Почему-то обещание Фудзимии о завтрашнем свидании с Асами видится Наги намного более непристойным, чем все откровенные авансы Кудо в адрес Цудзи. То есть, Наги знает, почему. И это бесит, раздражает, словно крошки, забравшиеся под носорожью шкуру — на последнем уроке они с Асами как раз читали Киплинга.

Его злость может помешать делу. И даже скорее всего помешает, но Наги с трудом останавливает себя от небольшой диверсии — скажем, передвинуть дежурства по школе в завтрашнем расписании и лишить Асами шанса на это свидание.

Но всё же останавливает. Наги — профессионал.

И именно этот профессионализм тянет его на главный школьный сервер.

Именно этот профессионализм рождает вдохновенный злой азарт, который помогает скормить школьному серверу простенькую, но эффективную обманку: теперь камеры больше не пишут то, что происходит в апартаментах Фудзимии-сэнсэя. Наги подсунул им одну из старых записей, невыносимо законопослушную и такую же лживую.

А вот то, что Наги напрягается и шагает туда телепортом — это уже не имеет отношения к профессионализму. Никакого.

А о том, к чему имеет — лучше не думать лишний раз.

В этой школе вообще вредно думать, даже с его щитами. Странное, странное место. Но отступить им уже не дадут.

Наги и не собирается отступать. Глупости, как любит говорить Шульдих, надо совершать смело и с каменной мордой, тогда все решат, что это не глупость, а хитрый план.

Планом тут даже и не пахнет, хотя Наги, конечно, представляет, чего хочет. В общих чертах. Он не ребенок, еще со времени первого своего трупа не ребенок, но даже с Тот у них не зашло дальше взглядов и лепестков. А устроенный Кроуфордом познавательный тур по борделям оставил в памяти в основном чувство гадливости.

Поэтому Наги храбро замирает на пороге и молчит. Не в те бордели водил его Кроуфорд. Халтурно подошел к вопросу.

Прямо сейчас у Наги сложности со связной речью. Потому что Ая явно только что из душа ― через нательную юкату перекинута мокрая коса, которую он яростно растирает. И, кажется, он совсем не удивлен появлению Наги за запертой дверью и сразу босым.

Наги неловко поджимает начинающие замерзать на сквозняке пальцы и с трудом удерживается от желания вообще спрятать одну ногу за другую. Смотрит сквозь челку исподлобья, хмуро щурится в полумраке и сердито сопит.

Может, этот... нехороший человек тоже что-нибудь скажет, а?

Шальная храбрость вытекает, как вода из разбитой чашки, но если с водой Наги бы еще мог что-то сделать, то с храбростью совсем никак.

Потому что Ая улыбается, не ехидно, а как-то очень... понимающе. Почти ласково. Почти одобрительно ― на пристрастный взгляд Наги. И щедро кивает в сторону расстеленной уже кровати.

Сквозняки. Наги одобрительно и очень пылко кивает, соглашаясь. Странные сквозняки в этой школе ― приносят по комнатам шальных телекинетиков.

Наверно, они же трогают небрежно заплетенную косу.

А начав, уже очень трудно остановиться.

Наги ерошит даром мокрые пряди и ворот чужой юкаты, там, где ключица переходит в шею, забирается внутрь. Это почти осязание, почти прикосновение, но всё этого недостаточно, чтобы хоть немного успокоиться.

Взять себя в руки, сказать себе ― всё будет. Больше не нужно прикидываться случайным ветром и кидать ревнивые взгляды.

Хотя нет. С ревнивыми взглядами может выйти накладка.

Да и вообще со взглядами ― Ая вот, как гарантировал Шульдих, не паранорм вовсе. Но тогда почему Наги ощущает его взгляд всей спиной, словно по ней ведут кистью, смоченной в горячей масляной краске? И пишут, рисуют незнакомые вензеля. Дразнят.

Даже непаранормы могут быть опасны, если начинаешь их недооценивать.

Ая ― ярчайший тому пример. Наги подвигается чуть ближе, скорее намечая желание, чем реально перемещаясь.

Мысль о том, что можно прикоснуться ― как обычные люди, кожа к коже, отзывается щекоткой по позвоночнику. Это непривычно ― оставлять родной и уютный, свитый телекинезом кокон. Наги чувствует себя цикадой, взламывающей уютную скорлупку.

