5.
Это глупо, это полный идиотизм, это смахивает на бабскую истерику – но черт, когда в половине второго Рё не появляется, Шульдих понимает, что он психует. Меряет шагами комнату. Открывает и закрывает бар. Подходит к окну.
Самый логичный вывод – настройка не сработала. Кудо не обязательно об этом знать, но на самом деле блок, который ставит Шульдих на его воспоминания – это ювелирная, тончайшая работа. Шульдих «консервирует» определенные факты и события, блокирует ассоциативные цепочки на сознательном и подсознательном уровне, отсекает причины от следствий, увязывает концы с концами так, чтобы получившаяся система воспоминаний не привела к шизофрении. И в этот хрупкий баланс на бессознательном уровне вплетает приказ – вернуться.
Это адский труд, после ухода Ито у Шульдиха часа три болит голова. Неплохая причина чтобы задуматься: зачем он вообще страдает этой ерундой? Ради того, чтобы сообщить бывшему белому охотнику, что его друзья сидят в Британии и занимаются тем же, чем и раньше? Замечательный обмен услугами. Равноценный.
У Шульдиха есть одна чудесная особенность: для своего душевного спокойствия он готов врать кому угодно. Себе в том числе. Но когда в половине третьего Ито Рё все еще нет, Шульдих уже не может списать свое состояние на разочарование из-за сорвавшихся планов на день. Шульдих вынужден признать: он влип, он успел встроить эти визиты в свою систему ценностей, и, кажется, в этой системе они заняли далеко не последнее место.
Шульдих с раздражением признает: он зависим, не самодостаточен, он снова замкнул себя на другого человека. В противовес всем тем, кто его сейчас окружает, Кудо знает его. Кудо – часть его прошлого, ему не надо ничего объяснять. Можно бить друг другу морды, можно наблюдать за карпами в пруду, можно молча курить, развалившись в мягких креслах.
Это важно. Это всегда было важным, просто раньше он не считал нужным формулировать свою потребность.
Кто-то, кто знает телепата Шульдиха, а не богатого бездельника с фамилией, к которой Шульдих так и не привык. Кто помнит, какой на вкус была вода в заливе. Кто видел пылающий Мейфу.
«Хренов романтик», – в ярости думает Шульдих. Падает в кресло, вскидывает руки к подбородку, переплетает пальцы.
Зависимость – это слабость. Он точно это знает.
Помнит. Как поставил на уши весь Токио, пытаясь найти одного американского сукина сына. Как узнал случайно, что у Кроуфорда есть дом в Брюсселе – и рванул туда. По дороге его чуть не засекли свои же, и ему только чудом удалось покинуть Бельгию. Потом Наоэ сообщил, что по некоторым данным Кроуфорд может быть в Майами. «Офигеть!» – сказал Шульдих, и почти уже собрался лететь, как выяснилось (из другого источника), что информация была ложной.
Потом был Дрезден; тоже по наводке. Потом Штутгарт. Потом Шульдих понял, что Наги пытается занять его поисками, чтобы невменяемый телепат не путался под ногами в Токио. После короткого и очень эмоционального разговора Шульдих осознал, что зацепок больше нет.
Тогда он плюнул на все, и уехал. В Вену. А потом в Париж. А потом…
… в общем, в результате Шульдих набрел на тот самый пруд с карпами в Шлосспарке, и понял, что больше никуда не поедет, потому что в этом нет никакого смысла. Зато он, кажется, излечился от зависимости.
А потом появился этот чертов Кудо. Который сначала казался просто поводом развлечься, а оказался новой привязкой к прошлому, от которого Шульдиху никак не удается отделаться.
Половина третьего. А завтра в полдень у Ито рейс в Токио.
«И какого черта мне теперь делать?» – думает Шульдих.
Он хочет подняться и достать из холодильника бутылку пива, но так и сидит в кресле, как будто в прострации. И чем дольше он размышляет над ситуацией, тем очевидней становится тот единственный выход, который позволит ему не потерять то, что стало неожиданно ценным.
… Три часа. Ито Рё, едва постучав, распахивает дверь. Он улыбается, вскидывает руки в жесте покаяния.
– Я знаю, я опоздал, прошу простить меня. Дело в том, господин…
… и сбивается на середины фразы, как будто поперхнувшись воздухом. Шульдих сминает, сносит блок в одну секунду.
– Черт… – бормочет Кудо.
– Не то чтобы я жаловался, – говорит Шульдих. Его губы кривятся в усмешке. – Но, кажется, ты сам хотел получить от меня кое-какую информацию.
Йоджи вскидывает голову.
– Ты узнал…?
