4.
Hey, your sweet sighs fog up the window like raindrops
Эй, твои сладкие вздохи оседают на окнах, как капли дождя
Weiss Kreuz, “House of Love”
– Какого черта, Кроуфорд? – Айя почти кричит, заглушая свист ветра в открытых окнах машины. Кроуфорд улыбается уголком рта и закладывает крутой вираж, так что Фудзимию, непристегнутого, швыряет на него, под протянутую навстречу – угадал, провидец? – руку. Кроуфорд прижимает его теснее и треплет волосы, прежде чем отпустить.
– Какого. Черта. Ты делаешь? – развернувшись к Кроуфорду лицом, упершись для устойчивости одной рукой – в спинку своего сиденья, другой – в приборную панель, Айя смотрит исподлобья. Кроуфорд отвечает взглядом с прищуром, немного насмешливым и непривычно… теплым? Неподходящее слово. Не для Кроуфорда.
Еще вираж – Айя удерживается на месте, скалится. Они мчатся по пустынному хайвею, и Кроуфорд не обращает внимания на дорогу. Все его внимание – Айе. Он снимает одну руку с руля и берет его за подбородок, жестко, но не больно, и гладит еще влажные губы большим пальцем. А потом снова поворачивается к дороге и давит на газ – быстрее, быстрее, быстрее…
Когда они наконец останавливаются, Айя выпрыгивает из машины раньше Кроуфорда. Но тот как будто не замечает его, проходит мимо в дом. Айя спешит следом, чувствуя жар внутри – от возмущения, и от злости, и – в самом низу живота – от неожиданно проснувшегося желания. Он влетает в дверь – и в объятия Кроуфорда.
Поцелуи на лице, и на шее, и укусы, и низкий смех у самого уха. Айя все выламывается из крепкого захвата, пытается отлепиться от широкой груди: колючие локти, скрюченные пальцы, упрямо наклоненная голова… Но почему-то он не вспоминает боевые приемы, а только тяжело дышит и бьется, бьется в кольце объятий – пока как-то внезапно под колени не ударяет край дивана. Айя падает на него, по инерции раскидывая руки.
Кроуфорд стоит перед ним, между раздвинутых колен, и смотрит сверху вниз.
Айя открывает рот, чтобы сказать что-то – но слова сталкиваются, оттесняя друг друга: слова возмущения, слова злости, слова желания – и ничего сказать не удается. А Кроуфорд понимающе кивает и подносит палец к губам. К губам Айи.
И Айя молчит.
Молчит, когда палец сдвигается ниже, оттягивая нижнюю губу, и скользит по напряженной шее к уголку выреза джемпера. Молчит, когда вместо пальца уже ладонь движется по коже – широкая, горячая, немного шершавая. Молчит и только дышит сквозь стиснутые зубы, когда Кроуфорд задирает на нем джемпер и прижимает обе ладони к его животу.
Кроуфорд опускается на колени, но отчего-то не выглядит в этой позе униженным – ему просто так удобнее. У него сосредоточенный взгляд, а по губам то и дело скользит тень улыбки. Он исследует тело Айи быстро и тщательно – сильным движением гладит бока, пропускает между сжатых пальцев соски, царапает спину. И Айя кусает губы, выгибается дугой и скребет кожаную спинку дивана.
А потом Кроуфорд снимает с себя пиджак, подцепляет пуговицу на джинсах Айи, целует кожу над ней, прежде чем избавить от ставшего невыносимым давления ткани, и принимает в ладонь налитый кровью член – и Айя не может не жмуриться под уверенными ласками, и не может не смотреть, как Кроуфорд смыкает губы вокруг головки, обретая полную власть над ним – потому что Айя ничего уже не может сделать, не способен отказывать и сопротивляться. Он может только сжимать зубы и не позволять себе выговорить унизительную мольбу: «Еще…»
… Кроуфорд аккуратно кладет на пол перепачканный носовой платок и поднимается, стряхивая пыль с колен. На брюках у него большая выпуклость, но он как будто не замечает ее. Айя наблюдает за ним из-под тяжелых век. Он прижимается щекой к прохладной коже дивана, к которому липнут растрепанные, мокрые от пота прядки, пытается выровнять дыхание и прогнать с глаз подступившие слезы злого стыда – он не удержался, он все-таки стал просить… И еще – пытается не удивляться этим слезам и вызвавшим их эмоциям. Прикрывая глаза, он ловит отголоски ощущений от невыносимо сладкого падения в бездну. Он понимает, что видел Пустоту; и еще – что свитый им кокон не имел с ней ничего общего. Он снова ошибся.
Кроуфорд берет его руку, безвольно лежащую на диване, и тянет Айю за собой.
В спальню.
В этой спальне яркий свет – не то, что у Айи, и он задался бы вопросом, почему Кроуфорд читал неизменно в гостиной, если бы у него было время. Но времени нет: Кроуфорд целует его, делясь солоноватым вкусом, затем сдергивает с него джемпер и целует снова, прижимая к себе. Айя трется низом живота, бедрами, с которых сползли незастегнутые джинсы, о тонкую шерсть брюк американца, и опять пытается вывернуться из его рук – безуспешно. Кроуфорд гладит его спину и сминает ягодицы, а Айя только глухо стонет в его рот и царапает плечи сквозь рубашку, снова чувствуя нарастающее желание – на этот раз медлительной теплой волной от паха вверх по животу.
Потом его кладут на кровать. Кроуфорд раздевается и окунает пальцы во что-то скользкое, и Айя старается не думать о том, что сейчас произойдет, и не смотреть никуда, кроме как в темно-карие глаза. Не то чтобы он не знал, что случится, и не то, чтобы он боялся – но…
– Расслабься, – говорит Кроуфорд и гладит его скользкой ладонью по бедру. Айя шумно дышит. Он послушно встает на колени и послушно прогибается, потому что не может найти слов для отказа – их по-прежнему нет, только ком в горле. И он старается расслабиться, честно старается – не из-за приказа Кроуфорда, а ради себя – но его скручивает предощущением, и он зябко ежится. После предыдущего оргазма кожа все еще слишком чувствительна, и руки американца на его теле обжигают ощущениями. Когда ладонь обнимает его член, Айя громко и протяжно стонет и, рванувшись прочь, подается назад – насаживается на пальцы – вырываясь, двигается вперед…
Он упускает мгновение, когда меняются крайние точки и векторы; когда он перестает уходить от боли к боли и начинает стремиться – от наслаждения к наслаждению. Однако это мгновение замечает Кроуфорд, и останавливает его, дрожащего, как перетянутая струна, накрывая своим телом. Грудью к спине, одна рука – вокруг талии, другой американец упирается в низкое изголовье кровати; тела сходятся, как детали мозаики, совпадая выступами и впадинками, и Айя хватает ртом воздух и выдыхает с хрипом каждый раз, когда Кроуфорд задевает триггер внутри, и очередной фейерверк взрывается у Айи перед глазами.
Кровать мерно скрипит.
Айя комкает простыни и ловит губами уголок подушки, не зная, зачем.
Кроуфорд приводит его на грань оргазма и одном резким и очень правильным толчком отправляет в пропасть – в полет – в Пустоту. А затем падает сам.
…Сквозь сгущающийся сон Айя еще слышит, как вернувшийся из душа Кроуфорд ложится на постель, не прикасаясь к нему – чувствует влажное тепло тела рядом сквозь простыни – слышит ровное дыхание…
А потом наступает утро.
