Наги дергает за поводок. Никто его не видит, но это не значит, что его нет. Тонкие щупальца ментальной сети, тугие и бесплотные, окутавшие резервуар силы Наги, сходящиеся в центре контроля.

Наги ощущает свою силу, как дыхание океана в раковине, где-то вдали. Все, что у него осталось – тонкий ручеек. Достаточно, чтобы взлетела на воздух химическая фабрика, но все равно – слишком мало. У сети нет вкуса, нет цвета, нет запаха, но Наги кажется, что она зеленая и холодная, как вода в пруду. Как глаза Шульдиха.

Тогда, в прошлом, он очнулся и встретил взгляд Шульдиха. Внимательный, изучающий. Нежно-прохладный, как листики после дождя. Он потянулся и обнял Шульдиха, прижимаясь губами к его шее. Еще не скованная сила плескалась вблизи, но Наги было все равно.

– Это еще что? – спросили над головой. Вежливый, равнодушный голос с американским акцентом.

– Это удобно, – сказал Шульдих, голос словно шелест дождя в весенних кронах.

Наги прижался поплотнее, замер от удовольствия. Слова не имели значения.

– Эмоциональный комфорт облегчает стадию передачи. Он сейчас так меня любит, что не против поделиться всем, что у него есть. Правда, мой сладкий?

Правда. Возьми все, что хочешь, и меня самого тоже. Пожалуйста.

Шульдих отстраняется, поддерживает рукой голову Наги, улыбается ему. Целует его – легким прикосновением, в нем нет вожделения, нет страсти, нет соблазнения. Просто касание прохладных губ, но мир сгорает и возрождается из пепла. Ловушка захлопывается. Сеть встает на место.

Освобожденный, Наги растерянно моргает. Шульдих усмехается. Наги отталкивает его, не руками, по-другому, но силы так странно мало, что он сам не может удержаться на ногах. Что-то сковывает его изнутри, что-то соединяет его с другим разумом словно тонкий, но прочный поводок. Не подчиняя его волю, но ограничивая.

– Это для твоего же блага, – говорят ему. – Ты не можешь себя контролировать. У тебя слишком большой потенциал.

Спустя годы, Наги все еще не знает, смогли бы они его удержать, если бы он не отдал все Шульдиху сам. Иногда он ненавидит его. Иногда – себя. Всегда – поводок.

Полночь. Наги не может сосредоточиться. Не может думать. Не может спать. Спускается вниз, в гостиную. Шульдих пьет кофе, сидя на подоконнике. В преддверии гигантской операции даже он становится сосредоточенным. Ненадолго.

Окно распахнуто, и шум большого города заливает комнату. Из подвала доносятся звуки ударов и слабые стоны. Шульдиху не мешает ни то, ни другое. Он не ценит тишину.

Наги многое о нем знает. Его предпочтения, пристрастия. Знает, что именно может его задеть, и пускает это в ход в те дни, когда ненавидит его особенно страстно.

Наги подходит ближе, заглядывает Шульдиху через плечо. Его кофе почти белый от сливок, и если попробовать глоток (Наги не любит об этом думать и не разделяет его вкусы, но все равно уносит его недопитые чашки к себе, ужасаясь возможности быть пойманным, и медленно смакует остатки), то он будет сладким, как сироп. Их особые мозги поглощают быструю энергию глюкозы с невероятной скоростью, требуя еще и еще – но, если Наги заставляет себя глотать противную сладость, Шульдих ею наслаждается.

Наги молчит, не шевелясь, разглядывая его профиль на фоне расплывчатого неона и темноты. Поводок лежит свободными кольцами, и ментальная сеть пассивна. Шульдих редко прикасается к поводку по собственной инициативе. Он не контроль любит, а игру. Но Наги не умеет играть, Наги все принимает всерьез, и Шульдиху он неинтересен.

Наги ждет, пока его заметят. Ждет первого шага.

– Немедленно в кровать, – говорит Шульдих, поворачиваясь к нему, насмешливо выгибая бровь. Попробуй мне возразить, говорит его взгляд.

Наги хочет ему ответить. Что-нибудь раскованное и слегка вульгарное. Если только в твою кровать, Шульдих. Вместо этого он вздыхает и уходит. Ничего такого не получится. Получатся глупость и презрительная усмешка в ответ.

Возле лестницы Наги оглядывается. Шульдих застегивает пальто перед зеркалом, не торопясь, разглядывая себя с неподдельным удовлетворением. Разглаживает лацканы. Подмигивает собственному отражению.

Наги ненавидит зеркала. Ему они ничего приятного не показывают. Ничего такого, что понравилось бы Шульдиху.

