совсем скоро будут здесь, а это значит, что им самим лучше уйти, чтобы не путаться у судьбы под ногами.

– Идиот, – подытоживает Шульдих, глядя в окно. Обстановка порядочно беспокоит его. Наверное, если бы Брэд имел привычку делиться увиденным, телепат чувствовал бы себя куда спокойнее.

По улице с жутким шумом пролетает вертолет с до зубов вооруженным экипажем. Он движется настолько близко к окну, что Шульдиху ничего не стоит разглядеть лица и почувствовать смесь непонимания и тщеславия в умах. В этом, как телепату кажется, суть человека. Власть для него как наркотик. Тех, кто не умеет с ней обращаться, она сводит с ума. А у тех, кто уже однажды немного хлебнул ее, появляется необходимость повышать дозу. У Шульдиха это не вызывает ничего, кроме презрения.

Телепат закрывает глаза, а когда открывает, не видит уже ни окна, ни солдат, ничего, кроме звезд. Вести разговоры под тяжелыми взглядами охраны – не лучшая перспектива, потому он в очередной раз отмечает, что не зря потратил столько сил на пространство для связи.

– Что дальше, Кроуфорд? – спрашивает он, не оборачиваясь.

– Скоро здесь будут Вайсс. Если не уйдем, когда они появится, то один из нас погибнет. Если уйдем сейчас, то погибнут все, кроме Фарфарелло. Потому можешь расслабиться и ждать. – доносится из-за спины голос Брэда. – Я скажу, когда будет пора.

– Ясно… – телепат обхватывает себя руками и, запрокинув голову, все же уточняет, – один из нас – это кто?

– Это ты, Шульдих. Это ты, – отзывается Брэд холодно, и за спиной рыжего хлопает дверь. Кроуфорд вернулся в реальность, должно быть, не желая дальнейших расспросов. Телепат стоит неподвижно еще пару минут, затем фыркает и, тряхнув головой, тоже торопится покинуть пространство для связи.

 

* * *

 

Айя: Я до сих пор не верю, что это закончилось.

 

Стоя над трупом человека, о смерти которого он мечтал последние два года, Ран не чувствует ничего. Нет ни триумфа, ни успокоения. Просто труп и кровь на катане.

Они вошли в здание под видом солдат сил самообороны, устроили пожар, зажали Такатори в угол. И теперь все закончено. По крыше уже крадется огонь, медленно приближаясь к центру, к тому самому месту, где неподвижно стоит Ран и лежит человек, способный выстроить новый мир на крови. Ран никогда не думал о том, зачем Такатори раз за разом преступал закон, но последние его слова заставили задуматься. «Мне еще так много нужно сделать» сказал покойный премьер-министр, когда лезвие катаны вошло в его тело. Возможно, только что ради счастья отдельных людей, Ран лишил возможного светлого будущего целую страну. Но он ни о чем не жалеет и не сомневается в том, что человек перед ним должен был умереть. Это его цель. Это цель его отряда. Это последний приказ Персии, которому Ран, по сути, обязан жизнью.

– Миссия выполнена. – слышит из-за спины.

А вот и Вайсс, наконец, добрались сюда.

Говорят, что на огонь можно смотреть бесконечно. Имея закалку члена команды Вайсс, не помешает даже тот факт, что этот огонь – подступающий пожар. Наверное, был бы какой-то смысл остаться здесь и отправиться за своим лидером, отсюда, с этой крыши, всем вместе. Но Айю где-то в больнице ждет сестра, а остальных удерживает воля к жизни. Потому, пока пожар не перекрыл все пути к отступлению, они бегут к пожарной лестнице. Конечно, шанс выбраться по ней не очень велик, но все же он есть.

 

Айя: И все же, я сделал то, что должен был.

 

* * *

 

Вид разгромленного «Конеко» наводит тоску, но все же им приходится последний раз вернуться туда, чтобы забрать «тревожный чемоданчик». Еще днем, перед тем, как покинуть магазин, они взяли все самое необходимое и, завернув в несколько пакетов спрятали в подсобке, в одном из мешков с землей. Просто на всякий случай, если вдруг еще предстоит вернуться. Так оно и вышло.

Вайсс разбирают документы, деньги, прочие ценные вещи, заходят в свои разгромленные комнаты, чтобы оценить ущерб и прихватить с собой в новую то, что уцелело и может там понадобиться. В основном это мелочь, скорее какие-то воспоминания, от которых жалко отказаться. Сборы проходят с полной пустотой в голове, но вот они готовы, закрывают магазин, вешают замки на двери и, взяв себе по копии ключа, просто на всякий случай, собираются у входа. С восходом солнца они разойдутся, каждый своей дорогой, наверное, чтобы никогда больше не встретиться. И это приносит скорее боль, чем облегчение. Даже Кен чувствует себя обманутым, но, как и всегда, не подает виду.

– Ну что? – Йоджи закуривает. – Вот и конец истории?

– Вроде того. – Хидака смотрит на опущенные жалюзи так, как будто что-то еще можно изменить. – Даже немного жаль.

– Только не говори, что тебе не будет хватить нас? – смеется блондин.

– Или тем более нашей работы. – тихо добавляет Оми.

– Больно вы мне нужны. Просто… просто я как-то привык, что ли. – пристыжено поясняет футболист и замолкает.

Нет смысла кривить душой. Они все привыкли и друг к другу, и к своей работе, как дневной, так и ночной. Они не сомневаются, что существование без постоянного запаха роз, каттлей, горечавок, фрезий и прочих цветов покажется уже не полным. Никто из них еще не придумал, как вернуться к нормальной жизни после пережитого и сделанного, да и, по сути, никто из них еще до конца не поверил в то, что Вайсс и правда больше не существует.

Небо начинает приобретать здоровый голубой оттенок, а это значит, что теперь уж точно все.

– Пока? – Йоджи протягивает Айе руку и, тот, после недолгой паузы, пожимает ее в ответ.

– Пока…

– Да, черт с ним! – вдруг восклицает блондин и, за руку притянув Фудзимию к себе, обнимает его, уткнувшись носом в плечо, хлопает по спине, так, как обычно делают, прощаясь со старым другом. Айя некоторое время стоит неподвижно, в полной растерянности, затем расслабляется, обнимая теперь уже бывшего товарища в ответ. И это, как ему кажется, тоже правильно.

Когда они расцепляются, свое слово снова вставляет Кен:

– Ну… я был рад работать с вами. Или как обычно говорят в таких случаях? – он неловко смеется, почесывая затылок.

– И я, – улыбается Оми. – Мне кажется, мы были хорошей командой.

– И то верно, – Йоджи смотрит на часы. – Пора?

– Пора, – соглашается Айя.

И последний раз, обменявшись взглядами, они находят в себе силы отвернуться и разойтись.

Переходя дорогу, на пути к автобусной остановке, Оми еще несколько раз оглядывается, на ходу вытирает слезы. Все же, как бы он не пытался удержать себя, не привязаться к отряду так и не получилось.

Кен напрявляется в прямо противоположную сторону, к ближайшей гостинице, чтобы, наконец, помыться и выспаться. Он слишком измотан, чтобы до конца понять, что случилось, но ощущение обмана по-прежнему не покидает его.

Йоджи больше некуда идти, кроме как к одной из своих девушек. И пусть он смертельно устал, пешая прогулка кажется ему самым подходящим способом немного прояснить мысли и смириться с судьбой. Случилось то, что должно было. И, уходя, Йоджи не оглядывается, потому что знает, что просто не мог он сейчас видеть этих людей в последний раз.

Ран идет в больницу, чтобы убедиться, что с его сестрой все в порядке. Ему не важно, как он к ней попадет – поспит на лавочке до начала приемного времени или вскарабкается по пожарной лестнице, чтобы просто заглянуть в окно и вздохнуть спокойно. Месть позади, равно как и Вайсс, и работа в Критикер. И, хоть Ран никогда себе в этом не признается, ему все же будет немного не хватать цветочного магазина, товарищей по команде и цели в жизни.

II

 

В доме тихо, пожалуй, даже слишком.

Шульдих беззвучно пробирается по коридору в направлении кухни. Сегодня, пресекая очередной припадок Фарфарелло, он потратил слишком много сил и теперь, выспавшись, он собирается восполнить сожженные калории. Телепат включает свет, ставит чайник и открывает дверцу холодильника, но полки смотрят на него белой пустотой. Весь перечень продуктов в доме сводится к сомнительному пакету молока, засохшему кусочку сыра и тюбику васаби.

– Твою мать! – Шульдих захлопывает холодильник и телепатически оценив обстановку дома, направляется в комнату Брэда. – Кроуфорд! – кричит он еще из коридора и распахивает дверь, точно зная, что не отвлекает начальника ни от чего важного. – Кроуфорд.

– М? – протягивает Брэд, не отрывая взгляд от экрана. Он трезв, и Шульдих не может не отметить, что последнее время лидер Шварц пребывает в этом состоянии гораздо чаще, чем раньше.

– Есть нечего. – сухо констатирует телепат, поняв, что сам точно не понял, зачем пошел к Кроуфорду.

Брэд молчит с полминуты, интересуясь компьютерной игрой куда больше, чем подчиненным. Раньше он пытался раскладывать пасьянсы, но дар пророка порядком портил удовольствие, потому сейчас он переключился на самые примитивные шутеры. И нехотя ставя Doom на паузу, Кроуфорд вопросительно смотрит на Шульдиха.

– Дай денег.

– Ты не можешь сходить в магазин на свои?

– Мне напомнить, когда я последний раз видел свой оклад?

Кроуфорд тяжело вздыхает и открывает ящик.

Ситуация, в которой он и его отряд оказались, нисколько его не радует. Гонорары за работу им платил мистер Такатори. После его смерти денег не стало, а Эсцет, переводя Кроуфорду чисто символические суммы, приказали оставаться в Японии. И, в сущности, единственным плюсом было то, что Брэд успел оформить на себя квартиру, потому они не оказались еще и на улице.

 

– Подожди. – говорит Кроуфорд, нагоняя Шульдиха уже в прихожей. – Я пойду с тобой.

– Зачем? – рыжий, до этого завязывавший шнурки, поднимается с пола и пристально осматривает начальника. Он не может не отметить, что в последнее время Кроуфорд стал чаще закрываться от телепатических вмешательств, и это вызывает смесь обиды и паранойи.

– Предчувствие.

– О, – Шульдих упирает руки в бока, – что я потрачу деньги на какую-нибудь хрень?

– Нет. – Кроуфорд поправляет очки. – Что ты ввяжешься в драку с пьяным быдлом и мне придется думать, как отмазывать тебя от тюрьмы за убийство.

Телепат вздрагивает и с десяток секунд смотрит на Кроуфорда, прежде чем тот открывает дверь и выходит на лестничную клетку, затем фыркает и следует за ним, больше ничего не уточняя.

 

* * *

 

Съемная квартира со всего одной комнатой четыре на три метра, кухней, где и вдвоем-то тесно, и маленьким закутком, который вряд ли можно назвать прихожей. Дом, рассчитанный строго на одного человека. Здесь непривычно видеть гостя, тем более, с бутылкой дорогого вина.

– Извини за беспорядок. – монотонно бормочет Айя, разыскивая что-нибудь хоть немного напоминающее бокалы.

– Ничего, – гость садится на шаткую табуретку, прислоняется спиной к стене.

 

Айя: Юси Хондзе. Конь… мы когда-то вместе работали в одном из отрядов Критикер, а вчера он позвонил, напросился в гости. Как и всегда, сказал, что Тайе, его сестра, попросила узнать, как у меня дела, а он сам уже даже начал забывать, как меня зовут. Это наша с ним форма общения. Была… когда-то…

 

– Странно, что Вайсс распались… – Конь смотрит в окно. – После смерти Короля в Критикер был такой переполох.

Ран молчит, открывая последний шкаф на кухне. Юси смотрит на него, и легкая улыбка незаметно сходит с его лица.

– У меня нет бокалов, – наконец, подытоживает Айя.

– Я не удивлен.

В ответ снова молчание. Ран не знает, как ответил бы раньше, не знает, что Юси хочет от него услышать, да и не имеет желания лицемерить и подстраиваться под обстановку. Впрочем, еще работая в Вайсс, он как-то раз случайно встретил Коня и уже тогда успел предупредить, что Рана, которого он знал, больше нет.

– Хотя бы штопор у тебя есть? – сдается Юси, наткнувшись на очередное безразличие. И, к его разочарованию, Ран снова, так ничего и не сказав, протягивает ему раскладной нож.

Обстановка этой кухни сама по себе угнетает: тусклый свет, облезшие обои, перепачканные занавески и окна, которые, должно быть, не мылись с момента постройки этого здания. Большее Ран не может себе позволить, да и не нуждается. Конь в этом, в общем-то, и не сомневается, видя, как хорошо хозяин квартиры вписывается в ее антураж, и с сожалением отмечает, что ему самому здесь явно не место. Но все равно остается, надеясь, что сможет вытащить из старого друга хоть пару слов.

Вдогонку к ножу, Ран ставит на стол две единственные в этом доме чашки, и Юси, открыв бутылку, разливает.

– За встречу? – спрашивает он.

Айя кивает и пробует вино. Давно забытый вкус, не идущий ни в какое сравнение с дешевым пивом, которым угощал его Йоджи после драки. Впрочем, кроме того раза, с тех пор, как Ран покинул дом семьи Хондзе, он успел подзабыть, что такое алкоголь в крови.

– Значит… – вдруг говорит Конь совсем другим тоном, – ты отомстил?

– Да.

– И тебе стало легче?

– Я… – Айя вдруг резко замолкает, как будто первый раз задавшись этим вопросом. – Не знаю.

– Ясно, – Конь кивает.

Они пьют дальше, некоторое время молчат. Потом Ран находит в себе силы спросить:

– А ты сам как?

– Все так же. Работаю в Крашерс, – Юси смотрит в свою чашку, легко вращает ее в руке, заставляя вино на донышке плескаться. Он немного разочарован, не только в Ране, но и в себе, конкретно, в том, что не знает, как поддержать беседу. Сдавшись, он задает вопрос, пришедший в голову самым первым. – Ты чем теперь занимаешься?

– Работаю на стройке. Думаю устроится на вторую работу, – Ран набирает побольше воздуха в легкие, залпом допивает вино и наливает еще.

– А ты не хотел бы?..

 

Айя: Я знал, что он спросит меня об этом, но мне больше нет нужды работать на Критикер.

 

– Подожди, – Айя, проигнорировав незаконченный вопрос Коня, встает из-за стола и идет в ванную.

Там он, ощутив легкое опьянение, несколько раз умывается холодной водой и замирает, глядя на свое отражение в забрызганном зеркале. Наверное, первый раз за очень долгое время он осознает, что его зовут Ран, а не Айя. У человека в отражении то же лицо, что и два года назад, тот же цвет волос и глаз, вот только он совсем другой и никогда не сможет вернуться назад. Конь – не более, чем призрак прошлого, и, когда он уйдет, все будет по-прежнему.

Ран выходит из ванной и, стоя в коридоре, ловит взгляд Юси, мотает головой в сторону комнаты. И Конь, кивнув в ответ, плетется за Айей, взяв чашки и бутылку.

В комнате довольно скромный беспорядок, создающий еще более угнетающую обстановку, чем на кухне. Ран накидывает покрывало на кровать и садится. Конь вручается ему чашку и пристраивается рядом. Разговор снова застревает, так как Конь прекрасно умеет понимать намеки, потому не пытается снова предложить Рану вернуться в Крашерс.

– Как Тайе? – спрашивает Фудзимия, снова осушая парой глотков полчашки.

– С ней все в порядке. В последнее время я чаще бываю дома…

– Это хорошо, – Айя кивает. Алкоголь уже дает о себе знать легким головокружением и почти незаметным нарушением координации.

– А твоя сестра?..

Ран опускает голову, молчит. После смерти Такатори любое упоминание о сестре стало приносить иррациональную боль. Айя не знает почему, но факт остается фактом. Каждый раз, приходя в больницу, он чувствует себя так, будто вот-вот заплачет. Но этого так ни разу и не случается, и Айя только констатирует, что не плакал с тех пор, как обучался в Сендае, а это уже два года.

– Она… так и не проснулась… – говорит он совсем тихо и пьет вино в этот раз уже из горла.

Конь опускает взгляд. В какой-то степени он даже немного рад, что сумел вывести Рана на эмоции, пусть и такие.

– Что с тобой? – вдруг спрашивает он.

– О чем ты? – Ран ощущает, как жар подступает к щекам.

– Когда ты стал таким? Почему? – Конь не может точно сказать, сколько времени хочет задать этот вопрос, но, наверное, еще с того дня, когда случайно встретил Рана на миссии. Теперь вино развязало язык.

– Я просто так решил…

 

Айя: Это трудно объяснить. Но… помню, в средней школе у меня был приятель. Когда нам было лет по 13, у него умерла мать. Первые два месяца он был сам не свой, но потом как будто бы и забыл об этом. А в 15 он начал меняться, причем, не в лучшую сторону. К моменту окончания школы я его не узнавал.

 

– Я уже не могу по-другому, – Ран подливает Коню еще вина, понимая, что чем меньше выпьет сам, тем лучше.

– Но я тебя не узнаю! – в голосе Коня звучит интонация, свойственная скорее обиженному ребенку, чем взрослому мужчине.

– Я ведь сказал тебе… теперь меня зовут Айя, – Ран устало вздыхает и трет переносицу двумя пальцами.

 

Айя: Наверное, человек не сразу воспринимает трагедию. Сначала его захлестывают эмоции, как было со мной, когда я пытался убить Такатори самостоятельно и когда обучался в Сендае. А потом наступает затяжной шок, в котором я пребывал, работая в цусимском отделении Критикер и в Крашерс. А потом ты, наконец, понимаешь, что случилось, ты понимаешь, что прошло столько времени и что это уже… навсегда. Если бы я этого не почувствовал, то не вступил бы в Вайсс.

 

– Но почему? Что и кому ты хочешь доказать этим? – темперамент Коня позволяет ему заводится с пол-оборота. В сочетании с алкоголем особенно.

– Я ношу ее имя… я хочу жить за нее, пока она не может, – Ран не уверен в том, насколько адекватно то, что он говорит.

– Но она от этого не проснется раньше!

Айя замолкает, вздрогнув всем телом. Мысли крутятся ржавой шестеренкой, раздражая, но от этого никуда не деваясь. У жизни Рана было слишком много запретных слов и вопросов, и он мог поддерживать себя в нормальном состоянии, только благодаря тому, что не слышал их. А теперь, когда Конь задел старый шрам, всплыли все вопросы сразу.

– Я… – шепчет Айя дрожащим голосом и смотрит Юси в глаза. – Я ведь отомстил… я все сделал правильно… почему она не просыпается?..

Только закончив фразу, он понимает, что сказал что-то лишнее, не предназначенное для чужих ушей. Он хватает воздух ртом, натягивается, как струна, ищет слова, чтобы оправдать тот бред сумасшедшего, который выдал. Но Конь только забирает бутылку у него из рук и подается вперед.

Ран закрывает глаза. За столь долгий срок он уже забыл, как люди обычно целуются. После Юси он больше этого не делал, а ведь прошел без малого год. Потому он доверяется Коню и старой памяти. Мысли останавливаются и лопаются, одна за другой, как мыльные пузыри. Юси придвигается ближе, обнимает Рана, целует еще решительнее и чувствует что-то, похожее на счастье, когда тот начинает отвечать. За столько времени ничего не изменилось – Ран по-прежнему целуется только губами, совсем нехотя впускает чужой язык в свой рот, и это кажется необъяснимо трогательным. Руки Коня ложатся на талию Рана, движутся медленно лениво сначала немного вниз, чтобы забраться под свитер, затем обратно вверх уже по голой коже.

 

Айя: А потом я вдруг снова вспомнил…

 

Ран подается назад. Конь пытается возобновить поцелуй, но вместо губ натыкается на ладонь с силой пихающую его назад. Юси не сопротивляется, понимая, что это бесполезно. Все подобные отношения были в прошлом и, видимо, там им и суждено остаться. К тому же, глупо было бы не признать, что Коня тянуло к Рану, а не к этому блеклому его подобию.

– Прости. – Юси опускает взгляд.

– Ничего, – Ран молчит, незаметно вытирая губы. Как и раньше, поцелуи Коня слишком влажные. – Мне завтра рано на работу… тебе, думаю, пора.

– Но… – начинает Юси, но замолкает. – Да, ты прав. Я, пожалуй, пойду.

Айя провожает его взглядом, затем глубоко втягивает воздух и идет вслед за ним, решив, что должен хотя бы попрощаться, понимая, что это, скорее всего, их последняя встреча. Ран благодарен ему за все, что было, но все же Айе незачем возвращаться к прошлому, а Коню и дальше разочаровываться в бывшем товарище.

 

Айя: Глупо получилось.

 

* * *

 

Первый раз за многие годы Кроуфорд пьет не для того, чтобы избавиться от стресса, а от одиночества и скуки. Его немного беспокоит финансовый вопрос, но, по его расчетам, денег должно хватить еще на несколько месяцев, если расходовать их экономно. Гораздо больше его беспокоит простой. Шульдих не занимается ничем, кроме просмотра анимэ, которое он недавно разбавил парой кассет с мультфильмами про супергероев. Фарфарелло кидает из крайности в крайность – припадки идут то один за другим, то проходят полностью, неделю-две позволяя Джею побыть нормальным человеком. Наги и вовсе болеет практически со дня смерти клиента, плюс-минус неделя. А сам Кроуфорд успел пройти Doom, Quake, Half-Life, Serious Sam, несколько частей Duke Nukem и теперь начинает задумываться о переходе на стратегии. Продавец в магазине с дисками еще две игры назад запомнил Брэда в лицо, что, в общем-то, неудивительно, так как вряд ли к нему каждый день заходят высоченные гайдзины официального вида с целью приобрести один-другой 3D-шутер.

Но сегодня очередная инопланетная цивилизация повержена, мир спасен от Апокалипсиса, древний демон уничтожен, а новый диск еще не куплен. Зато в ящике нашлась початая бутылка виски, и Кроуфорд пьет его, с интересом рассматривая узоры древесины на потертой столешнице. Бессодержательные овалы, линии и пятна превращаются в выпученные глаза, монстров из компьютерных игр, смешных гномов и гротесковых женщин. И Брэд любит их, каждую маленькую принцессу со своего стола, обводя пальцем их стройные силуэты. Вот ту с женщину с длинными волосами, сидящую на коленях перед компьютерной мышью, он называет Лаурой – никогда «мамой» – и закрывает пепельницей. Кроуфорд отдает все свое внимание коротко стриженной негритянке по имени Вивьен – своей первой любовнице, с которой ни в какое сравнение не идет Лиза Элисон – рыжий ангел из его класса. Сейчас она жалостливо смотрит на него из-под ног негритянки. Брэд закуривает и вспоминает, как любил считать веснушки у нее на лице, как плакал, получив отказ, как злорадствовал, когда ее изнасиловали в заброшенном доме. Крашенная блондинка Милли – дочь начальника цеха, на том заводе, где Брэд работал, выглядывает из-за клавиатуры. Кроуфорд ненавидит эту девушку, но все же не без удовольствия вспоминает, как трахал ее раком на складе, уткнув в мешок лицом. На самом углу стола лежит хиппушка Джейн с гитарой в руках, та самая, что убедила Брэда уехать из Детройта. Он сам ее бросил, когда встал выбор между его рисующейся карьерой и ее убеждениями. Кроуфорд помнит их всех, даже ту невнятную стайку у монитора, состоящую из девушек на один раз, которую в последний раз пополнила секретарша покойного клиента. Он помнит всех. Вот Анжелин – делала от Брэда аборт – сидит здесь в компании горбатого карлика и снеговика из Duke Nukem: Nuclear Winter. Брэд проводит пальцем по тому месту, где представляет ее грудь, вспоминая, каков этот третий размер был на ощупь, и улыбается. Улыбается он и Люси, на которой обещал жениться, точно зная, что через месяц его заберут, и Анне, пышной немецкой медсестре Розенкройц, и фрау Шульман, куратору, женщине на пятнадцать лет старше самого Брэда. Заканчивает Кроуфорд китаянкой, захлебывающейся в пролитых каплях виски – Сильвией, и воскрешает в памяти те две недели в горах, что в свободное от работы время они практически не выбирались из постели. Брэд тушит о ее лицо сигарету и закрывает глаза. Кровь пульсирует в висках, стучит до боли в голове.

Брэд ненавидит женщин и думает о них только потому, что его внимание снова привлекает секретарша мистера Такатори – его последняя на настоящий момент девушка, секс с которой не тянул даже на отметку «средненько». Кроуфорд уверен, что если не исправит ситуацию в течение месяца, то ему придется наведаться в бордель, а это довольно сложно, учитывая их нынешнее финансовое состояние.

 

Кроуфорд: Я люблю дешевых проституток. Они хотя бы не делают вид, что у вас с ними не рабочие отношения. Они просто дают то, что нужно и просят заранее оговоренную сумму.

 

Брэд старается дышать глубоко, медленно, ощущая накатывающее опьянение. У него уходит не менее пятнадцати минут, чтобы взять себя в руки и, немного поразмыслив, понять, что он ничего не ел весь день.

 

– Какого черта мы опять должны пересматривать эту серию?

– Она мне нравится.

– Я все понимаю, но это уже третий раз и… – Шульдих осекается, когда Кроуфорд входит на кухню с бутылкой в руках. Первые пару секунд телепату кажется, что Брэд только что выпил больше половины, но по почти отчетливым мыслям он быстро догадывается, что эта бутылка живет куда дольше своих предшественниц.

– Что – и? – Фарфарелло отрывает взгляд от телевизора.

– Ничего.

Кроуфорд игнорирует заинтересованный взгляд телепата, исследуя холодильник на предмет чего-нибудь, что не нужно готовить.

– У нас пицца есть. Будешь? – спрашивает Шульдих, открывая стоящую на столе коробку.

– Буду. – Кроуфорд садится рядом, берет кусок и невольно смотрит на экран. Сегодня, к счастью, они в очередной раз пересматривают супергеройские мультфильмы. Брэду нравится, как рисовка, знакомая с детства, так и родная речь в озвучке.

Мужской голос из телевизора говорит:

– Быть мутантом – не значит болеть. Это просто врожденное качество.

А Кроуфорд, откусывая кусок от еще теплой пиццы, наблюдает за своими подчиненными. Он не понимает, почему Наги никогда не позволяет себе такое поведение, в то время, как эти двое взрослых мужчин иногда кажутся ему подростами на пике переходного возраста.

 

Кроуфорд: Я такой всеобщий отец. И это, честно говоря, жутко раздражает.

 

Фарфарелло смотрит телевизор с открытым ртом. В то время как Брэд сухо отмечает, что затащил бы в постель девушку с такой фигурой, какая обычно бывает у героинь подобных мультфильмов. Шульдих читает их мысли, улыбается и наливает колу в стакан.

Брэд сам не замечает, как втягивается. Он вспоминает о том, что уже вырос из того возраста, когда интересны мультфильмы, только когда после финального кадр, на экране появляются титры. Он несколько раз моргает и, сняв очки, протирает глаза.

– Никак не пойму, что ты находишь в ней особенного? – Шульдих зевает.

– Когда я смотрю эту серию, я думаю о том, что, наверное, не просто так мне даны такие… силы. – Фарфарелло тыкает пальцем подсохший сыр на куске пиццы.

– То есть, тебе чуть меньше хочется сдохнуть?

Джей кивает.

Кроуфорд отходит за стаканом, чтобы налить в него колы и немного виски. Шульдих провожает его взглядом, затем переключает свое внимание на телевизор, вспомнив, что его нужно еще и выключить.

– Кроуфорд, а ты в детстве разве не читал Марвел? У вас в Америке это вроде в порядке вещей.

– Нет… – отвечает Брэд и, немного подумав, пьяно улыбается, – Я больше любил DC.

– Бэтмен? – телепат усмехается, забирая последний кусок пиццы из-под протянутой руки Фарфарелло.

– Супермен.

Они обмениваются взглядами и начинают смеяться.

 

Кроуфорд: Если честно, я не понял, над чем мы тогда смеялись.

Шульдих: Все же, Кроуфорд иногда такой забавный.

 

– А еще… – говорит Брэд сквозь смех. – В детстве я хотел быть супергероем.

– Серьезно? – Шульдих сгибается, уткнувшись лицом в стол, и, тихо хихикая, трясется.

– Ага. – Кроуфорд накрывает лицо ладонью, ощущая, как начинает сводить живот.

– А я… – телепат распрямляется, кое-как беря себя в руки, чтобы сказать хоть что-то. – Драммером в какой-нибудь рок группе.

– Да?

– Да!

И они снова взрываются смехом.

Фарфарелло медленно переводит взгляд со вновь согнувшегося Шульдиха на запрокинувшего голову Кроуфорда и обратно. Его забавляет не столько тема их веселья, сколько они сами, в его понимании, такие нелепые и смешные. Наконец, он тянется к бутылке виски, решив не озвучивать тот факт, что вплоть до смерти родителей хотел стать священником.

