Negative

Друг может предать, но враг никогда! 
(изречение умного человека).

Разоришь ты мои сны
Пальцы переплетены
Будто чем-то опоен
Будто тело не мое

Город ждет меня и жжет
Сеть унылую плетет
Не жалея не любя
Водит за руку меня

«До Содома далеко» (Пикник)

 

 

Он так надеялся, что умрет. Просто умрет. И все это наконец закончится.

Но дождь шел. И снег шел. И он лежал на мокром асфальте, чувствуя тупую пульсацию крови в открытых ранах. Боль в груди тоже была какой-то тупой и отдаленной. Будто и не его вовсе.

Кто бы мог подумать? Кен.

«Сибиряк». Всегда такой простой, даже незамысловатый с его футболом и вычурным отсутствием стиля. С его когтями, пригодными только для ближнего боя.

С одним когтем, последним. Достал.

Он оказался лучшим бойцом. Кен. Когда их лица на мгновение оказались совсем рядом и Кен снизу-вверх заглянул ему в лицо, Айя видел: слезы неостановимым потоком текли у него из глаз. Кен оказался самым лучшим. Он убил и его и Йоджи. После того, как они оба прикончили Оми. Лезвие катаны, даже не блеснув на прощание, пробило узкую грудь распятого в паутине проволоки мальчишки.

Команды больше не было. И сам Кен был обречен. Каким-то внутренним чутьем, сквозь неожиданно поднявшееся уважение к бывшему товарищу – да к несдержанному, неаккуратному, почти нелепому в своей заурядности «Сибиряку» – Айя знал, что он тоже погибнет.

И тем более глупым казалось то, что сам он все еще жив. Все еще слабо корячится на мокром асфальте рядом с погибшим Йоджи и убитым ими Оми.

Он тоже должен был умереть.

Так было бы правильно.

Все равно после смерти Айи-чан и «казни» Мамору Такатори вся его жизнь была завязана только на команде. Без команды его существование должно было прекратиться.

Его месть завершена, выжгла сама себя, а продолжать работать с сознанием того, что они убили Оми – он бы не смог. И Йоджи, поверхностный, манерный Йоджи – он ведь тоже не хотел всего этого. Его пришлось чуть ли не силой тащить с собой.

Их больше не было. Все.

Пряди потемневших, слипшихся от влаги волос падали на глаза, рассекая мокрый асфальт на отдельные сегменты.

Умирать было – пусто.

А потом он услышал шаги. Он не хотел узнавать звучание этой походки. Этих… походок. Которые он знал. Успел запомнить. Обязан был запомнить с профессиональной точки зрения.

Синхронно и так тихо (не разбрызгав вокруг себя ни воду, ни кровь) четыре человека подошли к нему с разных сторон, окружили. Черные ангелы. Злоба вяло шевельнулась внутри. Совсем вяло. Просто он был слишком слаб. Просто причем тут Шварц, когда они сами поубивали друг друга? Впрочем, так и должно было быть. Черный крест. Его враги пришли, чтобы забрать его в ад, откуда они и приползли.

Он услышал, как они говорят над ним и понял, что не понимает ни слова. Наверно, говорили на иностранном (на немецком?) языке.

А потом его тело обрело неожиданную легкость, и Айя с облегчением подумал, что уже все. Он уходит. Уплывает по холодным зябким волнам небытия в окружении четырех черных теней Schwarz. Прощайте. Сайонара.

 

*~*~*

 

Нет, конечно же, в его жизни не могло быть такого простого и эффективного исхода.

Ослепительно яркий свет полоснул по глазам, обжигая мозг.

Воспоминания рухнули в обычно светлую голову Айи беспорядочной хаотической кучей, и он дернулся всем телом, рванулся, ожидая сопротивления, оков, болевого шока – чего угодно, что только можно было ожидать от Шварц.

Но ничего не было. Он просто сел на кровати.

Чтобы в следующее же мгновение рухнуть обратно от ножом резанувшей в груди боли.

– Лихой, – жизнерадостно прозвучало рядом.

Ну, конечно. Шульдих. Рыжая сволочь.

Айя напрягся, непроизвольно ожидая, что сейчас немец непременно скажет какую-нибудь колкость. Просто потому что это в его природе.

~Нет. Сейчас не скажу, – немедленно коснулся рыжий шелк его мыслей: – Сейчас точно не скажу. И лучше пока не шевелись. Я пойду позову Кроуфорда.~

По легкому шороху и движению воздуха Айя понял, что Шульдих действительно поднялся.

И в лучшие дни ментальный контакт с немцем никогда не был особенно приятен. Как любое вторжение в твое личное пространство, тем более – святотатственно! – в твои мысли. Но теперь эта пара-тройка простых фраз, забравшихся снаружи к нему в голову, почему-то особенно неприятно кольнула Айю.

И он знал почему.

Потому что Шульдих не издевался. Шульдих почти что сочувствовал ему.

Потому что Шульдих знал обо всем.

В тихом беспомощном бешенстве Айя вцепился пальцами в одеяло. Потом взял себя в руки, открыл глаза. Комната была какой-то нелепо кремовой. Простой, но в то же время уютной. Кровать, рабочий стол у окна и множество полок с книгами.

~Гомен, апартамент, какой был. Пришлось пока вселить тебя к Наги.~

А Наги где? Сама возможность такого вопроса была невообразимо нелепой. С чего это Айе должно быть интересно местонахождение самого маленького из четырех психованных убийц?

~Наги уехал вчера. У них от школы экскурсия в Осаку~

От мысли о том, что младший Шварц может общаться с обычными японскими детьми, жить их жизнью, вместе со всеми слушать учительницу, Айю невольно затрясло. И даже не из-за того, что Наги был убийцей, а потому, что на его месте вполне мог бы быть (должен был быть!) Оми. Оми, который уже никогда не поедет со школой в Осаку.

Отвратительные образы неотвратимой волной цунами нахлынули на него: Оми, изрезанный проволокой, распявшей его между опор, и то незабываемое ощущение в руках, когда катана почти без сопротивления вошла в его тело, приподнимая, и Айя на мгновение ощутил иллюзорную тяжесть детского тела, всей массой повисшего на мече. Оми!

Волна тошноты, унизительная, постыдная, поднялась у него внутри. Он был воином, он не имел права испытывать дурноту при виде крови, при виде трупов. Даже трупов своих друзей, убитых им. Даже если речь шла о дружелюбном мальчишке, до последнего пытавшемся остановить их взаимное избиение.

Новый позыв дурноты был настолько сильным, что Айя понял: он с этим не справиться, рванулся с кровати – грудина треснула болью – едва не упал и, опираясь о стол, о стену, устремился скорее к ванной. Едва замечая что-либо вокруг себя, он буквально рухнул на колени перед унитазом и его стало всухую выворачивать. Когда же, наконец, отпустило, он просто привалился к кафельной стене без мыслей и без сил. Саднящая боль в груди не давала дышать, а голова погано кружилась.

В довершение его полного позора в этот момент дверь открылась и вошел Кроуфорд, сопровождаемый все тем же Шульдихом. Они о чем-то разговаривали все на том же лающем языке, но, войдя в комнату, сразу же оба замолчали. Кроуфорд сразу же повернулся к Айе и посмотрел на сидящего на полу в туалете Вайсс без малейшего удивления во взгляде, так, будто бы ожидал увидеть его именно там.

– О, а мы уже бегаем, – противно усмехнулся из-за его плеча Шульдих.

– Помоги мне, – практично осадил его Кроуфорд.

Вдвоем Шварц втиснулись в тесную ванную комнатку, подхватили беспомощного Айю под мышки, и чуть ли не волоком вернули его обратно в кровать.

Он повалился на спину, пытаясь справиться со сбивающимся дыханием, смотрел на них и ненавидел их, все пытаясь понять, зачем?

– Зачем? – вслух спросил Шульдих, поворачиваясь лицом к своему лидеру.

Тень хищной улыбки едва коснулась тонких губ Кроуфорда.

– Потому что мы знаем обо всем, что произошло.

В бессильной злобе Айя прикусил себе губу. Эти твари, подонки, чудовища, как они смели говорить об этом? Да что они знают? Что они знают? Неожиданная мысль вывернулась из-под ребер, кольнула в груди. Кен!

– Он хочет знать, что стало с Сибиряком, – снова подал голос Шульдих, хмыкнув неожиданно горько. – Переживает.

Кроуфорд отрицательно покачал головой.

– Поздно. Он пошел за той девочкой на их базу. Там высококлассная охрана, его ликвидировали. Твоего «Сибиряка» больше нет.

