– Белые охотники ночи, лишите этих тварей завтрашнего дня!
Я, как обычно, слегка передергиваюсь. До сих пор не могу привыкнуть к этой театральщине. Неужели трудно сказать: «Идите и убейте их, как собак, а я вам за это денег дам»? Похоже, Персия сам не готов посмотреть правде в глаза, ведь не ради нас же он разражается мелодраматическими речами.
Хотя ребятам вроде бы нравится. Глазенки Оми светятся в темноте решительными злыми огоньками, Кен расправляет плечи и коротко кивает сам себе. Айя подпирает стенку в темном углу, скрестив руки на груди, щурится на экран, красивое лицо почти неподвижно, тонкие пальцы машинально теребят ниточку, вылезшую из старого свитера. Никто не знает, что творится в голове у Айи, но что-то подсказывает мне, что в отношении Персии, Критикер и нас самих по крайней мере мы двое не питаем никаких иллюзий. Это хорошо.
– Все участвуют? – рутинно спрашивает Манкс.
Оми никогда не отказывается, Кен – почти никогда. Это только мы с Айей капризные, но тут и мы согласимся: я не позволю тварям и дальше безнаказанно мучить этих бедных девчонок, ну а Айе сейчас нужны деньги. В этом месяце миссий было мало, а сегодня уже девятнадцатое. По двадцатым числам с финансами Айи всегда происходит что-то сокрушительное, и до следующей миссии белые охотники ночи будут обедать в нашей любимой кафешке втроем, а из комнаты рядом с моей будет поздно ночью доноситься непобедимая вонь лапши быстрого приготовления. Первое время мы приставали с расспросами, предлагали денег в долг и просто так, приносили лишнюю порцию еды из кафе, но наградой нам было только сердитое шипение, враждебные взгляды и оскорбленное молчание. Айя терпеть не может заботы и участия, наверное, принимает их за жалость. Ну да, когда себя не жалеешь, другим трудно это позволить.
Манкс удаляется, медленно ступая по лестнице, как будто нарочно дает мне получше рассмотреть свои щиколотки. Красивая, но мне не интересно. Я флиртую с ней только для поддержания спортивной формы. Тихонько кошусь на щиколотки Айи, но что там разглядишь под обтрепанными штанинами джинсов...
– Пошли переодеваться, – вздыхает Оми. – Через час мы должны быть на месте. Уточним план атаки в машине, но я думаю, будет легко, как вы думаете?
Кен ободряюще улыбается Оми, осторожно кладет руку ему на плечо, мальчишка придвигается чуть поближе к Хидаке, наверное, сам того не замечая. Не, что-то тут явно происходит, надо поговорить с Кеном, дать ему парочку советов, иначе они так и будут улыбаться друг другу, а кто знает, есть ли у них на это время. И, кстати...
Я успеваю протиснуться в комнату Айи прежде, чем дверь привычно захлопнется у меня перед носом, и вынимаю из кармана маленькую коробочку.
– Слушай, Айя, – торопливо начинаю я, ежась под уничтожающим прицелом ледяных глаз. – Я вот тебе подарок... На день Святого Валентина...
– Кудо, ты совсем охренел? Мы уже говорили об этом.
Да, говорили, еще как, до сих пор ребра побаливают.
– Я ничего не прошу. Просто захотелось... Возьми, пожалуйста.
Долгая, невыносимая пауза. Я ерзаю, переминаюсь с ноги на ногу, держу свой жалкий подарок в протянутой руке, как нищий – кружку для подаяния. Как я дошел до жизни такой, я уже и сам не помню. Мне действительно почти ничего не нужно, может быть, только улыбка или доброе слово...
Плечи под рыжим свитером нетерпеливо дергаются, холодные кончики пальцев на полсекунды касаются моей ладони, берут коробочку, и я улыбаюсь, как идиот, сияю от счастья, потому что хотя бы в такой мелочи меня не отвергли. Только я рано радовался, потому что когда Айя открывает подарок и медленно поднимает на меня глаза, я вздрагиваю от ужаса.