Кроуфорд успокаивается, только заметив, что Фарфарелло пьет его виски.

– Тебе нельзя, – говорит он уже без тени улыбки на лице.

– Можно. Я из вас самый нормальный. – отзывается Джей и снова прикладывается к бутылке.

 

* * *

 

Йоджи не уверен в том, как зовут девушку перед ним. Он разрывается между Марико, Юрико и Норико… а может быть, даже Намико. Он помнит только, что когда он пришел в себя утром, именно она принесла ему стакан воды и таблетку обезболивающего, в тот момент показавшись ангелом. После минутных размышлений, он решает остановиться все-таки на Норико. Так звали девочку, вместе с которой он сидел за одной партой в младших классах. Пожалуй, единственное, что его удивляет, это сама девушка, совсем не похожая на его обычных спутниц – невысокая, почти бесфигурная. Ее можно было бы принять за школьницу, если бы не ее лицо, слишком жесткое для женского, но слишком мягкое для мужского. В первые минуты после пробуждения, Йоджи даже принял ее за несовершеннолетнего мальчика, что моментально дало в голову заряд адреналина, тут же стряхнувший с него остатки сна. Но приятный девичий голос и две небольшие выпуклости под футболкой успокоили Кудо.

 

Йоджи: Думаю, если я пересплю с парнем, то я никогда не смогу себя уважать.

 

Сейчас Норико, напевая под нос песенку из того странного аниме про огромных роботов и ангелов, короткие сцены из которого Йоджи видел еще на телевизоре, висящем в «Конеко», моет посуду, должно быть, после вчерашнего ужина. Блондин плохо помнит, что было вечером и как он, вообще, оказался в этой квартире. Перегнувшись через подоконник, он не торопливо курит свою первую сигарету. Мысли еще не настолько прояснились, чтобы решать, что делать дальше – пытаться остаться на следующую ночь здесь или отправиться куда-нибудь еще.

– Кофе. – доносится до него.

Обернувшись, Йоджи видит Норико, протягивающую ему чашку. Кофе пахнет просто прекрасно и, благодарно улыбнувшись, Кудо пьет. Девушка тем временем берет с подоконника его пачку и вытащив оттуда сигарету, закуривает. Все-таки она выглядит совсем непривычно – на два головы ниже Йоджи, со странной прической и вчерашним макияжем, в огромной черной футболке и трусиках с персонажем из детского мультфильма. Крепкая сигарета окончательно дополняет ее образ.

– Интересные у тебя шрамы. – она касается пулевого на торсе блондина, кажется, того самого, которое он получил в отеле «Роит».

– Я раньше работал частным детективом. – спокойно отвечает Йоджи, уже давно запомнивший, что это оправдание всегда действует на девушек.

– А сейчас почему не работаешь?

– Дело прогорело. Мой напарник погиб. – отвечает он и, подумав, добавляет, – но это давно было.

Норико не отвечает, только затягивается и выдыхает дым. Получается слишком резко – Йоджи ощущает, как колет воспаленные после почти бессонной ночи глаза, и трет их пальцами.

– Извини. – девушка виновато улыбается. – А чем теперь занимаешься?

– Последнее время – ничем. А пару месяцев назад подрабатывал флористом.

– Ты? – хихикает Норико, седлая одну из табуреток. – Ты совсем не похож на человека, который мог бы чем-то таким заниматься.

– Вот как? – Йоджи ставит чашку на подоконник. – Почему же?

– Не знаю. Я бы скорее представила тебя барменом или продавцом в каком-нибудь продвинутом музыкальном магазине. – совершенно серьезно отвечает девушка.

Кудо хмыкает и, отрепетированным движением поправив волосы, наклоняется ближе к лицу Норико, говорит, тихо, но при том достаточно отчетливо:

– Я гораздо более разносторонний, чем кажусь.

– Ну да. – снова усмехается она и не глядя тушит бычок о дно пепельницы. – Я забыла сказать, что в образе стриптизера ты бы смотрелся тоже очень не плохо.

Не дав Йоджи ответить, девушка кладет руки ему на затылок и, притянув к себе, целует.

Через пять минут они уже в комнате на кровати, прижимаются друг к другу голыми телами. И, наверное, это именно то, что заставляет Йоджи чувствовать себя живым, настоящим. Женское тепло, тяжелое дыхание, все это заставляет сердце биться быстрей. И мира дальше кровати как будто бы и не существует. Иногда для Йоджи нет даже его и ее. Остается только их общее, горячее, живое тело.

И сейчас, целуя небольшую грудь почти безымянной девушки, проводя рукой между ее ног, чтобы ощутить горячую влагу, Йоджи чувствует именно это. В этот момент он ни на секунду не сомневается в том, что любит Норико и готов провести с ней всю жизнь. Конечно же, уже через час это чувство пройдет, но сейчас это не имеет никакого значения. Она – его богиня. Он – ее самый преданный слуга, обожающий каждую клеточку этого бледного хрупкого тела.

Норико стонет ему на ухо, легко тянет зубами за сережку, царапает спину, обхватывает ногами за талию. Йоджи двигается напористо, быстро, но при том сохраняя былую мягкость и нежность. Одно из главных умений опытного любовника – чувствовать желания партнера. И Норико хочет от него силы, настоящей, мужской.

– Йоджи… – выдыхает она, напрягаясь всем телом. Девушка прижимается своим животом к Кудо так плотно, что он может ощутить, как сладкая дрожь пробегает по ее телу. Стоны изредка переходят в крики. Ноги на талии блондина сжимаются так сильно, что это приносит легкую боль. Но он продолжает двигаться до тех пор, пока не доводит Норико до оргазма, а потом еще недолго, уже в свое удовольствие.

 

Йоджи открывает глаза, ощутив, что головная боль после почти бессонной ночи и опьянения, наконец, отпустила его окончательно. Он все в той же комнате, в той же кровати. Момоко – теперь Кудо вспоминает, как зовут девушку пред ним – сидит рядом, накрыв колени одеялом. У нее в руках книга, а на носу очки в толстой черно-синей оправе. Данный атрибут на девушках никогда особо не привлекал Йоджи, но Момоко и в этом втиснулась в список исключений из правил.

– Я долго спал? – интересуется Кудо, переворачиваясь на спину. Его взгляд случайно зацепляет стоящую на полу пепельницу в компании его порядком опустевшей пачки и зажигалки.

– Около двух часов. Выспался? – отзывает девушка, не отрываясь от книги.

– Кажется, да. Я покурю здесь?

Момоко только кивает. Йоджи берет сигарету и чиркает зажигалкой.

Комната этой девушки выглядит на удивление уютной, при том, что, судя по всему, она переехала в эту квартиру совсем недавно – на стенах до сих пор выцветшие, подранные обои, оставшиеся здесь, должно быть, от предыдущих жильцов. Мебели в комнате по минимуму – потертый шкаф в углу и подобие кровати, по сути дела, являющее собой всего-навсего двуспальный матрас. Тем не менее, Йоджи тут нравится.

– Интересная книга? – получив утвердительный кивок, он продолжает, – о чем она? – Кудо немного огорчает полное отсутствие внимания со стороны этой уж очень неординарной девушки.

– Тебе сюжет или идею рассказать? – спрашивает Момоко, положив книгу на кровать между ними, обложкой вниз. Йоджи не успевает прочитать название, да и не особо торопится это делать. В целом ему все равно и все вышесказанное – не более, чем повод завязать беседу.

– Лучше сюжет в двух словах. – Кудо тянется, зевает и устраивается поудобнее.

– Я еще не дочитала до конца, но здесь рассказывает о том, как двое ребят собрали подпольный клуб, где мужчины собирались и попарно дрались друг с другом. Причем, самое интересное, что они это делали не ради спорта, и не ради денег. Никаких ставок. Ничего. Все это проходило без ограничений. Они просто дрались изо всех сил, как умели, и все. – торопливо рассказывает Момоко.

А Йоджи слушает ее с замиранием сердца, как будто бы первый раз очнувшись и вспомнив все те факты, что он привык утаивать от девушек. В голове звучат слова, со временем ставшие из родных смутно знакомыми – «Вайсс», «Критикер», «миссии», «цели» , «Айя». И это приносит странную тяжесть, осознание, что прошлое никуда не денется и, где бы Йоджи ни был телом, сознанием он по-прежнему там, в «Конеко», продает цветы и иногда по ночам выполняет свою грязную работу.

– Что-то не так? – Момоко удивленно косится на Кудо, так и застывшего с сигаретой, поднесенной ко рту.

– Нет-нет… все так. – бормочет он, натягивая улыбку. – А ты не могла бы написать мне название книги и автора?

 

Йоджи покупает книгу уже на следующий день и, сняв номер в дешевой гостинице, единственное убежище, где он может побыть один, прочитывает ее от начала до конца, почти не отрываясь. Но это дает лишь призрачное удовлетворение.

И вот теперь он стоит на противоположной от «Конеко» стороне улицы и смотрит на опущенные жалюзи. Это место становится тем самым, где воспоминания оживают. Они меняют в голове слишком быстро, отпечатываясь лишь короткими кадрами. Вот Вайсс продают цветы. Вот они уже идут на миссию, а затем возвращаются, таща на плечах раненое тело. Вот Айя, задумавшись о чем-то, что причиняет ему боль, уже пятый раз протирает витрину. Вот Кен, зевает и щурится на солнце. Вот Оми приносит из магазина двухлитровую бутылку газировки и они все налетают на нее, будто бы мучались жаждой весь день. А вот и сам Йоджи выходит на порог, чтобы выкурить первую сигарету.

Кудо сам не понимает, как переходит дорогу и останавливается у закрытой двери. Что-то внутри сжимается, и блондин прислоняется к ней лбом, стоит неподвижно, только тяжело дышит. Сколько бы он не проклинал свою ужасную работу, он не может не признаться себе, что чувствовал себя живым именно там, а не в постели с очередной любовницей.

 

* * *

 

Шульдих ненавидит бессонницу, бывшую у него нечастой и совсем незваной гостьей. Но все же иногда случалось так, что ему приходилось коротать ночь в полном одиночестве, засыпая только под утро. Особый дискомфорт это приносило в Розенкройц, где подъем был назначен ежедневно на восемь. С момента вступления в Шварц ситуация стало проще, но все же телепат по-прежнему ненавидит бодрствовать, пока все спят.

С полуночи он уже успел принять душ и, пока сохли волосы, посмотреть по телевизору что-то из раздела для взрослых. Впрочем, мертвая картинка, не подогретая никакими живыми эмоциями, не представляет для него никакого интереса еще с начала пубертатного периода, потому Шульдих, вдоволь насмотревшись на рисованную грудь, во время секса подпрыгивающую по каким-то немыслимым траекториям, гасит телевизор и остается один на один с пустой кухней. Телепат, в отличие от остального отряда, не тот человек, который может бесцельно сидеть, глядя в одну точку, потому он быстро подрывается с места и решает сделать контрольный обход квартиры.

В комнате Кроуфорда его ожидает довольно привычное зрелище – Брэд спит, уткнувшись в сложенные на столе руки. Очки съехали на самый кончик его носа, вероятно, готовясь упасть. Самое приятное в этой картине то, что виной ей служит злоупотребление вовсе не алкоголем, а шутерами, за одним из которых Брэд и заснул. Шульдих решает не снимать с начальника очки, потому как, если они все-таки упадут, Кроуфорд непременно проснется.

 

Шульдих: У меня иногда возникают такие порывы, но вовсе не от любви к человечеству, а, скорее, просто от скуки.

 

Фарфарелло в своей комнате так же мирно спит, за тем небольшим исключением, что ему удается это делать, свисая с потолка. Утром после ночного просмотра ужастика на соответствующую тему, он решил, что Наги вовсе не болеет, а одержим дьяволом. К счастью, до подростка добраться он так и не успел, зато получил внушительную дозу галоперидола и весь последующий день приходил в себя. Кроуфорд неоднократно спрашивал, не может ли Шульдих что-нибудь сделать с Фарфарелло, но рыжий гордо заявлял, что он телепат, а не психиатр.

Конструкция, удерживающая берсерка вверх ногами, напоминает те, на которых во дворцах держались люстры – два крюка, один из которых на потолке, а другой на стене и веревка, тянущаяся от ног психа через верхний к нижнему. Шульдих сам никогда не пробовал ни подвешивать, ни снимать товарища по команде, но раз уж выдался случай, он решает попытаться.

Одной рукой придерживая веревку, он развязывает узел. Тот сначала не поддается, но в один момент растягивается предательски легко. Веревка под тяжестью Фарфарелло скользит, обжигая ладони, и Шульдих кое-как успевает ее перехватить, чтобы не разодрать ладони в кровь и уберечь берсерка от удара головой об пол. Конечно, телепат сомневается в том, что на Джея это произведет какое-то впечатление, но все же он решает, что если уж взялся за дело, то должен довести его до конца и осторожно опустить Фарфарелло на пол. Не без труда ему это удается. Берсерк весит немного больше, чем Шульдиху всегда казалось, но все же взять его на руки и уложить на кровать рыжему силы хватает.

Закончив с Фарфарелло, телепат неторопливо идет в комнату Наги, не ожидая увидеть там ничего интересного, но, к большому удивлению Шульдиха, мальчик лежит на кровати, открыв глаза. Его дыхание сбито, а на лбу блестит пот.

– Наги? – телепат заходит в комнату и, пройдя вглубь, включает настольную лампу. – Плохо совсем?

– Угу… – чуть слышно тянет подросток, переводя взгляд на старшего товарища.

Шульдих присаживается на край кровати и кладет руку Наги на лоб. Тот, как телепат и предполагал, оказывается слишком горячим. Должно быть, вечером температура опять поднялась. Удивительно, что Кроуфорд забыл проследить за состоянием младшего подчиненного. Первые полминуты Шульдих думает пойти разбудить начальника, но решает, что ситуацию того не требует.

– Подожди, я сейчас, – говорит он с этими словами уходит на кухню.

 

Через десять минут он снова в комнате, помогает Наги сесть и вручает ему чашку с жаропонижающим. С тех пор, как мальчик заболел, в их доме завелись самые разнообразные лекарства, конечно же, все исписанные иероглифами. Благо Шульдих относительно неплохо наловчился понимать японский, да и к большинству коробочек прилагалась инструкция на нескольких языках.

Наги пьет нехотя, часто морщась, как ребенок от горького лекарства. К сожалению, какими бы паранормальными способностями он ни обладал, его здоровье и иммунитет оставляют желать лучшего. Организм никак не может справиться с болезнью и сейчас настолько вымотан, что Наги больших усилий стоит даже просто держать в руках чашку. Пить тоже совсем не хочется, но Наоэ никогда не был капризным, потому послушно делает то, что от него требуется.

Когда чашка наконец пустеет, Шульдих ставит ее на пол и на этот раз помогает Наги улечься обратно. Мальчик чувствует, как влага на его лбу выступает сильнее прежнего, но для его организма это нормальная реакция на лекарство. За последнее время Наги пил жаропонижающее в таких количествах, что ему кажется, будто даже его кожа и пот начнут пахнуть медом с лимоном.

– Я пойду, ладно? – Шульдих встает, собираясь выключить свет и уйти, наконец-то, спать, но на его запястье сцепляются горячие пальцы подростка.

– Посиди еще немного, ладно?..

– Ладно… – телепат растерянно усаживается обратно на край кровати, чувствуя себя полным идиотом. Впрочем, во все те немногочисленные разы, когда он проявлял заботу о ближнем и был застукан за этим занятием, Шульдих ощущал себя именно так. Это трудно объяснить, но, наверное, дело в том, что никто и никогда не пытался воспитать в нем даже минимальный альтруизм.

– Шульдих… а ты когда-нибудь влюблялся? – спрашивает Наги, должно быть, по-прежнему в бреду.

– Нет.

– Никогда?

– Ну… – телепат задумывается, – может быть, если только еще в школе.

Почувствовав на себе заинтересованный взгляд, Шульдих тяжело вздыхает, понимая, что подросток ждет продолжения истории. Телепат никогда не был любителем пересказывать подобные истории из своей биографии, находя их глупыми и унизительными. Он слишком хорошо знает, о чем думают влюбленные люди, и в последнее время это не вызывает ничего, кроме отвращения.

– В девочку из класса. – все же говорит Шульдих неуверенно. – Ее звали Стелла и она… ну, знаешь, отличница, гордость школы, любимый ребенок родителей. Но такая красивая была – ты не представляешь. На свое горе, я тогда мысли совсем плохо читал.

– Почему?

– Потому что во время первого поцелуя вдруг внезапно узнать все, что человек о тебе на самом деле думает – это… нет, не больно. Обидно. Потому, – Шульдих снова встает на ноги – любовь – это гиблое дело. А теперь спи.

– Ладно, – Наги послушно кивает и, почувствовав, как проясняются его мысли, телепат может предположить, что жаропонижающее сделало свое дело. А значит он и сам может с чистой совестью погасить свет и, прикрыв дверь, уйти к себе.

 

Шульдих: Вот и на кой черт я это сделал? Надеюсь, завтра не вспомнит.

 

* * *

 

Подработка тренером по футболу в спортивной секции кажется Кену довольно спокойной. Местами даже слишком. Деньги с нее уходят на оплату жизни в Токио. На съем квартиры идут накопления, оставшиеся еще от работы в Вайсс. Как жить, когда они закончатся, Кен не знает, но он и не имеет привычки загадывать. Пока жизнь простого парня его вполне устраивает и, наверное, единственное, чего ему не хватает – это былого адреналина.

Но это не так важно. Детям он нравится, что весьма упрощает работу, а ему только в радость снова выйти на поле, пусть и как тренер. Впрочем, иногда, ему удается поиграть после работы с коллегами. Эти люди больше разбираются в плаванье или теннисе, но, все же, какой нормальный мальчишка, тем более, в будущем решивший посвятить себя спорту, в детстве не гонял мяч с друзьями. В такие моменты Кен чувствует, как отдыхает душой. Именно тогда, когда тело работает в полную силу, а мозг переключается на другую волну, не улавливающую никакой жизни за пределами поля. В качестве платы за это Хидака иногда присоединяется к коллегам, отдыхающим после работы. Алкоголь их профессия не приветствует, потому Кена особо не напрягает посидеть с ними в парке или кафе, тратя время на приятные разговоры ни о чем.

– Кен, слышал последние новости о J-Лиге? – интересуется во время одной из таких посиделок Тетсуо, руководитель секции дзюдо. – Да, что я спрашиваю? Конечно, слышал!

– Да, конечно… – Кен крутит в руках полупустую бутылку с водой.

– И что думаешь?

– Даже не знаю. Сначала эта идея с расформированием команды на два дивизиона показалась мне совсем бредовой, но сейчас, глядя сколько денег в нашей стране выделяют на спорт, думаю, что все они правильно сделали. – отвечает Кен, почти не задумываясь. Конечно же, он трепетно следит за всеми новостями, хоть как-то касающимися J-лиги, так, как будто бы это по-прежнему имеет к этому какое-то отношение. Но почему-то это кажется ему слишком личной информацией, чтобы обсуждать ее с коллегами.

– А ты бы не хотел заняться футболом профессиональнее? Ты здорово играешь. – вставляет свое слово Изуми, тренер по плаванью. Она сама обычно не участвует в их любительских матчах, но всегда с интересом смотрит.

Слова девушки вызывают у Кена легкое напряжение, заставляющее сжать бутылку в руках. Но все же, он осознает необходимость ответить и потому, усмехнувшись, говорит:

– Ты думаешь? Вряд ли. Я профессионалам и в подметки не гожусь.

И, когда тема, кажется, замята Тетсуо решает добить Кена окончательно:

– Кстати, если мне не изменяет память, пару лет назад в J-Лиге играл парень по фамилии Хидака. Ты помнишь?

Бывший футболист замирает, продавливая напряженными пальцами прозрачный пластик бутылки. В голове включается старый инстинкт, и мысленно Кен проигрывает в голове, как убить двоих слишком любопытных коллег быстро и без лишнего шума. Задача кажется ему довольно примитивной, вот только в голову не идет никакого ответа на вопрос, что потом делать с трупами или как избежать подозрений полиции. Отчего-то он сомневается, что Критикер замолвят за него там слово. Руки Кена сжимаются еще сильнее, но все же, пока ситуация не вышла из-под контроля, он находит в себе силы вяло помотать головой в знак отрицания. Тетсуо тут же, как ни в чем не бывало, продолжает:

– Да? Странно как. Там же такой скандал был… – дзюдоист обводит аллею взглядом. – Но забавно получается. Ты его теска и тоже увлекаешься футболом.

– Я же говорю, тебе нужно заняться этим, – подхватывает Изуми. – Это, наверное, знак.

Кен прислушивается к их словам, снова начиная понимать смысл. Он пытается убедить себя, что это просто невинная беседа и никто не подозревает его в том, что он мертвец, восставший из могилы. Но унять беспокойство все равно получается не сразу. Только ответив:

– А… кажется, что-то припоминаю, – Кен вспоминает, о чем думал пару минут назад, и теперь его пробивает дрожь уже от страха перед самим собой. Почему-то он не сомневается в том, что мог бы убить этих двоих совершенно невинных людей, и это кажется ему самым ужасным. Наверное, должен пройти не год и не два, чтобы Кен навсегда забыл боевые инстинкты члена команды Вайсс. Хотя Хидака честно не уверен в том, наступит ли вообще когда-нибудь такой день, когда он сможет без страха думать о своем прошлом, а руки не будут помнит, каково это – убивать. Он чувствует себя собакой, которую научили команде «фас», навсегда ставшей условным инстинктом.

Вся эта драма развивается в его голове, никак не отражаясь на внешнем спокойствии. Даже расслабленная улыбка все это время не сходит с его лица и, наверное, она осталась бы там, реши он все же убить любопытных коллег. А Тетсуо и Изуми, не догадывающиеся, какой участи им удалось избежать, уже забывают про покойного футболиста и находят новую тему, которую Кен встречает куда охотнее.

– Вы слышали эти ужасные истории о маньяке, похищающем девушек? – Изуми присаживается на лавочку рядом с Хидакой, как ему кажется, слишком близко.

– Нет. – тут же оживляется Кен. – Расскажешь?

– Да, он похищает девушек школьного возраста и сжигает их. Вроде как, он какой-то религиозный фанатик, но, по-моему, он просто сумасшедший.

– Пожалуй. – согласно кивает Кен и, открыв помятую бутылку, делает несколько крупных глотков. – И много у него уже жертв?

– Точного числа неизвестно, но предполагают, что число его жертв от семи до двадцати девушек. Это просто ужасно. Представь себе – молоденькие девочки! У них вся жизнь впереди! – Изуми излагает факты об убийцах куда артистичнее, чем Манкс, и потому Хидаке даже нравится ее слушать.

– Ну, ты тоже на старушку не тянешь, – посмеивается Тетсуо.

– Но я уже давно совершеннолетняя! – вспыхивает девушка, поняв, на что намекает коллега.

Немного поразмыслив, Кен вклинивается в беседу, наконец, убрав с лица свою глупую расслабленную улыбку:

– Тетсуо прав. Тебе правда стоит быть поосторожнее.

Изуми ежится, окидывая взглядом погружающуюся в сумерки улицу. После подобных предупреждений ее пугает перспектива возвращаться домой в темное время суток, особенно, учитывая, что идти ей несколько кварталов пешком.

– Проводить? – спрашивает Кен.

 

Изуми принимает предложение охотно. И еще через полчаса они выдвигаются в путь. Дорога от сквера до ее дома занимает около пятнадцати минут медленным шагом. Девушка болтает без умолка, Кен отвечает. Он наловчился спокойно общаться с противоположным полом, еще работая в «Конеко». Когда каждый день магазину приходилось держать осаду, устраиваемую ученицами всех ближайших школ, без таких умений проработать день и не сорваться практически невозможно.

И вот они уже стоят на пороге ее дома и Изуми, мило улыбнувшись, спрашивает:

– Не хочешь зайти?

Кен почему-то сразу понимает, чего от него хотят, и отвечает, не задумываясь:

– Нет, извини. У меня еще дела.

– Дела? – разочарованно повторят девушку.

– Ну да, – Хидака улыбается, почесывая затылок. – Моя девушка просила зайти к ней вечером.

– Девушка?..

– Да, девушка. Юрико, – Кен даже не сомневается в выборе имени для своей почти воображаемой спутницы жизни.

– Ладно… – Изуми выглядит немного расстроенной, что, в общем-то, неудивительно. Хидака давно заметил, что она имеет на него виды, но вплоть до этой минуты упорно игнорировал все заигрывания и кокетство. – Тогда пока?

– Да. До понедельника? – Кен упорно продолжает строить из себя идиота, не снимая с лица широкую виноватую улыбку.

– До понедельника. Спасибо, что проводил.

– Не за что.

На этом они и расходятся. Изуми уходит в квартиру, а Кен, отойдя от ее дома, размышляет о том, правильно ли он поступил. Она действительно очень милая девушка, соответствующая его представлениям о женской красоте и, что еще приятнее, прекрасно понимающая его интересы. Казалось бы – что еще нужно? Но все же Кен не мог, просто не давал себе права ответить ей взаимностью. Однажды, как будто бы в кошмарном сне, Йоджи спросил его:

– Скольких ты убил? Сколько человек ты убил? И ты можешь обнимать её этими руками?

Тогда Кудо говорил про Юрико, когда Кен наивно объявил, что выполнит последнее задание и покинет Вайсс, чтобы улететь с любимой в Австралию. Его слова плотно опечатались в памяти, до сих пор звуча эхом, каждый раз, как он думает про Изуми и прочих девушек.

 

Кен: Может быть когда-нибудь я заслужу право… нет, прощение.

 

* * *

 

Последние недели Шульдих взял в привычку приходить к Кроуфорду в комнату, не дожидаясь особого приглашения. Он валяется на диване и читает книгу. Он устраивается на табуретке и смотрит, как Брэд играет. Он заводит беседы разного характера. Он делает все, чтобы у Кроуфорда не было возможности приложиться к бутылке.

– Что ты читаешь? – Брэд молча наблюдает за Шульдихом последние пятнадцать минут и никак не может понять, почему телепат листает книгу справа налево.

– Мангу, – отвечает рыжий, не открываясь от чтения.

– Что?

Шульдих тяжело вздыхает, опускает книгу на колени и, взглянув на Кроуфорда, как на идиота, повторяет:

– Мангу. Японские комиксы.

– Зачем?

– Пытаюсь понять тонкости этой гребанной культуры, – телепат тянется и откидывается назад на разложенном диване. Брэд не восторге от того, что Шульдих сидит на простыне и трется щекой о подушку, но решает не комментировать. – И знаешь что самое забавное… – Шульдих прикрывает глаза. – Я зашел в магазин и взял комикс с самой пристойной обложкой. И знаешь про что он?

– Про что? – Кроуфорд скорее инстинктивно открывает заветный ящик стола.

– Про пидоров, – телепат переворачивается на бок. – Вот мне везет, да?

Шульдих зевает и просовывает ладонь под подушку. То, насколько по-хозяйски он ведет себя в чужой постели, даже немного забавляет. Кроуфорд снова воздерживается от замечаний и достает бутылку из ящика, точно зная, что уже через пятнадцать минут Шульдих, просидевший всю ночь над «Патриотом» Юкио Мисимы, будет спать, как младенец.

 

Шульдих: С одной стороны, думаю, не давать Кроуфорду напиваться – это благое дело, а с другой, с ним как-то не так скучно. То есть, я совмещаю приятное с полезным.

Фарфарелло: Я открою вам большой секрет. Я думаю, Шульдих сидит у Кроуфорда по полночи, потому что они занимаются сексом.

 

Когда Шульдих открывает глаза, он обнаруживает, что лежит не поперек дивана, как раньше, а вдоль, растянувшись у стенки. Хозяин комнаты, в свою очередь, расположившись рядом, внимательно изучает томик комиксов.

– Ну как? – лениво интересуется телепат, переворачиваясь на бок. – Интересно?

– Не особо, – Брэд дышит Шульдиху в лицо перегаром. – Никак не могу понять, почему у всех парней между ног белые пятна.

– Это такая своеобразная цензура.

– Я догадался. Но все равно странно. Лица у них женские, членов нет… какой смысл тогда рисовать комиксы про геев, если в них нет ничего мужского?

– А мне откуда знать? – Шульдих неловко отодвигается ближе к стене, так, чтобы не касаться Кроуфорда даже локтем или коленом. Физический контакт в сочетании с обсуждением подобных тем вызывает у него легкий дискомфорт.

 

Шульдих: Говорят, что боязнь высоты – это желание прыгнуть. Я не гомофоб, но когда начинаю проецировать это на себя, хочется отправить всех педиков по концлагерям.

 

– Да, и вообще… – подытоживает Шульдих, заняв удобное и, что немало важно, отдаленное от Кроуфорда положение, – с чего им быть мужественными?

– По-моему, ты слишком категоричен, – Брэд переворачивает страницу.

