Если черная кошка перебежала дорогу – это к неудаче.
Народная примета.
01. Список участников
Я просыпаюсь среди ночи, задыхаясь, словно что-то сдавило горло, хотя воздух в комнате прохладный и свежий: окна всегда остаются на ночь открытыми. Шум проходящей внизу дороги, преодолевая тридцать три этажа, сливается в неясный гул. Сквозь жалюзи полосками пробиваются отблески света неоновой рекламы. Тихо урчит компрессор в аквариуме. Тикают напольные часы, вторя десятку других, развешанных на стене. Едва слышно бормочет телевизор.
Странно, что все спокойно. Обычно такие пробуждения не сулят ничего хорошего.
Я делаю звук телевизора погромче.
"Список участников будет представлен на суд зрительских симпатий не позднее первых чисел следующего месяца", – весело говорит миловидная японка с ядовито-рыжими волосами. У нее за спиной двигаются яркие декорации одного из совершенно безумных с точки зрения европейца японских шоу.
Явная примета. Список участников? Или суд? Кто-то подаст на Такатори в суд? Нет, вряд ли такая мелочь разбудила бы меня, он и так не вылезает из судебных разбирательств.
Примета кажется слишком непонятной, такую практически невозможно расшифровать.
Все остальное в комнате остается спокойным, ни один из амулетов и индикаторов не изменился. Японка по телевизору продолжает говорить, но я знаю, что уже можно не слушать. Чувство неясной тревоги все равно не отступает, разрастается вдоль позвоночника, превращаясь в холодок, в прикосновение ледяных лапок, в покалывание. Когда холод начинает жечь, приходит видение.
Мутно-белый туман, как дым от костра из влажных листьев, отступает неповоротливо, нехотя, сплетается в смутно знакомые фигуры. Бумага желтоватая и сморщенная, словно много лет подряд ее палило солнце. Слова написаны от руки, неровными латинскими буквами, скорее всего, тушью. Маленькая клякса на третьей снизу строчке.
15 – Naoe
17 – Tsukiyono
18 – Hidaka
20 – Farfarello
20 – Fujimiya
21 – Schuldig
22 – Kudou
27 – Crawford
Видение длилось не больше нескольких секунд, поэтому я не уверен, что успел разглядеть все детали. После него остались только озноб и головная боль.
Я включаю ночник и быстро записываю только что увиденные строчки.
Цифры рядом с именами явно означают возраст. Теперь я знаю, сколько лет убийцам из Вайсс. Хотя эти данные не представляют никакого интереса, в цифрах кроется что-то важное, пока скрытое от моего понимания.
Значит, "список участников будет представлен на суд зрительских симпатий не позднее первых чисел следующего месяца". Это может значить что угодно, но обязательно коснется всех названных, причем не раньше первого ноября.
Жаль, что я не могу определять эмоциональную окраску видений. В случае с приметами я всегда знаю, хорошие они или плохие.
Любое событие, от самой незначительной мелочи до крупного катаклизма, изменяет окружающую действительность. Резонанс от события, пропорциональный его величине и значимости, расходится от центра, как круги от упавшего в воду камешка, не только в пространстве, но и во времени. Время – пластичная субстанция, очень чувствительная, поэтому следы любого события можно обнаружить еще до того, как оно произойдет.
Мне это известно гораздо лучше, чем кому бы то ни было. Вся моя жизнь – погоня за такими следами. Я, как и другие люди, называю эти следы "приметами", а самые крупные и страшные – "знамениями", хотя и вкладываю в эти слова немного другой смысл.
Мне дали кодовое имя «Оракул», но будущее скрыто от меня точно так же, как и от остальных, – я только умею замечать приметы. А уж как трактовать ту или иную примету – зависит от моего умения анализировать, запоминать, сопоставлять факты, от догадливости и интуиции.
Я никогда не сожалел о том, что вижу лишь слабые отблески будущего. Если бы я был способен на настоящее предвидение, когда в сознании всплывают смутные картины грядущих событий, то мне не довелось бы работать в оперативной группе. Я тихо сидел бы в аналитическом отделе и никогда не покинул бы комнаты в лабораториях Эсцет.
Поэтому когда те смутные картины начинают прорываться в сознание, минуя приметы, я всеми силами пытаюсь заглушить их. Если бы руководство заподозрило возможность появления у меня настоящих видений, то меня забрали бы в аналитический отдел, откуда нет выхода, где нет связи с окружающим миром, и где меня ждут синтетические препараты для стимуляции предвидения, полностью уничтожающие личность за несколько лет. Человек, знающий будущее, не просто очень ценное приобретение, он слишком опасен, чтобы оставлять его на свободе
Но я никак не могу изменить то, что иногда вижу по-настоящему далеко вперед, вижу те события, о значении которых даже не догадываюсь.
02. Охрана и охота
Утром я некоторое время рассматриваю список в блокноте, но приметы молчат – телевизор бубнит что-то непонятное, часы идут исправно, все рыбки живы и чувствуют себя прекрасно.
Приходится отложить размышления – уже 6.15, через сорок пять минут я должен прибыть к мистеру Якахиро, чтобы по распоряжению мистера Такатори сопровождать его в поездке на Хоккайдо. Не думаю, что старый банкир нуждается в такой серьезной охране, но не вижу смысла спорить с мистером Такатори. Мистер Якахиро боится летать самолетами и не любит машины, поэтому ему заказали VIP-вагон в токийском экспрессе.
На стойке у лифта лежит реклама новой модели "Тойоты", цветок в коридоре завял, уборщик в синей униформе катит тележку к техническому помещению. Все спокойно, нигде я не вижу примет. Только у входа на стоянку встречаю молодую женщину, которая писклявым, как у всех японок, голосом отчитывает маленького мальчика:
– Ну куда ты уже успел влезть? В белой куртке!
Плохая примета – услышать перед поездкой о чем-то белом. Работа явно предстоит более серьезная, чем я ожидал.
– Доброе утро, Кроуфорд-сан, – приветствует меня охранник на стоянке, открывая ворота перед моей машиной. У него в руках журнал с заголовком "Вязание".
А ведь как спокойно день начинался.
– Увлекаетесь вязанием? – спрашиваю я.
– Есть немного, – улыбается мужчина.
Вот только что, спицы или нитки?
Думаю, все же нитки.
Балинез.
Когда я выезжаю со стоянки, дорогу мне уступает черный "Ниссан", на лобовом стекле которого блестит маленькая наклейка "Mul-T-Lock", маркировка установленной в машине сигнализации. Такие наклейки я видел сотни раз, но именно эта была приметой. Сигнализацию необходимо проверить, потому что она, скорее всего, неисправна, и машину не сегодня-завтра угонят.
Из потока информации некоторые мелочи выделяются. Одни детали могут годами ничем не отличаться от других, а потом в одно мгновение превратиться в приметы. Вещи, слова, звуки и запахи взаимодействуют как между собой, так и с моими мыслями, являя совершенно новые комбинации, где малейший оттенок наполняется смыслом. Сами они, конечно, не меняются, меняется только мое восприятие.
Наверное, когда-нибудь это явление будет изучено и описано должным образом, а сейчас я могу лишь строить теории и заниматься наблюдениями.
Напротив дома, где мы живем, всегда был "МакДональдс", но типично американская реклама: "МакДональдс. Вот что я люблю" – стала приметой сегодня утром. Возможно, Наги, который туда иногда захаживает, выиграет что-нибудь значительное, – на мелочи типа ручек с логотипом или бесплатной кока-колы приметы не действуют, слишком слабый резонанс.
В любом случае, это не предвещает ничего плохого. На самом деле я совершенно точно знаю, к чему эта примета.
Специальный вагон для банкира благополучно цепляют к составу, а я благополучно сопровождаю мистера Якахиро в его купе, даю инструкции группе его собственных телохранителей и отправляюсь пройтись по вагонам.
Поезд трогается с места. Дорога не займет слишком много времени, я должен только сопроводить подопечного до его резиденции в Саппоро, и собираюсь успеть домой к вечеру.
Сейчас надо разобраться с Балинезом. Конечно, он вполне может быть не один, но это вряд ли, приметы никогда не подводят.
В третьем по счету вагоне я чуть не сталкиваюсь выглянувшим из купе парнем. В руках у него бутылка пива. "Неизменно высокое качество с 1407 года", – гласит надпись на немецком языке мелкими летящими буквами. Немцы явно приврали, не может высокое качество быть неизменным в течение шестисот лет.
Извинившись, я отправляюсь в обратную сторону. Мистер Якахиро едет в пятнадцатом вагоне, а Балинеза следует искать, скорее всего, в четырнадцатом, в купе номер 7. "Неизменно высокое качество" несколько настораживает. Хотя, возможно, речь о том, что Вайсс работают безупречно. Или что именно этот вайсс неимоверно хорош во всех смыслах.
