Горячие уверенные ладони мучительно медленно скользили по груди Рана, вверх, цепляя соски и заставляя абиссинца стонать, и вниз, по животу, ниже, туда, где они сейчас были нужнее всего. Айя выгибался навстречу, до боли закусывая губу. Ему хотелось вырваться, прекратить эту пытку наслаждением, но какая-то невидимая сила не давала Рану сдвинуться с места. Ему ничего не оставалось, кроме как извиваться и стонать, в абсолютной темноте чувствуя только чужие руки и жаркое дыхание на собственной коже.
– Н-ну же… – Голос не желал слушаться, срываясь на полустон-полухрип.
– Ну же – что? – Смутно знакомые интонации и легкая насмешка в ответ. Фудзимия неожиданно понял, что знать не знает, кто это рядом с ним. Но мягкая ладонь резко обхватила пульсирующую от напряжения плоть, и мысли благополучно покинули голову Рана.
– Ты… зна-аешь… – Это было слишком унизительно, Айя забился, пытаясь высвободиться из неведомых пут.
– Тише-тише, – смешок, – Что я знаю? – Последние слова сопровождались обжигающим прикосновением губ к уху абиссинца, и он вздрогнул, как если бы его ударило электрическим током.
– Чёрт… да сделай же это, американский ублюдок!
Ран резко сел в постели. Дыхание всё ещё сбивалось, и какое-то время он совершенно безумным взглядом смотрел на слабо колышущиеся занавески. В комнату заглядывал полная луна, ехидно изучая взъерошенного, взмокшего юношу, судорожно цепляющегося за простыни.
– Дьявол, – тихо прошептал Фудзимия. – Дьявол!!! – Он швырнул подушку в стену, и та, глухо шлепнув об обои, упала на пол.
Айя запустил руки в волосы и яростно их взлохматил.
Этот сон снился ему каждую ночь в течение последних двух недель. С тех самых пор, как рыжий Шварц пристально взглянул ему в глаза, и по лицу иностранца расплылась гадкая ухмылка. В то мгновение в сознании абиссинца раздался насмешливый ленивый голос:
[- Знаешь, малыш, а Кроуфорд совсем не прочь тебя трахнуть. – Немец неприятно рассмеялся, – И он обязательно это сделает. Такой женственный мальчик, ты в его вкусе, – и снова смех, – Наш американец всегда добивается того, что хочет. – Фудзимия недобро сощурился, обнажая катану, – Точнее, КОГО хочет.]
Абиссинец кинулся на рыжего, но дорогу преградил Кроуфорд. Как всегда с вежливой улыбкой на лице, в едва заметном напряжении, готовый к действию. Он легко уклонился от меча, и заехал Рану кулаком в солнечное сплетение. Айя задохнулся на мгновение, а в следующую секунду был отброшен к стене – сходить с ума от бессильной злости.
– Сегодня не лучший день для схватки. Ты один, нас двое. Поиграем в честные поединки, – Американец усмехнулся, – Мы уходим. Не пытайся нас преследовать.
В это мгновение Ран на самом деле пожалел, что не способен убивать взглядом. Шварц играли с ним, издевались. Это бесило его, едва ли не больше, чем невозможность ответить. Он ненавидел, когда его не воспринимали всерьез.
* * *
Нежное объятье. Пока нежное. Ран знает, что если захочет вырваться или повернуться к обнимающему лицом – ласковые руки с силой сожмутся, до боли сдавливая грудь абиссинца. И он не двигается.
Айя чувствует, как в его ягодицы упирается нечто недвусмысленное, на мгновение задерживает дыхание, с трудом сглатывая. Он думает, что это чертовски приятно и смущающее одновременно.
Одна из рук обнимающего начинает медленное движение вниз, заскальзывает под рубашку Рана и гладит его живот. Мышцы Фудзимии под ловкими пальцами каменеют.
Вторая рука поднимается к лицу Айи, нежно обводит скулы, брови. Касается опущенных век, гладит по щеке… И абиссинец чувствует, как следом за ней пробегает волна сладкой дрожи.
– Такой хороший мальчик. – Жаркий шепот обжигает ухо Рана, – Такой сильный, ответственный, взрослый…
Кроуфорд тихо смеется. Теперь Фудзимия точно знает, что это оракул. Он научился узнавать его голос.
– И ведь никто не знает, что этот хороший мальчик так устал быть сильным, – Айя вздрагивает и подается вперед, пытаясь отстраниться, но, как он и ожидал – его прижимают сильнее, – Тебе ведь хочется быть слабым? Хочется, чтобы о тебе заботились, чтобы тебя любили? Хочется?
Ран снова пытается вырваться, он молчит, хмурясь.
– Тише, тише… я ведь всё равно знаю ответ.
– Отпусти. – Сдавленно рычит Айя. И обнимающие его руки неожиданно исчезают.
Фудзимия открывает глаза. По потолку носятся тени от деревьев – на улице ветрено. Ран моргает. В его желудке ледяным комом сворачивается глухое беспокойство. Кроуфорду не стоило говорить этих слов.
– Кроуфорду, – с горькой усмешкой бормочет абиссинец.
Если быть до конца откровенным – это его сны. Сны Рана Фудзимии, профессионального убийцы, работающего на тайную организацию, мрачного парня из цветочного магазина «Дом котенка». И в ЕГО снах не может быть НАСТОЯЩЕГО Кроуфорда.