Телепат не отвечает, вдруг заметив, что установка ментальных щитов стала для Кроуфорда привычной. Ровно, как и для самого Шульдиха в систему вошло легкое раздражение, которое он испытывает каждый раз, натыкаясь на бесцветную стену в голове начальника. Желание спросить о причинах в последнее время превращается в навязчивую идею. Но вместо этого рыжий спрашивает Кроуфорда о чем угодно: о погоде, о перспективах, о том, будет ли Брэд кофе – но никак не о стенах. Иногда этот вопрос кажется телепату слишком личным, иногда он думает о том, что не хочет знать, что Кроуфорд прячет, и совсем редко о том, что у Брэда, скорее всего, есть причины скрывать свои мысли.

– На самом деле, дурацкий комикс, – телепат судорожно направляет свои мысли в другое русло. – Главный герой…

– Который из?

– Который сверху. По-моему, он мозгами не награжден. Неужели мужчина-натурал может насколько натрахаться с женщинами, чтобы они перестали его возбуждать?

– На самом деле, это так, – Кроуфорд кладет книгу на живот и тяжело вздыхает.

– Ведь это не повод переключиться на мальчиков. Бред какой-то… то есть, до этого у него на них не стояло, а сейчас стоит? – продолжает гнуть свое Шульдих, постепенно осознавая смысл сказанного Кроуфордом. Озарение приходит к телепату настолько резко, что он осекается и выдавливает из себя только – Подожди. В каком смысле – это так?

– В прямом, – отзывается Кроуфорд почти сразу и переворачивается на бок, лицом к Шульдиху, заставляя телепата буквально вжаться в стену. – Я много думал о них в последнее время. У меня было столько женщин, ты не поверишь. Я знаю, что без особого труда могу уложить в постель любую, но в один момент пропадает азарт.

– Азарт? То есть, ты спишь с женщинами только ради азарта?

Кроуфорд закрывает глаза и улыбается. В этот момент Шульдих внезапно осознает, почему женщины никогда не отказывают Брэду, почему они так легко покупаются на эту улыбку настоящего американца. Это осознание вызывает смесь восторга, зависти и отвращения. Кроуфорд не был создан героем любовных романов, но вполне успешно научился им быть.

– А зачем еще? – отвечает Брэд с некоторой злостью в голосе. – Удовольствие? Так это, извини за откровенность, и своими силами можно. Любовь? Я тебя умоляю – что там любить? Они все одинаковые, все хотят одного и того же. И, знаешь, я прекрасно понимаю, почему в стольких культурах их подавляли. Равенство, эмансипация, желание отыграться на мужчинах… улавливаешь логическую цепочку?

– Вроде того.

Шульдих старается больше ничего не спрашивать. Кроуфорд старается ухватиться за любое возможное логическое продолжение своей мысли.

В этот момент телепату кажется, что даже в тот далекий день, когда Брэд приехал в Розенкройц, чтобы познакомится со своим новым отрядом, они не были настолько чужими людьми, как сейчас. Неожиданно он осознает, что лежит на одной кровати с нетрезвым мужчиной, что сам выглядит как педик, что Брэд бесспорно сильнее его физически, что…

– Знаешь, я уже много месяцев периодически вижу кое-что, – вдруг говорит Кроуфорд, ломая звенящую тишину. – Сначала я видел, как обнимаю язык пламени, но потом он превратился в уличного кота. Ты не поверишь, чем он стал дальше… – не дожидаясь реакции, Брэд поднимает руку и проводит пальцами по растрепанным рыжим волосам. Этот жест Шульдих расценивает, как перегиб палки и вскакивает с твердым намерением немедленно убраться из этой комнаты и впредь заходить сюда только по делам.

Кроуфорд тянет телепата обратно и подминает под себя.

– Что ты делаешь? – Шульдих несколько раз дергается, когда Брэд целует его шею, попутно ухитряясь одной рукой держать телепата, а другой расстегивать рубашку. – Отвали!

Брэд только повторяет:

– Тихо-тихо… – и гладит по волосам, целует в лоб, проводит холодными кончиками пальцев по ребрам. – Тихо… – шепчет он на ухо, прикусывая мочку, прижимая к кровати сильнее, стискивает ноги коленями.

Кроуфорд знает три секрета – начальники не любят подхалимов, шпану раздражает страх, а женщины не хотят нежности. И в настоящий момент он не помнит о том, что Шульдих – мужчина.

 

Кроуфорд: В этом тоже есть определенный азарт. Если я могу уложить любую девушку, получится ли у меня провернуть тоже самое с прожженным гомофобом, по его словам ненавидящего геев до зубного скрежета? Мои видения говорят, что да. Но, честно говоря, даже они иногда ошибаются.

 

– Не трогай! – Шульдих упирается и старается вывернуться так, чтобы язык Кроуфорда не дотянулся до его груди. Начальник не оставляет попыток, вцепляясь в плечи телепата достаточно сильно, чтобы удержать его на одном месте. – Не смей! – снова кричит Шульдих, когда чувствует, как теплый язык касается его соска, вызывая вовсе не возбуждение, а панику. Потому пользуясь тем, что его руки свободны, телепат хватает Брэда за волосы, чтобы, наконец, оттащить от себя, и, не задумываясь ни на секунду, бьет кулаком по лицу. Кроуфорд замирает на пару секунд, должно быть, приходя в себя после удара. – Кроуфорд, ты же пьяный в ноль! Ты сам не понимаешь, что делаешь! – кричит телепат в надежде, что будет услышан.

Кроуфорд не отвечает ничего, только до боли сжимает плечо Шульдиха и одним рывком переворачивает подчиненного на живот. Телепат плохо понимает, что происходит. Он дрожит всем телом, выворачивается, матерится на трех языках, делает все возможное, только чтобы чужие руки не касались его. Паника – слишком маленькое слово, чтобы описать его состояние. Он даже не может до конца поверить в то, что это происходит на самом деле.

Пользуясь почти полной бессознательностью Шульдиха, Брэд тянет его за ремень, заставляя встать на четвереньки, и быстро стаскивает джинсы. Под ними его ждет легкое разочарование – Кроуфорд ожидал, что телепат или носит трусы, вписывающиеся в его имидж, или не носит белья вообще, но никак не черные плавки. Впрочем, Брэд и так не собирался долго их рассматривать. Его куда больше интересует то, что под ними.

– Кроуфорд… –  стонет Шульдих в подушку. – Ну, не надо, а…

К сожалению, Брэд предвидел, что это случится всего два часа назад, потому успел купить только презервативы и крем для рук в ближайшем супермаркете.

Глядя на костлявую, покрытую почти прозрачными волосками задницу телепата, Кроуфорд ласкает себя рукой, чтобы довести свой член до нужного состояния. В этот момент ему приходится прогонять воспоминания о самых лучших женщинах, что у него были, о самой качественной порнографии, что ему приходилось смотреть, о самых грязных сексуальных фантазиях, которые пока не удалось воплотить. Это приносит свои плоды, но финальную точку ставит сам Шульдих, выгнувшись, повторив очередное «не надо», дав Брэду повод схватить себя за волосы и уткнуть лицом в подушку.

Мозг пьяного человека работает хуже, чем часто того требует ситуация. Только натянув презерватив, упершись головкой во вход и попытавшись протолкнуться внутрь, Брэд осознает, что пропустил какой-то этап подготовки к сексу. Об этом ему напоминает не столько стон телепата, сколько чудовищное сопротивление его мышц. Шульдих пытается перевернуться на спину, но Кроуфорд, соображая, что именно должен сейчас сделать, ставит колени на икры подчиненного. Рыжий вскрикивает и, закусив край подушки, шипит от боли.

Собравшись с мыслями, Кроуфорд берет со стола крем для рук и щедро выдавливает на пальцы мазь не располагающего к себе желтого цвета. Он сомневается, что анальный секс с женщиной сильно отличает от секса с мужчиной, потому делает все, как умеет – размазывает крем и надавливает пальцем. Один протискивает в тело подчиненного без особого труда. Шульдих стонет. Единственную боль, которую он испытывает, приносят острые колени, давящие на его ноги. Ощущение чего-то чужеродного внутри себя отвратительно, и куда хуже любой боли. Каждое движение пальца вызывает чувство, что его кишечник вот-вот вывернется наизнанку.

– Хватит!.. – вскрикивает он, подняв голову.

Кроуфорд только добавляет второй палец, чувствуя, как охотно поддается тело Шульдиха.

– Ноги убери, сука! – не унимается телепат.

И Брэд послушно убирает ноги, берет Шульдиха за бедра и начинает медленно насаживать на себя. Рыжий стонет громче, но все же не настолько громко, чтобы быть услышанным за пределами комнаты. Пожалуй, больше, чем изнасилование, его пугает тот факт, что дверь не заперта, и кто-то может стать свидетелем его позора. Потому Шульдих стонет, шипит, кусает подушку, но не позволяет себе кричать в голос, что, в общем-то, несложно, учитывая, что ноющая боль, появившаяся, когда Кроуфорд вошел, уже почти сошла на нет. А наружу тем временем пробиваются мысли, и телепат поневоле улавливает их. Мысли, эмоции и то прекрасное чувство, которое Шульдиху так ни разу и не довелось испытать. Он ощущает, как мышцы сжимают член, как головка давит на вход, когда Брэд выходит полностью и снова засаживает. Проникая в сознание Кроуфорда, Шульдих чувствует, как трахает сам себя и, наверное, если бы все происходящее не было таким страшным и унизительным, он мог бы получить от этого удовольствие.

Через пять минут после начала акта, телепат почти расслабляется, не отдавая себе отчет о происходящем. Мозг отказывает работать и воспринимать информацию. В мире перестает существовать что-либо, кроме ощущений Кроуфорда и легкой отвратительной боли. Шульдих приподнимается на дрожащих руках и видит мокрое пятно на подушке. У него уходит около минуты на осознание того, что это его слюна. Локти снова подгибаются. Телепат расслабляется окончательно, просто слабо покачиваясь на каждое движение Кроуфорда, уже не стонет, только глухо выдыхает воздух.

Кроуфорд кончает, и Шульдих раскаивается за то, что теперь в красках знает, каково это.

Утром Шульдиха уже не было.

Кроуфорд вспоминает о произошедшем с головной болью и чувством вины. Он плохо представляет, как сможет выйти из комнаты и посмотреть Шульдиху в глаза. Вчера его мало волновал этот вопрос. Ему казалось, что все пройдет легко, как по маслу, и подчиненному обязательно тоже понравится. Осознание случившегося приходит почти следом за похмельной болью между висков, и прибивает к кровати не хуже любой хандры. Ощущения сменяют одно другое настолько быстро, что Брэд сам плохо улавливает, как страх сменяется отчаянием, за которым наступает злость, плавно перетекающая обратно в страх. В программе не прописаны подобные алгоритмы. Все выстраивается в голове Кроуфорда, как примитивная задача по геометрии или физике, где дан один изнасилованный Шульдих и вопрос «что дальше?». Только вот в голове Кроуфорда нет ни одной формулы, ни одной аксиомы или теоремы, даже гипотезы, которая была бы уместна в этой задаче.

К трем часам дня жажда и желание, наконец, выбросить завязанный узлом презерватив заставляют Кроуфорда выйти на кухню, где, как на зло, он натыкается на Шульдиха.

Телепат сидит на подоконнике около открытого окна и курит. При всем трагизме ситуации у него не получается делать это, как у человека, не первый раз держащего сигарету в пальцах. Он курит, как школьник, думающий, что это делает его круче в глазах сверстников. И сложись все немного иначе, Брэд бы сейчас посмеялся и над этим, и над расстегнутой рубашкой, и над волосами, выглядящими так, будто телепат не то забыл расчесать их, не то специально растрепал, и над стеклянным взглядом – над всем этим донельзя пошлым образом жертвы изнасилования. Но, к сожалению, у Шульдиха есть право себя таковым считать, потому Кроуфорд прячет взгляд, кидая презерватив в мусор, завязывая пакет и наливая себе стакан воды.

Шульдих не говорит ничего.

Кроуфорд открывает рот, но тут же решает промолчать, так как все его слова сейчас – не более, чем глупые оправдания.

 

Шульдих: Я просто не верю в то, что случилось… мне кажется, что кто-то залез мне в голову, достал оттуда самые жуткие страхи и попытался воплотить в жизнь.

 

Уже в дверях Брэда останавливает тихий голос, полный жалкими подделками под привычные интонации телепата:

– Знаешь, а я даже почти начал считать тебя другом.

– Прости… – бормочет Кроуфорд, быстро уходя. И в этот момент его удерживает в колее только видение, говорящее о том, что сегодня же вечером Эсцет вызовут его в Германию на пару дней.

 

* * *

 

Знакомый торговый зал. Если принюхаться, можно представить, что здесь еще витает знакомый запах розы, и Йоджи вдыхает его, делает несколько неуверенных шагов и касается разбитого стеллажа. Воспоминания снова проигрываются перед глазами, пугая своей отчетливостью.

Вот они впервые вчетвером продают цветы. Вот школьницы, издавая звуки поразительно высоких частот, толпятся у витрины. Вот Манкс проходится по залу, громко цокая каблуками красных босоножек. Вот Айя стоит на четвереньках, сплевывая на пол кровь.

Йоджи не уверен в том, сколько прошло времени с тех пор, как это было – пара дней или целая жизнь. Но идя через торговый зал к служебному входу он уверен, что если Критикер снова понадобятся Вайсс, он возьмется за оружие, не задумываясь ни на секунду. И, более того, сейчас он не сомневался в том, что ждет его в подвале, будто бы кто-то заранее нашептал ему.

Кудо не покидает ощущение дежавю и, спускаясь по лестнице на тусклый свет, он вспоминает, как первый раз вошел в это помещение и, осмотрев свой отряд, только отшутился, выразив сожаление по поводу отсутствия девушек в отряде. Все должно повториться.

Внизу его ждут Айя, подпирающий спиной стену, и Кен, развалившийся на табуретке у сломанного телевизора, на котором они когда-то все вместе смотрели фильм про падших ангелов.

– Йоджи? – Кен даже вскакивает на ноги.

– Собственной персоной. – Кудо поправляет очки и улыбается.

– Что ты здесь делаешь?

– То же самое я мог бы спросить у вас, ребята. – Балинез проходит вглубь помещения и разваливается на диване. – Видишь ли, там, на улице собирается дождь, и я решил переждать его тут.

Хидака растерянно опускается обратно на табуретку. После недолгих размышлений он улыбается чему-то, только ему понятному. Кену кажется, что последний раз настолько на своем месте он чувствовал себя только в церкви, будучи еще ребенком. Он по-прежнему не может применить ни к кому из бывших товарищей слово «друг», но это не отменяет того факта, что Кен испытал что-то похожее на счастье, спустившись в магазин и застав там Айю, не изменившего с того момента даже позы.

 

* * *

 

Шульдих: Я не могу назвать Фарфарелло другом, но, наверное, я уже давно разучился быть один. Мне нужен рядом хоть кто-то, иначе я боюсь сорваться, что совсем нежелательно.

Фарфарелло: Я люблю курицу…

 

Фарфарелло ставит на стол бумажное ведро и вскрывает его, даже не успев сесть.

Шульдих не считает нужным уточнять, зачем позвал берсерка пообедать в KFC, тем более, на скудные остатки зарплаты. Единственный подвох этой затеи всплывает уже в процессе: достав из ведра кусок курицы и надкусив его, телепат понимает, что совершенно не хочет есть. По сути, после произошедшего, Шульдих не хочет уже ничего, кроме как провалиться сквозь землю, исчезнуть, уйти в нирвану. Но эти желания слишком далеки от реальности, чтобы быть выполненными. Потому телепат просто таскает всюду за собой Фарфарелло, так, будто бы надеется, что псих защитит его в случаи чего.

– Ты плохо выглядишь. – говорит берсерк, обгладывая куриную ногу.

Шульдих и сам знает, что плохо выглядит в мятой рубашке и с грязными волосами, собранными в неаккуратный хвост. Брэд был бы недоволен – отмечает про себя телепат и, поежившись, через силу пихает в себя надкушенный кусок.

– Это из-за Кроуфорда? – интересуется Фарфарелло тоном совершенно адекватного человека и ломает зубами кость.

– С чего ты взял?

Берсерк умеет задавать довольно логичные вопросы так, чтобы по спине побежал пот, а паранойя зажала в угол. И пусть телепат знает, что Фарфарелло не в курсе произошедшего, он легко может признать, что сам где-то ошибся, читая его мысли.

– Да так… – Джей сплевывает пережеванные осколки костей на край подноса и выуживает из ведра следующую жертву, – вы, кажется, ругались ночью перед его отъездом.

– Слушай, не нужно обсуждать это так, будто бы решаешь проблемы семейной пары.

– Вы бы хорошо смотрелись на красных кушетках.

Вместо ответа Шульдих кидает в Фарфарелло скомканной салфеткой, попутно стараясь не реагировать на мысленные комментарии других посетителей забегаловки. Конечно же, японцам весело смотреть на двух так называемых «гайдзинов», тем более, таких нестандартных, как они с Джеем. Шульдих явственно ощущает накатывающие раздражение и дискомфорт, которые приносит все – от любопытных азиатов и шуток Фарфарелло до отсутствия аппетита и необходимости постоянно ерзать на стуле, чтобы было не так больно сидеть.

– Я понимаю, что Бог, – говорит Шульдих и на последнем слове Фарфарелло ломает новую кость, – не любит гомиков, но меня к этому припутывать не надо.

– А ты разве не гомик? – спрашивает Джей с напускным удивлением.

– Пошел ты, – Шульдих делает несколько глотков колы и предпринимает повторную попытку поесть.

– Ja wohl, mein Fuhrer, – Фарфарелло отдает честь и тут же возвращается к поеданию курицы, на этот раз уже молча.

Телепат тяжело вздыхает, понимая, что при необходимости выговориться, не может вслух признаться в том, что стал жертвой изнасилования. В целом, он не может ничего, кроме как ночью закусывать край подушки и трястись от собственной беспомощности, гадая, когда это повторится, в чем он, в общем-то, не сомневается.

 

Шульдих: Лучше бы я в детстве умер.

Фарфарелло: Я ведь вижу, что что-то не так. Вижу, что он хочет мне об этом рассказать. Но, если это действительно нужно, сам расскажет. Если нет, то я подыгрывать не буду. Я все вижу. Я ведь не идиот.

 

* * *

 

За последние дни магазин преобразился, хоть до сих пор и не вернулся в привычное состояние. Работы оказывается куда больше, чем кажется с первого взгляда. Нужно убрать весь мусор, заделать пулевые отверстия в стенах, заменить мебель, снова убрать мусор, на этот раз строительный, и, конечно же, привезти новые цветы.

Необходимости думать о второй работе пока нет, так как человек в малиновом костюме, представившийся Ботаном и на один раз заменивший им Персию, больше не появлялся. Но, тем не менее, если они снова хотят быть Белыми Охотниками, им снова нужно прикрытие в уже таком родном «Конеко».

Кен переклеивает обои. Оми моет пол. Йоджи сидит на табуретке около открытой двери и курит. Собственные мысли своей наивностью вызывают у него невеселую усмешку, но он, правда, до последнего надеялся, что они будут вчетвером в этом магазине, так же, как и раньше. Кудо не считает себя очень сентиментальных в вопросах, которые не касаются женщин, но тогда, спускаясь в подвал магазина, он представлял, как он снова будет обольщать школьниц, как Айя будет холодно произносить свое излюбленное «если вы ничего не покупаете, то уходите», как Кен будет тихо ругаться под нос, а Оми изображать бурную деятельность. Но Айя просто ушел, и почему-то Йоджи сомневался в том, что еще когда-нибудь его увидит, если, конечно, не захочет это сделать специально.

– Эй, Йоджи!

Старые боевые навыки помогают Кудо поймать кинутую в него тряпку. Он смотрит на не самый чистый кусок ткани, пытаясь понять, что Кен имел в виду, бросив это, пока Хидака сам не комментирует свои действия:

– Заканчивай там прохлаждаться и помой витрину.

– Сейчас, – Йоджи нехотя плетется к стеклу, по ходу цепляя чистящее средство.

Еще около пяти минут они работают молча и тишину разбавляют шипение пульверизатора, скрип тряпки, плеск воды и шуршание шпателя. На улице почти тихо, только изредка проезжают машины и идут одинокие прохожие. Йоджи вдруг думает о том, что, пожалуй, они трое слишком сильно друг от друга отвыкли, чтобы им было легко завязать беседу. Впрочем, также он не сомневается, что это временно.

Оми отжимает тряпку и вешает ее на край ведра.

– Я схожу в магазин, куплю перекусить. Вам что-то нужно? – спрашивает он, направляясь к надбитой раковине, чтобы помыть руки.

– Я ведь не могу попросить тебя купить мне пива и сигарет, – зевает Йоджи, не открываясь от витрины. – Так что прихвати мне минералки.

– Да, и мне чего-нибудь поесть, – подхватывает Кен. – На свое усмотрение.

Оми кивает и уходит, оставив товарищей наедине. Почему-то этот факт вызывает у Йоджи ощущение, что он непременно должен поговорить с Кеном, сказать ему нечто важное, вот только непонятно, что именно. Блондин еще недолго возит тряпкой по итак чистому стеклу и, наконец, отходит обратно к табуретке, закуривает.

– Чем ты занимался все это время? – он задает, как ему кажется, самый логичный на настоящий момент вопрос, выпуская в воздух причудливые шлейфы дыма.

– По мелочи, – отзывается Кен почти сразу. – Снимал комнату у старушки, работал.

– Кем?

– Подрабатывал в спортивной школе тренером по футболу. Худо-бедно, но на жизнь хватало, – Хидака, наконец, отрывается от стены, убедившись, что закрыл все пулевые отверстия, и подходит к Йоджи, становится рядом, опирается плечом о дверной косяк. – А ты сам?

– По сути дела, ничем, – смеется Кудо.

– Как это? На что ты тогда жил? И, главное, где.

– У девушек, – Йоджи впервые осознает, что это совсем не так хорошо, как ему казалось раньше. Кен и вовсе не комментирует, только тяжело вздыхает, отгоняя сигаретный дым от лица рукой.

– Как думаешь? – вдруг спрашивает он, опускаясь на корточки. – Что будет дальше?

– С чем?

– Получается, Вайсс снова в сборе?

– Вроде того.

Опять наступает тишина, в которой витает один и тот же вопрос, понятный им обоим, но почему-то до сих пор не заданный. Йоджи невольно вспоминает ту ночь на пустыре, когда казалось, что им уже ничего не поможет, но появился Айя и спас их. Ему хочется верить в то, что Абиссинец когда-нибудь снова так появится и, он не сомневается, Кену тоже.

– Знаешь… честно говоря, он мне никогда особо не нравился, – говорит Кен, и слово «он» даже не нуждается в пояснении. – Но без него все это не может существовать. Нас всегда было четверо, с самого начала, а тут… – Хидака сжимает кулаки. – Да он просто эгоист, раз так поступил!

– Да ладно тебе… – Йоджи ощущает острое желание сделать что-то фамильярное, скажем, потрепать Кена по голове или щелкнуть по носу, но вместо этого он только улыбается. – Не думай об этом. Вон, кажется, уже и Оми идет.

 

Через десяток минут они опускают жалюзи и, за неимением никакой целой мебели в торговом зале, кроме одной-единственной табуретки, располагаются на полу вокруг нескольких пакетов с фастфудом. Все как-то само собой становится проще: и разговоры, и их темы, и дальнейший совместный ремонт магазина.

 

Кен: Я рад, что вернулся. Пусть пока у нас было всего-то таких-то полмиссии, я снова чувствую, что живу, а не просто существую. Хотя, думаю, тут дело не столько в самой работе.

Йоджи: Все-таки мое место здесь, в этом магазине и с этими людьми. Надеюсь, мы проживем так еще долго и умрем все вместе на одной миссии, чуть раньше, чем станем настолько старыми, что не сможем работать.

Оми: Вот только немного жаль, что Айя не с нами.

 

* * *

 

Айя входит в пустую квартиру, запирает дверь, скидывает куртку. Он давно отвык включать свет, так как, живя один, всегда точно знаешь, где что находится, и не боишься споткнуться. Он давно отвык прибираться и следить за собой чуть больше, чем того требовал минимум с точки зрения общественной нормы. Он давно отвык от всего и, наверное, последнее, чего Ран хотел – это видеть бывших товарищей, это возвращаться назад хоть на шаг. Невольно ему приходится признавать, что хорошие воспоминания, связанные с периодом работы в Вайсс, тяготят его куда больше плохих.

Айя снимает футболку и оседает на кровать, прячет лицо в ладонях. В квартире холодно и одновременно душно. Есть желание, наконец, включить свет во всем доме и прибраться, но оно разбивается о перманентную усталость, о полное безволие, охватившее Рана с момента роспуска Вайсс. Он не может не признавать, что с каждым днем становится только хуже, но все равно не пытается ничего изменить. Наверное, именно это называют безысходностью.

Плечи вздрагивают, по позвоночнику проходит холодок, заставляющий согнуться пополам, прижавшись животом к ногам. Айя не сразу даже понимает, что происходит, и что так сильно обжигает его глаза. Рефлекторно моргая, он вдруг ощущает влагу на веках, влагу на щеках, плавно ползущую к подбородку. И первые раз за долгие годы он плачет, постепенно смиряясь с этой мыслью, со своей беспомощностью, позволяя себе всхлипывать и слабо вцепляться пальцами в плечи. Он уже забыл, каково это, когда воздух застревает в легких, болящих будто после хорошей драки. И впервые он осознает насколько это страшно – быть никому ненужным.

 

* * *

 

Шульдих открывает дверь, никак не комментируя возвращение начальника. Просто открывает и, не одарив Кроуфорда даже случайным взглядом, уходит на кухню, смотреть очередной весьма увлекательный, по его мнению, мультфильм и доедать пакет чипсов, купленный на последние деньги.

Брэд вздыхает, понимая, что его, пусть и не очень длительное, отсутствие никак не спасло ситуацию и вряд ли что-либо спасет ее в дальнейшем. Впрочем, старый знакомый в Германии, ныне тоже являющийся лидером отряда, порекомендовал Кроуфорду поставить Шульдиха на место, повторив свой недавний подвиг. О том, как предложение приятеля звучало дословно, Брэд думать не хочет, так как он достаточно давно вычеркнул подобные слова из своего лексикона. Да и не воодушевляет его идея воспитывать отряд подобным образом, быть деспотом и строить что-то среднее между тоталитаризмом и монархией в пределах одной квартиры. Потому вопрос с Шульдихом по-прежнему остается открытым.

– У нас снова есть работа, – говорит Брэд, остановившись в дверях кухни. – Собери всех у меня в кабинете через пять минут.

Уходя к себе, Кроуфорд не сомневается в том, что их отношения с телепатом никак не повлияют на планы Эсцет и это его немного успокаивает. В конце концов, его старый приятель, толкая долгую речь о «дрессировке» отряда, был без сомнений прав в одном – не важно, как подчиненные к тебе относятся, важно, как они относятся к работе. И сейчас Кроуфорд отчаянно пытается в это поверить и хранить смутную надежду на то, что Шульдиху не пришло в голову растрепать Фарфарелло и Наги о произошедшем.

 

* * *

 

За всю жизнь Айе, как и большинству мужчин, не так часто удавалось сделать это несколько раз подряд. Ботану же или везет, или для него это действительно не проблема. Он прекрасно знает, что и как нужно делать, усаживая Айю на себя, сгибая его в неудобной позе на заднем сидении автомобиля.

Ран не спал ни с кем с момента ухода из Крашерс, потому тело реагирует на подобный физический контакт сильнее, чем Айе хочется. Держаться за привычный образ не выходит, и бывший Вайсс стыдится своих тихих, чуть слышных стонов и испытываемого удовольствия.

Ботан – удивительный человек. Айя видит его второй раз в жизни и еще пару часов назад хотел вышвырнуть его из своей машины, но, увы, мужчина оказался упорнее. Табачный дым по старой памяти сыграл роль спускового крючка, а последующая драка дала иллюзию доверия. И вот результат – они возятся на заднем сидении машины, даже не думая о том, что кто-то может их увидеть.

Айя никогда не считал себя мазохистом, но все же любое прикосновение к местам, куда пришелся удар, вызывает такое возбуждение, что у него темнеет в глазах.

Ботан целует его ключицы и ребра, придерживает за задницу, заставляя подниматься и опускаться в каком-то неестественном темпе. Айя стонет, вцепляется в спинку сидения, пытается вдохнуть скудные остатки воздуха. Почти безуспешно, как ему кажется. В машине слишком жарко и душно. Большая часть кислорода давно переработана. И все, что можно ощутить – это резкий запах их пота и секса. Майка Айи постыдно закатана и завернута за воротник. Впрочем, Ботан со своими спущенными на щиколотки штанами и прилипшей к телу рубашкой выглядит не лучше. Из-за того, что кровь в их телах перегоняется с большей силой, чем обычно, шрам на лице мужчины очерчен особо твердым красно-розовым штрихом, и Айя наклоняется, чтобы лизнуть его, но вкус оказывается, как и у всего остального, соленым.