– Конечно. Пара пустяков.
На самом деле Шульдих два часа бродил вокруг ноутбука, пытаясь сформулировать послание Наги. Наоэ ответил быстро, и, несмотря на все предосторожности, в его письме между строчек все равно читалась настороженность. Зачем Шульдиху понадобились бывшие Вайсс? Не планирует ли он вмешиваться в планы Критикер или Криптонбранд, и не связано ли все это с оракулом, о котором до сих пор нет никаких известий?
Шульдих, подавив раздражение, ответил, что нет, не связано. И это простое любопытство. И вообще, Наги, почему ты не можешь уважить просьбу старого боевого товарища просто так, без допросов с пристрастием?
И Наоэ выдал ему запрошенную информацию. Шульдиху почему-то подумалось, что ему не удалось убедить Наги в праздности своего любопытства, просто телекинетик давно сбросил бывшего товарища по команде со счетов. В конце концов, что может сделать уставший рефлексирующий телепат, у которого не осталось ничего, кроме одной-единственной навязчивой идеи?
Шульдих качает головой. Наоэ, пожалуй, сильно удивился бы, узнай он, что недавно навязчивая идея несколько видоизменилась.
– Но ты не скажешь мне. – Голос у Кудо чуть насмешливый, за ним прячется усталость и разочарование. Он прислоняется к стене возле двери, там же, где и всегда. Где Шульдиху теперь чудится неправильное пустое пространство, когда его там нет.
– Почему ты так решил? – спрашивает Шульдих. – Я вообще-то для тебя старался.
Кудо внимательно смотрит на телепата. Шульдих усмехается и ерничает, как всегда, но, кажется, Йоджи чувствует, что сейчас все это – показное. Попытки Шульдиха выглядеть как обычно приводят к тому, что он только больше психует.
К черту, к черту. Он все сделает, как надо.
– У меня к тебе деловое предложение, Кудо, – говорит Шульдих, усаживаясь в кресло. Кудо прищуривается, склонив голову набок. Отлипает от стены, подходит к столу и падает в кресло напротив. – Тем более что ты вроде как говорил об ответной услуге.
Шульдих понимает, что его несет не туда – видит это по кривой усмешке собеседника. Ну как же, разумеется – Шульдих ничего не делает просто так. Даже в башку Йоджи лезть не надо, все прекрасно читается на лице.
– Я не отказываюсь от своих слов. – Кудо скрещивает руки на груди, откидывается назад. – Чего ты хочешь? – … «Тварь тьмы» – остается непроизнесенным.
– Я предлагаю тебе остаться в Берлине. На некоторое время, – говорит Шульдих. И незаметно сминает обивку кресла в пальцах. Черт, неужели он так влип? Это ведь всего лишь Кудо Йоджи, какого черта это так важно?
– В Берлине? – Йоджи хмыкает. – Как ты себе это представляешь?
– Не вижу, в чем проблема, – говорит Шульдих подчеркнуто сухо. И опять думает, что выглядит неестественно и переигрывает.
– Твою мать. – Кудо щелкает зажигалкой, глубоко затягивается. – Ты и правда не видишь проблемы. Для тебя это нормально – притащить меня сюда, посадить на поводок, и трахать мозги.
– Признайся, Кудо, тебе со мной вовсе не так паршиво, как ты пытаешься изобразить.
– С тобой? Что это за херня?
– Я предлагаю тебе остаться в Берлине, со мной, – повторяет Шульдих, игнорируя последний вопрос. – Если хочешь, Аске я изменю память. Она вернется в Токио, и будет считать, что вы надоели друг другу и мирно разошлись. Никаких обид и страданий – я подозреваю, что для тебя это важно, поэтому…
– Аска беременна, – говорит Йоджи, и Шульдих потрясенно замолкает на полуслове. – Она сегодня мне сказала. Я стану отцом.
Шульдих молчит.
– Как тебе, а? Кудо Йоджи, трахнутый на всю голову белый охотник, будет растить детишек. – Он подмигивает, затягивается в последний раз и тушит окурок в пепельнице.
Шульдих, даже не читая его, чувствует обволакивающую Йоджи ярость и безысходность.
– Ты не любишь ее, – говорит Шульдих.
– Это имеет значение? – Кудо зло щурится, вытаскивает следующую сигарету и швыряет пачку на стол. – Зато ее, кажется, любит Ито Рё. Твоими стараниями. Ну, с другой стороны, ему с ней и жить.
Шульдих нашаривает на столе пачку, и бездумно тянет сигарету в рот. Йоджи тянется к нему через стол, неожиданно интимным жестом подносит зажигалку.
