Следуя канве робких нот неуверенно вслепую
в величайшем искусстве импровизации
непредсказуемом как сдерживаемые слезы как беспричинный смех -
музыка
босыми ногами на цыпочках
ступает по битому стеклу
оставляя раны в наших душах.

Не нужно помпезности симфонических залов и патетики первого взмаха дирижерской палочки, чтобы понять. Понять то, что прошепчут тебе на ухо переливы путающейся мелодии в баре, где много пьют и слишком громко говорят. Через край – и спиртного, и неуместных откровений. Там кричат только для того, чтобы услышать самих себя – а от чужого признания в преступлениях отмахиваются, как от житейских мелочей.

Нужно только достаточно выпить.

– … вермут, виски, горькая настойка или ликер с текилой и джином – самые модные коктейли из тех, что подают сейчас в Токио, – мама-сан расхваливает нового бармена, который быстро и аккуратно смешивает ингридиенты.

Тоже своего рода музыка: виски – тяжелый шепот контрабаса, текила – барабаны и звонкие тарелки ударных, ликер – сладкие обещания виолончели. Смешай надежду и отчаяние – и выпей через соломинку или одним залпом, если не боишься, что закружится голова. Я знаю, я сам бармен.

Продолжая смущать похвалами парня за стойкой, хозяйка строит глазки всем подряд. Она делает это профессионально, и для завсегдатаев заведения не секрет, как зарабатывала деньги еще не так давно мама-сан, проститутка из Киото. Забывший о своих печалях Ёдзи нет-нет да и поглядывает в ее сторону во время разговора.

– Она все еще хочет тебя, – смеется Аяме, и я ему верю.

Он отправлял меня на первое рандеву с ней, как примерная жена – любимого супруга на службу. Элегантно повязал галстук и выровнял узел. Мой старый костюм, его новый галстук. Мы оба восприняли это свидание как забавное приключение; у меня давно не было женщины. Почти забылось головокружение от приторных духов, удушливый запах которых хочется немедленно стереть с нежной кожи губами, руками... Аяме, обаятельный щеголь, вдруг с неожиданным энтузиазмом решил пристроить меня в хорошие руки. У него самого девушки никогда надолго не задерживались.

Сначала я не мог понять, что во мне привлекло такую красотку, как Райра. Но Аяме сказал: «Надежность. У тебя вид потенциального подкаблучника, и она надеется сделать из тебя примерного мужа. Дай ей шанс».

Он постоянно подшучивает надо мной, рассказывает всем, как надоела моя опека и грозится уволить при первой же возможности. Чистое кокетство с его стороны, но, конечно же, я никогда не скажу ему об этом. Он отправил меня на свидание и ушел развлекаться сам. И поэтому во время свидания я думать не мог ни о чем, кроме одного: что он делает сейчас, и не делает ли каких-нибудь глупостей. И если делает глупости, то как выкрутится, если меня нет рядом.

Уже в детстве было совсем не просто защищать Аяме, тогда еще щуплую девчонку с несносным характером, в войне против других мальчишек, воспитанников исправительного интерната. И наша первая встреча после всех операций ознаменовалась тем, что она… он… отметелил меня по физиономии цветами, которые я принес, поскольку посчитал подарок величайшим оскорблением. На мое счастье, то были не розы. Процесс действительно выглядел смешно, и я считал, что публичное унижение – маленькая плата за то, что она не умерла под скальпелем. Он.. Да, он… Если бы мы оба знали, что все только начинается.

Поэтому на первом свидании с Райрой, представив себе, как Аяме мечется по незнакомой комнате, и, не зная, что делать, я, сославшись на важные дела, бросил даму на пороге ее дома. Но она не обиделась. Мы сделали еще несколько попыток вместе провести время. Оскорбилась Райра только после того, как я оставил ее раздетую на пороге спальни. Мне показалось, что Аяме вздохнул с облегчением, когда я признался, что больше не буду встречаться с самой красивой проституткой Киото.

Но вслух мой приятель сказал:

– Да ты педик, друг мой. Теперь я буду искать тебе любовников, а не любовниц.

Похоже, Райра пришла к такому же выводу и из мстительности разболтала о моей несостоятельности всем знакомым. После чего наше заведение в насмешку прозвали местом, где собираются мужчины. Аяме тоже усиленно прохаживался на мой счет, не стесняясь. И все меньше посетителей заглядывало в гионский бар в надежде опрокинуть стаканчик подогретого сакэ, но нельзя сказать, что я сильно убивался по столь печальному поводу.

А Райра и сейчас сохранила свой класс. Ее музыка – соблазнительная походка, которая всегда будет волновать мужчин. Лицо постепенно увядает, как и грудь, и шея; но по-прежнему каждое движение Райры, каждый ее шаг – это поступь настоящей женщины, обольстительной королевы маленького мира, где правят музыка и алкоголь.

