Я знаю, что Айя меня любит. Знаю. Он никогда не произносит этих слов, а когда я говорю их ему – получаю в ответ фирменный взгляд. Ну, тот самый, который должен заставить вас чувствовать себя червяком под лупой. Но это ничего, я привык любить этот взгляд. Я даже иногда специально говорю Айе о своей любви, чтобы он так на меня посмотрел. Думаю, он в курсе.

Я действительно люблю его, и говорю об этом не затем, чтобы получить ответное признание. О, было время, когда я мечтал услышать от Айи, что он меня любит, когда я ждал, затаив дыхание, и отчаянно надеялся дождаться страстных слов, а не сощуренных глаз. Увы, пришлось признать, что это просто не в духе Айи. Но всё не так плохо, поскольку сейчас я думаю, что Айины взгляды – это его личный код только для меня.

Правда, он смотрит так на всех. Как известно любому, кто пообщался с ним хотя бы час. Он одаривает ледяным взглядом меня, Кена, Оми, девочек-покупательниц, команду Шварц, людей из Эсцет – и далее по списку. Я уверен, что даже Айя-тян хоть разок да получила от него этот взгляд – когда ещё не была в коме.

Так уж он устроен. Но видите ли, я научился расшифровывать взгляды Айи с высокой степенью точности. Думаю, что прав примерно в девяноста восьми случаях из ста. Нельзя же быть так близко к Айе и не научиться его языку. Хотя подозреваю, в один прекрасный день он докажет, что на самом деле я ничего о нём не знаю. Очень непростой тип.

Вернёмся к чтению Айиных взглядов. Чуть сощуренные глаза в сочетании со слабым изгибом линии губ означают, что Айя находит вашу идею полным идиотизмом. Примерное значение: «Ты серьёзно?». Если глаза сильно сощурены, между бровями складки и челюсти сжаты, то взгляд расшифровывается так: «Отвяжись, презренное насекомое, иначе я тебя раздавлю!» И есть ещё взгляд «Такатори шине». Думаю, все представляют, какой именно.

Но я, знаете ли, на особом положении. Я удостаиваюсь своего персонального взгляда – «Я тоже люблю тебя, но я слишком а) упрям б) труслив в) глуп, чтобы это признать». Конечно, Айя стал бы отрицать, что значение именно такое, но я-то знаю, что прав. Этот взгляд похож на «Ты серьёзно?», только при этом Айя, решив, что он поставил меня на место и я за ним не наблюдаю, смотрит в сторону – вниз и вправо, если быть точным, – и с усилием сглатывает, будто хотел сказать что-то, но заставил себя промолчать. И я знаю, что именно он не даёт себе произнести: «Я люблю тебя».

Он должен любить меня. Мы сражались плечо к плечу, мы проливали кровь друг за друга, мы спорили о глупостях и жизненно важных вещах, мы смеялись вместе и друг над другом (ну, допустим, Айя не смеётся, он только выглядит слегка позабавленным). Знаю-знаю, я мог бы сказать то же самое о каждом из Вайсс, но с Айей всё по-другому. Когда я убил… когда мне пришлось… когда мои воспоминания о любимой использовали против меня и моих товарищей по команде… когда необходимое было сделано и всё закончилось, Айя разделил боль со мной. Я меньше всех ожидал сочувствия от него, и, если честно, он был не слишком-то рад оказаться в этой роли.

Время от времени он мучился бессонницей, а я время от времени уходил поискать развлечений, так что мы не могли не столкнуться. Как-то, чувствуя себя особенно подавленным, я притащился домой хорошо набравшись и принялся донимать Айю пьяными жалобами на жизнь, пока он, демонстративно не обращая на меня внимания, пытался дочитать свою книжку. В конце концов он запустил книжкой в меня. На следующий день я получил немало удовольствия, демонстрируя ссадину сердобольному Оми и якобы не замечая злобных взглядов Айи. Пару дней спустя, когда я был не так пьян, а Айя не так раздражителен, мы столкнулись снова. И я сумел втянуть его в разговор о любви, утратах и тому подобных вещах. Это превратилось бы в мелодраму, не веди себя Айя так чертовски отстраненно. Потом эти встречи и разговоры заполночь стали привычными и почти постоянными. Я не знаю, что изменилось с течением времени, но что-то изменилось, и благодаря Айе моя привычная сердечная боль утихла.