Всего-то и надо ― сделать шаг назад, превратить призрак чужого тепла в прикосновение. Подставить спину.

Наги не уверен, что готов. Наги знает, что больше всего на свете хочет попробовать.

Поэтому сначала он делает кокон больше. Чтобы хватило на двоих.

И только потом, смиряя подспудную дрожь, прижимается спиной к чужой груди.

Над ухом фыркают ― лукаво и совсем необидно, прижимают ближе, обнимая за плечи.

Это тепло. Тепло. Неожиданно. Умом Наги всегда помнил, что человеческое тело и должно быть теплым. Но, когда касаешься кого-то телекинезом, температуру не почувствовать. Только ветер под пальцами ― вечно прохладный, сушащий кончики пальцев. Сейчас он падает в прикосновение, в незнакомое, желанное тепло.

И только потом начинает различать нюансы. Чуть влажная кожа шеи после ванны, шероховатая хлопковая ткань юкаты, теплое дыхание над ухом. Горячие, будто раскаленные руки на плечах ― они такие даже через футболку.

Легкое движение груди под загривком ― дыхание. И твердая выпуклость, упершаяся в поясницу. От понимания Наги кидает в жар, он шумно сглатывает и торопливо зажмуривается, словно сможет снизить свою чувствительность, не видя.

Но выходит наоборот.

Вслепую всё ещё острее, ещё пронзительнее. К теплу добавляются запахи: химическая мята шампуня и зубной пасты, лаванда и горьковатые нотки календулы ― запах тела, терпкий и глуховатый мускус ― возбуждение. Кажется, их общее.

Жесткие, сильные пальцы касаются затылка, шутливо дергают волосы, растирают кожу осторожными, круговыми движениями, и от этой нехитрой ласки в штанах становится до невозможного тесно.

Так тесно, что отстраниться не возникает и мысли. Напротив, прижаться сильнее, потереться всем телом, распаляясь.

Дар вьется вокруг них неосязаемым вихрем. Дергает полы юкаты, поднимает край футболки, едва заметно натягивает край боксеров.

Прямо сейчас Наги больше всего хочется знать ― можно ли взять Аю за запястье и направить его ладонь к паху? Или рано?

Может быть, он слишком торопится от... ну, скажем, от энтузиазма. И ладно ― от катастрофической нехватки опыта тоже. Можно ли?

Или стоит подождать? Но... тогда что?

Наги глухо, со свистом выдыхает, успокаивая дар, и тянется прикоснуться ладонью. Осторожно проскальзывает под ворот юкаты, гладит плечо. Под пальцами ― гладкий, выпуклый бугор шрама. Непривычно и любопытно. И боязно. Может, это тоже слишком? Но Ая молчит, не замирает, не пытается сбросить руку, так что Наги решает считать это поощрением. Скользит по шее выше, трогает щеку, словно слепой.

А потом Ая чуть поворачивает голову, ловя пальцы губами. Трогает подушечку среднего языком ― коротко, но жарко и влажно, а потом втягивает глубже со смешным звуком.

Внутри обмирает, полумрак вокруг превращается в кромешную тьму с яркими искрами. Одновременно.

Во рту у Аи палец почти по фалангу, и мокрый нежный язык обнимает его по краям, сворачиваясь в трубочку. Когда Ая делает первый глоток, смешное сосущее движение, Наги впервые слышит этот тихий, будто бы скулящий звук. Короткое хныкание. Жалобное.

И целую минуту спустя понимает, что издает его сам.

Он разворачивается, путаясь в чужих и своих руках, прижимается грудью, тыкается губами куда-то, слепо и беспомощно. Так и вправду легче. Можно вжаться пахом в чужой плоский живот. Айя, наконец, выпускает его руку. Кладет обжигающе-горячие ладони на поясницу, ловит край футболки, осторожно тянет вверх, будто спрашивая разрешения.

Дар срабатывает раньше, чем Наги успевает хотя бы подумать головой, и остатки футболки отлетают в сторону. Хорошо, что из комнаты ему все равно телепортировать.

Ая гладит его по спине, и кажется, что его руки оставляют огненные следы. А еще под ними будто бы развязываются узлы в мышцах, и тело становится почти невесомым.