– Давно не виделись, – произносит мама-сан низким грудным голосом.

Здесь ей полагалось бы эффектно поднести к губам длинную тонкую трубку, но вместо этого она треплет Аяме по длинным волосам, наматывая пряди на палец и одновременно беспощадно дергая их.

– Дела идут неплохо, а? – поднимаю свой стакан, приветствуя ее величество.

Она не оглядывается на свое маленькое королевство и вассалов, вооруженных бутылками, в каждой из которых затаился джинн-обманщик.

– Вы в Каназаве на экскурсии? – вежливая беседа старых знакомых.

– Мы приехали составить тебе конкуренцию, – такова официальная легенда, которую предложил нам Сион, получивший новое задание. Аяме продает опустевший бар в Гионе и теперь присматривает возможности для бизнеса здесь.

– Уже страшно, – кокетливо отзывается Райра, наконец отпуская моего друга, и я замечаю злой блеск в его зрачках. – А это кто?

Парни из цветочного трейлера переглядываются. Еще раньше блондин очень приободрился, когда увидел, что мама-сан выбрала наш столик; его взгляд опытного соблазнителя давно оценил ее прелести.

– Это Ёдзи и Кен, – непринужденно встревает Аяме и громко провозглашает: – Они оба любовники Адзами, так что не приставай к ним.

Вокруг смеются. Кудо неуверенно улыбается, не смея спорить с Аяме, которого он зовет «сенсэй». Кен, кажется, вообще не понял, что произошло: слишком оглушен количеством выпитого. Дружный смех на несколько мгновений перекрывает шум в баре, на нас оглядываются; но сегодня Райра не намерена наслаждаться моим позором. Ей достаточно знать, что презрение окружающих разорило бар Аяме.

– В футляре твоя скрипка? – не обращая ни на кого внимания, спрашивает хозяйка.

– Верно. Мне без нее одиноко.

– Сыграй, я давно тебя не слышала.

Ошибка считать музыку благословением. Она жестока. Люди плачут, слушая скрипку, и говорят о таланте. Но это не

талант, это моя ущербность воет сквозь метель, пытаясь прорваться через бесконечный снег, а он все падает и падает,

сбивает с ног и кружится вихрем, превращаясь в пушистый хвост белой лисы-колдуньи…

Я не так часто исполняю что-то специально для своего друга. Я выбираю самое искреннее лицо в зале и играю для того, кто готов услышать и понять. Сегодня это будет Райра. Маленький подарок для нее, потому что других подарков она от меня не примет.

* * *

Несколько долгих месяцев, день за днем я играл для Аяме, хотя он и не слышал моих выступлений. Деньги на операцию – большой задаток и большой гонорар.

«Ты продал себя в рабство ради меня», – улыбка снова не сходит с ее лица.

«Это будет очень приятное рабство. Многие могут только мечтать о таком. Большое турне вместе с Новым филармоническим оркестром – очень лестное предложение для студента музыкальной академии… Если я понравлюсь слушателям, то буду зарабатывать еще больше».

Несколько месяцев мы не видимся, мы не пишем письма друг другу, иногда созваниваемся, и я перевожу гонорары на счет клиники, где делают операции по смене пола. Я не играю – я прошу богов о том, чтобы каждая последующая операция была успешной.

Музыка – как молитва ежедневно, еженощно звучит в голове, я думаю о маленькой девочке из интерната, о том, что потерял ее и что теперь она будет счастлива. Совсем нетрудно до одурения пилить смычком, стирая струнами пальцы в кровь.

Мы договорились не устраивать суматошной нервной встречи в аэропорту, и по телефону голос у нее был тот же, что и прежде. Мне вдруг поверилось: долгая разлука не более чем дурной сон, шутка, и когда мы увидимся, она скажет: «Я передумала, никакой операции не было».

Она вошла в бар вразвалочку с сигаретой, в темных очках… Она не изменилась. Почти не изменилась, о ее теле я старался больше не думать. Завораживающий голос, манеры юного хулиганья. Нам даже не удалось толком поговорить, она пришла уже пьяной, измочалила мой букет, прицепилась к громиле, который, как ей показалось, не так на нее посмотрел, заработала «фонарь» на пол-лица в драке и, когда я вытаскивал ее, плюющуюся и орущую, из бара, выглядела очень довольной. И даже когда она пыталась продемонстрировать на улице, как ловко мочится стоя, это убедило меня в одном: передо мной та же девчонка, что старается выглядеть пацаненком.

Почему-то меня это успокоило, хотя с ней по-прежнему было непросто, и ее новое тело отличалось такой же капризностью, как и она сама.

Между тем, к рекомендациям врачей недавняя пациентка относилась наплевательски, пока я не пригрозил, что лично начну вводить ей гормоны.