– Это сережки, – бормочу я в панике. – Я специально заказал их для тебя, потому что в эту тогда ударило пулей, и она поцарапанная, а эти новые...
Коробочка летит мне в лоб, хорошо, что она такая легкая и бархатная, серьги вываливаются из нее и со звоном падают на голый пол.
– Вон из моей комнаты.
– Что не так, Айя? Что я сделал?
– Убирайся, и это забери.
– Прости, если не понравились, я думал... Но ты их все равно оставь себе, их легко продать, это настоящие бриллианты...
Ооо, а вот это уже серьезная ошибка, это я понимаю еще до того, как Айя с разбегу налетает на меня, ударяет всем телом, вбивает в стену и сжимает мое горло жесткой мозолистой ладонью. Я не сопротивляюсь, хотя я сильнее и легко могу вырваться, я никогда не сопротивляюсь, хотя бы так я могу почувствовать рядом это обманчиво хрупкое тело, ощутить горячее дыхание на своем лице, заглянуть в мутные от гнева глаза так близко, вдохнуть этот запах...
– Ты думаешь, если я убиваю за деньги, то меня можно купить?
– Неет... – хриплю я, стараясь проморгаться и разглядеть пылающее лицо Айи сквозь красные круги перед глазами. – Хотел помочь...
– Мне не нужна твоя помощь! Мне не нужен ты! Кудо, за тобой вечно таскаются толпы этих шлюх, что ты ко мне лезешь? Тебе нужен кто-то удобный, поближе к дому? Или тебя заводит, что я тебя не хочу?
Я уже ничего не вижу, я начинаю терять сознание. Айя меня не задушит, я это знаю, но было бы забавно, учитывая мой излюбленный метод убийства.
– Эй, вы готовы? – кричит Оми из коридора.
Айя мгновенно выпускает меня и отшатывается, обжигающий воздух врывается в мои легкие, я сдерживаю кашель и расправляю воротник, чтобы закрыть покрасневшее горло. Будут синяки, но рабочий плащ все это прикроет.
– Почти! – звонко откликается Айя, отворачивается и стягивает свитер через голову. Под свитером – тоненькая черная майка, она слегка задирается, и я вижу белоснежную кожу на пояснице и два бугорка позвонков. – Йоджи, ты иди, мне нужно переодеться.
Эти внезапные перемены настроения давно перестали меня удивлять: мы тут все немного чокнутые, и я чувствую, как это прогрессирует. Большую часть времени мы почти друзья, как это ни странно. Извинений не будет, зачем, я давно все знаю, мы оба все знаем. Я безнадежно влюблен в убийцу с холодными пустыми глазами и ладонями, истерзанными рукоятью меча. Айю гложет изнутри что-то ужасное, и мои поползновения только утяжеляют эту ношу. Так и живем.
В коридоре меня перехватывает Оми и молча утаскивает в мою комнату. Он уже в рабочем костюме – смешная кепочка, мешковатая куртка, короткие шортики, картинно растрепанные пушистые волосы. В этом наряде он выглядит забавным, маленьким и невинным, как шестиклассник, это его Персия научил, чтобы вводить противника в заблуждение. Как-то раз я сдуру предложил Айе использовать подобную стратегию. Мы потом три дня не разговаривали.
– Йоджи-кун, можно, я задам тебе вопрос?
Бедный парень ничего не понимает. Он умеет любить только тех, кто к нему хорошо относится, он до сих пор не понял, почему я не виню Аску за то, что она бросила меня умирать в той аллее.
– Ну, задай.
– Почему ты... Ты же можешь быть с кем угодно, ты такой сексуальный!
– Оми!
– Ну, правда! Это, с Айей, это же бесполезно, разве ты не понимаешь? Ты думаешь, я не вижу твои синяки, не слышу, как вы ругаетесь? Зачем ты сам мучаешься и Айю мучаешь? И как ты можешь все это прощать, каждый раз, и опять...
Я улыбаюсь и дергаю его за свисающую на лоб прядку волос:
– Дурачок ты, Оми. Если любишь, то любишь, и ничего с этим нельзя поделать.