Но больше это похоже на то, что я не смогу довезти клиента до дома.
Кудо даже не вздрагивает, когда я открываю дверь купе. Наверняка знал, что я буду в поезде. Должен же он хотя бы удивиться, как быстро и безошибочно я его вычислил?
– А, привет, Кроуфорд! – выдает он, улыбаясь и не переставая копаться в дорожной сумке.
– Хочу предупредить вас, мистер Кудо, что если вы покинете свое купе до того, как поезд прибудет в Саппоро, я буду вынужден вас убить, – холодно говорю я.
– Чего? – возмущается он, бросая сумку. – Да у меня бабушка в Саппоро живет! Нужен мне твой клиент!
На нем тонкие холщовые штаны и свободная белая футболка. В такой светлой одежде он выглядит гораздо более смуглым, чем на самом деле. Или просто успел загореть с того момента, как я видел его в прошлый раз. – Тем не менее, я вынужден просить вас не покидать купе, – продолжаю настаивать я.
– А если мне приспичит? – он простовато ухмыляется и достает из кармана пачку сигарет. – Ну, покурить или трахнуться. Я все-таки в отпуске, – парню надо было играть в театре, а не бегать за тварями тьмы, вроде меня.
– Тогда я буду вынужден... – я уже устал повторять, но ему и самому, кажется, надоело слушать третий раз одно и то же, потому что он перебивает:
– Ну, ладно, договорились. Вот черт! Уже спокойно в поезде проехать нельзя! В купе, между прочим, курить нельзя! И что мне теперь делать?!
– Бросайте курить, мистер Кудо.
– Обязательно, – усмехается он, и одним махом стягивает через голову футболку.
Я снимаю очки и аккуратно кладу их на столик. Мне нравятся японцы, смуглые, тонкие, темноволосые... Кудо – полукровка. Зеленый цвет радужки – рецессивный ген, нужна особая комбинация, редкая даже у европейцев. Но глаза у него раскосые, как и положено японцу, и фигура слишком тонкая, хотя мы с ним почти одного роста. Чего-то одного было бы недостаточно, чтобы рассматривать возможность присвоить дольку его короткой и несчастливой жизни, но все вместе заставляет задуматься.
Он поднимает руки и начинает развязывать мне галстук. Массивные часы на его запястье выглядят зловещей приметой, отсчитывают последние минуты чьей-то жизни.
– Осторожно, Кудо, не помни костюм, – предупреждаю я.
– Так сними, – ухмыляется он и впивается мне в шею.
Я вижу на стенке купе наклейку с рекламой обслуживания пассажиров – чай, кофе и прочая чушь, поэтому закрываю защелку на двери у себя за спиной.
– Не боишься, что, пока я буду тебя здесь отвлекать, клиента уберут? – ехидничает он, жарко дыша мне в шею. На коже остались частички его слюны после поцелуя, в этих местах словно огонь разгорается.
– Нет. Клиент в безопасности, – отвечаю я, глажу его по растрепанным волосам и целую в губы. Он горячий и настойчивый, вкус дыма и перечной мяты на моем языке проникает в кровь, как быстродействующий яд.
Через две минуты я уже трахаю его на столе. Кудо старается держаться молча, сцепив зубы, мои толчки заставляют его вздрагивать и хватать ртом воздух, но он не издает ни звука, даже когда кончает. Только с трудом дышит, глядя на меня. Мне хочется спуститься ниже и слизать сперму с его живота, но я сдерживаюсь. Парню вовсе не обязательно видеть это, у него и так самооценка завышенная.
Приметы преследовали меня задолго до нашей первой встречи – расшифровать их я не мог, но ничего плохого они не сулили, поэтому я не особенно беспокоился. Леска, строительные тросы, струны, паутина, статья в журнале о конструкции виселицы, тонкие порезы на пальцах. Несколько месяцев назад мы встретились на четвертом этаже здания корпорации "Японские авиалинии". Не знаю, что делали там Вайсс, а мне нужно было изъять из архива запись видеонаблюдения за последним рейсом Париж-Токио. Я столкнулся с Кудо в коридоре – он был один, в черном плаще, перчатках и легкой бесшумной обуви. Мне удалось отбить его проволоку, но достать пистолет я не успевал, поэтому пришлось драться. Он был не слабее меня, хотя легче килограммов на пятнадцать, к тому же прекрасно владел рукопашным боем. Мы умудрились быстро блокировать друг друга и замерли. Он лежал на мне сверху, и я смог рассмотреть его очень близко – Кудо был красавчик, каких поискать. И пахло от него чем-то терпко-свежим. Правда, парень смотрел на меня с яростью и постоянно дергался, пытаясь освободиться и в то же время не отпустить меня. Я улыбнулся и легко поцеловал его в губы.
Метод оказался более чем действенным – он мгновенно вскочил и умчался, только плащ мелькнул.
Когда мы встретились в следующий раз, Шварц охраняли мистера Нариту, соратника мистера Такатори, но мое руководство распорядилось сдать его, поэтому охрана сводилась к тихому и безучастному присутствию. Вайсс не заставили себя ждать, а мы не стали вмешиваться, поэтому мистер Нарита отбыл в мир иной. В тот раз Кудо сам нашел меня, и, когда встало солнце и все телеканалы уже вопили о смерти известного промышленника, мы занимались сексом в гостиничном номере.
Мы никогда не встречаемся специально. У нас нет никакого канала связи, просто иногда сталкиваемся на работе. Не знаю, зачем это нужно Кудо, но мне это нужно исключительно из эстетических соображений – во всех смыслах приятно иметь такое сильное, красивое и опасное существо.
Кудо лениво переваливается со стола на полку и вытягивает длинные ноги, сквозь полуприкрытые ресницы наблюдая, как я надеваю пиджак. Кожа у Кудо везде одного оттенка, и я думаю о том, что он загорает либо в солярии, либо на пляже без плавок. Последняя мысль мне неприятна. Я знаю, почему именно, и от этого она неприятна вдвойне.
– Как твой костюм? – интересуется он.
– Не переживай, – отвечаю я.
– А я и не переживаю.
Кудо сует в зубы сигарету и тянется за зажигалкой, но она лежит на столике слишком далеко, чтобы ее можно было достать с полки. Вынимаю из кармана брюк свою, протягиваю ему и предупреждаю:
– Пожарная сигнализация сработает.
Он поднимает одну бровь, держа сигарету во рту и гнусно ухмыляясь. Вот черт.
Мы снова трахаемся, и на этот раз я не успел раздеться. Когда кто-то стучит в дверь и, не дожидаясь ответа, пытается ее открыть, Кудо раздраженно спрашивает:
– Чего надо?
– Вы заказывали кофе.
– Я передумал! – громко заявляет он, а потом шепчет мне, кусая за ухо: – Или ты хотел кофе?
Рубашка безнадежно помялась, но под пиджаком ее все равно не будет видно.
– Передавай привет своему клиенту, – салютует Ёдзи незажженной сигаретой, когда я собираюсь уходить.
– Обязательно. Тогда передавайте привет и вашей глубокоуважаемой бабушке, мистер Кудо, – я откланиваюсь и выхожу из его купе, успевая краем глаза заметить, как он улыбается.
Н-да, действительно, неизменно высокое качество.
Над дверью вагона, чуть выше расписания остановок, вижу очередную примету – "Счастливого пути". Думаю, мне удастся доставить мистера Якахиро до его дома. А что там с ним дальше будет – не моя забота, мистер Кудо.
Когда я вечером возвращаюсь домой, рекламные буклеты "Тойоты" выглядят так, словно их кто-то случайно сбросил со стойки, и потом в спешке положил обратно. Из-под стопки выглядывает совсем не аккуратно положенный листок, на котором видны только первые две английские буквы "То".
Тойота, Тошиба, Токио, Торонто, торий, Томпсон, Тору, Тот1.
Будет что-то плохое.
- Тот – кодовое имя младшей убийцы из команды Шрайнт, в переводе с немецкого значит "мертвая"
03. Отсчет начался
Первого ноября погода портится окончательно. Мы сопровождаем мистера Такатори на торжественном открытии нового развлекательного центра. Шульдих просит выходной – накануне мы ездили проведать одного господина по просьбе мистера Такатори, и моему телепату действительно досталась слишком сложная работа. Я отказываю и советую выпить таблетки от давления, они прекрасно помогают. Из-за таких мелочей, как головная боль, я никому не позволю пропускать работу.
Вечером, когда мы возвращаемся домой, рекламных проспектов "Тойоты" у лифта нет, зато лежат листовки, агитирующие голосовать за Такатори Рейдзи на предстоящих выборах премьер-министра. Наги слегка хмурится, и листовки, вихрем взлетев в воздух, аккуратно складываются на полу в неприличное слово. Я делаю вид, что не замечаю. Шульдих ехидно смеется.