– Нет, – Айя даже не понял, что прошипел это короткое слово вслух.

– Да, – сухо произнес Кроуфорд и шагнул чуть вперед. – Вайсс больше не существует. Вы сами себя уничтожили.

Комната закачалась перед глазами, фигуры обоих врагов мотались из стороны в сторону перед ним. Это было так больно, больно свежей болью в его груди, там, где глубоко ему внутрь ушел коготь. Но он не мог отрицать того, что они были правы.

Кроуфорд подошел еще ближе и сел к нему на кровать. Американец смотрел прямо ему в глаза, и пронзительный взгляд за стеклами очков неожиданно стал той осью, вокруг которой вертелся мир.

Как же Айя его ненавидел!

– Присоединяйся к нам.

– Что? – Айе показалось, что он не понял смысла сказанного Кроуфордом.

– Стань одним из Шварц. Теперь, когда ты больше не связан никакими обязательствами, я могу сделать тебе это предложение: присоединяйся к Шварц, Ран Фудзимия.

Рядом, почти за пределами видимости, нерешительно кашлянул Шульдих:

– Брэд, его зовут Айя.

– Нет, теперь, когда его сестра умерла, ему больше нет причины быть Айей, он – Ран. Ведь так?

И пристальный взгляд, впившийся ему в душу. Черт, да сколько же они знают, эти поганые Шварц? Но все же невольно чувствуя, как у него перекашивает лицо, Айя сам не заметил, как кивнул.

– Тебя считают погибшим и не ищут. Ты будешь жить у нас, пока не поправишься. Можешь быть уверен, мы знаем, как лечить такие раны, как эта, и позаботимся о тебе, – Кроуфорд поднялся, явно намереваясь уходить. – Можешь считать себя гостем в этом доме. А пока подумай над моим предложением, Ран.

– Ya, бэби. Возможно, ты даже и не заметишь разницы между нашей работой, – со смехом зашевелился рядом Шульдих. – К тому же, сам знаешь, команда мы отличная. Так что не спеши сразу отвергать наше предложение, – и будто пробуя на вкус звук его настоящего имени, певуче и задорно, – Ран.

И беспардонным жестом взъерошив волосы Айе, Шульдих последовал за своим лидером. Только у самой двери он обернулся и небрежно бросил вместо прощания:

– Если чего будет надо, громко зови меня по имени. И не волнуйся насчет Фарфа. Ночью у него был приступ, так что он пока отдыхает в подвале, – рыжий немец весело подмигнул. – Кстати, когда увидишь его, скажи «спасибо». Это он тебя так грамотно перевязал.

Как только за ним захлопнулась дверь, Айя почувствовал, что у него просто нет больше сил. Сон, похожий на забытье, поглотил его.

 

*~*~*

 

Во сне он видел медленно падающий снег. И карусель. Карусель с забрызганными кровью лошадками. «Все равно, жизнь после всего этого была бы адом. Увидимся,» – звучал у него в голове затихающий шепот Йоджи. И руки чувствовали, какой хрупкой, ненадежной преградой было тело Оми, когда сквозь него прошло лезвие катаны. И в крик плакал Кен.

Захрипев, Айя забился, пытаясь вырваться из кошмара, выцарапаться на волю из паутины его образов.

Чьи-то руки поймали его запястья, встряхнули сильно и отрезвляюще, разом выдергивая из сна.

Вокруг была темнота, и в слабом ночном свете, падавшем из окна, редкие отблески неохотно ложились на контур вытянутого лица и острый нос, на длинные, вызывающе расхристанные патлы.

– Шульдих, – сорванное криками горло еле-еле сумело выдать слабый придушенный шепот.

– Поздравляю, – хмыкнул Шульдих. – Ночные кошмары – это визитная карточка Шварц.

– Что? – чувствуя, что мысль ускользает от него, прохрипел Айя.

– Снотворное выпей, – фыркнул Шульдих, бесцеремонно пихая ему под нос стакан и, по всей видимости, снотворное в капсуле.

Откровенное неуважение немца к его личному пространству буквально взбесило Айю. Да, и какого хрена? Кто сказал, что он будет принимать что-то из рук Шварц?

Пощечина обожгла ему лицо неожиданно и оглушающе. Во рту стало солоно: похоже, снова лопнули порезы на щеке.

~Не думай, что Шульдих – это добрая нянька, которая готова терпеть твои капризы, – отчетливо прозвучали у него в голове чужие недовольные мысли. – Если мне будет надо, я тебя заставлю выпить эту сраную таблетку силой. А мне надо. Потому что ты орешь среди ночи, так что жри снотворное, пока я не затолкал его тебе в горло пальцем.~

Принуждение, пока что ментальное, но с четкой перспективой скоро перерасти в физическое, сделало свое дело – Айя подчинился.

– Вот и умница, Ран. Теперь будешь спать, как покойничек. Сладко и крепко.

– Будь ты проклят, – выдавил Айя, чувствуя, что уже проваливается в пустоту.

– Не переживай, об этом уже позаботились без тебя, – призрачно скользнул ему вслед голос Шульдиха.

 

*~*~*

 

Так или иначе, снотворное оказалось убойным: Айя проспал до самого утра без каких-либо снов и переживаний. Разбудило его опять же появление Шульдиха, на этот раз в компании бесшумно скользнувшего за ним Фарфарелло. Ирландец был бледнее обычного, и под его распахнутой безрукавкой не стоило труда разглядеть, что он как-то особенно основательно обмотан бинтами. Айя нахмурился и сказал себе, что ненавидит этих людей.

– Guten Morgen, Morgenvogel1, – тем временем радостно приветствовал его Шульдих. – Сообщу тебе, что у нас в программе: перевязка и завтрак.

У него за спиной Фарфарелло поставил на стол Наги какую-то коробочку, по виду более всего напоминающую автомобильную аптечку.

~Уроды!~ Айя постарался подумать это как можно громче.

– Ну это смотря с какой стороны смотреть, – вслух возразил ему Шульдих. – По-моему, мы с Фарфом вполне себе привлекательны. Правда, Фарф? Эй, ну скажи, что я тебе нравлюсь.

– Нравишься, Шульдих, – бесцветно ответил психопат.

– О, я никогда не сомневался в том, что ты меня любишь!

– Ну, в этом я тебе не соперник, – Фарфарелло весело сверкнул через плечо желтым глазом. – Больше всех любишь себя ты сам.

– Иди в задницу, Фарф. Ты злой, – со смехом в голосе обиделся Шульдих.

– Как-нибудь в другой раз, Lieber. Сейчас помоги мне перевязать нашего гостя.

Вдвоем убийцы Шварц слаженно и оперативно вытащили смутно сопротивляющегося со сна Айю из-под одеяла, избавили от старых бинтов и после того, как Фарф уверенно обработал порядочную дыру у него чуть ниже ребер, аккуратно обмотали в новые бинты. Руки у припадочного убийцы оказались неожиданно сильные, спокойные и знающие свое дело. Впрочем, сопротивляться он перестал почти сразу: находясь в самом логове врагов, Айя был очень даже заинтересован в том, чтобы поправиться как можно скорее.

– К завтраку он вполне может спуститься сам. Не хрустальный, – спокойно констатировал Фарфарелло, убирая использованные дезинфицирующие препараты обратно в аптечку.

– Ты иди, а я провожу его на кухню.

– Как хочешь, – все также практически бесшумно Фарфарелло повернулся и, сияя белой макушкой и бинтами, покинул спальню.

Нелепо, но видеть их так, в быту… Айя не мог не признать, что они казались почти нормальными.

– Dumkopf, – почти устало выдохнул себе под нос Шульдих и предложил: – Помочь тебе добраться до ванной.

– Ваш псих сказал, что я вполне могу передвигаться сам, – упрямо возразил Айя. Тем более, что природа звала, а уж по меньшей мере в таких делах он точно собирался обойтись без помощи докучливого рыжего телепата. Ноги еще немного дрожали, но против вчерашнего, держали достаточно надежно, и, опираясь на стену, Айе удалось успешно добраться до комнаты личной гигиены младшего из Шварц. Позже, стоя над раковиной, Айя с отвращением отплевывался от ментоловой зубной пасты, отчаявшись найти среди ванных принадлежностей Наги бритву и избавиться от щетины.

– Да, побриться тебе и правда стоит, – согласился с его мыслями Шульдих, когда он вышел из ванной.

– Бритвы нет, – тупо констатировал Айя, неосознанно теребя щеку. Подживающие порезы зверски чесались.

