Этот дом на окраине Лондона — сплошь стекло, камень и дерево, эдакий скандинавский минимализм. Кроуфорд любит свет, поэтому в каждом углу можно отыскать лампу, или торшер, или ещё какой светильник; Шульдиху по душе яркость, поэтому на кухне стоят тарелки всех цветов радуги, в гостиной — такие же подушки, а покрывало на кровати в коричнево-белой спальне — настоящий радужный флаг. Что до Фудзимии — тот по большей части молчит, а если открывает рот, то не для бесед о предпочтениях в интерьере, а чтобы позубоскалить. Но все растения в доме — его рук дело. Потому что тоже яркие цвета, потому что микроклимат, потому что очищение воздуха.
Потому что невозможно с характером Фудзимии столько лет чем-то заниматься и не начать в этом разбираться.
— Ты меня стеречь пришёл? — спросил раздевающийся Ая у сидящего на бельевой корзине Шульдиха. — Так я не протиснусь в окошко, а тротил с собой не взял.
— Нет, любоваться.
Фудзимия только фыркнул, разделся полностью и встал в душевую кабинку.
Шульдих смотрел на его силуэт, размытый матовым стеклом, и предвкушал: как положит ладонь между лопаток, как прикусит чувствительную кожу рядом со шрамом на боку, как Ая в ответ стиснет его волосы и потянет ближе к себе, вплотную.
— Что у вас за интерес в Кардиффе? — раздался вопрос сквозь шум воды.
— Фудзимия, ты хоть иногда думаешь не о работе?
— Ты мне скажи, телепат, — смех смешался с плеском, фигура за стеклом изогнулась, Шульдих прикусил губу.
Сколько же можно им любоваться, гоняться, уговаривать, соблазнять. Подкупать разве что ещё не пробовали.
— Фудзимия, — окликнул Шульдих, — а ты бы согласился жить с нами за деньги?
Тот сразу не ответил. Вроде бы мыл голову.
— А секс — за отдельные деньги? — в голосе Фудзимии слышался искренний интерес.
— Мы — тебе или ты — нам? — Кроуфорд возник рядом как всегда неслышно и с идеальным чувством момента. — Ая не согласится, Шульдих, ему до цветочного магазина будет слишком далеко ездить.
Вот так. Решил всё за всех и поцеловал Шульдиха в затылок. Чёртов идеальный напарник, друг, любовник.
Когда стих шум воды и стукнула дверца душевой кабинки, они уже целовались. Кроуфорд знал и умел коснуться так, что отстраняться не хотелось. И знал, как Шульдиха ведёт от осознания, что на них смотрят. Смотрит — Ая. Бешеный, безумный, безупречно сдержанный Фудзимия, который умеет взрываться мгновенно.
— Красивые, — шёпот огладил кожу, как шёлк халата. — Оба — красивые.
Шульдих разомкнул губы, поддаваясь настойчивости Кроуфорда, снял все щиты с восприятия — и зажмурился, со всей силы впиваясь пальцами в широкие плечи.
Вожделение, восхищение, любопытство, любование, наслаждение, злость.
— Фудзимия, — Шульдих отстранился от Кроуфорда, — ты опять бесишься.
— Ага, — весело согласился тот. — Вы опять начали без меня.
— Разве начали? — Кроуфорд погладил бёдра Шульдиха, и тот прижался ближе. — Скорее так, поздоровались.
— Мне тоже нужно в душ. — Шульдих выбрался из его рук, чтобы, раздеваясь, увидеть, как на его месте оказывается Ая, как быстро он теряет мокрое полотенце и халат, как сильно сжимает бёдрами бока Кроуфорда, когда тот привычно приподнимает его, чтобы удобнее было целовать.
— Идите туда, где есть кровать, — посоветовал Шульдих, — или вообще какая-нибудь нормальная мебель. Вы в прошлый раз здесь сломали змеевик.
— Зато теперь его можно оторвать только бульдозером.
Кроуфорд оставил за собой последнее слово и ушёл, унося Аю. Тот уже не хохотал в голос на подобное обращение: привык, что для высокого Кроуфорда это вопрос удобства.
Шульдих, успокоившись, встал под душ. Вода лилась сверху, но гораздо приятнее омывали мыслеобразы, которые он позволил себе улавливать. Чувства, так много чувств: и сдержанные, и отчаянные, и несознаваемые. Они не говорили о любви никогда, а те двое, что целуются на пороге спальни, — и не думали, не применяли к себе, но Шульдих понимал, осознавал и улыбался, как Мона Лиза, когда эти двое орали друг на друга, запоздало узнав о риске для жизни. Шульдих — не орал, признавая за каждым человеком право убиться. Как и за собой — отомстить, если случится что-то необратимое. А пока можно смывать с себя пену и подглядывать в мысли Кроуфорда, целующего свежий шрам на бедре Аи, ловить его удовольствие, злость и нежность.