– Вот видишь? – шепчет Ботан, перекладывая руку на затылок Фудзимии. – Не такой уж ты и холодный.

– Заткнись!

Азарт обставить Коня не идет ни в какое сравнение с тем, что Ран испытывает сейчас. Все то раздражение и адреналин, которые он получал от Йоджи, кажутся мелочью. Этот мужчина оказывает лучше всех своих предшественников.

– Давай… – просит Ботан и тут же продолжает приказным тоном. – Двигайся, мать твою!

Желание берет верх над усталостью и Ран послушно двигается, ощущая первую, еще совсем слабую волну накатывающего удовольствия. Это чувство прогибает его спину, закусывает его щеку, чтобы оставаться незамеченным. В награду за послушание, Ботан тоже двигает быстрее, как бедрами, так и рукой. После он делает несколько рывков, каждый из которых судорожнее предыдущего, и входит в Айю тяжело, почти нехотя, затем замирает и тут же расслабляется, продолжая работать только рукой.

 

Через десять минут они лежат на заднем сидении обнявшись.

Через двадцать снова едут, и мысли в голове Айи не вяжутся. Он думает о том, что скажет Ботану многое, но гораздо позже, а сейчас пусть он в который раз повторяет своим удивительно приятным голосом о том, что мир Рана не должен заканчиваться на его сестре.

И Айя еще не знает о том, что Ботану не суждено дожить до завтрашнего утра, о том, что его смерть перевернет все в голове Абиссинца и о том, что кто-то отметит ее только короткой фразой «мы провалили работу» в лицо начальнику.

 

* * *

 

Йоджи никогда не видел и не чувствовал ничего подобного.

Айя молчал. Когда они везли его домой, когда заделывали дырку в ноге, когда провожали взглядами до комнаты, он молчал. Насколько бы привычным это ни было, даже сейчас Йоджи готов поклясться, что его молчание звучало совсем иначе. Может быть, сказывается появившаяся во время разлуки привычка наполнять его образ почти метафизическим смыслом, но Кудо уверен, что слышал за этим молчанием истерику.

Впрочем, все можно было бы прозаично списать на выпитую после миссии бутылку пива, если бы около трех часов ночи Айя не постучал Йоджи в дверь.

– Да? – Кудо лениво потягивается, гадая, кого занесло к нему посреди ночи.

Айя входит так же молча, пристыжено опуская взгляд, как будто хочет попросить чего-то, но находит это слишком наглым. До сих пор немного прихрамывая, он проходит вглубь комнаты и, не дожидаясь особого приглашения, опускает на пол, прислоняется спиной к кровати.

– Не хочешь пересесть? Пол холодный, – Йоджи чуть отодвигается, на тот случай, если Айя просто не хочет находиться насколько близко к нему.

Фудзимия мотает головой.

 

Айя: Это так стыдно – просить у кого-то помощи.

 

– Что, паршиво совсем? – Йоджи подходит к окну и закуривает. Чувство солидарности не позволяет ему сделать это, не вставая с места.

Айя отвечает коротким кивком.

– Хочешь, пойдем в магазин?

Молчит, утыкается лицом в колени. Йоджи читает это, как «нет» и, наверное, он прав.

 

Йоджи: Вот и как я должен был его понимать? А ведь никак не понимать тоже нельзя.

 

Кудо решает общаться с Айей его же методами – молчать. Если Фудзимия не отвечает, то, может быть, он и не хочет, чтобы его спрашивали. Йоджи привык не обманываться ложными надеждами, но единственное объяснение, которое приходит ему в голову – это доверие, установившиеся между ними за все те долгие ночи в закрытом магазине. В конце концов, наверное, поэтому Айя пришел именно к нему. С другой стороны – задумывается Йоджи – к кому он еще должен был идти? К Кену, который только и делает, что ищет повод выбить из него дурь или к Оми, вряд ли способному на большее, чем трепаться без умолку и гладить Айю по голове? Вряд ли ему это нужно.

Йоджи чуть заметно кивает своей догадке и, опершись локтем об оконную раму, продолжает молча курить. Первые пять минут после того, как он тушит бычок о дно пепельницы и садится обратно на кровать, тишина давит, дает ощущение того, что Айя ждет слов поддержки. Но молчание, оно как голод – приносит дискомфорт только первое время. Через пятнадцать минут достаточно только ровного дыхания, чуть заметных движений, блеска глаз, а через полчаса и вовсе достаточно факта присутствия. Йоджи всегда казалось, что во время драки они близки, как никогда, но теперь он понимает, как ошибался – ближе, чем сейчас, быть невозможно. И он надеется, что Айя тоже это чувствует.

 

Айя: Я бы хотел сказать ему «спасибо».

 

* * *

 

У Шульдиха уходит неделя на то, чтобы отойти от шока и, конечно же, большим плюсом тут становится тот факт, что Кроуфорда вызывали в Германию. Тем не менее, эта неделя все равно кажется телепату худшей в его жизни, побившей в этом смысле даже самые страшные запои отца. За это время Шульдих успевает перебрать в голове все возможные варианты – побег, убийство, суицид, даже заявление о возвращении в Розенкройц. Но в итоге не происходит ничего. Он живет, как раньше, за тем маленьким исключением, что он не общается и даже не смотрит в глаза Кроуфорду, ни до его отъезда, ни после. Он продолжает смотреть мультфильмы, ходить гулять, иногда разговаривать ни о чем с Наги или Фарфарелло. Вот только воспоминания о случившемся не идут из головы. И самым отвратительным становится то, что спустя неделю шока Шульдих понимает, что думает уже не о том, что пережил самый страшный из своих кошмаров, а о том, что чувствовал Брэд, когда его трахал. Ни одна из эротических фантазий не идет ни в какое сравнение с этими воспоминаниями и ни одна так не возбуждает. Мысль о том, насколько прекрасны ощущения, которых он лишен, скручивает телепата, прижимает к кровати и заставляет, расстегнув брюки, ласкать себя. И каждый раз, кончив и распластавшись поверх одеяла, Шульдих чувствует себя неописуемо жалким.

 

Шульдих: Это тяжело признавать, но я, и правда, хочу снова читать его мысли во время секса.

 

Шульдих никогда не был хорошим соблазнителем, а с мужчинами и вовсе не имел опыта. Потому ему в голову и приходит решение работать, как и всегда, экспромтом.

Момент подловить удается довольно быстро. Принимая душ, телепат скорее машинально сканирует квартиру – наблюдение за сожителями изрядно забавляет его и служит какой-никакой тренировкой для малоразвитых способностей. В настоящий момент Фарфарелло читает молитву перед сном, Наги листает второсортное фентези, а Кроуфорд заходит на кухню, чтобы заварить себе чаю. То есть, это практически идеальный момент, чтобы подловить его и вывести на разговор. Конечно, Шульдих в любой момент мог бы прийти к Брэду в комнату, но гордость уже несколько раз остановила его около закрытый двери.

Телепат в спешке смывает с волос бальзам и, выключив воду, наскоро вытирается, расчесывает волосы и на секунду замирает перед зеркалом. Люди, глядя на него, видят приятного молодого человека с весьма нестандартным имиджем, ряженного клоуна, педика – кого угодно, но не того, кого видит он сам. Из зеркала на Шульдиха смотрит парень с бледной кожей на фоне мокрых волос и воспаленных глаз, подчеркивающих нарисовавшиеся в последнее время синяки. Лицо парня кажется телепату недостаточно мужественным и, наверное, если бы он обладал внешностью, хотя бы как у Брэда, то чувствовал бы себя куда увереннее.

Шульдих вдыхает воздух полной грудью и, наконец, оторвавшись от зеркала, одевается, выходит. Одежда липнет к телу. Руки немного дрожат. К щекам приливает кровь. И рыжий безумно рад тому, что телепат в команде именно он, и потому только ему доступны все эти мысли, достойные закомплексованной школьницы.

 

Кроуфорд бросает на Шульдиха, вошедшего на кухню, только беглый взгляд, и тут же возвращается к завариванию чая, как будто невзначай поднимая стену между своим сознанием и окружающим миром. Телепат фыркает и напоминает себе о том, что ему совершенно неинтересно, что именно Брэд постоянно от него скрывает. В конце концов, у них не настолько доверительные отношения, чтобы демонстрировать друг другу свои мысли.

И все же, телепат немного растерянно застывает в двери, пытаясь подобрать слова, но не находит ничего лучше, чем нечто среднее между просьбой и приказом:

– Сделай мне чаю.

– Хорошо. – Кроуфорд кивает и достает из раковины чашку с криво нарисованным котенком, моет ее, старательно счищая со стенок коричневые разводы, оставленные забытым в ней на ночь чаем. Он, конечно же, догадывается, зачем Шульдих пришел, и оттого чувство вины только обостряется. Глупо надеяться, что отдраенная начисто чашка и чай с тремя ложками сахара как-то исправят ситуацию.

Телепат принимает чашку из рук начальника и что-то подсказывает Кроуфорду – ему не стоит сейчас же хватить свой чай и быстро уходить к себе, как он привык это делать в последнее время, только завидев Шульдиха в коридоре.

– Нам нужно поговорить, правда? – Шульдих зевает и думает о том, насколько глупо он, наверное, выглядит со стороны со своими раскрасневшимися щеками и ушами.

– Да, пожалуй.

Брэд садится напротив и всеми силами старается напомнить себе, что он по-прежнему непосредственный начальник Шульдиха, лидер Шварц и просто взрослый мужчина, умеющий держать себя в руках не только внешне, но и внутренне.

– И что именно ты хочешь мне сказать? – и все же Кроуфорд надеется, что телепат сделает сам не только первый, но и второй шаг.

– Я думаю, это ты должен мне кое-что сказать.

– Если тебе от этого станет легче… прости. – Брэд отводит взгляд, ждет реакции.

 

Кроуфорд: Да черт возьми! Ни у одной моей девушки это не вызвало такой бурной реакции. Я имею в виду… это ведь всего лишь секс. Есть множество вещей гораздо хуже, но ни одна из них не волнует человечество так же сильно, как эта.

 

– Нет, не станет.

Они замолкают, смотрят в разные стороны, ищут слова. Шульдих вдруг задумывается о том, насколько глупо прозвучат фразы вроде «знаешь, а мне понравилось» или «я хочу повторить». Если это прокатывает в книжках, фильмах и долбаных японских комиксах про женоподобных мальчиков, то – что-то подсказывает телепату – не возымеет такого успеха в реальности.

– Знаешь… – телепат осекается.

– Что? – Кроуфорд пытается уцепиться за любое слово собеседника.

– Это на самом деле не так уж и страшно. Просто… думаю, ты сам понимаешь.

– Стыдно?

– Что-то вроде того.

Во рту слишком сухо. Они практически одновременно делают паузу, чтобы смочить затекшее от напряжения горло чаем. Наконец, Шульдих встает и, обойдя стол, подходит к Кроуфорду и, заглянув ему в глаза, спрашивает:

– Ты хочешь меня?

Он знает, что выглядит, как последний идиот, но силы для поиска обходных путей резко заканчиваются и телепат решает спросить прямо, в лоб, без излишних прелюдий, даже понимая, что выбранная фраза ничем не лучше предыдущих вариантов. Вот только Кроуфорд наклоняется голову, уходя от взгляда подчиненного, и начинает смеяться. Этот ублюдок ржет совсем тихо, прижав руку в переносице, опершись о стол, совсем легко дергая плечами. В другой раз Брэд бы спокойно отреагировал на эту фразу, но не сейчас, когда нервы на пределе настолько, что он сам готов испортить все, лишь бы только этот разговор закончился. От того Шульдих и кажется ему полным кретином, пытающимся изобразить сердцеедку из любовного романа.

Сам же телепат резко распрямляется и, сжав кулаки, замирает. Еще никогда ему не хотелось разбить кому-либо лицо так же сильно, как сейчас Кроуфорду. Никогда настолько сильно не хотелось заставить кого-то лежать и, харкаясь кровью, молить о прощении. От реакции Брэда его пробивает дрожь и, прошипев сквозь зубы:

– Да пошел ты, – Шульдих разворачивается и, выплеснув чай Кроуфорду в лицо, уходит.

 

Шульдих: Это был самый тупой момент в моей жизни. Черт… это невыносимо стыдно.

 

Ночью Брэд приходит сам.

Этот трюк прокатывал с его гражданской женой – после ссоры тихо пробраться в комнату, раздеться до трусов, лечь в постель и начать ласкать. Конечно, Кроуфорд помнит, что Шульдих – не женщина и, уж тем более, не его, но что-то подсказывало ему, что он все делает правильно.

Телепат просыпается не сразу и вздрагивает только тогда, когда Брэд проводит языком по его шее и легко прикусывает мочку уха. Сначала он пытается вскочить, но после того, как Кроуфорд прижимает его обратно к кровати, расслабляется. Он мог бы пойти на принцип, но раз в жизни ему хватает мозгов этого не делать. И, наверное, если бы путанные мысли Кроуфорда так не фонили, то Шульдих мог бы сказать, что все прекрасно.

– Нравится? – тихо спрашивает Брэд, поглаживая его сосок.

– Нет. – телепат сглатывает и продолжает. – Давай сделаем по-другому?

– Как?

– Я буду ласкать тебя… – выдавливает Шульдих с трудом. – Понимаешь, я не могу расслабиться, пока ты думаешь. Зато я могу чувствовать то, что чувствуешь ты…

Кроуфорд даже усмехается, задаваясь вопросом – как такая простая отгадка не пришла ему в голову раньше? Конечно же, он знал, что мало какой телепат может нормально сходиться с людьми, но почему-то этот пунктик в его голове никогда не отождествлялся с сексом.

– Хорошо. – Брэд устраивается поудобнее и ждет. Женщины никогда не были особо щедры на ласки, считая, что это мужская обязанность, потому то, что Шульдих собрался делать, для Кроуфорда почти в новинку. Но рыжий медлит, и Брэд берет на себя смелость ему подсказать. – Делай то, что хотел бы получить сам.

Это простой моралистический принцип – поступай с людьми так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. В христианской интерпретации – возлюби ближнего своего, как самого себя. На словах все просто, а на деле Шульдих неуверенно водит языком по шее и плечам Брэда, но, узнав, что делает это, как влюбленная школьница, кривится и отстраняется. Он повторяет попытку через несколько десятков секунд, на этот раз, решив начать с губ. Целоваться у него получается куда лучше, но это не производит должного эффекта.

Брэд тяжело вздыхает и, взяв Шульдиха за руку, кладет его ладонь себе между ног, шепчет:

– Я, что, тебя учить должен?

– Иди к черту.

Теперь телепат гладит уже увереннее, так, как привык это делать с собой наедине. Сначала через белье, а затем, ощутив первые нотки возбуждения, по голой коже, чуть приспустив трусы. Без подсказок Брэда, он быстро находит самые чувствительные места. Он и сам не улавливает момент, когда перестает отличать, где заканчивается его тело и начинается тело Кроуфорда.

 – Отсоси у меня. – шепчет Брэд и Шульдих не спорит, потому что предвкушает, каково это – когда теплые влажные губы касаются члена.

Подобной практики у телепата до сих пор не было, но теоретическую часть он хорошо знает по опыту женщин и гомосексуалистов, чьи мысли ему приходилось читать. К тому же он знает, как хочет Брэд, и делает все именно так. Ощущения настолько сильно дают в голову, что при всей брезгливости, телепата нисколько не смущает даже вкус смазки, поблескивающей на головке. Он касается языком и губами, медленно вылизывает, чувствуя, что наконец-то возбуждается.

 

Кроуфорд: Чувствую себя полным неудачником. Сколько в Розенкройц было роскошных девушек-телепатов. И почему я ни одну из них не уложил в постель?

 

Шульдих ласкает себя рукой, стараясь делать это как можно менее заметно. Он надеется, что успеет кончить раньше, чем Брэд, так как телепат совсем не уверен, что сможет это сделать, если Кроуфорд восстановит ход мыслей. Первое время он сомневается в своих силах, но когда Брэда накрывает первая волна удовольствия, Шульдих настолько теряет грань между их телами, что его руки вздрагивают, а ноги сводит от напряжения. Он двигает рукой так быстро, как может, одновременно стараясь брать глубже в рот.

Брэд стонет в голос, хоть и достаточно тихо, вцепляется в волосы подчиненного, кое-как сдерживается, чтобы не позволить себе попытаться войти до самого конца…

 

Шульдиха колотит крупная дрожь. Сидя на краю кровати, он сплевывает в чашку и вытирает лицо наволочкой. Он повторяет это несколько раз, затем высовывает язык и вытирает уже его, пока горько-соленый вкус во рту не становится менее четким.

Когда Кроуфорд кладет руку на его плечо, телепат вздрагивает всем телом и резко оборачивается. Он хочет высказать Брэду в лицо все, что думает и о нем, и о случившимся, и даже о невысказанных комментариях начальника, и, без сомнений, Шульдих бы это сделал, если бы знал, что он думает обо всем этом. Но мыслей нет. Только дрожь во всем теле и отвратительное осознание того, что он только что по своей воле занимался тем, что всегда презирал. Теперь слово «педик» кажется ему действительно обидным.

– Ты как? – спрашивает Брэд тихо.

– Нормально… – Шульдих отмечает, что от напряжения у него сел голос, и, ложась рядом с Кроуфордом, снова вытирает рот.

 

* * *

 

Утром у Йоджи уходит около десятка минут, чтобы вспомнить, как Айя оказался спящим на полу его комнаты. По сути, Кудо даже плохо помнит, как сам заснул. Потому только осторожно, чтобы не разбудить, поднимает товарища по команде и перекладывает на кровать. Айя только бормочет что-то невнятное сквозь сон. На секунду его лицо кривится, но тут же расслабляется. Йоджи думает о том, что сильнее, чем о нем хотел заботься только об Аске. Ему кажется – Айя этого заслуживает. Потому, после недолгих раздумий Кудо стаскивает с него джинсы и уже собирается укрыть одеялом, как его взгляд останавливается на перевязке, обхватывающей бедро Абиссинца – последствии вчерашней миссии. За ночь на бинте проступило несколько красно-коричневых пятен, но, приспустив его, Йоджи убеждается, что рану они заделали все-таки неплохо.

Йоджи ловит себя на мысли, что видит Айю спящим первый раз за немалый срок их совестной работы. И тут же списывает на это тот факт, что Фудзимия сейчас выглядит удивительно беспомощным и, если приглядеться, в нем можно найти ту самую женственность, которую Кудо искал в ту ночь, когда они первый раз подрались. Йоджи не считает это зазорным. Он, как никто другой, понимает – Айя в первую очередь человек, а потом уже убийца, мститель, Вайсс.

Улыбнувшись, Йоджи решает, что вне зависимости от мнения товарища по команде сегодня поможет ему обработать рану и поменять перевязку. А сейчас, накинув на Айю одеяло, он, конечно же, сделает вид, что совершенно забыл о том, что сегодня в магазине не его смена.

 

Йоджи: Почему-то теперь я не сомневаюсь в том, что он останется, хотя вчера, когда мы везли его с миссии, мне казалось, что утром он снова уйдет.

 

* * *

 

– Фарфарелло! – Шульдих стучит в дверь товарища по команде, но не получает ответа. Короткое сканирование, и телепат убеждается в том, что Джея действительно нет дома. Это само по себе подозрительно, так как Кроуфорд просил Фарфарелло не ходить одному по городу, а Шульдиха – следить за психом. Зная о наклонностях берсерка, оставлять его в полном своем распоряжении не стоило. Брэд не имел никакого желания общаться с токийской полицией, телепата не воодушевляла идея ему в этом помогать. – Да черт бы тебя побрал! – Шульдих, на всякий случай имея смутные надежды на то, что Фарфарелло все же просто спит и не видит снов, заглядывает в комнату. Свет, бьющий в окно сквозь решетку, крюк, одиноко свисающий с потолка, белая и абсолютно пустая комната. В целом, Фарфарелло был довольно послушным для шизофреника и, не считая припадков, вел себя хорошо, потому его исчезновение – что-то из ряда вон выходящие.

– Кроуфорд! – хлопнув дверью, Шульдих идет к кабинету начальника, но посреди коридора его останавливает выглянувший с кухни Наги.

– Кроуфорда нет.

– Это он забрал Фарфарелло?

Наги опускает взгляд, усиленно вспоминая, как и когда ушел Брэд, затем отвечает:

– Нет. Он уходил один…

Телекинетик не успевает закончить, так как Шульдих срывается в прихожую, на ходу бормоча под нос что-то, где единственным цензурным словом оказывается «Фарфарелло». Наги подходит ближе и, глядя на то, как телепат судорожно натягивает ботинки и ищет ключи, продолжает:

– Фарфарелло ушел, кажется, час или два назад.

– Почему ты его не задержал? – шипит Шульдих, найдя, наконец, ключи.

– А должен был?..

Вместо ответа телепата снова матерится и вылетает из квартиры.

 

Шульдих знает, что не нанимался нянькой для Фарфарелло, но все же он помнит и разнос, который Брэд ему устроил за Хирофуми, и его же пьяную тираду об отряде и семейных ценностях. Не сказать, чтобы телепат был сильно привязан к Джею, но все же мысль о том, что Шварц лишатся берсерка, о том, что сам Шульдих больше никогда его увидит, приносит странное истеричное беспокойство.

Именно с этим чувством Шульдих садится за руль и решает для начала проехаться по району, прикидывая, насколько далеко Фарфарелло мог уйти за «час или два». В этот момент, как и в тысячи других, телепат ощущает свою ущербность. Будь он действительно талантливым, ему бы не составило труда найти одного единственного, тем более так хорошо изученного, человека среди нескольких миллионов. Обычно его диапазон около десяти метров. Приложив все усилия Шульдих может расширить его максимум в десять раз, что довольно слабо для телепата в его возрасте.

Рядом с очередной церковью рыжего накрывает волна, смешанная из страха и безумия. Шульдих тормозит так резко, что чуть не налетает на руль. Он не уверен в том, что хочет идти дальше и, уж тем более, в том, что сможет успокоить Фарфарелло, но все же открывает дверь и бежит к церкви.

 

В зале пахнет кровью. Страха нет. Только немного сумасшествия, уже почти развеявшегося в воздухе. Шульдих застает Фарфарелло стоящим около алтаря. Жилетка берсерка валяется рядом на полу, а бок распорот. Зрелище само по себе отталкивающие, но за столько времени совместного проживания телепат успел привыкнуть к виду крови и самых ужасных ран. На фоне всего этого ноги, должно быть, священника, торчащие из-за первой скамьи, напрягают Шульдиха куда больше.

– Фарфарелло! – зовет рыжий, дойдя до середины зала и начав постепенно замедлять шаг. Предчувствие подсказывает ему, что он совсем не хочет видеть священника, без сомнений, уже мертвого. Подходя совсем близко, Шульдиху достаточно только бросить беглый взгляд на тело, чтобы отпрянуть назад. Он не знает и не желает знать, как можно превратить его в то, что телепат там увидел. Рвота подступает к горлу и Шульдих кое-как ее сдерживает. – Твою мать! Фарфарелло!

Берсерк оборачивается медленно, почти как в ужастиках, и улыбается. Шульдих хочет ударить его, но понимает, что, во-первых, это бесполезно, а во-вторых, он не хочет снова подходить достаточно близко для того, чтобы видеть труп.

– Поедем домой?.. пожалуйста. – говорит он совсем тихо, не надеясь на отклик. Но Фарфарелло, так же безмятежно улыбаясь, идет к нему и только, выходя из церкви, на секунду останавливается и произносит:

– Вот так-то, Бог.

 

* * *

 

Впервые после возвращения в Вайсс Ран рассматривает себя в зеркале, и увиденное оставляет такое странное ощущение, как будто он уже забыл, как выглядит. Он пытается понять, почему Йоджи так сильно беспокоится о своей внешности, да и как ему это, по сути, удается. Больше всего Айю поражают его руки. Работа в цветочном магазине сама по себе подразумевает много случайных повреждений – можно уколоться об шипы, к примеру, розы или случайно порезаться ножницами. Ран уже давно привык к этому и перестал обращать внимание. И только недавно он отметил, что у Йоджи повреждений на руках по минимуму.

Айя рассматривает себя, закрывает глаза и вспоминает того наивного мальчишку, который смотрел на него из зеркала два года назад. Вроде бы те же черты, вот только лицо совсем другое. Первый раз за долгое время ему становится интересно, как выглядели товарищи по команде до прихода в Вайсс. Айя слабо в это верит, но, похоже, встреча с Ботаном действительно напомнила ему о том, что существует мир за пределами его головы. А может быть покойный агент Критикер тут ни при чем, и все это заслуга Йоджи, позволившего уснуть на полу рядом с его кроватью.

 

Айя: Когда я был еще ребенком, я иногда засыпал в гостиной, в комнате родителей или где-нибудь еще. Думаю, с детьми такое часто случается. Отец брал меня на руки и укладывал спать. Когда я вырос, я неоднократно сам так укладывал Айю. Не знаю, почему вспомнилось…

 

Они встречаются тем же вечером в общей комнате, и пересечение усталых взглядов становится сигналом для обоих. Без лишних слов они идут в магазин, проверяют двери, опускают жалюзи и переставляют вазы с цветами так, чтобы освободить пространство для будущего поля боя. Йоджи заранее приносит выпить и прячет две бутылки под кассу. Айя снимает рубашку, ждет пока Кудо докурит и выбросит бычок.

Они срываются с места, как только окурок разлетается рыжими искрами об пол.

Абиссинец успевает первым – кулаком в живот. Йоджи сгибается от боли, но все же успевает схватить противника за руку. Задняя подножка – один из первых и простейших приемов, что объясняют на курсах борьбы. Удар об пол вышибает весь воздух из легких, и боль от падения пробегает от лопаток по всему позвоночнику. Позволить Йоджи сделать захват – почти детская ошибка.

Твердая скорлупа бьется, и через трещины наружу вытекает черная злоба, а за ней — заветный адреналин. Айя чувствует, как оживает, когда Балинез помогает ему встать. Они считают про себя до пяти, восстанавливая дыхание, и снова сцепляются.

Пот проступает на лбу. Плечи ноют от напряжения. На тех местах, куда вцепляются пальцы, скорее всего, останутся синяки, одно прикосновение к которым будет успокаивать короткой вспышкой боли.

Йоджи знает, что они не уступают друг другу в силе и выносливости. Айя этого не знает. А может быть знает, но просто не хочет сдаваться. Он сам дергается первым, буквально позволяя бывшему детективу заломить себе руки. Сейчас Айя не имеет ничего общего с профессиональным убийцей и больше напоминает подравшегося школьника. Йоджи безумно сильно любит его в такие моменты. Сам же Айя захлебывается прекрасной и искренней ненавистью, которая отпустит его сразу после того, как кто-нибудь из них скажет «стоп».

Йоджи держит его мертвой хваткой, спокойно и твердо. Кисти рук начинают отниматься. Айя продолжает бесполезно трепыхаться в руках Балинеза. Кудо злят его тяжелое дыхание и судорожные рывки. Он заканчивает все резко, подножкой, и падает вслед за Айей, прижимает его к полу всем своим весом, дышит на ухо:

– Стоп.

И Ран расслабляется почти сразу.

 

* * *

 

– Так чем он, говоришь, занимается? – Шульдих устраивается на диване в предвкушении рассказа об очередной безумной задумке Эсцет. – Он музыкант?

– Да, – Кроуфорд складывает пальцы сферой и улыбается с толикой презрения. Его мысли – снова как незашторенные окошки, через которые Шульдих безнаказанно подглядывает за лидером. – В его музыке есть частоты, влияющие на психику человека. Нечто вроде инфразвука. В общем, не забивай голову.

– Не надо думать, что я конченный идиот, для которого то, что ты объясняешь – слишком сложно.

– Извини… – отзывает Кроуфорд растерянно и думает о том, что с щитами чувствовал себя куда увереннее.

Эту мысль Шульдих уже не комментирует и, хмыкнув, берет со стола стеклянную бутылочку колы.

С той ночи какое-либо напряжение между ним и Кроуфордом пропало. О случившемся они так ни разу и не заговорили, хоть это и не помешало им пару раз повторить. Брэд старается относиться к подобным нерабочим отношениям спокойно, как к способу снять напряжение и удовлетворить желание – не более. Положение Шульдиха он так же понимает, и потому не против «порадовать» подчиненного. А учитывая, что в понимании Брэда оральный секс, в общем-то, и не секс, проблем и вовсе нет.

Шульдих тем временем снова прикладывается к коле и Кроуфорд, вымотанный тяжелым рабочим днем, смотрит на это будто в замедленной съемке. Поднеся бутылку ко рту, телепат обхватывает ее губами, делает несколько небольших глотков и быстрым, скорее всего, неосознанным движением слизывает с горлышка последние капли. Это напоминает рекламный ролик или случайный фрагмент порнофильма – Брэд еще не определился.

 – Эй! – Шульдих обиженно скашивает брови и улыбается, затем, отодвинувшись к краю дивана, хлопает по тому месту, где только что сидел. Брэд идет к нему.