Я начал влюбляться в Айю. Да, я берусь за миссии ради спасения прекрасных девушек, но мне нравятся и парни. Просто парни менее склонны бросаться в объятия героя после того, как их спасли. Если они решат, что вы считаете их беспомощными жертвами, которых нужно спасать, то, скорее всего, оскорбятся.

Так, на чём я остановился? Ах да, я влюбился в Айю. Набравшись храбрости, сделал первый шаг, который, как ни странно, не был встречен в штыки. Дальше – больше, взгляды, ласки, всё такое прочее. Я уверен, что он должен любить меня, в своей манере – скрытно и сдержанно. Это ко мне он приходит. Это со мной он разговаривает. Это я получаю от него редкие искренние улыбки и взгляды «Я тоже люблю тебя, но я слишком а) упрям б) труслив в) глуп, чтобы признаться тебе или даже себе самому».

Правда, сейчас он не глядит на меня; он смотрит вниз и вправо и с усилием сглатывает. Когда он снова поднимает глаза, я вижу в них решимость и сосредоточенность, как всегда на миссии; но сейчас сквозь эти чувства пробивается острое беспокойство. Айя изо всех сил пытается скрыть его, но я знаю, все Вайсс встревожены. Чёрт, я сам волнуюсь.

Я прекрасно понимаю, что у меня есть все основания для волнения, и не виню Айю. Кен и Оми не умеют скрывать свои чувства так хорошо. Кен выглядит испуганным, его глаза широко распахнуты, а рот в шоке приоткрыт, как будто он не ожидал ничего подобного. Но мы все знали, что такие вещи могли случиться, что они, скорее всего, должны были случиться. К чёрту «скорее всего». Мы знали, что рано или поздно это произойдёт. Но, кажется, Кен до сих пор не верил, что опасность так реальна; может, и сейчас не верит, хотя доказательство прямо перед ним.

Оми, бедняга, пытается сдерживаться. У него в глазах стоят слёзы, в них отражается весело пляшущее пламя – оно будто смеётся над его переживаниями. Он нервно кусает губы, чтобы унять слёзы, и ищет, что сказать. Он только что позвонил Бирман и она выслала к нам «скорую» из госпиталя, который работает на Критикер. Оми с тревогой смотрит на меня и снова облизывает губы. Не удивлюсь, если у него пересохло во рту.

У меня пересохло. Хотя возможно, сухость во рту и беспокойство как-то связаны с тем, что из меня торчит здоровый кусок металла. Когда мы гнались за последней группой преступников, произошёл взрыв. Я уверен, что все они погибли. Вот что бывает, если взрыв готовит не профессионал! К сожалению, меня тоже накрыло. Я не был так близко, чтобы меня разнесло на клочки – но достаточно, чтобы получить несколько ожогов. И ещё взрывная волна швырнула меня спиной на часть абстрактной металлической скульптуры, что красовалась рядом со зданием больше не существующей юридической фирмы. Скульптура и прежде казалась мне кошмарной, а теперь она буквально сидит у меня в печёнках.

Боли я пока не чувствую; моё тело как будто онемело. Я чувствую металл. Он холодный, поскольку ещё не успел нагреться до температуры моего тела. Я чувствую слабую вибрацию, когда хватаюсь рукой за штуковину, торчащую из меня – чтобы убедиться, что это не галлюцинация. Увы, нет. Но боли я не чувствую. Адреналин, может быть. Шок, скорее всего. Шок – это плохо.

– Йоджи, с тобой всё будет в порядке, – говорит Айя, но я не уверен, кого из нас он пытается убедить.

Я смотрю на него.