– Могу одолжить мою, – пожал плечами Шульдих и вызывающе вздернул подбородок. – Если, конечно, не побрезгуешь.

– Не побрезгую, – неохотно признал Айя. Он ненавидел запускать себя.

– Вот и отлично. СПИДом заразиться не боишься?

– Ты что серьезно?

– Нет, конечно. Шучу. Я в этом плане осторожная девочка. Никаких случайных связей. Только проверенные партнеры.

Смех у Шульдиха был нереально противный! Впрочем, бритву он и правда принес, и Айя не мог не признать, что на банальном «человеческом» уровне благодарен ему за это.

Внизу в небольшой гостиной их поджидал, как и обычно, строго одетый и явно собирающийся куда-то уходить Кроуфорд.

– Я вижу, тебе уже лучше, – констатировал он при виде задыхающегося после спуска по лестнице Айи. – Сейчас позавтракай и не слишком напрягайся. Твоя первостепенная задача – восстановить форму. Вечером поговорим.

– Когда ты вернешься? – спросил Шульдих.

– Когда надо. Не беспокойся.

– Я буду скучать.

– Шу, не сейчас.

– Ну и катись в задницу, Кроуфорд.

– Шульдих! – окрик, на этот раз с угрозой в голосе.

Из кухни вывернулся Фарфарелло, поставил на стол еще две глубокие чашки с какой-то едой. Чувствуя себя неловко, будто присутствует при чужой семейной сцене, Айе постарался повернуться к ним спиной и скорее подсел к столу.

– Хлопья с молоком, – сказал ему Фарфарелло, кивая на содержимое широкой чашки. – Нездоровая американская пища. Есть можно.

С другой стороны, переполненный возмущением плюхнулся Шульдих, с отвращением посмотрел на свою порцию и, вытащив из внутреннего кармана сигареты, шумно затянулся.

– Скучно без Наги, – с удовольствием выдыхая дым, сообщил он.

– Угу, – кивнул, хрустя хлопьями, Фарфарелло. – Когда он здесь, ты стараешься, по меньшей мере, не курить дома. И скандалишь меньше.

– А тебе бы понравилось подвергнуться атаке летающих столовых приборов?

– Не знаю, со мной такого не случалось, – лениво ответил ирландец. Когда он говорил и ел, его пухлые губы мягко двигались, оживляя искусный рисунок шрамов на лице. Но он совсем не выглядел психопатом.

Они оба.

Айя с отвращением посмотрел в тарелку. Они сидели, ели и говорили. Они скучали по Наги. Они были.

А его уже не было. Потому что не было Вайсс. А без Вайсс у него не было смысла жить.

«Жизнь после всего этого была бы адом», – шелестом подсказала ему память голос Йоджи.

Йоджи. Йоджи и Кен могли бы вот почти так же полушутя ругаться за завтраком.

Кен убил Йоджи. И сам умер. Их больше не было. И не было Оми.

Да будь она к черту проклята, такая жизнь!

Без единого слова, не прощаясь и не благодаря, Айя поднялся и поплелся обратно в комнату, куда они его поселили.

– Ран, ты чего? – окрикнул его Шульдих.

– Оставь его, он уже почти оскорбляет бога, – очень тихо осадил его Фарфарелло.

Йоджи был прав, такая жизнь не имела смысла. Ему только надо было найти оружие, чтобы завершить то, что начал Кен. Уйти вслед за ними. Только сначала – немного отдохнуть, совсем немного. Весь мокрый от пота, Айя без сил повалился на кровать.

Чертовы Шварц, если бы он мог хотя бы уничтожить их, прежде чем уйти в мир иной, он мог бы потом сказать, что явился не с пустыми руками. Но он и сам понимал, что пока не сможет справиться даже с кошкой. Что уж тут говорить о трех профессиональных убийцах.

 

*~*~*

 

Брэд Кроуфорд пришел поздно ночью. Настолько усталый, что это было слышно даже в звуке его шагов, даже в звуке дыхания. Чтобы не встречать его опять как больной, валяясь в постели, Айя уже успел к тому времени снова привести себя в порядок и вновь облачиться в свою собственную одежду, сносно подлатанную после боя кем-то из Шварц. (Шульдихом? Фарфарелло? Даже думать об этом не хотелось…)

Брэд молчаливо оценил его деликатность, кивком предложив Айе последовать за ним в кабинет на первом этаже, где они оба расположились в глубоких кожаных креслах. Проскользнувшему вслед за ними Шульдиху, Кроуфорд не слишком доброжелательно посоветовал выметаться и найти себе занятие в другом месте.

– Если ты собираешься говорить с ним о нашей команде, а ты собираешься делать именно это, команда имеет право знать, что здесь происходит, – скрестив руки на груди, уперся телепат.

– Шульдих, когда команде пора будет узнать, она все узнает, не беспокойся, – уже слегка раздраженно осадил его Кроуфорд. – А сейчас позаботься о том, чтобы я тебя больше не видел, и закрой за собой дверь.

– Поцелуй мой зад, Кроуфорд. Я все равно буду подслушивать с той стороны, – дверь с возмущенным трахом захлопнулась, оставляя Айю и Кроуфорда наедине в деловитой мрачности кабинета.

Лидер Шварц усталым движением снял очки, чуть сжал переносицу и принялся методично протирать стекла.

– Ты подумал насчет моего предложения, Ран? – без всяких вступлений и обиняков спросил он.

«Нет, – мысленно твердо сказал себе Айя. – Нет, не подумал. И «нет», я не согласен».

Но вслух он почему-то сказал совсем другое:

– Где моя катана? Я хотел бы получить ее обратно.

В ответ Кроуфорд отрицательно покачал головой:

– Невозможно. Мы оставили ее там. Сам понимаешь: орудие убийства на месте преступления.

В стекле книжного шкафа напротив Айя увидел, как его хмурое отражение согласно кивнуло. Конечно, орудие – на месте преступления. Чего уж тут не понять?

Отражение сверкнуло на него одинокой сережкой под обросшими патлами, посмотрело недобро и угрюмо, рассеянно почесало длинные порезы на щеке. Айя сразу же убрал руку от лица. Неожиданно сильное отвращение к этому человеку там, за стеклом, ударило Айю под дых, и он стремительно повернулся к Кроуфорду и вдруг понял: перед ним сидел несомненный командир. Командир лучше, чем когда-либо мог быть он сам. Такой выдержанный и способный один отвечать за всех членов своей безбашенной команды. Более того, способный сделать их командой и сохранить ее несмотря на все кризисы. Прекрасный боец, самый достойный из всех противников, с кем ему приходилось когда-либо сражаться. И гордиться тем, что сражался с ним. Неотрывно глядя в ореховые глаза американца за стеклами очков, Айя вдруг понял, что завидует Кроуфорду. Он сам хотел бы быть вот таким. Непроницаемо надежным, уверенным в себе и таким ощутимо сильным.

– В чем заключается твой дар, Кроуфорд? – тихо спросил Айя. Не то, чтобы он прямо так сразу ждал честного ответа, но, тем не менее, американец коротко улыбнулся и сказал:

– Я пророк. Мне дано предвидеть то, что случиться в будущем.

– Понятно.

Теперь многое и правда становилось на свои места… Айя тупо посмотрел на свои руки, так вяло, так незнакомо лежащие на коленях. Пророк. Видящий будущее. И даже если он сейчас прыгнет на него, голыми руками пытаясь задушить этого Шварц, выдавить ему глаза, разорвать горло, выхватить у него пистолет и разрядить в его черное сердце всю обойму, Кроуфорд просто вовремя отодвинется, позволяя Айе позориться в свое удовольствие.

– Кроуфорд, я не могу пока что ответить тебе, – сам себя не понимая, через силу выдавил из себя Айя.

– O’k, я не буду торопить тебя, – тонкая улыбка на хищном лице выглядела почти что удовлетворенной: – Если бы по какому-то нелепому стечению обстоятельств я оказался в такой же ситуации, как ты сейчас, мне тоже было бы непросто принять решение.

Не желая благодарить своего заклятого врага, в последние дни гостеприимно принимающего его в своем доме, Айя просто кивнул, поднимаясь из кресла.

– Спокойной ночи, Ран.

– Оясуминасай, Кроуфорд.

Голос Кроуфорда догнал его в коридоре, когда Айя совсем уже собрался закрывать дверь:

– Она умерла, Ран. Айя, твоя сестра. Твоя месть свершилась, и ее душа спокойно ушла в другой мир. Твоих товарищей Вайсс тоже больше нет. А мы сейчас… у Шварц сейчас сложный период. Я не уговариваю и не убеждаю тебя, Ран. Просто знай, что здесь ты нам нужен, – Кроуфорд смотрел на него пристально и настойчиво. – А кому ты нужен там? – Неопределенный кивок головы в сторону окна обозначил сразу весь спящий город за окнами. – Просто подумай над моими словами.

