Их роман происходит на ничьей земле между жизнью одного и жизнью другого, их встречи – на тенистых лавочках вдали от их обычных маршрутов, их взгляды никогда не пресекаются, как не встретятся их руки – в толпе, в тумане, между явью и сном, когда время не замрет ни на миг, отсчитывая секунды.

Даже сама их встреча – не более чем случайность, какие случаются, когда на улице идет дождь. Мотоцикл заносит на повороте, он сбивает юношу в длинном пальто, мотоциклист помогает ему подняться, долго извиняется, чуть не плача, предлагает подкинуть в больницу, шарит рукой в карманах и тычет деньги – какую-то мелочь, мятые купюры; тот что-то кричит – слов из-за дождя и шума машин не разберешь, но видно, что он сердит, он в ярости – он размахивает руками, потом смотрит скептически на рваный рукав пальто, потом – как-то грустно – на мотоциклиста, и в свои права вступает другая случайность из другой сказки. Он улыбается и откидывает мокрые пряди с лица, и звенит-блестит при свете фонарей длинная серьга в его ухе.

Потом они сидят на кухне, пьют чай, а в прихожей с больших разношенных кроссовок мотоциклиста (его зовут Хидака, Хидака Кен) натекают лужи серой воды. Гость видит эти лужи сквозь открытую дверь, и ему становится неудобно. Ему ужасно неловко в этой стильной квартире-студии, он поджимает под стул ноги в вязанных шерстяных носках и не смотрит на своего собеседника, смотрит только сквозь дверь в прихожую, на лужи серой воды, натекающие с его старых разношенных кроссовок.

Хозяин квартиры (его зовут Ран, а фамилия смешная, как у героев старых романов, тех, что писались на свитках тонкой рисовой бумаги – Фудзимия, Кену эта фамилия даже кажется знакомой) говорит не переставая, и через полчаса Кен уже знает, что тот учится на юриста в Токийском университете, в следующем году поедет в Гарвард, что лето он провел в Австралии с семьей, что у него есть младшая сестра Айя, которая целыми днями висит на телефоне или пропадает со своими подругами по магазинам. А потом Ран останавливается, пристально смотрит на него (Кен видит боковым зрением) и говорит – вроде и с улыбкой, но с нажимом:

– Так, если ты сейчас меня не остановишь, имеешь реальные шансы слушать мою болтовню до утра. Не устал еще?

Кен протестует, отмахивается, говорит, что – нет-нет, ему так приятно было познакомиться с интересным человеком, но Ран обрывает этот поток извинений и говорит с милой улыбкой:

– Язык устал. А ты, считай, и не представился.

И Кен начинает рассказывать, сортируя воспоминания на неинтересные и неподлежащие разглашению. Говорит, уставившись на свои руки, то сплетая их в замок, то заламывая пальцы, и видит краем глаза, как тот улыбается, будто маня, будто поддразнивая, и Кен уверен, что кому-кому, а красноволосому его короткий рассказ о себе не просто неинтересен, а кажется смертельно занудным.

– Ну, меня зовут Хидака Кен. Мне девятнадцать... в декабре будет. Работаю в цветочном магазине "Котенок в доме" – может, знаешь? – Собеседник отрицательно качает головой, – Ну, не странно, он маленький, туда только школьницы и заходят. Хм, а если выпадет свободная минута – тренируюсь на стадионе возле Кобаяси.

Хозяин квартиры вмиг оживляется, оказывается, у него там секция исторического фехтования, странно, как они еще раньше не встретились; договариваются как-то зайти в кофейню около стадиона, хозяин квартиры пристально смотрит на Кена и уточняет – она недорогая, но шоколад там вкусный. И Кену снова становится стыдно за свою изношенную одежду перед стильным домом, за свое косноязычие перед остроумием собеседника, за свою простоту перед его утонченностью, и неожиданно приходит злость на этого золотого мальчика, не столкнувшегося в жизни ни с одной трагедией, не пролившего ни капли крови, – и приходит зависть.

Уже стоя на пороге, Кен еще раз извиняется, и Фудзимия, прислонившись спиной к дверному косяку, машет рукой:

– А, забудь. Я как раз собирался прийти домой и наглотаться таблеток. Так хоть дури в голове поубавилось.

И Кен не знает, что ответить на эту неуместную откровенность. Он желает Рану спокойной ночи.

* * *

Трубку, как обычно, берет Йоджи ("Куда лапы тянешь, все равно меня!"), а потом его лицо скучнеет, чтобы через миг озарится задорной улыбкой.

– Кенкен, тебя мальчик какой-то хочет...

Кен машет кулаком перед носом у смеющегося Йоджи и, услышав в трубке серьезный голос своего нового знакомого, вежливо извиняется – это Йоджи, мы с ним работаем вместе, славный малый, только балда (Йоджи из кухни кричит: "Я все слышу!") В голосе собеседника слышится улыбка.

– Хорошие у тебя сотрудники, ничего не скажешь... Это Ран Фудзимия. А я вот почему звоню – помнишь, мы когда-то договаривались в кафе сходить? Может, сегодня? Ты как?

Кен прикидывает, что ему еще надо сделать, потом прикидывает, что можно доделать завтра, а что придется перекинуть на Йоджи с Оми, и соглашается, понимая, что не надо было этого делать.

– Тогда я заеду через полчаса, – говорит Фудзимия, – какой у вас адрес?