По счастью, я напоролся на железный штырь, отходящий от главной конструкции и расположенный невысоко от земли. Я могу сидеть, опираясь на руку. И не слишком хочу шевелиться. Мне повезло, как я и говорил. Мог бы ведь налететь на верхние шипы и повиснуть на них, или быть разрезанным надвое острыми гранями соседнего штыря. Я здесь пока ещё целиком, и лицо почти не пострадало. Хорошо буду смотреться в гробу.

– Проследи, чтобы меня не зарыли в каком-нибудь уродском костюме.

Серьёзно – что ещё я могу сейчас сказать? Я знаю, что умираю, и тут ничего не поделаешь. Не стану же я устраивать душещипательную сцену, каяться в грехах и клясться в любви единственным близким друзьям. И, кроме того, я действительно не хочу, чтобы меня зарыли в уродском костюме.

Айя глядит на меня, но такого взгляда я раньше не видел. В глазах решимость, брови сведены к переносице, губы приоткрыты. Он осторожно устраивается на земле позади меня и медленно придвигается вплотную. Он хочет помочь мне, но опасается, что малейшее движение сделает только хуже. По крайней мере, я так думаю, потому что именно так я действовал бы на его месте. Когда он останавливается, я расслабляюсь, опираясь на него. Он так тесно прижался, что даже когда я полностью переношу на него вес, моё тело не сдвигается ни на сантиметр.

И вот пока я сижу тут и умираю, Айя рычит:

– Только попробуй сдохнуть. Я вколочу в тебя жизнь обратно, а потом сам убью!

Я бы расхохотался, но боль уже даёт о себе знать, так что ясно, даже от одного-единственного смешка мне станет очень хреново.

– Да уж, ты можешь.

Хотел бы я надеяться, что он и правда «вколотит в меня жизнь», после того как я умру. Мне просто нужно будет уговорить его не убивать меня потом. Но сейчас мы ждём, и я не в силах выносить угрюмое молчание и растущую боль. И мне уже почти всё равно, чего мы в итоге дождёмся – прибытия «неотложки» или того, что я умру.

– Как ты меня убьёшь?

Я слышу, как позади меня у Айи перехватывает дыхание от неожиданности. Слышу, потому что его губы у меня над ухом. Думаю, Кен и Оми тоже удивлены, но голова у меня как в тумане, так что за это не поручусь. При этом я ещё мысленно исполняю победный танец по поводу того, что заставил Айю задохнуться от чувств. Танец требует ужасно много сосредоточенности.

– Я… я могу… я придушу тебя, Йоджи, – говорит Айя сдавленным голосом. Я кладу голову ему на плечо, пытаясь устроиться как можно удобнее. Он продолжает, и голос его звучит так, будто он пытается что-то превозмочь. Неужели слёзы? Я слабо улыбаюсь. Дело даже не в слезах, а в способе убийства. Я знаю, он сделал бы это лицом к лицу. И не сводил бы с меня глаз до самого конца. Значит, он чувствует, что в такой момент мы должны быть связаны, что он прочно соединён со мной глубоким чувством. И я знаю, каким. Я же говорил, он меня любит.

– Я буду сжимать твоё горло, пока ты не расстанешься с жизнью.

Вот видите?

Теперь Оми плачет навзрыд. Слёзы бегут у него по щекам. Он цепляется за Кена, у которого лицо всё ещё застывшее от шока. Я думаю, Кен не отдаёт себе отчёта в том, что обнимает Оми так крепко. Но время от времени он переводит взгляд на лицо подростка и машинально вытирает ему слёзы.

А затем снова смотрит на нас с Айей.

Айя продолжает перечислять, как он убьёт меня.

– Я разрублю тебя на куски.

– А можно я сначала поправлюсь после первой смерти? Если откроется незажившая рана, веселье будет уже не то.

Он продолжает, не обращая внимания:

– Я убью тебя твоей же проволокой. Я умею ей пользоваться. Помнишь, я брал твои часы на миссию «человеческие шахматы»? Так вот. Я скручу тебя, а потом сломаю тебе шею и….

– Я люблю тебя, Айя, – перебиваю я тихо. Это единственное прощание, которое я себе позволю, и единственные слова, которые он должен запомнить, даже если забудет всё остальное. И я хочу перед уходом получить от него мой персональный взгляд.