«Ничего неприличного в этом нет, – добавил я на всякий случай, – мы же оба мужчины».

Как ни странно, согласие сразу же было получено.

Первый укол запомнился: игла и шприц казались удивительно огромными, руки дрожали, и вовсе не от похабных мыслей; просто страх, что я могу причинить ей боль. Помня инструкцию о том, что нужно проверить зону укола, я, зажмурившись, потрогал верхнюю часть ягодицы. После легких шлепков нервы у друга детства тоже не выдержали.

– Извращенец! – въехав правой мне по челюсти, она, едва подтянув штаны, снова полезла в драку, возмущаясь и срываясь на бабий визг. Но все же ей больше некому было довериться.

Позже втайне от нее я читал сайты, посвященные проблемам транссексуалов, и приходил в ужас, видя подробные описания операций; представляя, как скальпель кромсал ее тело, и понимая, что она позволяла делать с собой в надежде обрести новую жизнь.

В какой-то неудачный момент я открыл страницу с результатами гормонотерапии и неожиданно попал на фотографии с крупным изображением формирующегося клитора.

Не успел я смутиться, как услышал за спиной язвительное: «Интересуешься? А из тебя выйдет отличная жена…»

Оказалось, не так уж и сложно привыкнуть называть в мужском роде прежнюю маленькую девочку из интерната. Я бы узнал ее в любом теле, красавицей или дурнушкой, как бы она ни ломала себя, как бы ни калечила – ее музыка томила, звала, накрепко приковывала к себе. Никто не знал этого яростного, больного напева – кроме меня, и никто, кроме меня, не смог бы сберечь его.

Но однажды мой друг пришел и сказал, что мы должны попрощаться. Случилось это вскоре после того, как его обвинили в уличном убийстве. Никакого алиби, просто повезло, что в преступлении признался другой задержанный. Но я помню взгляды полицейских: наглое, ухмыляющееся существо непонятного пола, бравирующее непостижимым искусством вывести из себя парой фраз. Я пожалел, что не могу перестрелять каждого из тех, кто заламывал ей руки, надевал наручники, бил по лицу... Я всего лишь музыкант. Проходивший мимо начальник полиции Такатори попросил досье на мою девочку…

А теперь она пришла и сказала, что нужно расстаться. Ей предложили хорошую работу – убивать за деньги всякую жирную сволочь, и уже присвоили кодовое имя "Аяме", ирис. Ей нравится. То есть, конечно же, она сказала, что ему нравится. Поначалу я решил, что мой приятель попал в одну из банд якудза, и не удивился: к этому все и шло.

Несмотря на его недовольство, на следующую встречу с главарем шайки мы отправились вместе.

Мужчина, старше нас на добрый десяток лет, представился – Сион. После серьезного разговора он дал мне время подумать, обещая, если я захочу, поговорить с тем, кто создает "Вайс".

– Ты никогда от меня не отвяжешься? – поинтересовался Аяме, ждавший на улице. Шел дождь, по его отброшенным назад длинным волосам стекала вода.

– Ты простудишься, – только и мог сказать я. Уже ни о чем не думалось, я был слишком опустошен своим решением оставить карьеру скрипача. Пусть будет так, как будет.

– Найди себе кого-нибудь, женись и забудь обо мне, – он, чертыхаясь, щелкал зажигалкой.

Как можно забыть? Стоило только представить: дом, чужая женщина, орущие дети, жизнь, в которой больше не будет полумальчика-полуженщины, этой диковинной твари, оборотня, каких больше не сыскать... Химеры, созданной руками хирургов и кровью убийцы, родство с которым Аяме ценила превыше всего. Я бы лучше сразу покончил с собой, чем медленно умирать остаток дней, тоскуя по тому, что никогда не произойдет между нами..

– Ты об этом пожалеешь, – лениво сказал Аяме и бросил нераскуренную сигарету в лужу.

* * *

Райра смахивает слезы и отпивает еще один глоток из чужого стакана. Но я не заметил, в какой момент исчез Аяме, и это меня беспокоит. Хотя мне кажется, ни одна из тех женщин, что пили наравне с мужчинами, не выходила из зала. Быть может, я зря нервничаю. Быть может, он вот-вот вернется.

– Твой симпатичный приятель совсем раскис, – подойдя ближе, Райра благодарно чмокает меня в щеку и кивает на задремавшего Ёдзи. Она больше не сердится. – Отнеси его в комнату наверху, вот тебе ключ. Можете оба переночевать там.

– А где Аяме? – рассеянно забираю ключ.

– Тебе мало одного? – в голосе мамы-сан слышится доброжелательное удивление.

– Я просто беспокоюсь, не случилось ли с ним беды.