По напряжению мышц собственной шеи Айя понял, что с трудом сдерживается от того, чтобы не кивнуть. Он всем сердцем ненавидел Кроуфорда и в то же время не мог не признать, что тайно зачарован силой харизмы его личности.

«Я сам знаю, что она умерла. Можно было не напоминать, – пульсом стучалось у него в ушах, пока он с трудом поднимался вверх по лестнице. Боль тупо колола в груди. – Если у тебя есть дорогой человек, Кроуфорд, я от всей души желаю тебе его потерять!»

Маленькая Айя-тян.

В ванной из зеркала на него глянуло узкое злое лицо, исчерканное сбившимися прядями, тенями от них, следами от когтей на щеке.

Айя-тян.

Я сделал все, что мог. Но я же не Бог? Я не мог спасти тебя.

Удерживая себя от банальнейшего жеста – со всей силы всадить кулак в лицо отражению в зеркале, Айя мотнул головой и проблеск сережки иглой кольнул его прямо в глаза.

Айя-тян. Прощай, маленькая сестренка. Твой брат умер вместе с тобой.

Плохо соображая, что он делает, Айя вцепился в серьгу и со всей силы рванул вниз. Кровь брызнула на воротник и на шею, боль смутным фоном просияла где-то на заднем плане сознания.

Сайонара, Айя-тян.

Блеснув металлом, сережка полетела в сток унитаза, рука как неживая ударила клавишу слива.

Шатаясь от боли в груди, в голове и, черт побери, – в душе – Айя поплелся к кровати, там, на тумбочке, обнаружились любезно оставленные кем-то обезболивающие и стакан воды, и как только они начали действовать, Айя немедленно провалился в глубокий мутный сон.

 

*~*~*

 

Во сне Айя был бабочкой, бабочкой с черными крыльями в обжигающе алых пятнах. А потом его убили, пробив насквозь металлической иглой. Кричать он не мог, потому что бабочки - гордые твари – страдают молча. И он умер.

 

*~*~*

 

Проснулся он от тупой, саднящей боли в груди и долго лежал неподвижно, наблюдая, как по стене напротив ползут бледные отблески восхода. Чем ярче они становились, тем громче звучали внизу голоса, хлопали двери. Когда все немного стихло и Айя собрался с силами, чтобы пойти умыться, дверь мягко отворилась, и к нему в комнату проскользнул Фарфарелло.

Не здороваясь, вообще ни слова не говоря, как и день назад, он занялся его раной. Айя наблюдал, как маньяк аккуратно надрезает на нем бинты, и думал о том, что не боится, совсем не боится этого тихого странного человека с кошачьим желтым глазом.

«Хищник знает другого хищника, – мысленно говорил себе Айя. – Зная свои охотничьи повадки, змея может угадать поведение другой змеи. Просто не надо двигаться, не надо лишний раз привлекать внимание. Он сделает свое дело и уйдет так же тихо, как и появился».

Закончив обрабатывать рану, Фарфарелло удивительно ласково улыбнулся ему своей безумной улыбкой и, глядя Айе прямо в глаза, мягко погрузил указательный палец прямо в пробитую в нем тем единственным когтем дыру.

– Восхитительная работа, – прошептали пухлые чувственные губы.

Айя замер, почти не дыша, выжидающе глядя в исчерченное шрамами лицо ирландца:

– Печально понимать, что не мне досталась честь запечатать в вечности последний шанс его вздоха.

Медленно-медленно желтый глаз повернулся и уставился прямо на Айю.

– Не грусти о нем, он был белый рыцарь Господа Бога. Таких ОН не предает. Твой Кен ушел внимать дыханию Господа. Думает, что сможет защитить Бога от меня.

И потянувшись всем телом, неосознанно чувственно, как сонная кошка, Фарфарелло плавно наклонился вперед и лизнул Айе разорванную мочку, при этом как-то незаметно вытянув палец из открытой раны.

Дрожь физического отвращения на мгновение свела мышцы Вайсс, даже в голове помутилось.

– Шульдих и Кроуфорд оба уехали. Каждый по своим делам, – принимаясь собирать свою аптечку, как ни в чем не бывало, заметил Фарфарелло. – Я собираюсь заказать китайскую пищу на обед. Ты будешь?

– Что? – сипло выдавил Айя.

– Ты будешь есть утку по-пекински? – терпеливо переспросил Фарфарелло и, мечтательно сожмурившись, добавил: – Утка по-пекински оскорбляет Бога.

Айя выразительно нахмурился, надеясь, что этого хватит, чтобы психопат просто ушел. Впрочем, он здорово ошибся.

– Знаешь ли, перед смертью утку три недели кормят орехами и бьют палкой. Это нужно, чтобы у нее отекла печень. От этого утка становится особенно мягкой и вкусной, – даже не глядя на Айю, Фарфарелло запрокинул серебристо-белую встрепанную голову назад и чувственно облизнулся.

Айя и сам не заметил, как неосознанно защищающим жестом прижал ладонь к груди в том месте, где сумасшедший трогал его рану.

– Будь на то моя воля, Фарфарелло, я бы тебя усыпил, – невыразительно, но четко и однозначно высказал он свое мнение.

Не переставая улыбаться, Фарфарелло медленно наклонил голову к плечу, переводя взгляд единственного глаза на Айю.

– Уж не думаешь ли ты, что можешь сделать Богу больнее, чем я?

Айя только коротко мотнул головой, взметнув отросшие темные локоны.

– Так ты будешь китайскую кухню? Или закажем итальянскую? – легко возвращаясь к прерванной теме, предложил Фарфарелло. – По правде сказать, я не очень люблю пиццу. Она не так оскорбляет Бога.

И с этими словами Фарфарелло, так и не дождавшись ответа, удалился, оставив Айю с четким ощущением того, что над ним просто посмеялись.

Впрочем, разговор с ирландцем кое-что прояснил для Фудзимии, помог окончательно определиться с решением.

Шварц были отличной командой. Без всякого сомнения, куда более эффективной, чем когда-либо были Вайсс. И дело тут даже не в пси-способностях или мощи стоявших за ними организаций (уже более не стоявших). Несмотря на все свои различия, Шварц были едины и никогда не раскололись бы надвое, как это случилось с его командой (стоп, не думать об этом, не вспоминать, не вспоминать обманчивую легкость тела Оми, поднятого на мече…)

Шварц были едины и сильны. И Айя не мог не признать того, что это во многом было заслугой их лидера. Брэд Кроуфорд крепко держал команду. И крепко держал ее вместе. Если отрешиться от всего, что было, как человек и как лидер, Кроуфорд очень импонировал Айе. С таким рациональным и ответственным руководителем ему было бы легко и приятно работать.

Да и Шульдих, вызывающий, беспардонный, резкий и вычурный Шульдих, тоже чем-то почти неосознанно ему нравился. Даже сложно было объяснить, чем. Может быть, той легкостью, с которой он шел по жизни, и которой не мог тайно, глубоко внутри, не завидовать Айя.

Что касается Наги, тут и вовсе думать было особо не о чем. После того, как ты умудрился работать с навязчиво дружелюбным, шокирующе наивным в некоторых вопросах ребенком, сработаться с ребенком, замкнутым и серьезным, не должно быть такой большой проблемой.

И только один Фарфарелло не вызывал в душе и разуме Айи ничего, кроме стабильного отвращения. Говорящая, думающая, прямоходящая тварь. Он заслуживал только скорейшей эвтаназии. Без вариантов. Одноглазый ирландец был ходячей гноящейся язвой Шварц, вскрытым сосредоточением всей порочности черной команды.

Айя не смог бы работать рядом с ним. А значит и вместе со Шварц, неотъемлемой частью которых являлось одноглазое чудовище.

Весь день Айя провел в решительном ожидании того момента, когда сможет сообщить Кроуфорду свой однозначный отказ. После этого он, как хороший гость, поблагодарит за оказанные ему помощь и щедрое гостеприимство, и навсегда закроет за собой дверь этого дома, снова став заклятым врагом всем его обитателям.

Определившись с этим вопросом, Фудзимия как-то внутренне расслабился и даже без особых моральных колебаний сам заплатил посыльному китайцу за столь обидную для Бога утку по-пекински, которую потом съел напополам вместе с насмешливо улыбающимся ему Фарфарелло.