Вместо слов у каждого — отданное доверие. Это и подставленная под поцелуи шея, и молчаливое принятие укуса на бедре или синяков на ягодицах, повторяющих слишком сильную хватку. Это смех в исцелованные губы и ленивый шлепок по ладони, чтобы прекратить щекотку. Это откровенное желание друг друга в любом сочетании тел — лишь бы каждый получил удовольствие. А ещё — радость и принятие, но тс-с-с, об этом нельзя говорить.
Вытирясь на ходу, Шульдих шёл в спальню Кроуфорда — тот консерватор, дай волю, секс у них всегда бы случался только в спальне! — и ловил по пути вспышки томного возбуждения. Войдя, оперся плечом о косяк, замер, любуясь: Кроуфорд навис над Аей, медленно, влажно целовал и надрачивал член, так что Ая то толкался навстречу руке, то пытался шире раздвинуть ноги, ёрзал и подставлялся.
— Ну неужели, — протянул Шульдих, отбросил прочь полотенце и лёг так, чтобы сразу прижаться к Ае. — Неужели вы не стали ни цапаться, ни продолжать свою бесконечную партию в шахматы?
— Ненавижу шахматы! — Ая даже разорвал поцелуй, чтобы высказаться.
К его губам немедленно прижался Шульдих. Он знал, прекрасно знал, что шахматы ненавидели оба, но продолжали партию, начатую при первой встрече в Англии. Не сдавались, не проигрывали, быстро начинали скучать и раздражаться, но — играли, пока один не тянул к себе второго или пока не приходил Шульдих, чтобы отвлечь их едой, прогулкой, фильмом, тиром или собой. Когда эти двое злы друг на друга — а это случалось часто, слишком они похожи в своей упёртости, — он обожал оказываться между ними. Шульдиха их гнев обжигал, веселил и заводил. Он никогда не говорил им, почему они вечно ссорятся, а только смеялся и грозился не помогать избавиться от трупа, если один убьёт-таки другого.
— Опять читаешь? — Ая зло укусил его за губу, а Кроуфорд ущипнул бедро.
— Вспоминаю, — рассмеялся Шульдих. — И читаю, да. Я не дурак, лишать себя тройного удовольствия.
На его хвастовство эти двое отреагировали как обычно: демонстративно вернулись друг к другу. Шульдих смотрел, как они сплетаются языками и пальцами, гладил и целовал обоих, не разбирая, где дотягивался и как хотелось, пока не сдвинулся ниже, к бёдрам. Кроуфорд послушался лёгкого шлепка, немного отстранился, и Шульдих смог лизнуть и член Аи, и гладящие его пальцы.
Фудзимия застонал в рот Кроуфорда, пальцы погладили губы Шульдиха, удовольствие сладко ударило под дых.
— Ещё, Шульдих, — выдохнули оба.
— Обожаю, когда вы договариваетесь.
Он брал в рот то член Аи, то пальцы Кроуфорда, облизывал, сосал так, как нравилось самому, как приятнее давило на язык и нёбо, чтобы эти двое любовались и окатывали его своим наслаждением. Шульдих чувствовал всё: и сдерживаемые порывы Аи загнать член глубже, почувствовать узость глотки, и желание Кроуфорда оказаться на месте каждого из них; злосчастный пророк даже здесь путался во множестве вариантов.
— Иди сюда, Брэд, — позвал Шульдих.
Совсем скоро Фудзимия только тяжко дышал и тихо ругался, а они двое поочередно то сосали и облизывали его член, то целовали друг друга, делясь вкусом и возбуждением. Так продолжалось, пока у Аи не сгорело в прах последнее терпение и он не оттолкнул их, чтобы перевернуться на живот и недвусмысленно раздвинуть ноги.
— Вы как увлечётесь!.. — фыркнул он, подставляясь рукам Шульдиха.
— Мы можем увлечься на любом этапе, — посулил Кроуфорд, дотягиваясь до смазки. — Как вы двое — в том подпольном казино.
— Между прочим, на работе тогда был только я и работу уже закончил, — пробормотал Ая в подушку и ахнул, когда Шульдих, не сдержавшись, укусил его прямо под ягодицей.
— Ты был в смокинге, — напомнил Кроуфорд, грея смазку в ладони, — и нагнул Шульдиха ровно там, где мог видеть только я.
— Нам не были нужны другие… зрители… — голос Аи сорвался и упал: палец Кроуфорда размял мышцы и гладко скользнул внутрь.
— Никаких посторонних, — жарко подтвердил Шульдих и тоже окунул пальцы в смазку.
Ласкающих пальцев внутри стало два; Фудзимия безуспешно пытался дышать ровно. Кроуфорд с Шульдихом переглянулись, довольные, предвкушающие.
— Ещё? — спросил Шульдих.
Фудзимия томно выгнулся, оглядываясь, повёл бёдрами, лениво прищурился.