Отношения, установившиеся между ними – придел мечтаний многих мужчин, за тем маленьким исключением, что Шульдих – не женщина. Ничего лишнего. Все, что Кроуфорд должен делать – получать удовольствие, пока телепат будет выкладываться на полную, тихо развлекая себя правой рукой. В остальное время они могут общаться как приятели. Что самое прекрасное, Шульдих никогда не попросит купить ему цветов, провести с ним больше времени, чем представляется возможным, никогда не закатит скандал и не будет, вжимаясь в Брэда на тесной постели, шептать приторно-фальшивое «я люблю тебя».

Кроуфорд откидывается на спинку дивана, гладит телепата по лицу и голове, иногда надавливает на его затылок, заставляя брать глубже. Это легкое чувство власти заставляет возбуждаться еще сильнее и, наверное, именно потому Шульдих позволяет подобное отношение к себе.

Брэд успевает среагировать и за волосы оттащить от себя телепата всего за пару секунд перед тем, как дверь его комнаты открывается. Впрочем, это не сильно спасает положение. И, вошедшие в комнату Наги с Фарфарелло видят ошарашенного Шульдиха, от губ которого к члену Брэду тянется блестящая ниточка то ли слюны, то ли смазки. Картину дополняют расстегнутые рубашки и рука Кроуфорда, по-прежнему удерживающая телепата за волосы.

Первым немую сцену прерывает Фарфарелло коротким смешком.

 

Шульдих: Помните, я говорил, что тот момент, когда я пытался развести Кроуфорда на секс, был самым тупым и позорным в моей жизни? Так вот… с этим он не идет ни в какое сравнение.

 

* * *

 

Айя: Думаю, я правильно поступил.

 

С тех пор, как Айя вернулся в магазин, имя «Сакура» стало синонимом слова «паранойя». В основном из-за своей навязчивости. Айя открывал магазин, Айя продавал цветы, Айя уходил прогуляться или в ближайший супермаркет – Сакура все время была рядом с «Конеко» и смотрела на него этим отвратительным взглядом, полным обожания. Незаслуженного, как отмечал Ран. Позже Йоджи объяснил, что в отрезок времени после открытия магазина и до возвращения Айи, она точно так же приходила каждый день. Этот факт стал последней каплей и раздражение, вызываемое даже упоминанием ее имени, полилось через край. Айя успел тысячу раз пожалеть о том, что когда-то попросил Сакуру последить за его сестрой, если он не вернется.

Сакура предает этому моменту слишком большое значение. Сакура демонстрирует чудеса логики, подмечая, что Айя вряд ли просто флорист и, скорее всего, занимается чем-то опасным. Сакура просит  рассказать о своих чувствах. Сакура – просто маленькая глупая девочка, отдаленно напоминающая сестру Рана.

– Я ничего к тебе не чувствую. – отвечает Айя на все ее расспросы и признания и, уже собираясь уйти, добавляет, – Я не заслуживаю того, чтобы меня любили.

 

Айя: Я не отрицаю – за мной много грехов. Я и правда не заслуживаю многих вещей. А любви пятнадцатилетней девочки я не только не заслуживаю, но и не хочу.

 

* * *

 

С момента смерти Такатори Кроуфорд успел по указу Эсцет поработать с самыми разными людьми вроде группки шизофреников или так называемого гениального музыканта, но никто из них не шел ни в какое сравнение с Кинугавой, адвокатом, присланным сюда Эсцет. Брэд знает, что новый клиент так же обладает сверхчеловеческими способностями, но при этом – оракул не сомневается – вряд ли когда-нибудь видел Розенкройц даже издалека. Кинугава не похож на человека, прошедшего через испытания на пути к цели, зато он похож на самовлюбленного засранца. И Кроуфорда трясет от одной только необходимости быть мальчиком на побегушках у такого, как Кинугава.

Адвокат изучает подробности очередного дела. Кажется что-то про маньяка, убившего шесть девушек – Брэд не вникает в подробности. За довольно долгий срок работы телохранителем он успел привыкнуть большую часть времени изображать из себя деталь интерьера. Потому и сейчас он сидит в кресле почти неподвижно, только периодически переворачивая страницы «1984» Оруэла. Книга вызывает странную смесь эмоций, от восхищения автором до страха и отвращения к описанному там обществу. Кроуфорд признает, что не хотел бы жить в таком мире, ни как рядовой горожанин, ни как сотрудник полиции мысли. И осознание того, что «новый мир» Эсцет может выглядеть примерно так, добивает окончательно.

– Сделай мне кофе, – устало распоряжается адвокат.

В первые несколько секунд Кроуфорд даже готовится, дочитав предложение, отложить книгу и покорно пойти за кофе для клиента, но что-то щелкает в голове и Брэд отказывается:

– Пусть секретарша сделает. Это не моя обязанность.

– Мне казалось, тебя приставили ко мне, чтобы ты выполнял мои указания. Или я не прав? Я ведь всегда могу написать отчет в Эсцет, где скажу о том, что ты не справляешься с обязанностями.

Кроуфорд вздрагивает всем телом, но тут же находит силы держать себя в руках. Никак не комментируя выпад адвоката, он молча встает и идет делать кофе.

– Ты слышал что-нибудь про организацию Вайсс? – спрашивает Кинугава, откладывая бумаги.

– Совсем немного, – почти честно признается Кроуфорд, наливая в чашку горячей воды. – Почему Вас это интересует?

– Ко мне заходил мальчик, работающей в этой организации. Кажется, у них ко мне интерес.

– Вот как… – Брэд мешает кофе и добавляет молока. Информация, сообщенная Кинугавой между делом, вызывает беспокойство за успешность очередного задания. Впрочем, Кроуфорд не удивлен, так как Вайсс лишали его работы уже трижды. – Сочувствую.

– На твоем месте я бы не сочувствовал, а подумал, как избежать моей смерти, – фыркает адвокат, забирая чашку из рук пророка.

– Непременно, – коротко отзывается Брэд и возвращается к чтению книги. В целом, он практически не сомневается в том, что Вайсс убьют и этого его клиента. С одной стороны, это довольно серьезная потеря для Эсцет, да и сам Кроуфорд не отказался бы от такого ценного контакта, ведь, если подумать, закон имеет власть и над Шварц. Но, с другой стороны, Кроуфорда абсолютно не волнует судьба подобного человека.

Фарфарелло обладает удивительной способностью доводить одним только взглядом до состояния близкого к истерике. Если ему дать возможность, он может смотреть часами, как скучающий кот. И это бесит.

Шульдих старается делать вид, что ничего не происходит – режет хлеб, осторожно размазывает по нему сыр ровным слоем. Все в порядке, все под контролем, только руки немного дрожат. В какой-то степени телепату даже страшно, потому что даже он не в состоянии прогнозировать действия Фарфарелло. Раньше его удавалось не воспринимать всерьез, но после увиденного в церкви отношение Шульдиха к Джею изменилось, и что-то подсказывает ему, что они вряд ли будут снова вместе ходить гулять и обедать в забегаловках быстрого питания. Впрочем, после увиденного в комнате Кроуфорда, отношение Фарфарелло к телепату тоже изменилось, но сложно сказать, в какую сторону.

– Шульдих, – псих улыбается, – сделай мне минет.

– Что? – рыжий резко оборачивается, угрожающе размахивая испачканным в плавленом сыре ножом. Сердце тут же начинается колотиться раза в полтора быстрее, а к лицу приливает кровь. Он уверен – еще одно слово об этом, и команда все-таки лишится берсерка.

– Минет? – Фарфарелло задумчиво поднимает один-единственный глаз к потолку. – Я сказал минет? Я хотел сказать бутерброд. Как-то само вырвалось. – подытоживает он и, сделав маленькую паузу, начинает тихо посмеиваться.

 

Шульдих: Я убью его. Без шуток.

Фарфарелло: Я же говорил, что они спят друг с другом. Я говорил. Так оно и есть. Я не могу ошибаться.

 

* * *

 

Йоджи лежит на полу, раскинув руки. На его голом торсе поблескивает пот. Кровь стекает к уголку рта – Айя не бил его по лицу, Кудо сам случайно прикусил губу, когда падал. И это, определенно, большой минус – завтра распухнет. Йоджи дышит медленно, набирая полные легкие воздуха, надеясь восстановить сердцебиение, так как каждый удар отзывается болью в висках и груди. В остальном, драка удалась, как и всегда.

Айя лежит рядом, на боку, положив голову на плечо товарища по команде. Фудзимия не уверен, но, кажется, он выбил костяшку, когда во время драки Йоджи ушел в сторону и удар пришелся по стене. Теперь палец болит при сгибе и Айя, растягивая удовольствие, сжимает и разжимает кулак в такт дыханию Йоджи.

В такие момент он совсем не думает о сестре, за что всегда корит себя на следующий день. Но завтра еще не настало, и потому он имеет право на короткий отдых.

С трудом и ноющей болью во всем теле Айя приподнимается на локте и тянется к Йоджи. Когда их губы соприкасаются, работает не сознание, а нечто иное. Фудзимия целует товарища по команде, совершенно не сомневаясь в том, что делает все правильно. Йоджи отвечает ему с тем же чувством. В отличие от Коня, Кудо знает толк в поцелуях и быстро улавливает то, что Айе нужно – не пытается дотянуться языком до горла, делает все мягко и медленно. Если бы не кислый вкус крови у него во рту, Айя мог бы сказать, что это лучший поцелуй в его жизни.

Йоджи немного тяжело дышать, но в данной ситуации он в состоянии четко расставить свои приоритеты, потому закрывает глаза и обнимает товарищи по команде, прижимает к себе. Их голые тела слипаются от пота, но даже это сейчас не кажется противным. Их целиком и полностью устраивает и вкус, и запах друг друга.

Наконец, Айя отрывается от губ Йоджи и смотрит ему в глаза. Если не приглядываться, это тот же холодный, напряженный взгляд, что и всегда, но Йоджи знает цену деталям, таким, как влажный блеск, редко вздрагивающие ресницы, немного непривычный изгиб бровей. Видя все это, Кудо чувствует нечто похожее на то, что он иногда испытывал рядом с Аской. И улыбается давно забытому чувству.

Айя отстраняется окончательно, садится рядом и стирает с губ кровь.

– Ты как? – Йоджи поднимается, и его пресс тут же напоминает о себе тупой болью.

– В порядке.

– Тогда вставай. Нам еще магазин прибирать, – Кудо разминает плечи и идет к кассе за пивом. Он не уверен в том, будет ли Айя сегодня пить, но на всякий случай открывает обе бутылки и оставляет одну на столе.

– Сейчас, – Айя принимает вертикальное положение куда легче товарища и тут же идет за своей бутылкой.

 

* * *

 

Шульдих отворачивается лицом к стене, подкладывает руку под голову. Каждый раз после секса он выглядит пришибленным, и Кроуфорд старается не вникать в тонкую психологическую организацию своего подчиненного. Он знает, что им обоим это нравится, а это значит, что у него нет причин испытывать чувство вины. Потому он просто треплет телепата по волосам, затем снимает очки, чтобы протереть их краем одеяла.

– Раздражаешь… – вдруг выдыхает Шульдих, по-прежнему глядя в стену.

– Прости? – Брэд смотрит на подчиненного так, будто не расслышал.

– Ты такой же, как мой папа. – телепат делает паузу и тяжело вздыхает. – Сначала напиваешься, а потом все вроде как бы и в порядке. Подумаешь, гонялся за мной с ножницами. Подумаешь… изнасиловал. Все нормально. Это мы с тобой сейчас развлекаемся, а потом ты снова запьешь и, я не сомневаюсь, если я тебе хоть раз откажу, ты меня изобьешь. – голос Шульдиха совсем непривычно дрожит. – Вы, алкоголики, все одинаковые…

Кроуфорд молчит, пытаясь понять, насколько слова телепата соответствует истине. Он мог бы сейчас выставить Шульдиха с его проблемами из комнаты или, наоборот, приобнять и сказать что-нибудь, что обычно действует на девушек в таких ситуациях, но и то, и другое будет ошибкой. Потому Брэд молчит, позволяя подчиненному выговориться.

– Я ведь знал, что все так будет. И кто я теперь? Сраный гомик – вот кто я. Если не думать о том, что ты трахаешь меня в рот, а я этому только рад, то, нет, конечно же, все в порядке. Но, черт возьми, я иногда думаю о том, что если бы ты заставлял меня это делать, было бы лучше. У меня так хоть какое-то уважение к себе осталось бы. Хоть какое-то… оправдание.

Шульдих тяжелее дышит и, кажется, Брэд понимает, к чему все идет. Но его это не смущает – в конце концов, это не первый и не последний раз, когда ему приходится видеть слезы. К тому же, у Шульдиха в этом плане удивительная для телепата выдержка, потому он может себе такое позволить.

– Брось, – Кроуфорд снова снимает очки, но в этот раз откладывает их на тумбочку, – это всего лишь секс. Если тебя это волнует, то я не считаю, что то, чем мы занимаемся, делает нас геями.

– Да ладно! – телепат даже оборачивается. Кроуфорд слишком плохо видит, чтобы различить слезы на его лице. – И кем же нас это делает?

– Почитай завтра в энциклопедии определение слова «гомосексуалист».

Телепат судорожно всхлипывает и садится, пытаясь понять, что ему стоит делать – уйти, хлопнув дверью, или все-таки остаться. Он решает дать Кроуфорду минуту, чтобы его остановить, и, конечно же, гребаный провидец не ошибается.

– Никак не пойму, за что ты их так ненавидишь. – Брэд, как будто невзначай, берет Шульдиха за локоть, что само по себе уже довольно серьезная преграда, чтобы уйти.

– Почему?.. – Шульдих замолкает, опустив взгляд. Волосы в беспорядке осыпаются на лицо, закрывая его почти полностью, и Шульдих впервые за очень долгое время чувствует дискомфорт из-за отсутствия на себе какой-либо одежды.

У Брэда в голове крутится одна догадка и, опрометчиво решив ее не обдумывать, он спрашивает прямо:

– Тебя… изнасиловали? – и, не дождавшись ответа, продолжает, – в Розенкройц? До этого?

Шульдих только сильнее сутулится и легким движением вырывает локоть из захвата. Телепат не то, чтобы плачет, но, как это обычно бывает, ему больно дышать и слезы непроизвольно текут, обжигая и без того воспаленные глаза. И Брэд уже принял бы молчание за согласие или списал бы его на то, что Шульдиху слишком тяжело говорить об этом, как у телепата, наконец, прорезался голос:

– Меня никто никогда не насиловал. – цедит он сквозь зубы. – Кроме тебя, конечно. Но… – Шульдих осекается и шмыгает носом.

– Что – но?

– Еще в Розенкройц я проходил одну проверку. Медбрат накачал меня снотворным и стал раздевать… потом в дверь постучали. – закончив, рыжий выдыхает так, слово с самого начала разговора задерживал дыхание, и заканчивает. – Но педиков я не люблю не по этому.

– Почему тогда?

– По факту. – раздраженно бросает Шульдих и, запрокинув голову, вытирает лицо, несколько раз всхлипывает. – Тебя это, правда, так волнует? Я думаю – нет. Знаешь что?

– М? – Брэд снова одевает очки. Он чувствует себя в какой-то степени даже разочарованным. Кроуфорд ждал от Шульдиха красивой трагической биографии, где будет нечто большее, чем пьющий отец. Но рыжий оказался из тех людей, кто держится эффектно только за счет самоподачи.

– Трахнешь меня? – спрашивает Шульдих так, будто речь идет о какой-то бытовой мелочи и, Кроуфорд догадывается, что это очередной элемент его актерской игры. Увидев, как телепат плачет, Брэд слабо представляет, каких усилий Шульдиху стоят такие фразы.

– Ты уверен?

– Более чем.

– Хорошо. – Кроуфорд старается отложить размышления о сегодняшнем инциденте в долгий ящик и, взяв телепата за плечи, укладывает на кровать, целует. Впрочем, Шульдих не против того, чтобы получить немного физической ласки, по край мере до тех пор, пока Брэду это нравится.

Кроуфорд немного торопится, потому что знает – через полчаса ему позвонят, чтобы сообщить о смерти адвоката, и Брэд, не дожидаясь очередного разноса от начальства, пойдет пить. Так же он знает – у него есть двадцать минут, чтобы добраться до офиса Кинугавы и сохранить ему жизнь, но, по правде, Шульдих и предстоящий секс волнуют его куда больше.

 

* * *

 

Оми не любит оставаться наедине с собой – слишком много ненужных мыслей лезет в голову. Волей-неволей, но приходится искать ответы на свои вопросы. Он не жалеет о том, что встретился с адвокатом Кинугавой и, наверное, почти не жалеет о том, что убил его.

Сейчас он как никогда четко осознает свою наивность. Оми впервые искренне признается себе в том, чем он на самом деле занимается. Он не флорист, он палач. Он выполняет свою работу, причем не ради денег, а за идею.

Оми меряет свою комнату шагами, подходит к окну и смотрит сквозь секло на стоящих около магазина Айю и Йоджи. Фудзимия невозмутимо поливает цветы, даже не оборачиваясь на товарища по команде, в то время как блондин что-то рассказывает ему, активно жестикулируя. Оми не может слышать слов, но зато прекрасно понимает чувства и эмоции, видит все, вплоть до чуть заметной улыбки у Айи на губах. Похоже, работа в Вайсс совсем не мешает им жить нормально. По крайней мере, Оми так кажется.

 

Оми: Думаю, мне нужно просто смириться и делать то, что от меня требуется. Может быть, когда-нибудь это кончится, и я буду жить нормально. А может быть не кончится никогда… я не знаю.

 

С того момента, как тело адвоката сорвалось с тонкого стеклянного моста, Оми ощущает явственную необходимость изменить в первую очередь свое отношение к работе и к жизни. Возможно, вот он, момент, когда пора вырасти. Тсукиено не уверен в том, получится ли у него, но он решает, что непременно попытается стать достойным своих товарищей, стать таким же уверенным в правильности своих действий.

 

* * *

 

Кен выключает воду и стряхивает с рук капли.

Ночное мытье посуды превратилось для Хидаки в своеобразные ритуал, непрямой контакт с командой. И, делая это в первый раз после повторного сбора Вайсс, Кен ощутил, что все в жизни вернулось на свои места.

Пытаясь победить бессонницу, бывший футболист перебирает все способы успокоения нервов – прибирается на кухне, моет посуду, выкидывает испорченные продукты, среди которых находит уничтоженный плесенью батон хлеба, забытый здесь, должно быть, незадолго до назначения Рейдзи Такатори премьер-министром. К трем часам ночи кухня сверкает, а Кен, налив себе чаю, читает новости спорта во вчерашней газете. Впрочем, нынешнее состояние J-лиги нагоняет только большую тоску и бывший футболист уже в который раз задумывается, что его место там, а не здесь. Свернув газету, Кен опускает голову, сжимает руки в кулаки. Наедине с собой он волен в проявлении эмоций, большая часть которых, к сожалению, негативная. Иметь в восемнадцать лет полную уверенность, что жизнь кончилась – это то, чего врагу не пожелаешь, особенно, если это ощущение небезосновательно. Кен чувствует себя пираньей, попробовавшей вкус крови. Преступником, который, выйдя из тюрьмы на свободу, уже не боится ни заключения, ни рецидива. Человеком, который никогда не сможет вернуться к нормальной жизни.

Кен бьет кулаком по столу, раз, второй, третий, но это не облегчает боль, не помогает накопившемуся выйти наружу. К сожалению, последнее время единственным лекарством для Хидаки являются миссии – страх перед убийством, страх перед смертью, адреналин, переливающийся через край. И это вызывает отвращение к себе, увы, только подливающее масло в костер.

Кен резко поднимается, выбрасывает газету, моет чашку и на секунду застывает, соображая, какой работой себя можно занять. Идея приходит только одна – магазин. Уход за цветочками – это все же лучше, чем ничего, так как пустота имеет склонность заполняться ненужными мыслями, так, как это произошло сейчас.

К удивлению Хидаки ключи от торгового зала не висят на своем привычном месте и, списав это на рассеянность Йоджи, закрывавшего сегодня магазин, Кен идет туда проверить. «Конеко» встречает его приоткрытой дверь. и характерными для драки звуками. Футболист вздрагивает и, постепенно замедляя шаг, крадется к заднему входу в магазин, имея призрачную надежду на то, что от перенапряжения и недосыпа у него просто начались слуховые галлюцинации. Подойдя совсем близко, Кен убеждается в обратном. Посреди торгового зала, среди раздвинутых по углам ваз, сцепившись стоят Айя и Йоджи. Они оба голые по пояс, а у Абиссинца, ко всему прочему, кровь идет носом.

Все детали паззла складываются в одну-единственную картину – и пятна крови на полу магазина, и время от времени сбитые костяшки на руках старших товарищей, и синяки, которые Кен периодически замечает на их руках и лицах – все сходится и не вызывает ничего, кроме волны неконтролируемого раздражения. Хидака не понимает таких развлечений, не понимает, почему именно он должен стирать с пола подсохшую кровь, в целом, ничего не понимает, потому и срывается с места, распахнув дверь ударом ноги.

– Вы совсем с ума сошли?! – выкрикивает Кен, кидаясь на опешивших товарищей по команде.

Раньше, чем он успевает окончательно разбить лицо Айи, Абиссинец перехватывает его руку, а Йоджи ставит подножку. Они работают удивительно слаженно – Кен, так и не нанеся ни единого удара, оказывается на полу лицом вниз. Тем не менее, Хидака не собирается сдаваться, потому тут же пытается встать. Абиссинец, пресекая всего его попытки, садится на бывшего футболиста верхом и заламывает руки.

– Да я вас обоих убью к чертовой матери! Пусти меня, ублюдок! Я тебе рожу расквашу! Пусти! – Кен извивается и кричит так, что, должно быть, его слышно даже на улице. Айе кое-как хватает сил на то, чтобы удерживать младшего товарища.

– Да успокойся ты! – Йоджи беспомощно стоит рядом. – Успокойся!

– Успокойся?! Да я тебя сейчас успокою! – Хидака дергается, и Айе приходится навалиться на него всем телом, чтобы удержать. – Слезь с меня, мать твою!

 

Кен сидит на полу, приваливший спиной к стене. Айя и Йоджи по бокам от него, на тот случай, если Сибиряк снова начнет срываться. Кудо, знающий о лучших успокаивающих средствах, уже успел вскрыть одну из бутылок пива и, сделав несколько глотков, передает ее Кену. Футболист нехотя отпивает и отправляет ее дальше Фудзимии.

– Как же я вас ненавижу…

Голос Кена звучит так, будто бы Хидака провел последние полчаса в состоянии полноценной истерики, со слезами, криками и прочими радостями жизни. Впрочем, его состояние соответствовало перечисленному списку по нескольким пунктам. Йоджи до сих пор не верит, что они смогли его успокоить и, в общем-то, плохо понимает, как им это удалось.

Кен снова берет бутылку, на этот раз отправленную обратно Айей.

– Вы сумасшедшие уроды, – выдыхает Хидака, заливаясь горьким пивом. Он всегда был правильным спортсменом и хорошим мальчиком, и в то время, как товарищи по команде ходили «отдыхать» после тренировок, он продолжал самосовершенствоваться, потому вкус ему совсем непривычен. После нескольких крупных глотков, Кен хватает воздух ртом и прикладывается затылком об стену, в очередной раз повторяя: – Я вас ненавижу.

– Мы помним. – усмехается Йоджи, возвращая себе бутылку.

– Ненавижу, – Хидака легко, методично бьется головой об стену. И в этот момент он кажется настолько безумным, что даже Айя не рискнул бы спорить с ним. – Ненавижу вас.

Кудо вздыхает, передавая бутылку футболисту.

– Почему? – не унимается Кен. – Почему я должен работать именно с вами? Почему вы такие уроды? Почему, а?.. – он делает беглый глоток и возвращается к своему прежнему занятию. – Неужели нельзя быть нормальными, а? Господи… как же вы меня раздражаете. Если бы мы не были командой, я бы вас поубивал. Слышите? Убил бы своими руками.

Айя вытирает нос и смотрит на свою руку, чтобы оценить – остановилась ли кровь. Правильно заложенный в детстве фундамент здоровья дает о себе знать быстрой регенерацией, хорошей свертываемостью крови и прочими весьма полезными для человека его профессии особенностями организма. А может быть детство здесь и не при чем – Айя не знает, да и не думает об этом. Сейчас его больше волнует Кен.

А сам Хидака, по-прежнему прикладываясь к стене, использует свой единственный шанс выговориться.

 

* * *

 

В последнее время Шульдих стал отмечать, что ему не доставляет особого удовольствия работа с девушками. Мысль о том, что их соблазнительные тела для него недостижимая цель, не приносит ничего, кроме новых переживаний из-за своей ущербности. В целом, глупо было бы не признавать, что с момента прибытия в Японию, его многочисленные комплексы дают о себе знать все чаще и, как следствие, приходится скрывать их под актерской игрой. И самое скверное здесь то, что до сих пор телепат не встретил ни одного человека, перед которым он мог бы быть собой. Тот короткий срыв перед Кроуфордом Шульдих не берет в расчет.

Именно с этими мыслями телепат возвращается домой из поместья Шраент, где оставил Брэда в компании трех девушек, обещав вернуться только ночью. Шульдих ни в коем случае не испытывает ревности. Только зависть, безумную, доводящую до дрожи в коленях.

Делая этот день окончательно паршивым, Фарфарелло встречает Шульдиха в прихожей и, как он это часто делает в последнее время, смотрит на телепата, кажется, не собираясь ничего говорить. Запас терпения у рыжего сегодня оказывается удивительно маленьким и, когда этот невыносимый взгляд провожает его до дверей кухни, Шульдих срывается:

– Что тебе от меня нужно?

– Ничего. – Фарфарелло плетется за Шульдихом, чтобы и там смотреть на него. В этот момент телепат с ужасом понимает, что в бесформенную кашу мыслей психа примешивается что-то отдаленно напоминающее желание.

– Слушай, – Шульдих упирается руками в столешницу, понимая, что сейчас наилучший момент, чтобы поговорить, – то, что ты тогда видел…

– Это было забавно.

– Я просто хотел сказать, что тебя это не касается.

– Шульдих…

Телепат вздрагивает и выпрямляется, стараясь взять себя в руки. В голове стучит только одна мысль – уходить. Он не знает и не хочет знать, что творится у психа в голове и о чем именно Фарфарелло собирается его проинформировать. Шульдиху достаточно минимальной вероятности того, что он может умереть от рук Джея, как один из тех несчастных священников, чтобы бояться оставаться с Фарфарелло один на один.

– Ты мне дашь когда-нибудь? – спрашивает берсерк с самым невинным выражением лица.

– Что? Нет, конечно! – хоть вопрос и был довольно предполагаемым, Шульдих все равно реагирует на него, как на удар тока, и, резко обернувшись, мысленно прикидывает, как ему побыстрее убраться с кухни, учитывая, что Фарфарелло до сих пор стоит в дверях.

– Ну, может быть, когда-нибудь, а? Я ведь не прошу сейчас.

Рыжий не отвечает. К сожалению, он не обладает даром предвиденья и не может даже предположить, какой ответ отвадит Фарфарелло. Телепатия здесь тоже вряд ли поможет, так как восприятие мыслей шизофреников принято считать высшим пилотажем, то есть, очередной недостижимой для Шульдиха ступенькой развития способностей.

Наконец, он расслабляется. Он сдается и, натянув на лицо дежурную улыбку, говорит:

– Может быть, когда-нибудь. Когда все это закончится.

– Что – это? – уточняет Фарфарелло так, будто составляет протокол.

– Работа в Японии. – бросает Шульдих первое, что приходит в голову.

– Обещаешь?

– Нет. – и, пересилив себя, телепат идет к двери. Он знает, что Фарфарелло, как собака, укусит только если почувствует страх. Потому самое сложное в общении с ним, убедить себя в том, что берсерк действительно не представляет угрозы. И, судя по тому, что Джей отходит в сторону, пропуская Шульдиха в коридор, телепату это удалось.

 

Шульдих: Черт возьми! Я чуть в штаны не наложил! В переносном смысле слова, конечно же.

Фарфарелло: Вы слышали? Шульдих сказал, что даст мне когда-нибудь. И я заставлю его сдержать обещание.

 

* * *

 

Один вечер превратил штаб-квартиру Вайсс в отделение психбольницы.

Оми бесцельно бродит по общей комнате, еще раз пытаясь понять, как ему стоит вести себя.

Йоджи принес домой девушку, их врага, пытаясь убедить товарищей по команде в том, что она – его возлюбленная из прошлой жизни. Айя винит ее в исчезновении своей сестры и уже второй час сидит в закрытом магазине, то отрывая подсохшие лепестки от цветов, то обрабатывая растения из пульверизатора, то переставляя вазы с места на место. В этот момент он немного напоминает Оми, выполняющего работу ради процесса, а не ради результата.