– Наверное, Рё должен сказать тебе «спасибо», – говорит он. Между их лицами расстояние в две сигареты. Шульдих смотрит в большой зеленый глаз с расширенным зрачком, глубоко затягивается.
Кудо снова падает в кресло, откидывает голову на подлокотник.
– Ты можешь остаться здесь, – говорит Шульдих. – Аска забудет тебя. Деньгами я ее обеспечу, и ребенок не будет ни в чем нуждаться.
… В следующую секунду Йоджи оказывается по другую сторону стола, сигарета Шульдиха летит на пол, а сам Шульдих, от неожиданности даже не подумавший защищаться, оказывается прижат к креслу. Под головой твердый подлокотник, бедро ноет от впившейся в него коленки, волосы зажаты в чужом кулаке. Лицо у Йоджи злое и веселое, и Шульдих настолько заворожен происходящим, что просто молча смотрит в расширившиеся темные глаза.
– Ты меня купить хочешь, сука, – усмехается Йоджи. – Аске – деньги и стертая память, мне – поводок и статус домашнего любимца. Остаться с тобой, говоришь? – Кудо наклоняется еще ниже, они почти соприкасаются носами. – В качестве кого, позволь поинтересоваться? Старого друга? Или у тебя есть еще какие-то планы относительно меня? Может, еще и спать со мной планируешь? Как тебе это понравится? – И Кудо неожиданно целует его, зло, больно, прихватывает нижнюю губу зубами, вдавливает голову Шульдиха в подлокотник… и не сразу замечает, что Шульдих отвечает ему.
А Шульдих один уже черт знает сколько времени. Он слишком брезглив, чтобы снять проститутку, и слишком отчужден, чтобы завязать с кем-то более-менее серьезные отношения. И ему сейчас совершенно все равно, что обычно он предпочитает женщин – потому что от поцелуя он совершенно отключается, плавится, закрывает глаза. И Кудо, на секунду отстранившись, смотрит на его лицо, удивленно бормочет: «ох, черт…», но тут Шульдих снова тянется к нему, и как-то так получается, что они сползают с кресла на пол, где все еще тлеет сигарета Шульдиха, и Шульдих, ругаясь по-немецки, тушит окурок открытой ладонью, а Йоджи тянет его руку к своему лицу, смотрит на след от ожога и неожиданно скользит по нему языком…
Потом они долго и бестолково пытаются избавиться от лишней одежды. У Шульдиха мелькает мысль, что неплохо бы добраться до кровати, но озвучить он ее не успевает, потому что кожа у Кудо теплая и мягкая, он прижимается к Шульдиху всем телом и тянет зубами за мочку уха, и думать о чем бы то ни было оказывается невозможным.
У Шульдиха очень небольшой опыт в том, что они собираются сделать, у Йоджи, возможно, нет никакого. Это их не останавливает – хотя бы потому, что к этому моменту они уже просто не способны остановиться. Сначала Шульдих сдавленно ругается сквозь зубы, но крепко держит Йоджи, чтобы тот не вздумал отстраниться и не прекращал двигаться. Потом в какой-то момент все меняется, боли больше нет, зато есть нечто такое запредельное, острое и невозможное, от которого хочется извиваться и просить – еще, и Шульдих обнимает Йоджи за шею, запускает пальцы в спутанные светлые волосы, заставляя Йоджи вжаться лицом в свою шею.
Это длится, длится и длится, а когда прекращается – Шульдих лежит на спине, бездумным собственническим жестом поглаживая голову Кудо, лежащую у него на груди. Оба тяжело дышат и некоторое время ничего не соображают. Потом приходят в себя, но почему-то не ощущают неловкости из-за случившегося – Шульдих чувствует исходящие от Йоджи волны удовлетворения и спокойствия.
Что-то изменилось. Как будто что-то отпустило, разжалось, развязался тугой узел. Шульдих осторожно прислушивается к себе и пытается понять – что случилось. И улыбается, поняв.
Все очень просто.
Шульдиху хорошо. Не от того, что он надеется найти. Не от того, что он вспоминает с радостью.
Теплая щека на груди, пушистые волосы щекочут подбородок, от чужого дыхания тонкие волоски на коже встают дыбом.
Все, что нужно Шульдиху – сейчас здесь, в этой комнате.
Состояние обладания вместо состояния поиска обескураживает. Шульдих, как выясняется, успел забыть, что это такое.
– Хочу курить, – говорит Кудо.
– Ох, почему я не Наги? – сетует Шульдих, наблюдая, как Кудо тянется к столу в поисках сигарет, зажигалки и пепельницы. – Не надо было бы вставать.