– Йоджи, заткнись! – Нет, того особенного взгляда я не получаю.

Эмоционально Айя сейчас балансирует на краю пропасти, и я не уверен, что он сможет пережить падение.

– Я не закончил, – говорит он тихо, с болью в голосе. – Я не закончил с тобой. Ещё нет.

И мне кажется, он имеет в виду что-то другое, а не перечень способов убить меня. Я смотрю вверх, в его лицо, но он повторяет свой маленький ритуал взгляда в сторону и сглатывания. И несколькими секундами позже продолжает:

– Я думаю… лучший способ убить тебя…для меня… похитить тебя, так, чтоб никто не нашёл и не помешал. И я держал бы тебя в заточении долгие-долгие годы. Растягивал бы удовольствие, понимаешь? Ты бы думал, ожидал… Чёрт, ты бы мог даже умереть от старости раньше...

– Но это не то же самое, что убить меня самому, – уточняю я. И смотрю на огонь, ещё пылающий там, где прежде стояло здание. Неужели никто ещё не вызвал пожарных? Мы здесь торчим целую вечность. И кто-нибудь, разведите огонь рядом со мной, потому что я начинаю зябнуть.

– Нет, то же самое, потому что я дал бы этому случиться.

– Пообещай, что будешь держать меня в тепле. Я не думаю, что захочу мёрзнуть, пока ты снова меня убиваешь.

Айя не знает, что делать. Я чувствую, как он напрягается и перестаёт дышать. Но мои слова заставляют встрепенуться Кена – так собака ставит уши торчком, заслышав приближающую опасность. Айя начинает дышать снова, когда Кен опускается на колени рядом со мной и мягко поднимает мою голову с удобного плеча, очень стараясь не задеть моё тело ниже шеи.

– Йоджи, держи глаза открытыми, – говорит он. А я что, закрыл? Очевидно, да. Приходится делать сознательное усилие, чтобы открыть их.

– Держись, ладно? «Неотложка» скоро будет здесь.

Я пытаюсь кивнуть, насколько это возможно, когда голову удерживают в вертикальном положении. Я вполне способен держать её сам, но думаю, Кен мне не доверяет, ожидая, что я могу снова улечься на Айино плечо и отрубиться. Я шевелю рукой, чтобы показать ему, что всё в порядке, но, как назло, движение сразу же отдаётся волной боли по всему телу, заставляя меня зашипеть. И тут я ощущаю, как густая тёплая жидкость скапливается под моим плащом.

– Не думаю, что они успеют…

Но мы уже слышим вой сирены.

– Наконец-то, мать вашу, – бормочет Оми. На самом деле я думаю, что он говорит гораздо громче, но моя голова в тумане, а он недостаточно близко. То есть близко, но недостаточно.

Но я могу видеть, как он вытирает слёзы и снова превращается в нашего руководителя. Именно ему придётся вводить парамедиков в курс дела. Он будет держаться профессионально и бесстрастно, потому что Оми хороший командир и знает, что ничем не поможет мне, если из-за его слёз и рыданий медики чего-то не поймут. И хотя я благодарен ему за усилия, мне кажется, что для меня они уже не имеют смысла.

После осмотра парамедики решают, что самое лучшее – доставить меня в госпиталь с куском железа внутри. Чтобы «не ухудшить состояние пострадавшего в процессе извлечения инородного тела». Ещё пару минут, и там будет нечего ухудшать, я вам гарантирую.

Теперь Кен и Айя поддерживают меня сзади, их руки сомкнуты на железном штыре за моей спиной, а моя голова опять лежит на Айином плече. Пришлось пообещать Кену, что я не буду закрывать глаза. Мне не очень-то нравится, что пришлось ему соврать, но враньё – далеко не худшая вещь, которую я делал в жизни, так что я не слишком переживаю.