– Дай парню отдохнуть от тебя. Как только он появится, я скажу, где ты.

Немного протрезвевший Кен шепчется в углу с юной коротко стриженной майко – а Кудо почти спит.

Тревожный свет вывесок из окна помешал бы, если б я вообще собирался спать. Каждый раз, когда Аяме отлучается, мне неуютно. Я знаю, что ему нужно. Потом, когда все заканчиватся, он возвращается в хорошем настроении, не спорит и не задирается, и готов раздавить каждого, кто попытается задеть меня, будь это даже Сион или Риндо. Воспоминания о случившемся (для многих они показались бы ужасными), как хорошее вино, делают Аяме счастливым и раскрывают его лучшие черты: обаяние, юмор, доброжелательность – в такие минуты он очарователен. Хотя я люблю его любым.

Все чаще я думаю об Аяме как о мужчине, который мне нравится, и мучаюсь тем, что он не думает обо мне так, как я о нем. Может, я и в самом деле гомик, мне нужно просто принять свою сущность? И если бы я знал, умел любить мужчин, может, нам удалось бы быть вместе.

Раздев Кудо, я смотрю на него, спящего, пытаясь разжечь себя его привлекательностью. Ёдзи мне нравится, ведь он видит в женщинах нечто большее, чем они есть на самом деле. Он любит свои миражи, как я люблю свои. И пока его иллюзии живы, он тоже жив, одурманенный, но все еще надеющийся на чудо...

Но как ни ласкай сонное теплое тело, ощущения не возбуждают. Неприятно и странно касаться чужого человека, пусть даже такого привлекательного, как Ёдзи. И больше я ничего не чувствую.

Слава богам, я нормален. Я люблю Аяме.

* * *

…Скрипка стонет и жалуется, а лиса-чаровница заманивает для забавы, для погибели, но я давно потерял бы ее след, когда б не темно-алые капли на снегу. Оборотень ранен. Так же, как и я.

…Запах крови чувствуется уже на пороге – моя мнительность всегда оправдывается.

Аяме спит. Безмятежно, как ребенок, забыв о том, что в ванной в некрасивой откровенной позе лежит голая женщина. Мертвая. Еще одна.

Я солгал, когда говорил, что мы с Аяме никогда не спали вместе.

Мечта о родителях – официальный миф из жизни сирот, даже трудновоспитуемых. Но отец Аяме – не миф, он очень известная личность, убийца, который с наслаждением проливал чужую кровь. Она отстаивала свое право на него кулаками и ненавистью ко всем остальным. Она рассказывала небылицы о своей счастливой жизни с отцом, о том, что скоро он приедет за ней и убьет всех, кто обижал ее, постоянно придумывала новые подробности, которых не было раньше. И только мне было дозволено слушать ее тайную сказку на ночь.

В день его выхода из тюрьмы мы ждали с самого утра. Сели возле ворот и ждали. Торжественное молчание – прелюдия к долгому, ослепительному счастью. Я расматривал ее профиль, приносил попить, впитывал кожей солнце, молитвой приближал тот миг, когда ворота распахнутся перед высоким сильным мужчиной, каким его расписывала моя подруга.

Мы не разговаривали.

Стемнело, и нас погнали по дортуарам. Аяме уводили силой, она сопротивлялась, как чертенок, пока воспитатели не сказали правду: ее отца на прошлой неделе убили.

Больше нечего ждать.

Девочка спокойно приняла эту новость, словно ждала чего-то подобного. Ведь отец не мог ее предать и не прийти просто так. Он не пришел, потому что умер. Это было понятно. Оправданно.

Ночью она прокралась в спальню мальчиков, забралась в мою кровать и, уткнувшись мне в спину, беззвучно рыдала, чтобы не выдать себя. Я лежал, вытянувшись в струну, и знал, если пошевелюсь, она даст мне затрещину и убежит.

Потом она уснула, а я продолжал лежать с открытыми глазами. Я боялся уснуть, потому что следовало разбудить ее и отправить обратно, но это было выше моих сил.

Я понимал, как нужен ей.

Мне важно быть нужным. И Аяме, то, что сейчас называется Аяме – чудовище, уснувшее ненадолго в ней, почти пожравшее ее тело и душу,- отступает, когда я вспоминаю маленькую девочку, которую я не хочу разочаровать.

Ты совершила страшную ошибку, но я не смею тебя осудить. И если чудовище зовет меня, чтобы уничтожить – я готов. Я давно готов. Я почти уже там – в безумии Аяме, в его снах. И моя ошибка уже не кажется мне фатальной, потому что позволяет быть рядом с тобой, разделить твою жизнь и твое безумие.

Мой личный демон ждет меня в ванной. У него есть вместительная непромокаемая сумка и очень дорогой, почти бесшумный резак. Он ждет.