Из лифта выходит наш с Наги сосед сверху, вежливо здоровается и спешит по своим делам. У него в руках дорожный чемодан.
Я окликаю его:
– Синдо-сан, вы куда-то уезжаете?
– Да, Курофорудо-сан, в командировку, – наверное, его коробит от моей гайдзинской* (Сноска: гайдзин – так называют в Японии иностранцев) бестактности так же, как меня коробит от его произношения. – В Саппоро.
Желаю ему приятной дороги.
Он сам выглядел, как примета. Думаю, Вайсс все же добрались до мистера Якахиро.
Когда мы едем в лифте, у меня звонит мобильный телефон.
– Кроуфорд! – гремит мистер Такатори. Будь это кто-то другой, я попросил бы его не фамильярничать и не забывать приложение "-сан", но мистер Такатори – наш клиент, а с клиентами я должен держать вежливую дистанцию и не замечать мелких шероховатостей в обращении.
– Да, мистер Такатори, – спокойно отвечаю я.
Наги мрачно смотрит на меня. Я чуть отодвигаю трубку от уха, потому что мистер Такатори очень громко продолжает:
– Якахиро-сан полчаса назад нашли подвешенным за проволоку в собственной ванной. Дом охраняли восемь человек, но никто из них ничего не заметил!
– Мне очень жаль, – я пытаюсь не рассмеяться.
Наги улыбается, сразу становясь похожим на злого духа.
– Почему ты не предупредил меня, что ему угрожает опасность?! Он был мне нужен! – властно продолжает мистер Такатори.
– Мне очень жаль, но я не могу предвидеть все события, – добавляю в голос немного сожаления.
– Это Вайсс, я уверен! Брат снова пытается встать у меня на пути, – мистер Такатори редко позволяет себе подобные высказывания, обычно он предельно сдержан. И правда, он сразу берет себя в руки и продолжает: – Кроуфорд, завтра на совещание ко мне в девять ноль-ноль. Мне нужен только ты, остальным здесь пока делать нечего.
– Хорошо, мистер Такатори, – соглашаюсь я.
Мы с Наги заходим в квартиру и расходимся по своим комнатам. Шульдих и Фарфарелло живут на этом же этаже в соседней квартире. Лучше было бы, чтобы они жили отдельно друг од друга, но за Фарфарелло нужно присматривать, и я с самого начала решил, что Шульдих справится, хотя Шульдих и пытался отказаться. К сожалению, делать исключительно то, что нам нравится, мы сможем только в следующей жизни.
Вечером я читаю "Хромосинтез РНК" Санчеса. Пишут о приметах крайне мало, и по большей части это бульварное чтиво, серьезные вещи редко появляются, а если и появляются, их быстро вычисляют и изымают из продажи. "Хромосинтез" на португальском, поэтому приходится без конца листать словарь, но я уже несколько дней назад начал подозревать, что ничего нового в книге не найду, и лучше вернуться к теории вероятностей.
Сегодня и вовсе хочется забросить книгу, потому что я не могу выкинуть Кудо из головы. Даже не представляю, как он мог выглядеть в тот момент, когда вздернул на своей проволоке старого убийцу. "Я-воин-света-тварь-тьмы-умри"? Кудо слишком похож на циничного ублюдка, чтобы я мог всерьез подозревать его в такой сентиментальности. Скорее поверю, что он смеется жертвам в лицо, вытягивая проволоку из часов.
Я хочу это видеть.
На улице снова начинается дождь.
Мне снится сталелитейный завод, и я просыпаюсь среди ночи.
Утром приметы начинают множиться, я даже не успеваю их фиксировать. Остановились часы, которые показывают токийское время, застыв на отметке 2-14. На самом деле в них просто села батарейка, но я уже давно знаю, что случайностей не бывает. Одна из рыбок, та, что воевала с цихлидами и постоянно рыла грунт в аквариуме, всплыла брюшком кверху. Телевизор мерцает, хотя сейчас на этом канале должна идти передача "С добрым утром". Градусник показывает пятнадцать градусов тепла за окном. За ночь осыпались все цветки на синем цикламене.
Вот черт, как плохо-то.
Я, не переодеваясь, бегу в комнату к Наги, но тот еще спит, запутавшись в одеяле.
Он был первым в списке, а приметы, которые я фиксирую, говорят только о смерти.
Наги приходит на кухню, когда я завтракаю. Он сонный, грустный и маленький. Странно, что мое сердце сжимается от нежности и желания защитить его, хотя, уверен, подобные чувства должны были давно атрофироваться у меня за ненадобностью. Я пытаюсь напомнить себе, что он мне не друг и не сын, а просто сотрудник, за безопасность которого я отвечаю.
– Брэд, Шульдих что, заходил к нам ночью?
– Нет, с чего ты взял?
– Значит, приснилось, – Наги качает головой, садится за стол рядом со мной и тянется за арахисом в вазочке.
– Сегодня не ходи никуда, – говорю я.
Наги роняет вазочку, она задевает стол, и арахис летит во все стороны, но тут же застывает, как на стоп-кадре. Вазочка останавливается в двух миллиметрах от пола.
– Что ты видел? – спрашивает он.
Орехи все так же висят в воздухе. Я собираю те, что поближе ко мне, и кладу на стол.
– Ничего особенного, не переживай. Просто никуда не выходи, и все будет хорошо, -
заверяю я его.
– Что-то еще, что мне надо знать?
Наги намного умнее большинства людей, с которыми мне приходилось работать.
– Никого не впускай в квартиру, – добавляю я. – Вообще никого. Не подходи к оружию. Лучше возьми книгу и почитай в гостиной на диване.
– Я понял, – кивает Наги.
Он не мигая смотрит в окно.
Я ухожу из квартиры через десять минут, а он все еще сидит на кухне, орехи так и не сдвинулись с места.
Когда я выезжаю из гаража, на асфальте у самого здания лежит мертвая кошка. Ее явно сбила машина, но у животного еще хватило сил доползти до тротуара.
Я забыл дома перчатки.
Совещание у мистера Такатори сводится к тому, что он в очередной раз выказывает мне свое недовольство присутствием команды Шварц, к обвинениям в промышленном и политическом шпионаже в пользу Эсцет, которые навязали ему наши услуги против его воли. Снова повторяет, что, хотя мы лучшие телохранители, которых только можно представить, он нам не доверяет, подозревает, что мы можем подставить его в любой момент, что слушаем мы только центральное руководство, а его приказы для нас ничего не значат.
Конечно, он прав.
Я слушаю молча, глядя в пол, как и положено примерному японскому служащему.
У него на циновке у чайного столика пятно. Может, чай пролили. Может, вино.
Мистеру Такатори совсем недолго оставаться нашим непосредственным начальником.
– Кроуфорд, будь добр, слушай, когда я с тобой разговариваю, – надо отдать ему должное, он даже ни разу не повысил голоса, но интонации были впечатляющими. Не сомневаюсь, что его выберут премьером.
На часах уже начало одиннадцатого.
Ближе к двум часам дня, когда начинается пресс-конференция, звоню Наги. Он сидит дома и, я уверен, не делает глупостей. Ситуация повторяется уже не в первый раз. Когда мы работали в Калькутте, приметы, не одна и не две, указывали на Наги. Я отменил все дела и встречи, в которых должна была участвовать команда, и к вечеру приметы успокоились. Примерно через месяц то же самое произошло с Фарфарелло. В тот же день мы улетели из Индии, а в Цюрихе приметы уже молчали. С Шульдихом это случалось уже здесь, в Токио. У нас очень опасная работа, а Шульдих часто бывает неосторожен. Каждый раз я просто оставлял его дома, с работой мы разбирались сами, и все было нормально. И я уже давно сбился со счету, сколько раз такое бывало со мной. Если бы я не мог читать приметы, то умер бы еще в Детройте пятнадцать лет назад.
В этот раз я не вижу причин для особого волнения. Наги знает, насколько опасно не слушать моих советов и просьб, он не станет рисковать.
Я перезваниваю ему в 14.15, но телефон не отвечает.
– Что случилось? – спрашивает мистер Такатори.
Черт, ничего от него не скроешь.
– Я вынужден вас оставить на какое-то время, – ровно говорю я. – Это очень важно.
– Я запрещаю. Ты нужен мне на переговорах, – не терпящим возражений тоном говорит он. Если его убью я, то именно за то, что он называет меня на "ты".
– Мне очень жаль, – отвечаю я.
"Мне очень жаль" – это та фраза, которую я произношу чаще всего, и которая никогда не бывает правдой.
Я выхожу из зала, где проходит конференция, оставив мистера Такатори на трех рядовых телохранителей, а он провожает меня угрожающим взглядом. Но это не тот человек, которого я мог бы бояться.