Время шло. Вопреки утреннему «вложению перстов» в исполнении ирландца дыра в груди почти не болела. Заняться было решительно нечем, поэтому от скуки и ради профилактики Айя несколько часов подремал после обеда.

Когда он проснулся, привел себя в порядок и снова спустился в гостиную, за окнами уже начинало смеркаться. Близился вечер, но ни Кроуфорда, ни Шульдиха все не было. Без особого любопытства заглянув в книгу, которую читал, устроившись на диване, Фарфарелло, и по картинкам опознав в ней пособие по судебной медицине, Айя предпочел пока вернуться наверх.

 

Окна соседних домов уже почти все погасли в сгустившейся темноте, когда громкие голоса внизу дали ему понять, что Кроуфорд и Шу все-таки вернулись. Почти обрадованный, что его томительное ожидание, наконец, закончилось, Айя поспешил вниз.

В проходной гостиной было темно, свет падал только из-за угла, из коридора, где судя по тону голосов, не просто спорили, а уже откровенно ругались двое вернувшихся Шварц.

Как человек в чем-то элементарно деликатный Айя решил подождать, пока они закончат, чтобы уже потом, без промедления и без обиняков, сразу же сообщить Кроуфорду свое решение. В надежном укрытии темноты Фудзимия замер, невидимый из коридора, дожидаясь конца ссоры. С того места, где он почти по профессиональной привычке затаился, ему хорошо были видны и прислонившийся спиной к стене тихо озлобленный Кроуфорд, и обильно жестикулирующий взбешенный Шульдих.

– А вот такой вот я человек! – очевидно не очень переживая по поводу того, что их могут услышать, орал немец. – У меня есть мое личное свободное время, и не тебе решать, как я им распоряжаюсь. Распоряжаюсь, как хочу! Делаю, что хочу! Хожу, куда пожелаю.

– Шульдих, не смей орать на меня, – угрожающе щуря глаза, еле слышно шипел на него Кроуфорд. – Я знаю, какой ты. Но не забывайся. Не думай, что мне нравиться каждый раз вытаскивать тебя из неприятностей.

– А кто просил тебя вмешиваться? Я просил? Я не просил, – Шульдих весь дергался от возмущения и ярости, его рыжие волосы мотались из стороны в сторону.

– Шульдих, ты часть моей команды, и как бы я к этому не относился, я отвечаю за тебя. Если бы это не было так, я бы и возиться не стал.

Немец отпрянул назад так резко, будто сказанное лидером каким-то образом задело его за живое:

– Какая же ты бессердечная сволочь, Брэд!

– Кроуфорд, Шульдих, – высокий американец чуть подался вперед. – И если ты вдруг забыл, то ты ослушался моего прямого приказа. Или ты смеешь оспаривать мое лидерство?

– Nein! Конечно, нет, – набычился Шульдих.

– Может быть, ты считаешь меня недостаточно компетентным командиром? – теперь уже Кроуфорд наседал, его голос звучал мягко и угрожающе. – А как иначе я должен понимать такое откровенное пренебрежение моими приказами?

– Брэдли, но ты же знаешь. Мне было нужно! – почти отчаянно крикнул Шульдих.

Оглушительная пощечина едва не сбила Шульдиха с ног.

– Ты забываешься, Шу, – сладко прошипел тихий голос.

– Черт, больно же, Брэд, – защитным жестом Шульдих закрыл ладонью скулу. – Я только хотел сказать, что…

– Shut up! – коротко рявкнул Кроуфорд, для большей весомости сопроводив каждый из двух коротких английских слогов двумя новыми оплеухами.

– Sheisse, Bred!

На ярко освещенном лице Шульдиха за всем этим хаосом растрепанных прядей отчетливо читались уязвленная гордость и почти что обида, почти что испуг.

– Так что ты хотел мне сказать? – пальцы Кроуфорда зарылись в дикую гриву немца, резко потянули назад.

– Я никогда не оспаривал твое лидерство, Брэд, – жмурясь от боли, выдавил Шульдих. – Ты это знаешь, Брэд.

В голосе его странно мешались ноты смиренного повиновения и упрямого вызова Кроуфорду.

– Берлинская дрянь, – совсем тихо прошипел Кроуфорд, а рука его все тянула и тянула назад рыжие патлы, и, подчиняясь ей, Шульдих вдруг плавно опустился перед ним на одно колено, запрокинув длинное лицо наверх, к своему лидеру. Руки с такими длинными пальцами рассеянно потянулись наверх, замерли, не смея коснуться американца.

Долгий миг они смотрели друг другу в глаза из такой позиции, а потом с какой-то нерешительной мягкостью в каждом движении Шульдих потянулся к брюкам Кроуфорда, расстегнул ширинку и высвободил из нижнего белья наполовину возбужденный член своего лидера. Рука, так и не отпустившая его волос, шевельнулась, накручивая длинные пряди на кулак, и, подчиняясь ей, Шульдих подался вперед, вытягивая губы, чтобы обхватить ими орган Кроуфорда. Руки немца осторожно легли на бедра их лидера для опоры, и он с неожиданным умением начал делать Кроуфорду минет.

В полном шоке, не в силах пошевелиться, Айя смотрел, как телепат упоенно вылизывает пенис Кроуфорда, трется о него лицом, подчиняясь требованиям руки в его волосах, усердно работает ртом, с каждым жестоким рывком заглатывая немаленький член своего лидера глубоко в горло.

«Пидоры!» – Айю даже свело от отвращения. Он многого мог ожидать от Шварц. Но они превзошли все его представления о безнравственности и низости. Брэд Кроуфорд, которого он почти начал уважать, трахал в рот Шульдиха, к которому Айя почти начал испытывать симпатию. Его враги, казавшиеся ему по меньшей мере достойными врагами, на деле оказались всего лишь мерзкими пидарасами. Только необходимость оставаться неслышным и невидимым удержала Айю от того, чтобы не броситься в туалет с целью немедленно прочистить желудок после такого зрелища.

Было унизительно даже смотреть на это. Отвратительно и непристойно.

Сверх всех своих многочисленных пороков Шварц оказались еще и гомосексуалистами.

Тихо-тихо Айя попятился назад, чтобы натолкнуться спиной на неподвижно-напряженного Фарфарелло.

– Правда, они такие смешные, когда делают это? – дуновением воздуха прошептали пухлые губы у самого его уха.

Мерзость! Они все! Все они были ему омерзительны. Удар локтем пришелся ирландцу точно в солнечное сплетение, но тот, казалось, и не заметил его.

– Не надо, – почти ласково предупредил он. – Ты сделаешь больнее себе, чем мне или Богу.

Обозленный правотой ирландца, прекрасно понимая, что стоит ему сказать только слово, и те двое, в коридоре, услышат их, Айя лишь брезгливо отстранился от Фарфарелло, почти не двигаясь при этом с места. Он хотел уйти, немедленно исчезнуть оттуда, прочь от всей этой мерзости! Но непроизвольно среагировав на малопонятный тихий звук снова взглянул на двоих Шварц в коридоре.

Голова по-прежнему стоящего на одном колене немца была отчаянно запрокинута назад по воле безжалостно тянущей его за волосы руки его лидера. Кроуфорд кончил прямо на него. Густые белые капли спермы упали на лицо Шульдиха, на все еще открытый оскверненный пидорский рот его, на закрытые глаза с часто дрожащими темно-рыжими ресницами, на щеки, на волосы…

Все происходило почти бесшумно. Частое дыхание Кроуфорда легче было увидеть, чем услышать, и только Шульдих мягко, как будто бы в полусне слизывал сперму со своих губ.

– Все, пора смываться, пока они нас не засекли, – прошелестел у затылка голос Фарфарелло, колыхнулся легким дыханием воздух, и Айя понял, что сумасшедший поспешил последовать собственному совету. Айя тоже не заставил себя ждать, тенью скользнув прочь в направлении кухни.

Никогда в жизни он не чувствовал себя глупее, чем сидя в темноте за холодильником, в ожидании того, что притихшие и вроде как даже помирившиеся после секса Шварц поднимутся наконец наверх. Когда звуки шагов и негромко переговаривающиеся голоса постепенно затихли, Айя, как вор, прокрался к себе в комнату.

Его все еще трясло и с ощущением полного шока, он вдруг понял, что возбужден. Обжигающий стыд забрался к нему под кожу, сжимая легкие, выдавливая из сознания последние крохи здравого смысла.

Немедленно бежать отсюда. Скорее прочь из этой клоаки! Из этой черной ямы позора и безумия.