Когда-то давно Айя читал историю про человека, которому снились другие люди и беседовали с ним. А потом, наяву, знакомый врач спокойно объяснял, что все эти воображаемые люди – только лишь порождения фантазии. По-своему – представители разных сторон личности того человека.
Эта теория звучит бредово… но, по крайней мере, имеет под собой какую-то научную основу.
Меньше всего на свете Ран сейчас хочет думать о том, что в его снах присутствует реальный оракул, попавший в подсознания Айи при помощи рыжего телепата.
Фудзимия поднимается с постели и подходит к окну. Луна висит в безоблачном небе, почти круглая, холодная, далекая и одинокая.
О-ди-но-ка-я. Ран мысленно усмехается и почему-то вспоминает о сестре. Пока были живы родители – ему приходилось быть взрослым и сильным, потому что он – старший сын, старший брат. И Айя-тян под его опекой. И он единственная надежда и опора…
Сейчас ему не о ком заботиться. Нет, Айя-тян, конечно же жива, но…
Дьявол.
Она лежит в больнице. С закрытыми глазами. Неподвижная, неменяющаяся.
Она не делает никаких глупостей. Ей не надо помогать с уроками, её не надо защищать от хулиганов, не надо следить за тем, чтобы к ней не клеились «неправильные» ухажеры…
Она не говорит, не смеется, не плачет…
А ему нужно быть сильным, чтобы верить, что, однажды, она откроет глаза…
Вот только сложно быть сильным, когда рядом нет никого слабого, некого защищать. Когда ты один на один с собой, со своим одиночеством, со своей болью и местью.
Ран сжимает кулаки.
Да, пожалуй, что воображаемому Кроуфорду не стоило говорить тех слов. Потому что они слишком похожи на правду.
Айя ударяет кулаком по оконной раме и стискивает зубы. А в его голове насмешливо вертятся строчки из давно забытого стихотворения:
Жизнь научит быть сильными слабых,
Жизнь научит быть слабыми сильных…
* * *
Ран осознает себя, когда почувствует лёгкое прикосновение к своим волосам.
– Ты снова снишься мне, – тихо скажет он, не открывая глаз, – зачем?
– Разве Шульдих не сказал? – Тихо, с едва заметной усмешкой в тоне, ответят ему. – Я хочу тебя.
Айя почувствует, как его осторожно целуют в губы, и подумает, что это его первый поцелуй за последние два года, а потом он вспомнит, что это сон. И с удивлением поймет, что ему грустно из-за этого.
– Ты очень красивый, ты знаешь? – задумчиво спросит Кроуфорд.
– Да пошел ты, – обреченно ответит Ран и снова удивится – насколько просто эти вульгарные слова слетят с его губ.
– И мне нравится твоя дерзость. Ты похож на дикое животное, – Оракул хмыкнет, – даже не знаю – на какое. Может на волка? Рычишь, кусаешься, – он снова тихо рассмеется. – Тебя хочется приручить.
И тогда Айя откроет глаза. И Ему станет даже немного смешно – сколько же можно удивляться сегодня? – потому что он впервые во сне увидит перед собой ЛИЦО Кроуфорда.
Кроуфорда, который лежит рядом с ним на постели. Лежит на боку, подпирая рукой голову, и смотрит на него. И Рану станет не по себе, когда он почувствует, что очередной сон зашел слишком далеко – больно реальной выглядит комната, слишком насмешливо лицо пророка, который развалился на постели в костюме.
– И всё-таки ты безумно красив. Особенно когда позволяешь эмоциям появляться на своем лице, – словно ни к кому конкретно не обращаясь, протянет оракул. – Хрупкий, худой. Если не знать, на что ты способен – может появиться желание защищать тебя…
А потом он снова потянется к Рану, целуя его более уверенно и властно, даже в какой-то степени грубо. И Айя забудет, что ему только что было не по себе. Что слово «приручить» отозвалось в груди глухой болью. Что он хочет, чтобы кому-то взбрело в голову защищать его.
Он растворится в ощущениях, но отстранится, когда ему начнет не хватать воздуха.
Кроуфорд снимет очки и, перегнувшись через абиссинца, положит их на тумбочку. Холодная пуговица на рукаве костюма довольно ощутимо царапнет плечо Рана и он вздрогнет, с трепетным ужасом осознавая, что эта легкая боль – более чем реальна.
– К… Кроуфорд? – Голос будет хриплым и чужим. Айя подумает, что никогда ещё не чувствовал себя так неправильно и хорошо одновременно.
– Хм? – В глазах оракула будет что-то такое, что заставит Рана вспомнить слова пророка о диком звере. И тогда он судорожно сглотнет, нервно облизывая губы.
Это будет словно сигнал для Кроуфорда. Он набросится на абиссинца, жадно и жарко целуя, яростно сжимая в объятьях…
Когда Ран проснется, он будет один в комнате, в центре разворошенной постели. На удивление спокойный и умиротворенный. Ему будет хорошо и немного ленно. Он перекатится на спину и по непонятной даже ему причине улыбнется. Потянется и легко соскочит с кровати.
А потом вздрогнет и нахмурится. Потому что на тумбочке будет лежать визитка Кроуфорда, с обратной стороны которой ровным, аккуратным почерком будет написано «Я обязательно ещё вернусь. И не думай, что один раз.»
Айя почувствует, как в его желудке сворачивается тугой горячий ком из удовлетворения, страха, возбуждения и восторга. Он усмехнется.
Конец