Наконец эти руки, эти волшебные руки начинают двигаться в разные стороны. Одна скользит вверх, успевая задеть лопатки тыльной стороной ладони, и ложится на затылок. Замирает, легко приподнимая Наги голову, словно Ая раздумывает, не остановиться ли.

Наги не успевает протестующе булькнуть ― не надо останавливаться! ― как вторая рука, напротив, двигается ниже. Гладит поясницу, заставляя ерзать, и замирает на верхнем крае ягодиц, едва забравшись под боксеры.

Наги мало. Он стонет, гнется, подставляясь под ласку. Целует сам ― беспорядочно и отчаянно ― скулу, подбородок, шею, ключицы. Трется, прижимаясь всем телом, и не знает, как предложить большее. Что сказать, что сделать?

Как не сгореть от стыда.

К счастью, Ая понимает. И наклоняется, накрывает губы Наги своими. Стыд исчезает. Бах ― и словно его не было никогда.

То ли в этом помогает увериться поцелуй, то ли включается чахлая эмпатия, неважно, но.

Наги знает. Теперь можно всё, и неважно, как это выглядит. Слишком хорошо. Нет, не слишком ― ровно так, как нужно. Как необходимо.

Им обоим ― очень хорошо.

Можно, наконец, стянуть с плеч Аи юкату, потому что надоедливая тряпка мешает гладить, не дает дотянуться, куда хочется.

Можно, слегка подталкивая даром, уложить на постель и усесться сверху с видом торжествующим и озадаченным.

Можно смехом отвечать на смех и стонать, когда Ая улыбается лукаво и непристойно и накрывает ладонью пах.

И остается только хватать ртом воздух и бессмысленно тереться задницей о твердый теплый живот, инстинктивно разводя ягодицы всё сильнее и сжимая коленями бока.

Когда Ая начинает гладить член ― ладонью, по всей длине, ― Наги только всхлипывает и вцепляется в плечи. Головка трется о кожу, пачкает смазкой, и всё же Наги находит в себе силы, чтобы прохрипеть:

― Сильней!

Ая понимающе ускоряется, второй ладонью гладит по груди, царапает соски.

Этого достаточно, чтобы кончить, обмякнуть, опускаясь на любовника. И с особенной ясностью почувствовать чужой член, упирающийся между ягодиц.

Ая гладит его осторожно, вопросительно. Будто спрашивает разрешения. Наги только вздыхает, подставляясь. Возраст все же имеет свои плюсы: возбуждение все еще бурлит внутри. Но сейчас оно переносимо.

Переносимо, ага. Он честно так думал, пока Айя спрашивал. Практически намекал.

Но когда ануса касаются сложенные щепотью пальцы и начинают откровенно массировать мышцы, не проникая ― Наги уверяется, что трагически ошибался. Просто-таки смертельно.

Потому что хочется скулить и пытаться насадиться на эти пальцы, прогнуться в спине, как кошка в течке, надеясь на снисхождение.

Наги опирается на локти и тычется мокрым лицом куда-то в шею, молча выпрашивая ласку. Ая фыркает, необидно и понимающе, и переворачивается, подминая под себя, лижет шею, старательно не оставляя засосов. Это до странного обидно, хотя и очень правильно. Показывать нельзя, но хочется до дрожи в пальцах. Проорать на всю школу: "Это мое! Мой любовник!".

Наги обещает себе так и сделать. Когда они закончат с этой миссией. Обязательно.

Пока удается только стонать и не насаживаться слишком уже вызывающе, пока Ая старательно вылизывает живот. И обходит снова поднявшийся член, отодвигает носом, щекотно фыркает в волоски в паху. Наги бы тоже посмеялся, но как-то вот не смешно ему. Не до того несколько.

Болезненно обострившееся обоняние царапает сладко-химический запах ― Айя выуживает откуда-то из-под подушек тюбик смазки, чуть улыбается в ответ на вопросительный возглас:

― Скажем так, я надеялся, что мой разговор с Асами приведет тебя сюда.

Зараза. Наги бы прохрипел это вслух, но мокрые пальцы наконец-то скользнули внутрь.

Это... это странно. Растянутые мышцы саднят, но Айя гладит как раз там, где нужно, и кажется, что нестерпимый зуд желания от его прикосновений понемногу стихает.