Пара минут дыхательной практики помогли взять себя в руки, а холодная вода вернула трезвость и ясность мысли.

Он теперь же, не мешкая ни минуты, не дожидаясь пока, его пригласят, сам пойдет к Кроуфорду, поблагодарит и скажет американцу о том, что он уходит. К черту, в сплошную ночь, в никуда. Лишь бы больше не оставаться под одной крышей с психопатами и извращенцами.

Погруженный в тени и тишину, дом казался спящим, почти заброшенным, будто покинутым своими обитателями. Звуки его шагов гулко отдавались во тьме от молчащих стен. Этот чужой дом, казалось, еще не верил, что он и правда уходит.

Кроуфорд открыл ему сразу же, даже не пытаясь для приличия сделать вид, как будто бы дожидался стука в дверь. Без пиджака, с ослабленным галстуком, лидер Шварц выглядел почти незнакомцем.

– Проходи, Ран. Я ждал тебя, – мягко произнес он, пропуская Айю к себе в комнату.

Обстановка у Кроуфорда оказалась даже еще более спартанской, чем у Наги. Из мебели обращало на себя внимание только глубокое кожаное кресло напротив двери, между двумя узкими окнами, да кровать, широкая, как двуспальная, но почему-то приставленная к стене.

– Ты, я вижу, определился с ответом, – будто подталкивая его к разговору, спросил Кроуфорд.

– Да.

Айя посмотрел прямо в глаза американцу, и внимательные орехово-карие глаза за стеклами очков спокойно выдержали его взгляд. Глупо думать, что ты можешь удивить чем-то оракула. Глупо даже пытаться. Но дело было не в этом. Айя смотрел на этого человека, на этого мужчину, и все никак не мог понять, как он мог? Почему..? Касаться Шульдиха… таким образом. Своего коллеги, подчиненного, товарища. Трогать его. Использовать его и опускаться вместе с ним…

– А, Айя, ты здесь? – дверь ванной открылась и оттуда вывалился сонный, довольный и мокрый Шульдих. Одной рукой он пытался вытереть свои мокрые волосы полотенцем, а второй придерживал сползающий у него с плеча плохо завязанный халат. Нелепейший махровый халат темно-зеленого цвета с рисунком в виде маленьких желтых зверьков. Покемонов.

– А мне нравится мой халат, – благостно ухмыльнулся Шульдих из-под мелькающего полотенца и растрепавшихся по лицу влажных рыжих прядей. – По-моему, очень стильно.

Халат все-таки сполз, обнажая острое белое плечо. Такое колкое, угловатое. Совершенно не женское.

Айя почувствовал, что у него сводит желваки: он глаз не мог отвести от этого плеча.

– Ну, не наглей так уж откровенно, – изогнув тонкую наглую бровь, улыбнулся Шульдих.

Брэд Кроуфорд подступил к Айе ближе, сзади, со спины.

– Шульдих бывает просто невозможен. И все-таки он хорош, – и прямо над ухом с колкой прямотой: – Я же знаю, ты его хочешь.

Вайсс ощутимо напрягся. От стыда, от этой беспардонности, от того, что да, подавитесь, он действительно хотел Шульдиха.

– Ну, Брэд, если ты не против, то я точно не против, – все так же бесстыже ухмыльнулся рыжий своему лидеру.

– Я не против. Я знал, что так и будет.

Даже в голосе Кроуфорда звучала улыбка, и Айя почувствовал, как его легонько подтолкнули в плечо:

– Иди к нему, Ран.

Айя хотел сказать «нет», отрубить, повернуться и уйти. Но сам не заметил, как шагнул к Шульдиху, а потом еще и еще, и Шульдих, наглый, рыжий, мокрый, полуголый, оказался прямо перед ним. Они почти не отличались по росту. И плечо у него было белое. Белое-белое. А глаза болотно-зеленые. И в них блестел смех и вызов.

И Айя сам не понял, как он схватил чертова немца обеими руками, впился губами в его рот. Не целуя, терзая, мучая в кровь. Невероятная дикость происходящего спутала все мысли. На вкус рот Шульдиха оказался солоновато-пряным и одуряюще жадным, а кожа его после душа – влажной, разогрето-теплой и очень свежей. Айя вцепился в него, вцепился крепко и страстно, не чувствуя, как впивается пальцами в бока и под ребра Шульдиху, раня ногтями его кожу. Но немец только шумно выдохнул ртом, подставляя горло для поцелуев, не пытаясь оттолкнуть, а только ближе прижимая к себе бывшего врага. Шея, напряженно подрагивающее горло под безжалостными укусами, вожделенный изгиб плеча. Согнуть по своей воле, подчинить, надругаться…

– Тише, Ран. Не попорти мне Шу, – властное прикосновение на удивление легко отвлекло его от пьянящего тела немца, и Айя, едва соображая, пошел за Кроуфордом к кровати. – Мы никуда не спешим, Ран. Получай удовольствие.

Получай удовольствие.

Будто под действием какого-то заклятия, полностью парализующего волю, Айя сел на край кровати. Прямо перед ним Шульдих без малейшего стеснения распустил завязки халата и, двигаясь вкрадчиво и как-то нарочито развратно, приблизился к нему. Опустился перед сидящим Вайсс на колени, на четвереньки.

~Ты так сильно хочешь меня, что можно просто купаться в твоих мыслях, – промурлыкал все тот же смешливый голос в его голове. – Не жди, что я все сделаю сам. Раздевайся.~

Айя кивнул и стал стаскивать через голову водолазку, и Шульдих не замедлил прижаться лицом к его обнажившемуся животу под бинтами, сладко, влажно, развратно целуя, требуя к себе внимания. Вместе, сталкиваясь нетерпеливыми руками они избавили Айю от ботинок и брюк. И тогда уже рыжий Шварц атаковал его с неожиданной безжалостностью сладострастия. Будто бы всю жизнь только о нем и мечтал, будто бы хотел съесть его живьем. Когда мокрый, бешенный в своей требовательности рот впился ему в пах, Айя едва сдержал крик, опрокинулся назад на локти. Бедра сами взметнулись вверх, в вожделенную полость.

Получи, сволочь!

У него слишком давно не было секса.

И мелькала рыжая макушка у него между ног, и его тянуло, тянуло жилы, тянуло мысли, тянуло немереный восторг, будто водоворотом скручивая и затягивая его в ненасытную, всасывающую глубину. Еще и еще, и еще! Изнасилую тебя, сволочь! Получай!

На обжигающей, выворачивающей шкуру волне, он прогнулся, тупо понимая, что кончает и уже никак не может сдержать себя.

Наверное, он все-таки закричал, потому что эхо звука отдалось у него в ушах, в прогнувшейся спине, во всем теле. Айя почувствовал, как его тело по собственной воле содрогается, выплескивая свой восторг в горло Шульдиху, вгоняя его туда как можно глубже. А потом все разом схлынуло, оставляя лишь легкое головокружение и чувство опустошенности. И приятное ощущение влажных губ и языка тщательно вылизывающих его гениталии.

– Подними задницу, Шу, мне так неудобно, – пугающе ласково приказал Кроуфорд, и, с трудом разлепив глаза, Айя увидел, как над растрепанной мокро-рыжей головой, за торчащими острыми лопатками, Брэд Кроуфорд настойчиво двигает рукой, вламываясь в задницу Шу двумя пальцами. Шульдих утробно похныкивал от особенно резких движений, но ласковые манипуляции ртом не прекращал.

Это было непотребно и дико! При включенном верхнем свете. Они же не собирались действительно делать это.

Впрочем, отвращение получилось каким-то вялым, искусственным, ненатуральным. И Айя сам не мог не признать этого.

А еще он понял, что опять возбуждается. Прямо вот так, почти сразу.

– Забирайтесь оба на кровать, – чуть ли не урча горлом распорядился Кроуфорд.

Айя подобрал ноги к животу, и уже через пару секунд в его личное пространство так

естественно и легко вторгся Шульдих. Длинные мокрые патлы охлестнули по руке, глаза сияли, длинное угловатое тело так и дышало возбуждением.

Никогда бы не подумал, что голый Шульдих в его руках, целующийся, гибкий, дышащий, живой, может ощущаться так правильно, так хорошо!

А потом над немцем, со спины, тоже обнаженный навис Кроуфорд, и Шу вывернулся, бедрами по-прежнему прижимаясь к животу Айи, одной рукой обхватил Кроуфорда за шею и стал целовать его с такой отчаянной самоотдачей, что имеющий очи да увидит! А Айя не был слеп, у него даже дух перехватило. Потому что он увидел это, он вдруг увидел это в своих врагах. Он просто понял: Шу любит Кроуфорда.