Мелкий затяжной дождь каплями оседает на очках, как только я выхожу из машины. Возле нашего дома толпа зевак. Полицейская машина загораживает обзор, но заметно, что на асфальте полно битого стекла, какой-то одежды и разбавленной водой крови. Едва завидев это, я понимаю, что на этот раз приметы обвели меня вокруг пальца. Подхожу ближе, как раз чтобы успеть увидеть, как тело Наги запечатывают в черный пакет. Оно сильно изломано, лицо залито кровью полностью, я даже не могу взглянуть на него в последний раз.
Он мне не друг и не сын.
Я опираюсь спиной о мокрую стену дома, будто у меня ноги подкашиваются. Снимаю очки и зачем-то принимаюсь вытирать их платком, но дождевые капли тут же покрывают стекла снова.
Какого черта я делаю!
– Я не знаю, как это получилось! – в истерике орет женщина, которая была за рулем машины. – Я не успела затормозить, боже, как же так... Я не видела его! Не видела!
Ее синяя "Тойота" стоит на тротуаре, витрина магазина, в которую она врезалась, сбив Наги, разбита вдребезги. Из витрины высыпались праздничные воздушные шарики, яркие ленты, шарфы, шляпы, перчатки.
Боюсь, что я никогда не узнаю, что заставило его выйти из дома.
На следующий день докладываю руководству о гибели одного из членов моей команды.
И Рут сообщат мне, что несколько пророков Эсцет независимо друг от друга выдали информацию об угрозе для Шварц, но подробностей не видел ни один из них.
Пророки Эсцет никогда не выходят из принадлежащих компании помещений, и им постоянно вводят специальные препараты, потому что они слишком опасны. Я вполне могу понять такую политику. Будь я на месте Старейшин, то поступил бы точно так же. Чтобы никто не задумал вмешаться в выверенные до мелочей планы. Как это сделал я, например.
04. Вайсс в игре
Приметы ведут меня. Мигалка "Скорой", грузовик с надписью "GreenLine", горящая орхидея на вывеске тату-салона, лоток торговца цветами.
Когда я останавливаюсь перед светофором, в поле зрения попадает маленький бар, около которого разговаривают две школьницы, у одной из них на руках сидит рыжий котенок.
Паркуюсь перед кафе. Надо подождать. Если я все верно истолковал, то Кудо скоро появится. Минут десять я просто наблюдаю за окнами бара и курю, приоткрыв окно. Мелкая дождевая пыль оседает на рукаве моего пиджака.
Как же давно я не носил черных костюмов.
Докурить я не успеваю – из бара выходит Кудо, в рубашке и джинсах вместо черного плаща. И перчаток нет, только часы. Он садится ко мне в машину, резко захлопывает дверь, и спрашивает:
– Чего надо, Шварц?
Я молча смотрю на его профиль. Уличные огни окрасили его скулу в зеленовато-матовый. На светофоре загорается желтый и быстро меняется на красный.
– Я спросил, чего тебе надо, – повторяет он, поворачиваясь ко мне, и я понимаю, что Кудо не просто пьян, он набрался до чертиков.
– Я понял, ты просто хотел меня трахнуть! – он нервно смеется и достает из кармана сигарету. Руки у него чуть подрагивают.
Я откидываюсь на сидении и затягиваюсь сигаретой. Светофор меняет цвет с зеленого на желтый, потом на красный, будто примеряя на его лицо карнавальные маски.
Наверное, я должен сказать правду, – что я не могу больше находиться в той квартире, не могу контролировать свои мысли, не могу ничего делать, что единственный человек, который был мне дорог, умер; что я не знаю, как справиться с этим всем. Но Кудо нет до этого никакого дела, поэтому я говорю:
– Не с кем было выпить.
– Обещай, что это не касается работы, – требует он.
– Не касается, – обещаю я.
– Кроуфорд, если ты врешь... – зло шипит он, вцепляясь мне в пиджак.
– Я не вру, Кудо, – сквозь зубы отвечаю я.
От него разит спиртным, глаза лихорадочно блестят, лацкан моего пиджака трещит у него в руке.
– Чертов гайдзин, – немного запинаясь, шепчет он. – Ненавижу тебя.
Красный свет отражается в его глазах. У парня совершенно сумасшедший вид.
Мы идем в бар, где он сидел до этого. Я никогда не пью: спиртное рассеивает внимание, а если я начну пропускать приметы, это может плохо закончиться, поэтому мы пьем кофе.
Кудо недовольно бормочет:
– Кроуфорд, какого черта ты приперся? Я так хорошо набрался, даже начал верить, что реальность – мой кошмарный сон.
– Мое появление тебя отрезвило? – усмехаюсь я.
– Еще бы! Я думал, тебе меня заказали.
– Я занимаюсь не заказными убийствами, а охраной объектов.
– Слушай, а правда, что у тебя бывают видения о будущем? – спрашивает Кудо, пристально глядя на меня.
– Правда. А что?
Обычно меня спрашивают о смерти или о любви. Или просят сказать, какой номер выиграет в лотерею. Или кто будет следующим президентом.
– Ничего, – улыбается Кудо. – Просто я не верил раньше.
– А теперь – веришь?
– Угу, – он смеется. – Ты же пообещал, что будешь говорить мне только правду.
Странно, но от этих разговоров мне становиться легче. Я и так знал, что не виноват в смерти Наги, что это был несчастный случай, но все равно не находил себе места.
Меня охватывает спокойствие, словно мягкая волна накрывает. Изменить что-то уже невозможно. Я знаю, что смогу взять себя в руки и работать дальше.
Мимо нашего столика проходит человек в длинном светлом плаще, под мышкой зажата газета. На сгибе можно прочесть заголовок статьи: "Защитите китов!"1.
Примета бросается мне в глаза, но я не могу понять, к чему она. Замечаю, что Кудо проследил мой взгляд и тоже смотрит на газету.
Начинаю лихорадочно озираться по сторонам. Должно быть еще что-то, такие приметы не бывают единичными.
На градуснике у дома напротив, недалеко от светофора, электронная цифра 7 сменяется на 6.
– Что случилось? – спрашивает Кудо. Я вижу, как его руки сжимаются в кулаки.
– Позвони Бомбейцу, – ровно говорю я.
– Кроуфорд!
– С ним что-то случится, с минуты на минуту. Если он собирался куда-то идти, то пусть сидит дома.
– Откуда ты знаешь?
– У меня было видение. Только что.
Подозрительно глядя на меня, он достает из кармана телефон и звонит.
– Оми? Привет, ты чем занимаешься? Чем? С Окой? Подожди минутку, – Кудо прикрывает трубку ладонью и говорит мне: – Он со своей подружкой в кафе сидит.
– Скажи, пусть сидит тихо, что бы ни случилось, и ждет тебя.
Кудо кивает и говорит в трубку:
– Оми, слышишь, я сейчас... Оми? Алло? Алло?
Не успел. Чужих людей я хуже чувствую.
– Черт, да что такое! – возмущается Кудо. – Музыку слышно на заднем плане и вопли какие-то, а он не отвечает!
Ловит мой взгляд и, кажется, сразу понимает.
Я остаюсь в кафе после того, как Кудо убегает. Машин на дороге становится все меньше, а к полуночи она и вовсе пустеет. Но светофор все равно работает, отражаясь в мокром асфальте. Красный, желтый, зеленый. Желтый, красный, желтый. Зеленый, желтый, красный. Его шатает от ветра, а вынужденных следовать его командам в поле зрения нет, только мокрые грязные листья на асфальте подрагивают под дождем.
Я оставил Кудо свой номер, и он звонит незадолго до полуночи. Цукиёно с подружкой сидели в кафе. Компания, упившаяся до поросячьего визга, решила сыграть в дартс, и кто-то из них то ли промахнулся, то ли руку подбили. Настолько сильно, что дротик попал Бомбейцу в шею и пробил сонную артерию. Кудо орет в трубку и матерится, но я ничем не могу ему помочь.
Дома в своей спальне я нахожу тот список. Наги и Цукиёно уже нет. Следующий – Хидака. Потом Фарфарелло.
Что же это такое, черт возьми?! В обоих случаях причиной смерти были случайности – неслучайные случайности. Машина ударила Наги настолько сильно, что у него почти не осталось целых костей, а ведь именно так убивал он сам, расплющивая жертву в лепешку. И Цукиёно погиб от того оружия, каким пользовался сам.
Утром мы с Шульдихом едем к мистеру Такатори, у него переговоры с филиппинской делегацией. Шульдих подавлен и молчалив.
– Брэд, ты от меня что-то скрываешь? – наконец спрашивает он.
– Что ты имеешь в виду? – я делаю вид, что не понимаю.
– Ты что-то видел? – напряженно говорит он.