...У него слишком шикарная машина для этого района. Кен слышит, как присвистнул у него за плечом Йоджи ("юзайте кондомы и расскажешь, как все прошло").

Всю дорогу до кафе, битых пять минут, они молчат, слушая приглушенную музыку из радио.

В кафе они едят шоколад, ложечками разбивая корку сверху. Немного говорят – о знакомых, о тренировках, о спорте и погоде. А потом Фудзимия вдруг наклоняется через стол и целует Кена в сжатые измазанные шоколадом губы.

* * *

Их роман удобен для них обоих. Это не то чувство, из-за которого теряют голову и сон. Из-за такого чувства не совершают подвиги и самоубийства на рассвете. Это чувство – из тех, которым приятно предаваться дождливыми холодными вечерами, когда из-за туч не видно звезд, и свет, как воск, стынет в холодных окнах.

Они занимаются любовью при свете лампы, на абажуре которой написаны танка хэйанской эпохи – что-то о листьях кленов и лепестках хризантем, и иероглифы пляшут на их обнаженной коже.

...будь у меня хризантемы, те, что, если обмакнуть их в сок перезрелых, сладких, как грех, плодов самого старого в мире дерева, обретают вкус тысячи солнц и лунных ночей, – я бы засыпал ими тебя, я бы запутал их в твоих волосах, я бы губами собрал их лепестки с твоего тела.

Но у меня нет хризантем. Они остались на другом берегу реки, отделяющей нас от времени и пространства.

Кен занимается любовью так же, как убивает – страстно, самозабвенно, он не боится боли. Иногда он до крови расцарапывает спину Рана, и тогда старательно слизывает с его кожи рассыпавшиеся красные бусинки четок удовольствия.

"Любовь – стремление к обмену физиологическими жидкостями," – говорит Ран, сдувая пряди, прилипшие ко лбу его любовника. Такое определение любви интригует Кена.

Он вжимается лицом в подмышки Рана, жадно вдыхает его запах, не обращая внимания, что тот пытается отстранится. Он до последнего пытается не одеваться. Он одержим страстным желанием изучить чужое тело, выжечь на кончиках своих пальцев и на языке его карту.

Ему удобно с Фудзимией. Ему спокойно от мысли, что тот тоже не воспринимает все это всерьез. Оба очень хорошо знают, что в любой момент это может закончиться.

А пока Кен лежит на кровати и слушает, как плещется вода в ванной, куда удалился Ран. Они никогда не принимают душ вместе, Ран всегда идет в душ первым, Кен после душа одевается и уходит – это что-то вроде неписанного правила. Порой Ран, закутанный в махровое полотенце, видит, что Кен, разморенный, уснул, не дождавшись своей очереди, – тогда он тихонько садится на край кровати и смотрит.

Ему кажется, что на смятых простынях, пахнущих почему-то увядшими хризантемами, лежит меч, рассекающий мир – его мир и мир Кена – на две плоскости.

...От спокойствия у Кена кружится голова. Иногда ему кажется, что можно не просыпаться.

* * *

Однажды Айя, младшая сестра Рана, застает Кена у брата в квартире. Он сидит на кухне, грея ладони об кружку чая, и отворачивается. И тогда Ран, вместо удобного обтекаемого правдивого "Кен, мой друг", или "Кен, мы с ним учимся вместе", или "Кен, мы с ним познакомились на тренировке, у него ноги промокли и он забежал на минутку" говорит – "Айя, знакомься, это Кен, он – мой любовник". И в руку Кена ложится тонкая ручка Айи, этой девчонки-страшекласницы, глядящей на него удивленно-восторженными глазами.

Они уходят вдвоем, Айя что-то восторженно щебечет в лифте, что-то о том, какой Ран хороший парень, только немного замкнутый, и о том, что она рада, что он нашел себе такого замечательного друга, и о том, что она с Кеном обязательно подружится, а Ран машет им рукой с порога – темный силуэт в дверном проеме – и Кен думает, что он смертельно серьезен. Он не знает, почему тот сказал то, что сказал. Ей Богу, их скромный романишко такого не предусматривал.

* * *

Ран сказал, что приедет в шесть. Уже полседьмого, но его нет.

Ран пунктуален. Опаздывая, он бы предупредил.

Кен пытается дозвониться в его квартиру, но слышит только долгие гудки.

Он не находит себе места, и даже Йоджи на сей раз не отпускает свои двусмысленные шуточки.

...Проходит неделя, а телефон молчит. Кен просматривает новости и ищет по Интернету. Фамилия "Фудзимия" редкая, и на запрос всплывает только президент какой-то крупной компании. Кен не знает, имеет ли тот какое-то отношение к его знакомому.

Вторая неделя плавно переходит в третью, третья – в четвертую. Мэнкс приносит кассету с заданием для очередной миссии, Кен пытается сосредоточиться.

– Псих какой-то, – шепчет Йоджи, вслушиваясь задание. – Ну, допустим, Персия таки виноват в том, что его сестра в коме, но в суд там пойти – ему в голову что, не пришло? Зачем телохранителей-то крошить...

Он умолкает на полуслове, когда на экране появляется фотография. Бросает быстрый взгляд на Кена.

– Охотники света, отправляйтесь по следам этих тварей тьмы, и пусть...

Бледное лицо, окаймленное красными прядями, меркнет на квадрате экрана.

Конец