Наконец разлепив измученные рты, какое-то долгое мгновение Шварц безмолвно смотрели друг на друга. Сразу можно было сказать: они разговаривают мыслями. В завершение этого разговора Шу коротко и очень нежно поцеловал Кроуфорда в подбородок.

– А я-то и подумать не мог, что ты такое предложишь, – вслух сказал он и снова повалился в объятия Айи.

И были жаркие, жаждущие тела, и частое дыхание, и ненасытные руки. Громко и охотно стонал зажатый между ними обоими Шульдих, и уверенная рука прижимала его член к напряженно пульсирующему члену Кроуфорда, ласкала их оба вместе, покрывая жирной желеобразной смазкой. А потом Брэд придвинулся ближе, устраивая правую ногу Айи поверх своего бедра, и шепнул что-то резкое по-немецки. В ответ на его слова Шу поднялся на коленях над Айей, спиной в объятия Кроуфорда. Сильное, красивое тело чуть прогнулось в пояснице, дыхание четко подчеркнуло линию поднявшихся ребер. Брэд обнял его одной рукой, поперек груди, будто случайно задевая бледные острые соски, и настойчиво потянул Шульдиха вниз.

И следом дрожь неудержимой волной пошла по всему телу Айи, когда он почувствовал, как головка его изнывающего в нетерпении члена, так крепко прижатого к члену Кроуфорда, скользнула в тесную расщелину между ягодиц немца.

– Mein Got! Кроуфорд, неужели я дожил до того, что ты решился на barebacking, – с усмешкой на губах, но неожиданно напряженно жмурясь, отчего глубокая морщина пролегла у него между бровей, прошептал Шу и резко подался назад. Всего мгновение его плоть отчаянно сопротивлялась вторжению, а потом вдруг поддалась, и Айя чуть не задохнулся от немыслимой тесноты и сладости его нутра. В поисках опоры Шульдих отчаянно уцепился руками за плечи Айи, уперся в них, сопротивляясь требовательному нажиму Кроуфорда.

– Nicht so schnell, bitte. Nicht so schnell2, – до крови кусая губы, почти что с мукой выдавил рыжий. – Es tut mir weh. Furs erste3.

– Nein, Nutte. Еrtrage uns4, – судя по тону, непреклонно возразил ему Кроуфорд, любовно кусая Шульдиха в плечо. Каждое его слово звучало как шумный выдох. – Es ist zum Aushalten. Fur dich5.

А Айя даже кричать не мог, только чувствовать и сжимать в обоих кулаках покрывало. И вместе с Шу кусать губы.

Происходящее было так щемящее развратно и восхитительно, что он сам не мог понять, способен ли выдержать это жаркое душное давление, и пульсацию, и упоительную упругость... А Шульдих опускался все ниже, принимая их обоих все глубже, шипя и мотая головой. И когда он больше уже не мог, Шу закричал, сотрясаемый мощными судорогами, забился, давая свободу своему телу, которое упрямо хотело вытолкнуть их. Его крик, дикий и совершенно животный, наполнил комнату и голову Айи, и не осталось никакого смысла, а только одно ослепительное желание. Трахать его.

И они его трахали.

Вместе. Кроуфорд задавал жесткий упорный темп, подчиняя себе конвульсивные движения собственных бедер Айи. Шу дрожал, вцепляясь ногтями Айе в плечи, он был уже весь мокрый от пота, а его возбужденный член, горячий и твердый, скользил и терся о живот Айи.

– Ya. Oh, ya, – сипло дышал немец, не открывая глаз.

– Шуль… диг… – Айя сам не понял, что прохрипел это, утопая, изнывая, сгорая в нем вместе с Кроуфордом. Рука сама собой нащупала орган телепата, сжала, создавая тоннель и для него.

– Ya! – зеленые глаза распахнулись, и Шульдих забился всем телом, исступленно насаживая себя на них обоих.

При таком напоре оказалось просто невозможно удерживаться в прежней позиции, и Шу фактически повалился ему на грудь, властная рука Кроуфорда прижала его сверху, не давая изменить положение. На миг у Айи перехватило дыхание, но желание было сильнее, к тому же Брэд больше не сдерживал себя, и Шу пытался двигаться им навстречу, и можно было целиком захлебнуться в этом водовороте страсти и желания, и жажды. Огненный ком копился в нем слишком долго, слишком нестерпимо, слишком жарко, и он взорвался.

И вся боль, все напряжение, весь стыд, все его мысли, все чувства – все будто смыло в этой единой волне оргазма.

Только спустя несколько минут, когда Айя вспомнил, как дышать, смотреть и понимать что-то, он осознал мокрую тяжесть Шульдига у себя на груди, и на животе у него было мокро и липко. Из них троих только Кроуфорд все еще продолжал двигаться в растянутом анальном проходе телепата (это Айя чувствовал превосходно).

– Nutte, – коротко, будто плевки в спину ослабшего Шульдига, повторял он на каждом выдохе. – Dirne. Meine Dirne6.

Айя чуть шевельнулся, высвобождая зажатую между их телами мокрую руку, и вдруг встретился глазами с Шу. Шу улыбался, но смотрел при этом так грустно, что Айе показалось, будто он даже сочувствует немцу. Он не понимал, что значат эти слова, но один только тон Кроуфорда мог сделать достаточно больно. Тому, кто его любит.

И не зная никаких слов утешения, не помня где, когда и как все это началось, Айя обнял немца обеими руками, беспорядочно гладя по плечам, по спине, по волосам. Как если бы немец плакал, и его надо было утешать. Айя утешать не умел. Но когда-то ему хотелось, чтобы кто-то вот так обнимал его. Губами Айя прижался к пылающему виску Шульдиха, едва ли не целуя. Он не знал, что тут можно сказать. Он совершенно не ожидал, что вместо него заговорит Шульдих. И что он скажет именно это:

– Вот видишь, как хорошо бывает, правда? Признай, приятно чувствовать себя живым. А ты живой, Айя. Ты жив.

Кроуфорд над ними шумно выдохнул и, прогнувшись в спине, кончил вслед за ними.

– Айя, подвинься, – тихо шепнул он и, когда вайсс без вопросов выбрался из-под Шульдиха, уткнулся лбом в спину повалившегося на живот немца и на какое-то время замер так, неподвижно, по-прежнему опираясь на локти, будто не решаясь опуститься на спину Шу полным весом.

Они все трое дышали и молчали. И неожиданно для себя Айя начал проваливаться в дремоту.

– Ну, все теперь в душ, – вытряхнул его из этого неверного состояния бодрый, как обычно, голос Кроуфорда.

В ответ Айя честно пошевелился, а Шу только нарочито застонал.

– Брэ, ты, наверное, шутишь. Ты же не думаешь, что после такого я смогу куда-то идти.

– Думаю, сможешь. Если захочешь, – на удивление мягко и почти даже уважительно ответил Кроуфорд. И почему-то Айя догадался, что в этих словах звучит разрешение не вставать и никуда не ходить.

Совсем уже сонный и как-то странно расслабленный Айя вслед за Кроуфордом посетил ванну, а потом они расстелили кровать, и он уже слабо понимал, как так получилось, но в эту ночь он остался спать с ними.

И не видел никаких снов.

 

*~*~*

 

Стояла глубокая ночь, когда он пробудился от неожиданного дискомфорта, в темноте рядом с ним ровно дышал Кроуфорд и надрывно всхрапывал время от времени Шульдих, оба теплые и расслабленные. Но что-то все-таки было не в порядке.

Айя продрал глаза и осторожно осмотрелся.

С ночного неба за открытым окном на него взирали две луны: агатово-белая – праматерь приливов, и желтая, как топаз – глаз Фарфарелло.

Псих сидел на подоконнике открытого окна, спиной наружу, свесив ноги в комнату, и молча смотрел на них. Лунный свет серебрил мягкий мех его макушки, делая его как никогда похожим на хищную и утонченную кошку.

Очевидно, он выбрался из своей комнаты на крышу и специально пришел сюда.

А потом Айя почувствовал, что его взгляд встретился с этим немигающим желтым зрачком. Фарфарелло видел, что он не спит.

Жест руки в короткой перчатке с обрезанными пальцами был таким легким и нереальным, как полет мохнатой ночной бабочки.

«Иди сюда».