Наги бежит наверх, кусая губы. Сухой щелчок захлопнувшейся двери за его спиной – как выстрел. Ушел.

Тихонько проверяя поводок – он все время за него подергивает, слегка, чтобы не разозлить Шульдиха, но почувствовать его реакцию – Наги раздумывает, как убить время.

Бесполезные размышления. Он знает, чем он займется, но он не любит в этом признаваться. Даже самому себе.

Шульдих не запирает свою комнату, да и зачем? Он любит быть напоказ, а все его секреты спрятаны внутри его разума. Наги двигается осторожно, окутывая себя тонким слоем энергии, заметая следы. Он не хочет, чтобы Шульдих знал. У него и так достаточно поводов для насмешек.

Хаос царит в комнате безраздельно. Если и есть среди Шварц истинный поклонник хаоса, то вот и доказательство. Наги его не винит. Упорядоченность ослабляет разум, превращает его в крысу, бегущую по давно знакомому лабиринту.

Наги не так уж часто встречался с телепатами, но у всех них было кое-что общее. Разум, лишенный необходимости в материи. Стерильный, безразличный аскетизм. Не нужна плоть, когда сознание не знает преград. Даже собственно жизнь их не очень интересовала. Разум вечен, и этого достаточно. Инстинкты затихали, подавленные сверхактивным сознанием. Смерть от голода не была чем-то необычным.

Но не для Шульдиха. Он наслаждался жизнью с беспечной жадностью, словно озорной ребенок, которым Наги никогда не был. Возвращался под утро, сонный и довольный, окутанный чужим обожанием и дорогим одеколоном. В его играх был азарт, но не было горечи, как бы Наги не желал ему раскаяния.

Наги опускается на колени, вытаскивает из-под кресла забытую бандану. Шульдих никогда ничего не ищет, просто покупает новое. Неудивительно, что у него никогда нет денег. Тонкий шелк пахнет, как его волосы, чем-то пряным и прохладным.

Наги прижимает ее к лицу, отчаянно желая вернуться в прошлое и все изменить. Попасть к кому-то другому. Чтобы его поводок был в других руках. Чтобы, когда придет время ритуала и Оми выполнит свою часть плана, когда новая сила вольется в Наги, ему пришлось бы убить кого-то другого ради нового мира. Не Шульдиха.

Оми этого бы не понял. Оми ничего не знает об этой слабости.

Оми вообще не знает, что такое слабость. План возник в его маленьком, беспощадном, кристально-ясном мозгу, когда Наги рассказал ему о ритуале. Эсцет предназначали силу для себя, но Кроуфорд знает, что они умрут.

А Оми не может принять ее. Для этого нужен паранорм, обладающим собственным гигантским резервуаром. Такой, как Наги. Их тайная дружба породила заговор. Сила Наги, стратегия Оми – и мир будет принадлежать им. Один девственный поцелуй – вот и все, что Оми позволил себе. Никаких пороков. Их связь должна оставаться безупречной. Только так они смогут построить новый мир на обломках старого, новый, прекрасный, чистый мир.

Шульдих порочен. Шульдих в план не вписывается. И тяжелая, жаркая волна внутри Наги – тоже. Отравленное удовольствие, с которым он воображает все ночные сцены, все развлечения Шульдиха, то, как поклоняются его телу те, другие, его безымянные игрушки.

Наги позволяет себе тихий, истеричный смешок. Шульдих мог бы обо всем узнать, если бы он заглянул глубже. Наги умеет ставить щиты, но не такие, что могли бы удержать Шульдиха.

Впрочем, План не защищен. Вообще. Он лежит на самом виду. Зачем разглядывать то, что лежит на виду? Оно вовсе и не подозрительное. А ради чистого любопытства Шульдих ничего изучать не будет. Наги ему неинтересен.

Тонкое, едва заметное колебание сети вырывает Наги из задумчивого транса. Шульдих вернулся рано. Наги роняет бандану, подхватывает ее, уносит с собой. Глупо. Ну и что. Она так чудесно пахнет.

Скрывшись в полумраке своей комнаты, Наги практикуется, тренируя жалкий остаток силы, которым ему позволили управлять. Ну и пусть, думает он. Метод важнее, чем количество. Виртуозность обеспечит ему успех.

Он снова проверяет сеть, ища слабые места. Шульдих немедленно замечает рывок, натягивая поводок чуть туже, сжимая ментальные объятия чуть крепче, и Наги ненавидит его и задыхается от удовольствия, провоцируя контакт. Теснее. Еще теснее.