Мысль о сознательной провокации греет. Провоцируют только если хотят. И кто из них после этого коварная тварь Тьмы? По всему получается ― Ая. И он продолжает доказывать это делом.

Наги хочется больше, глубже, сильнее, но пальцы только дразнят, неспешно растягивая. Наги хнычет просяще, дергает бедрами. Он готов. Совершенно точно готов.

Дар вторит их желаниям, сплетая вокруг постели кокон слой за слоем. Стон за стоном, касание за касанием вплетают в него по нити. Чтобы никто не помешал, ничто не проникло внутрь.

Когда Ая вытаскивает пальцы, Наги давится возмущенным воплем. Куда? Это нечестно, просто свинство и вообще!

А потом входа касается головка, толстая, горячая. Трется, дразнит, и внутри сладко обмирает.

― Дай мне! ― хотелось ― приказом. Получилось ― умоляюще. Наги бы подпихнул даром, но сила не слушается его, бьется внутри язычком пламени, обвивает их коконом, и не слушается. Может, стоило бы хоть попытаться вернуть контроль, но сил хватает только стонать. И цепляться ладонями за плечи.

Наги нужно. Очень нужно. С тем, кто хочет его, а не только интеллект и возможности. С тем, кто решился позвать. То есть, конечно, спровоцировать.

Ая проникает внутрь коротким толчком, раздвигая скользкие стенки, и Наги чувствует, как от ощущения заполненности, сытости закатываются глаза. Саднят растянутые мышцы, но эта боль как туман, развеивается с каждым движением. Последние её клочья исчезают, когда Наги, собрав силы, рвётся навстречу ― оплетает ногами поясницу и буквально насаживается до конца. До упора, до влажного шлепка, до искр перед глазами.

Это хорошо. Правильно. Достаточно ― на несколько кратких мгновений. Потом Ая начинает двигаться ― медленно, размеренно, давая привыкнуть, подстроиться. Или выбрать свой собственный. Наги тянется навстречу, втягиваясь в ритм, подстраивая его под себя. Цепляется за плечи, впиваясь в кожу короткими ногтями. Жутко непрофессионально, но он был бы рад, останься там хоть какие следы. Они обязательно останутся. Хотя бы на спине, под рубашкой. А потом ― не только там.

Ая делает очередной, особенно удачный толчок, и он отзывается во всем теле томной дрожью предвкушения. Вот-вот, почти. Уже сейчас. А потом ещё один, тоже удачный. И ещё один. Но всё равно недостаточно, чтобы сорваться вниз, сорвать главный плод, дотянуться до сияющей вершины.

Наги мотает головой, кусая губы, и замирает, когда Ая вдруг ловит его за подбородок. Он ждет поцелуя, но Ая угадывает ― так точно, словно Наги рассказал ему о своем обещании.

Ая легко трогает губами щеку и, коротко лизнув, оставляет шикарный засос на ключице. Именно этой малости хватает Наги, чтобы кончить. Он сжимается внутри, выгибаясь дугой. Сейчас оргазм куда сильнее первого, полнее, завершённее.

Ая стонет почти беззвучно, толкается в последний раз и замирает, прижимая всем весом к кровати. Это не слишком удобно, но Наги не против. Даже наоборот. Он лежал бы так долго-долго, обнявшись, сцепившись, слушая, как медленно успокаивается чужое сердце.
Даже если эта отметина значит для Аи меньше, чем для него, Наги всё равно рад. Потому что уверен, что это временно, а возникшее чувство принадлежности уже согрело его сильнее, чем когда-то ― отстраненное любование Тот.

Ая приподнимается на локте, улыбается виновато, отстраняясь, и Наги чувствует, как краска заливает щеки ― влажного, раскрытого пока ануса касается прохладный воздух.

"Если он не выгонит сейчас, у нас всё будет", ― успевает загадать Наги, прежде чем Ая устраивается рядом и принимается гладить по спине. Вроде бы успокаивая, но с подтекстом.

И Наги отзывается на ласку с облегчением и счастьем. Забыв о загаданном почти сразу же.

Наоэ Наги не пророк, и одной остановленной пули недостаточно, чтобы изменить судьбу. Но это не значит, что он не попробует.