С троими я мог бы справиться, а вот с четверыми, наверное, не получится, да еще и в такой тесной комнате. Я танцую между ними, уворачиваясь из последних сил, роняя на пол кровавые кляксы, прикидываю, успеют ли ребята достать цель и прийти мне на выручку, и вроде бы получается, что никак. Ну, неважно, я обещал задержать его телохранителей, и я это сделаю, только бы не поскользнуться до того, как Оми даст сигнал, что миссия выполнена.
– Балинез, ты как? – кричит Оми мне в ухо. Надо отрегулировать громкость наушника, когда будет время.
– Нормально, – отбиваю лезвие меча локтем, жертвуя рукавом плаща и куском собственной кожи, и, наконец, попадаю проволокой по глазам ближайшего противника. Отлично. – Долго еще?
– Минут пять, справишься?
– Хай.
Поскальзываюсь. Слишком много крови на полу. Успеваю вскочить, успеваю отделаться неглубоким порезом на спине, даже успеваю пнуть одного из них в коленную чашечку. Я прекрасно справляюсь. Я горжусь собой. До того момента, как лезвие входит мне в живот сантиметров на пять, прежде чем мне удается отскочить, и я понимаю, что теперь продержусь от силы... Ну, недолго...
– Оми.
– Балинез, ты что?
– Бомбей, прости, готовьтесь к атаке с тыла.
– Йоджи!
Оми всегда так настаивает, чтобы для переговоров во время миссии мы использовали только позывные, никаких имен. Оми, глупыш.
Черт с ним, что уж теперь делать. Захлестываю проволокой горло самого крупного телохранителя, тащу его за собой в угол, прикрываясь его телом, как щитом. Задушу хоть одного, все ребятам легче будет. Остальные даже не ждут, когда их товарищ перестанет биться в агонии, пронзают его мечами, пытаясь достать меня. Достают, но совсем неглубоко, пока...
– Шинееее!
Айя. Больше ни у кого так не получается. Темная гибкая фигура летит по коридору, кожаный плащ перетянут поясом на тонкой талии, длинные прядки волос упали на лицо, в глазах – только жажда крови и предельная сосредоточенность, клинок катаны блистает, как молния. Айя...
Вскакиваю – ого, как я еще могу, оказывается! – бросаю труп в нападающих. Успеваю задушить еще одного, катана легко разваливает остальных почти на половинки. Я опускаюсь на пол, а Айя стоит над телами, методично вытирает катану, медленно успокаивается, огромные зрачки сужаются, глаза уже не кажутся совсем безумными, только немного, как обычно.
– Я тебя люблю, – признаюсь я. Кажется, раньше я этого не говорил.
– Идиот, – шипит свет моих очей, аккуратно вкладывая катану в ножны. – Из-за тебя я тут, а левый коридор остался без прикрытия. Если Сибиряк упустит цель, нам не заплатят!
– Я возмещу убытки.
– Заткнись. Показывай, что там у тебя.
Мы вместе расстегиваем мой плащ, пальцы Айи бережно ощупывают мой голый живот, легонько смахивают кровь с порезов. Я бы возбудился, если бы чувствовал себя получше.
– Повезло тебе, Балинез. Отличные ранения, с такими не стыдно и в больницу. Вот если бы опять огнестрельное, Оми пришлось бы самому тебя штопать, а он сегодня будет не слишком нежно настроен.
– Я не просил тебя бросать пост. Ты иди обратно, я выберусь.
– Сказано, заткнись, – Айя с трудом поднимает меня, забрасывает мою руку себе на плечо. Одной рукой держит меня за запястье, другой обнимает за пояс, я чувствую сильное теплое бедро сквозь несколько слоев одежды. Мы редко бываем так близки. – Пошли, тут рядом хорошая больница, начинай придумывать версию для врачей. Бомбей, мы...
– Идите уж, – вздыхает Оми в эфир. – Мы справимся.
Просыпаюсь я уже ближе к утру, за окном почти светает, и решаю сваливать домой, пока мне еще хорошо от морфия. Если не спешить, то швы выдержат. Я немного расстроен, что в палате и в коридоре пусто, хотя я и не ожидал, что Айя будет дневать и ночевать у моей постели, но, по крайней мере, кто-то же меня навещал: стопка чистой одежды ждет меня в прикроватной тумбочке, там же и ключи от моей машины, видимо, она на парковке перед больницей. Заботятся...