Наги прокрадывается на лестничную площадку, глядит вниз, в гостиную, сжимает кулаки.

Шульдих не замечает. Шульдиху все равно.

Он полулежит в кресле, ноги на маленьком столике, голова откинута на спинку, волосы как огненные змеи на черной коже обивки.

Медуза Горгона, думает Наги. Красота. Ужас. Равнодушие. Тугой, сладкий, проклятый узел ментального ошейника Наги для него все лишь еще одна ниточка в паутине. Его восхитительный разум способен разделяться, лететь по параллельным линиям заданий. Удерживая в плену силу Наги. Гася яростные импульсы Фарфарелло. Небрежно просеивая мысли прохожих. Следя за далеким колыханием чьей-то энергии – такой маленькой, теряющейся среди прочих, что у Наги начинает болеть голова от одной лишь попытки вообразить это.

Делая что-то еще такое. Необъяснимое. Наги пробовал спрашивать – все, что касается Шульдиха, вызывает у него болезненное любопытство. В хорошем настроении Шульдих иногда даже отвечает. Показывает. Но Наги не может понять ни описаний, ни картинок, ни мыслеобразов. Его таланта достаточно, чтобы ухватить их, но нужно быть истинным телепатом, чтобы понять сущность некоторых процессов.

Наги тихо скользит по ступеням босыми ногами, спускаясь. Шульдих не может не чувствовать его присутствие, но предпочитает игнорировать. Работает. Наги любит смотреть, как он работает. Его бледное лицо спокойно, лениво-расслабленно, но быть рядом с ним – все равно что в коконе электрических проводов.

Пси-эхо напряженности висит в воздухе, как слабый, беспокойный аромат, как выхлоп мотора, отзывается горечью утреннего кофе, головной болью по ночам. Шульдих мог бы его почистить, но зачем лишние усилия?

Наги усмехается. Не нужно читать мысли, чтобы понимать причины. Сам источник пси-эха от него не страдает, и что ему за дело до остальных?

Наги тоже нет дела до остальных. Жажда терзает его изнутри. Но – нельзя. Не время. Терпение, конечно, добродетель, но он ею обделен. Зато у него есть Оми.

Оми, чье закодированное электронное послание пришло полчаса назад. Оми не обладает провидческим даром Кроуфорда, но его острый ум способен с ним соперничать. К тому же – подарок от Наги – все, что говорит вслух Кроуфорд, оказывается известным и Оми.

События свиваются в тугую пружину, готовясь к разрядке. Время ритуала скоро наступит. Смертоносный расчет Шварц и слепая ярость Вайсс расчистят им дорогу. Все, что нужно Наги – выдержать первый взрыв, подчинить новую силу, как Шульдих когда-то захватил его.

Разорвать поводок.

Уничтожить сеть.

Нырнуть в океан собственной силы, удвоенной, утроенной, утысячеренной – не зря он столько времени посвящает тренировкам, не зря! Окутать важное коконом чистой энергии, пронестись над миром, словно цунами, сметая прочь неугодное, неприятное, ограничивающее, не имеющее права существовать.

Это опасно, думать обо всем тут, в двух шагах от телепата, но так соблазнительно. Наги заставляет себя уйти. Расстояние – не помеха для того, чтобы почувствовать его мысли, но расстояние помогает Наги освободиться от лихорадки предвкушения. Заползая в свою девственно белую постель, он потягивается, расслабляясь, лаская себя.

Таким он и будет, прекрасный новый мир. Таким, каким Наги его представляет. Таким, каким он захочет его увидеть.

Его сила – единственное, что удерживает израненный мир от хаоса, единственное, что сделает его совершенным и невинным. Ему принадлежит вершина мира, трон, достойный бога. По его правую руку, Цукиёно Оми, великолепный стратег, юный гений, самые ценные мозги на планете. Его советник, его премьер-министр, его самый преданный друг.

А по другую сторону...

"Это слишком рискованно," сказал бы Оми, если бы знал об этом, но он ничего не узнает, пока не будет слишком поздно что-либо менять. Наги даже еще сам не уверен, что хочет этого. Или что сможет удержать себя от этого. Он разрывается между желанием и опасностью.

Я свяжу тебя, Шульдих, моей новой силой. Крепче, чем ты держишь меня сейчас. Даже твой блистательный талант тебе не поможет. Я не причиню тебе боли, я буду любить тебя сладко и долго. Я буду наслаждаться тобой. Я буду жесток и нежен – таким ты меня еще не видел. И не убежишь ты, и не избавишься от меня. В мире, где царит новый порядок, все будет моим.

И ты будешь мой.

Навсегда.