– Можно встать и лечь обратно, – говорит Йоджи, но все-таки устраивается не на груди у Шульдиха, а рядом, подперев голову рукой. – Хочешь?
Он вставляет сигарету Шульдиху в рот, и тот затягивается, закрывает глаза. Вздрагивает, когда Кудо проводит ногтем по его животу.
– Так ты говоришь, остаться здесь? – спрашивает Кудо очень тихо, и Шульдих, кажется, перестает дышать.
Некоторое время они молчат, а затем Шульдих говорит – так же негромко:
– Фудзимия и Хидака в Англии. Все та же работа наемных убийц.
Кудо каменеет. Со стороны незаметно, но Шульдих соприкасается с ним локтями, и чувствует, как тот мгновенно напрягается.
– Ты сможешь поехать туда, – говорит Шульдих. – И я… хотел бы поехать тоже.
Две отвергнутые формулировки были: «Если ты возьмешь меня с собой» и «Я хочу, чтобы ты взял меня с собой». Шульдих в смятении подбирает слова, от которых так много зависит.
Кудо молчит, курит, смотрит куда-то мимо и вбок.
Шульдих хочет сказать: «Ты не любишь эту женщину». Или: «Ты не должен ей ничего». И еще: «Я сделаю так, что она не будет страдать» – но это уж слишком смахивает на обещание ветеринара перед тем, как он усыпит вашу собаку.
Еще он хочет сказать: «Ты нужен мне». Но это он просто не в состоянии будет произнести.
Шульдих молчит, позволяя Кудо решать самому.
Можно подтолкнуть. Внушить Йоджи, что он хочет остаться. Шульдих не отрицает – об этом он тоже думал. Но Шульдиха никогда не привлекали послушные марионетки. Это хуже, чем стертая память. Такой Кудо будет еще более чужим, чем Ито Рё.
Кажется, проходит целая вечность в напряженном молчании, по истечении которой Йоджи говорит:
– Хорошо.
И Шульдиху кажется, что он оглох. Или свихнулся, и слышит то, чего нет.
– Я вернусь к ней сегодня, – говорит Йоджи. – Помогу собраться. Завтра поеду с ней в аэропорт. Ты приедешь туда же, и… мы посадим ее на самолет.
Вот и все. Так просто. Шульдих все еще не верит.
Любой вменяемый человек для очистки совести переспросил бы: «Ты уверен?».
Шульдиха мало волнует совесть, и он говорит:
– Договорились.
Потом Шульдих, в брюках, но без рубашки, сидит в кресле и курит последнюю в пачке сигарету, наблюдая, как Йоджи неспешно собирается.
Недосказанность не дает покоя. Что-то осталось за кадром, что-то мешает, кажется неправильным и раздражающим – несмотря на то, что Шульдих добился желаемого.
Интуиция, звериное чутье подсказывает – что-то пошло не так.
Шульдих не может рисковать. Происходящее слишком важно, чтобы пускать его на самотек. Плевать на обещание. Шульдих читает Кудо, и…
… и понимает, что победа оказалась мнимой.
Кудо думает об Айе. Представляет, как он встретит его. Что скажет. Как оправдается за то, что сделал в Мейфу. Как заставит выслушать себя. Как Айя – конечно же – простит его, и позволит остаться, и можно будет видеть его каждый день.
Вряд ли Кудо осознает, чего он на самом деле хочет от Фудзимии. Шульдих со злорадством думает, что Йоджи, как и он сам, при желании также неплохо умеет игнорировать очевидное.
Кудо натягивает свитер, поправляет на руке часы (обычные, без лески). Кудо думает о том, как он подойдет к Айе, и обнимет его, и тот сначала попытается его оттолкнуть, но потом просто позволит быть рядом.
В мыслях Йоджи нет места ни для Аски… ни для Шульдиха.
«Два-один, Кудо, – думает Шульдих устало. – Шах, мат, гейм, сет, и прочая херня».
И чувствует, как снова сжимается, закрывается, холодеет что-то внутри.
Пруд с карпами. Наверное, после дождя стоит снова туда сходить.
Шульдих ощущает себя мертвым и пустым.
Кудо Йоджи сует зажигалку в карман куртки, смотрит Шульдиху в глаза и улыбается.
– До завтра, – говорит он.
– Ага, пока. – Шульдих улыбается в ответ.
Он сидит без движения, пока дверь за Йоджи не захлопывается.
Потом тянется к его сознанию, и ставит блок.
Последняя мысль Кудо Йоджи, перед тем, как он снова становится Ито Рё, кажется, имеет какое-то отношение к Шульдиху, но телепат слишком устал разочаровываться.