Оми с одним из медиков поддерживают меня спереди и фиксируют штырь, пока двое пожарных используют… как они там называются? «Спасительные челюсти»? Ну, что-то типа того. Короче, они перерезают штырь, на который я нанизан. Я чувствую вибрацию, которую они создают, чувствую, когда чья-то рука перехватывает штырь поудобнее. Меня мутит от этого. Не хочу даже думать, как будет больно, если меня стошнит.

Внезапно громкий визжащий звук, с которым работала эта штука, обрывается. Похоже, они закончили. Вайсс вместе с медиками помогают мне перебраться на поставленные рядом носилки. Когда я говорю «помогают перебраться», я имею в виду «кладут меня на них, пока я доказываю, что способен добраться до носилок сам». Но на самом деле я измучен, замёрз, у меня кружится голова, и я, кажется, не могу держать глаза открытыми.

После того, как меня пристегнули к носилкам, я обнаруживаю, что мне чего-то не хватает. Я высвобождаю руку и ловлю запястье того, кто оказывается ко мне ближе всех.

– Оми, где мои очки?

Конечно, это нелепо. Откуда Оми знать, где они? В этот момент я даже не могу сообразить, что их, скорее всего, сбило взрывом. Я просто знаю, что их нет.

– Я… я не знаю, Йоджи, – отвечает Оми, глядя на меня растерянно и печально.

– А…

– Мы поищем их, Йоджи, когда освободимся, – говорит Кен, опуская руку на моё плечо. Но я не отвечаю.

– Йоджи!

Мои глаза закрыты, пальцы на Омином запястье разжимаются, и я уже ничего не слышу. Да, я без сознания, и смерть стремительно приближается ко мне. Это конец Кудо Йоджи. Я не погиб в кровавой битве. Я не пал смертью храбрых, защищая друзей и спасая невинных людей от тварей тьмы. Нет, я попался в ловушку злоумышленника, которому не хватило ума рассчитать количество взрывчатки, необходимое, чтобы благополучно удрать вместе со своими сообщниками.

И я тихо загнусь внутри «неотложки», пока она мчится по улицам Токио.

Я надеюсь, что они разрешат Айе ехать вместе со мной.

Думаю, ему бы хотелось.

* * *

Можете считать меня психом, но я был уверен, что попаду в ад. Посмотрите на всё, что я натворил. Не думаю, что таким, как я, место в раю.

Что ж, значит, в аду есть потолки с белыми плитками – ну, такие, с мелкими дырочками. А ещё в аду есть неудобные кровати, слишком тонкие одеяла, и там экономят на отоплении. И доносится равномерное попискивание – но боль и усталость мешают мне повернуть голову и выяснить, откуда оно исходит. Во рту по-прежнему сухо.

– Йоджи…

На самом деле моё имя не произнесли. Его выдохнули. Ага, я узнаю эту манеру. Так выдыхает его Айя, когда он на грани сокрушительного оргазма. И я счастлив заявить, что это случалось много-много раз благодаря вашему покорному слуге. Просто вместо удивления и трепета там должны звучать страсть и нетерпение, а так – то же самое.

– Айя.

Я закрываю глаза и глотаю комок в горле. Потом смотрю на него с моей лучшей имитацией взгляда «Ты серьёзно?», хотя больше всего мне хочется сгрести его в объятия и зацеловать до беспамятства.

– Ты же не явился за мной в преисподнюю?

Даже если по всем признакам я нахожусь в госпитале – и попискивающие звуки издаёт какой-нибудь прибор, отслеживающий мои жизненные показатели – иногда всё не так, как кажется. Я могу быть мёртв. Вполне могу. И вокруг может быть ад. Но я не имею ни малейших сомнений, что Айя действительно явится туда, чтобы «вколотить в меня жизнь», как и грозился. Потому что это так на него похоже. И я люблю его за это.

Он возвращает мой взгляд – и делает это куда более впечатляюще. Ладно, у него просто было больше практики, так что я не расстраиваюсь. Вообще-то я очень доволен собой. Но Айя не говорит ни слова и только глядит на меня. Хорошо устроился – свалил на покойника необходимость поддерживать разговор!

– Ну, ээ, госпиталя я никак не ожидал.

Чистая правда.