Шульдих не может читать мои мысли с такой легкостью, как мысли большинства других людей, но какие-то остаточные образы ему достаются всегда, как бы я ни пытался закрыться.
– Не переживай, все под контролем, – успокаиваю я.
– Врешь! Ты что-то видел! Скажи мне! – требует Шульдих.
Конечно, я вру.
У меня в машине играет диск "INXS". "Блондинка-самоубийца".
Я рассказываю ему про список, только факты, никаких домыслов, Шульдих умный человек, выводы сделает сам. Он мрачнеет еще больше и не говорит ни слова, пока мы едем до резиденции мистера Такатори.
После того, как встреча у мистера Такатори заканчивается, я отправляю Шульдиха проверить ту компанию, из-за которой погиб Бомбеец, но, конечно, это совершенно случайные люди.
К утру я понимаю, что Хидака тоже погиб. Приметы роятся, скребут по нервам, их слишком много. Звоню Кудо – он полумертв от усталости, но не отказывается говорить со мной. У них ночью была миссия, Хидака должен был проникнуть в здание химического завода через вентиляционные каналы, где они предварительно отключили энергоснабжение, но операторы в центре управления заметили, что вентиляция не работает, и включили ее. Хидаку задело лопастями вентилятора, мимо которого он как раз пытался пробраться.
Фарфарелло следующий.
Не верю в такие случайности, и никому не доверяю.
Я знаю, что нужно Эсцет, я видел их карты и планы в тех самых видениях о будущем, которого мне знать не положено. Если бы они узнали про мои планы, то просто забрали бы меня, тихо и незаметно, а на мое место прислали бы другого исполнителя.
Это представление устроили не они.
- "Защитите китов!" – по-японски имя «Мамору» означает «защитник», а Мамору – настоящее имя Оми.
05. Токио и Нагасаки
Мистер Такатори едет в командировку в Нагасаки и требует охрану, мне приходится отправить с ним одного Шульдиха. Шульдих на редкость молчалив, куда только делись его привычные глумливые шуточки, да и в квартире у них с Фарфарелло тихо, хотя раньше не выключалась громкая визгливая музыка. Вряд ли кого-то из них волнует смерть Наги, думаю, Шульдиха просто напугало мое видение. Фарфарелло я ничего не рассказывал, но он и так обычно спокоен.
Я говорю Фарфарелло, что ему лучше переехать в мою квартиру, в комнату Наги, которая все равно сейчас пустует. Он не возражает и спокойно переносит свои пожитки ко мне. Книги, немного одежды, оружие.
Мы вместе смотрим новости и ужинаем. В одиннадцать вечера звоню Шульдиху в Нагасаки – мистер Такатори ездит туда часто, и я знаю номер той гостиницы, где он обычно останавливается.
– Брэд, – тихо говорит Шульдих, – береги Фарфа, хорошо? Ведь если его не выпускать из квартиры, с ним же ничего не случится?
– Хорошо, я постараюсь. Как дела у мистера Такатори? – интересуюсь я.
– Подписал контракт. Сейчас дрыхнет в своем номере. Мне велел не покидать гостиницу, – докладывает Шульдих.
Вот что странно – его последняя фраза выглядит почти как примета. Крайне редко бывают неоднозначные приметы, их сложно идентифицировать и невозможно трактовать.
– Ну, ладно, спокойной ночи, – снова улыбается Шульдих. – Привет Фарфу.
– Обязательно.
Принимаю контрастный душ и час занимаюсь на тренажерах, незаметно наблюдая за Фарфарелло. Тот смотрит телевизор, потом читает какую-то книгу.
Перед сном закрываю входную дверь на все замки, ключи прячу в сейф. Теперь в квартиру точно никто не проникнет, а Фарфарелло сам не сможет выйти, даже если очень захочет.
Код на сейфе я всегда выбираю методом случайных чисел, и в этот раз выпадает четыре четверки1 подряд. В доме напротив кто-то вывесил на своем балконе японский флаг. Откуда-то снизу доносятся едва слышные звуки песни "Белфаст" группы "Бонни Эм". Книга, которую читал Фарфарелло, называется "Теологические истины".
Меня ждет долгая мучительная ночь. Ветер за окнами воет, снег бьется в стекла. Слишком холодно для начала ноября. Я несколько раз заглядываю в комнату, где спит Фарфарелло, но там все нормально. В перерывах пытаюсь уснуть и снова думаю о Кудо.
Парню пришлось несладко – потерять двоих друзей подряд. И я ничем не мог ему помочь. Я, черт возьми, сам себе помочь не могу.
Снова вскакиваю с постели и кругами хожу по комнате.
Утром на улице все белое, словно покрыто мелом.
Стены комнаты, где спал Фарфарелло, красные. Сам он висит на веревке, скрученной из простыни, головой вниз. Брюшная полость вскрыта, внутренности свисают до пола. Стилет торчит у него из бывшей здоровой глазницы, а на губах застыла кошмарная улыбка.
На стене, как в дешевом фильме ужасов, кровью написано "Он пришел".
Боже.
Я пячусь в коридор, зажав рот рукой.
Фарфарелло никогда не был невменяемым. Да, у него случались приступы немотивированной агрессии, а из-за латентных суицидальных наклонностей я всегда присматривал за ним чуть больше, чем за остальными. Но что могло заставить его сделать с собой такое?
Мне снова приходится связываться с руководством, но я тяну до самого вечера. Докладываю о смерти Фарфарелло и получаю инструкции ничего не предпринимать, пока не прибудет еще одна оперативная группа для расследования. Общение с Рут всегда было для меня испытанием, она сильнее Шульдиха в несколько раз, и даже по телефону, когда телепатия не действует, я чувствую ее смертельную проницательность. Если бы мы находились в одном помещении, она сразу узнала бы и о моих видениях, и о планах, именно поэтому для меня всегда было важным закончить с планами до того, как Старейшины приедут Токио.
Сейчас, когда меня подозревают в причастности к гибели команды, она еще раз изучит все мои данные, и проведет повторно тесты. Скрыть что-то от них нереально, в прошлый раз мне это удалось только потому, что тогда я сам еще не знал о видениях.
Меня ждет аналитический отдел, комната в лабораториях и стимуляторы предвидения. Зря я рассчитывал, что смогу угнаться за приметами и все-таки доживу до тридцати.
Они прилетят следующим рейсом, а, значит, у меня есть почти сутки. Достаточно времени, чтобы собрать вещи и исчезнуть, но Эсцет найдут даже на краю света. Единственный способ уйти от них – умереть.
Когда возвращается Шульдих, тело уже увезли. Шульдих чует смерть за несколько километров, гораздо дальше, чем мысли и чувства живых людей; места, где недавно кто-то умер, он обходит стороной, словно земля под ногами впитала в себя боль и страх, которые вонзаются ему в ступни при каждом шаге. Конечно, подойдя к нашему дому, он знал, что произошло с Фарфарелло.
– Брэд, где ты был? – кричит он. – Ты оставил его, оставил его одного!
Не терплю истерик.
Когда Шульдих успокаивается, я сообщаю ему, что к нам приедут из центрального офиса Эсцет для расследования.
Шульдих бледнеет и говорит, будто я сам этого не знаю:
– Тебя заберут, Брэд.
Конечно, он знает о том, что я задумал, что мы задумали вместе, с ним и с Наги: я изучал звездные карты Старейшин и просчитывал наперед их планы и наши действия, Шульдих по капле воздействовал на мысли разных людей, тех, на которых я ему указывал, а приметы говорили мне, что у нас получится, что мы сможем подорвать власть Эсцет и получить свободу.
Конечно, сейчас обо всем этом можно забыть.
– А что же будет со мной? – шепчет Шульдих.
– Ничего. Будешь работать в другой команде.
– Я больше не хочу работать в их команде. – Он хмурится и с яростью добавляет: – Я туда не вернусь!
1. Иероглифы и "четыре", и "смерть" читаются одинаково, из-за чего число четыре в Японии не любят и считают несчастливым.
06. Песни духов
На улице идет снег. Кудо сидит на набережной и смотрит в посеревшее море, сгорбившись и кутаясь в свою тонкую куртку. Волны захлестывают волнорез и отступают, оставляя в воздухе брызги и водяную пыль.
Я останавливаюсь рядом с ним.
Он смотрит снизу вверх, сощурившись. Он бледный и изможденный, под глазами серые тени, волосы мокрые от снега. Дым из зажатой в зубах сигареты мгновенно уносит ветер. Его часы впервые не выглядят приметой, и я понимаю, что он больше никогда не будет убивать.
Никогда, если я не придумаю, как избавиться от проклятых случайностей, идущих за нами по пятам.
– Привет, – улыбается Кудо. – Ты снова в черном.
– Да, – отвечаю я.
– Белый тебе больше к лицу.
– Двоих из моей команды уже нет, и я ничего не смог сделать.