Обстановка в доме напоминает первые месяцы их совместного проживания, так как с того момента, когда Йоджи привез эту девушку, Ной, Оми и Кену уже пришлось разнимать драку. Айя и Йоджи снова шипели друг на друга, как уличные коты, но теперь, учитывая, в каких отношения они были последнее время, это выглядело, по меньшей мере, страшно.

Кен делает вид, что ничего не происходит, раскладывая пасьянс на компьютере. Оми относится к ситуации так, будто это в первую очередь его проблема, потому чувствует себя брошенным с ней один на один.

– Кен, – мальчик, наконец, садится, пытаясь найти себе место.

– Если ты опять о Йоджи и его подруге, то не начинай, – после драки отношение Хидаки к проблеме резко изменилось с расслабленного на напряженное. И это дополняло печальную картину. – Лучше займись поисками лаборатории.

Оми тяжело вздыхает, вспомнив, что команда Шраент все еще в списке целей Вайсс, а лаборатория, где они проворачивают очередное дело, не найдена. Конечно, если бы эта самая Ной – или Аска – помогла им, работа стала бы в разы проще, но после визита Айи, Йоджи запер комнату, не желая никого видеть.

 

В магазине пахнет каттелеями.

Ран отбирает цветы и составляет букет с одним единственным словом, пульсирующим в голову – «сестра». Сейчас он уверен в том, что презирает Йоджи, и все установившиеся между ними доверие не более, чем ошибка, временное помутнение сознания. Забываются и ощущения, и все сказанные друг другу слова, и то, ради чего умер Ботан. Все это шелуха под ногами, пустые факты по сравнению с мыслью о том, что Айя сейчас в руках врагов, которые в любой момент могут решить разобрать ее на органы ради очередного эксперимента.

Дрожащими руками Ран собирает букет, но тело не выдерживает напряжения. Фудзимия с размаху бросает цветы и замирает, упершись руками в стол. Мышцы сводит тупая боль, и, собирая остатки самоконтроля, Ран медленно опускается на пол, собирает гиацинты, складывает их на стол, специально по одному. Сейчас, спустя столько времени, он, как никогда отчетливо понимает, почему в Сендае его учили искусству икебаны. И именно поэтому он обрывает поврежденные лепестки и начинает собирать букет заново, отказываясь признавать, что где-то между повторяющимся раз за разом словом «сестра» в его голове звучит имя «Йоджи».

 

* * *

 

Уже второй час Наги меряет улицы шагами.

Сейчас, когда вопрос встал ребром, он пытается убедить себя в том, что должен выбрать Шварц, а не Тот. Но ключевым словом остается «должен». Ведь если рассудить – кто они для него? Отряд, не более. Мечты увидеть в них семью, так и остались мечтами. Для Кроуфорда Наги – не более, чем телекинетик, ударная сила, гораздо более эффективная, чем Фарфарелло. Для остальных двух членов отряда его и вовсе не существует. Единственное, что может удержать его от предательства – это благодарность к Кроуфорду, вытащившему его из-под обломков. Но, в сравнении с чувством, заставляющем сердце биться быстрее, а кровь приливать к лицу, это мелочь.

И потому, прячась под козырьком на опустевшей из-за дождя площади, Наги в который раз прогоняет всю ситуацию в голове, повторяет одни и те же вопросы. Он, если подумать, никогда не был силен в этом деле. За всю жизнь Наги испытывал привязанность не так часто, чтобы была необходимость расставлять приоритеты.

Наоэ осматривается и видит развал с цветами, укрывшийся под большим белым зонтиком. И, не усложняя все телекинетическим перенаправлением капель, мальчик бежит туда, шлепая по лужам. Ноги моментально промокают, но его это мало волнует. Укрывшись под зонтом, он просит:

– Белую розу будьте добры.

Миловидная старушка называет цену одного цветка и, порывшись по карманам, Наги расплачивается. С новым приобретением он возвращается под козырек и по старой привычке смотрит на часы, так, будто ждет кого-то. Если забыть обо всех проблемах, можно представить, что Наги – обычный школьник, ждет здесь свою девушку. Тот, например. И именно ей он купил цветок и теперь, готовясь к заветной встрече, задумчиво отламывает от розы шипы.

После короткого перерыва, мысли снова начинают болезненно пульсировать в голове. Наоэ скидывает с плеч рюкзак и, поставив его рядом, сползает по стене на корточки. Шипов еще много, времени для прогулки тоже. Он надеется, что сможет решить все к моменту возвращения домой и, конечно же, если он все же выберет Тот, не наткнуться на Шульдиха, способного узнать, о чем он думает. Немного развив эту мысль, Наги задумывается о том, что предать Шварц ему в первую очередь мешает страх. И это, как ему кажется, безумно жалко.

Отдирая очередной шип, подросток зацепляет его пальцем, и кожа податливо рвется. Наги только морщится и поднимает руку, чтобы оценить ущерб. На кончике указательного пальца медленно надувается капля крови. Телекинетик быстрым незаметным движением слизывает ее и сплевывает в сторону. Этот кисло-соленый вкус ему совсем не по душе.

 

Наги: Если бы я знал, как сохранить и команду, и Тот, то я был бы счастлив. Но, боюсь, что Кроуфорд не поймет, если я попробую поговорить с ним об этом. А Тот… не знаю… вряд ли она откажется от Шраент, особенно после того, что сделал для нее Масафуми.

 

Через полчаса дождь все-таки заканчивается и, оставив розу под козырьком, Наги нехотя плетется домой. Греет его только та мысль, что Кроуфорд и Шульдих сейчас, скорее всего, в поместье Шраент, а значит, он может не бояться нежелательных диалогов.

 

Наги поворачивает ключ в двери и входит в прихожую. В квартире темно – не работает ни одни электрический источник света. Значит, старших членов отряда и правда нет дома. Подросток облегченно вздыхает, стаскивает с себя насквозь мокрые ботинки вместе с носками и собирается уже пойти к себе, как с кухни выглядывает Фарфарелло. В руках берсерка надкушенная куриная нога, а его лицо и пальцы блестят от жира.

– Привет. – говорит он, прожевав кусок мяса. – Хочешь есть?

– Нет.

– Я видел тебя в окне. – задумчиво продолжает Фарфарелло. – Я сделал тебе чаю.

Наги озадачено смотрит на берсерка. Подобное внимание со стороны старшего товарища вызывает растерянность и, конечно же, Наоэ не может отказаться. Пробормотав:

– Спасибо, – он послушно идет на кухню.

И верно, на столе стоит чашка горячего зеленого чая, средней крепости, конечно же, без сахара – так, как Наги любит. Это удивляет еще больше, хотя, в целом, телекинетик без труда может предположить, что Фарфарелло гораздо внимательнее, чем кажется.

Наоэ хочет спросить, зачем берсерк это сделал, но не решается.

А Фарфарелло так, будто бы ситуация совсем рядовая, просто выбрасывает обглоданную кость в мусорное ведро и моет руки и губы средством для мытья посуды. Сегодня он выглядит на удивление непривычно, хотя Наги стал замечать изменения еще с тех пор, как берсерк повадился осквернять церкви. В один из дней, когда Кроуфорд и Шульдих привезли его домой, Фарфарелло выглядел хуже, чем когда-либо. У Наоэ до сих пор плохо укладывается в голове, как берсерк выжил после таких ранений.

– Мне грустно… – вдруг говорит Фарфарелло, садясь на подоконник.

– Почему? – учтиво интересуется Наги, несколько растерявшийся после такого заявления.

– Я… убил свою маму.

От этих слов Наоэ вздрагивает, как от разряда электричества. Его ужас превосходит тот, который должен испытывать человек, узнавший о чем-то подробном. А Фарфарелло тем временем продолжает:

– Я не хотел. Я случайно… – берсерк опускает голову и сжимает руки в кулаки. – Сегодня утро я даже ходил исповедаться, но… – выдавливает он из себя, нервно облизывая губы, – священник сказал, что убийство – тяжелый грех. И я задушил его.

Наги понимает, что Фарфарелло не в себе. Припадка стоит ждать в лучшем случае через несколько дней, а в худшем – прямо сейчас. Но телекинетика это не пугает, а напротив вызывает что-то вроде сострадания. За все время общения с отрядом, не считая пьяных выпадов Кроуфорда, это второй раз, когда кто-то из Шварц делится с ним своими настоящими проблемами и переживаниями. Впрочем, в том инциденте с Шульдихом и рассказами про еврейскую бабушку Наги уже давно не уверен. Для человека с такими способностями, как у членов их команды, обладать хорошо развитой эмпатией – это норма вещей. И Наги чувствует все, чувствует совершенно искреннюю скорбь и тоску, почти животную, похожую на ту, которую испытывают собаки, воя по ночам.

– Но ведь… – начинает он неуверенно, заметив, как блестит от подступающих слез глаз Фарфарелло, – главное – это не слова священника, а раскаяние. Правда?

– Угу… – берсерк трет веко пальцами.

– А ты раскаиваешься?

– А разве это важно? – в голосе Фарфарелло неожиданно звучит гнев. – Перед кем мне раскаиваться? Перед Богом? – он делает неопределенный взмах рукой в сторону пасмурного неба за окном.

– Нет… – Наги старается смотреть на товарища прямо, надеясь, что так его услышат с большей вероятностью. – Перед собой. Разве нет? Разве это не главное?

Фарфарелло отвечает не сразу. Должно быть, слова Наоэ произвели на него впечатление, и теперь он пытается понять, насколько он с ними согласен. А сам подросток ищет повод отвернуться и тут же вспоминает про остывающий чай и ноющие от холода пальцы. Пока он пьет, Фарфарелло молчит, затем, сразу же после звука, с которым чашка опускается на стол, говорит, тихо, но отчетливо.

– Ты прав.

Наги знает, что это обозначает благодарность. Он и сам перед тем, как уйти к себе, говорит «спасибо», причем, не только за чай, но и за помощь в выборе. Этот короткий разговор дает ему ощущение близости с командой. И, сняв влажную одежду и забравший под одеяло, он, конечно же, не знает, что в ближайшее время у Фарфарелло не предвидится ни одного припадка.

 

* * *

 

Йоджи смотрит в глаза любимой девушки сквозь стекла очков. Йоджи будто бы смотрит в глаза смерти, и жизнь проносится перед глазами. Конечно же, не вся, а только то, что касается ее, Ной или Аски – уже не важно. Безумная эйфория захлестнула его в тот самый момент, когда она оказалась в доме Вайсс, рядом с ним, такая хрупкая и беззащитная. Она играла совершенно, и Йоджи верил каждому ее слову. В его голове уже сложилась красивая легенда про то, как Масафуми промыл ей мозги и превратил в свою куклу, но все оказалось куда сложнее. Ной искренне любит отпрыска семьи Такатори, настолько сильно, что может ради него и сыграть наивную девочку и убить. А ведь Йоджи был готов стать рыцарем в сверкающих доспехах, кем угодно, лишь бы она была счастлива. Но она обрадуется, только если Йоджи умрет. И потому он покорно ждет смерти.

Аска опьяняет своим запахом, теплом своего тела. Йоджи даже начинает казаться, что последние годы он мечтал именно о такой смерти – в ее объятьях.

Как будто через толстую стену до Йоджи доносится удар кнута и глухой стон Айи, вслед за ним голос, кажется, Кена, зовущий на помощь. И это немного проясняет сознание. Кудо старается увидеть перед собой врага, ту самую Ной, любовницу Масафуми Такатори. Ведь она не та девушка, которую он любил, даже не смотря на то, что это, скорее всего, то же самое тело. Аска мертва и, наверное, Йоджи рано отправляться за ней.

Одеревеневшие руки набрасывают проволоку на тонкую женскую шею и затягивают.

Йоджи все решил. Как бы больно это ни было, так будет правильно. Хотя бы потому, что Айя, Кен и Оми не должны умирать из-за его слабости.

 

* * *

 

Айя: Есть такие вещи, которое до сих пор могут меня задевать…

 

Ран своими глазами видел, как Йоджи плакал, беспомощно вцепляясь пальцами в сухую траву. И, наверное, если бы не это отвратительное и в то же время ужасающее зрелище, Айя не простил бы товарища по команде никогда.

Тем не менее, произошедшее восстанавливает в отряде то, что можно назвать справедливостью. Теперь, как Фудзимии кажется, они все четверо сожгли последние мосты, ведущие к обычной жизни. На руках Айи кровь Кикё. Точно так же, как у Кена Сестра и Касе, а у Оми его родные братья. Убив Аску, Йоджи стал одним из них. Такие рассуждения даже Абиссинцу кажутся слишком жестокими, но это не отменяет их. Конечно, каждый из них хоть раз говорил о том, что понимает под миссией «быть Вайсс», но, если посмотреть правде в глаза, никто из отряда, даже Айя, не знал, на что шел, заключая с Персией пожизненный контракт.

Рана тошнит от своих собственных мыслей.

Но еще хуже делается от осознания того, что эта стычка со Шраент не принесла ровным счетом ничего. Цель по-прежнему не обезврежена, а Айя все так же в руках врага. Думая об этом, Ран готов умереть, лишь бы только она была в безопасности. Он не требует для себя ничего – ни счастья, ни нормальной жизни, разве что ее улыбку и звонкий голос, который сообщил бы ему, что она счастлива. Ран не уверен, действительно ли это все, что ему нужно от жизни, но даже если и нет, без сомнений когда-нибудь он заставит себя в это поверить.

Его одиночество, наполненное скользкими, как черви, мыслями, могло бы продлиться и до утра, если бы не короткий стук в дверь. Айя даже не сомневается в том, чей именно, потому как точно знает, что Кен или Оми вряд ли бы стали беспокоить его посреди ночи.

– Входи.

Фудзимия понимает, что, наконец, настал момент, когда он может отдать Йоджи долг и разделить с ним все одиночество на двоих. Этой ночью им обоим будет о чем подумать.

Блондин входит в комнату нетвердым шагом, слегка пошатываясь. От него невыносимо сильно пахнет спиртным и сигаретами, но Айю сейчас не пугает даже это. Когда Йоджи подходит ближе, и тусклый уличный свет падает на его лицо, можно различить на нем высыхающие слезы. Подойдя к Айе почти вплотную, Кудо всхлипывает и закрывает глаза раньше, чем успевает заплакать. Фудзимия только догадывается о причинах, по которым такое поведение не вызывает у него отвращения. Пожалуй, Йоджи сегодня заслужил право на слабость.

– Я посижу с тобой, ладно? – Кудо неловко пошатывается, опускаясь на край кровати. Ран не возражает.

Йоджи упирается локтями в колени и прячет лицо. Айя слушает его неровное дыхание, понимая, что у Кудо совершенно другие запросы и, наверное, молчать он может и в одиночестве. Он не уверен, потому, перестраховываясь, решает спросить:

– Хочешь поговорить?

В ответ Йоджи издает что-то среднее между всхлипом и смешком, смотрит на Айю. В глазах его снова блестят бесполезные слезы.

– А ты, Айя? – начинает он дрожащим голосом. – Ты хочешь о чем-нибудь поговорить? О своей сестре, например? – Кудо делает паузу, давая Фудзимии время на ответ, но так его и не дождавшись, продолжает: – Нет? Вот и я… я не хочу ни о чем говорить…

Последнее предложение дается Йоджи с трудом и обрывается сдавленным стоном. Он снова утыкается лицом в ладони и плачет. Айя невольно вспоминает, как сам молчал от неудержимой боли, той ночью, когда «дух Персии собрал их всех в магазине». Кудо легче – он может позволить себе плакать. Фудзимия протягивает руку, кладет ее на плечо товарища. Тот тут же срывается с места и, вцепившись в Айю, рыдает в голос. Это вызывает растерянность, и Ран собирается с мыслями еще около минуты, прежде чем обнять Йоджи. Он еще раз напоминает себе, что все сложилось именно так, как должно было, но вряд ли ему или Кудо от этого станет легче. Этот факт не изменит прошлое, не вернет Йоджи его Аску.

Айя сдается и прижимает дрожащее тело к себе покрепче, гладит по спине, больше ничего не говорит. Затем подается назад, увлекая Йоджи за собой. Так они и лежат на сбитой кровати поверх одеяла – один молчит, глядя остекленевшими от чужой боли глазами в потолок, другой, вцепившись в него, плачет, не как женщина или ребенок, а так, как может плакать только настоящий мужчина, знающий истинную цену страданиям.

 

Айя: Прости меня, Йоджи. Я не тот, кто мог бы стать тебе другом. Но все-таки я немного рад тому, что ты можешь доверять мне.

Йоджи: Если бы не Айя, боюсь, я бы умер в ту ночь.

 

Утро начинается с раздражающего своей жизнерадостностью солнечного света, пробивающегося между занавесок. Утро начинается с мерного дыхания рядом.

Айя открывает глаза, моментально восстанавливая в памяти события минувшей ночи.

Они так и заснули в одежде, обнявшись, на тесной кровати. И Айя не может вспомнить, когда последний раз у него был настолько спокойный и безмятежный сон. Вчера, когда Йоджи, наконец, выбился из сил и начал засыпать, Фудзимия ощутил что-то, отдаленное похожее на счастье. То есть, на то чувство, от которого он осознанно отказался, вступая в Вайсс. Глядя на уткнувшегося лицом в подушку Йоджи, Айя раскаивается в том, что позволил себе с ним сблизиться. Товарищи по команде не должен волновать его. Его, вообще, ничего не должно волновать, кроме сестры. И, сжав руки в кулаки, Ран злится на себя за все сделанное и сказанное, особенно за то, что вчера, когда он засыпал, ему на долю секунду показалось, будто он дорожит Йоджи сильнее, чем просто братом по оружию.

 

* * *

 

Шульдих всматривается в свои фальшивые звезды.

Последнее время ни одна работа не обходится без пространства для связи и сейчас, когда они сидят в поместье Шраент, не имея возможности уточнить все подробности плана, оно в особенности незаменимо. И телепат вновь гордится собой, ставя мысленный плюсик рядом со словом «талант».

– Почему мы тут только вдвоем? Разве Наги и Фарфарелло не нужны нам для обсуждения плана? Да и разве мы и так все не обсудили? – спрашивает Шульдих с внушительными паузами, в которые, по идее, должны были вмещаться ответы Кроуфорда. Но Брэд, закрыв глаза и нахмурившись, ждет, когда телепат выговорится и даст ему сосредоточиться. Видения в его голове слишком сумбурные, чтобы он мог легко сформулировать их содержание и поделиться им.

– В плане появились изменения. – наконец выдавливает он из себя, по-прежнему не открывая глаз.

– Да? Какие же? – Шульдих наконец отрывается от своих звезд, что посмотреть на начальника.

– Я только что говорил с Наги. Он может предать нас ради той девочки. И мы должны… – Брэд делает тяжелый вздох и открывает глаза, – предать его первыми.

– Что? Ты совсем с ума сошел? – Шульдих не может объяснить, почему сказанное его так задело, хотя истина буквально лежит перед ним на ладони. Просто телепат не из тех, кто в состоянии признать свою привязанность. Потому он быстро трактует свои чувства, как страх перед тем, что Брэд мог бы предать его так же легко.

– Дослушай. Я пока не могу объяснить зачем это нужно, но мы должны сделать все именно так. – продолжает Кроуфорд деревянным голосом.

– Как – так?! – Шульдиха до дрожи в коленях раздражает недосказанность.

– Просто стой в стороне и смотри за происходящим. Ничего не делай. Действуй по плану без всяких «но». Забудь о Наги. Это все, что от тебя требуется.

Телепат замолкает, думая, хочет ли он узнать, что именно произойдет с младшим членом их славного отряда или все-таки это излишняя информация. Наконец, он сдается и, оседая в перетащенное из реального мира кресло, просит Брэда только об одном:

– Мы ведь его не потеряем?

Кроуфорд отвечает с небольшой, но крайне напряженной паузой:

– Если все сделаем правильно, то нет. – затем добавляет, – и, кстати, ты мог бы мне и раньше сказать о том, что Наги влюблен в эту пустоголовую девицу.

 

Шульдих: Я иногда поражаюсь – как этому гребаному алкоголику удается так легко перевоплощаться в расчетливую сволочь, когда речь заходит о работе?

 

Представление начинается.

Фарфарелло доверительно сообщает Шульдиху, что нужно было взять с собой большое ведро попкорна. Телепат только отмахивается и, подойдя к стеклу, рассматривает поле боя. С интересом и легким отвращением он смотрит на то, как две переполненные ненавистью женщины сражаются с главным в команде Вайсс. Шульдих до сих пор помнит, как когда-то давно в ночном парке уворачивался от его катаны. В умах Шраент – жажда крови. Вайсс же, как заведенный, возвращается к одной и той же мысли, к одному и тому же слову – «сестра»? Шульдиху даже немного жаль его, ведь он знает, что сегодня этому красноволосому пареньку не суждено увидеться с ней.

На сцене появляются другие актеры. Живая экспрессия, прекрасно выполненный экшн – Шульдих должен согласиться с Фарфарелло насчет попкорна. Телепат опирается рукой о стекло, приглядываясь, стараясь уловить мысли каждого участника этого спектакля, где Кроуфорд – режиссер и сценарист. Этот факт вызывает смесь ужаса и восхищения перед начальником.

 

Шульдих: В такие моменты я даже немного горжусь своим боссом.

 

И Шульдих мог бы насладиться зрелищем по полной, если бы не одно «но». Если бы не Наги, наблюдающий за всем из-за угла с готовностью в любой момент вступиться за свою куклу. Конечно, Кроуфорд дал телепату обещание, что все закончится хорошо и Шварц ожидает бесповоротный хэппи-энд, но все же Шульдих никак не может отделаться от вязкого, передавливающего горло беспокойства.

Наги срывается с места, закрывая Тот своим телом и, к счастью, вайссовскому блондину хватает благородства и сострадания, чтобы не убить их обоих. На этом моменте действие близится к своей кульминации.

– Шульдих, – зовет Кроуфорд приказным тоном, – забирай девушку.

Телепат никак не комментирует приказ, только направляется к кровати, где лежит спящая уже который год красавица. Рассыпанные по одеялу перья из разодранной подушки вызывают ненужные ассоциации с ангелами или чем-то подобным. Шульдих не хочет об этом думать, потому просто отсоединяет от тела девушки все датчики и берет почти невесомое тело на руки. А на лестнице уже стучат каблуки Шоен, одной из Шраент, той самой, к формам которой Брэд приглядывался еще пару часов назад. Теперь же, когда она влетает в комнату, он только коротко информирует:

– Мы забираем девушку.

– Что?! – мысли Шоен отказываются собираться в единую картину.

– Теперь у вас есть Вайсс, так что она вам больше не нужна, верно?

– Верните её! Она наша козырная карта. Если мы используем её, как заложницу, Вайсс не будут сражаться!

Наивность этих девушек даже немного забавляет. И Шульдих, покрепче прижав к себе беззащитное тело, ждет дальнейшего развития событий. Этот момент сценария кажется ему немного банальным и слезливым, но – глупо спорить – все идет так, как должно.

– Вы недостаточно сильны, чтобы победить Вайсс. – логично и жестоко заключает Кроуфорд, почти незаметно снимая пистолет с предохранителя.

Тем временем, Фарфарелло вливается в спектакль. Ему доставляет удовольствие подыгрывать Кроуфорду, добавлять его словам и действием особой театральной эффектности. Шульдих даже жалеет, что в свое время решил смотреть вместе с берсерком мультфильмы.

Фарфарелло красивым движением раскрывает нож и терпеливо ждет своего выхода.

– Мы их победим! И вы, как обещали, воскресите Масафуми! – кричит светловолосая дурочка. Даже удивительно, как легко любимый мужчина может превратить воительницу в слабую наивную девочку. Это перемена настолько разительна, что не нужно быть телепатом, чтобы ее заметить.

– Бред. Ты, правда, думаешь, что Масафуми можно оживить?

Самый подходящий момент для драматической детали. Фарфарелло размахивает и бросает нож, на удивление метко – сквозь стекло, прямо в то место, где упаковано изуродованное тело Масафуми. Контейнер лопается, должно быть, от перепада давления, и липкий труп, как жировое тельце из раздавленного насекомого, выскальзывает наружу. После чего Кроуфорд великодушно засаживает пулю между роскошных сисек этой блондинки. Шульдих только морщится, когда ее мысли дрожат и обрываются. Ему немного не по себе от подобных картин и, наверное, если бы так сильно не фонили мысли остальных участников спектакля, он мог бы ощутить, каково это – умирать с именем любимого на губах. Но телепат рад тому, что случай отгородил его от подобных впечатлений.

Главный момент кульминации, который болезненно напоминает Шульдиху, о том, что это не просто театральная постановка, начинается с криков самым отвратительным голосом, какой телепату только доводилось слышать:

– Отдайте ее! Отдайте!

И верно, подружка Наги уже бежит к ним по лестнице. Она подбегает слишком близко и через секунду замирает, пробитая стилетом Фарфарелло, как бабочка, приколотая к листу бумаги. Для Шульдиха этот момент – всего секунда, для Наги – целая вечность. Тот прокатывается по ступенькам и распластывается чуть живым телом у основания лестницы. Бой остановлен в виду отсутствия в нем какого-либо смысла. И одна боль переплетается с другой – Шульдих уже не может отличить, где отчаяние Наги, а где безысходность Хэлль, обнимающей уже не первый месяц как мертвое тело. Все смешивается, доводя до тошноты, и потому телепат в приказном тоне просит:

– Идем.

Шварц торопятся покинуть здание, которое вряд ли простоит еще хотя бы пять минут. За поместьем их ждет вертолет, а в городе — штаб–квартира Эсцет, куда они должны передать тело Айи Фудзимии. Что, если верить мыслям Кроуфорда, они и сделают.

Уже из вертолета, Шульдих последний раз смотрит на разрушенное здание, заливающиеся белым светом. И, чтобы не думать о том, выжил ли Наги, отмечает, что никогда не знал, насколько силен этот парнишка.

 

Шульдих: Видимо, это то, о чем хотел предупредить Кроуфорд… честно говоря, я не хотел быть свидетелем всего этого.

Кроуфорд: Это было не просто. Но я стараюсь прислушиваться к своим видениям.

Фарфарелло: Замечательно!

 

* * *

 

Кроуфорд садится на край кровати и гладит Наги по волосам, пользуясь тем, что подросток спит. Он еще не придумал, как объяснить подчиненному, почему все сложилось именно так. С другой стороны, оракул не должен мучиться угрызениями совести: все прошло по плану, и задание выполнено, Наги жив и, более того, жива даже его подружка. Брэд лично проследил за тем, чтобы ее доставили в больницу. У него в голове не укладывается другое – как Наги это удалось? Фарфарелло нанес смертельный удар, а на теле Тот не осталось даже шрама. У Кроуфорда сердце начинает колотиться быстрее при одной мысли о том, что его подчиненный настолько силен, что может воскресить человека из мертвых.

– Как он? – голос Шульдиха отрывает Брэда от размышлений и, обернувшись, он видит телепата, нерешительно мнущегося в дверях комнаты.

– Все еще без сознания. – сухо констатирует Кроуфорд.

– Но ведь встанет на ноги, да?

– Безусловно.

Шульдих медлит со следующим вопросом, не зная, насколько он будет уместен сейчас.

– Кроуфорд… теперь, может быть, скажешь, зачем нужен был весь этот фарс?

Ответ вырывается сам собой, настолько резко, что Брэд не уверен, знал ли он сам это раньше:

– Это был единственный возможный расклад, при котором мы все будем в выигрыше.

– Ясно… – телепат кивает с совсем несвойственной ему задумчивостью, – а девочка? Она ведь…

– Я не знаю, Шульдих… я не знаю. – Кроуфорд снова переводит взгляд на бесчувственное тело своего младшего подчиненного. Шульдих, ощутив себя здесь третьим лишним, бормочет что-то невнятное и поспешно уходит на кухню, проверить Фарфарелло, ведущего себя крайне неоднозначно с момента возвращения домой.

Брэд только вздыхает, снова кладя руку на лоб Наги. Температура, отставшая на несколько градусов, начала приходить в норму, и Кроуфорд не может не радоваться этому. Не скрывая улыбку, он будто бы впервые видит Наги таким, какой он есть – подростком, совершенно беззащитным без своих сил. Истина открывается Брэду все больше с каждой секундой, что он проводит, сидя рядом с телекинетиком. Когда-то оракул думал, что единственный способ совладать с силой, данной этому мальчику – превратить его в послушную машину уничтожения. Но за этим Брэд не разглядел главного – необходимость проявить ответственность взрослого человека по отношению к никому не нужному ребенку. И, понимая все это, Кроуфорд искренне раскаивается.

Наги вздрагивает сквозь сон и, простонав имя любимой девушки, открывает глаза. Первую секунду Брэд хочет отдернуть руку, но все же решает оставить ее покоиться на лбу подчиненного.

– Тот… – повторяет Наги уже чуть громче, и растерянно моргает, кажется, не совсем понимая, где он и что произошло.

– С ней все хорошо.

– Правда?.. – телекинетик пытается приподняться, но тело почти не реагирует на сигналы, посылаемые мозгом.

