Лобовое стекло заливал дождь, ветер то и дело швырял пригоршнями оборванные с деревьев листья, еще зеленые и уже побуревшие. Никакого солнечного желтого или красного цвета этой осенью. Впрочем, наверное, южнее от нее что-то еще осталось. Много южнее. Но даже туда можно будет доехать. Теперь фургон полностью в распоряжении Кэна.
От Манкс и вообще от Критикер ничего не было, никаких известий. Оми так и не появился, Ёдзи ушел почти сразу, как выбрался из госпиталя. Сказал, поживет у своей девушки, раз уж им дали свободу. И, как это ни странно, все еще у нее жил. Три недели. На две дольше, чем смог бы по мнению Кэна. Черт его знает, может, девушка была терпеливая, может, Ёдзи решил здесь осесть — Кэн не знал, старался с Ёдзи не пересекаться. На всякий случай, вдруг тому вдруг только предлога не хватает, чтобы вернуться. А фургон Кэну нужен был для себя.
Часы на панели мигали фосфорно-зеленым, отсчитывая минуты. Сколько можно? Уже скоро закончится смена у лечащего врача, они что, решили опять отложить выписку?
Нет, все-таки выпустили. Наконец-то! Ая вышел из дверей госпиталя, постоял пару секунд под дождем и двинулся к фургону. Невидяще скользнул взглядом по лицу Кэна, кивнул и направился к распахнутой для него пассажирской двери кабины. Кэн, даже не заметивший, как вылетел из кабины, быстро нырнул обратно на водительское место. Настроение испортилось насмерть, в животе заныло, будто в желудок насыпали горсть тяжелых ледяных камешков. Но выяснять отношения вот так вот сходу было нельзя, потому оставалось только завести двигатель и гнать на самую надежную и глухую из присмотренных заранее стоянок. До утра Ая никуда не денется. Кэн на это очень надеялся.
Поймал Кэн Аю на выходе из душа, благо в фургоне сложно было обойти того, кто не хочет уступать дорогу. И даже сказать ничего не смог. Что скажешь, когда Ая смотрит сквозь, будто ты стеклянный, а позади тебя какое-то кино показывают. Не очень интересное, раз лицо такое спокойное. Устал? Да нет, не похоже. Хотя бледен больше обычного, ну так в больнице больше месяца проваляться — не на курорте, чай, загорать негде. Спину и голову держит иначе. Так и раны… Кэн оттянул край треугольного выреза аиной футболки — шрам через ключицу все еще был сине-лилового цвета, только слегка пожелтел местами.
Чертов Сион. Кэн был бы рад сейчас возможности убить его снова. За то, что сукин сын… да за все. Убиться мог сам хотя бы, мразь?
От Аи пахло мылом и лекарствами и почти не пахло самим Аей. Хотелось запихнуть его еще раз под душ, чтобы смыть всю эту химию и найти старый запах — терпкий, жесткий. Но вид бьющейся под тонкой кожицей шрама жилки завораживал, гипнотизировал. Невозможно было оторвать взгляд. Будто видишь самую жизнь и самую суть, которые обычно надежно спрятаны.
Кэн коснулся губами кожи над ключицей. Лизнул, надавил языком, пытаясь отчетливее почувствовать биение. Ощутил, как дернулся Ая, и обнял его, осторожно прижал к себе. Потянул футболку с плеча, чтобы не мешалась, и начал осторожно целовать края шрама, пересчитывая следы от хирургических швов. Сбился и начал заново.
— Не сейчас, Кэн, — рука Аи легла на затылок. Сухая, горячая, тяжелая. — Не сейчас.
Ладно, ладно, он и не ждал, что они вот прямо в первый же день и… В конце концов, и у Кэна еще ныла рана. Но голос Аи был какой-то мертвый, тусклый. Даже не раздраженный. Такой, что затошнило от внезапной обиды: мертвецы ему важнее, да?
Двойное спальное место Кэн развернул еще вчера, даже успел обжить — притащил пару лишних подушек, прикрутил лампу. И сейчас достаточно было забраться под одеяло вдвоем, чтобы ощутить себя наконец дома. Если бы Ая ну хоть как-то реагировал.
Кэн притянул Аю к себе, уткнулся носом в гладкие, пахнущие какой-то горечью волосы и заставил себя уснуть.
До утра Ая никуда не денется. Хотя бы до утра.