Он вздрагивает.
– Видения говорят мне, что ты остался один.
Не буду же я объяснять ему, что такое приметы, и как они работают. Я никогда не объясняю – кому надо, и так об этом знают.
– Пошел ты, Кроуфорд. Что тебе нужно?
Кудо говорит тихо, устало, словно на самом деле ему совершенно все равно, отвечу я или нет.
– Как умер Фудзимия? Какой-то взрыв?
– Сегодня утром он отправился к сестре в больницу... Я говорил, чтобы он не ходил, да разве ж он послушает... Она в кислородной маске лежит, и что-то с подачей кислорода случилось, не знаю точно, что, его нагнало в палату немеряно. Вот и рвануло.
Я сажусь на скамейку рядом с Кудо. Странно, это выбивается из общей схемы. Фудзимия должен был умереть от холодного колюще-режущего оружия.
– Ты уверен? – спрашиваю я.
– Да. Только что ездил на опознание. Манкс говорит, что это проклятие. Что хоть мы и убивали преступников, среди них были и невинные души. Что они прокляли нас и теперь преследуют, не оставят, пока мы все не умрем.
Он прикуривает следующую сигарету от предыдущей и швыряет окурок в лужу.
– Что за бред? – возмущаюсь я.
– Бред? – внезапно орет он. – А как еще ты можешь объяснить этот долбанный цирк?!
– Успокойся.
– Ты, чертов пророк, если ты такой умный, то почему ничего не можешь сделать?! – Кудо продолжает вопить, даже прохожие ускоряют шаг.
Я рывком притягиваю его к себе, и он затихает. Только всхлипывает, словно я поверю, что такой человек, как он, способен плакать.
Мы сидим так до самой темноты, пока на набережной не начинают зажигать фонари. Редкие прохожие оглядываются на нас.
Мы едем ко мне домой. Шульдих перебрался ко мне в квартиру, потому что, по его словам, он слышал из комнаты Фарфарелло пение, похожее на молитву. Я ему не верю: психика телепатов никогда не отличались устойчивостью, у него просто сдают нервы.
Когда мы с Кудо заходим в квартиру, там горит свет. Бывшая комната Наги, та, в которой покончил с собой Фарфарелло, забаррикадирована снаружи поваленным на бок шкафом.
– Брэд, это ты? – слышится голос Шульдиха.
– Да, – отвечаю я.
Из моего кабинета доносится скрежет, словно там двигают тяжелую мебель, и потом из-за двери показывается Шульдих.
Он выглядит совершенно спятившим, глаза воспаленные, руки дрожат. Подходя ко мне, он дико смотрит на Кудо, а потом хватает меня за руку и громко шепчет на ухо:
– Не уходи больше. Там что-то есть.
Он пальцем показывает на бывшую комнату Наги. Кудо настороженно наблюдает за ним.
– Дух, Брэд, злой дух, он ждет, когда мы останемся одни, чтобы прийти и забрать к себе. Он всегда в соседней комнате, просто ждет, когда ты заснешь... когда ты заплачешь... когда ты позовешь его...
Я наотмашь бью его по щеке. Шульдих отшатывается, закрывая лицо руками.
– Ты не понимаешь! – орет он, истерически всхлипывая. – Он зовет меня! Всех нас, только ты не слышишь!
Кудо вопросительно смотрит на меня, хмурясь. Конечно, он прав, Шульдиха надо успокоить, но он не знает, насколько опасен телепат в таком состоянии.
– Шульдих, послушай меня, – я пытаюсь говорить твердо и уверенно. – Никакой мистики нет и быть не может, всему есть рациональное объяснение, просто мы не всегда можем его найти.
– Зовет меня! Он меня... зовет... Слышишь песню, Брэд?..
Шульдих вдруг падет на колени и обхватывает голову руками. Мы с Кудо бросаемся к нему, но он уже заваливается на бок, чуть вздрагивая.
Мы довозим его до больницы в соседнем квартале за шесть с половиной минут, и он еще дышит. Врач бегло осматривает его, говорит, что это, скорее всего, кровоизлияние в мозг, после чего Шульдиха увозят в реанимацию. Или в операционную. Не знаю точно.
Мы с Кудо сидим в коридоре и ждем. Мимо нас ходят люди – в белых халатах, в синих хирургических костюмах, в обычной одежде. По коридору провозят каталки и медицинские кушетки на колесиках. Кудо молчит, но я слышу его дыхание.
Нигде нет ни единой приметы, словно я перестал их видеть. Я чувствую себя слепым, будто выколол себе глаза, как Фарфарелло.
Врач возвращается через полчаса и сообщает, что спасти его было невозможно – обширное кровоизлияние, задевшее практически все жизненно необходимые участки мозга.
07. Время в Детройте
Дверь в квартиру открыта – я слишком спешил, чтобы заботиться о такой ерунде. Кудо заходит вслед за мной.
В моей спальне полная тишина. Когда я открываю дверь, приметы появляются снова.
Все часы, развешанные у меня на стене и показывающие время в разных городах мира, остановились.
Но почему же я не слышу никакого пения?
– Брэд? – окликает меня Кудо.
Его голос словно выбивает меня из оцепенения. Какое, к дьяволу, пение?!
– Он был твоим другом? – спрашивает он.
– Он был моим подчиненным, за жизнь которого я отвечал.
Кудо напряженно смотрит на меня, а потом опускает глаза. Я знаю, он хотел сказать, что Вайсс были ему друзьями, и благодарен, что он промолчал.
Я закрываю квартиру на все замки, а ключи прячу в сейф. Я не собираюсь оставлять Ёдзи одного даже на минуту. Плохих примет для него сейчас нет, но я уже не доверяю им, потому что ни одна примета не указала на опасность для Шульдиха.
– А что, если ты сам их всех убил, а? – спрашивает Кудо, пристально глядя на меня, прислонившись к стене в коридоре и пытаясь прикурить сигарету. Руки у него дрожат, а зажигалка раз за разом не срабатывает.
– Может, еще придумаешь, зачем? – холодно интересуюсь я.
– Я не верю, что это случайности, и не верю в мистику, – заявляет он. – Значит, это сделал один из нас, и это не я.
– Ты уверен, Кудо, что это не ты?
Он кидает сигарету на пол и бросается на меня, мы валимся на пол, я едва успеваю блокировать его удары и захваты.
– Ублюдок, – шипит Ёдзи. – Какого черта тебе от меня надо!
Я знаю, что его так разозлило, у Кудо бывают провалы в памяти, и попадись он в руки специалистов, его бы не выпустили из психиатрической больницы до скончания веков. Он и сам это понимает.
В этот раз я очень быстро останавливаю его, впечатав лицом в пол и намертво скрутив ему руки за спиной – я все-таки килограммов на пятнадцать тяжелее. Он продолжает вырываться и тяжело дышит, его мышцы напрягаются, и я чувствую это всем телом, также как и его горячую кожу под мокрой одеждой. Когда я его трахал, ощущения были похожими, хотя тогда он вовсе не собирался вырываться.
– Отпусти. – Он скрипит зубами от злости.
Я задираю ему куртку вместе с футболкой, едва не выворачивая руки, и целую в шею сзади, прикусывая кожу зубами. Кудо вздрагивает всем телом и надрывно стонет.
– Отпусти! – гневно требует он.
Я отпускаю, и он сразу сбрасывает меня, смотрит некоторое время, зло и возбужденно, поправляя мятую и промокшую одежду. Кудо невероятно привлекателен, даже такой, грязный, мокрый, злой, со спутанными волосами и поцарапанным лицом, от него пахнет адреналином и опасностью.
– У меня так стоит, – говорит он.
Кладет мою руку себе на пах, даже не пытаясь скрыть блеск в глазах. Я снимаю очки и рывком притягиваю Ёдзи к себе. Расстегиваю пуговицы на его джинсах, грубо сдираю одежду.
– Наверное, умирать буду, – шепчет Ёдзи, часто дыша, – и все равно не перестану думать, как бы с тобой еще раз трахнуться.
– Это признание в любви, Кудо? – спрашиваю я.
– Пошел ты!..
Он снова меня целует, кусается, стонет мне в рот.
Маленький, красивый, самый лучший, мой мальчик, – хочется шептать мне.
– О, черт, Брэд... О, черт, – бормочет Ёдзи, кусая свой кулак.
Мы спим на моей кровати, вернее, Кудо спит, а я смотрю в темноту. Присматриваюсь, ловлю любой блик, который падает на жалюзи от мигающей на доме напротив рекламы. Прислушиваюсь. Шум дороги едва уловим с такой высоты, так что в комнате будет слышен любой шорох.
Нет, не отдам.
Глажу Ёдзи по волосам. Они мягкие и пахнут дымом.