Тихонько плетусь по коридору, стараясь не шуметь и не заглядывать в открытые палаты, и вдруг...
– ...Йоджи...
Это Айя. Где-то рядом, тихо зовет меня по имени. Нет, не зовет, разговаривает с кем-то обо мне.
– Он так заколебал! Мне его даже жалко, но я просто не могу, ну не до этого. Хотя он очень красивый. Смешной, добрый, высокий такой. Потом, он опытный, наверное, было бы здорово... Иногда, знаешь, я думаю, вот если бы он был у меня первый, лучше просто не придумаешь. Ха, он сегодня подарил мне сережки, представляешь? Не надо было, конечно, так на него злиться, он же не знал. А сережки, кстати, дорогущие, нам бы с тобой на пару месяцев хватило, если бы их продать. Нет, ты не думай, деньги есть, ты отдыхай, не волнуйся.
Это Айя? Я даже голос почти не узнаю. Я так потрясен, что даже забыл, что подслушивать некрасиво, и бесшумно ступая, иду на этот звук, как крысы на пение дудочки. С кем это Айя, почему никто не отвечает?
– Мне все время так страшно. Что, если ты не проснешься, и все зря? А если ты проснешься, и скажешь, что я... то, что я делаю... Я знаю, что это ужасно, но мы же должны отомстить, мы должны, и деньги, нам нужны деньги, я...
Айя плачет. Айя никогда не плачет, этого просто не бывает. Я заглядываю в полутемную палату – интенсивная терапия, машина жизнеобеспечения, мониторы, размеренный шум искусственного легкого. Айя сидит у изголовья, снова в своем ужасном оранжевом свитере, и тихо плачет, уцепившись за руку коматозного пациента, и я, наконец, все понимаю, все и сразу.
– Ран, братик... – всхлипывает Айя.
Она даже не слышит моих шагов, совершенно непростительно для наемной убийцы. Впрочем, сейчас она ничем не напоминает мою свирепую напарницу. Ее темные волосы заплетены в две детские косички, как всегда по двадцатым числам. Огромная сережка с щербиной от пули болтается в левом ухе, дергается в такт ее рыданиям. Такая маленькая, беззащитная, отчаянно плачущая восемнадцатилетняя девчонка. Я подхожу ближе, осторожно прикасаюсь к ней, чтобы не напугать. Если напугать Айю, то потом костей не соберешь.
– Йоджиии! – она хватает меня и прижимается мокрым лицом к моему забинтованному боку. Свежие швы яростно протестуют, но я отказываюсь чувствовать боль, потому что такого никогда не было и, возможно, больше не будет, я нежно глажу ее плечи, тоненькую шею в растянутом вороте свитера, судорожно вздрагивающую спину. Даже через толстый свитер я чувствую ее крепкие мышцы. Девчонка тренируется по четыре часа в день, даже Кен не работает в таком режиме. Больше я никуда руки не сую, во-первых, момент неподходящий, а во-вторых, неудобно при братике Ране, говорят, коматозные пациенты могут воспринимать происходящее вокруг них, вот он проснется и набьет мне морду за грязные домогательства до маленькой сестренки.
Брат, кстати, невероятно красивый. Кроваво-красные волосы, идеальное лицо, широкие плечи, высокий, ростом почти с меня, наверное. Виновато сознаю, что если бы я встретил их одновременно, я бы на Айю даже не посмотрел. Но теперь уже поздно, теперь я уже принадлежу ей с потрохами, даже если я ей совершенно не нужен.
– Давно это? – тихо спрашиваю я.
– Два года.
– А родители?
– У-умерли. Такатори...
Ну, конечно, Такатори, можно было сразу догадаться.
– Он взорвал наш дом. Ран меня вытолкнул, а сам не успел, и вот... А я не знала, что делать, Такатори опозорил честь нашей семьи, и никто не хотел нам помочь. Можно было заняться проституцией, но я не умею...