– Правда, – кивает Кроуфорд и, собрав все мысли воедино, говорит, – Наги, прости меня. Пойми, что по-другому нельзя было.

– Я… понимаю… – с трудом отзывается Наоэ и прикрывает глаза.

– Я обещаю тебе, что когда все это закончится, ты сможешь быть с ней. – Брэд почти уверен в том, что говорит правду, но Наги видит сложившуюся ситуацию иначе.

– Но ведь, если Эсцет прикажут, мы уедем из Японии… может быть даже… навсегда…

И это его «навсегда» заставляет боль прокатиться по всему телу. Тут Кроуфорду уже нечего ответить  и потому он, чувствуя свою полную беспомощность, последний раз гладит мальчика по лицу и поднимается на ноги.

– Давай потом об этом поговорим, хорошо? Отдыхай.

Телекинетик только закрывает глаза. Выходя из комнаты, Кроуфорд прикрывает дверь и уже собирается пойти в душ, чтобы, наконец, привести себя в порядок после такого напряженного дня, как с кухни до него доносится обрывок разговора:

– Шульдих, как думаешь… я все правильно сделал? – голос Фарфарелло звучит удивительно растерянным, но телепат отвечает ему без тени сомнений:

– Конечно.

Брэд почти доволен собой. Он заходит в ванную, закрывает дверь, как вдруг порыв смешанных чувств прибивает его к стене. Кроуфорд видит, как крошатся камни и их осколки падают в воду. Казалось бы, бессмысленное видение выстраивается в голове безумно ярко, как сон шизофреника, оставляя за собой след страха, сомнения и непонятного Брэду триумфа. От чего-то тяжело дышать, и Кроуфорд, хватая воздух ртом, сползает на пол. Сердце колотится в безумном ритме, а голову не покидает ощущение, будто он только что видел самое важное видение в своей жизни.

После случайно подсмотренной трагедии в поместье, жизнь в доме Вайсс изменилась, хоть и не сильно. Йоджи вернулся к работе и, кажется, пошел на поправку, в то время, как Айя, напротив, никак не мог смириться с очередной неудачей. Тем не менее, любые разногласия между членами Вайсс отходят на второй план. Они вместе работают, вместе едят на одной кухне, практически мирно сосуществуют в одном доме. К сожалению, насладиться этой картиной получается только у Оми, да и то не в полной мере. Исчезновение агрессии по отношению друг к другу еще не сделало их друзьями. И Тсукиено почти удается с этим смириться.

Днем, после долгого перерыва, снова появляется Сакура и, чуть не плача, расспрашивает Оми про Айю. Вечером Манкс сообщает им о том, что Шварц убили с десяток агентов Критикер, не с целью дать миссию, а просто предостерегая. Закрывая магазин, Оми видит красный ауди, припаркованный напротив магазина и не может отделаться от ощущения, что видел его уже раза три только за сегодняшний день.

 

Оми: У меня такое странное предчувствие, как будто бы скоро случится что-то… что-то такое, с чем мы раньше не сталкивались. Не знаю, как это объяснить.

 

* * *

 

Шульдих зевает и смотрит на часы.

Он самостоятельно вызвался следить за Вайсс, когда Кроуфорд сообщил о том, что скоро в Японию прибывает их непосредственное начальство, и было бы неплохо, если бы им удалось это сделать без столкновений с Критикер. На тот случай, если Брэд упустит важный фрагмент будущего, Шульдих предложил подстраховаться и разузнать о задании Вайсс из первых рук. Кроуфорд эту идею одобрил и дал телепату в довесок Фарфарелло, который сейчас уже смотрит десятый сон, свернувшись на заднем сидении машины.

Шульдих стучит по рулю, потягивается, осматривает улицу, затем переводит взгляд на зеркало заднего вида, отражающее безмятежное лицо берсерка. Пожалуй, в такие моменты он кажется Шульдиху даже ничего. За тем маленьким исключением, что повязка сползла с покалеченного глаза, открыв миру не самое приятное зрелище. Телепат думает, стоит ли будить Фарфарелло, чтобы хоть как-то развеять скуку, но вспоминает, что перед выездом Кроуфорд дал психу несколько таблеток рисперидона, что может быть причиной его сонливости.

Убедившись, что Вайсс уже давно спят, Шульдих сдается, принимая тот факт, что совершенно зазря кантовался рядом с цветочным магазином весь день. Впрочем, время и так уже давно не детское и, еще раз зевнув, телепат решает, что и сам не против прилечь.

 

Шульдих: Я не умею, как Кроуфорд. У меня все решения спонтанные. И, нет, конечно, я мог бы позвонить мистеру Кассандре и узнать, как мне стоит поступить, но тогда возник бы один забавный вопрос – а своя голова мне на что?

 

Шульдих бесспорно верит в судьбу, иначе одна и та же девушка не попалась бы ему на глаза дважды. Увидев ее первый раз еще днем около цветочного магазина, телепат отметил, что она удивительно похожа на Айю Фудзимию. Капнув чуть глубже, он узнал, что девушку зовут Сакура, и она безумно влюблена в старшего брата коматозницы и знает кое-что о его работе. Стечение всех этих фактов вызвало у Шульдиха почти детский восторг, и теперь он не может упустить возможность познакомится с девочкой поближе.

Для этого ему требуется совсем немного – переложить Фарфарелло спать в багажник, что берсерка, в общем-то, не особо огорчает, и интригующе появиться рядом с девушкой, неподвижно стоящей на пешеходном мосту уже, наверное, с полчаса.

 

Шульдих знает подход к людям. Тот факт, что мишенью является пятнадцатилетняя влюбленная девочка, упрощает все в разы. При ней достаточно произнести имя «Айя», как она уже готова на все, даже сесть в машину малознакомого мужчины и поехать с ним в штаб-квартиру Эсцет, где Шульдих ее и оставляет. Он уверен, что ее появление во время приезда начальства должно отвлечь Вайсс.

 

Шульдих: Я верю, что если бы я позвонил Кроуфорду, то он бы одобрил мой план. Но зачем отрывать человека от важных дел? В конце концов, если девчонка нам не понадобится, то, думаю, Кроуфорду не составит труда и ее прикончить.

 

И только вернувшись домой после бессонной ночи телепат вспоминает, что совершенно забыл о Фарфарелло, так и проспавшем все это время в багажнике.

– Вставай! – Шульдих пихает свернувшегося калачиком берсерка в плечо. Тот ворочается и нехотя открывает глаз, несколько раз моргает, прежде, чем посмотреть на товарища по команде. – Доброе утро.

Фарфарелло медленно поднимается и садится, свесив ноги из багажника. Судя по расплывчатости его мыслей, сам берсерк проснулся куда раньше, чем его накаченный нейролептиками мозг. Псих поправляет повязку и широко зевает, потягиваясь.

– Мы уже приехали? – спрашивает он неопределенно.

– Да. Вылезай из моей машины.

 

Фарфарелло: Мне понравилось спать в багажнике. Надо будет еще так покататься.

 

Дома их встречает Брэд с коротким известием о том, что старейшины Эсцет приезжают уже завтра.

 

* * *

 

– Безумие какое-то… – Кен упирается локтями в колени и исподлобья осматривает товарищей по команде.

Полчаса назад им сообщили о том, что завтра в Японию прибывают лидеры религиозной секты, планирующие уничтожить мир. И это известие изрядно попахивает бредом, неуместным в реальной жизни. До этого Вайсс приходилось работать с бандитами, маньяками, одержимыми фанатиками, даже теми, кого заслуженно можно именовать «злыми гениями», но сейчас их цели – трое стариков, несущих за собой конец света.

– Соглашусь, это странно звучит, но работа есть работа, – добавляет свои пять копеек Оми, не отрываясь от компьютера.

– Да, каким бы бредом это ни было, но от миссии не откажешься, – Йоджи откидывается на спинку дивана и переводит взгляд на Айю, в надежде что тот тоже как-нибудь прокомментирует последние известия. Но Абиссинец молчит, впрочем, как и всегда. Ни работа Вайсс, ни судьба человечества его не волнуют.

 

Кен: Одну могу сказать точно – работа нас ожидает не из легких. И я даже рад этому в какой-то степени.

Йоджи: Думаю, справимся. В конце концов, это всего лишь три старика и их телохранители. С другой стороны, эти самые телохранители перебили большую часть агентов Критикер.

Оми: Зато если Эсцет не станет, весь этот кошмар закончится, и в Японии снова станет безопасно жить.

Айя: Эти люди ответственны за исчезновение Айи. Мне не важно, что это будет за миссия. Мне важно положить этому конец.

 

* * *

 

Все прошло не совсем так, как Шульдих рассчитывал. Осознавая произошедшее, он чувствует себя жалким неудачником, который боится испачкаться кровью настолько, что попытался убить чужими руками. Заставить девочку стрелять в любимого человека оказалось слишком сложно. И Шульдих только еще раз убеждается в том, что он паршивый телепат.

Радует его только то, что Старейшин Эсцет удалось доставить до штаб-квартиры невредимыми. А еще тот факт, что Сакура по-прежнему находится в его власти, и даже Кроуфорд по неизвестным причинам это одобрил.

 

Весь спектр ярких девичьих эмоций ударяет в голову, и телепат чувствует легкую тошноту. Должно быть, мысли Сакуры занимают слишком много места в его голове, так как последние полчаса сердце Шульдиха бьется с удвоенной силой, что не может не вызывать ответную реакцию во всем организме. От ее отчаянья и страха телепата скручивает, но все же он продолжает стоять над свернувшемся на кровати телом и смотреть, как девочка мелко дрожит. Только за последний десяток минут она успела подумать пару раз о том, что хочет домой, еще пару о том, что Шульдих собирается ее изнасиловать и бесчисленное количество раз про своего дорогого Айю. Телепат, по сути дела, не против воспользоваться своей полной властью над Сакурой, но он заранее знает, что это бесполезно, потому только прикидывает, стоит ли пытаться.

 

Шульдих: Честно говоря, я ей даже завидую. Она на самом деле влюблена, что, в общем-то, не так-то часто встретишь. А я… я только и могу, что трахаться со своим начальником, потому что неправильно, когда в 22 года твоим единственным сексуальным партнером являешься ты сам.

 

Шульдих решает махнуть рукой на все. В конце концов, он признает, что от попытки хуже не станет, потому хватает Сакуру за плечо и резко разворачивает к себе.

– Не надо! Не трогайте меня! – стонет девочка, пытаясь сбросить с себя мужские руки.

Телепат подается вперед, опирается одним коленом о кровать. Он надеется на удачу, на то, что его тело и разум уже привыкли к подобным контактам с другими людьми и, прогоняя в памяти воспоминания о самых приятных моментах с Кроуфордом, Шульдих задирает девочке футболку. Ее не до конца сформировавшиеся тело выглядит на удивление привлекательно. Телепат притягивает Сакуру к себе, обхватывает ее рукой и шарит по спине в поисках застежки лифчика. Опыт их расстегивания у Шульдиха, увы, не велик, потому ему приходится немного повозиться, чтобы избавиться от лишнего предмета одежды. Наконец, он срывает с Сакуры весь верх и прижимает девочку к кровати, наверное, слишком сильно стискивая ее запястья, но только так телепат может спокойно рассмотреть представшее перед ним тело. Узкие плечи, небольшая грудь удивительно приятной формы, плоский живот начинающей спортсменки – все это настолько красиво, что даже шрам, оставшийся после удаления почки, не портит картины. Шульдих жадно подается вперед, чтобы попробовать на вкус ее мягкую кожу. Сакура вскрикивает и снова начинает вырываться, когда мужчина проводит кончиком языка по ее соску. Ощущения сводят телепата с ума, но он понимает, что, все же, насколько бы не была для него привлекательна эта девочка, ее страх мешает ему возбудиться. Все бесполезно, но Шульдих не сдается. Он обхватывает Сакуру за талию, заставляя прогнуться, целует ее, лезет под юбку. Она же в свою очередь кричит и выворачивается. Но чем больше Шульдих старается, тем сильнее она боится.

Наконец мужчина останавливается, наверное слишком резко. Заплаканная Сакура лежит под ним. С задранной юбкой, без футболки она выглядит до отвращения беззащитно. И, встав с кровати, телепат коротко приказывает:

– Оденься.

И она одевается, так быстро, как может.

 

Шульдих: Я чувствовал себя так, будто бы это она меня изнасиловала, а не я ее.

 

* * *

 

Страх перед бездействием переходит все границы, бьет по голове своей тяжестью, загоняет в угол, причем, всех в один. Вайсс уже давно все равно на свои сложные отношения внутри команды, на привычки и принципы. Последние полчаса они просто сидят в гостиной все вместе, и никому не хватает храбрости уйти. Итоги последнего задания выходят довольно плачевные – руководители Эсцет без проблем въехали в Японию, конец света не за горами, до кучи Сакура так и осталась в руках врага.

– Хороши, конечно. Белые Охотники, черт возьми… – бормочет Йоджи под нос и накрывает лицо руками. Отряд не отзывается, хотя, по сути, все с ними согласны.

Сейчас одного желания «спасать мир» как никогда мало. От Критикер ничего не осталось, информации нет и приказов, соответственно, тоже. И это дает необъяснимое ощущение безысходности. Враг может прийти в магазин в любой момент и – нет никаких сомнений – убить их. И пугает вовсе не смерть, а осознание того, сколько дел еще не законченно, сколько еще лет они могли бы прожить, сколько пользы принести людям. Если, конечно, это можно считать пользой.

– И что будем делать? – Оми обводит отряд потерянным взглядом, и его вопрос звучит скорее риторическим. Вайсс медлят с ответом столько, сколько могут. Айя хмурится, не открывая глаз. Йоджи горько усмехается. Кен опускает голову, думая, что сказать. Оми сдается и смотрит в монитор. Поиск информации ничего не дает и, если так подумать, младший Вайсс занимается тем же, чем и обычно в магазине – создает эффект работы, так как ему уже давно ясно, что результата не будет.

– Ждать. А что мы еще можем? – Хидака разминает костяшки пальцев. – У меня больше нет идей.

Снова молчат.

Идеальную тишину подвала нарушает только шум системного блока, уже давно переставший привлекать к себе внимание, и редкие щелчки мышки.

– Пойду пива принесу, – сдавшись, Йоджи резко поднимается с насиженного места и, поймав на себе три усталых взгляда, добавляет. – Кому-нибудь прихватить?

– Черт с ним. Неси, – Кен встает, пропуская Йоджи на лестницу. Кудо поднимается на пару ступенек и оглядывается на Айю. Он не уверен в том, правильно ли понял молчание Фудзимии, но решает все же взять три бутылки.

Когда Йоджи скрывается из виду, Ран, наконец, отходит от стены и занимает место на диване, еще хранящее тепло товарища. Это необъяснимо успокаивает. Незаметно ни для кого, в том числе и для себя, он проводит рукой по обивке дивана, медленно, чуть ощутимо, так, как будто гладит живого человека. Поймав себя на этом, Айя морщится и снова закрывает глаза. В последнее время он стал замечать неприятную пульсацию в правой половине лица, которая, вероятно, в любой момент может дойти до нервного тика и заставить глаз и уголок рта дергаться. И мысль о подобной перспективе нервирует только сильнее.

Кен, решив, что не хочет второй раз подниматься, устраивается в кресле, исподтишка смотрит на Айю. И впервые за долгое время он видит брата по оружию, живого человека, которому он без тени сомнений мог бы доверить свою жизнь. Кен уже давно перестал жалеть о том, что Критикер собрали в команду именно этих людей и теперь, наконец, Хидака может признаться себе – отряда лучше, чем этот, и быть не могло. Он даже готов сказать это в слух.

Кудо возвращается, как и собирался, с тремя бутылками и открывашкой в кармане. И когда Айя принимает Budweiser из его рук, Йоджи чувствует нечто похожее на удовлетворение. Это почти так же, как если бы Фудзимия признал в нем друга. Но, конечно же, только почти.

– Ну что? – начинает Кудо, когда они втроем устраиваются вокруг кофейного столика с бутылками в руках. – За то, чтобы не завалить эту миссию?

– Не напоминай, – хмуро отзывается Кен, но все же чокается с Йоджи и Айей.

На звон стекла реагирует Оми и, наконец, погасив монитор, оборачивается к остальным, смотрит издалека, не знает, подходить или остаться на своем месте. Вопрос решает Йоджи, взглянув на младшего товарища через плечо.

– Оми, иди к нам.

Мальчик неуверенно подходит, прихватив с собой стул, чтобы пристроится в пространство между диваном и креслом. Теперь они впервые на самом деле все вместе, и телом, и сознанием. Это делает Оми на самом деле счастливым, это, наконец, отгоняет все тяжкие мысли о важности проваленной миссии.

– Пива? – Йоджи протягивает мальчику бутылку. Тсукиено вдыхает резкий запах алкоголя и растерянно мотает головой. Он хочет добавить что-то вроде «мне же еще нет восемнадцати», но во время решает, что это будет лишним.

– Слушайте… – Кен делает несколько крупных глотков и, схватив воздух ртом, продолжает, – черт знает, что там будет с этой миссией, но я на всякий случай хочу кое-что сказать. Просто… чтобы вы знали. Йоджи, Оми… Айя, я рад, что работаю с вами. Правда, чтобы там ни было, спасибо за все то время, что мы были вместе. – если приглядеться, то можно заметить, как у Хидаки покраснели уши и щеки. Давно он не чувствовал себя так глупо и сконфуженно, что, в общем-то, не отменяет важности момента.

Йоджи усмехается в ответ:

– Какой ты оказывается сентиментальный.

– Да пошел ты!

Не дав Кудо продолжить обращать все в шутку, в разговор вмешивается Оми.

– Да, я тоже хотел сказать вам спасибо… – он опускает взгляд, собираясь с мыслями, и товарищи по команде сразу стихают. – У меня ведь никогда не было семьи. Точнее, была, но я ее почти не помню. Но я больше не жалею об этом. Потому, что у меня появились вы.

Наивность его слов не позволяет Йоджи повторно открыть рот. На самом деле, то, что сказали Кен и Оми, не кажется ему излишне сентиментальным, просто Кудо плохо представляет, как реагировать на это, тем более, в сугубо мужской компании. Отшутиться всегда проще, чем признать очевидное. Но Йоджи находит в себе силы это сделать. Он поправляет волосы легким красивым движением и, прикрыв глаза, улыбается.

– Вы — парни, что надо. Хотя я, вроде бы, никогда не имел к вам особых претензий. В отличие от некоторых, – смеется Йоджи, пихая Кена в плечо. Тот отвечает легкой виноватой улыбкой.

Все снова замолкают. Ждать подобных слов от Айи было бы по меньшей мере глупо, но почему-то в этой тишине товарищи по команде то и дело кидают на него беглые взгляды. Фудзимия не знает, что говорить. Он мог бы многое сказать каждому из них, но ограничивает одной короткой фразой.

– Я был рад с вами работать, – и тут же отворачивается, прикладываясь к пиву. Он надеется, что на сегодня откровенные разговоры еще не окончены. Сейчас, когда Йоджи сидит так пугающе близко, Айя испытывает необходимость расставить все точки, объяснив ему все, как есть. Присутствие Оми и Кена дает ему лишнее время, чтобы осознать, что именно он хочет обсудить с Кудо.

 

От второй бутылки Кен отказывается, и по-отечески обняв Йоджи на прощание, уходит к себе. Оми ерзает на стуле еще минут пять перед тем, как пожелать товарищам по команде спокойной ночи. Кудо уходит вместе с ним, но только затем, чтобы через пару минут вернуться с еще двумя бутылками Budweiser. Теперь они остались здесь, в этом подвале, один на один.

– Как ты? – открывая бутылки, Йоджи кивает на плечо Айи.

Тот скорее машинально кладет руку поверх перевязки, кое-как выдавив из себя:

– В порядке.

– Это хорошо, – Кудо садится рядом, даже немного ближе, чем раньше, кладет на спинку дивана руки, так, как парни обычно это делают, когда хотят незаметно обнять девушку. Эта поза приносит дискомфорт, но Айя не позволяет себе отодвинуться, где-то в глубине души догадываясь, что на самом деле хочет так же податься назад, откинув голову на руку Йоджи. Впрочем, он знает, что никогда бы себе этого не позволил.

– Айя, я так подумал… – вдруг начинает Кудо без свойственной ему уверенности в каждом слове, а затем и вовсе осекается. – Черт с ним. – он ставит на стол бутылку и, повернувшись к Айе, обнимает его за плечи, притягивает к себе, совсем слабо, чтобы проверить, не будет ли товарищ по команде сопротивляться. Но Фудзимия тут же расслабляется и с почти женской податливостью позволяет себя поцеловать.

Йоджи твердо знает, зачем это сделал. Если желания остановиться не возникнет, то, наверное, ему стоит смириться с этим странным увлечением. Кудо продолжает уверенно и, более того, его руки как будто бы сами скользят по спине Айи на талию, хоть он и не собирался заходить дальше поцелуя. Йоджи может врать себе, что это последствия алкогольного опьянения, но его уже очень много лет не уносило с полуторных бутылок пива. Ясность своих мыслей пугает, но не останавливает. Он гладит спину Айи уже под футболкой, постепенно задирая ее все выше. Фудзимия не возражает, не поддерживает, но и не сопротивляется.

 

Йоджи: Я тогда понимал, что если не остановлюсь, то все уже точно не будет так, как раньше. И я этого не хотел.

Айя: Я, наверное, просто смирился и сдался.

 

 Твердый живот, чуть ощутимый прогиб талии, выпрямленная спина – Йоджи безумно лестно осознавать, что все это находится в его полном распоряжении. И Кудо не может отделаться от отвращения к себе, понимая, что чувствует это каждый раз, добиваясь новой девушки. Ему стыдно испытывать нечто подобное к Айе, к другу, к товарищу по команде, и просто к мужчине.

– Стой… – шепчет Йоджи в открытые губы Айи. – Давай не будем?

В ответ только неопределенный кивок, вслед за которым Айя отодвигается. Он выглядит растерянным и сейчас совсем не похож на того человека, к которому Йоджи так привык. Это пугает, это делает тишину особенно напряженной. Кудо судорожно ищет слова, понимая, что Айя так и будет молчать. Идея приходит неожиданно и блондину она нравится настолько, что он тут же забывает о беспокойстве.

– Можно я тебя нарисую? – спрашивает Йоджи и тут же объясняет. – Я в детстве в художественную школу ходил. Кое-что еще умею, так что, если ты не против…

– Нет, не против, – тут же отзывается Айя.

– Отлично, – Йоджи вскакивает с места. – Тогда подожди минутку.

Стараясь не думать ни о чем лишнем, Йоджи дрожащими руками перекапывает бумаги на компьютерном столе. Большая их часть уже испорчена распечатками, пометками и даже какими-то набросками, которые Оми выводит, должно быть, от скуки или во время особо усердного мыслительного процесса. Когда пара чистых листов, твердая папка, которую можно под них подложить, и карандаш наконец находятся, Йоджи возвращается уже с почти чистой совестью.

– Откинься на спинку дивана, – руководит он, удобнее устраиваясь в кресле. – Хорошо… знаешь, а сними футболку. Я торс тоже хочу нарисовать. – Айя послушно стаскивает с себя верх и поправляет бинты на плече. Складывая пальцы прямоугольником, Йоджи примеряется, как рисунок будет лучше смотреться. – Повернись немного ближе к профилю. Ага… и скрести руки на груди. – после того, как Фудзимия выполняет последнее распоряжение товарища по команде, Кудо удовлетворенно кивает и, закинув ногу на ногу, устраивает импровизированный планшет на коленке.

– Зачем тебе это? – спрашивает Айя с привычными для него интонациями, когда Йоджи начинает чиркать карандашом по бумаге, периодически визируя пропорции и наклоны.

– А для этого нужна особая причина?

– Я не знаю…

– Вот и я не знаю. Потому просто рисую, – Йоджи вносит правки в набросок позы и начинает выводить мускулатуру, частично с натуры, частично по памяти. Наверное, учительница по рисованию вряд ли бы его сейчас похвалила. Она была женщиной крайне консервативной, не признавала никаких отступлений от академа и потому, наверное, стилизованный портрет Айи вряд ли бы сильно ее воодушевил.

 

Йоджи: Думаю, это лучшее, что я когда-либо рисовал и когда-нибудь еще нарисую. Почему-то мне вспомнилась та европейская книга про портрет. Честно говоря, читал очень давно, но она прекрасно объясняет, почему я спрятал этот рисунок в ящик стола, подальше от любопытных глаз.

 

* * *

 

– Хватит! Слышишь меня?! – Шульдих меряет комнату шагами, периодически останавливаясь, чтобы заглянуть Кроуфорду в глаза. Хотя уже давно очевидно, что он не увидит там ничего, кроме опьянения.

Сразу же, как они вернулись после визита к Старейшинам, Брэд ушел к себе и, даже не переодевшись, открыл купленную в ближайшем магазине бутылку виски. Если вспомнить, как тряслись его руки во время дороги домой, то это был довольно предполагаемый исход, но от того не менее раздражающий.

– Кроуфорд! Что за черт? – телепат резко оборачивается, раскинув руки. – Ритуал? Воскрешение древнего лидера? Раз в восемьсот лет созвездия входят в дом новолуния? О чем они? Ты не думаешь, что это уже не пахнет наукой ни разу?!

– Заткнись, Шульдих… ради Бога, заткнись… – Кроуфорд мотает головой и прикладывается к бутылке, но раньше, чем он успевает проглотить, мир перед глазами будто бы вздрагивает. Виски льется у него изо рта на пол, разлетаясь в сторону сотнями капель. Боль доходит с некоторым опозданием и только изучая удивительной красоты форму лужи на полу, Брэд понимает, что его ударили.

Шульдих сжимает руку в кулак, пытаясь убедить себя, что оплеухи Оракулу достаточно.

Кроуфорд смотрит в пол.

Лужа напоминает череп или перекошенное лицо. Брэд морщится – ему не нравятся подобные случайности. А еще ему совсем не нравится получать по лицу от подчиненных, равно как и угрозы от начальства. По сути дела Кроуфорд – заурядный офисный работник, который боится чихнуть без одобрения босса. Учитывая этот факт, ситуация сама по себе плачевна, потому как Брэд твердо знает, что ритуал не должен состояться. Все события в голове складываются в цепочку, и он понимает, что должен изменить ход дальнейших событий. Правда, ему совершенно непонятно, как это сделать. Потому Брэд просто пьет, прекрасно уходя от всех проблем.

– И что ты теперь собрался делать?! – Шульдих опускается на колени и берет лицо Брэда ладонями. Потный блеск, сползшие очки, капли виски на подбородке – все это не внушает особой надежды на то, что Брэд его слышит. – Скажи ты хоть что-нибудь, а? Ладно… слушай, я даже признаю, что это моя вина. Это я притащил Сакуру в штаб-квартиру. Это моя ошибка. Что мы теперь будем делать? – убедившись, что Кроуфорд его почти не слышит, телепат легко бьет начальника по лицу ладонью несколько раз. Голова Брэда покачивается, будто кукольная, но это не приносит никаких результатов. – Ты, что, не понимаешь, что они с нас шкуру спустят, если мы не вернем им девчонку? – Шульдих чуть не плачет. – Если они нас не убьют, то отряд точно распустят. Кроуфорд, мать твою, я не хочу умирать. Я не хочу обратно в Розенкройц.

Брэд по-прежнему не реагирует, только начинает легенько раскачиваться, мертвой хваткой вцепившись в бутылку. Это зрелище выглядит настолько жалко, что нервы Шульдиха снова не выдерживают. Вскочив на ноги, телепат снова размахивается и бьет, теперь уже с кулака. Кроуфорд откидывается в сторону и медленно сползает с дивана на пол, лицом вниз. Бутылка в его руках наклоняется, и остатки виски льются на паркет. Брэду уже все равно.

– Поднимайся! – Шульдих тащит начальника за руку, надеясь поставить его на ноги. Кроуфорд в ответ не только не поддается, но и сопротивляется, издавая нечленораздельные звуки, что придает ему сходство с припадочным Фарфарелло. – Вставай!

– Не трогай меня! – Брэд вырывается из хватки телепата и приподнимается на руках. На паркет падают частые капли – слезы. Кроуфорд не помнит, когда последний раз чувствовал себя настолько беспомощным. Его ни разу не спрашивали, хочет ли он брать на себя всю эту ответственность. Брэд никогда не хотел, и осознание того, что это не та работа, где в любой момент можно написать увольнительную и бросить все, выжимает сейчас слезы из его глаз. Он —  собственность Эсцет, он обречен всю жизнь прыгать перед ними на задних лапках.

– Успокойся! – Шульдих хватает Кроуфорда за ворот пиджака и снова тянет. С трудом, Брэд поднимается на ноги и тут же заваливается на телепата. Тот устало подхватывает его, как раненного солдата, и тащит в ванную, бормоча под нос, – только не блюй на меня, ладно?

Наги смотрит на них из дверного проема между кухней и коридором. Фарфарелло и вовсе сидит на полу в прихожей, запрокинув голову. На шум он открывает глаза и почему-то даже не улыбается так, как делает это обычно, став зрителем подобной картины. Они оба солидарны с Шульдихом, если не по форме, то по сути точно.