Парень заснул мгновенно, не думаю, что он спал хоть час за последние сутки. Он лежит на боку, лицом к окну, положив локоть под щеку и согнув ноги в коленях. Я обнимаю его сзади, уткнувшись ему в затылок.
Просыпаюсь каждые полчаса и снова прислушиваюсь.
Наверное, я схожу с ума.
И что с того?
Мне снится Кудо. Ущербный лунный диск застыл низко над горизонтом, в его тусклом свете все кажется черно-белым, потому что теней и полутонов, как и цветов, нет. Кудо танцует, и от его пальцев тянутся серебристые нити, сплетаясь в воздухе в прозрачные узоры. В тишине его движения изломаны и полны боли, странно замедлены, а я смотрю на него и не могу оторваться.
Когда я просыпаюсь в очередной раз, Ёдзи рядом нет. В комнате темно, та ночь, когда мы отвезли Шульдиха в больницу, еще не закончилась. Из ванной слышен шум воды, перегородка душа запотела от пара.
– Брэд, надеюсь, ты не веришь в этих всяких духов? – спрашивает он, выглядывая из-за перегородки.
И как он услышал, что я встал?
– Нет, не верю, - отвечаю я.
Когда мы включаем свет, я вижу, что на тех часах, которые показывают время в Детройте, подрагивает секундная стрелка.
Нет, я не сдамся без боя.
Одежда Кудо еще не высохла, поэтому я даю ему свою. Размер великоват, но некоторые люди в любой одежде выглядят хорошо.
Мы отодвигаем шкаф от двери бывшей комнаты Наги. Там никто не убирал, стены все еще покрыты красным, и стоит удушающий запах свернувшейся крови. Надпись на стене выглядит зловеще, но это не примета, никогда приметой и не была.
Что бы там ни говорил Шульдих, это просто обычная комната.
Мы возвращаемся в гостиную. Я сажусь в кресло, а Ёдзи принимается ходить по комнате. Небо у него за спиной светлеет. Надо же, а я никогда не обращал внимания, что окна гостиной выходят на восток.
У Ёдзи все будет хорошо, я знаю, приметы никогда не врут.
Словно раньше что-то мешало мне видеть, а сейчас мутная пелена спала с глаз. Все встало на свои места. В это сложно поверить, но я знаю, что мне придется.
Приметы говорили мне, но я не заметил, не смог расшифровать.
Японка с ярко рыжими волосами по телевизору, которая говорила о списке участников.
Клякса на третьей снизу строчке.
"Мне велел не покидать гостиницу".
И "Он пришел". Надпись не была приметой, она вообще выглядела ненастоящей, и это должно было меня хотя бы насторожить, но мне будто снотворного в чай подсыпали.
– Ёдзи, – говорю я. – Я знаю, что происходит.
08. Циновки и нитки
Я немного сомневался, но Кудо умеет пользоваться огнестрельным оружием, он выбирает из моего арсенала то, что ему нравится, и с уверенностью профессионала, ни минуты не колеблясь, прикручивает глушитель.
Пока он собирается, я работаю за компьютером Наги. Он уже давно все подготовил, мне остается только ввести несколько паролей, это занимает максимум десять минут. Потом звоню мистеру Такатори и сообщаю, что наша команда, скорее всего, больше не будет его охранять, и я должен прибыть к нему в офис для передачи дел начальнику его собственной службы безопасности.
Мистер Такатори хрипловато смеется и объявляет, что отпразднует потерю интереса Эсцет к его персоне.
Я бы тоже посмеялся.
Мы едем в офис мистера Такатори в моей машине. На улице такой туман, что приходится включать габаритные огни, видимость не больше двадцати метров.
– Ёдзи, ты должен делать то, что я говорю, не задумываясь. Если я говорю "падай", то сразу падай, даже если у тебя под ногами шахта лифта. Если я говорю "стреляй", то стреляй, даже если перед тобой дряхлая старушка. Понял?
– Понял. Может, все-таки расскажешь? – уговаривает меня Ёдзи. Я сказал ему, что знаю, кто убил его друзей, и пообещал, что позволю ему самому разобраться с этим человеком.
– Я скажу, только не сейчас. Сейчас нельзя, поверь мне. Предвидение, помнишь?
– Да, – кивает он. Ёдзи спокоен, словно мы едем отдыхать, только трет мочку уха, где раньше было маленькое колечко.
– Сережку зачем снял? – спрашиваю я.
– Да подумал просто, вот буду я лежать в морге, синий, страшный и мертвый, – сообщает Кудо. – Сережка в такой ситуации будет совсем глупо выглядеть.
Мы смеемся, будто такие шуточки делают нас бессмертными.
В здание корпорации Такатори нас впускают без проблем, мой электронный пропуск никто не заблокировал. Охрана еще не знает, что я сдаю свои полномочия, поэтому послушно покидает приемную по моему распоряжению.
– Здравствуйте, мистер Такатори, – говорю я, заходя к нему в кабинет. – Зовите Шульдиха, надо поговорить.
Мистер Такатори встает со своего кресла, и с яростью смотрит на меня в упор. Стол, на который он опирается, трещит под его весом. Пятно на циновке высохло, но я знаю, что оно там было.
– Кроуфорд, что ты себе позволяешь! – шипит он.
– Быстро! – ору я, выхватывая пистолет и целясь ему в лоб.
– Ладно, Брэд, успокойся, – раздается насмешливый голос, и из-за двери, ведущей в комнату переговоров, показывается Шульдих, живой, ехидно ухмыляющийся и небрежно одетый. – Не трогай мистера Такатори.
Я чувствую рядом движение Кудо и резко говорю:
– Кудо, стой.
– Они вместе... они вместе это сделали, да? – тихо говорит он, тяжело дыша, но все-таки слушается меня и не двигается.
– Конечно, вместе, – отвечаю я. – Шульдих хотел получить свободу, и хотел ее прямо сейчас, он не способен ждать.
– Где я прокололся, Брэд? – он смотрит мне в глаза и улыбается, пытаясь проникнуть в мои мысли.
– На надписи "Он пришел". Фарфарелло никогда не заботили внешние эффекты.
– Шульдих, ты гарантировал, что он не узнает, – кипятится мистер Такатори.
Я чувствую ментальное давление Шульдиха, оно сжимает виски так сильно, что, кажется, трещат кости, но теперь, когда я знаю о вмешательстве, то могу его игнорировать. А он, кажется, еще надеется внушить мне уверенность в своей непричастности, надеется заставить меня забыть и уйти.
– Кудо, мистер Такатори твой. Только осторожно, у него в ящике стола пистолет.
Кудо, кажется, даже не дослушал до конца, рванувшись вперед, а я стреляю в Шульдиха. Его сложно достать, он движется со скоростью мысли, но я хорошо его знаю, поэтому третья или четвертая пуля попадает в цель. Ошметки циновок и сухих икебан разлетаются фейерверком, мешаясь с кровью, но у меня пистолет с глушителем, поэтому все сопровождается только едва слышными хлопками. Странно, но я не чувствую ненависти, только сожаление, что все так бездарно закончилось. Когда я подхожу к Шульдиху, он улыбается. Две пули попали ему в грудь, щеголеватый зеленый пиджак разорван в клочья, кровь – ярко-алая, как маковый цвет.
– Мне жаль, Шульдих, – говорю ему я.
– Тебя заберут Эсцет, – шепчет он. Кровь выплескивается у него изо рта вместе со словами. – А я... никогда не вернусь... туда...
Я стреляю ему в лоб.
Кудо еще не закончил. Мистер Такатори хрипит, пытаясь избавиться от проволоки на горле, не замечая, что она спеленала все его тело.
– С чего начнем? – спрашивает Кудо, зажигая сигарету. Глаза у него просто бешеные, я понимаю, что он собирается сделать из мистера Такатори пособие по судебной медицине.
– Кудо, у нас мало времени, – предупреждаю я.
– Расскажи мне, зачем они это сделали, – просит Ёдзи и чуть-чуть стягивает проволоку. Там, где она касается кожи, выступает кровь, а одежда расходится, как под скальпелем.
– Мистер Такатори через неделю должен был стать премьер-министром Японии. В принципе, получив в распоряжение ресурсы такой страны, можно было избавиться от власти Эсцет. Ты же знаешь, кто такие Эсцет, Ёдзи?
– Догадываюсь, – отвечает он.
– Но для этого мистеру Такатори нужно было для начала избавиться от Шварц, фактически – от меня. Вот они с Шульдихом и договорились, потому что Шульдих тоже хотел уйти из Эсцет, и мистер Такатори показался ему достойным партнером для такого дела. Мой план был для него мутным, слишком длинным и не совсем надежным, поэтому Шульдих предпочел работать с мистером Такатори.
– Не трогай Шульдиха, он не виноват, – говорит мистер Такатори.