И после всех событий прошедшего дня, Айя тихо, чтобы не разбудить Брэда и Шульдиха, выскользнул из кровати, натянул штаны, подобрал водолазку и по собственной воле пошел к Фарфарелло. И совсем не странно было понимать, что ему действительно хочется, если не поговорить с сумасшедшим, то во всяком случае послушать, что он скажет.

Фарфарелло подвинулся на подоконнике, освобождая место, чтобы он мог вылезти и сесть рядом.

– Трогательно, – мягко шепнула ночь, и Фарф чуть кивнул головой в комнату, в направлении кровати. Айя взглянул туда, где на простынях ночного света крепко прижимались друг к другу двое спящих шварц. Шульдих лежал на спине, разметав под одеялом и из-под одеяла свои длинные конечности, рыжие волосы хаосом были разбросаны по подушкам и острому бледному лицу. Одной рукой он легко обнимал плечи Кроуфорда, во сне положившего голову ему на грудь и так отчаянно обхватившего немца обеими руками, как будто Шульдих в любой момент мог растаять, если не цепляться за него достаточно крепко.

Это было так интимно и лично, что Айя заставил себя оторвать от них взгляд, посмотреть мимо.

– Видишь, как плотно они укутаны в кокон переплетенных крыльев? – тихо, торжественно, почти нараспев произнес Фарфарелло. – Так они защищают друг друга. У Кроуфорда крылья по цвету, как заря. А у Шульдиха – как закат. Только сейчас они так сплелись, что уже и не поймешь, где чьи.

Слова лились из уст сумасшедшего неожиданно красиво, как стихи или песня.

– А твои крылья – багрянец.

Айя только молча кивнул. «А твои крылья, Фарфарелло, лунный свет».

– В нем невозможно найти ни одной плавной линии, сплошные углы, но все же его тело создано для любви.

Сначала Айя не понял, что он говорит, но пристальный взгляд ирландца, неотрывно упертый все время в одну точку там, в комнате, не оставили ему никаких сомнений, даже если бы не прозвучала следующая фраза: – Бог не любит Шульдиха. Он родился в Содоме.

– Никогда не слышал, – покачал головой Айя: «А я думал, он из Берлина». – Где это?

– Ты был там этим вечером. Вместе с ним.

Айя нахмурился и подумал, что не хочет понимать последнюю фразу.

– Ты любишь его? – чуть шевельнулись пухлые губы Фарфарелло.

Его даже дернуло от такого вопроса:

– Я бы так не сказал, – и почти с вызовом: – А ты?

– Нет.

В их нелепом разговоре шепотом по душам повисла пауза. Ночь дышала прохладой за их спинами, качались и шумели деревья в маленьком садочке под окнами.

Под безрукавкой Фарфарелло мягкой белизной сияли бинты, и Айя подумал, что со стороны они оба, забинтованные, на карнизе крыши, должны наверно представлять собой довольно странное зрелище.

– Но мы иногда трахаемся, – завершая логическую мысль, все тем же тоном добавил ирландец. Уперев локти в колени и положив подбородок на руки, Фарф болтал ногами и едва заметно качался из стороны в сторону. – Не думай, что это легко: жить с таким бескомпромиссным альфой, как Кроуфорд. Иногда Шу бывает нужно больше животной дикости, ярости и страсти, чем тот может дать, и тогда он приходит ко мне. И я даю ему это. Иногда ему нужно больше нежности, чем может дать Кроуфорд, и тогда он тоже приходит ко мне. И получает это. – Коротко-обстриженная голова психа все заметнее болталась из стороны в сторону, как у китайского болванчика: – Иногда ему нужно вспомнить, что он тоже мужчина. Я не отказываю ему и в этом. – Судорожно-нервным и в тоже время каким-то сомнамбулическим движением Фарфарелло вздернул руку к приоткрытому рту, с силой вжимая пальцы по обе стороны от перечеркнувшего его шрама. – Шу говорит, что ему нравятся мои губы.

– Фарфарелло?

– Да.

– Я не останусь здесь. С Вами.

Их спины холодил сквознячок. Под шорох их голосов в темной комнате крепко спали Шульдих и Брэд.

– Я знаю.

Почему-то Айя даже не удивился.

– Я собирался сказать это Кроуфорду. Сегодня.

– Не беспокойся, он тоже знает. Он же оракул. Он знал об этом с самого начала.

– Но почему тогда?

Впервые за весь этот странный разговор Фарфарелло вдруг повернулся к нему, посмотрел прямо в глаза:

– Потому что у нас такого шанса уже не будет. А у тебя есть. У тебя есть шанс жить как человек, Айя.

Отросшие пряди волос мотались перед глазами, перечеркивая ночь, и неожиданно что-то как будто щелкнуло у него в мозгу.

– Я не Айя. Меня зовут Ран, Фарфарелло.

Он поднялся на карнизе, всей кожей чувствуя, как ночь вокруг наполняется предчувствием дождя. Деревья шептались о дожде, неизбежностью дождя пах ветер. Рядом грациозно выпрямился Фарфарелло.

– Здравствуй, Ран.

Это прозвучало так нелепо, так странно, но с неожиданной торжественностью в голосе.

– Сегодня Бог узнал и вспомнил тебя, – с этими словами психопат чуть наклонился вперед и очень легко, почти неощутимо поцеловал его в щеку. – С днем рожденья, Ран.

– Спасибо, Фарфарелло, – захваченный в плен дыханием крадущегося дождя, совершенно серьезно ответил он и также легко поцеловал Фарфарелло в ответ, в прорытую глубокими шрамами щеку под повязкой.

А потом они обменялись таким же нелепым, каким-то детским в своей серьезности поцелуем в губы. И губы у Фарфарелло действительно оказались потрясающе мягкими и нежными.

Дождь обрушился на них с небес тягучей и зябкой сыростью, и Ран улыбнулся своим мыслям, потому что лучшей ночи для того, чтобы уйти отсюда, невозможно было придумать!

– Попрощайся за меня с Кроуфордом и Шу. Скажи им, что я… им благодарен. И тебе тоже.

Деревья, поскрипывая, качались от ветра. Он повернулся, чтобы уходить.

– Прощай, – шепнул Фарфарелло, молниеносно выбрасывая вперед левую руку и сквозь разбитые брызги дождя втыкая, практически вбивая пальцы ему в шею, сзади, у основания черепа. В контрольные точки.

Фарфарелло столкнул его с крыши. Крыльев цвета багрянца больше не было…

 

* * *

 

В самом раннем часу утра, когда восходящее солнце еще и не думает осчастливить своим сияньем всю страну, в полицейском участке зазвонил телефон, и встревоженный голос с сильным иностранным акцентом прохрипел:

– Скорее. В соседнем доме человек упал с крыши. Вылез из окна под дождь и свалился. Пожалуйста, пришлите «скорую помощь». Я не знаю, куда еще звонить.

 

* * *

 

Мелодично пропикали кнопочки сотового телефона, кольнул в ухо длинный гудок, и знакомый голос произнес:

– Да, слушаю.

– Я все проверил. Порядок.

– Он действительно совсем ничего не помнит?

– А когда Эрро ошибался в своей работе?

– Он адаптировался?

– Вполне. С тех пор, как его выписали из больницы, живет полностью в своей легенде. Целыми днями занимается цветочным магазином.

– В одиночку?

– В сущности, да. Хотя у него тут почти постоянно торчит одна девица. Помогает ему. Полагаю, еще немного и они там поженятся. Оракул, ты не видишь тортов, белой фаты и церемонии?

– Перестань. Через 40 минут у нас самолет. Ты должен быть в аэропорту через полчаса.

Трубка пикнула и умерла. Высокий рыжий гаджин убрал ее во внутренний карман длинного, вызывающе безвкусного пиджака, отошел от парапета.

Напротив, внизу на улице миловидная темноволосая девушка и парень с уверенным и честным взглядом открывали цветочный магазин.

 

Weiter, weiter ins Verderben
Wir mussen leben bis wir sterben

Дальше, дальше, к погибели!
Мы должны жить, пока не умрём.

«Dalai Lama»
Rammstein

 

Das ENDE

 

Немецко-русский мини-словарик Шульдиха и Брэда Кроуфорда:

1. Guten Morgen, Morgenvogel. – Доброе утро, утренняя пташка!

2. Nicht so schnell, bitte. – Не так быстро, пожалуйста.

3. Es tut mir weh. Furs erste. – Это больновато по началу.

4. Nein, Nutte. Еrtrage uns. – Нет, шлюха. Терпи.

5. Es ist zum Aushalten. Fur dich. – Ты вполне способен это выдержать.

6. Meine Dirne – Шлюшка моя.