– А убивать умела?
– Мы с Раном... Кендо... С восьми лет...
Да уж, за два года так не научишься, даже если ломаться по четыре часа в день.
– А что там с сережками, объясни, а?
– Он купил их мне на день рождения. Всю зарплату потратил. Я так их клянчила, они мне казались ужасно красивыми. Глупо, да? Одна потерялась где-то в развалинах... Я эту даже не снимаю, мне так кажется, что он со мной.
– Только не говори, что этот жуткий свитер тоже его, – на ней свитер болтается мешком, а Рану был бы как раз, но цвет же совершенно неподходящий к красным волосам!
– Ага. Ему нравится оранжевое. Та рубашка со шнуровочкой тоже его, и черный пуловер... На новые шмотки все равно денег нет, да и зачем мне? Я покупаю только одежду для миссий.
А я-то думал, что нет ничего прекраснее, чем мой ангел смерти в кожаном плаще, со злым клинком в маленькой ручонке, но эту зареванную убийцу-сиротку в обносках с плеча старшего брата я люблю еще больше. Либо это мое недодушенное рыцарство, либо мы все куда более чокнутые, чем я думал.
– Он проснется, он же меня проклянет. Я знаю. Я его даже больше не увижу.
– Айя, ты что, перестань. Он тебя любит, он ради тебя жизнью рисковал.
– Он меня не любит, он любит ее, – Айя наконец отлипает от моего живота и протягивает мне фотографию в рамочке, стоявшую на прикроватном столике. Фестиваль цветов. Мужчина и женщина в нарядных кимоно, красивый красноволосый парень и смеющаяся девчонка с косичками, уцепившаяся за его руку. – Ты тоже меня не любишь, ты любишь ту бешеную кошку с катаной.
– Дурочка ты, Айя-тян. Если любишь, то любишь, и все тут. Ну представь, если бы все случилось иначе, и ты бы тут лежала, а он стал бы нашим Абиссинцем, разве ты от него отвернулась бы?
Она улыбается. Айя никогда не улыбается. Ох, какая она красавица.
– Айя, можно я тебя поцелую?
– Нельзя. Я обещала Рану, что буду встречаться только с тем, кого он одобрит, потому что он лучше разбирается в мужчинах. Вот он проснется, я вас познакомлю, и тогда посмотрим.
Что-то мне совершенно не хочется знакомиться с Раном, опасное это дело. Я человек теперь несвободный, а он...
– А он случайно не гей? – осторожно спрашиваю я.
– Случайно как раз да, – отвечает она и подозрительно нахохливается. – А ты случайно не би?
Покаянно вздыхаю, она закатывает глаза и злобно пинает меня в голень.
– И так всю жизнь. Это нечестно, я девушка, я должна быть красивее!
– Ты красивее! Я клянусь, я...
– Заткнись, – бурчит она. – Знала я, что с тобой нельзя связываться, потаскун несчастный. Вообще, какого черта ты встал, марш обратно в постель!
– Да ну, пойдем лучше домой, – я опасливо беру ее за руку, и она разрешает. – Пойдем, продадим эти проклятые сережки, откажемся от ближайших миссий, отдохнем от крови...
– Ни за что! Сережки красивые, я потом буду их носить! – Она вытирает заплаканное лицо и быстро целует Рана в щеку. – Давай ключи, я подгоню машину к выходу, а ты спускайся потихоньку. Или тебе помочь?
– Нет, я сам. Слушай, позвони Оми, пусть достанет тех обезболивающих, как в прошлый раз.
Она недовольно ворчит, что они сами не дураки и все давно приготовлено, и убегает. Я снова заглядываю в неподвижное лицо братца Рана и беру его за руку.
– Слушай, давай уже просыпайся. Она совсем измучилась. К тому же учти, если ты срочно не встанешь с этой кровати, я коварно соблазню твою сеструху. А я, между прочим, развратник и убийца, оно тебе надо?
Мне показалось, или его пальцы чуть дрогнули? Нет, показалось. Но все равно, пусть теперь только попробует не проснуться.