Надо же, даже в такой ситуации в его голосе сохраняются властные нотки.
– Я его убил, – сообщаю я.
Его лицо искажается, словно он способен чувствовать так же, как и другие люди. Как трогательно.
– Думаю, на включении Вайсс в список настоял мистер Такатори. Не знаю, кто придумал столь хитроумный план, но, скорее, Шульдих, у него всегда была склонность к дешевым эффектам. Он надеялся перехитрить меня. Убийствами занимался тоже он, телепату очень легко подстроить такие случайности. А вот о Фудзимии, думаю, позаботился мистер Такатори, да? Вам казалось, что нужно завершить начатое, правда?
Мистер Такатори молчит.
– В конечном итоге они, конечно, хотели убрать меня. Став премьер-министром, мистер Такатори планировал закрыть страну для Эсцет, и, чем черт не шутит, может, что-нибудь из этого и вышло бы.
– Почему он просто не убил тебя? – спрашивает Кудо.
– Смеешься? Я читаю будущее. Он должен был создать ситуацию, когда я заранее знал бы о своей смерти, но не стал бы сопротивляться. Ладно, Кудо, хватит, мы спешим.
Ёдзи что-то делает со своей проволокой, и мистер Такатори оказывается подвешенным за шею посреди комнаты. Кажется, я слышал хруст позвонков. Кудо бросает окурок в окно, руки у него дрожат.
– Ёдзи, мы должны выйти отсюда, будто ничего не случилось. Я закрою дверь своей карточкой и предупрежу секретаршу, что шеф просил не беспокоить. У нас будет несколько часов форы. Едем за документами и в аэропорт.
Он кивает, и мы уходим.
09. Лунный танец
Мы успеваем добраться ровно до стоянки, где я оставил машину, а там нас уже ждут. Меня.
Стоянка оцеплена неброско одетыми людьми, многих из которых я узнаю. Эсцет успели быстрее, чем за двадцать четыре часа. Навстречу мне выходит Рут. Она пожилая женщина, даже ходит с трудом, но взгляд у нее ясный и пронзительный.
– Здравствуй, Брэд, – говорит она. – Ай-ай, убили господина Такатори... Нехорошо как-то получилось...
– Кто это? – спрашивает Кудо, вытягивая чуть звенящую струну из своих часов.
– Нет, Ёдзи, с ними мы драться не будем.
– Конечно, не будем драться, мой мальчик, – говорит Рут, обращаясь к Кудо. – Как тебя зовут?
– Неважно, как его зовут, – отвечаю я. – Он обычный человек. Он ничего не знает.
– Не думаю, Брэд, не думаю... – с сожалением качает головой Рут. Я чувствую, что она читает меня, разносит все мои ментальные барьеры в пыль, копается в моих воспоминаниях, сортирует стопочками мои мысли, сопровождая их маркерами и комментариями для дальнейшего изучения. – Ах, Брэд, ну что же ты так... Неужели ты думаешь, что нашим пророкам так уж плохо живется? Неужели ты хотел разрушить наш замечательный план? Не могу поверить. Но не переживай, наказания не будет, я понимаю, понимаю тебя... Эсцет готовы простить тебе все, только придется перейти в аналитический отдел, ты же знаешь правила. А о мальчике мы позаботимся, тебе не стоит вмешиваться.
Конечно, они уберут Кудо, как только я отвернусь, он слишком много знает. Но я помню рассвет у него за спиной и уверен, что он выберется из этой передряги целым и невредимым. Я должен найти выход, он есть, мне надо просто его увидеть.
– Брэд, я могу взять на себя тех, что справа, а ты... – шепчет мне Ёдзи.
– Кудо, заткнись, это паранормы!
Рут понимающе улыбается, продолжая перебирать мои мысли. Она складывает в одну стопочку мои планы по поводу их ритуала, в другую – детские воспоминания, которых почти не осталось, в третью – мои вкусы и интересы, в четвертую...
Я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать "Хватит!", и вместо этого молча приставляю пистолет к виску.
Рут ахает и знаками показывает никому не вмешиваться.
Я не хочу попасть в аналитический отдел, где наркотики и препараты, стимулирующие видения, за пару лет превратят меня в пускающего слюни идиота, заставляя с утра до ночи нести путаные пророчества, которые никогда не сбываются благодаря работе таких оперативных групп, какой были Шварц.
Мне хочется выстрелить прямо сейчас, пока у меня есть возможность это сделать.
– Нет, Брэд, – хрипло просит Ёдзи.
Я вижу его расширенные зрачки и темно-зеленую радужку. Надо же, как я его вчера приложил об пол, такая ссадина на скуле. Становится невыносимо больно, что я этой ночью спал, вместо того, чтобы смотреть на него.
Так вот почему все мои часы остановились.
– Что тебе нужно, Брэд? – спрашивает Рут. – Я сделаю все, что ты захочешь, только не стреляй.
Старая ведьма, конечно, все уже знает, сейчас ей известно о моих желаниях больше, чем мне самому. А пророков у них только двое осталось. Дар крайне редкий, как правило, слабо выраженный, стихийный и не поддающийся развитию.
– Хочешь, чтобы мы отпустили мальчика? – спрашивает Рут. – Брэд, не переживай ты так, отпустим, конечно, только убери пистолет.
Я знаю, что отпустят, теперь – отпустят, забудут о нем, не тронут, иначе я не видел бы примету. Опускаю пистолет и поворачиваюсь к Кудо. Он смотрит мне в глаза с отчаянием, и я на мгновение допускаю мысль, что ему, может быть, жаль со мной расставаться.
Это вызывает у меня улыбку. Хотелось бы поцеловать его, хотя бы дотронуться, но я не собираюсь делать это на глазах коллег из Эсцет. Прости, Ёдзи.
Отдаю ему кредитки, те самые, на которые утром перебросил деньги со счетов покойного мистера Такатори. Он должен забрать свои документы и ехать в аэропорт, пока Критикер его не хватились, и пока Служба Безопасности не начала поиски убийц кандидата в премьеры. Говорю ему, что разберусь со своими, решу все дела, возьму отпуск и приеду за ним.
Ёдзи смотрит на меня настороженно, недоверчиво.
– Как ты меня найдешь?
– Кудо, у тебя еще и склероз? Я вижу будущее, я найду тебя на краю света, если захочу.
– Хорошо... Только... Ты не врешь?
– Я же сказал, что тебе буду говорить только правду, – беззастенчиво вру я. – Иди уже. Увидимся.
– Хорошо, Брэд, – он слабо улыбается. – Увидимся.
Разворачивается, поднимая воротник на куртке, делает два шага по направлению к выходу и останавливается. Рут недовольно вздыхает.
– Брэд, ты точно... – оборачивается он.
– Точно, уходи, – зло говорю я.
Уходи, Ёдзи, скорее, пожалуйста, пока они не передумали.
– Они ведь не отпустят тебя.
– Отпустят, Кудо, им нужно мое предвидение, никто меня убивать не собирается. Успокойся и иди.
Он оглядывается еще раз, когда уже стоит в проеме ворот на выезде со стоянки. Туман такой сильный, что я не могу разглядеть его лица, только длинный худой силуэт.
* * *
Вообще-то, не так это все оказалось страшно. Нет, наверное, я не прав, страшно, конечно. Просто, кажется, в еду, или в воздух, или в другие препараты добавляют седативные средства, потому что вещей, которые меня волновали бы, больше не существует.
Видения преследуют меня с утра до ночи. Часто они похожи на кошмары, от них нет никакого спасения, но, как только они заканчиваются, туман снова накрывает меня, и порой я даже не могу вспомнить свое имя. Меня это и не интересует.
Подозреваю, что такие периоды длятся не по несколько часов, как я думал раньше, а сутками, потому что, приходя в себя, я с трудом могу встать с кровати. Но окон в моей комнате нет, поэтому я не знаю наверняка. Да это и не важно.
Приятно, что можно во внутреннем дворе погулять, потому что в комнате я почему-то постоянно мерзну. Жалко, что каждый раз забываю очки в комнате, а возвращаться за ними – двадцать четыре ступеньки вниз, а потом еще столько же вверх – тяжело, поэтому ничего толком разглядеть не могу. Когда я смотрю на солнце, то иногда чувствую что-то смутное, давно забытое. Даже пытаюсь найти приметы, хотя бы одну, но там, где ничего не происходит, где стоят все часы, примет не бывает.
Вообще-то здесь нет часов, но я точно знаю, что, будь они у меня, все равно бы остановились, хотя теперь я редко могу вспомнить, почему именно.
И еще я снова и снова вижу тот сон, где Ёдзи танцует в лунном свете, его волосы кажутся серебристыми, а движения резковаты и замедлены, но нет ничего прекраснее. Я знаю точно, что когда-нибудь буду танцевать вместе с ним.
Конец.