– Давай, Кроуфорд… держись… – Шульдих прислоняет Брэда к стене и тот тут же сползает по ней на корточки. Оракул, спрятав лицо в ладони, часто дышит, пока телепат вставляет в раковину пробку и включает холодную воду. Пара раз ему приходилось проворачивать подобное с отцом, потому – Шульдих почти не сомневался – это должно помочь. Второй раз Кроуфорд поднимается совсем нехотя и, кажется, не совсем понимая, зачем рыжий притащил его в ванную. Шульдиха даже самого передергивает от того, как разлетаются в разные стороны мысли Брэда, когда телепат пихает его в воду. Кроуфорд упирается руками в края раковины, и Шульдих неожиданно для себя ощущает острое желание не отпускать его, а держать до тех пор, пока оракул не задохнется. Он плохо контролирует свое занемевшее от злости тело, когда утыкает Брэда лицом в дно раковины. – Ненавижу тебя… – шипит телепат, как вдруг сознание резко проясняется. Он понимает, что делает.

Кроуфорд, явственно ощущая, как лицо сводит от ледяной воды, делает очередной, особо сильный рывок наверх. Капли с его волос разлетаются по ванной, падают на лицо остолбеневшего Шульдиха. Брэд хватает воздух ртом, пятится и, запнувшись о порог, садится. В его широко раскрытых глазах явственно читается ужас, а дыхание и пульс превышают все известные им ранее приделы.

 

Шульдих: Черт возьми… я чуть не убил его.

 

Дрожащей рукой Брэд вкладывает сигарету в губы и прикуривает.

На нем по-прежнему парадный белый костюм, точнее, только брюки, рубашка и растянутый галстук. Он сам сидит на полу своей комнаты, прислонившись спиной к дивану. Теперь он снова может рассуждать со всем хладнокровием. И отряд, собравшийся в помещении, готов внемлить каждому его слову.

– Ритуал не должен состояться. – говорит он хриплым голосом и прежде, чем успеет прозвучать хоть один из удивленных возгласов, поднимает руку, требуя тишины и внимания. – И мы его сорвем. Хотите знать почему? Потому что я не хочу всю жизнь быть мальчиком на побегушках. Я не хочу прогибаться под трех полоумных стариков. И я скажу даже больше, все идет почти по плану.

– По какому плану, Кроуфорд? – Шульдих судорожно вдыхает воздух, так, словно это его не так давно чуть не утопили.

– Последнее время я удивлялся тому, почему меня совершенно не волнуют наши неудачи. Но они не были неудачами. И если мы продолжим следовать этому плану, то у нас получится сорвать ритуал и избавиться от Эсцет. – Кроуфорд стряхивает пепел прямо на пол и, после тяжелой паузы, добавляет. – Я не заставляю вас это делать. Вы должны сами решить, готовы ли вы пойти на риск ради этого.

Брэд замолкает, боясь поднять взгляд на свой отряд. Даже забавно осознавать, как за все это время изменилось его отношение к Шварц. Раньше Кроуфорд считал их кучкой бездарей и дармоедов, а теперь не боится вместе с ними рискнуть своей жизнью. И дело не только в безысходности. Дело в доверии.

– Да черта с два! – наконец выдыхает Шульдих. – Я готов умереть там, если у нас не получится.

– И я… – подхватывает Наги, глядя своим извечным сосредоточенным взглядом на Брэда, – … пойду.

– Я не боюсь смерти, – подытоживает Фарфарелло настолько адекватно, насколько он только может.

– Отлично! – Кроуфорд облегченно улыбается и тушит бычок об паркет. – Тогда вот каков план наших дальнейших действий…

 

* * *

 

Некоторые вещи не имеют объяснения, но почему-то его и не хочется искать. Айя плохо понимает, что его сестра делала, запертая в шкафу на предполагаемой базе Эсцет. Но когда дверь открылась, и ее бесчувственное тело упало ему на руки, Фудзимия подумал, что спит.

Теперь она лежит в его комнате. Без всех этих больничных датчиков и капельниц можно представить, что девочка просто спит и, если потрясти ее за плечо или убрать волосы с лица, она сонно приоткроет глаза и спросит сколько времени. Последние полчаса Айя просто сидит рядом и держит сестру за руку. Ее пальцы, как и всегда, холодные и совершенно сухие, но все же мягкие и податливые. Вот она – смысл его жизни и его вечный крест.

– Скоро все это закончится… обещаю, – шепчет Ран ей на ухо. – Все снова будет хорошо. Ты ведь мне веришь?

Парень замолкает так, будто бы дальше должен следовать ответ. Но, конечно же, сестра ему не отвечает. Ее лицо не меняется, как и всегда, сохраняя одно и то же расслабленное выражение. Айя уже давно заметил, что может смотреть на ее десятки минут со странным ощущением, что вот еще секунда, и она улыбнется или моргнет.

 

Айя: Я так безумно сильно люблю ее.

 

Когда еще через полчаса Айя спускается в общую комнату, Йоджи встречает его вопросом:

– Твоя сестра в порядке?

– Да… – Фудзимия отвечает коротко, впрочем, как и всегда.

Пожалуй, он мог бы даже сказать, что все хорошо, если бы не знал, что они по-прежнему не в безопасности. Если откинуть напускное хладнокровие, Айя не может не признать, что жизнь Сакуры его тоже волнует, хоть и в меньшей степени, чем сестры. Конечно, девочка ввязалась в это по глупости, но, наверное, Айя мог бы все предотвратить с самого начала. Он не знает, но все эти мысли заставляют правую половину его лица дергаться чуть сильнее, что, к счастью, пока незаметно со стороны.

Как сквозь воду он слышит голос Оми:

– Снаружи кто-то есть.

– Кто бы это мог быть так поздно? – тут же отзывается Кен, нажимая кнопку на компьютере.

На изображении, передаваемом с камеры весьма неожиданный гость – младший из Шварц, тот самый, который чуть не похоронил их заживо в особняке Шраент. Удивительно, как он до сих пор жив, но это сейчас не важно. Важно, зачем он пришел. Айя догадывается о цели его визита и потому решает открыть дверь.

 

* * *

 

Шульдих: Идеально сработано. И кто говорил, что безответственный бесполезный клоун?

 

После недолгих раздумий Шульдих решает, что все же лучше уложить тело Айи Фудзимии на заднее сидение, а не в багажник.

– Сядешь назад, будешь ее придерживать. – распоряжается он с самым деловым видом.

Фарфарелло не возражает и, открыв дверцу красного audi, пробирается к окну, уже изнутри помогая уложить тело в машину. Шульдих видит в этой девочке что-то уже почти родное – сколько суеты вокруг нее, и все на его голову. По крайней мере, рыжему так кажется.

План Кроуфорда сработал идеально.

Наги выманил из дома брата спящей красавицы, сказав, что Кроуфорд предлагает обменять мертвую девицу на живую. Брэд же не собирался делать ничего, только разыграть перед красноволосым парнишкой небольшой спектакль, чтобы никто не сомневался в том, что Шварц желают Вайсс только смерти. И как с этим сочетался тот факт, что Шульдих и Фарфарелло спокойно могли убить оставшуюся в цветочном магазине часть отряда, телепат не знает. Впрочем, учитывая поведение Кроуфорда в последние недели, рыжий уже перестал чему-либо удивляться.

Главное, что первая часть плана прошла удачно, за исключением небольшой раны на плече Шульдиха, оставленной железными когтями, а вторая, хоть и кажется бредом сумасшедшего, хотя бы имеет твердую конструкцию, которой легко следовать.

– Она красивая… – подает голос Фарфарелло с заднего сидения.

Через зеркало заднего вида Шульдих может наблюдать, как берсерк уложил голову девушки себе на колени и теперь лениво перебирает ее волосы бледными пальцами. Телепата редко тянет на лирику, но сейчас он не может не признать, что есть в этой картине нечто сказочное.

 

Шульдих: Вроде красавицы и чудовища.

 

* * *

 

На следующую ночь на улицах слишком пусто, даже для столь позднего времени. Ощущения вряд ли могут подводить – беспокойство практически витает в воздухе. Но Вайсс держат себя в руках. У них есть полная уверенность – они доживут до утра. Ни чем не обоснованная, но все же абсолютно железная уверенность. Наверное, просто потому что, если бы ее не было, они могли бы сойти с ума, еще не добравшись до цели.

Голосовые связки и руки немеют от напряжения, и они все четверо сидят молча и неподвижно, не считая Айю, ведущего машину. За окном – улица, затем еще одна, похожая на предыдущую, как брат-близнец. Ровный свет фонарей, монотонное небо, безумное количество прямых углов – все это внезапно наводит тоску.

Оми, прислонившись лбом к ледяному стеклу, вдруг вспоминает тот день, когда встретил Хирофуми. И сейчас ему кажется, что тогда он стоял на развилке. На одном пути было то, что у него есть сейчас. На другом – Мамору и жизнь, как часть клана Такатори. Не исключено, если бы он оставил Хирофуми в живых, то и отец когда-нибудь признал его. Одному Богу известно, что там могло быть. Оми не знает, но хочет верить, что выбрал правильную дорогу. Трудно не признать, что за время работы в Вайсс у него полностью атрофировалось такое качество, как воля и, если подумать, до сих пор из них им обладает только Айя. Такой расклад неудивителен, так как их работа не предусматривает необходимость думать самостоятельно, то есть тебе приказали – ты сделал. Но почему-то внезапное осознание этого нисколько не печалит Оми.

Руки Йоджи постоянно тянутся к пачке, но он во время останавливается. Нервы сдают. Он не хочет возвращаться с этой миссии. Желает отряду победы, но без него. А он сам с удовольствием останется там, убитый случайным выстрелом. Именно им, а не сверхъестественной силой Шварц. И за этой мыслью больная фантазия строит будущее команды. После уничтожения Эсцет, Критикер, конечно же, восстановятся, так как в мире достаточно людей, отчаявшихся настолько, чтобы подписаться на подобную работу. Вайсс вряд ли расформируют, скорее, просто припишут к ним нового члена, наверняка, какого-нибудь спокойного ответственного паренька лет двадцати, который отроду не пил и, конечно же, не будет отравлять пространство вокруг себя табачным дымом. Оми, как и всегда, будет рад новому знакомству. Кен, скорее всего, сначала отнесется к новичку с недоверием, но рано или поздно его примет. Айя – когда Йоджи думает об этом, его пульс учащается – наверное, даже признает в нем друга. Кудо отказывается думать о том, что после его смерти никто не заплачет. С этой мыслью он в очередной раз сжимает пачку сигарет.

Кен провожает взглядом фонари, мысленно считая их. Постоянно сбиваясь, начинает заново. В целом, ему все равно, сколько фонарей на пути от «Конеко» до набережной. Просто остальные мысли слишком тяжелые. Еще никогда ему не было так страшно перед миссией. Его мышцы время от времени сами собой сокращаются, заставляя дернуть ногой или резко сжать пальцы. Чуть чаще его просто пробивает дрожь, та самая, отвратительная нервная дрожь, идущая глубоко изнутри. Он не боится убивать, равно как и не боится умереть. Его страх иррационален и не имеет никаких объяснений. Кен пропускает взглядом несколько фонарей и число двести пятьдесят три снова становится единицей. Ему еще ни разу не удалось досчитать хотя бы до трехсот.

Айя не боится ничего и не думает ни о чем лишнем. То, зачем он едет на эту миссию, гораздо важнее самого задания. Он привык быть честен с собой и не нарушать своих клятв. Войдя в «Конеко» первый раз, Айя решил, что его жизнь больше не принадлежит ему. Единственное, чего он должен бояться – это не справиться, не спасти сестру, дать врагу украсть ее у него окончательно. А дальше будь, что будет.

В перспективе дороги вырисовывается и набережная, и загадочный музей, выстроенный по указу Рейдзи Такатори, а значит, они уже совсем близко.

 

* * *

 

Ожидание убивает. Ожидание подцепляет все внутренности холодным железным крюком и  сворачивает в узел.

Ярко освещенный зал музея, безжизненное тело Айи Фудзимии, нелепые белые костюмы и нарастающий страх. Шульдих знает, что остальной отряд чувствует себя не лучше, но не понимает, почему силы не проявить эмоции не хватает только ему. Он меряет комнату шагами в тщетных попытках найти себе место. Сейчас он бы многое отдал за хоть одно слово Кроуфорда, но тот молчит, подперев спиной стену, закрыв глаза, так, как он это делает каждый раз, когда ждет видения.

Наконец, прижавшись спиной к одной из колонн, телепат заставляет себя остаться стоять там. Кроуфорд сказал, что они должны попытаться провести ритуал самостоятельно, не забыв уточнить, что у них это все равно не получится. К тому моменту, когда Брэд объявил об этом, мысли у Шульдиха в голове путались настолько сильно, что он даже не удивился. Гораздо больше телепата волновало и волнует до сих пор то, что шанс выжить равен примерно тридцати процентам.

Осознание, что Шульдих, возможно, видит отряд последние часы в своей жизни, вызывает странное, совсем непривычное для телепата тепло к товарищам по команде. Он не жалеет ни о чем и, поддавшись какому-то странному порыву, снова срывается с места, подходит к Кроуфорду и прислоняется к стене совсем близко, так, чтобы их плечи соприкасались. Брэд растерянно приоткрывает глаза и, улыбнувшись самыми уголками губ, берет Шульдиха за руку. Рыжий вздрагивает всем телом, но теперь ему куда спокойнее.

– Эй, – вдруг подает голос Фарфарелло, заметив, как Кроуфорд поглаживает пальцы телепата. – Шульдих.

– Чего тебе? – Шульдих переводит взгляд на берсерка, до этого больше напоминавшего каменное изваяние.

– Ты помнишь, что ты мне обещал? – Фарфарелло улыбается и от чего-то в этот момент выглядит очень глупо. Телепат тут же понимает, о чем берсерк говорит и, собрав волю в кулак, поправляет его:

– Я тебе не обещал.

– Значит, нет?

– Может быть. – устало выдыхает Шульдих, крепче сжав руку Кроуфорда.

Сам Брэд вовсе не испытывает нежности или хотя бы просто желания прикоснуться к подчиненному, но он понимает необходимость успокоить того. Слова бесполезны. Тело скажет все гораздо лучше. И если бы он этого не знал, то Шульдих по-прежнему мельтешил бы перед глазами. В голове Кроуфорда смешиваются холодный расчет, ответственность, уважение и пресловутая человеческая привязанность. Телепат за все это время стал ему хорошим другом и, не смотря на все недостатки этого человека, Брэд готов провести с ним рядом всю жизнь. Связь с Наги и Фарфарелло не настолько прочна, но все пережитое накладывает свой отпечаток. Если бы Кроуфорд верил в Бога больше, чем в себя, то обязательно помолился бы об удачном исходе для всего отряда. Для себя Брэд решил, что если вдруг обстоятельства сложатся так, что он сможет сохранить Шварц ценой своей жизни, то он сделает это. Дело вовсе не в геройских замашках, а в том, что именно на Кроуфорде лежит ответственность за всю эту авантюру.

Фарфарелло не боится ничего. Он знает, что не умрет, потому сидит спокойно, иногда улыбаясь полу и стенам. В целом, его мало волнуют Эсцет и то, живы они или мертвы. Шварц его волнуют чуть больше. Чувства, испытываемые Фарфарелло к отряду, вряд ли можно описать одним словом. Это не преданность и даже не привязанность. Скорее интерес с тенью уважения ко всем, кроме Шульдиха, конечно. Телепат его забавляет, в основном, в хорошем смысле этого слова. Фарфарелло уверен в одном – когда придет пора действовать, он выложится на полную.

– Сколько времени? – спрашивает Наги, нарушая тишину.

– У нас еще двадцать минут. Двадцать три, если быть точным. – тут же отзывается Кроуфорд.

Наоэ молчит в ответ. Вот он здесь ради Шварц и ради свободы. Наверное, если бы Кроуфорд не сказал «когда все это закончится, ты сможешь быть с Тот», то подросток до сих пор сомневался бы, правильный ли он сделал выбор. И пусть за последнюю неделю он ни разу не подумал о возлюбленной, мысль о том, что скоро все это закончится, грела его. Пугало только одно – что Шварц разойдутся каждый своей дорогой и Наги снова останется один. Телекинетик, если это случится, готов пойти за кем угодно из них, но вопрос в том – будет ли он им нужен? Задумавшись об этом, Наоэ тут же гонит от себя сомнения. Конечно, нужен. Конечно, они возьмут его с собой. Или даже нет – решает подросток – они так и будут все вместе, так долго, как смогут, ведь в его нынешнем представлении Шварц – одна семья.

Все обрывается резко. По зданию прокатывается гул от взрыва, такой, что пол под ногами дрожит.

Шульдих до боли вцепляется в руку начальника. Наги напрягается всем телом, а Фарфарелло только снова улыбается.

– Пора, – подытоживает Брэд, выходя в центр зала.

Через девятнадцать минут Вайсс будут здесь. Процентное соотношение вероятностей пугает, но все же Кроуфорд последний раз подсчитывает. Шансы на победу одного из двух отрядов или ничью примерно равны. В случае победы Шварц, они проведут ритуал удачно. В случае победы Вайсс они будут мертвы. Если так и останется ничья, то те же, пробивающие на дрожь, тридцать к семидесяти.

 

* * *

 

Шульдих открывает глаза от резкой боли.

Вокруг только звезды, но он знает, что жив, и его тело по-прежнему функционирует в мире за пределами пространства для связи. Судя по ощущениям, повреждены ребра и что-то мешает дышать в полную силу. Но это мелочи. Если бы он был близок к смерти или хотя бы лежал в коме, то сил выйти сюда у него бы не осталось.

События последней битвы смазались в голове. Он помнил, что они дрались до конца, до тех пор, пока гребаный музей не начал разваливаться на части прямо под их ногами. Но даже тогда, по плохо понятным телепату причинам никто не сдвинулся с места. Последнее, что он помнит – погружение в холодную соленую воду. Должно быть, было что-то дальше, но оно уже не отложилось в памяти.

И вот, Шульдих здесь, в пространстве для связи, среди своих фальшивых звезд, сидит на них, ожидая товарищей по команде. Телепат не сомневается – они придут, обязательно. Ведь, в конце-то концов, он не мог остаться один. Они не могли его бросить.

Сползая на пол по несуществующей стене, Шульдих поднимает трясущиеся руки. Дрожь колотит его настолько сильно, что, наверное, он не смог бы даже расстегнуть свой пиджак. Причиной тому стресс, острая физическая боль и отчаяние. В голове стучит только одна мысль «они придут, совсем скоро». Но в пространстве для связи пусто. Шульдих обхватывает голову руками и утыкается лицом в колени.

Время идет неумолимо медленно, хотя может быть телепату так только кажется.

 

Шульдих: Господи, зачем я вообще в это все ввязался? Если бы я знал, что все так кончится…

 

Почти беззвучно открывается дверь.

Шульдих поднимает голову и несколько секунд смотрит туда широко распахнутыми глазами, чуть приоткрыв рот, затем наклоняет голову и смеется.

 

* * *

 

Йоджи и Кен сидят у берега. Тяжелые цепи, натянутые по самому караю бордюра, отделяющего набережную от воды, давят им на животы. Через них можно немного перегнуться и посмотреть вниз, не боясь упасть. На Йоджи новая рубашка, так как время не позволяло забрать из «Конеко» что-либо, кроме самых ценных вещей. Блондин курит, встречая рассвет. Кен, до сих пор не переодевшийся, сидит в тех же футболке джинсах, в которых привык ходить на миссии. Куртка пришла в негодность, как и верхняя боевая одежда товарищей. На голове у Хидаки перевязка, но, не смотря на головную боль, он чувствует себя удивительно спокойно. С левой стороны от него лежит горка камушков, и футболист периодически берет по одному и кидает, заставляя скакать по воде лягушкой.

Метрах в двадцати от них припаркован огромный трейлер, в котором, без сомнений, можно жить вчетвером, да еще и уместить некоторую часть цветочного магазина. Своеобразный подарок от начальства, не забывшегося в который раз поинтересоваться, готовы ли они продолжать работу. И они, неоднократно мечтавшие о нормальный жизни, все равно согласились, приняв такую судьбу. Теперь они могут ездить по Японии, продавать цветы и снова заниматься тяжким трудом Белых Охотников.

Утро выдалось куда прохладнее, чем они рассчитывали, потому голая кожа обоих парней уже пошла мурашками. Тем не менее, что-то мешает им встать и уйти в теплую машину. Наверное, осознание того, что это их последний рассвет в Токио. В какой-то степени он же первый, потому как никто из них не может вспомнить, когда последний раз встречал солнце. Большую часть времени не складывалось, а когда все же волей судьбы они оказывались на ногах в такое время, им было не до солнца. Теперь Кен и Йоджи с почти священным трепетом смотрят на то, как серо-голубое небо медленно розовеет, как легкие облака наливаются цветом и будто бы светятся изнутри. В такой обстановке вроде бы и хочется заговорить, но есть глупый страх спугнуть словами красоту момента.

К тому моменту, как солнце показывается уже наполовину, от наблюдения их отвлекает голос Оми.

– Эй! – парнишка подбегает к ним и ставит на асфальт пакет. – Я принес поесть.

– А? – Кен смотрит на него, будто бы очнувшись после долгого сна. Смысл слов, дошедший не сразу, тут же вызывает реакцию. – Здорово. А то у меня уже живот онемел от голода. – Хидака выбирается из-под цепи. – Йоджи, идешь?

– Нет, – блондин улыбается чему-то своему, не находя в себе сил оторвать глаз от солнца, которое пока еще не слепит, но уже греет. – Я чуть-чуть попозже подойду.

– Как хочешь.

Кен и Оми уходят в сторону трейлера, о чем-то негромко беседуя. Йоджи не слышит слов, но звук их голосов рождает странное тепло в груди. Наверное, это то самое счастье, так хорошо знакомое нормальным людям. Кудо уже и забыл, каково это. Он снова закуривает и смотрит на рассвет уже через табачный дым, лениво стелющийся вдоль набережной.

Так идет время. Может быть пара минут, а может быть и несколько десятков. Йоджи не следит. Но когда до него доносится чуть слышные шаги, солнце уже висит над горизонтом так, что если бы Кудо рисовал его, то, визируя, отмерил бы, как расстояние от кончика грифеля до конца заточенной части карандаша. Кто-то располагается на то место, где раньше сидел Кен, так же протянув ноги под провисшей цепью и упершись в нее животом. Боковым зрением Йоджи видит и узнает потрепанные кожаные штаны, а потому, не сомневаясь в том, кто его собеседник, интересуется:

– Как она?

– Хорошо… сейчас она в больнице. Я видел ее только издалека, но… – голос Айи вздрагивает, – но кажется, с ней все в порядке. Знаешь, на самом деле, я и не надеялся когда-нибудь снова увидеть ее улыбку…

Йоджи оборачивается на своего собеседника и замирает. Ресницы Айи блестят от слез, а уголки губ чуть приподняты. Блондин уверен в том, что никогда не видел товарища по команде таким.

Для Рана кошмар закончился. Теперь он впервые за долго время знает, что жизнь продолжается, и у него есть смысл двигаться вперед, пусть и как часть Вайсс. Тут, как никогда кстати признать тот факт, что сложившийся вариант — все равно самый лучший из всех возможных.

 

Эпилог

 

Шульдих: Я говорил, что из всей этой авантюры не выйдет ничего хорошего? Я не ошибся.

Фарфарелло: Зрелище, что надо.

Айя: Моя жизнь снова принадлежит мне, но я не знаю, что с ней делать. Мне дали возможность покинуть Вайсс, но убивать – это все, что я умею.

Кен: Работа в Вайсс – такой у меня теперь смысл в жизни.

Оми: Мне не о чем жалеть. У меня появились друзья – а чего еще можно хотеть?

Кроуфорд: Я единолично составил план уничтожения почти непобедимой организации. Вот он, повод гордиться собой.

Йоджи: Подло. Тогда, когда я почти смирился с ее потерей, вернуть мне ее, чтобы отнять заново. Не знаю, сколько мне понадобится времени, чтобы пережить это второй раз.

Наги: Я больше не один. Впервые в жизни. И, наверное, это именно то, ради чего я стал частью проекта.

Кен: Честно, они меня до сих пор немного бесят. Особенно Айя.

Айя: Считаю ли я Вайсс друзьями? Нет.

Фарфарелло: Я тоже умею предсказывать будущее. Кроуфорд умрет в 40 от цирроза печени. Шульдих будет работать проституткой в гей-баре. Наги останется один. А я… я буду жить вечно.

Йоджи: Честно говоря, я бы соврал, если бы сказал, что не думаю о ней.

Айя: Я отомстил. Айя снова может вернуться к нормальной жизни. И теперь непонятно только одно – зачем нужен я?

Оми: Хотя я не исключаю варианта, что это когда-нибудь закончится, и мы попробуем жить нормально.

Кен: Мне нравится такая работа. То, что мы делаем – справедливо. Ведь кто-то должен брать на себя этот грех.

Фарфарелло: Ну, вы поняли, что я шучу? Да?

Кроуфорд: После падения Эсцет я сказал отряду, что они могут идти, кто куда хочет, но они остались. Мне до сих пор не верится.

Наги: Тот теперь живет при церкви, как я когда-то. Я навестил ее на прощание перед отъездом из Японии.

Шульдих: Зато я научился многому, что, по мнению кураторов Розенкройц, было не по силе такой бездари, как я. Ха-ха. Отсосите, уроды.

Йоджи: Я ждал, что станет лучше, но стало только хуже.

Кен: Вряд ли мы когда-нибудь станем друзьями. Лично я вообще не уверен, в способности испытывать что-то кроме злости и страха. Конечно, это не единственные мои эмоции, но только их я чувствую на самом деле.

Айя: Да, я предпочитаю мужчин. Я люблю и буду любить только одну девушку, прикоснуться к которой у меня никогда не было даже в мыслях.

Оми: Я не знаю, что было раньше, но я знаю, что теперь все будет хорошо.

Йоджи: То, что между мной и Айей, трудно назвать любовью или даже дружбой. Просто он нужен мне, а я ему.

Айя: Да, я не жалею о том, что было между мной и Йоджи. Нисколько.

Фарфарелло: Я знаю, что выгляжу, как идиот. Но если вы думаете, что я не притворяюсь, то вы заблуждаетесь.

Наги: На самом деле я даже не знаю, кто меня больше пугает – Шульдих или Фарфарелло. Но они хорошие ребята.

Кроуфорд: Я все правильно сделал.

Фарфарелло: Шульдих такой смешной – думает, что это все надо мной смеются. Бедняга.

Йоджи: На самом деле адреналин ничем не хуже бутылки пива.

Оми: Оправдал ли проект себя? Да, абсолютно.

Кен: Да, я убил многих людей, но мне до сих пор неприятно, например, сдавать кровь.

Кроуфорд: Нет, я не люблю Шульдиха. С чего вообще такие предположения?

Шульдих: Ага, а еще через пару лет я начну ему готовить и стирать носки. Вот уж хрен.

Кен: Я часто злюсь, но никто этого не замечает, потому что я хорошо это скрываю.

Йоджи: Нет, я не пессимист. Просто попробуйте так же пожить.

Наги: Мне кажется, я совершил невозможное, но так было нужно.

Фарфарелло: Мои отношения с Богом – это слишком личное, потому я не буду отвечать на этот вопрос.

Кроуфорд: Мне 27. И теперь я не могу сказать, что скоро пойдет четвертый десяток моего бессмысленного существования. Мне есть, зачем и для кого жить.

Шульдих: А знаете, меня полностью устраивает моя нынешняя прическа.

Кен: Нет, я не стану маньяком.

Йоджи: Мне постоянно кажется, что я сам себя обманываю.

Оми: Поступал ли я неправильно? Да, но это моя работа.

Наги: Может быть, я и хотел быть таким, как все, но благодаря Шварц меня все и так более чем устраивает.

Айя: Не знаю, смогу ли я стать прежним.

Шульдих: Таскаться с одноглазым идиотом по городу – это забавно. Хотя иногда он серьезно начинает меня пугать. Без шуток.

Фарфарелло: На этот раз не шучу. Серьезно.

Йоджи: Зачем я флиртовал со всеми этими девушками? Честно, не знаю.

Кроуфорд: Да, я иногда выпиваю. Да, я иногда не знаю меры. Но я ведь не робот в конце концов.

Наги: Нет, я никогда не буду называть Брэда папой.

Кен: И уж точно не сойду с ума.

Оми: Есть ли у меня мечта? Есть, но не скажу, какая, потому что тогда не сбудется.

Йоджи: Сложно все время поддерживать имидж плейбоя.

Айя: И не знаю, хочу ли этого.

Наги: Если я и так могу слушать музыку, читать комиксы, ходить в кино и учиться, зачем что-то менять?

Кроуфорд: А черт с вами… да, я – алкоголик.

Шульдих: Сами вы педики.