– Чего же ты ожидал?

Это только мне кажется, что бесстрастие Айи порою жутко бесит?

– Не знаю. Огня, серы, воплей грешников, наверное…

Думаю, до него наконец-то доходит суть. Айя вздыхает и отталкивается от стены, у которой стоял. Пока он осторожно присаживается на край моей койки, я не свожу с него глаз. Он склоняется вперёд, поставив локти на колени, сцепив руки перед собой и глядя на стену так, будто она чем-то вызвала его неудовольствие. Зная Айю – вполне возможно.

– Ты умер, Йоджи.

Я так и знал.

– Ты потерял сознание, когда тебя заносили в «скорую». После рентгена тебя отправили сразу на операционный стол. Штырь был достаточно острым, чтобы пройти через твоё тело, и достаточно тупым, чтобы отодвинуть внутренние органы со своего пути. Он не повредил артерию. Только мелкие сосуды. Поцарапал твой желудок, но не проткнул. Твои кишки оказались смещены, но не пострадали. Удар пришёлся точно в печень. Вот почему ты потерял так много крови. Из-за этого ты умер на операционном столе.

Теперь Айя смотрит не на стену, а в пол, с таким видом, будто кто-то переехал его щенка. Он делает глубокий дрожащий вдох, прежде чем взглянуть на меня со слабой сухой улыбкой, которая не отражается в глазах.

– Хорошая новость: ты можешь жить с половиной печени.

– А плохая? – спрашиваю я тихо, удерживая его взгляд. Теперь он ответит: «Плохая новость: ты мёртв, так что тебе это не поможет», стены исчезнут в пламени, а сам Айя превратится в дьявола, чтобы терзать меня веки вечные…

– Плохая… – он умолкает, делает ещё один глубокий вдох и мрачно смотрит на меня. Ох, это будет что-то очень нехорошее. – Плохая новость состоит в том, что ты больше не сможешь пить. Доктор сказал что-то о понизившейся переносимости алкоголя. Я не очень внимательно слушал в тот момент.

– Ох, чёрт!.. – вырывается у меня. – Я и правда в аду… – Не могу удержаться от стона. Я действительно люблю выпить.

Но в ответ я слышу от Айи смешок, настоящий смешок, в котором слышится веселье. Он наклоняется и целует меня, медленно и нежно, почти нерешительно.

Если я не смогу позволить себе спиртного всю оставшуюся жизнь – да, я наконец-то поверил, что она будет – то мне нужно чем-то восполнить утрату. Так что я игнорирую свой ноющий, пульсирующий, распухший живот, обхватываю Айю, притягиваю ближе и углубляю поцелуй.

Я неистово впиваюсь в его губы, а он запускает пальцы в мои волосы. Потом отстраняется и, не открывая глаз, целует меня в губы раз, другой и третий. Ему не нужно смотреть на меня. Он уже знает моё тело наизусть.

Потом я чувствую, как он приподнимается и скользящим движением устраивается верхом на моих бёдрах. Его язык в глубоком поцелуе ласкает мой, а мои руки на его заднице прижимают его ещё крепче. И пусть я на больничной койке, только-только очнувшийся после серьёзной травмы, клинической смерти и удаления половины печёнки, но, чёрт возьми, я всё-таки Кудо Йоджи. Я не собираюсь останавливаться. У меня есть священная миссия – заставить Айю выдохнуть моё имя со страстью и нетерпением; и я намерен её исполнить. Хотя в глубине души я знаю, что буду думать по-другому, если не получу вскоре дозу обезболивающего.

Увы, Айя отстраняется. Он тяжело дышит и глядит на меня так, будто я опять брякнул, что люблю его.

– Я прощаю тебя за то, что ты умер, только потому, что ты потерял часть своих внутренностей, – говорит он, наставив на меня палец. – Думаю, что лишиться выпивки – достаточное наказание для такого, как ты. Но если что-нибудь подобное повторится… я убью тебя, клянусь.

Затем он смотрит вниз и вправо и с усилием сглатывает.

Я знаю, Айя меня любит. Знаю.