— Нет, сейчас встану и уйду.
Этот — мог бы. Поэтому Кроуфорд прижал бедром его бедро к постели и добавил ещё палец. Поцеловал в плечо в ответ на довольный вздох и улыбнулся Шульдиху — ярко, возбужденно, счастливо, и получил такую же улыбку в ответ. Ая вздрогнул, когда пальцев стало ещё больше, потом раздвинул ещё шире подрагивающие ноги и прогнулся, подставляясь и предлагая.
Им был нужен Фудзимия, с его решительностью и молчаливостью, с его самоубийственной манерой защищать собой своё, с его моралью, гибкой, но чёткой, с его сарказмом и лёгкостью на подъем. Он не давал им заблудиться в переплетениях дара прорицания и телепатии, поверить в свою неуязвимость — и тем самым подставиться; люди всегда будут охотиться на паранормов.
Сейчас Фудзимия еле сдерживался, чтобы не умолять, и Шульдих упивался его внутренней борьбой. Когда он просил… Сложно было отказать. Его окатило таким желанием извне, что пришлось зажмуриться, чтобы не кончить только от множества накладывающихся, переплетающихся, сливающихся ощущений. Кроуфорд надавил ему между лопаток свободной рукой, помогая отвлечься и прийти в себя.
— Всё, я больше не могу, — первым признался Шульдих; он вообще никогда не понимал, зачем в сексе терпеть до последнего. — Кроуфорд, извини.
Он вместе потянули пальцы прочь — и смотрели, как Фудзимия гнулся следом, а после повернули его в четыре руки на бок, и Шульдих прижался сзади, притёрся членом и потянулся за смазкой.
— Брэд, — глухо и тяжело сказал Ая, — иди сюда.
— Я здесь. — Кроуфорд целовал его живот, всё ниже и ниже.
— Я хочу тебя целова… ах!
Он напрягся в руках Шульдиха, когда тот толкнулся в горячее, скользкое, — и тут же заставил себя расслабиться и договорить голосом прерывистым и жадным: — Целовать…
Кроуфорд больше не спорил, вытянулся, прижался вплотную и лизнул распахнутые в стоне губы, потом шепнул так, не отстраняясь, чтобы слышно было обоим.
— Хочешь глубже?
И подхватил ногу Фудзимии под колено, чтобы закинуть себе на рёбра, раскрывая его для Шульдиха. Тот двинулся ещё, ещё — да, глубже, лучше, слаще. Идеально.
— Как жаль, что вдвоем в этой позе не получится, да, Шульдих?
Телепаты ненавидят людей с хорошим воображением. Здесь и сейчас Шульдих ненавидел Кроуфорда всем собой — потому что у Фудзимии тоже было хорошее воображение.
— Кроу… форд… я… тебя!.. — почти прорыдал Шульдих, вжимаясь в Аю, почти опрокидывая его на Кроуфорда и идеально, остро кончая.
— Ты меня — обязательно, — пообещал тот, перегнулся, поцеловал дрожащие губы, потерся щекой о плечо Фудзимии и скользнул по простыне вниз. — Можете даже оба. Всё, что захочется.
— Захочется — но тебе, — поправил Ая и притянул его к паху, вцепившись в волосы.
Шульдих приходил в себя после оргазма, медленно, нежно касался губами шеи и плеч Фудзимии, и тот подставлялся, прижимался, но ахал — наверняка на движения языка Кроуфорда. Лениво улыбаясь, не переставая касаться влажной и горячей кожи Аи, Шульдих сел на кровати, чтобы видеть, как сильные пальцы сжимаются в седых волосах, как губы целуют головку, а потом размыкаются, впуская член и вбирая его — медленно, плотно — до основания. Кроуфорд попытался потереться о простынь, но Фудзимия был очень настойчив в желании урвать своё и не позволял отвлекаться.
Пользуясь моментом и стараясь не залипать на зрелище идеального минета, Шульдих растянулся на кровати так, чтобы дотянуться до Кроуфорда. Знакомый вкус на языке, натяжение губ, глухой стон — и очень медленно, лениво начало возвращаться возбуждение. Шульдих сосал медленно, больше сам наслаждаясь процессом, чем стремясь доставить удовольствие, дразнил. Он дождался, когда Кроуфорд отвлёкся от Аи и начал подаваться в рот, поймал ладонями дрожь бёдер — и отстранился, чтобы тут же прицельно и беспощадно надавить пальцами, толкая в оргазм.
Кроуфорд лежал, невидяще глядя в потолок, и пытался перевести дыхание. Фудзимия тоже, но по другой причине. Шульдих быстро сунул руку под матрас и вытащил наручники.
— Они настоящие, — сказал Шульдих возмущенному Ае, которому не дали кончить второй раз подряд. — У нас есть пять секунд и шанс сделать то, что хочется именно нам. Ты в деле?